Увечный бог. Том 2 Эриксон Стивен
Ном Кала вгляделась в солдата и мотнула головой.
– Я не вижу никаких нитей, смертный. Даже если они и были, их больше нет. Тебя ничто не удерживает. Ни воля богов, ни ложь, что зовется судьбой или предназначением. Ты связан только с тем, что внутри тебя, а от всего остального отрезан.
– Правда? Тогда понятно, отчего мне так одиноко.
– Да. Именно от этого.
– А как же вы, т’лан имассы? Вы… одиноки?
– Нет, но это не спасает. Каждый из нас одинок, просто мы одиноки вместе.
Солдат хмыкнул.
– Логика странная, но, кажется, я тебя понял. Можно попросить об услуге? Когда последний из нас падет, не рассыпайтесь в пыль, не сдавайтесь. Выйдите из этой пустыни. Выйдите из нее. Прошу.
– Ибо сказано, что пересечь эту пустыню не дано никому. Я услышала тебя, смертный.
– Так выйдете или нет?
– Выйдем.
Солдат тяжело вздохнул и лег спиной на скатку.
– Хорошо. Покажите им всем. Этого будет достаточно.
Ном Кала хотела уйти, но все же сказала:
– Не сдавайся, солдат. Еще один переход.
– А какой в этом толк? – спросил он, уже закрыв глаза.
– Еще одна ночь. Уговори своих товарищей идти. Я пообещала выполнить твою просьбу, а теперь прошу тебя выполнить мою.
Солдат открыл глаза, сощурился.
– Это настолько важно?
– Страдание – это пропасть, но у каждой пропасти есть другой край, и на этом краю ждет Падший бог. Я теперь одна из Семи, одна из Развязанных. Падший понимает, что такое страдание, смертный. В этом вы не одиноки. В этом не одиноки и т’лан имассы.
– Ладно, поверю. Кое-что он в страданиях смыслит. Как и ты. Просто это я не нахожу в этом утешения.
– Раз не находишь утешения, ищи силы.
– Зачем? Чтобы вынести еще больше страданий?
И правда, Ном Кала, зачем? Ты знаешь ответ? Есть ли он вообще?
– Когда переберешься через пропасть, смертный, покрепче ухватись за руку Падшего и задай ему свой вопрос.
– Удобно… – Солдат криво усмехнулся и снова закрыл глаза.
Ном Кала прошла дальше, терзаемая внутренней болью. Т’лан имассы видели взлет и падение цивилизаций. Видели гибель и возрождение целых стран. Видели, как моря затапливают все вокруг, и ходили по высохшему дну. Мы стали свидетелями мириад жизненных коллизий. От одинокого создания, доживающего последние мгновения, до тысяч, гибнущих в смутные времена.
И чему нас это научило?
Только тому, что у жизни своя цель. И тому, что жизнь невозможна без страданий. Есть ли в этом смысл? Достаточный ли это повод для существования?
Я Развязанная. Глаза мои открыты, но что я вижу?
Ничего…
Впереди, в голове колонны кто-то стоял. Нужно придумать убедительную ложь. И если на последнем издыхании эти люди будут меня проклинать, пусть. Моим преступлением было надеяться. В наказание я должна смотреть, как надежды угасают.
Однако т’лан имассы уже очень долго терпят это наказание. И угасание надежды называют также по-другому: страдание.
– Слова, – произнесла Бадаль, глядя в глаза адъюнкту. – Я нашла силу в словах, но исчерпала ее всю. Больше не осталось.
Мама посмотрела на товарищей, но ничего не сказала. Жизнь почти покинула ее бесстрастное лицо и глаза; смотреть на них было больно. У меня родились для тебя стихи, но слова пропали. Теперь их нет.
Какой-то мужчина запустил себе в бороду грязные пальцы.
– Дитя… если – когда-нибудь – твоя сила вернется…
– Это не та сила, – мотнула головой Бадаль. – Она ушла. Наверное, насовсем. Я не знаю, как ее вернуть. Думаю, она умерла.
Я не могу служить вам надеждой. Не видите разве, что все должно быть наоборот? Мы же дети. Всего лишь дети.
– То же самое случилось и с богом, что погиб здесь.
Лицо мамы напряглось.
– А можешь поподробнее?
Бадаль опустила голову.
