Госэкзамен Панфилов Василий

Глава 16

– Империя Российская ещё не вступила в Войну, которой суждено стать Великой, – стоя на парапете набережной, надрывался перед толпой провожающих Марков[118], - но авангард лучших сынов Отечества уже выступил походным маршем…

… и почти тут же, перебивая оратора, зазвучала бессмертная музыка Преображенского полка[119], и по брусчатке Петербургской мостовой в парадном строю пошли добровольцы. Ах, как они шли…

– лихо выводил пожилой оперный тенор, для антуража одетый в солдатскую гимнастёрку, и хор браво подхватывал:

… и пусть уже более полувека под эту музыку звучали иные слова[121], но что с того?! Немногие знали, что причиной этому стала вполне здравая предосторожность и…

… некоторый переизбыток критики Государя, пробивающейся через плотно сжатые тиски цензуры. Известный своей скромностью, император почти безвылазно жил в Петергофе, на яхте «Штандарт» или в Ялтинском своём имении, не часто показываясь на публике. Злые языки дразнили его за затворничество «Царскосельским сусликом», и намекали, что причина затворничества отнюдь не скромность, а самая обыкновенная трусость…

Ложь! Ложь и клевета, за которую понесли заслуженное наказание многие сотни злословщиков и пасквилистов! Однако нужно понимать нынешние тенденции к оговору Государя Императора, и по возможности не давать повода для наветов.

Ну в самом деле… «На сраженья, на победы, нас всегда сам Царь ведёт!» несколько…

… нет, не устарело, но стоит ли объяснять быдлу, что такое историческая преемственность, читая лекции по истории и объясняя, что такое аллюзии и метафоры? Потому – так!

– выводил оперный певец, несколько академично скругляя слова, а добровольцы шли мимо с наивозможнейше одухотворённым видом, в такт открывая рты.

… впрочем, были и другие соображения выбрать старый вариант песни, и не сказать, что вовсе уж притянутые. История, как известно, движется по спирали, и слова по нынешним временам звучат вполне актуально!

– Экие молодцы! – всё приговаривал нестарый ещё, но несколько кургузенький и какой-то поблёклый низенький господин, с солидным, не по росту, выпирающим вперёд животом пупочкой. Притоптывая на месте в новёхоньких галошах, он, очевидно, некоторым образом маршировал вместе с добровольцами по брусчатке, представляя себя на их месте. И не он один!

Настроение в хмельной толпе царили самые воинственные, и пожалуй, несколько даже бравурные. Пару лет назад с ничуть не меньшим энтузиазмом провожали добровольцев, отправляющихся на Англо-Бурскую войну, искренне желая бурам победы, а ныне… Впрочем, для обывателей это нормально.

Человек наблюдательный мог бы заметить некоторые отличия в проводах добровольцев тогда, и сейчас. Тогда – добровольцев провожал, казалось, весь народ, воспринимая Англо-Бурскую едва ли не как отражение собственной Отечественной[122].

Сбегали с уроков гимназисты, восхищёнными глазами смотрели на Героев юные барышни, крестили им спины старухи-крестьянки, причудой судьбы оказавшиеся в столице. А песни?! Вся страна пела! И Божечки… какие-то были песни!

А теперь… нет, поют, но как-то…

Преображенский марш тем временем закончился, и в толпе завели «Боже, царя храни…», широко разевая бородатые рты.

… скушно. Да и личности провожающих – совсем даже иные! Всё больше из Союза Русского Народа и сочувствующих, притом если судить по оным личностям о народе… Право слово, оторопь возьмёт!

Вот где простор для Ломброзо! Лица… впрочем, что лица? Говорят, глаза зеркало души, а там…

… пустота. Впрочем, у некоторых в глазах видно отражение чужого света… за неимением собственного.

Вот как можно радоваться ещё не случившейся войне? Войне, которую уже называют Великой, предвещая гибель сотен тысяч соотечественников и великие страдания всему народу. А оказывается, можно…

Энтузиазму добровольцев ничуть не мешал знаменитый Петербуржский дождь, мелким просом сыплющийся со всех сторон разом. От него не слишком-то спасали ни поднятые воротники, ни зонты. Лишь громче звучали голоса, да наливался силой хмельной дух, витающий над толпой.

Добровольцы уже прошли маршем, и сейчас стояли в парадном строю под водяной крупкой, слушая вместе со всеми речи в свою честь. Они уже назначены героями и лучшими сынами Отечества, и многие из них…

… верят. Да и как не верить-то?!

Офицеры и приравненные к ним – отдельно, нижние чины – отдельно. Он тоже – в отпуске… как бы. Но кресты обещаны – всем! Заранее.

Выступают видные черносотенные монархисты, священнослужители, отставные генералы, представители купечества. Соль Земли Русской! Речи, речи, речи… Говорят много и охотно. Для волонтёров, для народа, для союзников…

… а вот и они! Везде видны представители Британии, Японской и Османской Империй. Последнее – непривычно и приводит в смущение рядовых представителей Союза Русского Народа. Противник, можно сказать, исторический… и нате! Союзничаем!

