Харассмент Ярмыш Кира

– Знаешь, как говорят в таких случаях? «Без комментариев». Доказательств у тебя все равно нет. Посты свои сраные удали, и будем жить дальше.

– Я увольняюсь, – прошептала Инга бледными губами. – Да. Я увольняюсь прямо сейчас. Заявление будет у тебя через час.

– И куда ты пойдешь? – резко изменив тон, спросил Илья. От его беспечности вдруг не осталось и следа. Он наклонился вперед – неожиданно, как будто клюнул. Инга не пошевелилась. – Кто тебя возьмет после такой истории? Кому ты нужна? Тусовочка маленькая. Уж я позабочусь, чтобы все на рынке знали. Если они еще не прочитали в фейсбуке, ха-ха. Нет. Ты останешься здесь. Ты будешь работать со мной. И все будут знать, что ты та баба, которая пыталась обвинить начальника в домогательствах.

Илья убрал ногу и направился к офису.

– Посты удали, – бросил он через плечо.

Спускаясь на лифте на ненужный ей первый этаж, Инга думала, что ничего хуже с ней сегодня уже не случится. Как оказалось, зря.

Высидев положенные рабочие часы, она поехала домой, от метро прямиком двинулась к магазину и купила бутылку виски. Пробив на кассе ее одну, она вышла на улицу и зашагала к дому, одной рукой придерживая на плече сумку, а второй – сжав бутылку за горлышко. Встречные прохожие задерживали на Инге взгляд. Она и правда смотрелась колоритно: девушка в деловой одежде на шпильках, целеустремленно идущая вперед с бутылкой наперевес.

Льда дома не оказалось, но Ингу это не остановило. Она налила полстакана виски, но, решительно отхлебнув, тут же скривилась. Она вообще не любила крепкий алкоголь и никогда сама его не покупала, в том числе и потому, что ей было неловко. Боялась, что кассир посмотрит на нее осуждающе. Несколько лет назад Инге в хозяйственных целях понадобилась водка, и она долго кружила по магазину, собираясь с духом, прежде чем отправиться на кассу. В последний момент она подумала, что нужно купить что-то еще, чтобы одинокая водка не смотрелась так провокационно, и схватила маленькую бутылочку колы. Только выйдя из магазина, Инга осознала, что такой набор едва ли сделал ее солиднее.

Однако сейчас в ней ничего не шевельнулось ни при покупке алкоголя, ни при его распитии. Не то чтобы она хотела опьянеть и забыться. Забывать, в общем-то, было нечего – Ингин разум был абсолютно пуст. Она ощущала себя так, словно бредет по темному лесу с фонариком: видит пятачок света под ногами и потому знает, куда прямо сейчас поставить ногу, но все вокруг теряется в непроницаемой мгле. Каждое следующее действие Инге было понятно – поднять стакан, сделать еще один глоток, переодеться, открыть холодильник и изучить его на предмет ужина, снова сделать глоток, кинуть вещи в стиральную машинку и так далее. Инга совершала последовательность этих действий, не нуждаясь в результате. Она не хотела есть и не знала, понадобится ли ей завтра постиранная одежда. «Завтра» пока вообще не существовало.

Порой это абсолютное небытие, как вспышкой, рассекалось внезапной мыслью. Например, Инга вдруг с неожиданной ясностью представляла себе, как с утра будет собираться на работу или как ей позвонит мать. В этот краткий миг яркого света Инга осознавала, что все, случившееся с ней сегодня, останется навсегда. Ни предстоящие годы, ни все мировые запасы виски не отменят и не сотрут из памяти то, что произошло. Однако внутри почти сразу же срабатывал какой-то предохранитель и опять погружал ландшафт Ингиного сознания в непроглядную тьму.

Вторые полстакана пошли легче, чем первые. Темнота в голове существенно потеплела, словно теперь Инга брела с фонариком по джунглям. В этот момент ей пришло сообщение, и, скосив глаза на телефон, Инга увидела имя отправителя – Антон. Поставив стакан на стол, она равнодушно щелкнула по уведомлению.

«Ты дома? Хотел зайти».

«Я сегодня не готова видеться, извини», – напечатала Инга, в эту минуту не испытывая никаких чувств. Она отхлебнула виски.

«Это важно. Много времени не займет. К тому же я уже в пяти минутах от твоего дома».

Инга ничего не стала отвечать. Хочет зайти – пускай заходит. Ей было все равно. Антон казался ей призрачным, далеким отголоском нормальной жизни.

Через пять минут в дверь и правда постучали. Антон всегда стучал, а не звонил, что поначалу очень нравилось Инге как еще один признак его исключительности.

– Привет, – сказал он. – Можно? Я ненадолго.

Инга отступила вглубь квартиры, пару секунд смотрела, как он разувается, а потом вернулась на кухню. Антон вошел следом за ней и оглядел стол с назойливо торчащей из него бутылкой виски, а потом стакан в Ингиной руке.

– Налить тебе? – безразлично спросила Инга.

– Нет, спасибо. – Он глубоко вздохнул, словно готовясь к чему-то. – Ты, наверное, понимаешь, почему я пришел?

– Не имею ни малейшего представления.

– Я увидел пост твоего начальника. Этого, как его… Бурматова.

– Любопытно, – задумчиво проговорила Инга, неторопливо отпивая из стакана. Виски уже почти не обжигал ей горло. – Любопытно, что его пост ты увидел сразу, а мои – нет.

Антон, казалось, даже немного смутился.

– Мне его знакомый прислал. Заметил там твое имя и прислал.

Инга молчала, перекатывая очередной глоток по небу и глядя на холодильник перед собой.

– А потом я прочитал и твои посты. Все.

– Их было всего два.

– Ну да, два. Вот их я и прочитал.

Теперь замолчал Антон, и Инга, подождав некоторое время, перевела на него взгляд и спросила:

– И?

– Ты ничего мне об этом не рассказывала.

– А что я должна была рассказывать?

– Ну, все это… Это не маленькая подробность твоей биографии, тебе не кажется?

