Женщины Цезаря Маккалоу Колин

– Говорю тебе, я слышал это от самого Катилины! – обращался Курий к Катону. – Гай Цезарь – центральная фигура во всем заговоре, так было с самого начала и до самого конца!

Сидевший на курульном возвышении рядом с председательствующим консулом Силаном и чуть позади него, Цезарь поднялся.

– Ты лжешь, Курий, – произнес он очень спокойно. – Мы все знаем, кто в этом почтенном органе правления не остановится ни перед чем, лишь бы навсегда выкинуть меня отсюда! Но, отцы, внесенные в списки, позволю себе сказать вам: я никогда не был и никогда не буду участвовать в столь темных и плохо организованных делах! Любой, кто верит рассказу этого жалкого дурня, – еще больший дурень! Я, Гай Юлий Цезарь, по доброй воле буду общаться со всяким сбродом пьяниц и сплетников? Я, так скрупулезно выполняющий свои обязанности и так тщательно оберегающий свое dignitas, опущусь до заговора с людьми, подобными присутствующему здесь Курию? Мне, великому понтифику, потворствовать передаче Рима Катилине? Мне, чьи предки основали Рим, согласиться на то, чтобы Римом правили такие черви, как Курий, и такие шлюхи, как Фульвия Нобилиор?

Его слова звучали как удары хлыста, и никто не пытался его прервать.

– Я давно привык к клевете, – продолжал Цезарь тем же спокойным, но осуждающим тоном, – но не собираюсь стоять в стороне, пока кто-то платит ничтожествам вроде Курия за то, чтобы мое имя трепали в связи с позорным делом, к которому я не имею никакого отношения! Ибо кто-то платит ему! И когда я узнаю, кто это, сенаторы, они заплатят мне! Вы все сидите здесь, такие умные и замечательные, как курицы на насесте, смакуя омерзительные детали так называемого заговора, а в это время другие курицы устраивают куда более злобный заговор, цель которого – уничтожить меня и мое доброе имя! Втоптать в грязь мое dignitas! – Он вздохнул. – Без dignitas я – ничто! И я предупреждаю каждого из вас: не трогайте мое dignitas! Чтобы защитить его, я разнесу это уважаемое здание вместе с вами! Я сдвину горы, взгромоздив Пелион на Оссу, и украду у Зевса гром, чтобы поразить всех вас! Не испытывайте моего терпения, отцы, внесенные в списки, ибо говорю вам сейчас: я – не Катилина! Если бы заговор организовал я, вы были бы уже свергнуты!

Он повернулся к Цицерону:

– Марк Туллий Цицерон, в последний раз тебя спрашиваю: оказал ли я тебе помощь в раскрытии этого заговора? Да или нет?

Цицерон сглотнул. Сенат застыл в абсолютной тишине. Никто никогда не видел ничего подобного, и теперь никто не хотел привлекать к себе внимания. Даже Катон.

– Да, Гай Юлий, ты помог мне, – наконец проговорил Цицерон.

– Тогда, – сказал Цезарь уже спокойнее, – я требую, чтобы сенат не платил Квинту Курию ни одного сестерция из обещанной ему награды. Квинт Курий солгал. Он не заслуживает уважения.

И такой страх охватил каждого, что сенаторы единодушно согласились не платить Квинту Курию.

Вперед вышел Клодий.

– Отцы, внесенные в списки, – громко обратился он к сенаторам, – прошу прощения за вмешательство, но я должен просить многоуважаемого Гая Юлия Цезаря пройти со мною в суд Луция Новия Нигера, как только он сможет.

Уже собираясь сесть, Цезарь бросил взгляд на ошеломленного Силана:

– Старший консул, мне кажется, я нужен везде. И подозреваю, что по одному и тому же делу. В таком случае помни о том, что я сказал. Помни каждое слово! Прошу меня извинить.

– Я извиняю тебя, – прошептал Силан, – и всех вас.

И получилось так, что, когда Цезарь покинул курию Гостилия вместе с Клодием, все сенаторы устремились вслед за ними.

– Это была самая лучшая взбучка, какую я наблюдал! – сказал Клодий, немного запыхавшись. – Сенаторы, наверное, обделались от страха!

– Не городи ерунды, Клодий. Скажи мне лучше, что случилось в суде Нигера? – резко прервал его Цезарь.

Клодий рассказал все. Цезарь остановился.

– Ликтор Фабий! – крикнул он своему старшему ликтору, который вместе с остальными пятью шел впереди настроенного воинственно Цезаря.

Все шестеро остановились и получили указания.

Цезарь спустился к суду Новия Нигера, расшвыривая на ходу любопытных. Он прошел прямо сквозь ряды присяжных туда, где стоял Луций Веттий с письмом в руке.

– Ликторы, арестуйте этого человека!

Вместе с письмом Луций Веттий был арестован. Его повели от суда Новия Нигера к трибуналу городского претора.

Новий Нигер так быстро вскочил на ноги, что его дорогостоящее кресло опрокинулось.

– Что все это значит? – взвизгнул он.

– Что ты о себе вообразил?! – взревел Цезарь.

Все отпрянули, присяжные смущенно зашевелились.

