Летний сон в алых тонах Хольст Кристоффер

Глава восемнадцатая

Я стою перед пыльным зеркалом в моем крошечном домике.

Дотошно изучая себя со всех сторон, поворачиваясь то так, то эдак. Зеленое платье в белый горошек сидит отлично. Размер подобран идеально. И все-таки…

Порой я думаю, когда же я снова обрету уверенность в себе. Может быть, даже стану гордиться тем, как я выгляжу. Пока что я недалеко ушла, смирившись с тем, что я не похожа ни на Аманду Шульман, ни на Рианну. И с тем, что Голди Хоун имеет куда более стройное тело, чем я, несмотря на то, что мне всего тридцать, а ей все семьдесят четыре.

Сейчас я гораздо увереннее в себе, чем когда мне было двадцать. И все же мне по-прежнему трудно глядеть на себя в зеркало и быть абсолютно всем довольной. Может, надо дожить до сорока, чтобы перестать обращать внимание на телесные недостатки? Я слышала, что в сорок всем уже наплевать на то, как они выглядят. Не говоря про пятьдесят! И я с нетерпением жду этого момента. Годы, проведенные в компании журнала M-magasin[18], станут моей золотой порой, я в этом убеждена!

Спустя минуту я уже жалею о том, что сегодня вечером мы с Рози будем в ресторане Пола не одни. Тогда бы мне не пришлось так принаряжаться. К тому же по вине этого чертова Адама я за последние полчаса уже несколько раз умудрилась попасть себе в глаз кисточкой для туши. Впрочем, мне никогда не везло с тушью для ресниц. Мои руки слишком сильно трясутся, они скорее созданы, чтобы долбить по клавишам, набирая очередную статью, чем для накладывания макияжа.

Но все же есть в нем что-то такое.

Что-то такое, от чего я хочу почувствовать себя чуточку более красивой, чем я есть на самом деле. Хотя это чистой воды идиотизм. Ведь он уже занят и безумно любит свою Сабину. А если бы даже и не любил, все равно нет ничего, что говорило бы о том, что я хоть немного ему интересна.

Но, к несчастью, я всегда питала слабость к парням с темными кудрями. Они для меня как наркотик. Жаль только, что мне никогда не попадался наркоделец, торгующий этим сортом… У Данне не было темных кудрей. У него были светлые, подстриженные ежиком волосы. И рыжая борода. И я никогда не понимала, как это так получилось. И мы с Закке обычно смеялись над этим несоответствием. Удивительно, что человеку в конечном счете никогда не удается связать свою судьбу с тем типажом, который, как он думает, является воплощением его мечты.

Но поскольку наша с Данне история подошла к концу, у меня все еще есть шанс.

Я еще немного попозировала перед зеркалом. Черт побери, сойдет и так. Голос Баббен гудит в ушах. Обними свой страх. Я пожимаю плечами. Если я сейчас заставлю себя почувствовать чертовски привлекательной, то когда мне стукнет сорок, я смогу наслаждаться воспоминаниями об этом вечере. Так что я включаю ненадолго Брюса Спрингстина – «Thunder Road»[19] – и наливаю себе большой бокал ледяного пива «Мариестад». Show a little faith, there’s magic in the night. You ain’t a beauty, but hey, you’re alright[20]. После чего подмигиваю собственному отражению в зеркале.

Сегодня вечером в ресторанчике Пола полно людей, и в увешанных картинами стенах заведения царит семейная атмосфера. Сквозь музыку доносится громкий смех, довольный гул голосов и звон посуды. Едва я вхожу в двери, как меня охватывает ностальгия. Стокгольм. Ощущение жизни и движения, где каждый говорит, не слушая соседа. На долю секунды на меня накатывает тоска по дому, несмотря на то, что моя крохотная квартирка в Сёдермальме находится на расстоянии всего одной поездки на пароме и еще немного на автобусе. Но стоит мне увидеть Рози и Адама, сидящих за столиком с видом на море, как я возвращаюсь обратно к реальности.