– Ты как моя мать. Она тоже, когда прочитала, спросила только, когда я собиралась ей рассказать.

– Это другое. Мать, наверное, за тебя волнуется…

– А ты то есть, значит, не волнуешься? – усмехнулась Инга, поднеся стакан к глазу и глядя на Антона через стекло. – Не переживай, я понимаю.

– Я не это хотел сказать. Я очень волнуюсь. И очень волновался всю неделю, потому что чувствовал, что что-то не так, но не мог от тебя ничего добиться. Но я имел в виду другое. Ты не рассказала мне о том, когда это все происходило.

– Что ты имеешь в виду?

– У этого Бурматова в посте, – перед фамилией Ильи Антон сделал паузу и произнес ее с легким отвращением, – написано, что вы расстались в мае.

Некоторое время Инга недоуменно на него смотрела. Стакан она сначала опустила, а потом поставила на стол.

– А мы начали встречаться в апреле, – закончил Антон.

Он стоял перед ней чуть ссутулившись, с руками в карманах, а договорив, отвел челку со лба. Волосы у него были блестящие и мягкие даже на вид, и Инга вдруг вспомнила, как ей нравилось запускать в них пальцы и проводить, как будто расчесывая.

– Так ты за этим пришел, – протянула она. – Ты пришел устраивать сцену ревности.

– Я не собираюсь ничего устраивать. Ты прекрасно знаешь, что я никогда не устраиваю никаких сцен. Я пришел поговорить и понять. То есть ты была со мной и параллельно встречалась с ним?

– Если это можно назвать встречанием, – хмыкнула Инга и, снова взяв стакан, отпила.

– Я не знаю, что у вас там было, и, если честно, на этом этапе уже совершенно не хочу разбираться. Он пишет одно, ты пишешь другое. Окей, я верю тебе. Но ты в любом случае имела с ним какие-то отношения и при этом мне врала, что у тебя никого нет?

– Получается, что так, – спокойно сказала Инга.

Она надеялась, что Антона огорошит такая покладистость, он усомнится, пристанет с расспросами, а в конце концов переубедит себя сам – просто потому, что не сможет поверить, будто Инга могла так легко признаться. Это был не то чтобы план. Для Инги по-прежнему любая длинная цепочка размышлений, как лесная тропинка, терялась во мраке. Однако она инстинктивно чувствовала, что люди обычно не верят правде, которой верить не хотят.

– Окей, – сказал Антон. – Я понял. Это все, что я хотел знать.

Он развернулся и вышел из кухни. Инга слышала, как он возится с ботинками, а потом раздался дверной щелчок и наступила тишина.

– Ну, – вслух сказала Инга сама себе, – можно выпить еще.

Она налила виски в опустевший стакан и отправилась набирать ванну.

Утро выдалось чудовищным: голова кружилась и болела, в глазах темнело, во рту пересохло. Доковыляв до ванной, Инга споткнулась о валявшуюся бутылку. Нагнулась, чтобы поднять ее, – лоб как будто раскололся пополам от боли. Впрочем, светлая сторона у этого все же имелась. Ингино физическое состояние в полной мере соответствовало душевному. Хоть какая-то гармония.

На такси попасть в офис вовремя Инга не успевала, а мысль о метро причиняла ей настоящие мучения. Она даже малодушно подумала позвонить и сказаться больной, но не позволила себе этого. Сесть в поезде, конечно же, не удалось, и Инга стояла, прислонившись к дребезжащей двери. Окна были открыты, и шум стоял страшный, сверля мозг даже сквозь наушники. Вокруг Инги толпились хмурые потные люди, и она старалась дышать через нос, чтобы случайно не пахнуть на соседа перегаром.

Впрочем, придя на работу, Инга обнаружила еще один плюс: физические страдания отвлекали ее внимание, не позволяя сосредоточиться на том, что происходило вокруг. Когда в офис вошла и села напротив нее Мирошина, Инга и бровью не повела. Мирошина на нее не смотрела, но в основном держалась как обычно, была жизнерадостной и преисполненной энтузиазма. Весь Ингин отдел был в приподнятом настроении, или так просто казалось по контрасту с прошлой неделей, когда все ходили мрачные и молчаливые. Инга думала, что, если бы ей по счастливой случайности вдруг отшибло память, она бы и не заподозрила, что недавно здесь что-то случилось.

За вечер и ночь ей нападало множество сообщений в личку в фейсбуке. Несколько запросов от СМИ – хотели, чтобы она прокомментировала пост Ильи. Два сочувственных сообщения от знакомых и еще одно, обильно приправленное восклицательными знаками, – осуждающее. Автор последнего, женщина, с которой Инга пару раз пересекалась на своей прошлой работе, упрекала ее за то, что она поддалась «веянию западных тенденций». Инга несколько раз перечитала это сообщение, а потом даже скопировала его и отправила Максиму, так оно ее поразило. Ей с трудом верилось, что малознакомые люди могут считать своим долгом поучить ее уму-разуму. Если бы она вообще не знала эту женщину, и то, пожалуй, удивилась бы меньше.

Однако большинство сообщений были недоуменные. Почти все они пришли от незнакомых людей, которые почему-то полагали, что Инга должна отчитаться перед ними лично. «Неужели вы в самом деле это выдумали?» – писала одна девушка. «Наверное, у вас были причины поступить так, как вы поступили. Но вы обязаны объясниться. Мы вам верили», – писала другая.

Инга переключилась на ленту фейсбука.

Как выяснилось, в прошлый раз ей только казалось, что феминистки выступили единым фронтом. Теперь все, кто поддержал Ингу, молчали, зато заговорили другие:

«Меня часто обвиняют в том, что я сначала разбираюсь, а потом уже однозначно принимаю сторону. Да, обвиняют. В наше время это считается предательством. Но я повторяла и повторяю: я против охоты на ведьм. Я первая обвиню мужика в насилии или абьюзе, если увижу доказательства, но до поры до времени я предпочитаю собирать факты, а потом уже делать выводы. Все уцепились за пост Соловьевой – да, казалось бы, образцовый кейс, но что-то меня в нем смущало. Отсутствие реакции с другой стороны смущало, например. Обычно мужики тут же кидаются отрицать и заваливать соцсети скриншотами переписок, которые якобы подтверждают их невиновность. А тут молчок. «Оля, что-то тут нечисто», – сказала я себе и, как видите, оказалась права».