– Что ты о себе вообразил? – повторил Цезарь уже тише, но все же достаточно звучным голосом, чтобы его было слышно на другой стороне Форума. – Как смеешь ты, магистрат в ранге эдила, принимать иск против магистрата, стоящего выше тебя по должности? И что еще хуже, от оплачиваемого информатора? Кем ты себя считаешь? Если ты не знаешь, Новий, тогда я тебе скажу. Ты – юридический невежда, который имеет право быть председателем римского суда не больше, чем самая грязная проститутка, которая гоняется за клиентами возле храма Венеры Эруцины! Неужели ты не понимаешь, что это неслыханно для младшего магистрата – судить своего старшего коллегу? За то, что ты по своей глупости говорил этому куску дерьма Веттию, тебя самого следует привлечь к суду! Ты, обыкновенный эдил, пытаешься судить меня, городского претора? Смелые слова, Новий, но их невозможно претворить в жизнь. Если у тебя есть причина верить, что магистрат старше тебя по должности совершил преступление, ты должен прервать слушание и передать все дело в суд равных тому старшему магистрату. И поскольку я – городской претор, ты должен идти к консулу, у которого фасции на этот месяц.

Жадная до новостей толпа ловила каждое слово, а Новий Нигер стоял с пепельным лицом. Его надежды на будущее консульство таяли на глазах.

– Ты передашь дело в суд равных твоему старшему коллеге, Новий. Ты не смеешь продолжать слушать это дело в твоем суде! Ты не смеешь принимать свидетельства против твоего старшего коллеги, да еще с улыбкой от уха до уха! Ты выставляешь меня перед этими людьми, словно у тебя есть право на это! Ты не имеешь такого права! Слышишь? Ты не имеешь права! Какой прецедент ты создаешь? Этого ли старшие коллеги должны ожидать от своих младших коллег в будущем?

Новий Нигер протянул руку, как бы умоляя. Он облизнул губы и попытался заговорить.

– Молчи, негодяй! – крикнул Цезарь. – Луций Новий Нигер! Дабы напомнить тебе и всем другим младшим магистратам, где их место в римской схеме общественных обязанностей, я, Гай Юлий Цезарь, городской претор, приговариваю тебя к восьми дням тюрьмы. Этого срока должно быть достаточно, чтобы ты сообразил, где твое место, и подумал о том, как убедить сенат Рима позволить тебе продолжить быть судьей в этом специальном суде. Ты ни на секунду не покинешь своей камеры. Тебе не разрешат приносить еду, видеться с семьей. Тебе не позволят ни читать, ни писать. И так как я знаю, что ни одна камера в тюрьме не имеет двери, тем более такой двери, которая запирается, ты добровольно будешь делать то, что тебе говорят. И в те часы, когда тебя не будут охранять ликторы, тебя будет сторожить половина Рима. – Внезапно Цезарь кивнул судебным ликторам. – Отведите вашего господина в тюрьму и посадите его в самую неудобную камеру, какую найдете. И следите за ним, пока я не пришлю ликторов вам на смену. Хлеб и вода, больше ничего. С наступлением темноты – никакого света.

Затем, не оглядываясь, Цезарь направился к трибуналу городского претора, где на платформе, стоя между двумя ликторами, ждал Луций Веттий. Цезарь и четыре оставшихся с ним ликтора поднялись по ступеням. С ними увязались все члены суда Новия Нигера, от присяжных до писцов. О, как интересно! Что сделает Цезарь с Луцием Веттием? Поместит его в камеру, рядом Новием Нигером?

– Ликтор, – обратился Цезарь к Фабию, – развяжи твои прутья.

Потом повернулся к Веттию, все еще державшему в руке письмо:

– Луций Веттий, ты вступил в заговор против меня. Чей ты клиент?

Пораженная толпа все больше волновалась. Она не знала, за кем следить. То ли за тем, как Цезарь расправляется с Веттием, то ли за Фабием, который, присев на корточки, развязывал пучок березовых прутьев, связанных ритуальным перекрестием красными кожаными ремнями. Тридцать тонких, гибких прутьев по числу курий были собраны в аккуратный, ровно подрезанный пучок в форме цилиндра.

Глаза Веттия расширились. Казалось, он не мог оторвать их от Фабия и прутьев.

– Чей ты клиент, Веттий? – резко повторил Цезарь.

Трясясь от страха, Веттий ответил:

– Гая Кальпурния Пизона.

– Благодарю. Это все, что мне нужно было знать.

Цезарь повернулся к толпе, собравшейся внизу. В передних рядах стояли сенаторы и всадники.

– Римляне, – громко обратился к ним Цезарь, – этот человек, находящийся у моего трибунала, принес фальшивое свидетельство против меня. Он доставил это фальшивое свидетельство судье, который не имел права принимать это свидетельство. Веттий – трибун эрарий. Он знает закон. Он знает, что не должен был этого делать. Но он очень хотел положить два таланта на свой счет в банке. Плюс еще то, что обещал заплатить ему его патрон Гай Пизон. Я не вижу здесь Гая Пизона, чтобы он мог ответить мне. Но такое поведение характерно для него. Будь он здесь, он присоединился бы к Луцию Новию в тюрьме Лаутумия. Я как городской претор имею право применить coercitio к римскому гражданину Луцию Веттию. И я воспользуюсь этим правом. Его нельзя пороть плетью, но прутом – можно. Ликтор, ты готов?

– Да, praetor urbanus, – ответил Фабий, которому за всю его долгую службу одного из десяти префектов коллегии ликторов никогда еще не приходилось развязывать фасции.

– Выбери прут.

Как бы тщательно ни следили за прутьями, прожорливые маленькие грызуны ухитрялись обгладывать их. Поэтому фасции – а они были одними из самых почитаемых предметов в Риме – с большими церемониями сжигали и заменяли новыми пучками. Таким образом, Фабию не пришлось выбирать самый крепкий из прутьев. Он просто взял первый попавшийся под его дрожавшую руку и медленно поднялся.

