Харассмент Ярмыш Кира

– Ну он же не буквально тебя запертой в подвале держал, – пожала мать плечами. – Я понимаю, ты боялась потерять работу. Но, если честно, ты ведь сама в это впуталась, хотя с самого начала могла понять, что ничего хорошего не выйдет.

Инга посмотрела на нее блестящими глазами.

– То есть, по-твоему, это я виновата?

– Я не говорю, что ты виновата. Но я вообще не понимаю всех этих новых веяний. Мужчины всегда ведут себя одинаково. Они с первобытных времен охотники, захватчики…

– Господи, мама…

– …но это вовсе не значит, что женщины – бессловесные жертвы. Это компромисс, общественный договор: мужчины размахивают оружием и идут в атаку, но только женщина на самом деле решает, сдаваться ей или нет.

– Жертве изнасилования ты тоже это скажешь?

– Но ты не жертва изнасилования.

– Откуда ты знаешь?

Мать некоторое время молчала, изучая ее лицо немигающим взглядом. Инга под этим взглядом замерла, как мышь под веником, не меняя выражения лица. Оно оставалось обиженным и вызывающим. Инга пожалела, что не выглядит надменнее и трагичнее, но теперь уже было поздно.

– Он сделал это силой? Тогда почему ты сразу не сказала? Почему не позвонила в полицию?

– Как будто полиция бы что-то сделала, – с досадой бросила Инга, но тут же прикусила язык. Как бы ей ни хотелось очернить Илью, прямую ложь она не могла себе позволить. – И вообще, дело не в этом. Нет никакого общественного договора, есть мужчина, который пользуется своим положением и ставит тебя в невыносимые условия, а ты не можешь отказаться.

Мать взяла чашку тонкими пальцами, отхлебнула.

– Я думаю, все было немного не так. Он молодой и симпатичный. Я посмотрела фотографии. Ты увлеклась поначалу, было весело, ты подумала, что большого зла не случится. А потом все зашло слишком далеко.

– Ты в самом деле так думаешь? – горько прошептала Инга, надеясь, что мать устыдится. В ее замечании была доля истины, но именно поэтому Инга хотела, чтобы она взяла свои слова назад, устыдилась, что несправедливо ранила дочь.

– Я понимаю, что тебе сейчас нелегко. Но мне все же кажется, перекладывать всю ответственность на одну из сторон неправильно. Возможно, потом он действительно вел себя ужасно, но ты поспособствовала этому в самом начале.

– Знаешь, я, наверное, пойду.

– Не обижайся на меня. Еще раз говорю: я понимаю, что тебе сейчас нелегко. Но разве нельзя было решить эту ситуацию как-нибудь по-другому? Не писать сразу в фейсбук, а поговорить с ним, например?

– Ты думаешь, я не пыталась с ним поговорить? – почти закричала Инга. Она начала уже вставать с кресла, но тут рухнула обратно. – Ты что думаешь, мы «поцапались один раз», как пишут эти комментаторы, и я сразу решила пост накатать? Ты не представляешь, что он заставлял меня делать! Да ты даже вообразить себе такое не можешь! Ты не знаешь, что мне приходилось терпеть! У тебя такого никогда не было!

– Ты не знаешь, что у меня было, – с застывшим лицом, очень спокойно произнесла мать. Голос ее, однако, стал как будто немного выше. – Я работаю на телевидении. Повидала всякого. И если ты думаешь, что ко мне не приставали начальники, то ты очень наивна.

Мать снова поднесла чашку к губам, сделала микроскопический глоток и осторожно вернула ее на блюдце. Фарфор издал нежный короткий звон.

– И знаешь что? Мне ни разу не пришлось ни на кого жаловаться. Разные бывали ситуации. Но если я говорила нет, это было нет. А если я молчала, то потом встречала последствия без жалости к себе.

– Я все-таки пойду, – сказала Инга.

На следующий день была суббота, и погода стояла отменная. Солнце било в окна, ложась на пол Ингиной комнаты большими янтарными прямоугольниками, очень теплыми, если на них встать. Инга обычно чутко реагировала на погоду, и солнечное утро было способно исцелить ее от любой хандры. Сегодня она тоже по привычке обрадовалась, но, повалявшись в кровати, сходив в душ и устроившись с кружкой у подоконника, поскучнела. Два свободных дня без определенных планов казались вечностью. Еще хуже было от мысли, что двумя днями ее свобода может не ограничиться. Чем на выходных занимаются нормальные люди? Чем она сама занималась, например, на прошлых?

Внезапно у нее родилась идея позвонить Антону. С того вечера в баре они больше не виделись, и хотя он несколько раз писал Инге, она отвечала так сухо, что, по всей видимости, отбила у него охоту делать новые попытки. Встреча с ним была бы отличным способом занять время, но, уже взяв телефон, Инга вдруг заколебалась. Однажды она уже думала, что неосведомленность Антона о ее двойной жизни словно помещает его в другую реальность, куда и сама Инга может сбежать. Там не было Ильи, не было измены, все представлялось ясным, правильным и простым. Она по-прежнему так чувствовала, но вместо радости это вызвало мучительную боль. Ведь Илья был, и измена была, а теперь она и вовсе разрослась до масштабов скандала. Закрывать глаза и делать вид, будто все хорошо, Инга больше не могла, а признаться Антону не хватало сил. Сначала нужно разобраться со всеми проблемами, а потом, когда совесть будет чиста, можно и увидеться.

Поэтому вместо Антона Инга написала Максиму, который оказался не занят и сам предложил куда-нибудь съездить. Они иногда выбирались в интересные места в Подмосковье. Единственным критерием интересности, который они признавали, была заброшенность. За последние несколько лет они изъездили все разрушенные усадьбы, обветшалые церкви и аварийные больницы, которые нашли в окрестностях. Максим их все называл «руина», в единственном числе, поэтому про эти путешествия они так и говорили: «съездить на руину». Вот и сейчас они решили, что давненько не посещали никаких руин, и через полчаса синхронного гугления выбрали новую цель. Ею стал заброшенный военный городок под Клином.

Им пришлось немного поплутать по лесным дорогам, несмотря даже на то, что Максим посмотрел на форуме видео с инструкцией, как добраться. Видео было 2014 года – городок этот явно не пользовался большой популярностью у любителей экстрима. С ним не было связано никаких душераздирающих легенд, а ближе к Москве встречались места поинтереснее, но там Инга с Максимом уже бывали.

Наконец перед ними показалось здание КПП с выбитыми стеклами. Дальнейший путь преграждал бетонный блок, поэтому они бросили машину и дальше пошли пешком.

Дорога от КПП была выложена огромными серыми плитами. Они лежали вкривь и вкось и напоминали Инге взломанный на реке лед. Лес обступал дорогу стеной, и даже не верилось, что где-то рядом за деревьями скрывается целая военная база. Было жарко и очень-очень тихо.

