Женщины Цезаря Маккалоу Колин

Часть VI

Май 60 г. до Р. Х. – март 58 г. до Р. Х.

Гаю Юлию Цезарю, проконсулу в Дальней Испании, от Гнея Помпея Магна, триумфатора. Писано в Риме, в майские иды, в год консульства Квинта Цецилия Метелла Целера и Луция Афрания.

Ну, Цезарь, вверяю это письмо богам и ветрам в надежде, что первые подарят вторым достаточную скорость, чтобы дать тебе шанс. Другие просто пишут, но я – единственный, кто готов выложить деньги и нанять самое быстроходное судно, какое только смогу найти, лишь бы скорее доставить это письмо.

Boni сейчас в седле, и наш город разделился. Я мог бы жить при правлении «хороших людей», если бы они действительно что-то делали. Но их единственная цель – абсолютно ничего не делать и блокировать любую фракцию, когда она пытается что-то изменить.

Им удалось отложить мой триумф до последних дней сентября, и сделали они это очень умно. Объявили, что я совершил для Рима слишком много и заслуживаю того, чтобы мой триумф проходил в день моего рождения! Поэтому я вынужден был слоняться по Марсову полю целых девять месяцев. Причина такого их отношения ко мне озадачивает. Я думаю, главное недовольство вызвано тем, что я получал слишком много специальных назначений. В результате они сочли, что я представляю опасность для государства. По их мнению, моя цель – стать царем Рима. Это же полная чушь! Однако тот факт, что они знают, что это чушь, не останавливает их, и они продолжают твердить это.

Я в недоумении, Цезарь. Мне недоступна их логика. Если кого-то и можно назвать столпом общества, так это, конечно, Марка Красса. Я даже отчасти понимаю их, когда они называют меня «пиценским выскочкой», «возможным царем Рима» и все прочее… но Марк Красс?! Зачем на него-то нападать? Он не представляет никакой опасности для boni, он сам по себе. Превосходное происхождение, колоссально богат и определенно не демагог. Красс безопасен! И я утверждаю это, будучи человеком, который его не любит, никогда не любил и не полюбит. Делить с ним консульство было все равно что лежать в одной постели с Ганнибалом, Югуртой и Митридатом. Он только тем и занимался, что принижал меня в глазах людей. Несмотря на это, Марк Красс не представляет опасности для государства.

Что же сделали boni с Марком Крассом, чтобы спровоцировать меня на его защиту? Они создали настоящий кризис, вот что они сделали. Кризис начался, когда цензоры выпустили контракты по сбору налогов с моих четырех восточных провинций. Главная вина лежит на самих публиканах! Они посмотрели, сколько трофеев я привез с Востока, подсчитали цифры – и решили, что Восток лучше любого золотого рудника. И они объявили абсолютно нереальные условия. Обещали казне немыслимые миллионы и рассчитывали на большую выгоду для себя. Естественно, цензоры приняли самые выгодные условия. Они обязаны так поступать. Но вскоре Аттик и другие публиканы-плутократы смекнули, что суммы, которые они обязались собрать для казны, воистину нереальны. Мои четыре восточные провинции не могут дать такую сумму, как бы жестко ни требовали с них публиканы.

Во всяком случае, Аттик, Аппий и некоторые другие явились к Марку Крассу и попросили его обратиться к сенату с просьбой, чтобы тот ликвидировал контракты на сбор налогов с Востока и предложил цензорам выпустить новые, которые будут составлять две трети от первоначальной суммы сборов. Красс выполнил их просьбу. Он и не предполагал, что boni смогут убедить весь сенат сказать оглушительное «НЕТ». Но это произошло. Сенат сказал «НЕТ».

Тогда, признаюсь, я посмеивался. Так забавно видеть смущенного Красса! Да, он был обескуражен. С сеном на обоих рогах вол Красс стоял перед сенатом, ошеломленный. Но потом я понял, какую глупость совершили boni, и перестал хихикать. Кажется, они решили, что пора показать всадникам раз и навсегда, что сенат – верховная власть, что сенат правит Римом и всадники не могут ему диктовать, что делать. Конечно, сенат может льстить себе, утверждая, что именно он правит Римом, но мы-то с тобой знаем, что это не так. Если предпринимателям Рима не позволить заниматься их делом, приносящим прибыль, Риму конец.

После того как сенат ответил «нет» Марку Крассу, публиканы отомстили государству, отказавшись платить казне совсем. Какую бурю это вызвало! Я думаю, всадники надеялись, что это принудит сенат заставить цензоров ликвидировать контракты, коль скоро они отказываются их выполнять. И конечно, когда будет объявлен новый тендер, суммы окажутся значительно ниже. Только вот boni контролируют сенат. И сенат не согласился ликвидировать контракты. Тупик.

Удар по репутации Красса был колоссальный, как в сенате, так и среди всаднического сословия. Он так долго и так успешно был их представителем, что никогда не думал – как и они! – что он может не получить просимого. Особенно потому, что его просьба снизить стоимость азиатских контрактов была весьма разумна.

Как ты думаешь, кого завербовали boni? Кого они сделали своим рупором в сенате? Это не кто иной, как мой бывший шурин Метелл Целер! Много лет Целер и его младший брат Непот были моими самыми преданными сторонниками. Но с тех пор как я развелся с Муцией, они стали моими злейшими врагами. Честно говоря, Цезарь, можно подумать, будто Муция – единственная разведенная жена в истории Рима! Я имел полное право развестись с ней, ведь так? Она – прелюбодейка. Пока меня не было, она связалась с Титом Лабиеном, моим клиентом! Что мне было делать? Закрыть глаза и сделать вид, что я ничего не слышал об этом? И только потому, что мать Муции является также матерью Целера и Непота? Но я не собирался закрывать глаза на делишки моей бывшей супруги. Судя по тому, как повели себя Целер и Непот, можно подумать, будто это я изменил ей! Их драгоценная сестра – и разведена? О боги, какое невыносимое оскорбление!