«Вот честно – мне хочется плакать. Это так низко, так подло – ГОДЫ борьбы с дискриминацией, усилия стольких женщин, их смелость, их откровенность, ВСЕ слила одна-единственная девушка одним своим постом. Ну, двумя, если быть точной. Перечеркнула вообще все. Кто поверит следующей, которая расскажет ПРАВДУ? Все будут бесконечно припоминать этот случай и говорить: может, и она соврала? Откуда мы знаем, что все было так, как она говорит?»

На этот раз посты писали и мужчины:

«Я считаю, что борьба за равноправие свята. Все мои подруги не дадут соврать – я сам оголтелый профеминист. Но я не раз навлекал на себя критику и даже оскорбления от т. н. «феминисток» за то, что говорил: женщины иногда сами переходят границы. Судите сами. Сегодня «насилием» называют все подряд, и все смеются над тупыми бабами, которые кричат о нем, когда их просто похлопали по плечу. А бывает еще хуже. Иногда женщины идут на ложь. Настоящий подлог. Я не знаю, что ими движет в этот момент. Может, они думают, что так привлекут больше внимания к проблеме. Но нечестными методами равенство не построишь. И мы все убедились в этом сейчас. Очень жаль…»

Инга чувствовала себя такой опустошенной, что слова никак не отзывались в ней. Она прежде рекламу сантехники изучала с большим вниманием. Буквы казались ей бессмысленными черными закорючками, хаотично рассыпанными по экрану.

И вдруг ее пронзило воспоминание. Инга так резко выпрямилась в кресле, что в голове опять колыхнулась и широко разлилась, казалось, уже застывшая боль. Инга быстро открыла пост Ильи, пролистала комментарии и похолодела.

Вчера вечером, сидя в ванной и уже прикончив виски, она зашла на его страницу под своим секретным аккаунтом и принялась оставлять комментарии. Эти комментарии развились в целые ветки, где люди ожесточенно с ней спорили, а она сама, оказывается, рьяно спорила в ответ. Инга, конечно, не писала, кто она такая на самом деле, изображала случайную пользовательницу, проходившую мимо. Однако истерический тон ее комментариев выдавал нездоровую заинтересованность в деле, а глупые опечатки – явное опьянение.

Чуть слышно застонав, Инга уронила голову на скрещенные на столе руки, но тут же выпрямилась – не хотела, чтобы остальные заметили. Она совершенно об этом забыла. Даже несмотря на то, что никто из комментаторов не знал, кто она такая, ей было ужасно стыдно. Похмелье усиливало этот стыд, как ретранслятор, и Инге хотелось провалиться сквозь землю. Она тут же принялась стирать свои сообщения, но при одной мысли о том, что они уже провисели несколько часов, внутри у нее все плавилось.

Чуть позже всем на почту пришла рассылка, уведомлявшая, что на следующей неделе состоится «выездное тимбилдинговое мероприятие». Участие в нем было обязательно.

– Вот это скорость, – присвистнул Галушкин. – Вчера еще не собирались, а теперь за неделю хотят все подготовить.

– Собирались, – тут же влезла Мирошина. – Мне Зотова еще в пятницу по секрету сказала. Но это правда решили впопыхах. Видимо, из-за всего этого.

Она многозначительно округлила глаза, но на Ингу не посмотрела.

– Там же будет, где всегда?

– Ну конечно. Где еще.

– Блин, там кровати неудобные, – поморщилась Алевтина. – У меня в прошлый раз даже спина заболела.

– Где всегда – это где? – спросила Инга.

Все посмотрели так, как будто это статуя заговорила, и тут же отвели глаза. После секундной паузы Алевтина ответила:

– У нас есть свой пансионат в Калужской области. Мы там проводим всякие корпоративные тусовки. Обычно зимой в Сочи, а летом там, но в этом году зимой что-то не было.

– Я вообще никуда ехать не хочу. Только время терять, – проныл Аркаша.

– Я тоже, – недовольно поддакнула Мирошина.

Аркаша тут же осветился улыбкой, счастливый, что она с ним согласилась.

– Да ладно вам. – Галушкин беспечно махнул рукой. – Это же весело.

– «Весело»! Ты помнишь, как было в прошлый раз?

– Ну, тимбилдинговая часть – не весело, согласен. Я про вечер говорю. Бассейн. Все бухают.

В Ингиной голове эти слова опять отдались протяжной болью.

– Я чур с тобой буду жить, – быстро сказала Мирошина Алевтине. Та кивнула, и Инге показалось, что они специально договариваются об этом при ней, чтобы она почувствовала себя лишней.

Инге совершенно не хотелось провести два дня за городом в компании коллег. После всего, что случилось, такая поездка казалась медленной изощренной пыткой. На нее в принципе удручающе действовали подобные сборища: корпоративные игры, бизнес-тренинги, разговоры про эффективность, люди, изо всех сил демонстрирующие энергию и задор, – но в нынешних условиях и подавно ничего хуже было не придумать. В каком-то смысле это было так плохо, что даже смешно, – Инга знала, что не сможет это пережить, поэтому попросту не верила, что ей придется. Наверняка есть способ увильнуть.

Один способ точно был. Инга могла уволиться, и тогда все это разом: Илья, Мирошина, Кантемиров, ненавистный опенспейс с шушукающимися коллегами, дурацкие звякающие лифты с неприятными сюрпризами внутри, бровастый охранник Артур, ледяные кондиционеры, стеклянные стены, чахлый Аркашин фикус – все это останется в прошлом. Но стоило Инге подумать об этом, как перед ней всплыло лицо Ильи. Она говорила себе, что глупо доверять его угрозам, он просто пугал ее, чт на самом деле он может сделать, однако самовнушение не работало. Он спланировал и провернул трюк с Мирошиной. Инга до сих пор не могла это как следует осмыслить, но теперь точно знала – Илья способен на все.