– Ты когда-нибудь терялся в лесу? – спросила Инга, шагая вслед за Максимом по нагретому бетону.

– Никогда. Но в детстве это был мой главный страх.

– Почему?

– Слышал какую-то историю про ребенка, заблудившегося в тайге. Представлял, что бы я делал на месте того пацана. Что бы я ел, пока меня не найдут, где бы спал. На уроке ОБЖ нам рассказывали про ориентирование на местности, и я очень старался все запомнить. Ну, знаешь, мох обычно растет с северной стороны дерева и все такое. И я запоминал, только не мог понять, чем мне поможет знание сторон света.

– Я в детстве выяснила, что у людей шаг одной ноги чуточку длиннее, чем другой. Поэтому если долго-долго идти как будто прямо, то на самом деле ты постепенно будешь забирать немного вправо или влево и за несколько дней можешь просто сделать круг.

– Хорошо, что я этого не знал.

– А чего ты боялся? Волков?

– И волков. И медведей. И что умру от голода. Монстров тоже боялся.

– Монстров?

– Ну да. Лес, темнота. Вдруг меня подкарауливает за деревом йети.

– Они вроде в горах живут.

– Люди, которые в принципе боятся йети, обычно не заморачиваются такими тонкостями. Но я вот вырос, а до сих пор чувствую себя неспокойно, если иду по лесу в хвосте группы.

– Почему?

– Ну, потому что тех, кто сзади, первыми похищают и едят. А остальные даже не заметят пропажу.

Инга всерьез обдумала это замечание, неожиданно осознав, что идет в их паре последней.

– Нет, – наконец убежденно сказала она. – Идти в хвосте, наоборот, лучше. Так к тебе никто не подкрадется. Услышал шаги за спиной – значит, по-любому йети. Может, и спасешься.

Лес неожиданно отступил, и дорога влилась в военный городок. Впрочем, то, что даже комичное слово «городок» – обозначение для этого места слишком лестное, Инга поняла сразу.

По бокам от бетонной дороги на равном удалении стояли два пятиэтажных дома. Это были самые большие постройки здесь – невероятно, что их не было видно сразу, еще у КПП. Кроме этих домов, тут имелся магазин – Инга опознала его по четырем уцелевшим буквам на вывеске, какой-то непонятный барак, круглая водонапорная башня в отдалении и монумент. Перед монументом Инга остановилась и долго рассматривала его, задрав голову.

– Вот это жуть, – уважительно сказал Максим, подойдя и встав рядом. – Если б мне нужно было это каждый день видеть, я бы тоже отсюда сбежал.

Монумент представлял собой огромную каменную плиту, по мнению Инги здорово смахивающую на надгробие какого-нибудь великана. На плите был изображен город будущего: небоскребы, башни, шпили. В небо над городом взмывала ракета, рядом парил спутник, солнце ютилось в углу композиции. На фоне этой советской мечты возвышался солдат. В отличие от города, выбитого в камне, его изобразили в виде барельефа, выпуклым. Солдат был одет в шинель до пола и фуражку, но на месте лица у него была выбоина. Это неудачное ранение явно не являлось скульптурной задумкой, но, как ни странно, придавало монументу вид более законченный, бесповоротно превратив его в памятник постмодернистской хтони.

Кроме Инги с Максимом, в городке больше никого не было. Они окончательно в этом убедились, когда, побродив по единственной улице, забрались внутрь домов, чтобы исследовать и их. Следы человеческого присутствия, впрочем, виднелись повсюду: одинокий детский ботинок – неизменный атрибут ужастиков, обгоревшие книги, сломанная мебель, газеты, игрушки, бутылки и фантики, – однако именно из-за обилия такого знакомого, понятного хлама над всем городком стоял как будто особенно нежилой дух. Люди были, но ушли.

Блуждание по застывшим во времени квартирам Инге и Максиму скоро наскучило. Поначалу они еще охали, обнаружив то поломанный игрушечный грузовик, то сохранившиеся обои в цветочек, но постепенно грязь и запустение одолели их исследовательский задор. Они вышли на улицу и пошли в сторону водонапорной башни.

Снаружи после гулких бетонных домов казалось тепло и безопасно. Солнце сияло в вышине, лес шелестел от набегавшего ветерка. Инга даже немного пожалела, что легкомысленная летняя погода сводит на нет всю зловещую атмосферу.

Внутрь водонапорной башни проникнуть было нельзя, зато за ней, на самой окраине городка, они нашли еще одно странное строение. Максим с сомнением предположил, что это бывшее складское помещение, хотя, по мнению Инги, это был самый настоящий военный бункер. Здание было невысокое, хорошо сохранившееся. Сквозь дверной проем виднелся уходящий вглубь прямой коридор. Окон тут не было, поэтому конец коридора терялся во мраке. Зато хорошо было видно притолоку недалеко от входа, на которой яркой красной краской кто-то вывел: «Будь бдителен каждый день, каждый час».

– Ясно тебе? – назидательно заметил Максим, показав на надпись. – Ну что, полезем туда?

Инга, конечно, сказала, что полезем, хотя не могла похвастаться острым желанием. Черные недра здания казались ей менее приветливыми, чем даже заброшенные квартиры, но она видела, что Максим внутрь тоже не хочет, поэтому решила подать пример мужества.

От коридора в разные стороны отходили комнаты, и у некоторых из них даже сохранились железные двери. Окон в комнатах тоже не было, а из предметов – разве что мусор на полу и кое-где металлические балки, непонятные крепления в стенах и старые стеллажи.

– Не удивлюсь, если мы наткнемся здесь на мертвого бомжа, – проворчал Максим.

– Хорошо, если мертвого.

Путь себе они освещали фонариками телефонов. Инга заметила, что сеть здесь почти не ловила.

В конце коридора маячил еще один дверной проем, но за ним стояла непроглядная мгла.

– Туда не пойдем, – решительно сказал Максим. – Тут везде какое-то старое барахло, не на что смотреть.

Инга хотела поддеть его, но еще раз взглянула на темный провал в конце коридора и промолчала.

– Знаешь, что меня больше всего поражает в таких местах? – спросила она, когда они выбрались наружу. – Что по ним раньше кто-то ходил. Я себе представляю человека, который жил в одной из квартир, покупал продукты в магазине, написал краской: «Будьте бдительны». Все эти развалюхи – это как бы оболочка. Капсула времени. А внутри заключены судьбы всех, кто здесь бывал. И наша теперь тоже.

– Не очень понимаю, – поежившись, сказал Максим. – Мне жутко делается от одной мысли, что можно остаться заключенным в здании типа такого.

