Женщины Цезаря Маккалоу Колин

– К чему?

– К тому дню, когда он решит присоединиться к boni.

– Неужели он зайдет так далеко? Помпею Магну это не понравится.

– Сомневаюсь, что он когда-либо станет полноправным членом компании boni. Им не нравится его самомнение. Впрочем, как и мое. Но ты ведь знаешь Цицерона. Он – настоящий кузнечик с болтливым и своевольным языком, если, конечно, может существовать такой зверь. Он постоянно попадает в неприятности из-за своего языка. Возьми хотя бы Публия Клодия и его «шесть дюймов». Ужасно смешно! Разумеется, всем, кроме Публия и Фульвии.

– И как ты будешь относиться к Цицерону, если он станет твоим противником?

– Ну, я еще не говорил этого Публию Клодию… Но я заручился разрешением коллегии жрецов сделать Клодия плебеем.

– И Целер не возражал? Ведь прежде он отказал Клодию в регистрации, когда тот пытался баллотироваться на должность плебейского трибуна.

– Правильно. Целер – отличный юрист. Что касается статуса Клодия, ему все равно. Почему это должно беспокоить Целера? Единственная цель Клодия в данный момент – Цицерон, который не имеет авторитета ни у Целера, ни среди коллегий жрецов. Ничего страшного, если патриций хочет стать плебеем. А плебейскому трибунату нравятся люди с задатками демагога вроде Клодия.

– Почему же ты не сказал Клодию, что получил разрешение?

– Я не уверен, что вообще скажу ему об этом. Он слишком непостоянный. Но если мне придется иметь дело с Цицероном, я спущу с поводка Публия Клодия. – Цезарь зевнул, потянулся. – Как я устал! Юлия дома?

– Нет. Она на вечеринке с девочками в доме Сервилии. Я разрешила ей остаться там на ночь. Девочки в этом возрасте могут целыми днями болтать и хихикать.

– В ноны ей исполнится семнадцать. Как летит время, мама! Уже десять лет, как умерла ее мать.

– Но она не забыта, – хрипло произнесла Аврелия.

– Да, не забыта.

Они замолчали. Сердца их наполнились теплом и покоем. «Теперь, когда Аврелию не тревожат финансовые проблемы, с ней приятно поговорить», – подумал ее сын.

Вдруг она кашлянула и посмотрела на него со странным блеском в глазах:

– Цезарь, на днях мне пришлось зайти в комнату Юлии – посмотреть ее одежду. На семнадцатилетие принято дарить одежду. Ты можешь преподнести ей драгоценности – советую серьги и ожерелье из золота, без камней. А я подарю платье. Я знаю, что она должна сама ткать и шить, в ее возрасте я это делала. Но к сожалению, она любит книги и предпочитает чтение шитью. Я уже давно оставила ее в покое. Не стоит тратить энергию напрасно. У нее получалось очень плохо.

– Мама, к чему ты клонишь? Мне все равно, чем занимается Юлия, лишь бы это не роняло достоинство семьи.

В ответ Аврелия встала.

– Жди здесь, – приказала она и вышла из кабинета Цезаря.

Он слышал, как мать поднялась на верхний этаж. Потом – тишина. Затем звук ее шагов, спускающихся по лестнице. Наконец Аврелия вошла, держа руки за спиной. Цезарь попытался смутить ее пристальным взглядом, но безуспешно. Аврелия быстро поставила что-то на стол.

Пораженный, Цезарь уставился на маленький бюст Помпея. Этот бюст был значительно лучшего качества, чем те, что он видел на рынке, но все же – ширпотреб, выполненный в гипсе, отлитый по шаблону. Правда, сходство было точнее и краска положена не так грубо.

– Я нашла это среди ее детской одежды в сундуке. Юлия думала, наверное, что туда никто не заглянет. Признаюсь, я никогда бы сама не сделала этого, если бы мне в голову не пришла мысль о том, что в Субуре полно маленьких девочек, которым пригодились бы старые вещи Юлии. Мы никогда ее не баловали. Она носила то, что у нее было, в то время как другие девочки, например Юния, каждый день наряжались во что-то новое. Но тем не менее мы никогда не допускали, чтобы наша девочка выглядела убого. Во всяком случае, я решила освободить сундук и отправить Кардиксу в Субуру с этими детскими платьями. Но, обнаружив вот это, я не стала ничего вынимать.

– Сколько денег ты ей даешь, мама? – спросил Цезарь, взяв бюст Помпея и оглядывая его со всех сторон.

В уголках его губ мелькнула улыбка. Он подумал обо всех тех молоденьких девочках, которые толпились возле прилавков, вздыхая и воркуя над прекрасным Помпеем Великим.

– Очень мало. Так мы с ней договорились, когда она стала достаточно взрослой, чтобы иметь в кошельке немного денег.

– Как ты думаешь, сколько это могло стоить?

– Как минимум сто сестерциев, – ответила Аврелия.

– Да, так оно и есть, – согласился ее сын. – Значит, она копила деньги, чтобы купить этот бюст.

– Конечно.

– И какой вывод ты делаешь? – поинтересовался отец Юлии.

Аврелия ответила:

– Что она увлеклась Помпеем, как и многие девочки ее круга. Представляю себе: сейчас целая дюжина девочек, включая Юлию, собралась вокруг такого же бюста и вздыхает над ним, пока Сервилия пытается заснуть, а Брут корпит над очередным конспектом.

– Ты всегда была такой благоразумной, мама! Так откуда же это поразительное знание человеческих слабостей?

– Если я всегда была чересчур благоразумной, чтобы не делать глупости, Цезарь, это вовсе не означает, что я не способна видеть глупость в других, – строго ответствовала Аврелия.