Она в очередной раз пообещала себе хорошенько обдумать все вечером, когда хотя бы отступит головная боль, но вечером решила, что слишком устала. Она и правда еле доползла до дома, тут же легла в кровать и, несмотря на жару, укрылась одеялом. Ей хотелось посмотреть что-то знакомое и доброе, и она включила «Гарри Поттера». В разгар лета это был неочевидный выбор, но Инга все равно мало следила за происходящим на экране – просто фиксировала перемещение фигур в кадре и знакомые голоса. Она не думала ни о чем определенном, она как будто не думала вообще и уснула, когда еще даже не стемнело.

На следующий в день в ней впервые зашевелилось что-то похожее на надежду. Ничего хорошего еще не произошло, но за окном светило солнце, Инга выспалась, и ее природный оптимизм брал свое. Она решила назло всем быть сегодня особенно красивой: долго выбирала платье, долго красилась и осталась очень довольна собой.

Инга помнила, что ей нужно как следует обдумать дальнейшие планы, и пообещала себе, что сделает это не позже обеда. Только проверит почту, ответит на срочные вопросы по работе – и засядет за «Хедхантер». В ней медленно просыпалась оскорбленная гордость. Они думают, что могут запугать ее и унизить, но она не позволит так с собой обращаться. Что Илья, в самом деле, может ей сделать, кому рассказать? Да, посты в фейсбуке будут преследовать ее еще некоторое время, но рано или поздно они забудутся, и вся эта история вместе с ними.

В офисе на полную мощность работал кондиционер. Мирошина жаловалась на холод, Галушкин посмеивался над ее мерзлявостью. Инге тоже было холодно, но она никогда бы не позволила себе поддержать Мирошину – не только вслух, но даже мысленно.

В фейсбук заходить не хотелось. Ингино душевное равновесие еще недостаточно окрепло, и она знала, что один-единственный обидный пост может начисто его разрушить. Изучать «Хедхантер» не хотелось тоже. Обед уже почти наступил, но Инга решила проявить к себе бережность: не хочет – значит, не надо. Вместо этого она открыла инстаграм. Он казался островком спокойствия, который все ее бури обошли стороной. Вяло пролистав несколько постов с морями и ресторанами, она вдруг нахмурилась и отмотала ленту назад. Какая-то фотография зацепила ее взгляд, и она ее нашла: на снимке была знакомая студия с темно-зелеными креслами, в одном из которых сидела Маргарита Арефьева. Инга подписалась на нее, как только дала интервью. Маргарита, впрочем, была не в красном костюме, а в голубом платье. В кресле напротив, в том самом, где должна была сидеть Инга, сидел Илья.

Инга перестала дышать. Ей захотелось, как это показывают в мультиках, протереть себе кулаками глаза. Она приблизила фотографию. Сомнений не оставалось: это был Илья, и он смеялся. Фотограф подловил его в тот самый момент, когда он закатывал рукава таким хорошо знакомым Инге жестом. Но откуда он там взялся?! Этого просто не могло быть. Легче было бы поверить, что кто-то пытается свести ее с ума, подменяя фотографии в ленте, чем в то, что Илья своими ногами пришел в ту же студию и из того же кресла дал интервью Маргарите Арефьевой.

Инга торопливо, как будто каждая секунда промедления и правда угрожала ее рассудку, открыла пост и стала читать:

«Этот выпуск я задумала давно. Хотела поговорить с женщинами, которые столкнулись с домогательствами на работе, о том, как они справляются с этим. Больше двух месяцев я искала героинь и записывала с ними интервью. Материала было уже достаточно, передача складывалась, но я все чего-то ждала. Мне казалось, что этой истории не хватает главного голоса.

Потом на весь фейсбук прогремел рассказ Инги Соловьевой, которая обвинила своего начальника Илью Бурматова в харассменте и систематической травле, которой подверглась, когда отказала ему. Я связалась с Ингой, и она моментально согласилась поговорить. Это интервью должно было выйти сегодня.

Но не вышло. Потому что история получила неожиданный поворот, а вместе с ней – и эта программа. Начальник Соловьевой, тот самый, которого она обвинила в домогательствах, спустя неделю молчания написал ответный пост, где рассказал свою версию событий. Внутреннее расследование, которое проводила компания, закончилось признанием его невиновности. Я захотела разобраться в том, что же там на самом деле произошло.

Этот выпуск – про «новую этику», которая в равной степени может покарать виноватых и невинных.

Спасибо Илье Бурматову за интересный разговор. Ссылка в сторис».

Первый и самый залайканный комментарий под постом принадлежал Илье:

«Маргарита, спасибо за приглашение и за искреннее желание разобраться в проблеме. Вы очень интересный собеседник».

Маргарита ответила: «Это вам спасибо за откровенность и взвешенность. Такое встречается редко».

Инга встала со стула и пошатнулась – пол под ногами поплыл. Очень осторожно, словно она была из хрусталя, Инга понесла себя по офису. Дойдя до туалета, открыла дверь и отстраненно отметила свое везение – внутри никого не оказалось.

Запершись в кабинке, Инга уже привычно уселась на крышку унитаза и перешла по ссылке в профиле Маргариты.

Интервью с Бурматовым вышло час назад, но под ним было уже почти сто пятьдесят тысяч просмотров – цифры для Инги столь немыслимые, что она не могла их до конца осознать. Сто пятьдесят тысяч незнакомых ей людей нажали на кнопку и посмотрели хотя бы несколько секунд видео, где Илья рассказывал об их отношениях. Сто пятьдесят тысяч– это в шестьдесят раз больше, чем прочитали ее первый пост в фейсбуке, популярность которого кружила Инге голову. Это население какого-нибудь подмосковного города. Столько человек просто не вмещалось у нее в голове.