Публика попроще ворчала, не слишком привечая старинных неприятелей. Да и на новоявленных узкоглазых союзничков…

… косились! Особенно мальчишки. Право слово, поветрие какое-то!

Интеллигенция… да-да, среди Союза Русского Народа встречались и люди вполне образованные, да-с… Так вот, интеллигенция некоторым образом выказывала оптимизм по части новых союзников.

Старые-то, они насквозь известны… в том числе и умением переворачивать любую ситуацию в свою пользу. Европейцы!

Османы и японцы казались интеллигенции из Союза Русского Народа попроще, да и как иначе-то?! Известно дело, турки. Азия-с! Должны же понимать своё место?!

Да и японцы… ну право слово! Маленькие, косоглазенькие, старательные… а офицеры, служащие во Владивостоке и Порт-Артуре, весьма лестно отзываются об услужливости и расторопности японской прислуги.

Возможная позиция Старших Братьев, муссируемая в прессе, нравилась некоторым образом даже тем, кто не слишком-то восторженно отзывался о грядущей Великой войне. Крови, конечно, будет много… рассуждали они, но ведь и куш какой! Худо ли, выйти на азиатские рынки и задружиться с османами?

… а что об этом думали сами японцы и османы, публику волновало мало. Должны же понимать своё место, верно ведь?!

Балтийское море встретило волонтёров неласково, ворочаясь голодным по весне медведем и каждодневно пробуя на прочность тяжёлыми волнами железные бока корабля. Люди совершенно измучались, особенно нижние чины и иже с ними, перевозимые в трюме вместе с лошадьми.

Один из нижних чинов, ефрейтор Ганушкин, во время качки исхитрился упасть, ударившись виском об угол, и скоропостижно испустил дух. Ещё несколько человек поломалось, не имея привычки передвижения по узким и крутым корабельным трапам, тем более во время качки.

Генерал-майор Гурко[123], командующий экспедицией как человек, вполне знакомый с будущим театром военных действий, хотя бы и на иной стороне конфликта, сделал унтерам весьма энергический выговор. Как уж там воспитывали унтера рядовых, добровольцы предпочитали не вникать.

Армейская общественность, ещё несколько лет назад не чуждая веяний либерализма, после известных событий стала смотреть на солдат как должно, а не с позиции чистоплюйствущей интеллигенции. «Дантистов» не то чтобы одобряли…

… но право слово, а унтера на что?! Не перед строем лупить по зубам кулаком в лайковой перчатке, а потихонечку, в углу казармы, руками унтеров и ефрейторов…

… ну ведь не понимают по другому! Рано, рано Государь Император крепостное право отменил!

В кают-компании господа офицеры живо обсуждали гражданские права и свободы простонародья, весьма решительно выводя – рано! Поторопились.

Поручик Урусов, известный вольнодумец, прикрыв глаза, процитировал Николая Семёновича Мордвинова[124]: «Человек одарен деятельностью, умом и свободною волей; но младенец не может пользоваться сими драгоценными дарами, законом можно дать людям гражданскую свободу, но нельзя дать уменья пользоваться ею. Поэтому и свободу следует давать не сразу, а постепенно, в виде награды трудолюбию и приобретаемому умом достатку: ибо сим только ознаменовывается всегда зрелость гражданская».

Однако же господа офицеры сочли это высказывание несколько либеральным, а Вольдемар, чутко уловив настроения общества, весьма к месту пришёлся с цитатой Карамзина: «Мне кажется, что для твердости бытия государственного безопаснее поработить людей, нежели дать им невовремя свободу, для которой надобно готовить человека исправлением нравственным».

Генерал Ромейко-Гурко весьма благосклонно отнёсся к высказыванию Вольдемара, хотя и не высказал своего благорасположения вслух. Позднее, в приватной беседе с Урусовым, молодой человек весьма изящно дал понять, что видит в том приятного и очень интересного собеседника, словесный поединок с которым доставляет истинное удовольствие.

Близ Борнхольма судно попало в изрядный шторм, и дабы не налететь на скалы, капитану пришлось направить ход в сторону германского берега. Второй помощник, уже сильно потом, за адмиральским чаем рассказывал, что силуэт немецкого эсминца был отчётливо виден сквозь штормовое ненастье, однако же обошлось.

Почему? А Бог весть… Может, причиной всё тот же шторм, а может – власти Германии не стали нарушать и без того хрупкий мир меж двумя странами, до времени давая повод для войны.

Несколько сот добровольцев на африканский театр военных действий – капля в море. Они не дадут британцам хоть сколько-нибудь значительного перевеса, а вот если судно интернируют, настроения в российском обществе могут измениться весьма существенно. Русский человек любит несправедливо обиженных, и в таком разе далёкая война на Африканском континенте из британской докуки[125] может стать для многих делом личным.

Господа офицеры начали было спорить по поводу нерешительности германцев, но тут в страшном расстройстве прибежал из трюма денщик мичмана Васильчикова. Во время шторма любимая кобыла князя, изабелловая[126] Искорка, сломала ногу.