Тогда заговорил другой мужчина – с затравленным взглядом:
– Что ты знаешь об этом боге?
– Он распался на части.
– А как распался – сам или по чьей-то вине?
– Был убит своими же последователями.
Мужчина смотрел так, будто ему только что отвесили оплеуху.
– Это из Песни Осколков, – продолжала Бадаль. – Бог хотел дать своему народу последний дар, но тот был отвергнут. Люди не желали принимать его, поэтому убили бога. – Она пожала плечами. – Это было давно – в ту эпоху, когда верующие убивали своих богов за неправильные слова. Сейчас-то, наверное, все по-другому?
– Ну да, – пробормотал бородач. – Сейчас мы доводим богов до смерти своим безразличием.
– Мы безразличны не к самим богам, – произнесла женщина, стоящая рядом с мамой, – а к дарованной ими мудрости.
– От безразличия боги в итоге чахнут и умирают, – добавил другой мужчина. – Все-таки это тоже убийство, хоть и медленное. Впрочем, мы не менее жестоки и со смертными, которые осмеливаются говорить нам то, что мы не хотим слышать. – Он выругался. – Удивительно ли, что мы чересчур задержались.
Мама посмотрела Бадаль в глаза и спросила:
– А кто живет в этом городе… в Икариасе?
– Одни призраки, Мама.
Сэддик сидел на земле, разложив перед собой свои безделушки. Услышав об Икариасе, он поднял голову и указал на бородача.
– Бадаль, я видел этого человека. В кристальных пещерах под городом.
Она ненадолго задумалась, потом повела плечами.
– Значит, не призраки. Воспоминания.
– Навеки замурованные там, – произнес бородач, глядя на Сэддика. – Адъюнкт, – обратился он к маме, – они вам не помогут. Посмотрите: они умирают так же, как и мы.
– Хотел бы я, чтобы мы могли им помочь, – произнес другой мужчина.
Мама вздохнула и почти обреченно уронила голову на грудь.
Так не должно быть. Чего я не замечаю? Почему я чувствую себя такой беспомощной?
Бородач продолжал смотреть на Сэддика.
– Отправьте их спать, адъюнкт, – сказал он. – Это все слишком… жестоко. Я про солнце и жару.
– Лостара…
– Нет, адъюнкт, я сам их провожу.
– Хорошо, капитан. Бадаль, это Рутан Гудд, и он отведет вас в тень.
– Да, Мама.
Капитан присел напротив Сэддика.
– Давай помогу тебе собрать игрушки, – слегка ворчливо произнес он.
Рутан Гудд и Сэддик стали складывать безделушки в драный мешок, и у Бадаль перехватило дыхание. Сэддик вдруг вскинул голову и встретился с ней взглядом.
– Бадаль, что он сказал?
Ей было трудно дышать и говорить. Ее охватила какая-то неясная злость. Она вырвала мешок у Сэддика из рук и снова высыпала все на землю, а затем удивленно уставилась на безделушки.
– Бадаль?
Капитан с легким испугом наблюдал за этой сценой, но ничего не говорил.
– Бадаль?
– Сэддик… эти твои штуки… это игрушки.
Сэддик побледнел, на его лице проступило выражение неприкрытого, болезненного изумления. Мальчик был готов заплакать.
Прости. Я… забыла.
Сэддик снова посмотрел на рассыпанные перед ним предметы. Он протянул руку к одному из них – мотку из бечевки и перьев, – но тут же отдернул ее.
– Игрушки, – прошептал он. – Это игрушки.
Капитан встал и отошел. Бадаль встретилась с ним взглядом, и в его темных глазах читался ужас. Пришло осознание: да, вот что мы утратили.
– Спасибо, капитан, – тихо произнесла она. – Мы пойдем. Только… попозже. Можно?
Тот кивнул и отвел взрослых в сторону. Никто не произнес ни слова, хотя было ясно, что они ничего не поняли и что у них много вопросов.
Бадаль опустилась на колени напротив Сэддика. Она беспомощно смотрела на разложенные предметы. Я… я не помню. И все же она взяла в руку яблоко от кинжала или меча, поглядела на Сэддика, а тот приглашающе кивнул.
Рутан стоял в тридцати шагах и смотрел. Было жарко, но пот высыхал мгновенно, не успевая выступить. В нескольких коротких, жестких словах он объяснил своему единственному собеседнику – адъюнкту, – что сейчас произошло.