И с тех пор мне от них одни неприятности. Я не знаю, как они это сделали, но им удалось найти другого мужа для Муции. Довольно благородного происхождения и ранга, чтобы никто не вообразил, что она – неподходящая партия! Мой квестор Скавр! Как тебе это нравится? Она годится ему в матери. Ну, почти в матери. Ему тридцать четыре, а ей сорок семь. Что за пара! Хотя, думаю, по уму они равны, поскольку ни у одного из супругов его попросту нет. Я понимаю, Лабиен и сам хотел жениться на ней, но братья Метеллы даже слышать об этом не желали. И выбрали Марка Эмилия Скавра, который вовлек меня во все это дело с евреями. Говорят, Муция беременна – еще одно пятно на мне. Надеюсь, она умрет, рожая ублюдка.

У меня имеется некая теория, почему boni вдруг сделались такими невероятно глупыми и вредными. Смерть Катула. Как только его не стало, сенаторы полностью подпали под влияние Бибула и Катона. Вообрази: протянуть ноги, потому что во время дебатов тебя не попросили выступить в сенате первым или вторым среди консуляров! Но именно это сделал Катул, оставив свою партию Бибулу и Катону, у которых нет спасительного качества – способности проводить различие между простым отрицанием и политическим самоубийством.

У меня есть еще одна теория, объясняющая, почему Бибул и Катон набросились на Красса. После Катула осталось свободным место жреца, и его хотел занять шурин Катона Луций Агенобарб. Но Красс опередил его и получил это место для своего сына Марка. Смертельное оскорбление Агенобарбу, поскольку в коллегии нет ни одного Домиция Агенобарба. Это унизительно. Я, кстати, теперь авгур. И скажу тебе, мне это льстит. Но, став авгуром, я не внушил Катону, Бибулу или Агенобарбу любовь к себе. За очень короткий период Агенобарб терпит поражение уже второй раз.

Мои собственные дела – земля для ветеранов, ратификация договоров на Востоке и т. д. – потерпели крах. Мне стоило миллионы посадить Афрания в кресло консула – и деньги пропали, скажу тебе! Афраний хороший солдат, но не политик. А Цицерон твердит всем и каждому, что он хороший плясун, а не политик. Это потому, что Афраний позорно напился на своем инаугурационном пиру в Новый год и выделывал пируэты по всему храму Юпитера Всеблагого Всесильного. Я в неловком положении, поскольку все знают, что именно я купил ему эту должность, чтобы контролировать старшего консула Метелла Целера, который ведет себя так, словно Афрания не существует.

Когда Афранию в феврале удалось вынести на обсуждение в сенате мои проблемы, Целер, Катон и Бибул помешали этому. Они вытащили Лукулла, почти слабоумного, и использовали его, чтобы ставить мне палки в колеса! Хотелось убить их всех! Не было дня, чтобы я не жалел о том, что распустил свою армию! Как жаль, что я отдал войскам их долю трофеев еще в Азии! Конечно, это тоже ставят мне в вину. Катон заявил, что я не вправе распределять трофеи без согласия на то казны, то есть сената. И когда я напомнил им о том, что у меня были неограниченные полномочия, imperium maius, полномочия, дающие мне право делать все, что я сочту нужным, от имени Рима, он возразил: дескать, imperium maius я получил незаконно от плебейского собрания, а не от народа. Сущая чепуха, но сенаторы аплодировали ему!

В марте закончилось обсуждение моих проблем. Катон предложил никаких дебатов не проводить, пока не будет решен вопрос со сбором налогов. Поставили на голосование. Идиоты, они проголосовали за это предложение! Зная, что Катон одновременно с тем блокировал любое решение проблемы сбора налогов! В результате вообще не стали ничего обсуждать. Как только Красс заговаривает о сборе налогов, Катон устраивает обструкцию. И отцы, внесенные в списки, считают Катона потрясающим! Я не могу понять этого, Цезарь, просто не могу. Что когда-либо совершил Катон? Ему только тридцать четыре года, он не занимал должности старшего магистрата, он отвратительный оратор и тупой, самодовольный человек. Но постепенно отцы-сенаторы убедились в том, что Катон совершенно неподкупен, и это делает его удивительным в их глазах. Почему они не видят, что неподкупность катастрофична, если она в союзе с отсутствием ума? Что касается Бибула, то, говорят, он тоже неподкупен. И оба не перестают болтать. Мол, они – непримиримые враги всех, кто хоть немного выделяется среди равных им по положению. Похвально! Ведь некоторые люди просто не могут не стоять выше равных себе, потому что они – лучше. Если бы нам суждено было быть равными во всем, мы все походили бы друг на друга. Но мы не таковы, и это факт, который нельзя обойти.

Куда бы я ни повернулся, Цезарь, меня со всех сторон окружают враги. Неужели эти дурни не понимают, что моя армия может быть распущена, но ее солдаты здесь, в Италии? Стоит мне только позвать, как они появятся, чтобы исполнить любой мой приказ. Скажу тебе, это большое искушение. Я завоевал Восток, я почти удвоил доход Рима, и я все делал правильно. Так почему они против меня?

Ну ладно, хватит о моих проблемах. На самом деле я пишу, чтобы предупредить тебя о грядущих неприятностях.

Все началось с тех изумительных отчетов, которые ты посылаешь в сенат: успешная кампания в Лузитании и Галлеции, горы золота и драгоценностей, справедливое распределение ресурсов провинции, рудники, дающие больше серебра, свинца и железа, чем за последние пятьдесят лет. Облегчение для городов, которые наказал Метелл Пий. Boni, должно быть, потратили целое состояние, посылая шпионов в Дальнюю Испанию, чтобы поймать тебя на чем-нибудь. Но им это до сих пор не удалось, а по слухам, никогда и не удастся. Ни вымогательства, ни казнокрадства. Ведра писем от благодарных жителей Дальней Испании: виновные наказаны, невиновные освобождены. Старый Мамерк, принцепс сената, – кстати, он быстро слабеет – встал в сенате и сказал, что твое поведение является руководством для всех наместников, и boni ничего не могли возразить ему. Это было для них невыносимо.

