Дань псам. Том 2 Эриксон Стивен

Ах, круглый человек отвлекся. Простите вспышку необузданной ярости. Друг лежит в телеге, завернут в саван. Смерть проторила путь. Простите.

Наконец-то старик добрался до места назначения, остановил вола напротив дверей, ударив палкой по хребтине. Наскоро стряхнув пыль с одежды, направился в «Феникс».

Уже поздняя ночь. Он ковыляет к столику, привлекая внимание одной из служанок. Заказывает кружку крепкого эля и завтрак. Желудок важнее дел. Труп никуда не денется, не так ли?

Он не знал, любовь ли это; он подозревал, что так не понимает смысла этого слова. Но нечто внутри Резака чувствовало себя… сытым. Чисто физически, после всяческих прыжков и катаний в потной постели, жаркого дыхания в лицо, запаха вина и ржавого листа. Или это вкус запретного плода, который он вкусил ночью, словно летучая мышь — нектар цветка? Если так, он должен был бы ощутить «это» и со Сцилларой, ведь ее постельные умения далеко превосходят навыки Чаллисы, чей голод нашептывает о ненасытной страсти, отчего любовные игры превращаются в неистовый поиск — и сколько бы раз она не содрогалась в оргазме, голод ее не знает насыщения.

Нет, с ней как-то по другому. Он гадал, не происходит ли новое чувство от измены, которую они совершают раз за разом? Замужняя женщина, добыча пошляка. Стал ли он таким пошляком? Резак считал, что стал, хотя и не желает сделать карьеру записного соблазнителя, похитителя чужих жен. И все же есть тут чувство, особенное чувство темного наслаждения, дикарского восторга. Глядите, как соблазнительны бывают подобные жизненные пути.

При всем при этом он не желает порхать от одного адюльтера к другому. Что-то в душе жаждет прекращения — или, скорее, продолжения: долгой любви, совместной жизни, взаимного утешения и комфорта. Он не готов выбросить Чаллису через недельку и найти новую любовницу. Он — внушал себе Резак — не Муриллио, с наработанной легкостью порхающий из спальни в спальню. Поглядите, куда это его привело: чуть не убит пьяным соперником.

О да, в этом кроется урок. Похоже, даже Муриллио наконец его выучил, если верны слухи о его «отставке». «Как насчет меня? Я выучил урок? Вряд ли. Я снова иду к ней, снова падаю в измену. Иду к ней так жадно, так отчаянно, как будто мы стали точными отражениями друг дружки. Я и Чаллиса. Рука об руку — в бездну.

Ведь вдвоем падать веселее, не правда ли?»

Ничто не помешает Горласу Видикасу свершить отмщение. Он будет в полном праве, выследив их, убив… и какая-то часть Резака не желает осуждать его за это.

Он думал так, проходя переулком к складу; но мысли вовсе не мешали ощущать предвкушение. Обнять друг друга, желание лихорадкой пылает на устах, в сердцах, в чреслах. Вот доказательство утверждений неких ученых, будто человек — это животное, умное, но все же животное. В людях не хватает места для мыслей, для разума. С первым объятием сама идея «последствий» истончается и улетает призраком. До следующего раза. Важен лишь миг.

Он не пытался изменить внешность, скрыть цель пути; он отлично знал, что жители ближайших домов следят за ним, и в глазах блестят зависть, негодование и насмешка (в равных дозах). Так же они несколько мгновений назад следили за Чаллисой, хотя при ее виде похоть, скорее всего, поборола все прочие эмоции. Нет, они ведут себя нагло, и это добавляет эротизма.

Разгорячившись, он не сразу отыскал ключ от двери конторы. Войдя, сразу ощутил запах ее духов в пыльном воздухе. Дальше, через контору и извилистые коридоры складов, на ступени деревянной лесенки, ведущей на чердак…

Она, должно быть, услышала шаги, потому что уже стояла в проеме двери.

Что-то в ее глазах остановило его.

— Ты должен меня спасти.

— Что случилось?

— Обещай, что спасешь, любимый. Прошу!

Он с трудом сделал шаг. — Конечно. Обещаю…

— Он знает.

Жар желания испарился. Он ощутил холод в кишках.

Чаллиса подошла поближе; на ее лице было какое-то сложное выражение… когда он расшифровал его, холод превратился в лед. «Она… возбуждена».