– А зачем ты мне это показала?

– Ну, – проговорила Аврелия, снова усаживаясь в кресло, – должна признать, что Юлия в общем и целом неглупа. В конце концов, я ее бабка! Когда я нашла это, – она указала на бюстик Помпея, – я подумала о Юлии не так, как раньше. Мы забываем, что дети вырастают, Цезарь, и это факт. Через год Юлии исполнится восемнадцать, и она выйдет замуж за Брута. Но чем старше она становится и чем ближе день свадьбы, тем больше у меня дурных предчувствий.

– Почему?

– Она не любит его.

– Любовь не входит в этот контракт, мама, – тихо сказал Цезарь.

– Знаю. Я не сентиментальна вообще и в данный момент в частности. Ты знаешь свою дочь очень поверхностно, но ты в этом не виноват. Ты видишь ее достаточно часто, но с тобой она ведет себя не так, как со мной. Юлия обожает тебя, это правда. Если бы ты попросил ее вонзить кинжал себе в грудь, она бы так, наверное, и поступила.

Цезарь смутился:

– Мама, что ты говоришь?

– Я говорю серьезно. Если ты попросишь ее покончить с собой, она посчитает, что так необходимо для твоего будущего благополучия. Она – Ифигения в Авлиде. Если ее смерть заставит ветер наполнить паруса твоей жизни, она умрет, не задумываясь над тем, что теряет при этом сама. И точно так же, – неторопливо сказала Аврелия, – она относится к браку с Брутом, я убеждена в этом. Юлия выйдет за него, чтобы ты остался доволен, и будет идеальной женой лет пятьдесят, если Брут проживет так долго. Но с Брутом она никогда не узнает счастья.

– Я бы этого не вынес! – воскликнул Цезарь, ставя бюст на стол.

– Я и не думала, что ты смог бы вынести такое.

– Но Юлия ни слова мне не сказала.

– И не скажет. Брут – глава сказочно богатой старинной семьи. Выйдя за него замуж, твоя дочь приведет эту семью в твой лагерь, и она хорошо это знает.

– Утром я с ней поговорю, – решительно произнес Цезарь.

– Нет, Цезарь, не делай этого. Юлия подумает, что ты заметил, что запланированный тобою брак ей не по душе, и начнет разубеждать тебя.

– Но как же мне поступить?

На лице Аврелии появилось хитрое выражение. Она улыбнулась:

– На твоем месте, сын мой, я бы пригласила на маленький семейный ужин бедного одинокого Помпея Магна.

У Цезаря отвалилась челюсть. Улыбаясь все шире и шире, он в изумлении смотрел на мать, как в детстве. В конце концов веселье взяло верх, и Цезарь захохотал.

– Мама, мама, – проговорил он, когда смог вымолвить хоть слово, – что бы я без тебя делал? Юлия и Магн? Ты думаешь, такое возможно? Я мучился, пытаясь найти способ, как бы привязать его к себе, но брак? Вот что никогда не приходило мне в голову! Ты права, мы не замечаем, что дети вырастают. Мне показалось, что я это увидел, когда вернулся домой. Но Брут находился подле Юлии – вот я и подумал, что между ними все ладно.

– Все получится, если это будет брак по любви, и никак иначе, – сказала Аврелия. – Поэтому не торопись. Ни взглядом, ни словом не выдай им, чего ждут от их встречи.

– Конечно, конечно. Когда ты предлагаешь их свести?

– Когда решится вопрос с законом о земле, каким бы ни оказался результат. И не дави на Магна даже после их встречи.

– Она красива, она молода, она – Юлия. Магн будет просить ее руки, как только закончится ужин!

Но Аврелия покачала головой:

– Магн вообще не попросит ее руки.

– Но почему?

– Однажды Сулла мне сказал, что Помпей всегда будет бояться посвататься к царевне. А Юлия, сын мой, – царевна. У нее самое высокое происхождение в Риме. В глазах Помпея даже иноземная царица будет ниже ее. Так что он не решится заговорить о браке, потому что слишком боится получить отказ. Сулла считал – Помпей скорее останется холостяком, чем рискнет своим dignitas. Он будет ждать, пока отец какой-нибудь царевны не предложит ему свою дочь. Поэтому попросить об этом браке должен именно ты, Цезарь. Сначала пусть Магн нагуляет аппетит. Он знает, что наша девочка помолвлена с Брутом. Посмотрим, что произойдет, когда они встретятся, но не стоит устраивать их встречу немедленно.

Аврелия поднялась, взяла со стола бюст Помпея:

– Я положу это обратно.

– Нет, лучше поставь на полку рядом с ее кроватью и сделай то, что хотела: раздай ее детские вещи, – сказал Цезарь, откинувшись на спинку кресла и удовлетворенно закрыв глаза.

– Юлии будет неприятно, что я открыла ее тайну.

– Нет, если ты побранишь ее за то, что она приняла подарок от Юнии, у которой слишком много денег. Так она сможет, не теряя гордости, продолжать смотреть на Помпея влюбленными глазами.

– Иди спать, – сказала сыну Аврелия с порога.

– Сейчас пойду. И благодаря тебе я буду спать крепче матроса, убаюканного сиреной.

– Слишком сильное сравнение.

Второго января Цезарь представил на рассмотрение сената свой законопроект о земле. Сенаторы содрогнулись при виде тридцати больших ведер для книг, расставленных у ног старшего консула. Длина первоначального варианта законопроекта теперь казалась ничтожной. Новый lex Iulia agraria содержал более ста глав.