Мичман плакал, не скрываясь, да и многие офицеры моргали подозрительно часто… такое горе! Искорку оставили в Мальмё, и князь очень трогательно с ней прощался, выделив ветеринару изрядную сумму, и выписав из родного имения людей, которые по приезду присмотрят за лечением, а позднее заберут кобылу домой.

Денщика списали на берег и отправили назад в полк с самыми нелестными характеристиками. Экий ведь мерзавец… недосмотрел! Сам хоть в лепёшку разбейся, а лошадь сбереги! Как иначе-то?

У каждого из офицеров есть если не лошадь в имении, так маменькин пудель, и представить, как по нерадению слуги, любимое животное, скажем, охромеет, они могли весьма живо…

… снова в кают-компании заговорили о ненужности и даже опасности свободы для низших классов, с нотками ностальгии вспоминая престарелых дворовых, по сию пору прислуживащих своим природным хозяевам. Преданны, услужливы, знают своё место и не мнят о себе лишнего!

А эти…

… ну право слово, изрядно деградировал народ без хозяйской руки! К слову, сию сентенцию никто из офицеров и не оспаривал.

Дорогу до берегов Британии коротали за игрой в карты и бильярд, и подчас на кону стояли весьма серьёзные суммы, превышающие годовое жалование большинства играющих. Порой в неторопливых разговорах во время игры затрагивали вопросы политики, но впрочем – весьма деликатно.

Политическая девственность русских офицеров давно стала притчей во языцех, и хотя после известных событий их несколько поднатаскали, прививая понимание настроений солдатской массы, большая часть служивого сословия отнеслась к этому весьма поверхностно, если не сказать – пренебрежительно.

Научились распознавать смутьянов и социалистов, выучили несколько хлёстких фраз, при помощи которых удобно обрывать агитаторов, и будет! Да и к чему? Значительная часть офицерства вовсе не пересекается с солдатской массой, не считая построений, муштры на плацу, да словесности в учебных батальонах.

Воспитание лежит на унтерах – бравых усачах с крепкими кулаками и заранее присмотренными местами городовых, швейцаров и дворников в богатых купеческих домах. Блага, будь то настоящие или будущие, они вполне отрабатывают!

Однако же есть в политике темы, обсуждать которые незазорно и самым рафинированным представителям офицерского корпуса, и разумеется, все они так или иначе связаны с армией. В меру, да-с… не переходя неких границ. И всё же!

Военные реформы в богоспасаемом Отечестве и Европах, всегда обсуждались аккуратно, и не все из них вызывали одобрение…

… не переходя дальше тихого ропота.

Отдельные пункты осторожно поругивали, если знали достоверно, что приняли их через голову Государя и иных высокопоставленных персон. Если же кому-то было вовсе уж невтерпёж обсудить некие пункты и подпункты, слова выбирались особенно тщательно. Что-то вроде…

«На приёме у графа N я случайно услышал разговор, который предназначался не мне… так что никаких имён, господа! Мне это не слишком интересно, Военному Министерству я вполне доверяю, ибо не зря они поставлены Государем на свои посты!

Услышал, да и вылетело напрочь из головы. Ах, господа, видели бы вы, как мы разошлись, играя в фанты!

… Мнение сих господ не выдерживает никакой критики! Но это в целом. Если же брать частности, некоторые показались мне заслуживающими внимания. А как вы считаете, господа?»

После чего следовал весьма аккуратный…

… вброс, и господа офицеры, буде они того желали, могли обсудить какой-то вопрос, не привлекая ретивого внимания жандармерии. Впрочем, господа в синих мундирах редко вмешивались в дела такого рода.

Обычно с лихвой хватало самоцензуры, да лёгкого намёка на недовольство старших офицеров и полковых товарищей. Более того, негласные рамки цензуры, установленные командирами полков и дивизий, значительно уже всех нормативов, имеющих не только законодательный, но и рекомендательный характер.

На подходе к Британии внезапно выяснилось, что судно причалит в Портсмуте, а не в Лондоне, и сие известие вызвало некоторый ропот среди офицеров. Добровольцы имели все основания ожидать радушного приёма, и если не торжественной встречи с оркестром, то как минимум – приязненного отношения. А тут такое…

Сгоряча было высказано немало лишнего, в том числе и о возвращении домой.

– Какого чорта, господа? – возмущался Николенька Вадбольский, натура весьма артистичная и холерическая, – Это откровенное неуважение к союзникам! Я бы даже сказал, что это хамство!

Иконописное, несколько даже девичье лицо выпускника Пажеского корпуса побелело от гнева, а тонкие брови, изгибаясь татарским луком, метали из синих глаз острейшие взоры. В эти минуты он был так хорош, что некоторые офицеры откровенно залюбовались молодым гвардейцем.

– Бросьте, поручик! – прервал его нервический монолог грубый капитан Алтуфьев, открывая подаренный сослуживцами золотой портсигар, украшенный сапфирами, – Не нам говорить о неуважении к союзникам… к сожалению.

Шум поднялся изрядный, но капитан, не отвечая никому, крепко затягивался пахитоской, с тоской глядя в приоткрытый иллюминатор. Среди господ офицеров нашлись и те, кто хотя бы отчасти разделял крик души Алтуфьева, хотя и не выражал свои мысли настолько откровенно.