Весь Рим знает, что ты будешь старшим консулом. Даже если не учитывать того факта, что ты всегда возглавляешь списки победителей на любых выборах, твоя популярность растет не по дням, а по часам. Марк Красс говорит всем всадникам из восемнадцати центурий, что, когда ты станешь старшим консулом, проблема сбора налогов будет решена. Из чего я заключаю, что он знает: ему понадобится твоя помощь. И знает также, что получит ее.

Мне тоже потребуется твоя помощь, Цезарь. И намного больше, чем Марку Крассу. У него пострадала лишь гордость, в то время как мне необходима земля для ветеранов и ратификация соглашений на Востоке.

Конечно, есть шанс, что ты уже на пути домой, – Цицерон, кажется, думает именно так, – но я нутром чую: ты, как и я, всегда остаешься до последнего момента, чтобы каждая ниточка была на месте, чтобы каждый колтун был расчесан.

Boni нанесли удар, Цезарь, и очень хитро. Все кандидаты на должности консулов должны подать заявки к июньским нонам, хотя выборы состоятся, как обычно, за пять дней до ид квинтилия. Подстрекаемый Целером, Гаем Пизоном, Бибулом (конечно, он сам кандидат, но благополучно торчит в Риме, потому что Бибул, как и Цицерон, никогда не изъявлял желания управлять провинцией) и остальными boni, Катон смог провести senatus consultum, установив дату окончания регистрации кандидатов на июньские ноны. За пять рыночных дней до выборов вместо трех, согласно обычаю и традиции.

Кто-то, должно быть, шепнул, что ты путешествуешь как ветер, потому что потом они придумали другой план, чтобы помешать тебе, – на тот случай, если ты прибудешь в Рим до июньских нон. Целер попросил сенат назначить дату твоего триумфа. Он был очень вежлив, хвалил твое великолепное наместничество. После чего предложил отметить твой триумф в июньские иды! Все решили, что это просто замечательная идея, поэтому предложение прошло. Да, ты будешь отмечать свой триумф через восемь дней после окончания регистрации. Превосходно, не так ли?

Цезарь, если ты сможешь приехать в Рим до июньских нон, ты должен будешь обратиться в сенат за разрешением зарегистрировать свою кандидатуру на должность консула in absentia. Ты не можешь пересечь померий и войти в город, чтобы лично подать заявку, не теряя полномочий и тем самым своего права на триумф. Добавлю: Целер постарался напомнить сенату о том, что Цицерон провел закон, запрещающий регистрироваться в кандидаты на консульскую должность in absentia. Мягкий намек на то, что boni намерены противиться твоему прошению баллотироваться in absentia. Они схватили тебя за яйца! Точно так же, как поймали и меня. Помнишь, ты говорил об этом перед отъездом? Ты был прав. Я постараюсь убедить наших сенаторских овец – и почему они пошли на поводу у кучки людей, которые даже ничего собой не представляют? – чтобы они разрешили тебе регистрироваться in absentia. Я знаю, что так же поступят Красс, Мамерк, принцепс сената, и многие другие.

Главное – попасть в Рим до июньских нон. О боги, сможешь ли ты совершить это, даже если попутный ветер домчит мой корабль в Гадес в рекордное время? Я надеюсь, что ты уже скачешь по Домициевой дороге. Я послал гонца встретить тебя на тот случай, если ты уже летишь сюда.

Ты должен успеть, Цезарь! Ты мне очень нужен, и мне не стыдно в этом признаться. Тогда ты вытащил меня из кипятка, да так, что была сохранена законность. Могу только сказать, что, если тебя не будет здесь, чтобы помочь мне на этот раз, я топну ногой. А я не хочу этого делать. Если я это сделаю, то в истории я буду выглядеть не лучше Суллы. Посмотри, как все ненавидят его. Плохо, когда тебя ненавидят. Хотя Сулле, казалось, было все равно.

Письмо Помпея прибыло в Гадес удивительно быстро – двадцать первого мая. И получилось так, что в это время Цезарь как раз находился там.

– По суше из Гадеса до Рима полторы тысячи миль, – сказал он Луцию Корнелию Бальбу-старшему, – значит, по суше я не успею в Рим к июньским нонам, даже если в среднем буду проезжать по сто миль в день. Будь они неладны, эти boni!

– Ни один человек не сможет одолеть сто миль в день, – озабоченно произнес маленький гадитанский банкир.

– Я смог бы – в быстрой повозке, запряженной четырьмя мулами, если буду иметь возможность часто менять упряжки, – спокойно ответил Цезарь. – Но суша для такого путешествия не годится. В Рим надо плыть морем.

– Сезон не тот. Письмо Магна доказывает это. Через пять дней подуют северо-восточные ветры.

– Ах, Бальб, удача со мной!

Действительно, удача с Цезарем не расставалась, думал Бальб. Как бы плохо ни обстояли дела, каким-то образом волшебная удача – воистину волшебная! – приходила ему на выручку. Хотя Цезарь, казалось, ковал свое везение сам, собственной волей. Словно, что-то задумав, он умел подчинить себе естественные и сверхъестественные силы. Прошедший год был самым деятельным, едва ли не лучшим в жизни Бальба, с трудом поспевавшего за Цезарем из одного конца Испании в другой. Кто бы мог подумать, что он будет плыть с попутным атлантическим ветром, преследуя врагов, которые были убеждены в том, что им удастся избежать руки Рима? Но им этого не удалось. Из Олисиппо вышли корабли с легионерами. Последовало еще несколько рейсов в дальний Бригантий. Перевезены бесчисленные сокровища. Люди впервые ощутили настоящий ветер перемен. И теперь Срединное море у них не отберет уже никто. Что же сказал Цезарь? Цель – не золото, надо расширить влияние Рима. Что у них было такого, у этих римлян, у этого немногочисленного народа из небольшого города, расположенного на италийском соляном пути? Почему римляне сметают все на своем пути? Не как гигантская волна, а скорее как огромный тяжелый жернов, терпеливо перемалывающий все, что бы под него ни положили. Они никогда не сдаются, эти римляне.