Поскольку в курии Гостилия акустика была не очень хорошей, старший консул говорил громко. Он представил сенату Рима удивительно краткий, но всеобъемлющий анализ этого огромного документа, носящего его имя. Да, у законопроекта было только одно имя. Очень жаль, но Бибул отказался от сотрудничества. Иначе закон можно было бы назвать lex Iulia Calpurnia agraria.

– Мои писари приготовили триста экземпляров. Время не позволило сделать больше. На двух сенаторов будет приходиться одна копия, и еще пятьдесят предназначено для народа. Я поставлю палатку возле базилики Эмилия с секретарем и помощником, чтобы члены плебейского собрания, которые захотят ознакомиться с законопроектом или высказать свое мнение, могли это сделать. К каждому экземпляру приложено краткое изложение со ссылками на соответствующие пункты или главы документа, если кто-нибудь из читателей заинтересуется одним положением больше, чем другим.

– Ты, наверное, шутишь! – фыркнул Бибул. – Никто и половины не прочтет!

– Я искренне надеюсь, что его прочитают все, – возразил Цезарь, вскинув брови. – Мне нужна критика, мне необходимы полезные предложения, я хочу знать, что в этом законопроекте неправильно. – Голос Цезаря посуровел. – Краткость – сестра таланта, но если краткость закона требует длинных разъяснений, это означает, что закон плох. Все возникающие вопросы требуется проанализировать, исследовать, объяснить. Выдерживающее критику законотворчество – это длительный процесс. Отцы, внесенные в списки, я собираюсь предложить вам и несколько коротких законопроектов. Но каждый мой законопроект я буду составлять сам по схеме, которая предусматривает все возможные вопросы, возникающие в связи с ними.

Старший консул закончил речь, ожидая реакции, но все молчали.

– Италия – это Рим, учтите. Общественные земли крупных и мелких городов, а также областей с самоуправлением принадлежат Риму. Из-за войн и миграций по всему полуострову существует много округов, которые плохо используются и малонаселенны, как и любая часть современной Греции. В то же самое время Рим страдает от перенаселения. Благотворительное распределение зерна стало бременем, слишком тяжелым для казны. Говоря так, я отнюдь не критикую закон Марка Порция Катона. По моему мнению, это была отличная мера. Без нее мы столкнулись бы с бунтами и всеобщими волнениями. Но остается факт: вместо оплаты постоянно возрастающего количества раздаваемого зерна мы должны расселить римлян, предложив беднякам что-то, кроме армии. У нас еще остается около пятидесяти тысяч солдат-ветеранов, странствующих по всей стране, по ее селам и городам, без необходимых средств. Они не могут осесть где-либо, чтобы стать мирными, полезными гражданами, способными обзаводиться законным потомством. А ведь именно они в будущем должны обеспечить Рим солдатами. Они должны стать главами достойных семей, а не плодить безотцовщину, цепляющуюся за юбки нищих женщин. Если наши завоевания больше ничему нас и не научили, то, во всяком случае, они показали нам, что именно римляне сражаются лучше всех, что римляне добывают победы своим военачальникам, что римляне в состоянии выдерживать осады, которые длятся лет по десять. И только римляне после поражения способны собраться и сражаться вновь. Я предлагаю закон, согласно которому будет распределен каждый югер общественной земли, кроме двухсот квадратных миль в Кампании и пятидесяти квадратных миль возле Капуи, нашего главного тренировочного полигона для легионов. Закон включает общественные земли, прилегающие к таким городам, как Волатерры и Арреций. Когда я отправлюсь отмечать маршруты для перегона скота, я хочу знать, что они пролегают в основном по общественным землям, оставшимся на полуострове, за исключением Кампании. Но почему же я исключаю земли Кампании? Просто потому, что они арендуются очень давно и арендаторам придется без них трудно. Конечно, прежде всего меня заботит пострадавший всадник Публий Сервилий, который, я надеюсь, к этому времени восстановит свой виноградник и унавозит его так щедро, как только смогут выдержать эти нежные растения.

Даже это высказывание не спровоцировало замечаний! Поскольку курульное кресло Бибула стояло чуть позади кресла Цезаря, он не мог видеть его лица. Но ему было интересно, почему Бибул молчит. И Катон молчал. Кстати, он опять явился без туники под тогой. Катон перестал носить тунику с тех пор, как его «обезьяна» Фавоний стал вхож в сенат. Как городской квестор, Фавоний имел право посещать все заседания сената.

– Я подсчитал, что свободные общественные земли обеспечат участками в десять югеров тридцать тысяч граждан, имеющих право голоса. При этом учитывается, что мы не будем отнимать общественную землю у тех, кто занимает ее согласно прежнему lex agraria. Остается найти достаточно земли, в данный момент находящейся в частном владении, еще для пятидесяти тысяч человек. Я рассчитываю посадить на землю пятьдесят тысяч солдат-ветеранов и тридцать тысяч человек городской бедноты Рима. Если в самом Риме не будет множества болтающихся по улицам солдат и тридцати тысяч городских бедняков, если все эти люди поселятся на плодородных участках в сельской местности, то казне придется тратить в год на семьсот двадцать талантов меньше. Добавьте еще двадцать тысяч с лишним ветеранов, которых мы расселим! Это будет серьезным облегчением того бремени, которое закон Марка Порция Катона накладывает на общественные фонды. Казна может выделить необходимые средства на покупку такого большого количества земли, находящейся в частном владении, благодаря значительно возросшим доходам от восточных провинций, даже если контракты по сбору налогов будут снижены, скажем, на треть. Я не рассчитываю на те двадцать тысяч талантов, которые Гней Помпей Магн добавил казне, из-за Квинта Метелла Непота, ликвидировавшего пошлины и сборы. Щедрый жест, лишивший Рим дохода, в котором он очень нуждался.