– Вау, – воскликнула Рози и громко присвистнула. – Какая красотка!

Я смущенно тряхнула головой и поскорее уселась на свободный стул.

– Ерунда…

– Только не говори «старая тряпка», иначе я непременно захочу узнать, где продаются такие тряпки, – сказала Рози, внимательно разглядывая мое платье.

Адам засмеялся и поглядел на меня, когда я уселась за столик рядом с ним. На долю секунды наши взгляды встретились, миг тишины, когда никто из нас ничего не говорит. И следом:

– Ты очень красивая.

Я почувствовала, что краснею, и понадеялась, что это не слишком заметно. У некоторых женщин, когда они краснеют, щеки приобретают красивый гранатовый оттенок. Я же выгляжу так, словно меня искусали пчелы.

– Спасибо, ты тоже.

– В этих тряпках? – и Адам опустил взгляд на свой костюм.

Я налила себе стакан воды с лимонными дольками из кувшина на столе и немного отпила. Адам снял пиджак и повесил его на спинку стула. И теперь сидит в одной рубашке в тонкую полоску и светло-серых брюках. Интересно, носит ли он еще что-нибудь кроме костюмов. Он же не ходит в них по квартире? Лично я не могу себе такого представить. Наверное, дома он ходит в спортивных штанах. Таких просторных, свободно болтающихся на бедрах. И в белой футболке, обтягивающей его широкую загорелую грудь. А еще…

Я оказалась вынуждена сделать еще глоток воды. Кусочек лимона щекочет горло, и я тороплюсь поскорее его проглотить.

– Как… здесь много народу сегодня, – говорю я.

– Ага, прямо яблоку негде упасть, – кивает Рози. – Куда больше, чем обычно. Я хотела заказать столик под открытым небом, но одна из официанток – девчонка из Лидингё, слышала бы ты, как она говорит – сплошные гласные, так вот она сказала, что там уже все занято.

– Ерунда, здесь тоже очень уютно!

– Вот только жарко, как в Африке. Но Пол пообещал открыть окна. И на всякий случай я взяла вот это.

С этими словами Рози достает из сумочки два веера и протягивает один мне.

– Надо же, ты все предусмотрела.

– Я здесь уже не первое лето.

– А почему мне ничего не дали? – пошутил Адам.

– Ты и сам мог о себе позаботиться, а теперь ты можешь воспользоваться своим полицейским жетоном.

Я улыбаюсь ее шутке, раскрываю веер и принимаюсь обмахиваться, чтобы пот с шеи поскорее испарился и больше не тек между грудей, создавая третье по величине озеро в Швеции.

– Ну надо же, какие люди! – раздается позади нас хорошо знакомый голос. Обернувшись, я вижу Пола. На нем опять гавайская рубашка, но на этот раз чуть более приглушенных желтоватых и розовых тонов. Я пытаюсь определить, сколько лет хозяину заведения, но это нелегко. Он кажется человеком без возраста, такие иногда встречаются. Может, ему сорок. Может, шестьдесят. Энергии у него все равно как у семнадцатилетнего подростка.

– Здравствуйте, – вежливо отвечаю я. – Какой у вас замечательный ресторан.

– Да, вон сколько народу пришло сегодня. Но это lovely[21] видеть вас здесь, немного newblood[22]! Этих-то типчиков я уже видел раньше!

И Пол кивает на Рози с Адамом. После чего перегибается через наш столик, его большое тело заставляет меня вжаться в спинку стула, а веер упирается мне в подбородок. Пол отпирает окна маленьким ключиком и распахивает их настежь. Прохладный вечерний воздух с легким налетом сигаретного дыма и летней зелени врывается в помещение и омывает наши разгоряченные лица.

– О, свежий воздух! Наконец-то! – выдыхает Рози.

– Вы уже придумали, что будете заказывать? – интересуется Пол.

– Еще нет, Силла только что пришла. Но немного вина будет в тему, что скажете, молодежь? Или возьмем игристого?