Ситуация и впрямь щекотливая! Ранее Империя Российская союзническому долгу была верна даже себе во вред, отчего репутация Державы среди европейских стран была на высоте. А злые языки…

… пусть их! Они не понимают, что такое Большая Политика, воспринимая всё с позиции мелких людишек, не видящих грандиозного масштаба Государства.

Репутация государства-рыцаря, держащего Слово даже в ущерб своим интересам, не лукавя и не потворствуя низменным интересам простолюдинов, дорогого стоит! Вспоминая Век Екатерины, помнят завоевание Крыма, Чесму и Кагул, а не порабощённых крестьян, чей удел во все времена – служить смазкой для Механизма Истории!

Позиция несколько консервативная и даже замшелая, но всё ж таки по-своему уютная… Треск поленьев в огромном камине, бушующая за стенами замка метель, предстоящий пир с верными соратниками и друзьями, а после – весёлый выезд на охоту!

… или на умиротворение крестьян, поднявшихся на своих законных господ.

Тяжёлые, пусть и несколько заржавленные латы, выщербленные прадедовские мечи, истовая религиозность и разумеется – храбрость! А экономика, тонкости юриспруденции и прочее…

… право, господа, стоит ли сушить голову пустыми вещами?

Не слишком обращая внимания на быстротечность времени и изменчивую политическую моду, до поры можно несколько даже бравировать некоторой отсталостью родовых усадеб, называя это здоровым консерватизмом. Можно закрывать глаза на многое и усмешливо поджимать губы торгашеским ужимкам европейцев, памятуя о собственной незапятнанной рыцарской чести.

Пусть собственное имение многажды перезаложено… но что с того, когда есть Честь!? А долги… как-нибудь образуется – крестьян в крепость дадут или кусок железной дороги в кормление, не суть важно!

А потом – внезапно (!) выясняется, что долги – остались, крестьяне не хотят ни в крепость, ни служить смазкой Механизму Истории, а тут ещё и…

… бесчестье! Репутация государства-рыцаря рухнула, как и не было, и не осталось…

… ничего. Дворянину в такой ситуации остаётся только стреляться… а государству? Как в такой ситуации быть государству?!

Спорщиков успокоил генерал Гурко, не только как глава экспедиции, но и как человек, не чуждый политических интриг и даже некоторым образом пострадавший от них. Кто из честных людей в Российской Империи не знает ныне его истории?!

По прошествии времени всем стало понятно, что недаром подлые интриганы старались оклевать преданнейшего слугу Государя! Останься Василий Иосифович на посту военного атташе в Претории, не возникло бы этого нелепого…

… мужицкого государства!

Офицеры экспедиции, зная это, относились к Василию Иосифовичу с глубочайшим уважением.

– Господа!

… и споры тотчас утихли. Хоть и негромок голос генерала, но услышали его в самых дальних уголках кают-компании.

– Право слово… – он замолк, и усмехнувшись, неторопливо достал портсигар, прикуривая в полной тишине. Слышно было, как колёсико зажигалки скрежетнуло о кремень, и как генерал подкуривает, всасывая воздух.

– Будто в кадетский корпус вернулся! – усмешливо продолжил Гурко, остановившись у бильярдного стола с папироской в руке, – Господа, я всё понимаю…. переход был тяжёл и все мы изрядно на взводе! Но не принять во внимание тот факт, что сейчас вообще-то идёт война…

Он покачал головой, и на лицах офицеров начало проступать понимание. В самом деле… Балтика никогда не бывает пустынной, и тевтоны вынуждены (!) были пропустить судно с добровольцами из Российской Империи. А здесь, в Северном море, они могли и отыграться!

Правда, в таком разе следовало бы разгружаться скорее в шотландском Абердине, нежели в Портсмуте, расположенном аккурат на середине Ла-Манша! Но эти моряки… кто знает, какими соображениями руководствовались эти водоплавающие?!

Несколько общих фраз, и господа офицеры, накрутив на них свои соображения, не то чтобы полностью удовлетворись, но всё ж таки успокоились. А воспалённое самолюбие…

… пусть его! Злее будут воевать!

– А всё-таки, господа, – наклонив лобастую голову, сказал капитан Алтуфьев, – мы – первые! Должно помнить, что мы – авангард Воинства Русского, и что за нами – Россия!

– Виват! – закричал восторженно Николенька Вадбольский, – За нами – Россия!

Глава 17

В конце марта, скопив достаточно сил, британцы начали наступление разом на Кимберли и Блумфонтейн, продавливая оборону массированным артиллерийским и пулемётным огнём, и разменивая людей на время. Воюют они напористо, умело и уверенно, в прошлое ушли красные мундиры, атаки в полный рост и привычка к штыковым схваткам.

На острие британского копья войска из Метрополии, разбавленные добровольцами из числа уроженцев Капской колонии. Они злы, высокомотивированы и не любят отступать. Очень много героизма, самопожертвования и всех тех вещей, которые любит патриотическая пресса и подростковая литература.