Была ли реакция? Нет, ее опять не было. Непот все еще управлял Дальней Испанией, но его брат Целер сидел среди консуляров. Хотя должен был отправиться в свою провинцию, Дальнюю Галлию.

– Когда вы ознакомитесь с моим lex agraria, вы увидите, что он не преувеличивает наши реальные возможности. Никакого давления на сегодняшних землевладельцев, чтобы они продали свои участки государству. Закон не предусматривает и снижения цены на землю. Государство будет покупать ее по цене, определенной нашими уважаемыми цензорами Гаем Скрибонием Курионом и Гаем Кассием Лонгином. Существующие документы на землю считаются законными и оспариваться в суде не будут. Другими словами, если человек передвинул пограничные камни и никто не оспорил его действия, то площадь покупаемой земли будет определяться по состоянию на день продажи. Ни один получатель земли не сможет продать ее или съехать с нее в течение двадцати лет. И наконец, отцы, внесенные в списки, закон предлагает приобретать и распределять землю под наблюдением комиссии из двадцати старших всадников и сенаторов. Если сенат издаст consultum, который я представлю народу, тогда он получит привилегию выбрать двадцать всадников и сенаторов для формирования комиссии. Если я не получу consultum, тогда эта привилегия переходит к народу. Будет также задействован комитет из пяти консуляров, наблюдающих за работой членов комиссии. Лично я ни в чем не буду принимать участия. Ни в комиссии, ни в комитете. Не должно возникнуть и тени подозрения в том, что Гай Юлий Цезарь стремится обогатиться или стать патроном тех, кого переселяют согласно lex Iulia agraria.

Цезарь вздохнул, улыбнулся, поднял руки:

– На сегодня достаточно, уважаемые коллеги. Я даю вам двенадцать дней на чтение законопроекта и подготовку к дебатам. Это значит, следующее заседание по обсуждению lex Iulia agraria состоится за шестнадцать дней до февральских календ. Но через пять дней сенат соберется снова. Это будет за семь дней до январских ид. – Он озорно улыбнулся. – Поскольку я не хочу слишком обременять вас, то приказал отнести двести пятьдесят экземпляров закона в дома двухсот пятидесяти самых пожилых членов этого органа. Пожалуйста, не забудьте о молодых сенаторах! Те из вас, кто читает быстро, после прочтения передайте ваш экземпляр молодым коллегам. Впрочем, я могу посоветовать младшим членам сената попросить у старших разрешения ознакомиться с проектом совместно.

После этого Цезарь распустил собрание и ушел вместе с Крассом. Проходя мимо Помпея, Цезарь с серьезным видом поприветствовал Великого Человека кивком – не более.

У Катона нашлось что сказать, когда он вместе с Бибулом выходил из курии.

– Я прочту каждую строчку этих бесчисленных свитков! Я буду искать, за что зацепиться. Советую тебе сделать то же самое, Бибул, даже если ты ненавидишь читать законы. Нам всем необходимо прочесть.

– Он не оставил нам простора для критики своего проекта, если он на самом деле таков, как сказал Цезарь. Подвохов не найдется.

– Хочешь сказать, что ты – за этот закон? – рявкнул Катон.

– Конечно нет! – огрызнулся Бибул. – Я хочу сказать, что если мы заблокируем его, это будет больше похоже на злобную выходку, чем на конструктивную критику.

Катон был озадачен.

– А тебе не все равно?

– На самом деле все равно, но я надеялся на переработанную версию Сульпиция или Рулла – что-нибудь, к чему мы могли бы прицепиться. Нет смысла казаться народу более одиозными, чем это необходимо.

– Он слишком хорош для нас, – уныло протянул Метелл Сципион.

– Нет! – завопил Бибул. – Он не победит! Он не победит! Он не победит!

Через пять дней на заседании сената обсуждали азиатских публиканов. На сей раз не было ведер – только один свиток, который Цезарь держал в руке.

– Данный вопрос мы не можем решить вот уже год, а в это время сборщики налогов, поступая безрассудно, ставят под угрозу правление Рима в четырех восточных провинциях – Азии, Киликии, Сирии и Вифинии-Понте, – жестко начал Цезарь. – Суммы, которые цензоры назначили от имени казны, собрать невозможно. Каждый день, пока продолжается это позорное положение дел, наших друзей и союзников в восточных провинциях безжалостно обирают. И каждый день наши союзники в восточных провинциях проклинают Рим. Наместники этих провинций только тем и занимаются, что успокаивают делегации разъяренных местных жителей и посылают ликторов и войска, чтобы те помогали сборщикам налогов выжимать деньги. Мы не должны больше нести потерь, почтенные отцы. Вот так, просто. У меня здесь законопроект, который я хочу представить в трибутное собрание. Я намерен просить его снизить доходы от налогов с восточных провинций на одну треть. Дайте мне consultum. Две трети от чего-то намного больше, чем три трети от ничего.

Разумеется, Цезарь не получил consultum. Катон отговорил собрание, пустившись в рассуждения относительно философии Зенона и о том, как римское общество переделало ее в угоду себе.

На следующее утро, вскоре после рассвета, Цезарь созвал трибутные комиции, позаботившись, чтобы там присутствовали всадники – сторонники Красса, и поставил вопрос на голосование.

– Если семнадцати месяцев предварительных обсуждений этого вопроса оказалось недостаточно, – заявил Цезарь, – то и семнадцати лет будет мало! Сегодня мы голосуем! А это значит, что документ для публиканов о снижении налогов должен быть готов не позднее чем через семнадцать дней!