Мы с Адамом согласно киваем.

– Тогда мы закажем «Каву», – решает Рози. – Мне удалось уговорить сына остаться на ужин – следует отпраздновать такое событие. Это все равно что выиграть в лотерею.

Приняв заказ, Пол исчезает на кухне, и вскоре появляется так любящая гласные девушка из Лидингё с ведерком льда и бутылкой вина. Она наполняет наши бокалы, мы чокаемся и с наслаждением отпиваем сухое игристое с ярко выраженными цитрусовыми нотками.

– Боже, до чего вкусное, – восхищаюсь я.

– Погоди, это ты еще не пробовала здешние гамбургеры, – говорит Адам.

Мы листаем меню: почти все названия звучат крайне соблазнительно. Зная, куда иду этим вечером, я съела на обед только бутерброд с яйцом и выпила стакан яблочного сока и теперь рада, что не успела больше ничего в себя запихать. Когда официантка появляется снова, мы заказываем три разных гамбургера, которые договорились разделить поровну, а также салат из авокадо с зернышками граната и кедровыми орешками. Адам делает еще несколько глотков вина и, положив подбородок на костяшки пальцев, устремляет на меня внимательный взгляд.

– Знаешь, Силла… Ты становишься мне все более и более интересна.

– Кто, я?

– Да.

– Уж не знаю, что такого может быть во мне интересного.

– Еще как может! – восклицает Рози. – Хотя я уже почти все рассказала Адаму.

– Где прошло твое детство? – спрашивает Адам.

– В Стокгольме, на Пилгатан, в районе Кунгсхольмен.

– А, так ты, значит, столичная девчонка.

– Точно. Born and raised[23].

– А твои родители, они все еще… вместе?

Я замолкаю и пью вино. Чудно, почти двадцать лет прошло, а мне до сих пор неловко слышать вопрос про моих родителей. Чаще всего я напрочь забываю о том, что не все росли такими, как я. Забываю, что у большинства есть и мама, и папа. Как это изначально и было задумано природой, Богом или кем там еще.

– Моя мама умерла.

За одну секунду насмешливое выражение на лице Адама сменяется удивлением. И следом легким смущением. Я машу рукой, чтобы пресечь все его дальнейшие попытки наступить мне на больную мозоль.

– Ничего страшного, это было давно, – говорю я.

– Я очень сожалею.

– Спасибо. Но мне было восемь лет. Так давно, как будто в другой жизни.

Рози с удивлением смотрит на меня. Наверное, думает о том, что несмотря на то, что всю последнюю неделю мы почти каждый день проводили вместе, она совершенно ничего обо мне не знает. Она наклоняет голову, и лицо у нее становится опечаленным.

– Но, Силла, как же так… Этого ты не говорила.

– Временами я забываю об этом.

– Бедняжка, росла совсем без матери.

Я начинаю ерзать на стуле. От излишнего внимания к моему застарелому горю мне становится крайне неуютно. Внезапно я чувствую себя совсем маленькой девочкой, хоть и сижу здесь в свежевыглаженном платье и с излишками туши на ресницах.

– Ей поставили Альцгеймер, когда она была еще молодой, совсем молодой. Это было ужасно, но я помню только отдельные фрагменты.

И это правда. Я помню мамины короткие прямые волосы, ее большие губы, когда она улыбалась, как она любила сидеть в своем желтом кресле с высокой спинкой в гостиной и смотреть из окна на нашу улицу, которая вела к Норр Мэларстранд. Как она постоянно листала какой-нибудь пыльный номер «Дамского света», «Амелии» или «Allers». Планировала очередную диету, составляла список покупок или тестировала свои и папины отношения с помощью какого-нибудь нехитрого психологического теста. Что-то из этого я действительно помню, а что-то потом рассказал мне папа.

И наверное, именно поэтому я и стала журналисткой. Словно в тот момент, когда я должна была решить, что стану изучать дальше, моя мама стояла рядом, словно дружественный призрак, и направляла меня.