Британцы не знают недостатка в боеприпасах, медикаментах, оружии, алкоголе и чем бы то ни было ещё, вплоть до шоколада в пайках для рядовых. Вообще, воюют они с некоторым шиком, не отвлекаясь на строительство укреплений, наведение переправ и тому подобные вещи.

К каждому британскому полку и батальону прикреплены индусы и кафры – санитары, носильщики, землекопы и прочая, вплоть до слуг, получающих жалование от Военного министерства Британии. Обслуживающего персонала больше, чем собственно вояк, иногда в разы, и наверное, какая-то логика в этом есть. По крайней мере, в Колониях воюют именно так.

В ЮАС собственно кафрских частей очень мало, да и те сплошь в тылу, заняты на строительстве и ремонте дорог, да на прочих работах, не требующих квалификации. Немногочисленные ассимилировавшиеся цветные и бастеры воюют в обычных частях, на общих основаниях, что приводит в изумление недавних переселенцев из Европы.

Впрочем, ассимилировавшиеся цветные, если не обращать внимания на внешность, большие европейцы, чем сами европейцы. Люди это сплошь с некоторым положением в обществе – торговцы, квалифицированные рабочие, медики и мелкие чиновники[127].

Резким контрастом с британцами – колониальные части, где традиционна нехватка всего, кроме собственно оружия, но преимущественно стрелкового. Подготовка у сипаев посредственная, если не сказать больше, хотя встречаются и исключения, весьма для нас неприятные.

После нескольких ощутимых оплеух от индийских частей, буры стали более уважительно относиться к разведке и понимать разницу между обычными сипаями, набранными к тому же в сугубо «вегетарианских» провинциях Индостана, и скажем – сикхами. Последние не то чтобы поголовно блещут выучкой и отвагой, но индивидуальная подготовка у них традиционна недурна, да и в рукопашной сикхи – не лучший подарок.

Армия ЮАС, не привычная и не желающая воевать по лекалам «У короля много» огрызаясь, пятится назад, цепляясь за каждый клочок земли, но к сожалению…

… отходим мы слишком быстро.

С потерями британцы не считаются, но это утешает только отчасти. Да и большая часть британских погибших приходится на колониальные войска, а это не те потери, которые могут всерьёз огорчить островитян и порадовать буров.

В Африку завезли уже больше трёхсот тысяч сипаев, и сколько из них погибло, не знает никто, известно лишь, что счёт идёт на десятки тысяч. Кажется, сами британцы не слишком заморачиваются с подсчётами потерь в колониальных войсках, а в прессе, в том числе лондонской, всплывают порой дискуссии, что большие потери среди сипаев «благотворны».

Мне сия людоедская риторика кажется поразительной, а британцам и ничего, привычно. Дескать, нужно иногда утилизировать индийский человеческий материал для их же собственного блага. Вот сейчас утилизируется какая-то часть молодых энергичных мужчин, и в Индии некоторое время некому будет поднимать народ на безнадёжные бунты. А это, леди и джентльмены, куда больше крови…

Из-за специфической подготовки африканеров, не боящихся окружения и при малейшей возможности просачивающихся в британские тылы, подсчитать соотношение потерь невозможно. Потом, всё потом…

Говорят, что погибает не менее чем трое британцев за одного нашего, и один чёрт знает, сколько ещё индусов в привесок, но лично мне эти подсчёты кажутся излишне оптимистичными. Потому как умение буров стрелять и маскироваться выше всяких похвал, но нельзя пренебрегать фактором артиллерии и банального численного превосходства.

Там, где бои принимают хоть сколько-нибудь маневренный характер, один бур способен отправить на тот свет отделение, если не взвод британцев, прежде чем упокоиться с миром. Но при позиционных боях меткая стрельба и умение маскироваться не имеют особого преимущества. Что толку от умения попадать за триста ярдов в спичечный коробок, когда тебя расстреливает артиллерия с расстояния в полтора километра?!

Артиллерии и пулёмётов у нас хватает, а вот с патронами и снарядами ровно наоборот. Здесь сыграло разом несколько факторов – начиная от привычки генералитета рассматривать новую войну как продолжение старой, заканчивая промышленниками, которым показалось гораздо выгодней получить армейский контракт на поставку дорогих пулемётов, нежели относительно дешёвых патронов и снарядов.

Ситуация в итоге сложилась парадоксальная – пулёмёт имеется в хозяйстве едва ли не у каждого второго фермера, а у некоторых так даже полевые орудия! А вот патронов и снарядов – дикарей отогнать, да выдержать недолгую осаду кафров, пока соседи не придут на помощь.

В армии ситуация получше, но в общем-то схожая. Насыщенность оружием чрезвычайно велика, а с патронами и снарядами имеются проблемы, связанные в первую очередь с логистикой. На складах боеприпасы имеются, хотя и в не поражающих воображение количество, да и заводы перешли на трёхсменный график работы, так что настоящий снарядный голод нам в общем-то не грозит. Но…

… мудрецы из Фольксраада, отодвинув в своё время от армейских контрактов Бляйшмана и «Африканскую транспортную компанию», по сути, выстрелили в спину армии ЮАС. Предатели они, жадные до денег недоумки или прекраснодушные идеалисты, ошибшиеся в расчётах, не суть важно, результат – вон… трупы.