Одного взгляда на лица заполнивших колодец комиций было достаточно, чтобы boni поняли: продолжать упорствовать в оппозиции опасно и бесполезно. Катон было заговорил, но его зашикали, а когда Бибул попытался что-то сказать, взметнулись кулаки. Такого быстрого голосования Рим еще не помнил. И доходы казны от восточных провинций оказались урезаны на треть. Толпа всадников приветствовала Цезаря и Марка Красса до хрипоты.

– Какое облегчение! – воскликнул сияющий Красс.

– Хотелось бы мне, чтобы все было так просто, – сказал Цезарь, вздохнув. – Если бы я смог так же быстро решить вопрос с lex agraria, все было бы кончено прежде, чем boni сумели бы организоваться. Твой закон – единственный, для которого мне не нужен был consultum. Глупые boni не поняли, что я все равно добьюсь своего!

– Одно меня смущает, Цезарь.

– Что именно?

– Плебейские трибуны уже месяц как вступили в должность, но ты обходишься без Ватиния. Публикуешь собственные законы. Я знаю Ватиния и уверен – он хороший клиент, но с тебя спросит за каждую услугу.

– С нас спросит, Марк, – спокойно поправил Цезарь.

– Весь Форум смущен. За целый месяц плебейские трибуны не опубликовали ни одного закона. Все спокойно, никакой суеты.

– У меня достаточно работы для Ватиния и Альфия. Но пока еще рано. Я – юрист, Марк, и эта работа мне нравится. Консулы-законодатели – редкое явление. Почему я должен уступать всю славу Цицерону? Нет, я подожду, когда у меня начнутся настоящие трудности с lex agraria. Вот тогда я спущу с поводка Ватиния и Альфия. Просто чтобы запутать всех.

– Я действительно должен прочитать все эти документы? – спросил Красс.

– Было бы неплохо, потому что у тебя могут возникнуть несколько блестящих идей. Конечно, с твоей точки зрения, там все правильно.

– Ты меня не обманешь, Гай. В мире нет способа расселить восемьдесят тысяч людей, выделив десять югеров каждому, не используя при этом земли Кампании и Капуи.

– Я и не думал, что обману тебя. Но пока я не хочу снимать покрывало с клетки этого зверя.

– Тогда я рад, что избавился от своих латифундий.

– А почему?

– Слишком хлопотно, и прибыли мало. Все эти югеры с овцами, пастухами, постоянные споры с работниками – они такие бездельники, Гай! Посмотри на Аттика. Насколько уж я ненавижу этого человека, но не могу не признать: он слишком умен, чтобы использовать под пастбища полмиллиона югеров земли в Италии. Есть люди, которые любят хвастаться, что у них полмиллиона югеров под пастбищами, и примерно столько у них и есть. Лукулл – отличный пример. Больше денег, чем ума. Или вкуса, хотя с этим он бы не согласился. Ни я, ни всадники не будут против твоего законопроекта. Использование общественной земли под пастбища с разрешения государства – развлечение для сенаторов, но не дело для всадников. Такой род занятий может дать сенатору ценз в один миллион сестерциев. Но что такое миллион сестерциев, Цезарь? Каких-то сорок талантов! Я могу выдавить такую сумму за один день из… – Тут он усмехнулся и пожал плечами. – Лучше не говорить. Ты можешь донести цензорам.

Цезарь подхватил складки тоги и побежал через Нижний форум в направлении к Велабру.

– Гай Курион! Гай Кассий! Идите к палатке цензоров! Я хочу кое-что сообщить вам!

К большому удивлению нескольких сотен всадников и завсегдатаев Форума, Красс собрал свою тогу в складки и погнался за Цезарем с криком:

– Не надо! Не надо!

Цезарь остановился, подождал Красса, и они оба расхохотались. Потом направились в Государственный дом. Ну, дела! Два самых знаменитых человека в Риме бегают по городу. О, неужели луна даже не шелохнулась?

Весь январь шел поединок между Цезарем и boni из-за закона о земле. На каждом заседании, когда начиналось обсуждение, Катон устраивал обструкцию. Желая узнать, действует ли еще прежняя тактика, Цезарь наконец приказал своим ликторам вывести Катона и поместить в Лаутумию. Boni сопровождали его, аплодируя. Катон шагал с высоко поднятой головой и с видом мученика на лошадином лице… Нет, это не сработает. Цезарь отозвал ликторов. Катон возвратился на свое место, и обструкция продолжалась.

Оставалось обратиться к народу без этого неуловимого сенаторского декрета. Теперь Цезарю предстояло провести contio в течение февраля, когда фасции будут у Бибула и он сможет легально возражать консулу без фасций. Когда же состоится голосование? В феврале или в марте? Никто не знал.

– Если ты так возражаешь против закона, Марк Бибул, – крикнул Цезарь на первом contio в трибутном собрании, – тогда скажи мне почему! Недостаточно просто стоять здесь и кричать, что ты против. Нужно объяснить этому собранию, против чего именно ты протестуешь! Я предлагаю шанс людям, у которых нет никакого шанса! Они получат землю, не доводя государство до банкротства, не обманывая, не принуждая к разорению старых землевладельцев! Но ты только твердишь: «Я против, я против, я против!» Скажи нам – почему?

– Я против, потому что это твой закон, Цезарь! Только поэтому! Все, что ты делаешь, – проклято, все, что исходит от тебя, – нечестиво!

– Ты говоришь загадками, Марк Бибул! Конкретнее, отбрось эмоции. Скажи нам, почему ты отвергаешь столь необходимый закон! Пожалуйста, растолкуй: в чем заключается твоя критика?

