Убегай! Кобен Харлан
Врач прежде всего должен быть личностью, человеком отзывчивым и чутким, таким, кто всего себя отдает пациенту. Врач должен видеть в нем ближнего, которому страшно, который нуждается в его поддержке и утешении. Ингрид считала это первейшей обязанностью врача и относилась к этому очень серьезно. Когда родители приводят на прием своего ребенка, посмотри на ситуацию со стороны и подумай вот о чем: когда ты наиболее уязвим? Когда находишься в состоянии стресса, напуган, растерян. Врач, который этого не понимает и ведет себя так, будто перед ним всего лишь анатомический объект, требующий починки, наподобие компьютера, – такой врач не только усугубит страдания человека, но и может ошибиться в диагнозе.
Иногда, вот как сейчас, например, ты страшно напуган, у тебя все болит, ты потрясен, ошарашен и растерян, ты садишься напротив врача, и он говорит тебе слова, которые изменят всю твою жизнь. Они могут стать для тебя самыми страшными в мире словами, или, наоборот, самыми прекрасными, или же, как в данном случае, где-то посередине между этими двумя крайностями.
Так что доктор Хезер Груи точно понравилась бы Ингрид: видно было, что она очень устала, но от нее шла теплая волна искреннего сочувствия. Используя в речи сочетание практической терминологии с медицинским жаргоном, Груи всячески старалась успокоить его. А Саймон, со своей стороны, старался сосредоточиться на ключевых моментах и выводах.
Ингрид жива.
Но на грани.
Она сейчас в коме.
Следующие двадцать четыре часа будут решающими.
Саймон слушал и кивал, и в каком-то смысле слова доктора сделали свое дело: ему стало несколько легче. Он пытался удержать нить разговора, но его все время куда-то уносило. Сидящая рядом Ивонна лучше держала себя в руках. Задавала уточняющие вопросы, вероятно разумные, но они не меняли и не проясняли смысла туманного диагноза. Здесь врачи открываются перед тобой еще одной своей стороной. Порой мы склонны относиться к ним как к богам, но, увы, знания их ограниченны и возможности поразительно скромны.
За состоянием Ингрид внимательно наблюдают, но в данный момент сделать ничего нельзя, остается только ждать. Доктор Груи встала и протянула руку. Саймон тоже встал и пожал ее руку. То же самое проделала и Ивонна. К больной еще никого не пускали, и они устало побрели обратно по коридору в помещение для посетителей.
Фагбенл тут же перехватил Саймона и отвел его в сторону.
– У меня к вам одна небольшая просьба, – сказал он.
Саймону, которого все еще пошатывало, удалось кивнуть:
– Хорошо.
– Я хочу, чтобы вы кое на что взглянули.
Он вручил Саймону лист картона с шестью фотографиями, три фото в верхнем ряду и три в нижнем. Никаких надписей, только номер под каждой.
– Посмотрите внимательно и скажите, нет ли…
– Номер пять, – сказал Саймон.
– Позвольте мне закончить. Я хочу, чтобы вы посмотрели очень внимательно и сказали мне, узнаете ли вы кого-либо из этих людей.
– Я узнаю человека под номером пять.
– Откуда вы знаете человека под номером пять?
– Этот человек стрелял в мою жену.
Фагбенл кивнул:
– Я бы хотел, чтобы вы официально опознали его личность.
– А этого, – Саймон ткнул пальцем в картон, – что, недостаточно?
– Думаю, лучше сделать это лично.
– Я не хочу сейчас оставлять жену.
– Этого и не требуется. Подозреваемый тоже находится здесь, лечится от огнестрельного ранения. Пойдемте.
Фагбенл направился к коридору. Саймон оглянулся на Ивонну, и та кивнула ему: мол, все в порядке, он может идти. Идти было недалеко, до конца коридора.
– А Рокко вы тоже поймали? – спросил Саймон.
– Да, он тоже здесь.
– И что он говорит?
– Что вы с женой явились к нему в заведение, он стоял лицом к вам, за спиной раздались выстрелы и он побежал. Что он понятия не имеет, кто стрелял, в кого стреляли, и прочее.
– Чушь собачья.
– Правда? Рокко, крупный торговец наркотиками, говорит нам неправду? Ну надо же… лично я потрясен.
– Вы спрашивали у него про мою дочь?