– Держите его, – обратился Цезарь к двум ликторам, указывая на Веттия, – и снимите с него тогу.

– По какому месту бить? Сколько ударов? – с волнением прошептал Фабий.

Цезарь сделал вид, что не слышит:

– Поскольку этот человек – римский гражданин, я не унижу его, сняв с него тунику или задрав ее. Ликтор, шесть ударов по левой икре и шесть ударов по правой. – И тихо добавил, передразнивая шепот Фабия: – Бей изо всей силы, иначе наступит твоя очередь, Фабий!

Он вырвал письмо из ослабевших рук Веттия, быстро пробежал его глазами, потом прошел к краю трибунала и протянул письмо Силану, который в этот день заменял Мурену (и очень жалел, что тоже не сослался на безумную головную боль).

– Старший консул, отдаю тебе это свидетельство, чтобы ты прочитал его. Почерк не мой. – Цезарь держался надменно. – И стиль не мой. Значительно ниже! Он напоминает мне слог Гая Пизона, который никогда не мог связать двух слов.

Порка проходила под вскрикивания и подпрыгивания Веттия. Старшему ликтору Фабию очень нравился Цезарь – еще с тех дней, когда он служил ему как курульному эдилу, а потом как судье в суде по делам об убийствах. Старший ликтор думал, что знает Цезаря. Но сегодня он узнал его лучше. Поэтому удары наносил на совесть.

Пока продолжалась порка, Цезарь спустился с возвышения и прошел в задние ряды толпы, где в оцепенении стояли простые люди. Он коснулся правого плеча каждого, кто был одет в поношенные или домотканые тоги – а таковых Цезарь насчитал человек двадцать, – и сказал им, чтобы они прошли к трибуналу и ждали его внизу.

Порка закончилась. Веттий стоял, пританцовывая и посапывая от боли. Синяки покрывали не только его икры, но и его самолюбие. Очень многие из свидетелей порки знали Веттия и исступленно поощряли Фабия.

– Слыхал я, что Луций Веттий любит хорошую мебель! – сказал Цезарь. – Порка прутом быстро забывается, не оставляя следов. Но Луций Веттий должен запомнить сегодняшний день надолго! Поэтому я приказал конфисковать часть его имущества. Те двадцать квиритов, чьего плеча я коснулся, пройдут с Луцием Веттием до его дома и выберут себе по одному предмету мебели. Больше ничего не трогать – ни рабов, ни посуды, ни позолоты, ни скульптур. Ликторы, проводите этого человека до его дома и проследите, чтобы мои указания были выполнены.

И хромающий и стонущий Веттий ушел под конвоем в сопровождении двадцати довольных счастливчиков, тихо посмеивающихся и делящих между собой трофеи: кому нужна была кровать, кому ложе, кресло, кому рабочий стол.

Когда Цезарь сошел со своего трибунала, один из двадцати вернулся.

– А матрасы с кроватей можно брать? – крикнул он.

– Кровать без матраса бесполезна, никто не знает этого лучше, чем я, квирит! – засмеялся Цезарь. – Кровати брать вместе с матрасами, ложи вместе с валиками, но никаких покрывал. Понятно?

Цезарь пошел домой, чтобы привести себя в порядок. День был полон событиями, время прошло незаметно, а у него назначено свидание с Сервилией.

Ненасытная Сервилия выматывала все силы. Она лизала, она целовала, она сосала как безумная. Она была откровенна до предела и пыталась добиться от него того же. Она совершенно опустошала его, но требовала еще и еще.

Лежа пластом на спине, уже засыпая, Цезарь думал, что это – лучший и единственный способ снять огромное напряжение, которое вызывали такие дни, как сегодняшний.

Но Сервилия не желала, чтобы Цезарь спал. Недовольная отсутствием у него лобковых волос, за которые можно было бы потянуть, она больно ущипнула кожу у него в паху.

– Это тебя разбудит!

– Ты дикарка, Сервилия.

– Я хочу поговорить.

– А я хочу спать.

– Потом, потом!

Вздохнув, он повернулся на бок и перекинул через нее ногу.

– Давай говори.

– Я думаю, ты их победил, – сказала она, помолчала и добавила: – Во всяком случае, на некоторое время.

– Правильно, на некоторое время. Они никогда не успокоятся.

– Они успокоились бы, если бы ты оставил место и для их dignitas.

– А почему я должен это делать? Они даже не понимают значения этого слова. Если они хотят сохранить свое dignitas, им лучше оставить в покое мое. – Он хмыкнул с горькой насмешкой. – Одно тянет за собой другое, и чем старше я становлюсь, тем быстрее вынужден крутиться. У меня портится характер.

– Я вижу. Ты можешь исправить это?

– Не уверен, что хочу. Моя мать всегда твердила, что характер и отсутствие терпения – два моих худших недостатка. Она была беспощадным и очень строгим критиком. Уезжая на Восток, я думал, что избавился от обоих недостатков. Но тогда я еще не знал ни Бибула, ни Катона, хотя потом я часто встречал Бибула. Одного его я еще мог терпеть, но в союзе с Катоном он в тысячу раз невыносимее.

– Катон заслуживает смерти.

– Чтобы я остался без ярых противников? Дорогая моя Сервилия, я не хочу, чтобы Катон или Бибул были мертвы. Чем больше у человека врагов, тем лучше работает его ум. Мне нравится оппозиция. Нет, меня беспокоит то, что сокрыто во мне самом. Мой характер.

– Я думаю, – сказала Сервилия, похлопывая его по ноге, – что у тебя совершенно особый характер, Цезарь. Большинство просто слепнут от ярости, в то время как ты, кажется, в гневе мыслишь еще яснее. Это одна из причин, почему я люблю тебя. Я такая же.