Сниман, как мог, исправил ситуацию, но ломать – не строить, так что… Зато снабжение Армии в руках добрых христиан!

Без шуток… это был один из важнейших аргументов при отставке Бляйшмана от должности главного интенданта, а «Африканской транспортной компании» – от армейских контрактов. Самое же интересное, что с началом военных действий и вскрывшимися логистическими проблемами, риторика изменилась мало.

Добрым христианам полагается больше молиться и радоваться, что логистика – в надёжных руках истинно верующих людей, настоящих буров с длинной родословной, вросшими корнями в африканский континент не позднее восемнадцатого века. А самое грустное, что для многих это – действительно аргумент…

Признавая определённые огрехи за новыми поставщиками (по чудесному совпадению – сплошь близкими родственниками радетелей из Фольксраада), добрые христиане поминают проблемы с иудеями, и то, сколько среди них было британских агентов. Аргументация оппонентов, что иудеи из Российской Империи имели (и имеют!) другие интересы и уже доказали свою лояльность ЮАС, отметается как несущественная. Дескать, это до поры… а в решающий момент ка-ак нанесут предательский удар в спину!

Подлые жиды, меж тем, воюют вполне лихо. Единственное, из-за жидоедских наклонностей немалой части бурского общества, они не так чтобы рвутся добровольцами в окопы. Русские, собственно, тоже…

В Африке, где делить нам оказалось ну совершенно нечего, былая неприязнь быстро ушла, а некая культурная общность осталась. Полагаю, пошло это от меня с дядей Фимой и одесской публики вообще, а приезжающие воспринимали это за норму.

Взаимопроникновение культур не то чтобы яркое и мощное, но именно что в сфере военных действий у наших народов оказался схожий менталитет. По крайней мере, в Африке.

Ашкеназы, будучи почти стопроцентно грамотными и имея (как правило) хоть сколько-нибудь приличное образование, весьма охотно записываются добровольцами, но не в армию «вообще», а преимущественно в технические войска. Без шуток, конкурс на телеграфистов и телефонистов – десятки человек на место!

Второй по популярности род войск у иудеев – осназ и всевозможные егерские группы. Никто, собственно, и не удивляется, ибо это только черносотенцы рисуют жидов уродливыми трусливыми ростовщиками, а на деле народ этот резкий, дерзкий (хуцпа!), и не брезгует тяжёлым физическим трудом.

Собственно, большая часть одесских грузчиков из жидов, а плечи там – дай Б-г иному цирковому борцу! Такие себе представители гонимого народа… своеобразные. О понятиях «шаббат» и «кошерность» они в общем-то знают, но трактуют весьма вольно, вплоть до полной кошерности сала, если на халяву и никто не видит!

А ребе, буде тот начнёт лезть с воспитанием, когда не просят, могут и того… поколотить. Ну при всём том – иудеи с самосознанием и чувством национальной гордости!

А сколько среди жидов активных членов самообороны и контрабандистов… Да и уголовников, чего уж греха таить! Убеждённость в избранности, она не всегда на пользу. Одни – идут служить людям, как Хавкин[128], а другие… по-разному.

В общем – людей, знающих, что делать по обе стороны мушки, среди жидов полнёхонько, да и умение ходить через границу, оно тоже как бы намекает на живость характера и умение таиться так, что куда там индейцам Фенимора Купера! Русские или австрийские пограничники умеют выслеживать и стрелять, и что характерно – не стесняются делать это на поражение.

У русских и иже с ними тоже всё непросто. Не знаю, как в Российской империи, а среди русских африканцев пехота не слишком популярна. Если человек хоть что-нибудь из себя представляет, то он прямо-таки жилы порвёт, но попытается попасть в егеря, те же телеграфисты и морскую пехоту.

К слову, это говорит о том, что люди не смерти пытаются избежать, ибо морская пехота формируется при Дурбане, а бои там (без учёта морской авиации, о которой никто почти не знает) ожидаются тяжелейшие. В артиллерии, даже в гаубичной, тоже не курорт, а вот поди ж ты… почётно!

Это скорее какой-то вывих сознания из расейского крестьянского прошлого. Пехота у многих ассоциируется с низшими сословиями, забитостью, шпицрутенами и прочими реалиями Государства Российского.

В пехоте ЮАС всё больше свежие иммигранты из Европы да сами буры. Тоже – вывих кальвинистского сознания с «не высовывайся». В офицеры у африканеров выбиваются всё больше те, кто состоялся в мирной жизни, а есть ли у человека таланты в военном деле, не суть важно.

И ладно бы юристы да инженера… Всё больше самые богатые фермеры в округе, всё достоинство которых в том, что они не промотали отцовские земли.

Ситуация меняется, но медленно. Благо, африканеры городские в корне отличаются от своих деревенских соплеменников, дельных людей среди очень много.

Отступаем, но настроение в армии злое, боевитое. Сдаваться никто не намерен, ибо в этот раз мы не одни, и это чувствуется.