Оба довольно долго молчали.
Несправедливо. За свою чересчур длинную жизнь Рутан повидал немало преступлений… но это превосходит все прочие. Выражение ее лица. Взгляд мальчика, когда он узнал. Коллекция безделушек, что он носит как сокровище, – и разве это не сокровище?
– Мы говорили об убийстве богов, – произнес он наконец, утирая рукой глаза, – с непонятным вызовом, почти бесстыдством. И что они нам показали? Адъюнкт, кем мы становимся, убив невинность?
Тавор хрипло вздохнула.
– Они получат по заслугам.
По положению ее плеч Рутан понял, что Тавор взвалила на себя новый груз; по движению головы узнал невероятную храбрость, нежелание отводить взгляд. От двух детей, пытающихся вспомнить, что такое игра. Адъюнкт, прошу вас, не надо. Вы не вынесете больше…
Сзади послышался шорох, и они оба обернулись.
За их спинами стоял т’лан имасс. Рутан Гудд хмыкнул.
– Один из наших дезертиров.
– Ном Кала, – произнес скелет. – Теперь мы в услужении у Падшего, Старший.
– Что ты намерена мне сообщить? – спросила Тавор.
– Адъюнкт. Здесь нельзя останавливаться, идите дальше. Нельзя сдаваться. Еще одна ночь.
– Я собираюсь идти столько ночей, сколько смогу, Ном Кала.
Скелет безучастно молчал.
Рутан Гудд кашлянул.
– Ты не хочешь, чтобы мы сдавались. Это понятно. Мы – последняя надежда Падшего.
– Ваши солдаты не справляются.
– Они не желают поклоняться Увечному богу. Не желают отдавать жизни ради дела, которого они не понимают. Смятение и непонимание ослабляют дух.
– Да, Старший. И поэтому вам нужно идти еще одну ночь.
– А потом? – вмешалась адъюнкт. – Какое спасение ждет нас на следующий рассвет?
– Семь Мертвых огней попытаются пробудить Телланн, – ответила Ном Кала. – Мы начали приготовления к Ритуалу отворения. Открыв врата, мы пройдем через них к источнику пресной воды, наполним там бочки и вернем их вам. Нам нужен еще один день.
– Вас же всего семеро, – произнес Рутан. – Слишком мало для этой пустыни.
– Мы преуспеем, Старший.
Рутан криво усмехнулся.
– Как скажешь.
– Так и будет. Передайте своим солдатам. Остался всего один переход.
– До спасения, – произнесла адъюнкт.
– Да.
– Что ж, хорошо, Ном Кала.
Т’лан имасс поклонилась обоим и, развернувшись, зашагала к лагерю.
Когда ее не стало, адъюнкт вздохнула.
– Капитан, за свою явно долгую жизнь ты хоть раз садился играть в кости с т’лан имассами?
– Нет. И до сих пор я думал, что поступал правильно.
– А теперь?
Рутан Гудд покачал головой.
– Они совсем не умеют лгать.
– И все же за попытку спасибо, – произнесла адъюнкт еле слышно.
– Нам это не нужно. Мы можем продолжать идти и так.
– Правда?
– Правда. – Рутан указал на Бадаль и Сэддика. – Сегодня, адъюнкт, я пойду с солдатами. Я расскажу им историю, в которой есть двое детей и мешок с игрушками.
Тавор посмотрела на Рутана.
– Эти дети?
Он кивнул.
– Эти дети.
Глава восемнадцатая
«Песнь последней молитвы» (в эпоху свершения) Севул из Коланса
- На морском берегу, где в тесном кругу
- Поют рыбаки от неизбывной тоски
- И на закате слышен плач у воды,
- В зеркале уходишь ты.
- Среди мертвых деревьев и высохших листьев
- Дровосек бродит, себя не находит,
- Слезами истекают земляные пласты,
- И в зеркале уходишь ты.
- Когда падает тьма на вершину холма
- Иль совсем поутру, под дождем, на ветру
- Дозорные занимают посты,
- И в зеркале уходишь ты.
- Следом за ним тянется дым,
- Сошел с алтаря, в лучах славы горя,
- Предназначенье свое исполнив почти,
- В зеркале уходишь ты.