— Он убьет тебя. И меня. Он нас обоих убьет, Крокус!

— И это его право…

В глазах вдруг вспыхнул ужас. Она не сразу смогла отвести взгляд. — Может, у тебя нет проблем с умиранием, — прошипела она, возвращаясь к постели, и снова повернулась к нему лицом. — Но у меня есть!

— И чего ты хочешь от меня?

— Ты сам знаешь, что делать.

— Что мы ДОЛЖНЫ сделать, — ответил он, — так это скрыться. Бери что сумеешь — и в бега. Найдем другой город…

— Нет, я не хочу оставлять всё! Мне нравится моя жизнь, Крокус!

— День или два назад, Чаллиса, ты лежала у меня в объятиях и мечтала о бегстве…

— Обычные мечты … не реальность. То есть мечта была не реальной, не жизненной… просто глупостью. Ты не можешь упрекать меня каждым словом, вырвавшимся после… соединения. Это старые грезы прорвались. Крокус, мы в беде. Нам нужно что-то сделать — и немедленно!

«Старые грезы прорвались, Чаллиса? Но ты так часто говорила, что любишь меня…»

— Он меня убьет, — прошептала женщина.

— Не похоже на того Горласа, которого ты описывала.

Она села на кровать. — Он встретил меня. Вчера.

— Но ты не рассказала…

Она качала головой: — Казалось, да, казалось, это обычные игры. Он сказал, что желает знать всё о тебе, и я обещала рассказать, когда он вернется… сейчас он на шахтах. А потом, потом, идя сюда… о боги, я вдруг поняла! Ты сам не видишь? Он расспрашивал о человеке, которого решил убить!

— Итак, он решил убить меня. Как насчет тебя, Чаллиса?

Она оскалила зубы в гримасе столь зверской, столь грубой, что Резака затрясло. — Я же сказала, что поняла. Сперва тебя. Потом он вернется ко мне и расскажет, что сделал с тобой. Во всех подробностях. Каждое слово станет проворачивать как нож — пока не достанет настоящий нож. И перережет горло. — Он подняла голову. — Ты этого ждешь? Моя смерть не важна тебе, Крокус?

— Он тебя не…

— Ты его не знаешь!

— Похоже, ты сама не знаешь. — Выдержав яростный взгляд, он добавил: — Слушай. Готов представить, что он получит удовлетворение, убивая меня. Еще больше удовольствия, рассказывая тебя об убийстве. Так? Мы согласны?

Она кивнула, резко и натянуто.

— Но, убив тебя, что он получит? Ничего. Нет, он захочет, чтобы ты сделала это снова. С кем-нибудь еще. Снова и снова, и каждый раз он будет развлекаться, убивая любовника и рассказывая тебе. Он не желает, чтобы все кончилось. Это же дуэлянт, привыкший убивать врагов. Он получит право на законном основании убивать дорогих тебе людей, Чаллиса. Он выигрывает, ты выигрываешь…

— Как ты посмел сказать: я выигрываю?!

— Потому что, — закончил он, — вам обоим не скучно.

Она уставилась на него так, будто он только что распахнул некую спрятанную глубоко в ее душе дверь. Но тут же опомнилась. — Не хочу, чтобы ты умер, Крокус. Резак — я забыла. Ты теперь Резак. Опасное имя. Имя ассасина. Осторожно, или кто-нибудь подумает, что это не просто имя.

— Так что же, Чаллиса? Ты не хочешь, чтобы я умер? Но ведь я человек, достойный своего имени? Скажи прямо, на что ты намекаешь?

— Но я люблю тебя!

Опять это слово. Для нее оно, вероятно, означает нечто иное, чем для него — хотя он сам не знает, что оно означает для него. Резак сделал шаг в сторону, как будто пытался обойти кровать вдоль стены; затем замер и вцепился руками в волосы. — Ты все это время вела меня к нужному моменту?

— Что?

Он потряс головой: — Думал вслух. Не обращай внимания.

— Я хочу такую жизнь, как сейчас, только без него. Хочу тебя вместо него. Вот чего мне хочется.

«Что сказал бы в такой ситуации Муриллио? Ну, я же не Муриллио.