– Ну я же не буквально имею в виду. Просто эти старые места, они для меня как будто обладают памятью. Чем старее, тем больше, конечно. Все, что происходило в этих стенах, остается там навсегда. И когда мы там ходим, часть нас тоже остается. Меня поражает эта преемственность. Дом стоит и стоит, а люди в нем сменяются.

Они, не сговариваясь, зашагали к КПП. Телефон в Ингином кармане коротко прожужжал.

– Что там? – спросил Максим, потому что Инга вдруг остановилась как вкопанная.

– Письмо с работы, – упавшим голосом проговорила она. – Ждут меня в понедельник в девять. Проверка закончилась.

В ночь на понедельник Инга никак не могла уснуть и, то и дело проверяя время, все больше пугалась, что теперь уж точно проспит. Последний раз она видела на экране горящие цифры два ноль восемь, а когда вдруг проснулась и судорожно схватилась за телефон, он показывал шесть тридцать две. Будильник еще не звонил, но Инга сразу же встала. Поначалу она чувствовала себя на удивление бодро, но, взглянув в зеркало, показалась себе опухшей и помятой. Инга умылась, как обычно, сварила кофе, но едва уселась за стол, как тут же начала клевать носом. В глаза словно насыпали песка. Инга бездумно пролистала ленту фейсбука, поспешно проматывая старые посты о себе, которые неведомые алгоритмы только сейчас удосужились ей показать.

У разбитости, впрочем, были свои плюсы: Ингу нисколько не страшило предстоящее. Она вообще не думала о том, что ждет ее на работе. Подбираясь к этой мысли, мозг словно начинал буксовать, а потом незаметно сворачивал на другую колею, и Инга принималась думать о чем-то еще.

До выхода у нее было больше времени, чем обычно, поэтому, по чуть-чуть откладывая сборы, она, конечно же, опоздала. В приемную Кантемирова, куда ей было велено сразу же прийти, Инга влетела в девять ноль пять, на ходу поправляя прическу и думая только о том, что лицо у нее раскраснелось и наверняка блестит. Сердце громко бухало в грудной клетке. Апатичная кантемировская секретарша подняла глаза и впервые проявила какие-то эмоции: Инге показалось, что она недовольно поджала губы. Впрочем, это мог быть обман зрения. Не обращая на нее внимания, Инга метнулась к кабинету Кантемирова, два раза стукнула в закрытую стеклянную дверь и сразу же вошла.

Первое, что она поняла, – это что в кабинете было почти холодно из-за работающего на полную мощность кондиционера, а еще очень тихо – не считая шипения, с которым кондиционер исторгал воздух. Разгоряченную от спешки Ингу это резко отрезвило, и она на секунду замерла на пороге, пытаясь унять мандраж. Только после этого она увидела, что за огромным столом, как и в первый раз, сидят Кантемиров, начальница отдела кадров и главный юрист, а напротив них стоят три стула. На крайнем сидела Мирошина, которая бросила на Ингу быстрый взгляд, как только та вошла, и сразу же отвернулась. Остальные два места были пусты. Только когда фигура на периферии зрения шевельнулась, Инга посмотрела вбок и увидела Илью. Он стоял у окна лицом к ней, скрестив руки на груди.

Она не видела его с того разговора на парковке, и сейчас ей показалось, что это было очень давно. Инга не хотела смотреть на него долго, предпочла бы едва удостоить взглядом, но ничего не могла с собой поделать: она уставилась на Илью и глядела как зачарованная. Он был одет в джинсы и белоснежную рубашку с закатанными рукавами – вполне уместно, но расслабленно, словно намекая на свой статус временно отстраненного. Инга вдруг отчетливо увидела себя со стороны – какая она красная, растрепанная, в перекошенном после бега платье. Она постаралась незаметно его одернуть.

– Присаживайтесь, – сказал Кантемиров. – Мы вас ждали.

– Извините, – пролепетала Инга и тут же подумала, что не стоило этого говорить. Извинений никто не требовал, зато она автоматически почувствовала себя виноватой.

– Илья, присядешь?

– Спасибо, но я лучше тут постою.

Инга, пройдя вперед, уже не видела его лица, но голос его звучал безукоризненно вежливо и при этом с достоинством. Если бы она не знала Илью, эта интонация могла бы ее восхитить.

Инга опустилась на стул в центре и краем глаза посмотрела на Мирошину. Та сидела с очень ровной спиной, устремив взгляд строго перед собой. Казалось, что мыслями она находится далеко.

Кантемиров кашлянул.

– Перед тем как мы огласим результат проверки, я хотел предложить всем желающим высказаться. – Он обвел взглядом присутствующих. – Кто-то хочет что-то сказать?

Повисло молчание.

– Я бы хотела, – вдруг заявила начальница отдела кадров. – Коротко. Эта история глубоко меня затронула в первую очередь потому, что ее участники, – она прицельно посмотрела на Ингу, – не обратились к нам, а сразу вынесли обсуждение в публичное поле. Думаю, это усугубило ситуацию. Поэтому, Сергей Степанович, я бы хотела, чтобы еще одним итогом нашего разбирательства стали четкие инструкции по тому, как именно должны вести себя наши сотрудники. Я, конечно, надеюсь, что ничего подобного никогда больше не случится, но все-таки я настаиваю на формальной инструкции, которая была бы доведена до общего сведения.

Кантемиров кивнул.

– Да, мы это учтем. Конечно. Я и сам думал, что нам нужно разработать подробный гайдлайн на все случаи. Он у нас есть, но это, по сути, калька с инструкций наших западных коллег. Нам нужно переработать их под себя. Еще кто-нибудь? Илья?

Когда Илья заговорил, Инга машинально хотела обернуться, но в последний момент остановилась. Она только презрительно сжала губы и посмотрела на Кантемирова, как бы говоря: «Вы что, в самом деле будете слушать эту чепуху?»

– Мне особенно нечего добавить. Моя точка зрения вам известна. Да, у нас с Ингой был роман, который начался по обоюдному согласию. Никто никого не принуждал. Просто два человека, которые оказались увлечены друг другом и позволили этому увлечению перерасти во что-то большее. Я знаю, что такие отношения у нас не поощряются, но в защиту себя и Инги могу сказать, что это никогда не отражалось ни на нашей работе, ни на работе остальной команды. Никогда до этого момента, по крайней мере. Мне очень тяжело оттого, что в конечном счете все это привело к тому, что мы сейчас имеем. И сейчас я бы хотел обратиться к Инге.

Инга продолжала смотреть на Кантемирова, впрочем теперь не видя его, – она вся сосредоточилась на голосе Ильи. Он сам неожиданно появился в поле ее зрения, и она через силу, как будто против собственной воли, перевела на него взгляд. Не замечая этого, Инга до белизны в пальцах сжимала сиденье стула.