- На сожженных полях, в жарких боях
- Солдат погибает – за что, сам не знает,
- В прах рассыпаются мечты,
- А в зеркале уходишь ты.
- Памятник сломан, храм разворован,
- Символ веры изгажен, обезображен,
- Красота не вечна, и ее не спасти,
- И в зеркале уходишь ты.
- Боги дают, а затем отбирают,
- Из каждой молитвы,
- Твою кровь выпивают,
- Красоту восхваляют и убивают,
- И когда уже ничего не спасти,
- В зеркале уходишь ты,
- В зеркале уходишь ты.
Он почувствовал толчок, будто корабль качнуло на волне. За первым толчком последовал второй. Вспомнились пьянки, когда ты лежишь под столом, а тебя пихают сапогами под ребра. После третьего толчка, более сильного и нетерпеливо-раздраженного, он захотел выругаться, но губы отчего-то слиплись, поэтому из них вырвался только нечленораздельный стон.
Он решил, что, наверное, стоит открыть глаза.
Разлепить склеенные веки тоже оказалось непросто. Глаза сильно жгло, пока он пытался проморгаться. В полумраке над ним нависал расплывчатый силуэт. Пахло гнилью. Во рту ощущалась застарелая кровь. И какая-то горечь. Вкус поражения.
– Поднимайся.
Рядом присела еще одна фигура. На щеку легла мягкая рука, но, коснувшись жесткой щетины, отдернулась. А затем опустилась снова, да с такой силой, что голову развернуло набок.
– У нас мало времени, – послышался женский голос. – Дверь открыта. Это могут учуять.
– Яд выветрился, и уже давно, – произнес первый. – Он слишком долго пролежал без движения.
– Страж должен был…
– Бродит по каким-нибудь Путям, думаю. К счастью для нас.
– Поможешь ему подняться?
Он почувствовал, как его подхватывают под плечи и отрывают от пола. Поясницу и ноги пронзила резкая боль. Он не помнил, чтобы ему когда-либо было так тяжело держать свой собственный вес.
– Да стой ты уже. Я тебя долго не удержу.
– А мне, как думаешь, каково было? – спросила женщина. – У меня все кости трещали.
Он крякнул от боли в ногах и пошатнулся…
– Сделай шаг назад, вот так. Обопрись на стену. Теперь посмотри на меня, дурень. Посмотри хорошенько. Узнаешь?
Было темно, но лицо мужчины он разглядел. Всмотревшись ему в глаза, он нахмурился.
– Как меня зовут? – чеканя слова, спросил мужчина.
Он собрал всю слюну, что была во рту, и, работая языком, разлепил губы.
– Я тебя узнаю, – выдавил он из себя. – Тебя зовут… Пятно.
– Пятно? – Мужчина повернулся к женщине. – Он говорит, что меня зовут Пятно.
– Мне его еще раз ударить?
– А ты – Клякса, – произнес он, невинно моргая. – Пятно и Клякса. Да-да, напоили меня, обчистили. Надо бы вас обоих убить. Где мои штаны?
Все еще опираясь на стену, он смерил мужчину и женщину свирепым взглядом. Те отошли на шаг. Они находились в коридоре. Справа – тяжелая деревянная дверь. За ней виднелся заросший двор, откуда веяло прохладой, тянуло гнилью и стоячей водой.
– Штаны на тебе, – медленно произнес мужчина, будто говорил с ребенком.
– Конечно, на мне. Думаешь, я бы не смог сам их надеть? Где мои ножи?
Женщина вполголоса выругалась.
– Он лишился мозгов. У него и до этого их было немного, а теперь нет совсем. Давай бросим его тут. Котильон соврал. Отправил меня сюда, чтоб не путалась под ногами. Зачем, спрашивается?
– Я бы согласился с твоим заключением, если бы не одно «но», – произнес мужчина, складывая руки на груди.
– Какое?
– Пятно и Клякса? Да ублюдок над нами издевается, Минала. И думает, что это смешно. Видишь, как он смотрит? Будто все бури сошлись у него в голове. Вот только Калам никогда не свирепствует и почти никогда не хмурится. Его лицо бесстрастно, это лицо убийцы.
Калам хмыкнул.
– Я издеваюсь, значит? Послушай, маг, если кто издевается, так это ты. Я разломал тот желудь, только ты почему-то не явился. Бросил меня одного против сотни Когтей!