– И в чем теперь будет заключаться удача Цезаря?

– Во-первых, нужен корабль, миопарон. Две команды лучших гадитанских гребцов. Ни багажа, ни животных. Только пассажиры – ты, я и Бургунд. И еще сильный юго-западный ветер, – с усмешкой добавил Цезарь.

– Пара пустяков, – сказал Бальб, не отвечая на улыбку Цезаря.

Он редко улыбался. Гадитанские банкиры безупречного финикийского происхождения не воспринимали жизнь или обстоятельства легко. Внешность Бальба не обманывала: это был проницательный, спокойный, человек огромного ума и способностей.

Цезарь уже шагал к выходу:

– Пойду поищу хорошее судно. Твоя задача – найти мне штурмана, способного отчалить сейчас. Мы пойдем прямо через Геркулесовы столпы, зайдем в Новый Карфаген, чтобы загрузиться едой и питьем, оттуда – к Малым Балеарам и прямо в пролив между Сардинией и Корсикой. Нам предстоит проплыть тысячу миль, и мы не можем надеяться на ветер, который принес письмо от Магна за пять дней. У нас в запасе двенадцать дней.

– Предстоит проделывать более восьмидесяти миль от восхода до захода. Это не шутка, – сказал Бальб, вставая.

– Но это возможно. При условии, что ветер будет попутным. Доверься моей удаче и богам, Бальб! Я принесу великолепные дары морским ларам и богине Фортуне. Они услышат меня.

Боги услышали Цезаря, хотя как ему удалось завершить все необходимые приготовления за те пять коротких часов, которые у него оставались до отплытия из Гадеса, было выше понимания Бальба. Квестором Цезаря служил очень работящий и опытный молодой человек. Он с энтузиазмом принялся организовывать доставку собственности Цезаря по суше из Испании в Рим Домициевой дорогой. Трофеи были давно уже отправлены в сопровождении легиона, отобранного Цезарем для своего триумфа. К его удивлению, сенат согласился на просьбу о триумфе. И boni промолчали, не возражая. Однако это непонятное явление подробно растолковал Помпей в своем письме. Для «хороших людей» нет причины отказывать Цезарю в том, что, с их помощью, окажется катастрофой. Его войска должны были прибыть на Марсово поле к июньским идам, и именно на этот день Целер назначил его триумф. Если бы Цезарю разрешили зарегистрировать свою кандидатуру на должность консула in absentia и триумф состоялся бы, это было бы печальное зрелище: уставшие солдаты, нет времени для приготовления красочных представлений на платформах, трофеи в беспорядке навалены на повозки. Совершенно не тот триумф, к которому стремился Цезарь. Однако сначала надо прибыть в Рим до июньских нон. О боги, молю вас, пусть будет сильный юго-западный ветер!

И действительно, ветер дул с юго-запада, но не сильно. Парусам помогали гребцы. Почти весь путь они изматывали себя работой. Цезарь и Бургунд гребли полную смену по три часа четыре раза в сутки, что очень нравилось профессиональным гребцам. Равно как и веселое дружелюбие Цезаря. Они знали, что их ждет награда, и поэтому старались грести изо всех сил, а Бальб и штурман приносили им амфоры с водой, в которую было добавлено немного отличного испанского вина.

Когда вдали показался италийский берег и перед ними раскрылось устье Тибра, команда до хрипоты кричала от радости. По двое они налегли на каждое весло – и маленький изящный миопарон птицей влетел в гавань Остии. Дорога из Испании морем заняла двенадцать дней. В порт они прибыли через два часа после рассвета третьего июня.

Оставив Бальба и Бургунда, чтобы те заплатили штурману и гребцам, Цезарь вскочил на отличного коня, нанятого в Остии, и галопом помчался в Рим. Его путешествие закончится на Марсовом поле. Путешествие – да, но не мучения. Ему надо будет найти кого-то, кто быстро попадет в город и разыщет Помпея. Решение, которое не понравится Крассу, но решение верное. Помпей прав. Цезарь нужен ему больше, чем Крассу. Кроме того, Красс – друг. Он успокоится, когда Цезарь все ему объяснит.

Известие о том, что Цезарь уже возле стен Рима, достигло Катона и Бибула одновременно с Помпеем, ибо все трое находились в сенате, где все еще обсуждали проблему взимания налогов в Азии. Новость сообщили Помпею, который от радости издал такой вопль, что дремавшие заднескамеечники чуть не попадали со своих стульев. Помпей вскочил как ужаленный.

– Умоляю, извини меня, Луций Афраний! – крикнул он, стараясь подавить смех и уже направляясь к выходу. – Гай Цезарь – на Марсовом поле, и я просто обязан первым приветствовать его!

Присутствующие – их было немного – почувствовали себя так, словно из них выпустили воздух. В таком же состоянии уже давно пребывали азиатские публиканы. Афраний, у которого были фасции на июнь, распустил собрание до конца дня.

– Завтра через час после рассвета, – сказал он, хорошо зная, что это будет последний день перед июньскими нонами, когда чиновник, регистрирующий кандидатов на консульские должности, то есть Целер, прекратит прием заявок.

– Я же говорил вам, что он успеет, – сказал Метелл Сципион. – Он – как пробка. Как бы ты ни старался его прижать, он все равно выскочит.

– Ну что ж, всегда оставался шанс на его появление, – сквозь зубы проворчал Бибул. – В конце концов, мы ведь не знали, когда он отправился из Испании. Мы, конечно, слышали, что он намеревается остаться в Гадесе до конца мая. Однако это не означало, что именно так он и поступит. Он не мог знать, что мы ему готовим.

– Он узнает все, как только Помпей окажется на Марсовом поле, – обрезал Катон. – Почему, ты думаешь, Плясун назначил собрание на утро? Цезарь будет просить разрешения зарегистрироваться in absentia, я более чем уверен.