– У нас не было возможности поговорить наедине после твоих постов, поэтому я сейчас говорю при всех. – Илья звучал торжественно. Его лицо расплывалось перед Ингой, она все никак не могла сфокусировать на нем взгляд. – Не знаю, что именно я сделал не так, но понимаю, что тебе было больно при нашем расставании. Поэтому ты поступила так, как поступила. Признаюсь, поначалу я был шокирован, но потом понял, что тебе по-настоящему плохо и, видимо, я – причина этого. Поэтому я приношу свои извинения и заодно хочу сказать, что сам не держу зла. Если, на что я очень надеюсь, руководство сочтет, что мы оба можем продолжить работу, – тут Илья, кажется, посмотрел на Кантемирова, Инга скорее осознала движение, чем увидела его глазами, – то я постараюсь, чтобы мы оба могли делать это в комфортной атмосфере.

– Постой, что? – пробормотала Инга.

Голос Ильи запоздало складывался в ее голове в слова.

– Спасибо, Илья, – кивнул Кантемиров. – Инга? А вы что-то хотите сказать?

Инга повернулась к нему и моргнула. Картинка обрела резкость, но в мозгу стоял белый шум.

– Я хочу дать вам возможность признаться самостоятельно, – добавил Кантемиров.

– В чем признаться? – тупо спросила Инга.

Сидящие за столом переглянулись, а потом посмотрели на Мирошину. Этот взгляд не укрылся от Инги, но у нее никак не получалось сопоставить детали происходящего, чтобы понять, что они имеют в виду.

– Инга, – мягко начал Кантемиров. – Вы обвинили вашего начальника в домогательствах. Сказали, что он принудил вас вступить с ним в сексуальную связь. Однако никаких доказательств принуждения мы не нашли. Илья утверждает, что все было добровольно – что, я замечу, нисколько не оправдывает вас обоих, поскольку отношения на рабочем месте у нас запрещены, но все же расходится с вашей версией. Вы утверждаете, что после расставания Илья мешал вам строить карьеру и перевестись в другой отдел. Этот вопрос действительно всплывал, я помню, как мы с Ильей обсуждали ваш перевод еще до… до всего этого. Илья отзывался о вас очень высоко, но сообщил – извини, Илья, я должен дать Инге полное представление, – что вы сейчас переживаете сложные времена из-за его отказа санкционировать ваш перевод в парижское подразделение. И поэтому хотите сгоряча уйти из отдела хоть куда-то. Ваша компетенция не совсем соответствовала месту руководителя отдела развития бизнеса. Я обсуждал это с Еленой Меркуловой, и она согласна, хотя и говорила, что готова была дать вам шанс. Наконец, после этого вы обвинили Илью в систематических домогательствах. Якобы он уже вел себя так по отношению к другой сотруднице. И вы даже назвали мне имя. Помните?

Инга завороженно кивнула – точнее, какая-то посторонняя сила как будто заставила ее наклонить голову. Сама Инга продолжала пребывать в оцепенении.

– Мы поговорили со Светланой. И этот разговор очень сильно нас смутил. Поэтому я обращаюсь к вам еще раз: вы точно не хотите сейчас ничего прояснить?

На этот раз Инга даже не пошевелилась: просто смотрела на Кантемирова и продолжала впиваться пальцами в стул.

Кантемиров вздохнул.

– Светлана говорит, что не сообщала вам подобного. Что Илья никогда не делал ей никаких неуместных намеков, не говоря уже о том, чтобы физически домогаться. Что вы все это выдумали. Инга, скажите, и покончим с этим: вы это выдумали?

Инга ошалело повернулась к Мирошиной. Она была уверена, что та продолжает смотреть перед собой, но неожиданно встретилась с ней глазами.

– Ты же сама мне все это рассказывала. В кофейне на первом этаже, – прошептала Инга. Почему-то ей показалось важным добавить, что именно в кофейне и на первом этаже, словно эта конкретика могла подстегнуть оступившуюся мирошинскую память.

– Инга, я никогда не рассказывала тебе этого, – испуганно сказала Мирошина, а потом насупилась и заговорила ожесточеннее, – и если хочешь знать, я немного в бешенстве. Ты выдумала какие-то мои несуществующие слова, втянула меня в это. Я ушам своим не поверила, когда Сергей Степанович вызвал меня второй раз и стал допрашивать! Илья – прекрасный начальник, и он никогда бы ничего подобного себе не позволил. И учитывая, что ты так запросто выдумала про меня какие-то небылицы – нет, это все-таки уму непостижимо! – я теперь сильно сомневаюсь, что ты в принципе когда-нибудь говорила правду! Может, у вас и не было ничего, а ты просто решила привлечь к себе внимание!

– Нет, отношения у нас были, – с печалью в голосе остановил ее Илья. – Тут Инга не врет. Но они закончились, когда я сказал ей, что не согласую ее перевод в Париж.

– Ты же сам меня уговаривал переехать с тобой в Париж! – воскликнула Инга, резко поворачиваясь к Илье. Ее онемение вдруг прошло, и чувства стали возвращаться стремительно, волнами, перехлестывая одно другое, заполняя недавнюю пустоту, так что Инга едва не захлебывалась в словах. – Мы сидели с тобой на балконе в Париже, ты клялся мне в любви и говорил, что тебя позвали работать во Францию и что ты хочешь, чтобы я поехала с тобой!

Илья вздохнул и покачал головой, как будто одновременно отрицал услышанное и сокрушался, что Инга позволила себе прилюдно опозориться, солгав.

– Еще раз извини, – уныло сказал он. – Я не представлял, во что это все выльется.

– Да прекрати уже извиняться, – окончательно вскипела Инга. – Тебе ни капельки не стыдно! Если кто-то что-то и выдумал, то все он! – Ткнув пальцем в Илью и сверкая глазами, она повернулась к Кантемирову. – Послушайте, все было не так! Все, о чем я писала, правда. Он вынудил меня завязать с ним отношения. Потом я рассталась с ним, и он стал мне мстить. Ни в какой Париж я ехать не хотела – это он хотел, а я отказалась. И Мирошина действительно говорила мне, что Илья к ней приставал. Не знаю, почему теперь она говорит по-другому, может, он ее запугал. Я бы не удивилась!

Кантемиров остановил ее жестом. Лицо у него было суровым, и теперь его сходством с богом, как того обычно рисуют для детей, стало еще очевиднее.

– Инга, вы продолжаете разбрасываться обвинениями, притом что доказательств у вас нет. Это уже серьезно. Я советую вам остановиться. Дмитрий вот сидит здесь и молчит. – Все посмотрели на главного юриста, который, впрочем, от этого ничуть не смутился. Сам он задумчиво разглядывал Ингу, кажется впервые ею заинтересовавшись. – Тем не менее не стоит недооценивать его молчание. Давайте резюмируем. У нас есть доказанный случай личных отношений на рабочем месте. Ни один из участников этого не отрицает. Также мы имеем несколько недоказуемых взаимных претензий и еще одно обвинение в домогательствах, которое, с учетом слов Светланы и Ильи, мы можем назвать ложным. Я так подробно говорю об этом, потому что считаю, что мы должны быть открыты с нашими сотрудниками в любых ситуациях. Вы должны знать, на чем мы основывали свое решение.