– Вмешались обстоятельства. Да и ты, должен сказать, вышел из той схватки…
– Точнее выполз, – поправила Минала. – Так говорит Престол Тени. Призрачному дохляку пришлось тащить Калама до самых дверей. Не представляю, как он справился.
Быстрый Бен фыркнул.
– Значит, ты не настолько хорош, как привык о себе думать. Вот те на! Посмотри на свои доспехи, на свою одежду – вся в лоскуты. А еще грозный убийца называется! С дюжиной Ласиинских хорьков не справился, а туда же – заявляет, будто бы виноват я!
– Где она теперь? – спросил Калам.
– Кто?
– Ласиин. Я должен с ней поквитаться. Она объявила Тавор вне закона, велела пожертвовать виканцами… А Корболо Дом!.. Я хочу, чтобы этот ублюдок своей башкой пересчитал все ступени от Паяцева замка до сточной канавы. Где мои ножи?
Минала достала перевязь и кинула ему под ноги.
– Я, значит, скачу сюда через тысячу Путей, меня чуть не убивает молнией, а тебе до всего есть дело, кроме жены, Худ бы тебя побрал!
– Ты выставила меня за дверь, помнишь?
– Я помню почему. Все из-за Котильона.
– Она по тебе скучает, – вмешался Быстрый Бен, – хоть нипочем не признается.
– А ты не встревай! – тут же огрызнулась Минала.
– Я бы с радостью, да время дорого. Это правда, Калам, она даже нашла тебе лошадь…
– На что она мне? Мы же в Малазе! Если Ласиин сбежала, на лошади ее не догнать. Нужен корабль.
– Калам, послушай. Престол Тени оттащил тебя в Мертвый дом. Ты умирал от яда. А потом про тебя забыли. Ты лежал здесь, на полу… довольно долго, надо сказать.
– И что, ты убил Ласиин? Отомстил за меня? Нет, конечно! И после этого смеешь называться моим другом!.. Или убил?
– Нет, не убил… Еще раз, закрой рот и послушай. Забудь про Малазанскую Империю. Забудь про Маллика Рела – регента или лорда-протектора, как он там себя зовет. Возможно, Ласиин мертва, так многие говорят, а может, и нет – это не важно. Мы здесь не задержимся. Мы нужны в другом месте. Ты меня понимаешь, Калам?
– Ничего не понимаю. Кроме того, что мы теряем время. – Он посмотрел на Миналу. – Значит, лошадь мне нашла? Достаточно большую? Надеюсь, не жеребца – сама знаешь, как они тебя ко мне ревнуют.
– Взяла первую попавшуюся. Хотя надо было бы поискать жирного трехногого осла с одним ухом, чтобы вы ехали друг на друге по очереди. Никто бы и не заметил разницы.
– Нижние боги! – прошипел Быстрый Бен, выглядывая во двор. – Вы что, хотите всю округу перебудить? А ну пошли оба, быстро.
Калам подобрал свою перевязь, проверил ножи. Память до сих пор его подводила, поэтому он не знал наверняка, те ли это ножи или нет. Выглядели, впрочем, внушительно.
– Ладно. Заткнитесь, и идем.
Ночное небо снаружи было затянуто странными зелеными облаками. Быстрый Бен провел Миналу и Калама по извилистой тропе между заросшими курганами и мертвыми деревьями. У ворот маг махнул рукой влево.
В тридцати шагах была подтопленная таверна, темная и заброшенная. У коновязи стояли лошади. Калам присмотрелся к одной из них и замедлил шаг.
– Погодите-ка, – сказал он шепотом. – Это ненастоящая лошадь.
– Лучше ничего не нашлось, – так же тихо отозвался Быстрый Бен. – Не волнуйся, она для меня.
Они не дошли четырех шагов, как из соседнего переулка вышел громила в доспехах. Звякнули два тяжелых клинка, угрожающе направленных в их сторону.
Быстрый Бен выругался.
– Норов, послушай. Я постучал. Никто не ответил.
Забрало шлема повернулось в направлении Мертвого дома.
– Мне все равно придется вас троих убить, – послышался низкий, раскатистый голос.
– За что?! – вскрикнул Быстрый Бен.
Норов вытянул один меч вперед.
– Вы не закрыли за обой гребаную дверь.