– У меня нет замечаний, но все равно я против!

На Форуме присутствовали несколько тысяч, но воцарилась почти полная тишина. В толпе мелькали новые лица. Там были не только всадники и молодые люди из «Клуба Клодия» или завсегдатаи Форума. Помпей привел в Рим своих ветеранов, готовых как к голосованию, так и к драке, – никто не знал, чем все закончится. Это были специально отобранные люди, по равному числу от тридцати одной сельской трибы, и поэтому очень ценные для голосования. Но и в драке они весьма пригодятся.

Цезарь повернулся к Бибулу и простер к нему руки, взывая:

– Марк Бибул, почему ты отвергаешь очень хороший и очень нужный закон? Неужели ты не найдешь в себе сил помочь народу, вместо того чтобы мешать ему? Неужели, глядя на эти лица, ты не видишь, что народ не отвергнет моего законопроекта? Этот закон нужен всему Риму! А ты собираешься наказать Рим только потому, что тебе не нравлюсь я? Ты караешь весь Рим из-за одного-единственного человека по имени Гай Юлий Цезарь? Разве это достойно консула? Разве это достойно Кальпурния Бибула?

– Да, это достойно Кальпурния Бибула! – выкрикнул с ростры младший консул. – Я – авгур, я вижу зло, когда смотрю на него! Ты – зло, и все, что ты делаешь, – зло! Ничего хорошего нельзя ждать от любого твоего закона! По этой причине я объявляю, что каждый комициальный день до конца этого года объявляется feriae и ни одного собрания народа или плебса не будет!

Он приподнялся на цыпочки, вытянув вдоль тела руки, сжатые в кулаки. Массивные складки тоги, которые он держал на согнутой левой руке, стали распускаться.

– Я делаю это, так как знаю, что прав, прибегая к религиозному запрету! Ибо говорю тебе сейчас, Гай Юлий Цезарь: мне безразлично, что каждая душа во всей Италии, пребывающая во мраке невежества, хочет этого закона! Пока я консул, они его не получат!

Ненависть была настолько ощутимой, что присутствующие – из тех, кто не принадлежал к политической партии того или другого консула, – вздрогнули и украдкой просунули большой палец руки между средним и безымянным, а указательный и мизинец вытянули, как два рога, – знак, ограждающий от сглаза.

– Тритесь об него, как собаки! – кричал Бибул толпе. – Целуйте его, предлагайте ему себя! Если уж вы так хотите этого закона, тогда давайте приступайте! Но пока я консул, вы никогда не получите его! Никогда, никогда, никогда!

Что тут началось! Шиканье, насмешки, крики, проклятия, свист. И это было так громогласно и ужасно, что Бибул перекинул тогу через левую руку, повернулся и спустился с ростры. Но ушел он не очень далеко – только чтобы быть в безопасности. Он и его ликторы встали на ступени курии Гостилия и стали слушать.

И как по волшебству, ругань превратилась в приветственные крики, которые были слышны даже на овощном рынке. Это Цезарь вывел на передний край ростры Помпея.

Великий Человек был в гневе. Гнев помог ему подобрать нужные слова и дал силу произнести их. То, что он сказал, не понравилось ни Бибулу, ни Катону, стоявшему рядом с ним.

– Гней Помпей Магн, окажешь ли ты мне поддержку против оппонентов этого закона? – громко крикнул Цезарь.

– Пусть только кто-нибудь посмеет обнажить меч против твоего закона, Гай Юлий Цезарь, и я подставлю свой щит! – так же громко ответил Помпей.

Затем на ростре появился Красс.

– Я, Марк Лициний Красс, заявляю, что это лучший закон из всех, что когда-либо принимался Римом! – гаркнул он. – Тем из вас, кто беспокоится о своей собственности, даю слово: ни один человек не лишится этой собственности! Напротив, все заинтересованные лица могут ожидать прибыли!

Потрясенный Катон повернулся к Бибулу.

– О боги, Марк Бибул, ты видишь то же, что вижу и я? – еле выговорил он.

– Эта тройка – вместе!

– Закон о земле – это вообще не Цезарь! Это Помпей! Мы не на того нападали!

– Нет, Катон, ты не прав. Цезарь – олицетворение зла. Но я вижу то же, что видишь и ты. Помпей – главный инициатор. Конечно он! Что получит Цезарь, кроме денег? Он работает на Помпея. Все это время он работал на Помпея. И Красс тоже в этом участвует. Тройка негодяев во главе с Помпеем. Именно его ветераны выиграют от Цезарева закона о земле, мы ведь это знали заранее. Но Цезарь пустил нам пыль в глаза, приплел сюда городских бедняков – о, тени Гракхов и Сульпиция!

Аплодисменты гремели оглушительно. Бибул с Катоном сошли с лестницы курии Гостилия и направились в сторону Аргилета.

– Немного изменим нашу тактику, Катон, – сказал Бибул, когда они отошли довольно далеко от вопящей толпы и могли слышать друг друга. – Отныне наша цель – Помпей.

– Его легче сломать, чем Цезаря, – проговорил Катон сквозь зубы.

– Любого сломать легче, чем Цезаря. Но не волнуйся, Катон. Уничтожив Помпея, мы разорвем эту коалицию. Как только Цезарь окажется один, мы и его достанем.

– Это был хороший ход – объявить все комициальные дни feriae до конца года, Марк Бибул.

– Я заимствовал его у Суллы. Но на этом я не остановлюсь. Я пойду дальше Суллы, уверяю тебя. Если я не смогу помешать им издавать законы, то объявлю их действия незаконными, – отозвался Бибул.