Я знала, что хочу писать о человеческих взаимоотношениях. Расспрашивать людей. Выяснять факты. Потому что я любопытна. Я хочу понять. Разобраться что к чему. Меньше всего я хочу стать такой, какой стала моя мама в конце своей жизни. Женщиной, не контролирующей свои поступки. Больным человеком, который ничего не помнит и не понимает. Я знаю – такие вещи нельзя проконтролировать, и люди заболевают не потому, что так хотят. И все же мое неуемное любопытство в какой-то мере помогает мне создать иллюзию, что у меня все в порядке с головой.

Мой папа всегда говорил мне, что я чересчур любопытна. Ты прямо как парикмахерша, Силла, – у первого же встреченного тобой человека способна выспросить всю его жизнь! Но для меня это вовсе не критика, а комплимент. Вот только жаль немного, что порой я слишком нерешительна и боюсь узнать, что мне делать с полученной информацией.

Оторвав взгляд от своего бокала, я увидела, что Адам и Рози смотрят на меня. Я поняла, что пора разрядить обстановку.

– Зато мой отец жив!

Возможно, это прозвучало чересчур радостно, ну да ладно.

– Отрадно слышать, – сказал Адам. – И он все так же живет в Стокгольме?

– Ну да, почти. Он и его жена Сусси живут в Эльвшё и радуются жизни. Играют в гольф и пьют вино «Зинфандель» в коробках.

– Звучит чудесно, – одобрила Рози. – Кроме гольфа. Без него я могу обойтись.

– Я тоже, – кивнула я.

– И как твой отец относится к тому, что ты здесь? – полюбопытствовал Адам. – Что у тебя теперь дача?

Я тут же вспомнила папину реакцию, когда сказала ему, где собираюсь провести лето: Одна? Ты будешь жить там СОВСЕМ ОДНА? В лачужке из бумаги? А ВДРУГ ТАМ В ЗЕМЛЕ ЕСТЬ АСБЕСТ?!

– Он переживает. Но он вечно обо всем переживает. Настоящий паникер.

– Вполне логично, – кивнула Рози. – Потеряв однажды любимого человека, будешь следить за тем, чтобы этого не случилось снова.

– Тогда, пожалуй, не стоит ему рассказывать о том, что произошло на острове, – заметил Адам.

– К сожалению, он уже прочел об этом в газетах, – сказала я. – Готова поклясться, что в эту минуту он составляет план действий, как вытащить меня отсюда, да так, чтобы это выглядело как мое решение.

Когда наши бокалы пустеют, Рози достает из ведерка со льдом бутылку и наливает по новой. Мы чокаемся, пьем и болтаем об остальных владельцах садовых участков в дачном поселке. Поскольку до сих пор я общалась только с Рози, то многого не понимаю, но Рози с радостью делится со мной недостающими подробностями. В целом это выглядит следующим образом:

Ингрид-с-морковкой – вдова, ее муж скончался несколько лет назад от инсульта, и еще она самая большая сплетница во всей округе (смешно, а я была убеждена, что кое-кто совсем другой…). Анита и Пелле, которые живут в желтом домике в конце поселка, хвастаются в «Инстаграме» своим счастливым браком, и при этом Пелле в будние вечера кадрит парней в гей-барах в Стокгольме. А возле того голубого домика, что рядом с Розиным – который на самом деле принадлежит Ритве Перссон, но проживает там дочь Ритвы – Элин, – так вот, там часто пахнет травкой. И не свежеподстриженной газонной травой, а самой настоящей марихуаной. Да-да, по словам Рози, все именно так.