Она ткнула по экрану, открыв видео в случайном месте:

– Я действительно был не фанатом идеи, что мы начнем появляться вместе на публике. Инга хотела. Мне кажется, с ее стороны это был некий род хвастовства. Мне он был чужд.

Чужд – а теперь Илья рассказывает об этом на сто пятьдесят тысяч человек. Инга ткнула в другое место.

– Разве вы сами не понимали, что отношения между начальником и подчиненной неэтичны?

– Я был влюблен. По уши, как в школе. Если бы это было не так, я бы, конечно, сдержался. Так что ответ на ваш вопрос – да, понимал. И все равно ничего не мог с собой поделать.

Еще щелчок по экрану:

– …до этого отношения с подчиненными?

– Нет, никогда.

Еще щелчок – и Инга остолбенела. На этот раз на экране была она – в том же самом кресле, в той же самой студии:

– Понимаете, это было как по учебнику: он то приставал ко мне, то отталкивал. И я не понимала, что хуже. Быть с ним я категорически не хотела, но когда он переставал меня замечать, то это отражалось на работе, на атмосфере в отделе. И я думала: да что угодно лучше, чем полный игнор.

У Инги так громыхало сердце, что она даже слова разбирала с трудом. До сих пор она была уверена, что тогда на интервью говорила искренне, проникновенно, но сейчас отчетливо видела самодовольство, написанное у нее на лице. Голос был тоненький, писклявый, совсем не такой, каким она привыкла его слышать.

Кадр с ней замер, а потом сместился вбок. В освободившемся окошке появился Илья, который сказал:

– Я видел, что Инга ко мне неравнодушна, и старался избегать ее, не оставаться наедине. Понимал, что это может спровоцировать всплеск чувств, и надеялся, что если я этого не допущу, то мы оба остынем.

Инга хотела промотать интервью, но пальцы не слушались. Она все никак не могла попасть по бегунку внизу экрана. Когда ей все-таки удалось и перед ней замелькали кадры, оказалось, что таких вставок было множество: интервью с Ильей то и дело перемежалось кадрами с нею.

Инга смотрела на телефон, не в силах поверить. Они нарезали ее слова и соединили их со словами Ильи. Как это возможно? Как они посмели?! Она никогда не соглашалась на такое!

Инга открыла телеграм и нашла в нем чат с продюсером Татьяной. Пальцы по-прежнему плохо слушались, мысли путались, сердце грохотало. «Вы не имели права использовать мое интервью в вашем выпуске. Вы даже не попробовали спросить у меня. Я могу подать на вас в суд», – написала она.

Татьяна раньше всегда моментально ей отвечала. На этот раз она долго не открывала сообщение, а когда прочла, то еще некоторое время молчала.

«Здравствуйте, Инга. Позвольте напомнить, что вы подписали согласие на использование вашего изображения и всех отснятых материалов на наше усмотрение. Вам прислать договор, чтобы вы его освежили в памяти?» – написала Татьяна.

Инга медленно сползла с унитаза и села на пол. Ей было плевать и на свое нарядное платье, и на то, что теперь ее могут увидеть в щель под дверью. Она явственно вспомнила, как Татьяна дает ей какую-то бумажку на подпись. «Это простая формальность, разрешение на использование видеоматериалов. Но вы же и так согласны?» – сказала она тогда и засмеялась. Инга засмеялась в ответ. Интервью закончилось пять минут назад, она была в эйфории.

Инга безвольно опустила руку с телефоном и слышала, как он клацнул по плиточному полу. Дверь кабинки была в десяти сантиметрах от ее носа, и Инга смотрела прямо на нее, но не видела.

Все было кончено. В другой ситуации она бы усмехнулась и обругала себя за пафос, но сейчас, пялясь на дверь, только повторяла с неожиданным садистским удовольствием: все кончено, все кончено. Эта мысль разливалась по телу как кипяток, но несла, как ни странно, облегчение. Раньше нужно было строить планы, бороться, переживать, теперь можно было хоть вечно сидеть на полу, уставившись на дверь, – для Инги за ней больше ничего не существовало.

Она не могла уволиться. Куда она пойдет? Илья угрожал ей не зря, он действительно рассказал всем. Ее смешные фейсбучные посты не шли ни в какое сравнение с его интервью. Куда бы она ни послала резюме, отныне она будет «той самой бабой», которая выдумала домогательства начальника. Никто не станет иметь с нею дело. Даже если история всплывет не сразу, то рано или поздно о ней все равно узнают и это обернется для Инги только большим позором. Она не сомневалась, что Илья, как обещал, сделает все, чтобы ей нигде не было места.

Но остаться было тоже немыслимо. Работать с ним бок о бок каждый день, видеть Мирошину, слышать насмешки за спиной, ловить презрительные взгляды – медленная пытка, несовместимая с жизнью. Инга не заслуживала такого. Добравшись до мысли, что мир к ней несправедлив, она обычно принималась плакать, однако в этот раз слезы не шли. Происходящее было таким жутким, что парализовало ее волю, не оставив сил даже на жалость к себе. На Ингу давили две одинаково неподъемные силы – нельзя уйти и нельзя остаться, – и она была сплющена между ними, зажата в тисках.

Она не знала, сколько просидела на полу. От неудобного положения начала затекать нога. Поначалу Инга пыталась это игнорировать и полностью погрузиться в безмыслие, но нога немела все сильнее, и ей пришлось встать. Это даже немного ее рассердило, потому что затекшая нога свидетельствовала о том, что какая-то жизнь в ней осталась и чего-то требовала, тогда как Инге хотелось больше никогда не испытывать никаких чувств.

Она вышла из кабинки, подошла к зеркалу и посмотрела себе в лицо. Оно тоже было возмутительно обыкновенным и ничем не выражало внутреннего омертвения. Инга включила воду, но не прикоснулась к ней, а просто наблюдала, как из крана вырывается белая от сильного напора струя.

Дверь туалета распахнулась, и вошла Мирошина. Увидев Ингу, она застыла на пороге и уставилась на нее, явно растерявшись.