Кантемиров обвел всех взглядом и задержался на Илье.

– По личным отношениям. Это всегда щекотливый момент. Мы как компания не можем запретить нашим сотрудникам строить личную жизнь, но запрет иметь отношения на рабочем месте связан именно с качеством работы. – На этом месте Илья потупился. – Мы пришли к выводу, что в данном случае трудовой процесс не пострадал. Кроме того, мы не нашли никаких случаев злоупотребления руководящим положением. Признаюсь, были сомнения. Инга показала довольно стремительный рост меньше чем за год, и это, конечно, наводит на мысли. Но сомнения не подтвердились. Коллеги отзываются об Инге хорошо, формальные результаты работы тоже соответствуют. Поэтому мы посчитали, что закроем на это глаза.

Кантемиров сделал паузу, словно ожидал услышать облегченный вздох. Никто не издал ни звука. Он слегка нахмурился и продолжил:

– Илья может вернуться к управлению департаментом. Мы не будем налагать никаких санкций, однако, Илья, я хочу, чтобы ты понимал – второго шанса не будет.

Инга не смотрела на Илью, но краем глаза видела, что он кивнул – впрочем, без поспешности. У нее мелькнула мысль, что он уже знал о решении.

– Намного хуже обстоят дела с ложными обвинениями, – сказал Кантемиров и перевел взгляд на Ингу. – Это действительно серьезно.

– Мне прислали письмо об этой встрече еще в субботу, – вдруг усмехнулась Инга. Секунду назад она не думала, что вообще что-то скажет, тем более таким ироничным тоном, но ей вдруг стало ясно, что терять уже нечего. – Так что решение у вас было готово уже давно. Просто скажите, и дело с концом.

Кадровичка свела брови на переносице и сжала губы в нитку, лицом изображая такое эталонное неодобрение, что Инга чуть не фыркнула. В глубине она чувствовала только усталость и презрение, но на поверхности эти чувства отчего-то превращались в насмешливость.

– Наши мнения разделились, – медленно проговорил Кантемиров, буравя Ингу взглядом. – Я склонялся к тому, чтобы уволить вас. Однако мы посчитали возможным дать вам шанс в случае, если Светлана и Илья не имеют ничего против.

– Да мне без разницы, – буркнула Мирошина. – Если бы она мое имя в посте написала, я бы сказала: увольняйте. А так мне все равно.

– Я уже говорил и повторю: меня поначалу шокировали Ингины обвинения, но больше я не держу зла, – смиренно сказал Илья. Ингу перекосило от его тона. – Я бы не хотел, чтобы она уходила из команды на этом фоне.

Кантемиров степенно кивнул, как будто не сомневался в таком решении. У Инги снова возникло ощущение, что они с Ильей давно обо всем договорились.

– Инга, мы не будем просить вас писать опровержение. Эта мысль приходила мне в голову, но я не хочу усугублять скандал. Удалите ваши посты. Напишите объяснительную в отдел кадров. Илья, ты тоже, кстати, должен будешь написать официальную объяснительную. Кроме того, как верно заметила Тамара, мы сделаем детализированную инструкцию о том, как вести себя в подобных ситуациях. Светлана, вы можете быть свободны. Пожалуйста, не обсуждайте ни с кем эту встречу, ее итоги мы, как и обещали, всем разошлем.

Мирошина вскочила со стула, еле слышно пробормотав: «Наконец-то», – и, коротко кивнув всем на прощание, вышла из кабинета.

Кантемиров помолчал некоторое время, постукивая подушечками пальцев по столу.

– Я надеюсь, Инга, вы эту встречу тоже не будете обсуждать. И больше никаких комментариев прессе. Просто удалите свои посты. Честно говоря, я до сих пор не понимаю, как вы решились писать публично, если это была ложь.

Инга хотела было ответить, но посмотрела на юриста Дмитрия, который опять вперился в нее взглядом, и промолчала. Усталость взяла над ней верх; к рукам и ногам как будто привязали гири.

– Ладно, что уж теперь говорить, – заключил Кантемиров. – Идите. А ты, Илья, задержись еще ненадолго.

Инга встала и побрела к выходу, чувствуя, как невидимый груз волочится за ней по полу. За спиной ее была тишина – очевидно, все ждали, пока она покинет комнату.

Инга прошла мимо секретарши, вновь не удостоив ее взглядом. Выйдя в холл, она замерла и прислонилась лбом к холодной створке лифта. Ей пришло в голову, что можно дождаться Илью и припереть его к стенке, потребовать объяснений, выплеснуть на него всю свою ярость, но стоило ей представить эту сцену, как ее передернуло. Она совершенно точно не могла сейчас видеть Илью. Она никого не могла видеть. Ярость, клокотавшая в ней еще мгновение назад, тоже вдруг обернулась кромешной усталостью.

Лифт звякнул, и Инга торопливо отстранилась от дверей, но когда они открылись, так и осталась стоять снаружи. Она не понимала, куда ей ехать. Отправиться в офис и как ни в чем не бывало усесться за работу казалось немыслимым. Уйти совсем тоже было невозможно, к тому же Инга смутно догадывалась, что такой побег был равносилен поражению. Хотя силы сражаться у нее кончились, остатки здравого смысла подсказывали ей, что позже она может пожалеть об этом. Двери начали закрываться, и Инга, в последний момент проскочив внутрь, нажала кнопку первого этажа. Для начала она спустится вниз и возьмет себе кофе, который не успела сегодня купить. Простые понятные действия должны ее успокоить. Кроме того, на них было проще концентрироваться, потому что, едва Инга пыталась осознать то, что сейчас произошло, мозг тут же взрывался пронзительным ревом, как сирена.

Это был один из худших дней в ее жизни, хотя вечером, лежа в ванной и тупо глядя в стену перед собой, Инга равнодушно думала, что он мог сложиться еще хуже. Своей беспристрастностью она не в последнюю очередь была обязана опустошенной бутылке виски, валявшейся на полу. По крайней мере, ей посчастливилось больше не встретить Мирошину. Когда Инга все же заставила себя подняться в офис, той на месте не оказалось – ушла на встречи на весь день. Впрочем, это была последняя подачка судьбы перед чередой оглушительных катастроф, которые затем последовали.

Инга вытащила руку из воды и взяла с пола телефон, принявшись вяло листать фейсбук. Буквы расплывались у нее перед глазами.