Мы с Адамом время от времени обмениваемся взглядами, смеемся над ее сумасшедшими историями, а когда приносят гамбургеры, мы аккуратно делим их острыми ножами на троих и принимаемся за еду. Они и в самом деле сногсшибательны, эти гамбургеры. Первый почти классика – с розовым мясом, жареным луком и майонезом с трюфелями. Второй вегетарианский – с жареными грибами портобелло и козьим сыром, третий же – более экзотический вариант с курицей, авокадо и соусом из плодов манго. Рози заказала бутылку «Примитиво», итальянский аналог «Зинфанделя», и красное вино крайне удачно сочетается с жирной пищей и мягкими ломтями хлеба бриошь. Лично я предпочитаю красное вино не цветущим летом, а в промозглые осенние вечера, но вот сейчас это то, что надо.

За столом царит радостная непринужденная атмосфера, и я чувствую, что могла бы вот так вечно сидеть в этом шумном ресторанчике, жевать гамбургеры, пить вино и болтать с этой совершенно сумасшедшей теткой из Емтланда ее сыном. Вот интересно, Сабине нравятся гамбургеры? Должно быть, она довольствуется простым листиком салата. С низкокалорийной заправкой из водопроводной воды, молотого перца и кислорода из Гималаев.

Я тут же одергиваю себя. Зачем я снова думаю об этой Сабине? Она же не сделала мне ничего плохого. И все-таки мне трудно перестать думать о ней. О женщине, с которой я даже никогда не встречалась.

Когда Рози отошла в туалет, Пол вернулся к нашему столику.

– Ну как, все нравится?

– Безумно вкусно, – говорю я. – Ням-ням!

Ням-ням? Боже, кажется, я уже слегка захмелела. Краем глаза я замечаю, как Адам тихонько хихикает.

– Рад слышать!

– Вам надо обязательно научить меня готовить такие гамбургеры. Как вам удается делать их такими мягкими и хрустящими одновременно?

– Оливковое масло, – со смехом отвечает Пол. – Весь секрет в оливковом масле.

– Вот оно что!

Пол собирает наши пустые тарелки и, балансируя со стопкой, как цирковой артист, исчезает так же быстро, как и появился.

Я перевожу взгляд на Адама. Он смотрит в окно, на сидящих на террасе людей. Я в задумчивости чешу подбородок. В первый раз за вечер мы оказались с ним одни за столиком, и я чувствую, что уже начинаю нервничать. Черт, я же только что решила покончить с этим. Но вино уже бурлит в моих венах и толкает меня задать следующий вопрос:

– А скажи, Адам, чем ты занимаешься, когда не расследуешь преступления? Рози рассказала, что ты не один живешь.

Наши взгляды пересекаются. Черт.

– Ясно, – откликается Адам. – Значит, мама рассказала тебе о Сабине?

Я киваю.

– Ага. Точнее, просто упомянула о ней.

Сама не знаю, зачем я задала этот вопрос. Может быть, в надежде, что он сейчас скажет: А, нет, мы только что расстались или Уже нет, на прошлой неделе она насмерть разбилась на машине. Но Адам ничего не говорит. Только поджимает губы и кивает.

– И… как долго вы…

– СИЛЛА!

Мы с Адамом одновременно вздрагиваем и оборачиваемся. У стены возле барной стойки стоит Рози и машет мне рукой. Извинившись перед Адамом, я поднимаюсь со стула, чувствуя, что после всего выпитого «Примитиво» мое чувство равновесия пребывает не в самой лучшей форме. После чего направляюсь к Рози.

– Смотри сюда, – говорит она, показывая на стену.

– Ты уже успела посетить дамскую комнату?

– Еще бы, я знаешь, как быстро писаю. Гляди.

Я рассматриваю стену. Со столика было трудно разобрать, чем ее оклеили, но теперь-то я вижу. Люди. Сотни снимков людей. Должно быть, посетители ресторанчика.

– Красивая стена, и что?

Из-за барной стойки выныривает официантка из Лидингё.

– Это наши посетители за двадцать лет. С 1997 года, когда ресторанчик только открылся. Пол ужасно гордится этой стеной. Хотите, я вас тоже щелкну на память?