После встречи в кабинете Кантемирова они впервые оказались наедине. Взаимное отчуждение, которое они обе испытывали, было не так заметно в компании коллег, рассеивалось по комнате, но теперь вдруг сгустилось до предела и обрело почти физическую тяжесть.

Инга медленно повернулась к Мирошиной. Вода продолжала с шипением бить в раковину.

– Зачем ты это сделала? – спросила Инга и сама удивилась, услышав свой голос. На нее продолжали давить две одинаковые силы, одна из которых требовала добиться ответа, а вторая наоборот – отвернуться, не высовываться, исчезнуть. Она не ожидала, что под этим нажимом сможет выдавить хоть слово.

Мирошина пару секунд колебалась, видимо решая, уйти ей или остаться. Скрестив руки на груди, она свысока посмотрела на Ингу – почему-то это выражение придало ей сходство с болонкой – и сказала:

– Я ничего не сделала.

– Ты врешь. Я знаю, Илья подговорил тебя, чтобы ты меня подставила. Зачем ты согласилась?

– Ой, Инга… – поморщилась Мирошина. – Ну что ты докопалась. Все же нормально закончилось. Никого не уволили, все работают, как раньше.

– Ты понимаешь, чем все это обернулось для меня? – прошелестела Инга. Ей казалось, что говорит не она, а кто-то другой заставляет ее шевелить губами, но с каждым словом ее голос звучал все тише и тише.

– Ну, знаешь ли. – Мирошина подошла к раковинам, но не включила воду, а, наоборот, выключила ее у Инги. Наступила гулкая тишина. Мирошина тут же отошла. – Ты сама виновата. Раньше надо было думать. Еще раз тебе говорю: все нормально закончилось. Особенно учитывая, каких дел ты наворотила. Я слышала, тебе даже зарплату не понизили. Вообще не понимаю, на что ты жалуешься.

– Зачем ты это сделала? – повторила Инга. – Он пообещал тебе что-то?

Мирошина вздохнула:

– Никто мне ничего не обещал. Я просто хотела, чтобы все нормально закончилось. И все закончилось. Так что хватит сопли размазывать. Радуйся, что пронесло.

Больше не глядя на Ингу, она направилась к кабинке и с силой захлопнула за собой дверь.

Оставшийся день был похож на пунктирную линию: череда долгих пустот, когда Инга ничего толком не осознавала и ни о чем не думала, и мгновений резкой ослепительной ясности. Эти моменты случались каждый раз, когда она заходила на ютуб и смотрела на счетчик просмотров. Ингу постоянно тянуло его проверять. Цифры росли и росли – двести тысяч просмотров, триста, триста пятьдесят. Под вечер это даже стало ее развлекать, словно игра, никак с ней не связанная. Инга вела сама с собой соревнование, загадывая число и сравнивая его со счетчиком.

Один раз она машинально зашла в фейсбук и в первом же посте увидела ссылку на интервью. «Достойный разговор. Не ожидал от Арефьевой такой адекватности, думал, она в любой ситуации будет топить за девушку. Рад, что ошибся. Лучший выпуск на злободневную тему». Инга торопливо щелкнула по крестику в углу и соцсети больше не открывала.

Максим пытался ее поддержать. Он с жаром строчил сообщения одно за другим, где проклинал Маргариту, Илью, новые медиа и извечную погоню за сенсациями. Инга отвечала вяло. Гнев для нее был слишком энергичной эмоцией. Она же не испытывала вообще никаких.

На следующий день, однако, болевой шок начал проходить. Инга, не понимая, как это возможно, проснулась, почистила зубы, накрасилась, и все это неожиданно далось ей без особого труда. Из нее раз за разом выколачивали все жизненные силы, но потом оказывалось, что крупица их неведомым образом уцелела и уже вновь пустила ростки.

Инга помнила, что должна принять решение: уволиться или остаться, потому что ее нынешнее бездействие будто бы терзало ее свирепее, чем любой однозначный выбор. Она опять сказала себе, что подумает об этом днем, но снова ни о чем не подумала. Так повторилось на следующий день и на следующий. Каждый раз Инга находила отговорки: вот допишет пресс-релиз и тогда уж точно засядет за «Хедхантер», сейчас поужинает – и составит план действий. Однако она так ни за что и не взялась.

В глубине души Инга знала, почему медлит. Отсутствие решения позволяло ей сохранять иллюзию собственного достоинства. Если бы она решила уволиться, это обрекло бы ее на мучительные собеседования и последующие унизительные отказы. Если бы окончательно решила остаться, это бы означало, что она сдалась, покорилась. Оба варианта грозили ей позором, через который Инга не готова была пройти, и потому она незаметно выбирала третий – не принимать решений.

Она ходила на работу, выполняла какие-то задания, почти ни с кем не разговаривала и по-прежнему успокаивала себя, что это временно. Вот-вот она соберется с силами и возьмет свою жизнь в руки. Но никаких сил просто не было. Инга все время чувствовала себя разбитой, что угодно могло довести ее до слез. В пятницу утром она расплакалась оттого, что у нее убежал кофе. Позже – еле успела закрыться в кабинке туалета, прежде чем разразилась рыданиями потому, что Ильина из маркетинга не ответила на ее приветствие (которое, возможно, не расслышала). Чтобы поднять себе настроение, в субботу Инга решила посмотреть романтическую комедию, но и это привело к непредвиденному провалу. Она начала шмыгать носом к концу первого часа, а финальные сцены уже почти не различала, так у нее глаза опухли от слез. Хэппи-энд истории главной героини напомнил ей о жирном кресте, который отныне стоял на ее собственной личной жизни.

Дни постепенно превратились в набор одинаковых мыслительных циклов, до того коротких, что, прокручивая их в голове по сто раз, Инга к вечеру уставала до изнеможения. Уйти с работы или остаться. Любое решение уже принесло бы облегчение просто потому, что остановило бы заевшую пластинку в ее голове, но когда Инга почти убеждалась в верности одного из вариантов, второй тут же казался ей то более легким, то более правильным, и пластинка запускалась по кругу.