Когда Инга снова поднялась в офис, ее коллеги были так тихи и нелюбопытны, что только круглый дурак мог подумать, будто Мирошина не выложила им все в подробностях. Однако после того как на почту пришел имейл от Кантемирова, делать вид, что ничего не произошло, стало невозможно. Письмо было сдержанным, но, читая его, Инга едва не дергалась на стуле. Каждая строчка стегала ее, как плетка, ведь она-то знала, какое унижение стоит за этими словами. Обвинения в домогательствах против Ильи Бурматова не подтвердились. Он восстановлен в должности директора департамента коммуникаций. Конфликт улажен. Посты с обвинениями будут удалены. Будут созданы инструкции. Руководство обеспокоено. Руководство сожалеет.

Имени Инги в письме не упоминалось, но этим унижение только усугублялось: ее как будто лишили голоса, продолжали рассказывать ее историю без нее. Инга корчилась от мысли, что за расплывчатыми формулировками про улаженный конфликт остальным должна была мерещиться сцена примирения, а за обещаниями избавиться от постов – ее раскаяние. Недосказанность в письме, которую начальство наверняка бы лицемерно объяснило стремлением защитить Ингу, на самом деле хоронила ее репутацию окончательно. После всех этих туманных намеков остальные наверняка будут считать ее лживой, глупой и заслужившей наказание.

Аркаша с Алевтиной неловко молчали, зато Галушкин не скрывал свой триумф. Читая письмо, он комментировал его вслух и постоянно повторял: он не сомневался, сразу было понятно, наконец-то это официально признали. При этом напрямую к Инге Галушкин не обращался и не смотрел на нее, разговаривая как будто с собственным компьютером. Ингина отчужденность росла: она словно из-за стекла наблюдала за собственной жизнью, откуда ее насильно вытолкали. Весь трагизм заключался в том, что, даже стоя снаружи, разорвать связь с тем, что внутри, она не могла, поэтому ей оставалось только смотреть и скрежетать зубами, будучи не в силах вмешаться.

Потом в офис пришел Илья. Инга поняла это прежде, чем успела обернуться, по радостным возгласам, которые раздались в опенспейсе. Галушкин вскочил со стула и с глупой улыбкой направился к Илье, за ним, с чуть более сдержанными лицами, последовали Алевтина с Аркашей. Инга осталась сидеть не шевелясь. За ее спиной слышался гам, скрип офисных стульев, шаги – это остальные вставали со своих мест и окружали Илью. Потом он заговорил. Его речь была прочувствованной и торжественной, как будто он был полководцем, разъезжающим на коне вдоль строя своих воинов. Инга надеялась, что, оставшись на своем месте, спрячется ото всех, но вместо этого чувствовала себя назойливо заметной. Ее спине было жарко от всех косых взглядов, которые, как она воображала, в нее мечут. Однако встать и присоединиться к остальным было тоже невозможно: в голове маячила картина, как люди отшатываются от нее, как от прокаженной.

Когда Илья закончил говорить, Инга услышала смех и аплодисменты. Она продолжала смотреть в экран и машинально шевелить мышкой. Со стороны ее, наверное, можно было принять за обычного человека. Внутри Инга была перемолота в кашу.

Все разбрелись по своим местам, и Галушкин, Алевтина и Аркаша почти сразу отправились обедать. Инга с ними не пошла, впрочем, ее и не звали. Она надеялась, что теперь-то ей удастся по-настоящему побыть одной и привести мысли в порядок. Поначалу ей действительно это удавалось. Она даже смогла расслабиться и с удивлением обнаружила, что у нее от долгого напряжения болят лоб и переносица – оказывается, все это время она сидела, нахмурившись. Привычный офисный гул тоже действовал умиротворяюще. Инга подумала, что ей главное – пережить сегодняшний день, а когда шок пройдет, она сможет хорошенько все обдумать и понять, что делать дальше. Оставаться в этой компании было, конечно, нельзя, но пока она была слишком раздавлена, чтобы строить планы.

В этот момент ей пришло сообщение от Максима. Инга сама ему сегодня еще не писала – она не могла рассказать о том, что произошло утром, потому что это означало бы пережить все заново.

«Я даже не могу представить, в каком ты сейчас состоянии. Понимаю, если ты пока не хочешь ни о чем говорить, но если понадобится, знай, что я тут».

Инга некоторое время бессмысленно смотрела на телефон, прежде чем ответить:

«Как ты узнал?»

«Увидел в фейсбуке».

В ней мгновенно выстрелило раздражение против ни в чем не повинного Максима – первый признак панического ужаса, который вот-вот должен был ее поглотить:

«Что ты увидел? Ты можешь конкретнее говорить?»

«Бурматов написал пост», – ответил Максим и прислал ссылку.

Инга нажала на нее.

«Последняя неделя была для меня очень сложной. Я не покривлю душой, если скажу, что, наверное, самой сложной в жизни. Я стал участником безобразной истории, видел, что пишут люди, слышал, что они говорят, но заставлял себя молчать. Я считал, что так будет правильнее и честнее, пока руководство компании не завершит внутреннее расследование. Я понимал, что люди, которые знают меня, мне поверят, но найдутся и те, кто посчитает мою версию событий неумелыми оправданиями, попытками разжалобить и склонить их на свою сторону. Я этого не хотел, поэтому горячо поддерживал идею непредвзятого разбирательства. Теперь решение принято. Я наконец-то могу высказаться, не рискуя быть обвиненным в манипуляции общественным мнением.

В сентябре в нашу компанию пришла новая сотрудница. Учитывая, что ее публичные фейсбук-посты легли в основу этого разбирательства, я считаю себя вправе назвать ее – Инга Соловьева. Инга сразу проявила себя хорошо: быстро схватывала, подключилась к важному проекту и очень помогла. Поэтому я принял решение взять ее в штат раньше, чем закончился испытательный срок. Теперь я думаю, что, возможно, она неправильно поняла меня тогда и увидела в этом намек на мое особое отношение.

Почти сразу Инга стала проявлять ко мне интерес, выходивший за рамки обычной рабочей коммуникации. Например, однажды в баре, где мы сидели с коллегами, она, оставшись со мной наедине, вдруг стала поглаживать меня по руке. Я был изумлен, Инга, кажется, сама смутилась и быстро ушла. Однако двусмысленные ситуации повторялись: мы оказывались в пустом офисе вдвоем, разговаривали в моем полутемном кабинете, Инга делилась со мной историями из личной жизни. С сотрудниками у меня всегда были исключительно деловые отношения, поэтому Инга своим поведением выделялась, но я его не пресекал. Поначалу это казалось мне своеобразной игрой. Я считал, что, так как мы оба понимаем – романтическая связь между нами невозможна, это не более чем развлечение, ненавязчивый флирт.