– Мне не хватает Катула, – сказал Бибул. – Завтра его влияние было бы очень полезным. Вопреки ожиданиям Цезарь весьма преуспел в Испании, так что наши сенаторские овцы позволят этому неблагодарному зарегистрироваться in absentia. Помпей поспособствует этому, да и Красс тоже. И Мамерк! О боги, хоть бы он умер!

Катон только улыбнулся с таинственным видом.

Но Помпею на Марсовом поле было не до улыбок. Он увидел Цезаря. Тот стоял, прислонившись к круглой мраморной стене гробницы Суллы, намотав на руку уздечку коня. Над его головой видна была эпитафия: «Нет лучше друга – нет хуже врага». Помпей подумал, что это можно было бы отнести и к самому Цезарю. Или к нему, Помпею.

– Что ты здесь делаешь? – строго спросил Помпей.

– Для ожидания это место ничуть не хуже любого другого.

– Разве ты не слышал о вилле на Пинции?

– Я не намерен оставаться здесь долго.

– Недалеко, на Широкой улице, есть гостиница. Пойдем туда. Миниций – хороший человек, а тебе, Цезарь, нужна крыша над головой, даже если это всего на несколько дней.

– Я подумал, что важнее всего найти тебя, а потом уж искать, где остановиться.

Это понравилось Помпею. Он тоже спешился (поскольку он опять вошел в состав сената, он стал держать в Риме небольшую конюшню). Оба зашагали по совершенно прямой Широкой улице, которая была началом Фламиниевой дороги.

– Думаю, девяти месяцев пребывания на Марсовом поле тебе было достаточно, чтобы узнать местонахождение всех здешних гостиниц, – заметил Цезарь.

– Мне это было известно еще до того, как я стал консулом.

Гостиница оказалась довольно большой и респектабельной. Ее хозяин привык принимать у себя знаменитых римских военачальников. Он приветствовал Помпея как друга, встреченного после долгой разлуки, и очень вежливо дал понять, что ему известно, кто такой Цезарь. Их проводили в уютную гостиную, где горели две жаровни, согревая дымный воздух. Посетителям немедленно подали воду, вино, жареного ягненка, сосиски, свежий хлеб с хрустящей корочкой и салат, заправленный маслом.

– Я умираю с голоду! – удивленно воскликнул Цезарь.

– Тогда ешь. Признаюсь, могу тебе в этом помочь. Миниций по праву гордится своей кухней.

Поедая все эти вкусности, Цезарь одновременно рассказывал Помпею о своем путешествии.

– Северо-западный ветер в такое время года! – поразился Великий Человек.

– Конечно, не скажу, что он был очень сильный, но достаточный, чтобы я мог плыть в нужном направлении. Boni, наверное, не ожидали увидеть меня так скоро?

– Разумеется, Катон и Бибул были неприятно поражены. Но прочие, например Цицерон, думали, что ты наверняка уже в пути. Хотя у них и не было шпионов в Дальней Испании, чтобы выведать твои намерения. – Помпей нахмурился. – Цицерон! Что за позер! Ты знаешь, он набрался наглости, поднялся в сенате и объявил, что раскрытие заговора Катилины покрыло его неувядаемой славой! В каждой своей речи он обязательно упоминает о том, как он спас отечество.

– Я слышал, что ты подружился с ним, – сказал Цезарь, обмакивая хлеб в салатное масло.

– Это он хочет дружить. Он боится.

– Чего? – спросил Цезарь, отодвигаясь наконец от стола.

– Изменения статуса Публия Клодия. Плебейский трибун Геренний добился того, что плебейское собрание перевело Клодия из патрициев в плебеи. Теперь Клодий твердит, что намерен баллотироваться на должность плебейского трибуна – чтобы отправить Цицерона в вечную ссылку за казнь римских граждан без суда. Это новая цель в жизни Клодия. И Цицерон белеет от страха.

– Ну что ж, могу понять, что такой человек, как Цицерон, приходит в ужас от нашего Клодия. Клодий – это стихия. Не совсем сумасшедший, но и не вполне в уме. Однако Геренний неправильно использовал плебейское собрание. Патриций может стать плебеем только в результате усыновления.

Миниций вошел, чтобы убрать со стола, и разговор прервался. Цезарь был рад этому. Пора переходить к делу.

– Сенат все еще обсуждает сборы азиатских налогов? – спросил он.

– И конца этому не видно. Из-за Катона. Но как только Целер прекратит регистрацию кандидатов, я пошлю моего плебейского трибуна Флавия к плебеям с моим законопроектом о земле, выхолощенным из-за этого назойливого дурака Цицерона! Ему удалось удалить из закона все общественные земли старше трибуната Тиберия Гракха. И потом он объявил, что ветераны Суллы – те самые, что связались с Катилиной! – должны сохранить свои земли. И что Волатеррам и Аррецию следует позволить удержать их общественные земли. Поэтому большую часть земель для моих ветеранов придется выкупать, а деньги для этого взять из налогов с Востока. И моему бывшему зятю Непоту пришла в голову потрясающая идея. Он предложил отказаться от портовых сборов и налогов по всей Италии. И сенат посчитал это замечательным. Он получил consultum от сената и провел свой закон через трибутное собрание.

– Умно! – оценил Цезарь. – Это значит, доход государства от Италии снизится до двух статей – пятипроцентный налог на освобождение рабов и рента с общественных земель.

– Я хорошо выгляжу на этом фоне, не правда ли? Кончится тем, что казна не увидит ни одного лишнего сестерция от моей работы – с потерей портовых доходов и потерей ager publicus, когда их передадут моим ветеранам. Да еще затраты на покупку дополнительной земли.

– Ты знаешь, Магн, – сказал Цезарь недовольно, – я всегда надеюсь на то, что придет день, когда все эти умные люди начнут думать о родине больше, чем о мести врагам. Каждый их политический шаг нацелен на то, чтобы кого-то ущемить и покарать, или на то, чтобы защитить привилегии очень немногих. Почти ничего не делается ими ради Рима или его владений. Ты очень постарался, чтобы увеличить владения Рима и набить его общественный кошелек. В то время как они очень постарались поставить тебя на место – за счет бедного Рима. В письме ты говорил, что я тебе нужен. И вот я здесь к твоим услугам.