– Ерунда! – засмеялся он. – Ты хладнокровна, Сервилия, но твои эмоции весьма сильны. Ты думаешь, что соображаешь быстрее и лучше, когда тебя провоцируют. Нет, эмоции, наоборот, только мешают. Под влиянием момента ты планируешь, замышляешь что-то, хочешь чего-то достигнуть, а получив желаемое, вдруг понимаешь: последствия – катастрофические. Мастерство – в том, чтобы остановиться там, где необходимо, и не переходить черту. Заставить всех дрожать от страха перед тобой, а затем явить милосердие и справедливость. Это трудно. И мои враги повторить такого не могут.

– Жаль, что ты не отец Брута.

– Если бы я был его отцом, он не был бы Брутом.

– Это я и имею в виду.

– Оставь его, Сервилия. Ослабь немного тиски. Когда ты появляешься, он дрожит, как кролик. Но он не слабак, ты же знаешь. Да, в нем нет ничего от льва. Немного волка, немного лисы. Однако зачем же считать его кроликом только потому, что в твоем присутствии он ведет себя как кролик?

– Юлии теперь четырнадцать, – сказала Сервилия, как-то странно уходя в сторону.

– Правильно. Я должен послать Бруту записку. Поблагодарить его. Ей понравился его подарок.

Сервилия села на кровати, удивленная:

– Рукопись Платона?

– А что, ты считаешь это неподходящим подарком для моей дочери? – Он усмехнулся и ущипнул ее так же больно, как она его. – Я подарил ей жемчуг, и он ей очень понравился. Но не так, как Платон Брута.

– Ревнуешь?

Цезарь расхохотался.

– Ревность, – сказал он, успокоившись, – это проклятие. Она гложет, она разъедает. Нет, Сервилия, во мне много лишних качеств, но я не ревнив. Я был рад за нее и очень благодарен ему. На будущий год я подарю ей философа. – Цезарь игриво посмотрел на Сервилию. – К тому же намного дешевле жемчуга.

– Брут печется о своем состоянии и зря не тратит.

– Отличное качество для самого богатого молодого человека в Риме, – серьезно согласился Цезарь.

Марк Красс наконец возвратился в Рим после долгого отсутствия. Это случилось как раз после того памятного дня на Форуме. Красс инспектировал свои многочисленные предприятия. Теперь он относился к Цезарю с еще большим уважением.

– Однако не могу сказать, будто мне жаль, что я нашел предлог для отсутствия, после того как Тарквиний обвинил меня в сенате, – сказал Красс. – Согласен, это было интересно, но моя тактика очень отличается от твоей, Цезарь. Ты хватаешь за горло. Я предпочитаю не торопиться и возделывать свое поле как вол, которого, как говорят, я напоминаю.

– И с сеном на рогах.

– Естественно.

– Ну, как способ это определенно годится. Только дурак попытается свалить тебя, Марк.

– И такой же дурак пытается свалить тебя, Гай. – Красс кашлянул. – Сколько у тебя долга?

Цезарь нахмурился:

– Если кто-то и знает об этом, кроме моей матери, так это ты. Но коль скоро ты настаиваешь на цифре, около двух тысяч талантов. Это пятьдесят миллионов сестерциев.

– Я знаю, что ты знаешь, что я знаю, сколько сестерциев в двух тысячах талантов, – усмехнулся Красс.

– Что ты хочешь сказать, Марк?

– В следующем году тебе понадобится очень выгодная провинция, вот что я хочу сказать. Они не позволят тебе подтасовать жребии. Тебе не доверяют. Не говоря уже о том, что Катон будет парить над тобой, как ястреб. – Красс нахмурил лоб. – Честно говоря, Гай, я не знаю, что ты можешь сделать, даже если жребий окажется благоприятным. Все уже завоевано. Магн запугал весь Восток, Африка не представляет опасности со времен Югурты. Обе Испании до сих пор не оправились от Сертория. С галлов тоже нечего взять.

– А Сицилию, Сардинию и Корсику не стоит и упоминать, – улыбнулся Цезарь.

– Безусловно.

– Ты слышал, что с меня собираются взыскать долг через суд?

– Нет. Но я слышал, что Катул – говорят, ему намного лучше – опять собирается мутить воду в сенате и в комициях. Организует кампанию, чтобы продлить срок службы действующих наместников на будущий год, оставив преторов нынешнего года вообще без провинций.

– А-а, понимаю, – задумчиво протянул Цезарь. – Да, я должен был предвидеть такое предложение.

– И оно может пройти.

– Может, хотя я сомневаюсь. Нескольким моим коллегам-преторам не понравится, что их лишат провинций. Особенно Филиппу. Конечно, он – ленивый эпикуреец, но все же знает себе цену. Не говоря уж обо мне.

– Я просто предупреждаю.

– Я понял. Большое спасибо.

– Но это не решает твоей трудной проблемы, Цезарь. Я не вижу способа выплатить долг с доходов от провинции.

– А я найду способ. Моя удача мне поможет, Марк, – спокойно отозвался Цезарь. – Я хочу получить Дальнюю Испанию, потому что я был там квестором и хорошо ее знаю. Единственное, что мне нужно, – это Лузитания и Галлеция. Децим Брут Галлецийский – как легко они заслуживают эти пустые титулы! – едва тронул окраины Северо-Западной Иберии. А Северо-Западная Иберия, если ты забыл – но ты не должен забыть, потому что ты был там, – это место, откуда идет все золото. Саламантика вся обобрана, но такие места, как Бригантий, римлянина еще и в глаза не видели. Но они увидят римлянина, это я им обещаю!