Выходные Инга провела дома, то принимаясь плакать от одиночества, то боясь выйти на улицу, чтобы не встречаться с людьми, а вечером в воскресенье поняла, что так и не озаботилась причиной не ехать на тимбилдинг.

На следующее утро Инга вышла из дома с безнадежностью осужденного на казнь, добралась до офиса и смиренно села в арендованный автобус.

Дорога туда напомнила Инге поездку на школьную экскурсию с той существенной разницей, что она, всегда самая популярная девочка в классе, сейчас впервые в жизни очутилась на дне социальной иерархии. Инга заняла место у окна в середине автобуса, а дальше с немым изумлением наблюдала, как люди, едва скользнув по ней взглядом, слегка ускоряют шаг и садятся к кому-то другому. Автобус был полупустым, и в конце концов кресло возле нее так и осталось свободным. Инга отвернулась к окну, пытаясь скрыть в очередной раз набежавшие слезы. Ей даже не столько было обидно, что никто не сел рядом, сколько ужасала перспектива провести со всеми этими омерзительными бессердечными людьми целых два дня.

Из хвоста автобуса до Инги то и дело доносились взрывы хохота. Там, как это всегда и бывает, собрались главные нарушители спокойствия. Девушка на кресле впереди читала. Инга вставила наушники и смотрела на стену деревьев за окном, отделенную от дороги черно-белым ограждением. Никого из своего отдела она в автобусе не видела, но автобусов было несколько, так что остальные наверняка договорились заранее и сели в другой – только Ингу, конечно, не стали предупреждать.

Пансионат оказался группой деревянных домиков, рассыпанных по лесу. Сначала все направились в один. Отстояв там огромную очередь, каждый получил ключ от номера. Инга с трудом отыскала свой домик – они все были одинаковые, дорожки причудливо петляли вокруг. Обстановка в комнате была спартанская – две узкие кровати, стол и стул, деревянный шкаф, у которого оказалась сломана одна дверца, ванная чистая, но не новая. Окна выходили на лес. Впрочем, тут везде был лес. Чуть в стороне виднелась небольшая беседка.

Ее соседки пока не было, и Инга уже с надеждой подумала, что, может быть, ее и тут оставят в одиночестве. Однако не успела она разложить вещи, как дверь открылась и на пороге показалась женщина лет сорока. Лицо ее было знакомым, но Инга не помнила, в каком отделе она работает и как ее зовут.

Увидев Ингу, женщина помедлила в дверном проеме, но в следующую секунду вошла и сдержанно поздоровалась.

– Нина, юридический, – сказала она, протянув руку.

Инга попыталась ее пожать, но едва коснулась Нининой ладони, как та ее тут же отдернула.

– Инга, внешние коммуникации.

– Я вас узнала.

Инга поняла, что за этими словами скрывается исчерпывающая осведомленность, и замолчала.

Через пятнадцать минут они вместе вышли из номера. Нина обещала показать дорогу к главному дому, куда им всем следовало прийти после заселения. Места вокруг были живописные: повсюду покосившиеся деревянные лесенки, скрипучие мостики, заболоченные пруды. Все выглядело таким же несовременным, как и обстановка номеров, но если комната наводила на Ингу уныние, то снаружи такое очарование запустения радовало глаз.

Главный дом прятался среди деревьев, но узнать его оказалось просто – он был огромным. По форме он напоминал не избушку, как остальные, а скорее корабль с множеством лестниц, открытыми террасами и рядами окон, блиставших на солнце. Дом нависал над обрывом, как будто вот-вот должен был соскользнуть с него и пуститься в плаванье. Внутри царил полумрак и приятная прохлада. На первом этаже столовая, сказала Нина, махнув рукой в сторону двухстворчатых дверей. В каждой створке было небольшое круглое окно на уровне лица, что еще больше усиливало сходство с кораблем. Проходя мимо, Инга заглянула в окошко: столовая была ослепительно белой, с белыми скатертями на столах и белыми стульями. Окна были открыты, и длинные белые шторы надувались от ветра.

Инга с Ниной поднялись на второй этаж в просторный зал, уже забитый людьми. Нина тут же куда-то ускользнула, а Инга, найдя глазами Аркашу, направилась к нему. Весь ее отдел сидел там же. Заметив Ингу, все замолчали, потом кивнули ей. Алевтина убрала свою сумку со стула, освобождая Инге место.

Сначала долго и очень нудно выступал Кантемиров, говоря что-то о вызовах, предстоящих компании, и о том, как важно сохранять сплоченность и быть настоящей командой. Инга взяла лежащий перед ней блокнот с ручкой и принялась рисовать узоры.

Потом столы и стулья подвинули к стене и начали тренировать ту самую сплоченность. Всех в случайном порядке разбили на группы, вручили каждому по карточке, на которой была нарисована бессмысленная, а на Ингин взгляд – отчетливо шизофреническая картинка. Нужно было объяснить своим товарищам по команде, что на ней изображено, не показывая сам рисунок. Картинки были каким-то образом связаны, и требовалось найти человека, чья карточка предваряет твою, и человека, чья карточка за твоей следует. Побеждала команда, первой сумевшая выложить карточки в порядке, образующем связную историю. У Инги была нарисована лестница в небо, слоны на длинных ногах и падающий вниз головой мальчик в тельняшке в ярко-красную полоску.

Суть игры была очевидна: нужно было как можно больше общаться. Этого Инге категорически не хотелось. Саму идею таких тренингов она считала глупой, но в ее нынешнем положении она казалась и вовсе самоубийственной. Поэтому Инга объявила молчаливый бойкот: отошла в сторону и наблюдала за своими коллегами, скрестив руки, с выражением мрачного презрения на лице. От всего этого сходство со школьными годами только усиливалось. Инга понимала, что ведет себя как ребенок, но присоединиться к хохочущим коллегам ей мешали упрямство и страх.