– Миниций! – рявкнул Помпей.

– Да, Гней Помпей? – с готовностью откликнулся хозяин гостиницы.

– Принеси нам письменные принадлежности.

– Однако, – заметил Цезарь, закончив писать короткое письмо, – думаю, будет лучше, если петицию с просьбой зарегистрировать мою кандидатуру in absentia огласит Марк Красс. Я передам ему это письмо с посыльным.

– А почему я не могу огласить твою петицию? – спросил Помпей, которому не понравилось, что Цезарь предпочел Красса.

– Потому что я не хочу, чтобы boni поняли, что мы с тобой пришли к какому-то соглашению, – терпеливо объяснил Цезарь. – Ты уже их удивил тем, что бросился вон из сената, объявив, что отправляешься на Марсово поле – увидеться со мной. Не надо недооценивать их, Магн, пожалуйста. Они умеют отличить редиску от рубина. Наш альянс стоит сохранить в секрете на некоторое время.

– Да, я понял, – сказал Помпей, немного успокоившись. – Я только не хочу, чтобы ты сотрудничал с Крассом теснее, чем со мной. Я не против того, чтобы ты помог ему с законами о сборщиках налогов и взятках, направленными против всадников. Но сейчас намного важнее получить землю для моих солдат и ратифицировать договоры на Востоке.

– Согласен, – спокойно ответил Цезарь. – Отправь Флавия к плебеям, Магн. Это способ втереть очки некоторым.

В этот момент прибыли Бальб и Бургунд. Помпей радостно приветствовал гадитанского банкира, а Цезарь обратил внимание на крайне усталый вид Бургунда. Его мать сказала бы, что Цезарь жестоко обошелся с таким пожилым человеком, как Бургунд, заставляя его грести по двенадцать часов в течение двенадцати дней.

– Я ухожу, – объявил Помпей.

Цезарь проводил Великого Человека до выхода из гостиницы:

– Веди себя тихо. Пусть все думают, что ты борешься сам, без чьей-либо помощи.

– Крассу не понравится, что ты послал за мной.

– Может быть, он и не узнает. Он был в сенате?

– Нет, – усмехнулся Помпей. – Он говорит, что это слишком вредно для его здоровья. Когда он слушает Катона, у него начинает болеть голова.

Когда сенат собрался через час после рассвета в четвертый день июня, Марк Красс попросил слова. Луций Афраний милостиво позволил ему выступить и принял петицию Цезаря с просьбой разрешить ему зарегистрироваться in absentia.

– Это очень разумная просьба, – сказал Красс в конце довольно искусной речи, – которую сенат должен удовлетворить. Все вы хорошо знаете, что нет ни малейшего намека на недостойное поведение Гая Цезаря в его провинции. А именно недостойное поведение послужило причиной закона нашего консуляра Марка Цицерона о запрещении баллотироваться in absentia. Цезарь – человек, который все делал правильно, включая решение досадной проблемы, от которой Дальняя Испания страдала много лет. Гай Цезарь внес лучший и справедливейший закон о взыскании долга, и ни один человек, ни должник, ни кредитор, на это не жаловался.

– Конечно, это тебя не удивляет, Марк Красс, – нарочито медленно проговорил Бибул. – Если кто и знает, каково быть должником, так это Гай Цезарь. Вероятно, он и в Испании назанимал денег.

– В таком случае тебе лучше обратиться за информацией прямо к нему, Марк Бибул, – отозвался Красс, как всегда невозмутимо. – Если тебе удастся стать консулом, ты будешь по уши в долгах, чтобы подкупить выборщиков. – Он кашлянул, ожидая ответа, но, не услышав, продолжил: – Повторяю, это очень разумная просьба, которую сенат должен удовлетворить.

Афраний последовательно давал слово другим консулярам, которые все согласились с Крассом. Несколько действующих преторов хотели что-то добавить, но поднялся Метелл Непот:

– Почему сенат должен оказывать всяческое содействие этому общеизвестному гомосексуалисту? Разве вы забыли, как наш великолепный Гай Цезарь потерял свою невинность? Во дворце царя Никомеда, лежа на животе с царским пенисом в заднице! Делайте что хотите, отцы, внесенные в списки, но если вы согласны предоставить такому гомосексуалисту, как Гай Цезарь, привилегию стать консулом, да еще так, чтобы он не показывал в Риме своего красивого личика, то меня увольте от подобных решений! Я не делаю особых одолжений человеку с хорошо разработанным анусом!

Настала мертвая тишина. Казалось, никто не дышал.

– Возьми свои слова обратно, Квинт Непот! – резко приказал ему Афраний.

– Засунь их себе в задницу, сын Авла! – крикнул Непот, выходя из курии Гостилия.

– Писари, вычеркните все, что говорил Квинт Непот, – приказал Афраний, покраснев так, словно его вот-вот хватит удар. – Я заметил, что манеры членов сената Рима заметно деградировали за годы моего пребывания в этом органе правления, раньше считавшемся достойным уважения. Я запрещаю Квинту Непоту посещать собрания ената в те месяцы, когда у меня будут фасции. Кто еще хочет высказаться?

– Я, Луций Афраний, – подал голос Катон.

– Говори, Марк Порций Катон.