– Он ее не помнит. Сказал, что белые девушки для него все на одно лицо, особенно наркоманки.
Услышав это, Саймон и бровью не повел.
– Вы можете задержать его? – спросил он.
– А что мы ему предъявим? Вы же сами сказали, что Рокко на вас не нападал, верно?
– Верно.
– Это Лютер спустил курок. К слову сказать.
Фагбенл остановился перед дверью палаты, рядом с которой сидел полицейский в форме.
– Привет, Тони, – сказал он.
– А это кто? – спросил тот, посмотрев на Саймона.
– Муж потерпевшей.
– О, – вздохнул Тони, кивая Саймону. – Мне очень жаль.
– Спасибо.
– Он сделает опознание, – сказал Фагбенл. – Подозреваемый все еще без сознания?
– Нет, очухался.
– Давно?
– Где-то минут пять-десять.
Фагбенл повернулся к Саймону:
– Возможно, сейчас делать это не стоит.
– Почему?
– Таковы правила. Большинство свидетелей боятся встречи с подозреваемым.
Саймон нахмурился:
– Давайте сделаем это сейчас.
– И вас не беспокоит, что он вас увидит?
– Он видел меня, когда стрелял в мою жену. И вы думаете, я буду волноваться сейчас?
Фагбенл пожал плечами, мол, как вам будет угодно, и открыл дверь. В телевизоре показывали что-то на испанском языке. Лютер сидел на кровати, плечо его было перевязано. Он бросил на Саймона злой взгляд.
– А этот что здесь делает?
– О, так, значит, вы узнаете этого человека? – спросил Фагбенл.
У Лютера сразу забегали глазки.
– Мм…
Фагбенл повернулся к Саймону:
– Мистер Грин?
– Да, это тот человек, который стрелял в мою жену.
– Он врет!
– Вы уверены? – спросил Фагбенл, глядя на Саймона.
– Да, – ответил тот. – Совершенно уверен.
– Это они стреляли в меня! – крикнул Лютер.
– Это правда, Лютер?
– Да. А он все врет.
– А в каком месте они тебя ранили, если быть точным?
– В плечо.
– Нет, Лютер. Я имею в виду, географически.
– Что-что?
Фагбенл закатил глаза.
– Где ты в это время был?
– А-а… в подвале. У Рокко.
– Тогда почему мы обнаружили тебя в каком-то переулке, где ты прятался, в двух кварталах от этого места?
Лютер словно онемел, тупо глядя в пространство.
– А-а-а… я просто побежал. Вот от него.
– И спрятался в переулке, когда полиция стала тебя разыскивать?
– Эй! Я просто не люблю копов, вот и все.
– Отлично. Спасибо, Лютер, ты подтвердил, что находился в том месте, где была стрельба. Это очень поможет нам разобраться в деле.
– Я ни в кого не стрелял. Вы ничего не докажете.
– У тебя есть пистолет, Лютер?
– Нет.
– И ты никогда не стрелял?
– Из пистолета? – В глазах его мелькнула хитрая искорка. – Ну, может быть, было разок… много лет назад.
– Черт возьми, Лютер, ты что, телевизор не смотришь?
– Что?
– Сериалы про полицейских?
Лютер, казалось, совсем растерялся.
– Там часто показывают, как какой-нибудь идиот-преступник говорит: «Да я пистолета в руках никогда не держал», ну вот прямо как ты сейчас, а потом коп заявляет, что они провели экспертизу остаточного порохового следа – тебе это ни о чем не говорит, Лютер? – и обнаружили этот след, обычно он бывает в виде частичек пороха на руках и одежде этого идиота-преступника.
Лютер побелел как полотно.
– И видишь ли, поскольку у них все это имеется, у копов, то есть у меня, значит есть и железные доказательства, чтобы упечь тебя за решетку. У нас есть свидетели, у нас есть остаточный пороховой след, то есть научно доказано, что наш идиот-преступник врет. В общем, допрыгался. Обычно он признается и идет на сделку со следствием.
Лютер откинулся на спинку кровати и заморгал.
– Ну как, может, желаешь сообщить, зачем ты это сделал?
– Я этого не делал.
Фагбенл вздохнул:
– Господи, как же ты нам уже надоел.
– А его почему не спросите зачем? – сказал Лютер.
– Виноват?
Лютер указал подбородком в сторону Саймона:
– Его спросите.