– Я начинаю думать, что Бибул не в себе, – сказал Цезарь Сервилии вечером того дня. – Этот внезапный бред о воплощенном зле просто внушает ужас, волосы встают дыбом. Ненависть – это одно, но тут примешивается что-то еще. В этом нет здравого смысла, нет логики. – Светлые глаза Цезаря словно полиняли, теперь они стали похожи на глаза Суллы. – Народ это тоже почувствовал, и ему не понравилось увиденное. Политическое поношение – это одно, Сервилия, с этим можно как-то справляться. Но сегодняшнее поведение Бибула открыло, что наша с ним распря находится вне плоскости обычных человеческих отношений. Словно мы – две силы. Я – абсолютное зло, он – абсолютное добро. Почему именно так получилось – для меня загадка. Отсутствие здравого смысла почему-то должно казаться стороннему наблюдателю демонстрацией добра. Люди считают, что именно зло должно быть логически обоснованным. Так, совершенно не понимая, что он делает, Бибул поставил меня в невыгодное положение. Фанатик представляет силы добра, а думающий человек в сравнении с ним представляется злом. Все это абсурдно, правда?

– Нет, – сказала Сервилия.

Она стояла над ним, распростертым на кровати. Ее руки сильно и ритмично массировали его спину.

– Я понимаю, что ты хочешь сказать, Цезарь. Эмоция очень сильна без всякой логики. Словно она существует отдельно от разума. Бибул не склонится, даже будучи в замешательстве, в невыгодном положении, даже будучи унижен и вынужден склониться. Он не мог объяснить, почему он выступает против твоего закона. И все же он упорно продолжал быть против, с таким рвением, с такой силой! Я думаю, тебя ждут неприятности похуже.

– Ну спасибо, – проговорил Цезарь, повернув голову и глядя на нее с улыбкой.

– Я не смогу тебя утешить, говоря правду.

Сервилия присела на край кровати. Он подвинулся, освободив ей место возле себя. Затем она произнесла:

– Цезарь, я понимаю, что этот закон о земле должен частично удовлетворить нашего дорогого Помпея, – даже слепой это видит. Но сегодня, когда вы трое стояли рядом, это выглядело как нечто большее, чем бескорыстная попытка решить одну из самых настоятельных проблем Рима – что делать с демобилизованными ветеранами!

Цезарь поднял голову:

– Ты была там?

– Была. У меня есть укромное местечко между курией Гостилия и Порциевой базиликой, так что я не пытаюсь подражать Фульвии.

– Ну и что, по-твоему, происходило? Я имею в виду, между нами троими.

– Вероятно, когда ты вывел Помпея, это показалось лишь тонким политическим ходом. Но появление Красса заставило меня насторожиться. Я вспомнила те времена, когда они с Помпеем были консулами. Однако сегодня между ними находился ты. Они стояли спокойно, не глядели друг на друга со злобой. Вы трое казались похожими на трехглавую гору. Впечатляюще! Толпа быстро забыла Бибула, и это хорошо. Признаюсь, мне было интересно. Цезарь, неужели ты заключил союз с Помпеем Магном?

– Конечно нет, – твердо сказал он. – У меня союз с Крассом и с несколькими банкирами. Но Магн не дурак, даже ты это признаешь. Я ему нужен, чтобы получить землю для ветеранов и ратифицировать его восточные соглашения. С другой стороны, моя главная задача – разобраться в финансовой неразберихе, которую внесли его завоевания на Востоке. Во многих отношениях Магн скорее затруднил положение Рима, чем помог ему. Все очень много тратят и делают слишком большие уступки выборщикам. Моя политика на этот год, Сервилия, – выселить из Рима как можно больше бедных, чтобы уменьшить количество дешевого зерна. Это облегчит положение казны и позволит выйти из тупика, в который мы зашли с контрактами по сбору налогов. Обе проблемы чисто фискальные, уверяю тебя. Я намерен идти дальше, чем Сулла. Я не позволю наместникам ворочать провинциями, как своей собственностью. Все это сделает меня героем в глазах всадников.

Она немного успокоилась. В его словах был смысл. Но, возвращаясь домой, Сервилия все-таки чувствовала какую-то тревогу. Цезарь хитрый. И безжалостный. Если это в интересах политики, он может и солгать ей. Вероятно, он – самый умный человек за всю историю Рима. Сервилия наблюдала за ним в те несколько месяцев, пока он работал над своим lex agraria, и удивлялась четкости его мысли. На верхнем этаже Государственного дома Цезарь поместил сто писарей и заставил их делать копии всего, что он диктовал им – без единой запинки. Закон весом в один талант. Заранее подготовленный, убедительный.

Да, Сервилия любила его. Даже ужасное оскорбление – когда он отверг ее – не оттолкнуло Сервилию. Могло ли что-либо отвратить ее от этого человека? Ей было необходимо считать своего любовника умнее, одареннее, способнее всех в Риме. Если она будет так думать, это успокоит ее гордость. Она, Сервилия, – и чтобы приползла обратно к человеку, который не был лучшим во всем Риме? Невозможно. Нет, человек из рода Цезарей не свяжется с выскочкой Помпеем из Пицена! Особенно если дочь Цезаря помолвлена с сыном человека, которого Помпей убил.

Брут ждал ее.