И все же…

Он бы в мгновение ока выскочил в окно. Вызов нежеланному супругу! Дыханье Худа!» Он поглядел на нее. — Ты этого хочешь?

— Я уже все сказала!

— Но я все не так понял. Я думал… да ладно!

— Ты должен это сделать. Ради меня. Ради нас.

— Он в шахтах за городом? И долго еще пробудет?

— Минимум два дня. Можешь съездить туда.

Она вдруг оказалась перед ним, обняла руками лицо, прижалась всем телом. Он смотрел в расширенные зрачки.

«Возбуждение.

Я привык думать… ее взгляд, ее взгляд… я-то думал…»

— Любимый, — прошептала она. — Нужно это сделать. Ты же сам понимаешь. Правда?

«И так было с самого начала. Она вела к этому моменту. Она овладела мной… или я все не так понял?» — Чаллиса…

Но уста уже прильнули к устам. Она проглотила все слова, и стало не о чем говорить.

Вернемся назад. Муриллио все еще лежит в пыли, толпа веселится в яме. День клонится к закату, а молодой Веназ собирает свою банду, чтобы обыскать так называемый Уступчатый тоннель.

Мало что можно рассказать об этом Веназе. Но отдадим дань и ему. Его продал в шахту отчим — Ма была такой пьяной, что едва ли подняла голову, когда пришли скупщики и зазвякали монеты. Если она что-то и слышала, то подумала лишь о близости времени, когда он сможет купить новую бутылку, не более того. Это было четыре года назад.

Поняв, что его не любят даже те, кто его породил, ребенок получает самую жестокую рану. Рана эта не закрывается никогда, вокруг очей разума нарастают рубцовые ткани; весь мир вокруг сироты искажается, он видит то, чего не видят другие, но ослеплен постоянным недоверием к чувствам души. Таков и Веназ, но понять — не значит простить. Оставим же его.

Свора Веназа состоит из ребят чуть младше его. Они дерутся друг с дружкой за лучшее место при «кормильце»; каждый мерзок и наедине с собой, и в группе. Они — просто вариации самого Веназа, хотя внешне и отличаются. Они будут делать всё, что он прикажет… пока он не ошибется, не споткнется. Вот тогда они сомкнутся над ним, словно голодные волки.

Веназ ободрился и осмелел, он радовался тому, какой оборот приняли события. Большой Человек желает Харлло. И не для того, чтобы погладить по головке. Нет, сегодня снова прольется кровь, и Веназ этому поможет; он даже может оказаться тем, кто прольет кровь — по кивку Большого Человека, не медля. Может быть, Большой Человек заметит, как хорош Веназ. Может, даже возьмет в свое хозяйство. Благородным нужны люди вроде Веназа, чтобы делать грязную работу, тайную работу.

Они вошли в пологое устье тоннеля. Трое взрослых пытались починить ось телеги; заслышав Веназа, они подняли головы.

— Где Бейниск?

— В новой жиле, — сказал один из них. — У него опять проблемы?

— А кроты с ним? — Так приятно быть важным — теперь можно не отвечать на вопросы старших!

Взрослые пожимали плечами.

Веназ оскалился: — Он взял кротов?

Говоривший не спеша разогнулся. Тяжелая пощечина застала Веназа врасплох; он пошатнулся, кто-то схватил его за шкирку и швырнул на острые камни. Мужчина навис над ним.

— Следи за языком.

Веназ сел, сверкая глазами: — Ты не слышал, что случилось? Там, на гребне?

Другой мужчина хмыкнул: — Ну, мы что-то слышали.

— Дуэль — Большой Человек кого-то убил!

— И что?

— И он послал за Харлло! А я шел за ним а ты меня задержал и когда он услышит…

Дальше он продолжить не смог: нанесший удар мужчина сдавил горло Веназа, поднял на ноги. — Ничего он не услышит, Веназ. Знаешь, нам насрать на Видикаса и его сраные дуэли. Убил какого-то беднягу, ради чего? Ради нашего удовольствия?

— Он посинел, Хейд. Лучше ослабить хватку.

Веназ захрипел: в грудь с болью ворвался воздух.

— Пойми, парень, — продолжал Хейд. — Видикас владеет нами. Мы для него куски мяса, верно? Думаешь, зачем он позвал одного из нас? Правильно: чтобы сожрать и косточки выплюнуть. Думаешь, это чертовски хорошая идея? Уйди с глаз моих, Веназ, и помни — я тебя не позабуду.