Казалось, Катону потребовалась вечность, чтобы успокоиться. Он переминался с ноги на ногу, не знал, куда деть руки, несколько раз глубоко вдохнул, пригладил волосы, поправил тогу. Наконец открыл рот и пролаял:

– Отцы, внесенные в списки, нравственный облик Рима – это трагедия. Потому что мы, вознесенные над всеми остальными, мы, члены верховного органа управления Римом, ведем себя аморально. Сколько мужчин, присутствующих здесь, виновны в прелюбодеянии? Сколько жен присутствующих здесь сенаторов виновны в прелюбодеянии? Сколько их детей виновны в прелюбодеянии? У моего прадеда Цензора – лучшего человека во всем Риме! – имелись свои представления о нравственности, как и обо всем другом. Он никогда не платил за раба больше пяти тысяч сестерциев. Он никогда не стремился завлечь римлянку, тем более вступить с ней в связь. После смерти жены он довольствовался рабыней, как и подобает немолодому человеку. Но когда его сын и невестка пожаловались на то, что эта рабыня стала вести себя как хозяйка, он отказался от девушки и женился снова. Но он не выбрал жену из своего круга, ибо считал себя слишком старым, чтобы быть достойным мужем для знатной римлянки. Поэтому он женился на дочери своего вольноотпущенника Салония. Я – из той ветви семьи и горжусь этим. Катон Цензор был человеком высоких моральных качеств. Честным человеком, украшением римского общества. Он любил грозу, потому что при раскатах грома его жена в ужасе прижималась к нему и тогда он мог позволить себе обнять ее в присутствии слуг и свободных членов своего семейства. Потому что, как мы все знаем, скромный, высоконравственный муж-римлянин не должен выставлять напоказ свои чувства. Свою личную жизнь, свое поведение я строил по примеру моего прадеда, который перед смертью запретил тратить большие суммы на его похороны. Он взошел на скромный погребальный костер, и его прах был помещен в керамическую урну. Его могила совсем проста. Тем не менее она расположена на Аппиевой дороге, всегда украшенная цветами. Эти цветы куплены гражданами, которые восхищаются им. А что, если бы Катон Цензор ходил по улицам сегодняшнего Рима? Что бы увидели его чистые глаза? Что бы услышали его чуткие уши? Какие мысли посещали бы этот огромный и ясный ум? Мне страшно говорить об этом, отцы, внесенные в списки, но, боюсь, я должен. Сомневаюсь, что он смог бы жить в этой клоаке, которую мы называем Римом. Женщины сидят в сточных канавах, до того пьяные, что их рвет. Мужчины таятся в темных аллеях, чтобы грабить и убивать. Дети обоих полов продают себя возле храма Венеры Эруцины. Я даже видел, как на вид респектабельные мужчины задирают свои туники и испражняются прямо на улице, когда общественная уборная в нескольких метрах от них! Уединение при физиологических отправлениях и скромность в поведении считаются устаревшими, нелепыми, смехотворными. Катон Цензор заплакал бы, пошел бы домой и повесился. О, как часто я боролся с искушением сделать то же самое!

– Не надо, Катон, больше не надо бороться! – крикнул Красс.

Но Катон продолжил, сделав вид, что не слышал:

– Рим – это публичный дом. Но чего еще можно ожидать, когда люди, сидящие в сенате, совращают чужих жен? Они не думают о святости их плоти. Они грезят лишь о вожделенном отверстии, куда можно сунуть свой mentula. Катон Цензор плакал бы. Посмотрите же на меня, почтенные отцы! Посмотрите, как я плачу! Как может государство быть сильным, как может оно править миром, когда люди, которые правят им, – развращенные, нездоровые, гниющие язвы на его теле? Мы должны перестать копаться в мелких проблемах вроде азиатских публиканов и посвятить целый год прополке грядок римской морали! Мы обязаны вернуть Риму скромность как нашу первостепенную обязанность! Привести в действие законы, которые делают невозможным для мужчин оскорблять других мужчин, для патрициев-правонарушителей открыто хвастаться своими кровосмесительными связями, для наместников наших провинций сексуально эксплуатировать детей. Женщин, которые совершают прелюбодеяние, надо казнить, как было в старые времена. Женщин, которые появляются на публичных собраниях на Форуме, чтобы освистывать выступающих и грубо оскорблять их, следует казнить! Почему, спросите вы, в былые времена не существовало законов против женщин, которые появляются на Форуме и освистывают выступающих? Потому что в прежние времена ни одна женщина не помыслила бы о таком поступке! Женщины вынашивают и рожают детей, и это их единственная обязанность! Но где законы, которые нам нужны, чтобы утвердить нравственные нормы? Их нет, почтенные отцы! Однако, если Риму суждено выжить, они должны появиться!

– Можно подумать, – шепнул Цицерон Помпею, – что он выступает перед населением идеальной республики Платона, а не перед людьми, вынужденными копаться в дерьме Ромула.

– Он собирается продолжать обструкцию до захода солнца, – жестко произнес Помпей. – Какую чушь он несет! Мужчины есть мужчины, женщины есть женщины. Что при первых консулах, что сегодня, при Целере и Афрании, – их уловки и поступки остаются прежними.

– Учтите, – ревел Катон, – сегодняшние скандальные условия – это прямой результат тлетворного влияния Востока! С тех пор как мы подчинили себе Анатолию и Сирию, мы, римляне, приобрели омерзительно грязные привычки, вывезенные из этих сточных канав порока! На каждое вишневое или апельсиновое дерево, доставленное в Рим, чтобы увеличить урожаи нашей любимой родины, приходится десять тысяч зол. Не надо стремиться завоевать весь мир, и я не стесняюсь говорить это. Пусть Рим продолжает быть таким, каким он был в старину, – сдержанным, высоконравственным! Пусть он остается Римом, которому было все равно, что делается в Кампании или Этрурии, не говоря уже об Анатолии или Сирии! Тогда каждый римлянин был счастлив и доволен. Все изменилось с тех пор, как жадные и амбициозные люди начали считать себя выше других. «Мы должны контролировать Кампанию, мы должны учредить наше правление в Этрурии, каждый италиец должен стать римлянином, и все дороги должны вести в Рим!» И появился червь – денег уже недостаточно, и власть пьянит больше, чем вино. Посмотрите на количество похорон за счет государства! Часто ли в старину государство тратило свои деньги, чтобы похоронить людей, способных оплатить собственные похороны? Как часто государство делает это теперь? Иногда кажется, что мы оплачиваем похороны самое малое раз в неделю! Я был городским квестором, я знаю, сколько государственных денег тратится на такие пустяки, как похороны и праздники! Почему государство должно оплачивать общественные пиры, чтобы простолюдины могли обжираться угрями и устрицами, а потом еще брать домой остатки в мешках? Я скажу вам почему! Чтобы некий амбициозный человек мог купить себе консульство! «Но простые люди не могут прибавить мне голосов, – кричит он. – Я римский патриот, я просто люблю доставлять удовольствие тем, кто не может получить его сам!» Да, простые люди не могут дать ему голоса! Но все торговцы, которые доставляют еду и питье, – они-то могут и дают ему голоса! Вспомните цветы Гая Цезаря, когда он был курульным эдилом! А закуски, чтобы набить животы двухсот тысяч простолюдинов, не заслуживающих этого! Прибавьте еще продавцов рыбы и цветов, которые тоже голосуют за Гая Цезаря. Но это законно, к нему нельзя применить наши постановления о взятках…