Уж на что ничтожны силы Германской Империи в Намибии, но батальон под командованием капитана фон Леттова-Форбека[129] пересёк берег Оранжевой и резвится на коммуникациях противника. Силы у него невелики, всего-то пара сотен немецких унтеров и ефрейторов, и с тысячу туземцев.

Но! Все немцы – добровольцы именно что с африканским опытом, многие успели повоевать с британцами. В ЮАС у всех друзь, десятки боевых товарищей, да ещё и враг общий! Так что с профессионализмом и мотивацией всё на высоте.

Туземный состав тоже не прост, притом набран исключительно из уроженцев Капской колонии, по каким-то причинам вынужденным бежать из родных мест. Тоже – мотивированны… И хотя вояки из кафров, по мнению африканеров, это «эрзац эрзаца», но местность они знают, могут надеяться на помощь оставшихся в колонии родственников, и в конце концов – таскать поклажу!

В открытые бои Леттов-Форбек не лезет, но коммуникации режет только так, особое внимание уделяя железным дорогам. Впрочем, терзают меня смутные сомнения, и мнится, что первостепенная задача бравого дойча не помощь нам, а недопущение британцев на территорию Намибии.

По сути, он не столько помогает нам, сколько «выжигает» предполье на вражеской территории, ухитряясь относительно малыми силами решать задачу по нейтрализации противника. Для нас его помощь в общем-то тоже существенна, но не слишком.

Зона ответственности капитана Леттова-Форбека изрядно в стороне от основных боевых действий, и тянется от городишки Александер-Бей, расположившегося в болотистом устье реки Оранжевая на границе с Намибией, до крохотного посёлка Кеймус, расположившегося в засушливых землях. Транзит грузов в мирное время там совершенно ничтожный.

Впрочем… это я так, придираюсь. Леттов-Форбек ухитрился наглухо закупорить и без того ничтожную транспортную артерию, и два-три процента груза, которые армия Британии получает с запозданием, это человеческие жизни. Наши жизни.

Свою лепту вносят и матабеле Корнейчукова, хотя союзники из них…

Но грабят знатно, этого не отнять! Даже не слишком зверствуют в процессе. Вождям хватило ума понять, что белые люди не одобрят убийство белых женщин и детей.

Впрочем, британцы всё ж таки вынуждены считаться с зулусами, распыляя свои силы на охрану коммуникаций и поселений. Пусть даже на охрану оставляют индусов, но всё же, всё же… Это значит, что сейчас в боях стачиваются первоклассные британские полки! А потом?

Стратегия Британии понятна – захватить Кимберли и Блумфонтейн как узловые точки, и опираясь на них, закрепиться. Потом уже, подтянув тылы, в том числе и из Метрополии, развить наступление.

Это, собственно, и не скрывается. Дискуссии в британской прессе, допросы пленных, да и собственно логика происходящего не оставляют особого выбора. А мы…

… не успеваем. Как всегда. Тот случай, когда «гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить»[130].

Ситуацию с хромающей на обе ноги логистикой мы предусмотрели и отчасти подготовились, насколько это вообще возможно. Но…

… мы никак не могли предугадать, что наши планы спутает неразбериха у британцев!

Казалось бы, просчитано всё и вся, и написан очень красивый план военной компании, согласно которому наши войска, поупиравшись, должны начать отступление к Блумфонтейну и Кимберли. Но!

… а где вражеские аэропланы?

Вся наша стратегия базируется на уничтожениивражеской авиации, а после, когда британская армия впадёт в шоковое состояние, начать последовательно уничтожать вражеские тылы и коммуникации, артиллерию и так далее. А британцы не пришли… задерживаются, мать их Викторию!

Случились какие-то накладки, и в итоге вся британская авиация – ждёт нового командующего, с новой гениальной (а как иначе-то?!) стратегией. Мы тоже – ждём…

Потеря Блумфонтейна и Кимберли, случись вдруг такое, не ставит крест на наших планах, но очень… очень существенно их осложняет! Одно дело ловить войска противника на марше, растянувшиеся в горах и вельде, и другое – выбивать их из города, где наше преимущество в авиации не будет настолько значимым.

Сидя в тени под пологом штабной палатки, я обмахивался несвежей прессой и пытался делать вид, что играю сам с собой в шахматы. Получалось откровенно хреново, но – надо…

Во-первых – для подчинённых, которые должны видеть, что я спокоен, собран и деловит.

Во-вторых, если я не занимаю голову шахматами, туда проникают все самые затаённые и потаённые страхи. А бояться есть чего…

Стратегия военной компании более чем наполовину базируется на моих выкладках и обещании уничтожить ВВС Британии, по крайней мере – на африканском ТВД. А это давит… и не дай Бог узнать – как!

Расписанные на бумаге планы пока не нарушены, но ситуация УЖЕ пошла не по идеальному сценарию. Время пока терпит, но…

… это я умом понимаю, а сердце – давит!