Свора столпилась подле. Лица у ребят были бледными, но некоторые уже зыркали глазами, прикидывая: не пора ли сместить Веназа?

Трое рабочих вернулись к телеге. Веназ, вернув нормальный цвет лицу, отряхнулся и на одеревенелых ногах двинулся в тоннель. Свора пошла за ним.

Едва все оказались в прохладном полумраке, Веназ развернулся: — Это были Хейд, Фаво и Дула, так? Запомните их имена. Они теперь в моем списке, все трое. В моем списке.

Головы закивали.

Те, что рассчитывали шансы, поняли — момент упущен. Они слишком медлили. Веназ умеет оправляться, причем до ужаса быстро. Они повторили себе, как уже не раз: он занимает высшее место по праву.

Харлло сидел у жилы, самим пустым желудком чуя — это черное серебро, это серебро, хотя откуда ему взяться тут, где они добывают лишь медь в верхних пластах и железо внизу? Но серебро так прекрасно! Лучше золота, лучше всего на свете.

Погодите, он скажет Бейниску, а Бейниск скажет бригадиру! Они станут героями. Может быть, им даже дадут лишнюю порцию похлебки или чарку разбавленного вина!

Трещина была узкой и тесной — кротам придется работать неделями, прежде чем она сможет вместить шахтеров. Похоже, Харлло еще сумеет ощутить серебро — много серебра, день за днем.

И все беды отступят, пропадут — он знал, что так…

— Харлло!

Голос прозвучал откуда-то из-за пяток. Харлло вспомнил, что висит вниз головой и что это опасно. Он мог потерять сознание, и никто даже не заметил бы. — Я в порядке, Бейниск! Я нашел…

— Харлло! Давай сюда, скорее!

Мальчик содрогнулся. Глосс Бейниска звучит неправильно. Он звучит… страхом.

«Но это же не надолго, а? Серебро…»

— БЫСТРЕЕ!

Движение назад всегда трудно. Он отталкивался руками, извивался и упирался пальцами ног в твердый камень. Затем согнул ноги, подтягиваясь. Это было больно, хотя икры именно на такой случай были обмотаны ремнями. Подобно гусенице, сгибаясь и растягиваясь, он пядь за пядью выползал из трещины.

Затем руки ухватились за стопы и грубо вытянули его.

Харлло закричал, когда подбородок ударился о выступ и содралась кожа. — Бейниск! Зачем…

Тут он выпал из трещины и шлепнулся наземь. Руки отпустили лодыжки и схватили его за предплечья, поднимая на ноги.

— Бейниск…

— Тс! Новости пришли — кто-то тебя искал — из города!

— Что?

— Видикас убил его — была дуэль — и теперь он хочет, чтобы тебя привели. Это плохо! Думаю, он и тебя убить решил!

Но этого было слишком много, все сразу… кто-то приходил… кто? Грантл! И Видикас… убил его. «Нет. Он не смог бы — не мог…»- Кто это был? — спросил он вслух.

— Не знаю. Слушай, надо бежать, вдвоем. Харлло — ты меня понимаешь?

— Но как мы…

— Уйдем глубоко, в Сундук.

— Там опасно.

— Там большие трещины — некоторые ведут наружу, к озеру. Выйдем и побежим вдоль берега, до города!

Они перешептывались, поэтому легко расслышали донесшиеся из главного прохода крики.

— Веназ. Это вроде его придурки. Идем, Харлло, надо уйти сейчас же!

Они двинулись, захватив фонари; Бейниск взял моток веревки. Миновали свежие штреки, в которых никого не было — появился дурной воздух, да и вода прибывала. Через пятьдесят шагов они оказались по лодыжки в ледяной воде; капли текли по стенам, падали со свода. Чем дальше они заходили, тем больше видели трещин — всюду, по бокам, сверху, снизу — доказательство, что они уже в Сундуке, под огромной, скользящей к озеру каменной плитой. Шла молва, что до обрушения остались считанные дни.

Проход спускался неровными ступенями, и вода уже дошла Харлло до бедер. Ноги онемели. Оба мальчишки тяжело дышали.