Сервилия была не в настроении разговаривать с сыном. Раньше она могла просто велеть ему уйти. Но в эти дни она стала с ним более терпеливой. Не потому, что Цезарь сказал ей, будто она слишком строга с сыном, а потому, что отказ Цезаря жениться на ней изменил ситуацию. Впервые ее разум (зло?) не смог справиться с ее эмоциями (добро?). Возвратившись домой после того ужасного разговора, Сервилия дала волю своему горю, гневу, боли. Домашние были потрясены, слуги разбежались. Брут закрылся у себя в комнатах. Он слушал. Потом Сервилия ворвалась в его кабинет и рассказала ему, что она думает о Гае Юлии Цезаре, который не желает жениться на ней, потому что она была неверной женой.

– «Неверной»! – визжала она и рвала на себе волосы. Лицо и грудь над вырезом платья Сервилия расцарапала до крови своими ужасными ногтями. – Неверная! С ним, только с ним! Но я недостаточно хороша для человека из рода Юлиев Цезарей, чья жена должна быть вне подозрений! Ты этому веришь? Я – недостаточно хороша!

Это было ее ошибкой. И вскоре Сервилия поняла это. Ведь отказ Цезаря еще больше укрепил помолвку Брута с Юлией. Отступила опасность, что общество плохо воспримет союз родителей жениха и невесты – формальный инцест, даже если и отсутствует кровная связь. Законы Рима относительно степени единокровности, допускаемой при заключении брака, были достаточно неопределенны, скорее – и чаще всего – это был вопрос mos maiorum, чем специального закона, записанного на таблицах. Естественно, сестра не должна была выходить замуж за брата. Но когда вопрос стоял о браке племянника или племянницы с тетей или, соответственно, дядей, только обычай и традиция, а также общественное неодобрение могли помешать этому. Браки между двоюродными братьями и сестрами вообще были частым явлением. Таким образом, никто не мог ни по закону, ни по религиозным соображениям осудить двойной брак Цезаря с Сервилией и Брута с Юлией. Но, без сомнения, такое никому не понравится!

А Брут был сыном своей матери. Он любил, чтобы общество одобряло все, что он делает. Неофициальный союз его матери с отцом Юлии был все-таки меньшим позором: римляне прагматичны в подобных вещах, потому что подобные вещи случаются, как на них ни смотри.

Кроме того, вспышка гнева Сервилии заставила Брута взглянуть на свою мать как на обычную женщину, а не как на олицетворение власти. Истерика Сервилии посеяла в нем маленькое зернышко презрения к ней. Он не избавился от страха, но теперь мог справиться с этим страхом, не теряя самообладания.

Сейчас Сервилия улыбнулась, села и приготовилась поболтать с ним. О, хоть бы его кожа стала почище! Шрамы под этой неопрятной щетиной, наверное, очень страшны. Они никогда не исчезнут.

– В чем дело, Брут? – мило спросила она.

– Ты не против, если я спрошу у Цезаря, можем ли мы с Юлией пожениться уже в следующем месяце?

Сервилия удивилась:

– А почему это пришло тебе в голову?

– Да так. Просто мы с ней помолвлены столько лет… Юлии уже семнадцать. Очень многие девушки выходят замуж в этом возрасте.

– Это правда. Цицерон позволил Туллии выйти замуж в шестнадцать, но он – не такой уж важный пример. Однако семнадцать лет – вполне приемлемо для представителей настоящей аристократии. Если никто из вас не передумал. – Сервилия улыбнулась, послала сыну воздушный поцелуй. – Почему бы и нет?

Прежняя власть ее над сыном была восстановлена.

– Ты предпочитаешь спросить Цезаря сама, мама, или это должен сделать я?

– Конечно ты, – ответила Сервилия. – Это замечательно! Свадьба через месяц! Кто знает? Мы с Цезарем скоро можем стать дедушкой и бабушкой.

И Брут отправился к своей Юлии.

– Я спросил свою мать, не будет ли она против, если мы поженимся в следующем месяце, – сказал он, нежно поцеловав Юлию и подводя ее к ложу, где они могли сесть рядом. – Она считает, что это просто замечательно. Поэтому я собираюсь просить об этом твоего отца, как только его увижу.

Юлия молчала. О, как она надеялась, что у нее будет еще год свободы! Но нет, этого не случится. И если подумать, не лучше ли сделать так, как предлагает Брут? Чем больше времени пройдет до свадьбы, тем ненавистнее ей будет сама мысль об этом браке. Надо решаться! Поэтому она тихо проговорила:

– Это замечательно, Брут.

– Ты думаешь, твой отец примет нас сейчас? – тут же спросил он.

– Уже темно, но он так рано не ложится. Он закончил работать над законом о земле, а теперь трудится над чем-то еще. Сто писарей еще у нас. Интересно, что сказала бы Помпея, если бы узнала, что ее прежние комнаты превращены в конторы?

– Твой отец не собирается больше жениться?

– Кажется, нет. Не думаю, что он хотел жениться и на Помпее. Он любил мою маму.

Смуглый лоб Брута покрылся морщинами.

– Любовь – это замечательно, хотя я рад, что он не женился на моей матери. Твоя мать была такой красивой?

– Я помню ее, но смутно. Она не была яркой красавицей, а tata очень подолгу бывал в отъезде. Впрочем, вряд ли tata относился к ней так, как многие мужчины относятся к своим женам. Вероятно, он никогда не будет ценить свою жену просто потому, что она – его законная супруга. Моя мама была ему скорее сестрой. Они выросли вместе, и это укрепило их союз.

Юлия поднялась.

– Пойдем поищем avia. Я всегда сначала посылаю к tata ее. Она не боится входить к нему.

– А ты боишься?

– О, он не бывает груб со мной или даже резок. Но он всегда очень занят, а я так его люблю, Брут! Мне всегда кажется, что мои маленькие проблемы только отвлекают его и мешают ему работать.