Тут Помпей встал и вышел. За ним последовали остальные сенаторы. Когда солнце зашло, только четыре человека слушали одну из лучших обструкций Катона: Бибул, Гай Пизон, Агенобарб и несчастный консул с фасциями, Луций Афраний.

И Помпей, и Красс послали письма Цезарю на Марсово поле, в гостиницу Миниция. Еле живой от усталости – потому что, несмотря на свою силу, он уже не мог грести без вреда для себя целыми днями, – Бургунд тихо сидел в углу гостиной Цезаря и глядел, как его любимый хозяин негромко разговаривает с Бальбом, который решил составить Цезарю компанию. Бальб не желал вступить в Рим без него.

Письма принес посыльный. Чтение не заняло много времени. Цезарь поднял голову, посмотрел на Бальба.

– Кажется, мне не удастся зарегистрировать мою кандидатуру in absentia, – спокойно проговорил он. – Сенат не прочь был дать согласие, но Катон говорил так долго, что голосовать было уже поздно. Скоро сюда явится Красс. Помпей не придет. Он считает, что за ним следят. Вероятно, он прав.

– О Цезарь! – воскликнул Бальб, готовый заплакать.

Но что он хотел сказать, осталось неизвестным. В комнату ворвался Красс. Он был в ярости:

– Лицемерные, кичливые свиньи! Я ненавижу Помпея Магна и презираю таких идиотов, как Цицерон, но Катона я готов убить! Какого лидера получило это охвостье после смерти Катула! Катул, по примеру своего отца, задохнулся бы от испарений свежей штукатурки, если бы только узнал! Кто сказал, что неподкупность и честность – самые ценные качества? Я скорее буду иметь дело с самым нечестным, самым отвратительным ростовщиком в мире, чем с неподкупным Катоном. Я отказываюсь даже мочиться в сторону Катона! Он – больший выскочка, чем любой «новый человек», который когда-либо топал по Фламиниевой дороге, жуя соломинку! Mentula! Verpa! Cunnus! Тьфу!

Всю эту тираду Цезарь выслушал с удивлением, с улыбкой от уха до уха.

– Дорогой мой Марк, я и не думал, что когда-нибудь скажу это тебе, но – успокойся! Зачем подставлять себя под удар из-за таких, как Катон? Он не победит, несмотря на всю его превознесенную до небес честность.

– Цезарь, он уже победил! Ты теперь не можешь стать консулом до следующего года! Что будет с Римом? Если у Рима не будет консула, достаточно сильного, чтобы раздавить таких слизняков, как Катон и Бибул, я не знаю, что случится! Тогда не будет Рима! И как я смогу восстановить мою репутацию среди всадников восемнадцати центурий, если ты не сделаешься старшим консулом?

– Все хорошо, Марк. Правда. Я буду старшим консулом в новом году. Даже если Бибула изберут моим коллегой.

Гнев испарился. Красс, открыв рот, уставился на Цезаря.

– Ты хочешь сказать, что откажешься от триумфа? – пронзительно крикнул он.

– Конечно. – Цезарь повернулся в кресле. – Бургунд, пора тебе повидать Кардиксу и сыновей. Ступай в Государственный дом и оставайся там. Передай моей матери следующее: я буду дома завтра вечером. Пусть она сегодня же пришлет мне мою toga candida. Завтра на рассвете я пересеку померий и войду в Рим.

– Цезарь, это слишком большая жертва! – простонал Красс, чуть не плача.

– Ерунда! Какая жертва? У меня еще будут триумфы. Я не намерен отправляться в укрощенную провинцию после консульства, уверяю тебя. Пора бы тебе уже знать меня, Марк. Если бы я отметил триумф в иды, что это было бы за зрелище? Что угодно, только не триумф, достойный меня. Хочется посоревноваться с Магном, которому понадобилось для парада два дня. Нет, когда я буду отмечать триумф, я буду готовить его, не торопясь. И ни на чей триумф он не будет похож. Я – Гай Юлий Цезарь, а не Метелл Козленок Критский. Рим должен говорить о моем параде несколько поколений. Я никогда не соглашусь быть посредственностью.

– Не верю своим ушам! Отказываться от триумфа? Гай, Гай, да это же вершина человеческой славы! Посмотри на меня! Всю мою жизнь триумф не давался мне, и это единственное, чего я хотел бы, прежде чем умру!

– Тогда нам нужно сделать так, чтобы у тебя был триумф. Не горюй, Марк. Сядь и выпей лучшего вина Миниция, а потом поужинаем. Оказывается, если грести двенадцать часов в день на протяжении двенадцати дней, аппетит появляется просто волчий.

– Мне хочется убить Катона! – не унимался Красс, усаживаясь.

– Я не устаю повторять глухим, что смерть – это не наказание, даже для Катона. Смерть лишает противника возможности видеть свое поражение. И в этом заключается некий минус в одержанной победе. Мне нравится противостоять катонам и бибулам. Они никогда не победят.

– Как ты можешь быть так уверен?

– Очень просто! – удивился Цезарь. – Они не хотят победить так отчаянно, как я.

Гнев совсем погас, но Крассу все еще не удавалось обрести своего обычного невозмутимого выражения лица. Немного смущаясь, он сказал:

– Я хочу сказать тебе еще что-то. Не такое важное… Но вероятно, это не покажется тебе столь уж незначительным.