— Бейниск… а мы выберемся?

— Выберемся. Тут не так уж глубоко, клянусь.

— Почему… почему ты так делаешь? Нужно было просто сдать меня…

Бейниск ответил не сразу. — Я хочу его увидеть, Харлло.

— Увидеть кого?

— Город.

— Город…

Что-то изменилось сзади. Еще далеко, но все ближе…

— Веназ! Они идут следом. Харлло, поспешим.

Вода залила бедра Харлло. Было трудно передвигать ноги. Он начал спотыкаться. Дважды чуть не выронил фонарь. Отчаянные вздохи эхом отражались от стен, от покрытой мелкими волнами воды.

— Бейниск, не могу…

— Брось свет, держись за рубаху. Я тебя потащу. Не отпускай!

Харлло со вздохом позволил фонарю утонуть. Резкое шипение, треск. Он отпустил ручку и светильник канул в черноту. Харлло схватился за рваную рубашку Бейниска.

Они продвигались. Харлло волочился за Бейниском, чувствуя, что ног ниже бедер как бы нет. Его охватывало странное расслабление, холод пропадал. Бейниск сам оказался по грудь в воде; он всхлипывал и пытался удержать фонарь в сухости.

Они остановились.

— Тоннель еще понижается, — сказал Бейниск.

— Всехоршо, Бейни. Мыможмпоплавать…

— Нет, останься на той полке. Я нырну. Клянусь, я ненадолго. — Он поставил фонарь на узкий выступ. Погрузился и пропал из вида.

Харлло был один. Не лучше ли бросить все, расслабиться. Веназ идет, он скоро будет. И все кончится. Вода теперь теплая… есть лишь один способ сбежать. Бейниск уже его выбрал. Нырни, исчезни…

Он знал, что его никто не ждет. Ни мама, никто вообще. А тот, кто его искал… что же, тот человек за это умер. Неправильно. Никто не должен умирать ради Харлло, ни Грантл, ни Бейниск, никто. Итак, хватит — он сможет…

Пена на воде, плеск, вздохи и пыхтение. Ледяная рука ухватила Харлло. — Я проплыл! Харлло — тоннель на той стороне идет кверху!

— Не могу…

— Должен! Город, Харлло! Ты должен мне его показать. Я заблужусь. Ты мне нужен, Харлло. Ты мне нужен.

— Хорошо, но… — Он хотел рассказать Бейниску правду. Насчет города. Что там вовсе не придуманный им рай. Там люди голодают. Там люди делают друг дружке плохое. Но нет, потом. Не годится начинать такой рассказ сейчас. — Хорошо, Бейниск.

Они оставили фонарь. Бейниск распустил часть веревки, обвязав Харлло за поясницу, подергал узел онемелыми руками: — Вдохни несколько раз. И потом еще раз, как сможешь глубоко.

Прыжок в холодную воду мигом лишил мальчика ориентации. Обернутая вокруг пояса веревка тянула вперед, в течение. Он открыл глаза и задрожал от касания холода. Мимо проносились непонятные полосы — то ли камни стен, то ли призраки. Или это в глазах? Вначале он пытался помогать Бейниску, молотя руками и ногами, но вскоре затих.

Или старший вытащит его, или нет. Хорошо и так и так.

Разум начал блуждать, ему хотелось сделать вдох — он больше не может… В легких огонь. Вода холодна, она достаточно холодна, чтобы погасить огонь. Навеки. Да, она сможет.

Холод впился в правую руку. «Что?» Голова поднялась над водой. Он вдохнул полной грудью.

Тьма, шум и рокот бегущей воды, она пытается забрать его назад, утянуть вниз. Но Бейниск тянет его за собой, становится все мельче. Тоннель расширился. Черный мокрый потолок вроде бы опустился, походя на скрюченный позвоночник. Харлло смотрел вверх, удивляясь, что вообще может что-то видеть.

Наконец его опустили на битые камни.

Мальчишки отдыхали, лежа бок о бок.

Вскоре начались судороги. Харлло словно завладел бешеный демон, дух, исполненный злобной радости. Зубы неудержимо клацали.

Бейниск навалился на него. Сказал, сам лязгая зубами: — Веназ не остановится. Он видел фонарь. Он поймет. Нужно идти, Харлло. Есть лишь один способ согреться, способ выйти наружу.