Саймон тяжело задышал. С тех пор как он вошел в эту палату, его как будто заклинило, но теперь вдруг все это обрушилось на него. Ингрид, женщина, которую он любит больше жизни, лежит рядом, в этом же здании, она при смерти и отчаянно цепляется за жизнь – и все из-за этого куска дерьма. Сам не понимая, что делает, Саймон шагнул к койке, подняв руки, чтобы задушить эту бесполезную дрянь, ничтожество, никчемного говнюка, который пытался убить Ингрид, чудесного, полного жизни человека.
Фагбенл протянул руку, желая усмирить Саймона, и это была скорее психологическая, нежели физическая преграда. Он поймал взгляд Саймона и покачал головой, в глазах его было не только понимание, но и твердый запрет.
– И о чем мне его спросить, Лютер? – сказал он.
– Что они там делали, у Рокко, а? Допустим, я это все-таки сделал. Нет, конечно, но типа предположим, как это там называется… гиподермически скажем, что я это сделал.
Фагбенл постарался не хмуриться.
– Давай рискни.
– Может быть, Рокко нуждается в защите.
– А с чего бы это Рокко нуждался в защите?
– Не знаю. Я говорю гиподермически.
– Значит, это Рокко велел тебе стрелять в доктора Грин?
– Доктора? – Лютер выпрямился и снова заморгал. – О чем это вы? Я не стрелял ни в какого доктора. Вы мне этого не пришьете. – Он ткнул пальцем в Саймона. – Я просто стрельнул вот в его старушку.
Саймон не знал, что делать, то ли смеяться, то ли наброситься на него с кулаками. И снова его охватило это чувство: что же за беспредел творится в этом мире, если вот это полное ничтожество имеет право убить столь полное жизни, столь дорогое ему, любимое существо, его Ингрид… нет, этот мир несправедлив, им никто не управляет, в нем нет никакой законной силы, все в нем происходит случайно и царит один только хаос. Как же ему хотелось убить этого подонка, раздавить его, как клопа, нет, он хуже клопа, клопы не бывают столь бездушны и зловредны, так что да, раздавив это ничтожество, он окажет человечеству благодеяние, человечество от этого ничего не потеряет, только выиграет. Это желание было столь страстным, что вдруг истощило его, лишило сил, и в результате он даже в этом не видел никакого смысла, теперь происходящее казалось ему каким-то до жути отвратительным анекдотом.
– Я просто защищал своего босса, – сказал Лютер. – Самозащита, понятно, о чем я?
В кармане Саймона неожиданно ожил мобильник. Он достал его, посмотрел на экран. Там было сообщение от Ивонны:
Можно сейчас навестить Ингрид.
Саймон первым зашел к ней в палату и сразу увидел Ингрид на больничной койке: она лежала неподвижно, совсем не так она лежала, когда спала, и повсюду вокруг нее какие-то трубки, булькающие приборы. Когда он вошел и увидел это, колени его подкосились, и он плашмя упал на пол. Он даже не старался удержать равновесие. Вероятно, мог бы, стоило только протянуть руку и схватиться за ручку стоящей справа коляски для перевозки больных. Но он этого не сделал. Он просто рухнул, и рухнул тяжело, и в эту самую секунду неслышно вскрикнул, потому что понимал, что ему это сейчас нужно.
Потом все кончилось, он поднялся, и больше не было никаких слез. Он сел рядом с Ингрид, взял ее руку и заговорил. Он не умолял ее не умирать, не стал говорить, как сильно он ее любит, нет, ничего такого. Если бы Ингрид могла его слышать, ей не захотелось бы слушать эти слова. Уже хотя бы потому, что она не любила мелодрам, но главным образом потому, что не захотела бы, чтобы он проговаривал эти мысли вслух, когда у нее нет возможности ответить ему в том же духе или хотя бы как-то их прокомментировать. Безответные признания в любви или в горечи утраты для нее были бессмысленны. Все равно что играть в мяч с самим собой. Мяч должен летать от одного к другому.
Поэтому Саймон говорил вообще – о своей работе, о ее работе, о перестановке на кухне, которую они собираются как-нибудь затеять (хотя, скорее всего, не получится), о политике и о прошлых событиях, он пустился в их излюбленные воспоминания, в которые, он это знал, ей всегда приятно было погружаться. В этом тоже была его Ингрид. Ей нравилось, когда он снова вспоминал некоторые общие для них памятные события. Она всегда слушала очень внимательно, отдаваясь воспоминанию всем своим существом, и улыбка играла на ее губах, и Саймон видел, что она снова с ним и вновь проживает эти минуты с той душевной чистотой и прозрачностью, на которую способен далеко не всякий.