– Значит, все надежды ты возлагаешь на удачу при жеребьевке. – Красс покачал головой. – Ты все-таки странный, Цезарь! Я не верю в удачу. За всю свою жизнь я ни разу не принес даров богине Фортуне. Человек сам вершит свою судьбу.

– Я безусловно согласен с тобой. Но я также верю, что у богини Фортуны есть фавориты среди римлян. Она любила Суллу. И она любит меня. Некоторым людям, Марк, богиня дарит удачу в дополнение к тому, чего они добиваются сами. Но ни у кого нет такой удачи, как у Цезаря.

– А Сервилия – это тоже удача?

– Кажется удивительным, да?

– Однажды ты намекнул. Это как игра с головешкой.

– Ах, Красс, она великолепна в постели!

– Ха! – хмыкнул Красс, кладя ноги на ближайший стул и сердито глядя на Цезаря. – Чего еще ожидать от человека, который публично говорит о своем боевом таране! В ближайшие месяцы у твоего тарана будет достаточно занятий. Думаю, Бибулу, Катону, Гаю Пизону и Катулу еще долго придется зализывать раны.

– И Сервилия говорит то же самое, – улыбнулся Цезарь.

Публий Ватиний происходил из племени марсов из Альба-Фуценции. Его дед был человеком скромного достатка. Но он принял мудрое решение и эмигрировал из земель марсов задолго до начала Италийской войны. Это означало, что его сын, тогда еще молодой человек, не воевал против Рима. И следовательно, по завершении военных действий мог обратиться к претору по делам иноземцев с ходатайством о предоставлении ему римского гражданства. Затем дед умер, и его сын вернулся в Альба-Фуценцию римским гражданином. Но таким бедным, что едва ли это гражданство стоило той бумаги, на которой оно было зафиксировано. Став диктатором, Сулла распределил всех новых граждан по тридцати пяти трибам. Ватиний-старший был записан в трибу Сергия, одну из старейших. Состояние семьи стало быстро увеличиваться. Из мелкого торговца Ватиний превратился в крупного землевладельца. Земля марсов вокруг Фуцинского озера была богата и плодородна, а Рим, расположенный достаточно близко к Валериевой дороге, служил отличным рынком сбыта фруктов, овощей и откормленных ягнят, поставляемых хозяйством Ватиния. Потом Ватиний-старший стал выращивать виноград, заплатив огромную сумму за сорт, дающий великолепное белое вино. К двадцатилетию Публия Ватиния земли его отца уже стоили миллионы сестерциев и не производили ничего, кроме этого замечательного фуцинского нектара.

Публий Ватиний был единственным ребенком, но Фортуна явно не благоволила к нему. В подростковом возрасте он стал жертвой так называемой летней болезни. В результате мышцы обеих его ног ниже колен атрофировались, и он мог передвигаться, лишь резко выбрасывая ноги вперед. Походка получалась как у утки. Затем у него стали появляться шишки на шее, которые иногда воспалялись, прорывались и оставляли ужасные шрамы, – не очень приятное зрелище. Однако физические недостатки с лихвой компенсировались характером и умом. Характер у Публия Ватиния был замечательный. Он был остроумным, веселым, его трудно было рассердить. Он рано понял, что лучшей его защитой будет юмор, поэтому он сам шутил над собой и позволял другим делать то же.

Поскольку Публий Ватиний никогда не смог бы ходить по своим землям, как это делал его отец, Ватиний-старший стал обучать управлению сельскими угодьями дальних родственников, чтобы потом передать им свое дело. Сына же он послал в Рим, чтобы тот стал светским человеком.

Интенсивные перераспределения, последовавшие за Италийской войной, создали ситуацию, в которой множество преуспевающих семей оказались без патронов. Каждый предприимчивый сенатор и всадник из старших восемнадцати центурий искал себе клиентов. Однако перспективные клиенты в большинстве своем оставались незамеченными, как, например, семья Ватиния. Так продолжалось, пока Публий Ватиний в свои двадцать пять лет не прибыл наконец в Рим. Поселившись на Палатине, он сам стал искать себе патрона. То, что его выбор пал на Цезаря, многое говорило о его склонностях и интеллекте. Луций Цезарь был старшим в этой ветви семьи, но Публий Ватиний пошел к Гаю, потому что безошибочный нюх указал ему, что за Гаем будущее.

Конечно, Цезарю он сразу понравился. Цезарь признал в этом марсе очень ценного клиента. Это означало, что карьера Ватиния на Форуме будет самой благополучной. Следующим шагом был поиск подходящей жены. Публий Ватиний сказал:

– Ноги мои действуют не очень хорошо, но с тем, что между ними, все в порядке.

Выбор Цезаря пал на дочь его кузины Юлии Антонии – ее единственную дочь Антонию Критскую. У нее не было приданого, зато происхождение гарантировало мужу видное общественное положение и доступ в ряды славных семей. К сожалению, Антония не была ни привлекательной, ни умной. Ее мать вечно забывала о ее существовании, поскольку была поглощена заботами о троих сыновьях. И вероятно, потому еще, что размеры и формы Антонии вызывали у ее матери смущение. При росте в метр восемьдесят у нее были широкие мужские плечи. Хотя природа наделила ее большой грудной клеткой, она совершенно забыла про груди. Нос и подбородок молодой Антонии стремились навстречу друг другу, а шея была толстой, как у гладиатора.