Но встать было слишком трудно. Ноги все еще не работали как следует. Бейниску пришлось ему помогать. Харлло тяжело навалился на старшего, и они зашагали вверх по усыпанному щебнем пути.

Харлло казалось, что они идут вечно. Вокруг был слабый свет. Иногда пол тоннеля опускался, чтобы затем подняться снова. В ногах билась тупая боль, но Харлло радовался ей — возвращается жизнь, полная упрямого огня, и он снова хочет жить. Сейчас это важнее всего.

— Глянь! — прохрипел Бейниск. — Харлло, гляди!

Фосфоресцирующая плесень обжила стены, и в слабом свете смог различить мусор под ногами. Битые горшки. Кусочки обожженных костей.

— Выходим. В какую-то пещеру. Гадробийцы хоронят в них предков. Пещера смотрит на озеро. Мы почти пришли.

Но они оказались на краю утеса.

И молча замерли.

Большая секция камня провалилась, оставив зияющий разрыв. Дно провала погружено во тьму, и оттуда порывами дует теплый ветер. Напротив, шагах в десяти или еще больше, видно продолжение прохода.

— Мы спустимся, — заявил Бейниск, разматывая веревку и делая узел на конце. — Потом влезем. Я смогу, вот увидишь.

— А если веревка слишком короткая? Не вижу дна, Бейниск.

— Найдем за что цепляться. — Он сделал петлю на другом конце и поместил на выступ камня. — Я дерну, веревка свалится, и мы сможем забраться на другую сторону. Ну, ты первый. — Он сбросил веревку с края. Было слышно, что она размоталась полностью. Бейниск хмыкнул: — Как я сказал, найдем за что цепляться.

Харлло встал над краем, держа мокрую веревку — она чуть не выскользнула из рук, но он понимал: случись так, ему конец, и сжал ее еще крепче. Ноги скользили, отыскивали крошечные уступы на лике скалы. Он медленно спускался.

Когда он был на три роста внизу, Бейниск полез следом. Веревка принялась непредсказуемо раскачиваться, и ноги Харлло раз за разом теряли опору; руки сильно дергало.

— Бейниск! — прошипел он. — Погоди! Дай мне пролезть дальше… ты меня сбросишь…

— Ладно. Лезь.

Харлло снова нашел опору и продолжил спуск. Он больше не ощущал рывков и качания. Веревка становилась более мокрой, что означало: он близок к самому низу, ведь вода уже успела стечь. Вскоре он нашел мокрый узел. И впал в панику: найти опору для ног было невозможно — скала шла почти вертикально.

— Бейниск! Я на узле! — Он изогнул шею, поглядел вниз. Чернота. Полная, бездонная. — Бейниск! Где ты?

Бейниск не двигался с момента первой просьбы Харлло. Меньше всего ему хотелось сбросить мальчика. Только не после такого пути. А еще, скажем правду, он испытывал растущий страх. Стена слишком гладкая — никаких трещин, только неглубокие извилины в камне. Им не спуститься дальше веревки. Ему не на что будет встать, чтобы сдернуть петлю.

Он понял: они в беде.

Расслышав последний крик Харлло — мальчик дополз до узла — Бейниск приготовился к спуску.

И тут веревку сильно потянули сверху.

Он поднял голову. Смутные лица, руки тянутся к веревке. Веназ — о да, это он там ухмыляется.

— Поймал, — прошипел он тихо, но злобно. — Поймал обоих, Бейниск.

Веревка дернулась кверху.

Бейниск вытащил нож. Поднял руку, чтобы перерезать веревку… и заколебался, глядя в лицо Веназа.

Похоже, его лицо было таким же пару лет назад. Ему так хотелось власти, хотелось править кротами. Ну, теперь их получит Веназ. Он получит всё. Бейниск поднес нож к веревке — над самой головой. И полоснул.

Зарывайтесь пятками в землю, но это не поможет. Мы должны повернуться к настоящему. Ибо все следует понять, ибо каждая грань должна хоть единожды сверкнуть на солнце. Недавно округлый человек просил прощения. Сейчас он просит доверия. Рука его верна, хотя и дрожит. Доверьтесь.