Из ящика позади нее появился старый черный «Полароид», и прежде чем мы с Рози успели отвернуться, официантка нас щелкнула. Нам в глаза блеснула вспышка, и спустя несколько секунд на барной стойке уже лежал небольшой напечатанный снимок. Уроженка Лидингё протянула нам ручку.

– Можете написать ваши имена на белой полоске внизу.

После чего официантка продолжила смешивать напитки, а Рози, ухватив меня за плечо, подвела поближе к стене и указала на один из снимков, затерявшийся среди сотен других.

– Смотри, что я увидела, – прошептала она.

Я пригляделась к фотографии, на которую указывал ее палец. На ней были запечатлены четыре девочки. Выглядели они не старше девяти-десяти лет, и на всех были белые платьица. Внизу кто-то подписал: «Праздник летнего солнцестояния 2007. Словно сладкий белый сон».

В центре снимка – блондинка. Ее белокурые волосы такие густые и светлые, словно принадлежат кукле Барби. У меня перехватило дыхание.

– Каролина…

Рози кивнула.

– И взгляни-ка сюда, – сказала она.

И показала на девчушку рядом. Веснушчатая крошка с ярко-рыжими волосами.

– Я ведь их вспомнила, – сказала Рози. – Всю их девчачью компанию. Не имена, а именно саму компанию. Я как раз в то лето сюда переехала. Типичные устричные невесты. Богатые как черти. Они постоянно торчали на причале возле яхт или здесь, у Пола, со своими родителями.

Какое-то время я молча разглядывала снимок. Широкие улыбки, щербинки между передними зубами. Довольная ребятня на летних каникулах.

– Вот она…

Рози показала на крайнюю девочку слева. Та выглядела несколько иначе. Не такой убийственно красивой, не таким белым сном, как остальные.

– Это вот она погибла.

Я пригляделась к снимку повнимательнее. От выпитого вина картинка перед глазами расплывалась.

– Та самая девочка, которая погибла десять лет назад?

– Угу.

– Юсефина?

– Точно.

– Которую убил… Шахтер?

Рози фыркнула.

– Лично я не верю в эту легенду. Но из-за того, что в это дело оказались замешаны дети, полиция держит рот на замке. Ни одна газета не написала о случившемся. Все говорили о произошедшем в Буллхольменских шахтах только как о несчастном случае.

Я кивнула сама себе.

– Ну разве это не странно, что две девочки из одной компании погибают?

– Это чрезвычайно странно, я бы сказала.

– И обе в канун праздника летнего солнцестояния. С разницей в десять лет. Как ты думаешь, Адам это видел?

Рози пожала плечами и вздохнула.

– Он ведь упомянул, что собирается поговорить с этой рыжеволосой девчонкой. Как ее зовут? Ина? Но сейчас полиция, кажется, больше нацелена на папашу Каролины.

Еще раньше днем, когда мы с Рози заметили на похоронах рыжеволосую девушку, Адам, дождавшись окончания погребальной церемонии, подошел к ней поговорить. Вернувшись к нам обратно, он доложил, что ее зовут Ина, что ее родители владеют домом на противоположной стороне острова и что она регулярно с самого детства приезжает сюда летом. Девушка также подтвердила, что знала Каролину, но они уже давно друг с другом не общались. Примерно с подросткового возраста. Адам все записал, и они условились, что в конце недели Ина явится на допрос в полицейский участок Наки.

Я показала на девчонок на снимке.

– Ладно, значит это Юсефина, и она погибла в шахтах десять лет назад. Это Каролина, и ее убили на прошлой неделе. Вот это Ина, которую мы только что видели на похоронах. Но вот последняя девочка на снимке – вторая блондинка. Кто она?

Какое-то время мы молча смотрим на четвертую девочку.

– Понятия не имею, – говорит Рози. – Как я уже сказала, я не помню их имен.

– Пожалуй, нам следует это разузнать.

Рози кивает. Должно быть, это вино так нас взбудоражило, или же все дело в том, что мы с Рози одинаково устроены. Обе страшно любопытные.