Но сегодня, конечно, улыбки на лице ее не было.
В какой-то момент – Саймон не мог сказать, сколько прошло времени, – на плечо его опустилась рука Ивонны.
– Расскажи, что случилось, – попросила она. – Рассказывай все, от начала и до конца.
И он стал рассказывать.
Ивонна слушала, не отрывая глаз от лица сестры. Судьбы у нее и Ингрид сложились по-разному, возможно, поэтому их отношения были столь прохладными. В начале своей взрослой жизни Ингрид решила попробовать нечто великосветское – работу моделью, путешествия, эксперименты с наркотиками, – последнее странным образом повлияло на ее отношение к Пейдж: она меньше сочувствовала ей, хотя, казалось бы, должно быть наоборот. Ивонна же всегда была более послушной дочерью, ее можно было бы отнести к психологическому типу А[20]: Ивонна упорно училась, любила родителей, была законопослушна и не сворачивала с пути истинного.
В конце концов Ингрид, как она выразилась, сделала одно открытие: что поиски неизвестно чего по всему свету неизбежно приводят к тому, что ты находишь свой дом. Она вернулась домой и год проучилась на курсах, как это называется, постбакалавриата в колледже Брин-Мор, чтобы подготовиться к экзамену для поступления в медицинский. С решимостью и исключительной целеустремленностью – качествами, которыми Ивонна, без сомнения, восхищалась в любом другом человеке, – Ингрид, добившись превосходных успехов, закончила медицинский институт и прошла стажировку и резидентуру[21].
– Ты не должен оставаться здесь, – сказала Ивонна, когда он закончил рассказ.
– О чем это ты?
– С Ингрид буду сидеть я. А тебе здесь сидеть нельзя. Ты должен искать Пейдж.
– Я не могу сейчас уйти.
– Ты должен. У тебя нет выбора.
– Мы всегда обещали…
Саймон замолчал. Он не собирался объяснять Ивонне то, что она и так знала. Он и Ингрид – единое целое. Если один заболевал, другой всегда был рядом. Таково было правило. Таково было непременное условие их совместного существования.
Ивонна все это понимала, но тем не менее покачала головой:
– Ингрид придет в себя. Или нет. А если она придет в себя, ей захочется видеть Пейдж.
Он ничего не ответил.
– Как ты ее найдешь, если все время будешь сидеть здесь?
– Ивонна…
– Саймон, Ингрид сказала бы тебе то же самое, если бы могла. И ты это знаешь.
Рука Ингрид теперь была безжизненной, в ней не чувствовалось пульсации крови. Саймон смотрел на жену, ему хотелось, чтобы она ответила ему, подала хоть какой-то знак, но она, казалось, становится все меньше, словно тает на глазах. Казалось, что на больничной койке лежит уже не Ингрид, а просто бездушное тело, словно дом, в котором уже никто не живет. Саймон не был столь наивным, чтобы думать, будто голос Пейдж сможет вернуть им Ингрид, но он, черт побери, понимал, что, если он будет сидеть здесь сложа руки, чуда также не произойдет.
Саймон отпустил руку жены.
– Перед уходом мне надо…
– За детьми я присмотрю. И за делами. И за Ингрид тоже. Иди.
Глава тринадцатая
Ночь подошла к концу, уже почти рассвело, когда Саймон вышел из машины в Бронксе. Улица была совершенно пуста: вероятно, все еще спали. На тротуаре перед заросшим заброшенным участком, совсем неподалеку от того места, где несколько часов назад побывали они с Ингрид, спали двое парней. Кто-то натянул полицейскую ленту, но она уже была порвана как раз посередине и трепетала на предутреннем ветерке.
Саймон добрался до четырехэтажного кирпичного здания, которое его дочь называла своим домом. Теперь он входил в него без страха и колебаний. Двинулся было вверх по лестнице, но на втором этаже остановился. Еще не было шести утра. Эту ночь Саймон, конечно, не спал. Он был на взводе, чувствовал, что перевозбужден, но знал, что скоро это схлынет.