Бард сидит напротив историка. За ближайшим столиком «К’рул-бара» Дымка следит за Сцилларой, а та пускает змейки дыма из трубки. В этом взгляде сквозит нечто жадное, но то и дело в глазах отражается борьба — женщина думает о другой женщине, той, что лежит наверху в коме. Да, она думает о ней. Дымка взяла за обычай спать подле кровати Хватки, она делает все, чтобы пробудить уснувшие чувства возлюбленной. Но все напрасно. Душа Хватки потеряна, бродит далеко от холодной, вялой плоти.

Дымка уже ненавидит себя, ибо ощутила: ее собственная душа готовится уйти на поиск новой жизни, нового тела, которое можно исследовать и ласкать, новых губ, прижатых к ее губам.

Но это же глупо. Приязнь Сциллары носит случайный характер. Эта женщина предпочитает мужские ласки, даже грубые. И, сказать по правде, сама Дымка не раз уже раскладывала подобный пасьянс. Так почему пробудилась похоть? Почему она так дика, так алчна?

Потеря, милочка. Потеря похожа на стрекало, на бич, подгоняющий нас к поискам объятий, экстаза, сладкой сдачи в плен, даже к заманчивому саморазрушению. Срезанный стебель с бутоном отдает все силы посмертному цветению, славному самораскрытию. «Цветок бросает вызов», как говорит старинная поэма Тисте Анди. Жизнь бежит от смерти. Она не может сдержать себя. «Жизнь бежит», как говорит эпиграф к сочинению круглого человека, посвященного поэтической краткости.

Скользните в разум Дымки, уютно расположившись за веками, и смотрите ее глазами. Если посмеете.

Или попробуйте Дергунчика, разложившего на стойке бара семь арбалетов, двенадцать упаковок с болтами к ним (всего сто двадцать штук), шесть коротких мечей, три метательных топора фаларийской работы, широкий меч из Генабариса, оттуда же щит, две местных рапиры с причудливыми гардами — они так затейливо сплелись, что отставной сержант все утро провел за попытками их разъединить, причем безуспешными попытками. Да, еще небольшой ранец с тремя жульками. Теперь он решает, что взять с собой.

Но ведь предстоящая им миссия должна носить мирный характер, так что разумнее будет взять обычный свой меч в «ленте миролюбия». Все как всегда. Однако же там, снаружи, ассасины, мечтающие надеть голову Дергунчика на острие кинжала, так что… обычное ведение дел может оказаться самоубийственной ошибкой. Поэтому он решает надеть по меньшей мере два коротких меча, набросить на левое плечо пару арбалетов, взять генабарийский меч в правую руку и сдвоенные рапиры в левую, на каждое бедро прицепить по колчану, к поясу привязать жулек, а топор взять в зубы… нет, это смешно, он себе челюсть сломает. Может, лучше еще один меч, но тогда он может язык порезать, как только попытается что-то сказать, а ведь ясно, что что-то когда-то сказать придется, так?

А если повесить ножны для всех шести коротких мечей на пояс, получится юбка из мечей, что вовсе не так уж плохо. Но тогда где будут жульки? Один удар «яблоком» рукояти, и он взлетает в облаке оторванных усов и ломаного оружия. И арбалеты… ему нужно будет зарядить все, но не позволить случайно сработать ни одному крючку, если не желает в ближайшей стычке прошпиговать друзей.

А если…

Что если? Может, вернемся к Дымке? Плоть к плоти, тяжесть полных грудей в ладонях, колено толкается в сжатые бедра, пот, смешение ароматических масел, нежные губы стараются соединиться, язычок танцует, жадный до…

— Я не смогу надеть всё!

Сциллара подняла голову: — Неужто, Дергун? Разве Дымка не сказала тебе уже звон назад?

— Кто? Что? Откуда ей знать?

На эту непроизвольную насмешку Дымка ответила лишь поднятием бровей и подмигиванием Сцилларе.

Сциллара улыбнулась в ответ — и снова впилась в трубку.

Дымка глянула на барда. — Мы уже в безопасности, сам знаешь, — сказала она Дергунчику.

Выпучив глаза, тот недоверчиво уставился на нее: — Ты веришь слову треклятого менестреля? Откуда ему знать?

— Ты вот спрашиваешь, откуда кому знать, хотя не слушаешь объяснений, откуда кто и что знает.