– Только Адаму ничего не говори, – просит Рози.

– Совсем?

– Он волнуется за меня. Считает, что я вечно сую свой нос не в свои дела. Якобы я все должна оставить на усмотрение полиции. Но они ведь та-а-а-акие медленные.

Рози закатила глаза, а я фыркнула. Но стоило мне повернуться, чтобы уйти, как Рози снова схватила меня за руку.

– Погоди-ка, вот здесь.

И показала еще на один снимок. Он висел рядом со снимком Каролины и компании, и на нем была запечатлена взрослая женщина, чуть старше меня по возрасту. Она широко улыбалась, ее лицо раскраснелось. Прямые волосы цвета воронова крыла…

– О боже, – выдыхаю я. – Какая…

– Татуировка, – заканчивает Рози.

Татуировка на шее женщины в самом деле достойна внимания. Большой черный скорпион, извивающийся до самого подбородка. Откровенно говоря, он не слишком-то ей подходит. Но смотрится действительно эффектно. На коленях у женщины сидит девочка. На вид ей тоже лет девять-десять. Но она не улыбается так же широко, как ее мама. Правильнее сказать, она вообще не улыбается. Напротив, выглядит очень сдержанной. Даже немножко грустной. На ней розовая футболка, волосы заплетены в косу.

– Этих двоих я тоже видела, – тихо говорит Рози.

Я вижу по ее лицу, как она усиленно пытается что-то вспомнить.

– Видела их обеих: и маму, и дочку, – продолжает она. – Они были здесь. В то же самое лето, когда умерла Юсефина. То есть десять лет назад. Мама была очень своеобразной.

– Своеобразной?

– Да. Вообще-то не в моих привычках кого-то осуждать, Силла, но эта женщина явно была… без тормозов.

– Ой. И в чем именно это выражалось?

– Во всем. Мужчины, алкоголь… У нас тут многие о ней болтали. Даже несмотря на то, что я сама только что появилась на острове, а новенькие у нас всегда становятся темой для разговоров. Но помнится, мы все сошлись на том, что она далека от идеала образцовой мамаши. Она часто бывала здесь по вечерам.

– Здесь?

– Ну да, на открытой террасе у Пола. Вечно пьяная, вечно на коленях у какого-нибудь мужика.

Я бросила на Рози скептический взгляд.

– Завидуешь?

– Вот еще! Да многие мужчины с радостью усадили бы меня на колени. Да только мне куда лучше на своем собственном стуле.

Мне пришлось срочно отогнать от себя видение огненно-рыжей Рози, восседающей на коленях богатого яхтовладельца, чтобы не расхохотаться.

– Я понимаю, как это звучит, – продолжила Рози. – Но в то лето нами руководила не зависть, а беспокойство. Потому что пока эта женщина куролесила ночи напролет, ее дочка оставалась без присмотра.

– Вот оно что…

– Да, мы видели ее только днем. И…

Она ненадолго замолкает.

– И?

– И если я правильно помню, несколько раз я видела ее в компании с Каролиной и ее подругами.

Какое-то время мы просто молча стоим и смотрим на снимок и на текст внизу под ним: «ЛОЛЛО И ДОЧКА ЯННА. ИЮНЬ, 2007».

Глава девятнадцатая

Что-то неладное с этим домом. Ина чувствует это. Что-то зловещее притаилось в нем.

Это единственное объяснение, которое приходит ей в голову. Все остальное – чистой воды безумие. Свидетельство того, что у нее поехала крыша. Паранойя. Потому что последние вечера выдались на редкость неуютными. Скрипело то здесь, то там: то в соседней комнате, то на верхнем этаже. И еще это странное ощущение – что она не одна в этом доме.

Хотя это, конечно, не так. Потому что когда Ина проверила гардероб, посмотрела под кроватями и заглянула за занавески, то никого не обнаружила. Она была здесь абсолютно одна. Это все старая скрипучая хибара. Ничего удивительного, что чувствуешь себя в ней словно окруженной призраками. И все-таки Ине было страшно. Дом совершенно не внушал ей того чувства безопасности, которое должен внушать любой нормальный дом.