Послужил ли устрашающий вид невесты препятствием для тщедушного калеки Публия Ватиния? Вовсе нет! Он немедленно женился на Антонии Критской и тотчас обзавелся сыном и дочерью. Более того, Публий Ватиний искренне любил свою огромную и безобразную жену и с юмором сносил все остроты, которые вызывал на Форуме их странный союз.

– Вы все зеленеете от зависти, – говорил он, смеясь. – Многим ли из вас доводилось взбираться на кровать, дабы покорить высочайшую гору Италии? И между прочим, когда я достигаю вершины, она бывает счастлива не менее моего!

В год консульства Цицерона Публий Ватиний был избран квестором и стал членом сената. Из двадцати кандидатов он занимал последнюю строчку, что неудивительно, учитывая отсутствие родословной. По жребию ему досталась должность наблюдателя всех портов Италии, кроме Остии и Брундизия, где имелись свои квесторы. Ватиния послали в Путеолы, где он должен был пресечь незаконный экспорт золота и серебра. Он очень хорошо справился с заданием. Поэтому экс-претор Гай Косконий, которому досталась Дальняя Испания, лично попросил Публия Ватиния быть его легатом.

Публий Ватиний все еще находился в Риме в ожидании, когда Косконий отправится в свою провинцию, как внезапно в результате несчастного случая на Валериевой дороге погибла Антония Критская. Она возила детей к их бабушке и дедушке в Альба-Фуценцию и уже возвращалась в Рим, когда ее повозка съехала с дороги. Мулы и коляска перевернулись, упали с крутого откоса и разбились.

– Постарайся увидеть в этом хорошее, Ватиний, – сказал Цезарь, не зная, как помочь в этом искреннем горе. – У тебя ведь остались дети. К счастью, они ехали в другой повозке.

– Но я потерял ее! – безутешно плакал Ватиний. – О Цезарь, как я буду жить?

– Поезжай в Испанию и займись делом, – посоветовал ему патрон. – Это судьба, Ватиний. Я тоже уезжал в Испанию, потеряв свою любимую жену, и это послужило спасением для меня. – Он встал, чтобы налить Ватинию бокал вина. – Как ты намерен поступить с детьми? Отправишь к твоим родителям в Альба-Фуценцию или оставишь здесь, в Риме?

– Я бы предпочел Рим, – сказал Ватиний, вытирая слезы. – Но за ними должен присматривать какой-нибудь родственник, а в Риме у меня родственников нет.

– Но ведь есть Юлия Антония, она тоже их бабушка. Не слишком мудрая, быть может, но вполне подходящая для таких маленьких детей. К тому же ей будет чем заняться.

– Значит, ты советуешь поступить так.

– Я считаю, что на некоторое время это – выход, пока ты будешь находиться в Дальней Испании. Когда ты вернешься домой, я думаю, тебе снова надо жениться. Нет, нет, я с уважением отношусь к твоему горю, Ватиний. Никто не заменит тебе умершую жену, такого никогда не получается. Но твоим детям нужна мать. Да и для тебя будет лучше заключить союз с новой женой и родить еще детей. К счастью, ты можешь позволить себе иметь большую семью.

– У тебя от второй жены детей нет.

– Правильно. Но я не люблю свою жену, а ты будешь любить. Тебе нравится домашняя жизнь, я заметил. Ты наделен счастливой способностью ладить с женщиной, не равной тебе по уму. Большинство мужчин так устроены. А я не такой, наверное. – Цезарь похлопал Ватиния по плечу. – Поезжай скорее в Испанию и оставайся там хотя бы до следующей зимы. Повоюй, если получится. Косконий для этого не годится, поэтому он и берет легата. И по возможности разузнай ситуацию на северо-западе.

– Как скажешь, – согласился Ватиний, с трудом поднимаясь. – Ты прав, конечно, я снова должен жениться. Может быть, ты подыщешь для меня кого-нибудь?

– Разумеется.

От Помпея пришло письмо, написанное после прибытия к нему Метелла Непота.

Цезарь, с евреями у меня одни неприятности. Последний раз, когда я писал тебе, я планировал встретиться с двумя сыновьями старой царицы в Дамаске, что я и сделал прошлой весной. Гиркан мне понравился больше, чем Аристобул. Но я не хотел, чтобы они знали, кого из них я предпочитаю, прежде чем я встречусь с этим старым негодяем, царем набатеев Аретой. Поэтому я послал братьев обратно в Иудею, строго наказав хранить мир, пока они не услышат о моем решении. Я не хотел, чтобы проигравший брат интриговал за моей спиной, пока я двигаюсь к Петре.

Но Аристобул догадался, что я выбрал Гиркана, и решил готовиться к войне. Он не очень умный, но все же, полагаю, я недооценил его. Я отложил поход на Петру и направился в Иерусалим. Стал лагерем вокруг города, который хорошо укреплен и, естественно, отменно расположен для обороны: скалистые горы, изрезанные долины вокруг и тому подобное.

Как только Аристобул увидел грозную римскую армию, стоящую лагерем на холмах, он прибежал сообщить, что сдается. К тому же привел несколько ослов, нагруженных мешками с золотыми монетами. Очень мило с его стороны было предложить их мне, сказал я, но неужели он не понимает, что разрушил планы моей кампании и это обошлось Риму значительно дороже той суммы, что припрятана у него в мешках? Но я прощу евреев, если он согласится оплатить расходы на переход такого-то числа легионов в Иерусалим. Это будет значить, сказал я, что я не стану грабить город, чтобы самому достать необходимые деньги. Он был счастлив сделать все, что я скажу.