Однако грань между игрой и реальностью в итоге стерлась. На работе мы отмечали мой день рождения, Инга приехала, когда остальные уже разошлись. Мы опять оказались вдвоем. Мы пили, разговаривали, много смеялись. Было уже поздно, и я предложил проводить Ингу домой. Это казалось мне естественным, ведь она задержалась из-за меня. У ее дома мы оба медлили прощаться, а в итоге поднялись к ней в квартиру, где занялись сексом. Было ли это решение добровольным с обеих сторон? Абсолютно. Было ли оно правильным? Нет, и тут я беру на себя полную ответственность. Я не должен был терять контроль над ситуацией, но алкоголь, внимание красивой девушки и ее явное желание сыграли свою роль.

На следующее утро я сожалел о произошедшем и думал о том, что всех подвел. Руководитель не имеет права так себя вести. Мне было стыдно перед Ингой. Что бы она ни делала, я-то уж точно должен был соблюдать дистанцию. Наступили выходные, мы больше не виделись. Я решил, что мы оба предпочитаем обо всем забыть и вести себя так, как будто этого не произошло. Но вскоре оказалось, что у Инги другое мнение. Она продолжала искать встреч со мной на работе, была явно расстроена, что я не отвечаю, а в итоге даже приехала ко мне домой под предлогом того, что нужно привезти какие-то документы. И так я снова поддался. К этому моменту я действительно уже был увлечен Ингой и надеялся, что мы сможем провести четкую грань между работой и личной жизнью. Да, нетипичные и, честно говоря, сомнительные отношения, но тогда мне казалось, что все получится, ведь мы оба этого хотим.

Несколько месяцев так и было. Я старался сохранять баланс, не смешивая рабочее и личное, и, кажется, это получалось. Но постепенно ситуация опять начала выходить из-под контроля. Инге хотелось публичности, признания своего статуса моей девушки, в том числе среди коллег в офисе. Я же считал, что это может только повредить. У нее уже и так портились отношения с другими сотрудниками. Кто был в этом виноват, не мне судить, но как начальник я замечал внутренние трения. Постепенно наш конфликт нарастал, мы ругались по рабочим вопросам и наконец в мае расстались. Я был разочарован и расстроен, но считал, что так, возможно, будет лучше.

Однако Инга не пожелала смириться. Она убедила себя, что после расставания я веду себя предвзято. Это, конечно, было не так. Несмотря на разрыв, я по-прежнему очень тепло к ней относился. Инга попыталась перевестись в другой отдел. Новая должность не отвечала ее компетенциям, и такое решение выглядело как жест отчаяния, которым она хотела то ли вернуть меня, то ли наказать. Когда руководство спросило меня, что я думаю о переводе, я ответил честно, что это будет ошибкой. Ингу оставили на прежнем месте, и тогда она, видимо, окончательно решила меня проучить.

Она обвинила меня в домогательствах. Из ее постов следует, что я чуть ли не изнасиловал ее после того, как проводил до дома, что, однако, не помешало ей потом встречаться со мной несколько месяцев. Бессмысленно доказывать ложность этих обвинений – никого, кто бы подтвердил правоту одного из нас, тем вечером, конечно, не было, но не могу не обратить внимания на саму их парадоксальность. Посчитав, что этого мало, Инга следующим постом обвинила меня в домогательствах к другой сотруднице. Когда я читал это, у меня буквально волосы встали дыбом. Если в первый раз я мог списать все на ее обиду, расстроенные чувства, ложную память и ошибки восприятия, то во второй раз это была сознательная ложь. Руководство, естественно, тут же вызвало эту сотрудницу на разговор, и она была потрясена не меньше моего. Между нами с ней никогда не существовало других отношений, кроме рабочих. Ничего, что можно было хотя бы истолковать как приставание – некорректный комплимент или двусмысленную шутку, я тоже никогда не позволял.

Руководство опросило всех сотрудников, проанализировало всю мыслимую документацию, чтобы найти следы моего злоупотребления полномочиями, но ничего не обнаружило. Обвинения в домогательствах тоже не подтвердились, поэтому сегодня меня восстановили в должности. Не буду скрывать, это как гора с плеч, и я очень рад, что теперь могу говорить обо всем открыто. Инга также продолжит работать в компании. Я сам на этом настаивал. Я по-прежнему считаю, что, даже учитывая все последние события, это и моя вина тоже. Как руководитель я не должен был этого допустить. Я еще раз приношу свои извинения всем, кого эта ситуация задела. Это стало для меня хорошим уроком.

Однако за последнюю неделю я понял еще кое-что: мы живем в новой реальности. Я не буду сейчас оценивать, плохая она или хорошая. Я считаю злоупотребление властью и любые формы домогательств недопустимыми и глубоко уважаю всех женщин, которые не боятся говорить об этом. Они меняют наш мир к лучшему. Однако сам я оказался по другую сторону баррикад и не могу закрыть на это глаза. Несправедливые обвинения едва не стоили мне работы и репутации. Слова, сказанные сгоряча или в отместку, могли перечеркнуть всю мою дальнейшую жизнь, если бы их приняли на веру без всяких доказательств. Мне очень повезло, что мои коллеги проявили щепетильность и разобрались в ситуации, но увы, часто происходит по-другому. Я считаю это опасной тенденцией.

Когда слышишь о таких историях, они кажутся чем-то очень далеким, но когда сам оказываешься внутри, понимаешь, насколько ты на самом деле зависим от общественного мнения. Поэтому я понял, как важно сохранять беспристрастность – на какой бы стороне ты ни оказался».

Инга прочитала последнюю строчку и обмякла в кресле. Несмотря на то, что, читая, она впивалась глазами в текст и иногда даже шевелила губами, проговаривая слова, они моментально изгладились из памяти. Это было все равно что смотреть на полотно какого-нибудь импрессиониста с близкого расстояния – видишь отдельные мазки, а целиком картина ускользает. Инга отмотала пост на начало, но не смогла заставить себя его перечитать. Ее взгляд просто блуждал по абзацам, выхватывая отдельные слова.

Пост был опубликован полчаса назад, и под ним уже образовывались комментарии.

«Наконец-то! Самое правильное – это рассказать все как есть. Спасибо!»

«Илья, ты лучший. Поддерживаю тебя полностью. Хорошо, что все закончилось!»

«Очень сильный пост. А девушке должно быть стыдно».

«Эта «новая этика» буквально разрушает жизни. Наконец-то кто-то об этом сказал. Сделать комплимент нельзя, прикоснуться нельзя, даже посмотреть – и то нельзя. А как люди вообще должны знакомиться, заводить отношения?»

«Когда я только прочитала эту мадам, сразу сказала: какой бред. Я знаю тебя десять лет. Ты неспособен на аморальный поступок. Обнимаю!»