Поэтому завтра Ина отправится домой в Стокгольм. Ей уже осточертело это дерьмо. Этот подлежащий восстановлению объект.

Ей стыдно за ту причину, которая привела ее на Буллхольмен в этом году. Стыдно, что она плюнула на семейный отпуск и приперлась сюда одна. Только ради него. Чтобы заставить его понять, что они созданы друг для друга. Это так глупо. Так чертовски глупо. Он ее даже не хочет. Он не хотел Ину, когда Каролина была еще жива, а теперь, когда Каролина лежит в земле, он тем более не хочет Ину. Как ей вообще могло прийти такое в голову? С какой стати она решила, что у нее есть шанс?

Хотя вожделение такая штука, что с трудом поддается контролю. А хуже всего то, что ее влюбленность заметна. Она бросается в глаза. Но каким образом? По тому, как Ина смотрела на Бенжи в коридорах гимназии? Из-за того, что она всегда подходила к нему и заводила разговор на вечеринках, после того как выпьет несколько кружек сидра? Или же все дело просто-напросто в том, что Каролина видела это по ее глазам? Потому что Каролина всегда видела Ину насквозь. Видела, о чем та думает, чего хочет.

Несколько недель назад Ина прочитала запись в блоге Каролины и почувствовала, как в жилах внезапно застыла кровь. Каролина написала «о хейтерах», так она их назвала, которые хотят разрушить их с Бенжи любовь. И особо она указывала на одного человека.

И просто чтоб ты знала: я видела тебя. Видела, как ты пыталась поцеловать его на весеннем балу. Видела, как ты прижималась к нему. Но можешь выкинуть из головы этот бред. Он не хочет тебя. И неважно, как сильно хочешь его ты. #peace

В тот вечер Ина едва смогла уснуть. Из-за прилива адреналина она лежала и тряслась под одеялом. Каролина знала. Она знала, чего хочет Ина. Но как? Они ведь даже не целовались, хотя Каролина и написала об этом в своем блоге. Они только немножко потанцевали друг с другом. Может быть, Ина при этом и прижималась лбом к его щеке, но не более того. Вот и спрашивается, как Каролина смогла понять, что чувствует Ина? Неужели это было настолько очевидно?

Когда Ина проснулась на следующее утро, ее страх сменился злостью. Когда они были маленькими, в их компании всегда все решала Каролина. Все слушались ее, никто ни разу не возразил ни единому ее слову. Но тогда это тогда, а сейчас это сейчас. Теперь они были почти взрослыми. И Ина больше не хотела танцевать под дудку Карры. Боже ж ты мой, Ина же не собиралась связать Бенжи по рукам и ногам и насильно заставить его влюбиться в нее. Напротив, она хотела дать ему честный шанс. Чтобы показать, что он чувствует к ней то же самое, что она чувствует к нему. Потому что Ина видела это. Потому что Бенжи отвечал на все ее взгляды, которые она ему посылала. Довольно сдержанно, но Ина все равно понимала. Что-то в нем хотело и ее тоже.

Потому она и решилась на этот шаг. Что она во что бы то ни стало отправится на Буллхольмен этим летом. Она должна попытаться.

Но тут пришло это письмо, которое немало удивило ее. Письмо, которое появилось у нее в квартире в Эстермальме несколько недель тому назад. Письмо от Каролины.

Ина.

Я скучаю по тебе. Я только сейчас это поняла. Я чертовски скучаю по тебе.

Мне так жаль, что мы отдалились друг от друга. Так жаль, что случившееся так сильно повлияло на нашу дружбу. А ведь все должно было быть наоборот. Несчастье должно было сделать нас сильнее. Сплотить нас.

Я собираюсь все лето провести на Буллхольмене.

Не могла бы ты тоже туда приехать? Вдруг у нас получится подружиться снова?

Карро