Я послал Авла Габиния собрать деньги и приказал открыть ворота, но сторонники Аристобула решили сопротивляться. Они не открыли ворота Габинию, а, взобравшись на стены, стали кричать, что не собираются повиноваться мне. Я арестовал Аристобула и поднял армию. Это заставило город сдаться. Там есть место, где стоит этот огромный храм – скорее, его можно назвать цитаделью. Несколько тысяч твердолобых евреев забаррикадировались там и отказались выйти. Храм неприступен, и я не надеялся, что осада принесет успех. Однако необходимо было показать евреям, кто хозяин положения, вот я и показал им это. Они держались три месяца, потом мне это надоело, и я взял эту крепость. Фавст Сулла первым перелез через стену – неплохо для сына Суллы, а? Хороший парень. Я хочу женить его на моей дочери, когда мы вернемся домой. К тому времени она будет уже достаточно взрослой. Вообрази, сын Суллы – мой зять! Неплохо я продвинулся в этом мире!

Храм интересный. Совсем не похож на наши. Никаких статуй или чего-нибудь подобного. Когда ты внутри, такое впечатление, что он рычит на тебя. Признаюсь тебе, у меня волосы встали дыбом! Леней и Феофан (я ужасно скучаю по Варрону) захотели зайти за занавес, который отделяет, как они говорят, их Святая Святых. С ним были Габиний и некоторые другие. Они сказали, что там должно быть очень много золота. Я и сам думал об этом, Цезарь, но все-таки сказал: «Нет. Никогда я не войду туда сам и никому не позволю сделать это». Видишь ли, к тому времени я узнал евреев лучше. Это очень странный народ. Я бы назвал их религиозными фанатиками, правда. Я отдал приказ, чтобы никто не смел оскорблять их религиозные чувства. Никто, от рядовых солдат до моих старших легатов. Зачем тревожить осиное гнездо, когда я хочу, чтобы во всей Сирии установился мир и порядок? Мне нужны цари-клиенты, покорные Риму. Я вовсе не желаю ставить с ног на голову местные обычаи и традиции. В конце концов, у каждого народа есть mos maiorum.

Я поставил Гиркана царем и верховным жрецом, а Аристобула взял в плен. Это потому, что я встретил в Дамаске царевича идумеев Антипатра. Очень интересный человек. Гиркан не слишком впечатляет, но надеюсь, что Антипатр будет его направлять – разумеется, в сторону Рима. О да, я не забыл сказать Гиркану кое-что крайне важное. А именно: тем, что он теперь царь и верховный жрец, он обязан не своему богу, а Риму; он – римский подданный и всегда будет под каблуком у наместника Сирии. Антипатр посоветовал мне подсластить эту чашу уксуса, указав Гиркану, что всю свою энергию тот должен направить на выполнение жреческих обязанностей, – умный Антипатр! Интересно, знает ли он, что мне известно, сколько гражданской власти он узурпировал, не пошевелив и пальцем?

Когда я покидал Иудею, она была уже не такой большой, как тогда, когда два глупых брата обратили мое внимание на это место. Везде, где евреи были в меньшинстве, я включал их земли в состав Сирии как официальную часть римской провинции – Самарию. Прибрежные города от Иоппы до Газы и греческие города Декаполиса – все получили автономию и стали сирийскими.

Я все еще навожу здесь порядок, но уже виден финал. Я буду дома к концу этого года. Все думаю о печальных событиях прошлого года и начала нынешнего. В Риме, я имею в виду. Цезарь, я тебе очень благодарен за твою помощь с Непотом. Ты постарался. Но почему нам достался такой ханжа-пердун Катон? Все разрушил. И как ты понимаешь, у меня теперь нет своего плебейского трибуна. Не могу даже найти такового на следующий год!

Привезу домой горы трофеев. Казна получит колоссальную долю. Только моим войскам в качестве премии досталось шестнадцать тысяч талантов. Поэтому я наотрез отказываюсь делать то, что я делал всегда. Я не буду больше раздавать солдатам свои земли. На этот раз землю им даст Рим. Они заслужили ее. Это обязанность Рима. Так что я приложу все силы к тому, чтобы они получили государственные наделы. Я надеюсь, что и ты сделаешь все, что можешь. Если тебе удастся заполучить плебейского трибуна, думающего так же, как ты, я буду счастлив разделить с тобой стоимость его шкуры. Непот говорит, что намечается большая драка за землю, но я этого ожидал. Слишком много влиятельных людей разобрали государственные фонды под свои латифундии. Очень недальновидно для сената.

До меня дошел слух – кстати, интересно, дошел ли он до тебя, – что Муция плохо себя ведет. Я спросил об этом Непота, но он взвился так, что я думал, он никогда не приземлится. Ну что ж, братья и сестры склонны держаться друг друга. Так что я думаю, это только естественно, что ему не понравился мой вопрос. Во всяком случае, я навожу справки. Если слух подтвердится, с Муцией будет покончено. Она была хорошей матерью и женой, но не могу сказать, что очень скучал по ней все это время.

«О Помпей, – подумал Цезарь, откладывая письмо, – ты женился по доброй воле!»

Он нахмурился. Тит Лабиен уехал из Рима в Пицен вскоре после того, как оставил должность. Возможно, он возобновил свой роман с Муцией Терцией. Жаль. Должен ли Цезарь написать Лабиену и предупредить, что его ожидает? Нет. Письмо могут прочитать не те люди. И есть такие, кто мастерски умеет вновь запечатывать раскрытое послание. Если Муция Терция и Лабиен в опасности, они должны будут справиться с этим сами. Помпей Великий важнее. Цезарь начинал видеть заманчивые возможности, которые откроются перед ним после возвращения домой Великого Человека с горами добычи. Земли для солдат из общественных фондов не предвиделось. Его солдаты останутся без земли. Но менее чем через три года Гай Юлий Цезарь станет старшим консулом, а Публий Ватиний сделается его плебейским трибуном. Какой замечательный способ повязать Великого Человека долгом – долгом тому, кто куда более велик!