А Мишка? Этот поц не нашёл ничего лучше, нежели возглавить аръергард войск ЮАС, пятящийся сейчас в сторону Блумфонтейна. Из вчерашней почты знаю, что брат ранен, дважды поднимал войска в штыковую, и вообще – настоящий герой, о котором говорят не иначе как с придыханием.

А я очень… очень сильно боюсь того, что его короткая жизнь закончится вот так – героически красиво и скоротечно. Мне не памятник нужен, и не гордость за брата, попавшего в учебники истории и стоящего бронзой на площадях, а живой человек!

Волнуюсь за Эсфирь… В бои она не лезет, но в Дурбане активизировалась британская агентура, а эта публика не страдает избытком морали, и может… очень многое может. Да и Эсфирь, равно как и Наденька – не сестрички милосердные, а люди, самым непосредственным образом причастные к играм разведок. Надеюсь, этот факт не просочился пока наружу, но… всё равно боюсь.

А Владимир Алексеевич? Они с дядей Фимой, то бишь маркграфом Бляйшманом, возглавляют сейчас оборону Дурбана, и зная за их характер, в тылу они не сидят! Впрочем, где тот тыл? Тяжёлая корабельная артиллерия медленно и методично разрушает кварталы города, и тяжёлый многопудовый «чемодан» может с равным успехом прилететь в жилых кварталах и деловом центре.

В небе застрекотало, сбивая шахматные мысли, и я с готовностью отвлёкся, подняв потный зад с полотняного сиденья складного стула. У дежурного капонира уже суетятся техники, проверяя состояние двигателя, обшивку и всё, что положено по регламенту для приземлившегося аэроплана.

С противным треском содрали клеёнчатые наклейки с эмблемами и начали протирать там мыльным раствором, а потом и чистой водой.

– С единорогом, – подсказал Лёвка, спешно дожёвывая бутерброд.

– Где ты видел обрезанных единорогов? – деланно изумился Санька, и началась их извечная пикировка, развлекающая пилотов. Наверное, только я вижу, что настроение у обоих так себе, и шуточки выдавливаются через ситечко, но… работает.

Пока они перебрехивались под смешки и дурашливые реплики болельщиков, техники закончили работы, и Лёвка забрался на место пилота, выруливая на поле. Взлёт… минута, и аэроплан исчез в облаках.

Летательных аппаратов старого образца у нас пять штук, все уже старенькие и потрёпанные, так что в переделке я не видел особого смысла. Оставили как есть для обучения новичков, а вот гляди ты… пригодилось!

Гоняем сейчас их буквально на износ, меняя только наклейки и пилотов. Кадровые, прошедшие полноценное обучение и имеющие классность, за штурвал старых летадл садятся редко. А вот техники и оружейники, имеющие допуск к полётам, изображают сейчас все силы наших ВВС.

Основная задача – мелькать! Просто мелькать на каком-то участке фронта, показывая противнику, что всё в порядке, и подлые мы ничего не задумали.

Задачи командования при этом выполняются постольку-поскольку, в основном разведка. Британские войска сейчас скучены достаточно сильно, так что на такую разведку квалификации наших техников хватает с лихвой…

В сложных случаях вылетают уже профессионалы на нормальных аэропланах, способные не только вести разведку, но и сдерживать порывы души, то бишь не заниматься пилотажем и не показывать врагу, что у нашей авиации произошёл качественный скачок.

Для порядка прошёлся по аэродрому, показывая бодрость духа, вздрючил Ефимова за расхлябанность подчинённых и выслушал свежее мнение о маркграфстве Фимы Бляйшмана.

– П-па-аравозик Вилли – тот ещё п-поц! – высказался Уточкин, ничуть не стеснявшийся заикания, – Та-акой дурной, что да-аже умный и-иногда! Ход к-ко-онём!

Далее одессит высказал не блещущую новизной мысль, что даровав дяде Фиме титул маркграфа, кайзер не теряет ровным счётом ничего! Земли, ставшие маркграфством, они и так дяди Фимины, а титул, буде мы проиграем, не будет стоить ровным счётом ничего.

– Я-а… – кивал Корнелиус, у которого русский язык мешался не только с африкаанс, но и почему-то с немецким. С другой стороны зудел Тома, с его русского-франкским-африкаанс, и отчего даже у привычного меня начала болеть голова и дёргаться веко.

Я поспешил отойти, пока у меня самого не включилось заикание. Сергей, когда впервые стал свидетелем такого эффекта, пришёл в восторг, и не будучи человеком, обременённым чинопочитанием, принялся за натурные эксперименты на всех окружающих. Кому другому это вышло бы боком, а Уточкин так всё поворачивает, что смешно даже «жертвам».

– Очень умно, – донёсся до меня удаляющийся голос Борста, который считает Кайзера за светоч разума, руками которого водит не иначе как сам Бог.

Мотанув головой, я ускорил шаги, не желая слушать это по десятому разу кряду. Тема эта свежа, популярна и вызывает много споров.

Жид, и маркграф?! А с другой стороны, он уже – рыцарь… Да и деяния – того… соответствуют. Равно как и владения.

А Кайзер… да, так никто не делает, тем более маркграфство пожаловано ещё ДО победы. А с другой стороны, законов это не нарушает…