«Его оклеветали, и ему еще приходится извиняться. Вам не в чем каяться, это обычное поведение при поиске партнера. Ханжи и радфемки пусть истекают ядом. Они, если б могли, вообще секс запретили».

Инга скроллила экран вниз и читала, читала, не в силах оторваться. Каждую минуту она обновляла страницу и видела новые комментарии. От количества сердечек, поднятых больших пальцев и эмодзи огня у нее рябило в глазах.

Попадались и те, кто был недоволен объяснением Ильи:

«Омерзительный шовинистский пост. Строит из себя несчастного и во всем обвиняет девушку – она его и соблазнила, и отношения разрушила, и оболгала. А он как будто вообще ни при чем».

«Отношения между начальником и подчиненной – это всегда дисбаланс силы и психологическое давление».

«Она сказала, он сказал… Мы никогда не узнаем, как было на самом деле».

Хотя таких комментаторов было немного, хуже было другое: да, Илью в них осуждали, но ведь и Ингу никто не защищал. Люди верили его посту. Из бесстрашной женщины, не побоявшейся в одиночку выступить против мужского корпоративного мира, Инга превратилась в склочную мстительную истеричку, безнадежно влюбленную в начальника. И без того слабые голоса блюстителей морали, тех, кто все равно считал поступки Ильи некрасивыми, звучали не слишком убедительно, ведь он заблаговременно признал вину и рассыпал по тексту извинения. Охотников мусолить очевидное почти не находилось.

Инга обратила внимание, что Илья в посте не повторял свою ложь про Париж и обходил молчанием вопрос, кто кого бросил. В фейсбуке он решил действовать осторожнее, потому что там ему было что терять. Может быть, боялся, что Кристоф узнает. Кантемиров-то Илье явно поверил и лишних вопросов не задавал. Наверняка он вообще мечтает замести все под ковер.

Кристоф. От одной мысли у Инги скрутило живот. Она даже не думала о Париже. Перед глазами у нее стояла остервенело хлопающая дверь метро, на которую Инга смотрела, прощаясь с ним по телефону. С каким пренебрежением она прощалась! Почему-то именно этот момент – хлопающая дверь и безграничное чувство превосходства, которое Инга тогда испытывала, – сейчас заставлял все ее внутренности сжиматься и переворачиваться от нестерпимого, испепеляющего стыда.

Следом Инга вспомнила, как писала пост про Мирошину, усмехаясь себе под нос, что этим продаст себя подороже. Не переезд, а переезд с повышением! Инга сжалась на стуле и издала еле слышный глухой стон. Этот звук был таким чужим, что она не узнала собственный голос. Стон как будто исторгало какое-то смертельно раненное существо внутри нее.

Что же ей делать теперь? Как ей дальше жить с собой?

Инга поднялась с кресла и поплелась между рядами столов. Вернулось ощущение тяжести во всем теле. Проходя мимо коллег, она на них не смотрела, и ей было совершенно безразлично, смотрят ли они на нее. Последнюю неделю Инга жила на пределе чувствительности: замечала любой, даже случайный взгляд, фиксировала малейшее изменение на лице собеседника или его в интонации по телефону, – но теперь ее вдруг разом отпустило. Ее как будто ударили мешком по голове – сознание не погасло, но было временно дезориентировано. Краски поблекли, звуки слились в невыразительный гул, люди превратились в неразборчивую колышущуюся массу.

Инга не знала, куда идет. Проходя мимо туалета, машинально сунулась внутрь, но, увидев там других женщин, отпрянула и поспешно закрыла дверь. Добредя до выхода из офиса, она в растерянности остановилась перед лифтами. Пойти пообедать? Есть не хотелось. Просто прогуляться? Само здание бизнес-центра и все прилегающие к нему окрестности казались матрицей, специально созданной для проживания ее страданий. Здесь все напоминало о произошедшем. Куда бы она ни пошла, она не сможет освободиться. Впрочем, Инга тут же поняла, что, даже если бы она могла отправиться на все четыре стороны, это не принесло бы ей облегчения. Источник страданий находился внутри, и пока он не ослабеет, покоя ей не найти.

Лифт звякнул и открылся, хотя Инга не нажимала кнопку. Внутри стоял Илья. Когда она шла по офису, то не обратила внимания, есть ли он в кабинете. Увидев Ингу, Илья на миг остолбенел, а потом шагнул наружу. Инга как заколдованная шагнула внутрь. В дверном проеме они на мгновение оказались совсем близко, и хоть это длилось доли секунды, время словно отяжелело. Инга успела разглядеть переплетение ниток на ткани его рубашки, заметить седой волос на виске и почувствовать запах одеколона – до того знакомый, что ее оглушило, как будто рядом взорвалась граната. Кажется, это она подарила его Илье на Новый год в какой-то другой, бесконечно далекой жизни.

Он вышел, а она на автомате нажала кнопку первого этажа, но двери не закрылись. Инга перевела взгляд – Илья придерживал их ногой.

– Ты как? – спросил он.

В его голосе слышалось беспокойство, до того искреннее, что Инга изумленно моргнула. Она молчала, а Илья продолжал смотреть на нее, ожидая ответа. Наконец он вздохнул:

– Я надеюсь, мы сможем прийти к какому-то пониманию. Просто хочу, чтобы ты знала, что я действительно намерен работать дальше так, как будто ничего не случилось.

Инга обернулась и оглядела кабину лифта.

– Куда ты смотришь? – удивился Илья.

– Пытаюсь понять, стоит ли кто-то за моей спиной. Иначе перед кем ты изображаешь доброго начальника.

Илья сузил глаза.

– А ты все шутки шутишь? Мало тебе было? Я хотел по-хорошему. Ну смотри, я всегда могу по-плохому.

– Что ты сделал с Мирошиной? Запугал ее? Пообещал что-то?

– Мне не нужно было ее запугивать или обещать что-то. Ничего не было.

– Так я тебе и поверила.

– Мне не нужно, чтобы ты мне верила. – Илья широко улыбнулся, словно его ужасно забавляло происходящее. Инга чувствовала какой-то подвох в его непробиваемой самоуверенности, но не могла понять какой.

– То есть ты хочешь сказать, что она все выдумала? И зачем ей это?

Улыбка, казалось, уже не помещается у Ильи на лице. Он выглядел как мальчишка, которого распирает от какого-то секрета: и хочется поделиться, чтобы всех поразить, и страшно, потому что тогда он потеряет преимущество.

И тут у Инги в голове что-то щелкнуло.

– Ты подговорил ее? – потрясенно прошептала она. – Ты спланировал это и подговорил ее? Чтобы она сначала рассказала мне, а потом при всех опровергла?

Илья засмеялся. Он выглядел совершенно счастливым, упоенным своей победой. Инга не заметила, как ее руки сжались в кулаки.