И Сервилия, и Марк Красс оказались правы. После того поразительного дня на Форуме год преторства Цезаря выдался вполне мирным. Сторонников Катилины одного за другим судили и приговорили к ссылкам и конфискации имущества. Луций Новий Нигер уже не председательствовал в специальном суде. После некоторых дебатов сенат решил передать слушание в суд Бибула.

И, как Цезарь узнал от Красса, Цицерон все-таки получил вожделенный новый дом. Самой большой рыбой из сторонников Катилины, не названной ни одним информатором, был Публий Сулла. Но большинство знали, что если в заговоре принимает участие Автроний, значит вовлечен и Публий Сулла. Племянник диктатора и муж сестры Помпея, Публий Сулла наследовал огромное богатство, но не политическую проницательность своего дяди и уж определенно не его чувство самосохранения. В отличие от других, он принял участие в заговоре не для того, чтобы увеличить свое состояние. Просто он хотел оказать услугу друзьям и развеять скуку.

– Он просил Цицерона защищать его, – посмеивался Красс, – а это ставит Цицерона в ужасное положение.

– Только если он согласится, – возразил Цезарь.

– Да он уже согласился, Гай.

– Откуда ты это знаешь?

– Потому что наш сочинитель экс-консул недавно навестил меня. У него внезапно завелись деньги на покупку моего дома. Во всяком случае, он надеется, что они у него есть.

– А! И сколько же ты просишь за дом?

– Пять миллионов.

Цезарь откинулся на спинку кресла, печально покачал головой:

– Ты знаешь, Марк, ты напоминаешь мне строителя-спекулянта. Каждый раз, когда ты строишь дом для жены и детей, ты клянешься всеми богами, что он останется их домом навсегда. Затем приходит кто-то, у кого денег больше, чем мозгов, предлагает тебе жирный куш, и – фьють! – жена и дети опять без крыши над головой, пока ты не построишь новый дом!

– Он мне стоил больших денег, – сказал, защищаясь, Красс.

– Но не пять же миллионов!

– Ну да, – согласился Красс и просиял. – Тертулле не нравился дом, поэтому она не очень переживает при мысли о переезде. На этот раз я собираюсь купить место на Гермале со стороны Большого цирка – рядом с тем дворцом, в котором Гортензий хочет устроить пруды для своей рыбы.

– И почему же Тертулле вдруг перестал нравиться этот дом – после всех прожитых в нем лет? – скептически спросил Цезарь.

– Он принадлежал Марку Ливию Друзу.

– Я знаю это. Я также знаю, что он был убит в атрии.

– Там что-то есть! – прошептал Красс.

– И с этим привидением дом все-таки приглянулся Цицерону и Теренции, да? – засмеялся Цезарь. – Я говорил тебе еще тогда, что было ошибкой отделывать там стены черным мрамором: слишком много темных углов. И, зная, как мало ты платишь своим слугам, Марк, ручаюсь: некоторые из них не прочь позабавиться, стеная и вздыхая в темноте. И еще. Когда ты переедешь, я уверен, что твои призраки переедут с тобой, если только ты не повысишь им жалованье.

Красс вернулся к разговору о Цицероне и Публии Сулле.

– Оказывается, – сказал он, – Публий Сулла хочет одолжить Цицерону всю сумму, если Цицерон будет защищать его в суде Бибула.

– И если его оправдают, – тихо добавил Цезарь.

– О, он этого добьется! – На этот раз Красс засмеялся – очень редкое явление. – Послушал бы ты нашего Цицерона! Занят переписыванием истории своего консульства, ни больше ни меньше. Помнишь все эти собрания в сентябре, октябре и ноябре? Когда Публий Сулла сидел возле Катилины, громко поддерживая его? Так вот, согласно Цицерону, там сидел не Публий Сулла, это был актер Спинтер с его imago на лице!

– Надеюсь, ты шутишь, Марк.

– И да и нет. Цицерон теперь настаивает, что Публий Сулла провел все эти нундины, занимаясь своими делами в Помпеях! Его и в Риме-то не было! Ты знал это?

– Ты прав. В сенате, должно быть, торчал Спинтер с imago на физиономии.

– Цицерон непременно убедит в этом присяжных.

В этот момент Аврелия просунула голову в дверь.

– Цезарь, когда у тебя будет время, я хотела бы поговорить с тобой, – сказала она.

Красс поднялся.

– Я ухожу. Мне нужно кое с кем повидаться. Кстати, о домах, – добавил он, направляясь вместе с Цезарем к выходу. – Должен сказать, что Государственный дом – лучший адрес в Риме. Мимо него не пройдешь. Приятно заглянуть туда, зная, что найдешь там дружеское лицо и глоток хорошего вина.

– Ты и сам можешь позволить себе глоток хорошего вина, старый скряга.

– Да, я старею, – согласился Красс, игнорируя последнее слово. – А сколько тебе? Тридцать семь?

– В этом году будет тридцать восемь.

– Брр! А мне пятьдесят четыре. – Красс с сожалением вздохнул. – Ты знаешь, до ухода со сцены я хотел бы еще поучаствовать в большой кампании! Вроде как посостязаться с Помпеем Магном.

– По его словам, не осталось уже ничего не завоеванного.

– А парфяне?