Он постучал в дверь и стал ждать. Наверное, спит, а он разбудил его, да и ладно. Секунд через десять, не больше, дверь открылась. По виду Корнелиуса можно было понять, что он тоже всю ночь почти не спал. Двое мужчин довольно долго стояли друг перед другом и молчали.
– Ну, как она? – спросил Корнелиус.
– На грани.
– Заходи, чего стоишь.
Переступая порог жилища Корнелиуса, Саймон не знал, что его ждет, скорее всего – грязная берлога типа той, где жила и которую называла своим домом Пейдж, но, когда он увидел интерьер, ему показалось, что он прошел сквозь какие-то волшебные врата и попал в иной мир. Эту квартиру можно было бы показывать в какой-нибудь телепередаче для дома, для семьи, которые обожала смотреть Ингрид. Окна в противоположной стене были обрамлены встроенными книжными полками из дуба. С правой стороны стоял диван, украшенный классическими викторианскими кисточками. В глаза бросались подушки, изящно вышитые растительными орнаментами. Слева висели эстампы с бабочками. На богато украшенном столике лежала шахматная доска с расставленными фигурами, и на мгновение Саймон живо представил себе, как там напротив Корнелиуса сидит Пейдж и, хмуря брови, теребит прядку волос, размышляя над следующим ходом.
Навстречу ему из угла бросилась собака породы кокер-спаниель, так сильно виляя хвостом, что едва удерживала равновесие. Корнелиус подхватил ее и крепко прижал к себе.
– Это моя Хлоя, – сказал он.
На полках перед корешками книг стояли фотографии, обычные семейные снимки на радужном фоне: молодой Корнелиус, женщина, по-видимому его жена, трое улыбающихся мальчишек-подростков, двое из которых ростом были уже выше самого Корнелиуса.
Корнелиус отпустил собаку и подошел к Саймону.
– Это фото сделано лет восемь или десять назад. Я и Таня, в этой квартире мы вырастили наших троих мальчишек. Они уже взрослые. Таня… два года назад она умерла. Рак груди.
– Мне очень жаль, – сказал Саймон.
– Присядешь? У тебя очень усталый вид.
– Боюсь, если я сяду, то больше не встану.
– А что, неплохая идея. Если хочешь продолжать идти, нужно немного отдохнуть.
– Может быть, попозже.
Корнелиус осторожно, словно чрезвычайно хрупкую вещь, поставил фотографию на место и показал на фото моряка в форме.
– Это Элдон. Наш старший.
– Моряк.
– Да.
– Очень похож на тебя.
– Это уж точно.
– А ты сам, Корнелиус, в армии служил?
– На флоте. Капрал морской пехоты. Участвовал в первой войне в Персидском заливе. В операции «Буря в пустыне».
Корнелиус повернулся и посмотрел на Саймона в упор:
– Кажется, тебя это не удивляет.
– Нет.
Корнелиус потер подбородок:
– Ты меня видел?
– Только мельком.
– Но достаточно, чтобы догадаться?
– Думаю, я бы и так догадался, – сказал Саймон. – Не знаю, как тебя благодарить.
– Не стоит. Я увидел, что Лютер направляется к вам в подвал, и пошел за ним. Но не успел пристрелить его до того, как он пальнул в Ингрид.
– Ты спас нам жизнь.
Корнелиус оглянулся, быстро окинул взглядом семейные фото, как будто лица родных могли поделиться с ним какой-нибудь премудростью.
– А зачем снова пришел сюда? – спросил он.
– Ты знаешь зачем.
– Хочешь найти Пейдж.
– Да.
– Она тоже туда пошла. В тот подвал. Как и ты с женой. – Корнелиус двинулся в дальний угол. – После этого я ее больше не видел.
– А потом Аарон оказался мертвым.
– Да.
– Думаешь, они убили и Пейдж?
– Не знаю.
Корнелиус присел на корточки. Открыл шкафчик, в котором оказался сейф.
– Но ты должен быть готов ко всему, даже к самому худшему, как бы ни было тяжело.
– Уже приготовился, – сказал Саймон.
Корнелиус прижал к дверце большой палец. Послышался писк – сейф считал его отпечаток. Дверца открылась.
– И на этот раз не стоит ходить туда без поддержки.
Он сунул руку в сейф и достал два пистолета. Закрыл сейф и встал.