Через пять минут оказалось, что стоять в стороне еще глупее, чем играть. Пока остальные метались по залу, смеялись, выкладывали подошедшие пары карточек на полу, она одиноко дулась в углу. Ей уже хотелось, чтобы кто-нибудь к ней подошел – персональное приглашение позволило бы ей, не потеряв достоинства, влиться в игру, но Ингу словно не замечали. Она вполне допускала, что на нее в самом деле просто не обращают внимания, но голос в ее голове нашептывал ей, что это намеренно. Никто не хотел с ней знаться. Все старались ее изгнать. Глаза у Инги защипало.

Победила команда, в которой был Илья. Инга заметила его, только когда одна из групп взорвалась криками и торжествующе вскинула руки. Он стоял в центре и улыбался. Потом цельную историю сумели сложить и остальные. Инга подошла и незаметно положила свою карточку в цепочку других без всякого смысла, просто чтобы ее не обвинили в том, что, простояв столбом, она саботировала игру. Ее команда, впрочем, так и не успела справиться с заданием за отведенное время.

Дальше все снова расселись и принялись обсуждать результаты. Почему у одних получилось быстро? Что проигравшим надо было сделать по-другому? Участники поднимали руку, брали микрофон и совершенно серьезно излагали свой взгляд на выигрышную стратегию. Ингу опять накрыло чувство глубокого презрения и даже некоторой жалости: взрослые люди, а спорят про карточки с картинками. Общий вердикт был такой: побеждает команда, в которой находится сильный лидер, сумевший эффективно организовать игровой процесс. В команде, собравшей историю первой, таким признали Илью. Он встал и шутливо раскланялся, прижимая руку к сердцу и по-прежнему обворожительно улыбаясь. Инга стиснула зубы и заставила себя посмотреть в сторону.

Так прошел весь день. Игры чередовались с походами в столовую и более формальными занятиями вроде сессии вопросов руководству и всяких объявлений. Например, начальница отдела дизайна сообщила, что головной офис постановил заменить цвет в их логотипе с фуксии на мадженту. Инга, на всякий случай загуглив оба, тяжело вздохнула.

Она говорила себе, что пока эта поездка полностью оправдывает ее ожидания: ей было скучно, неловко и временами обидно, но хотя бы никакой катастрофы не случилось. Во время обеда Инга разузнала, что завтра в три они уже поедут в Москву, и это значило, что ей нужно пережить только сегодняшний вечер и завтрашнюю первую половину дня. В ее жизни бывали дни тяжелее.

Вечером все перешли на крышу, где стояли столы, накрытые для фуршета. Воздух был теплым и как будто тягучим после дневной жары. Инга взяла себе бокал белого вина и стала у края крыши, облокотившись на поручни. С первым же глотком на нее снизошла необъяснимая благодать, какой она не испытывала уже несколько недель. Все сейчас было ладно и правильно: теплый нежный вечер, ледяной бокал, приятно холодивший пальцы, запах нагретого леса, голоса людей за спиной. Они обволакивали Ингу, но не вторгались к ней. Она закрыла глаза, и темнота под веками ощущалась теплой, розоватой от светившего на них солнца. Инга не сомневалась, что это обманчивое спокойствие долго не продлится – слишком уж резко оно наступило, но была благодарна даже за такую передышку.

Передышка и в самом деле оказалась короткой. Опьянение вскоре разъединило Ингу с остальными. Голоса за спиной начали звучать громче, то тут, то там вспыхивал смех и громкий визг, кто-то разбил бокал. Инге же алкоголь вернул жалость к себе, она ощутила себя покинутой и ненужной. Люди волновались вокруг нее, как море, а она была щепкой, которая не могла ни потонуть, ни раствориться и только неприкаянно носилась по волнам.

Сгустилась темнота, на крыше зажгли лампочки. Листва растущих рядом деревьев окрасилась в теплый зеленый цвет, но глубина леса тонула во мраке и иногда волновалась от налетающего ветра. Инга хотела бы этим наслаждаться, веселиться со всеми, громко хохотать, любоваться, но не могла. На столе рядом стояла недопитая бутылка вина, и, подхватив ее, Инга тихонько спустилась с крыши. Одиночество среди людей из приятного, как в начале вечера, стало болезненным, поэтому она решила, что теперь ей поможет только по-настоящему остаться одной.

Она не спеша направилась к своему домику. Приблизившись, Инга вспомнила про беседку, которую видела из окна, и свернула к ней. Беседка была ярко освещена, но пуста. Из нее все вокруг казалось погруженным в густую плотную мглу – ни очертаний леса, ни очертаний дома, в котором не горело ни одного окна, было не различить. Слышался только ветер, время от времени ерошивший листву, и иногда, совсем издалека, голоса на крыше. Инга села на скамейку и налила себе вина, глядя туда, где был лес. Когда ветер стихал, до нее доносился стрекот кузнечиков.

Оставшись одна, она надеялась вернуться в то же умиротворение, что посетило ее в начале вечера, но ничего не выходило. Каждый взрыв смеха, который доносил ветер, причинял Инге почти физическую боль. Между нею и этими счастливыми людьми пролегала пропасть. Она опять чуть не заплакала – действие вина. Инга облокотилась на стол и подперла голову руками, понуро глядя перед собой. Конечно, ей надо уволиться. Другого выхода нет. Ничего здесь ее больше не ждет. Инга неожиданно почувствовала щемящую печаль, даже тоску, как будто еще несколько часов назад не содрогалась от презрения к окружавшим ее людям. Здесь, в беседке, ей казалось, что ее отделила от них случайность, фатальное стечение обстоятельств, в котором никто не виноват, и в эту минуту она искренне грустила, что судьба распорядилась так.

Раздался хруст гравия на дорожке, и Инга резко обернулась. Из-за контраста между светом в беседке и тьмой вокруг разглядеть ничего было нельзя. Шаги приблизились, а потом человек материализовался в круге света. По ступенькам в беседку поднялся Илья.

В первую секунду Инга испугалась, но теперь, узнав его, неожиданно ощутила облегчение, и эти два чувства, подогретые вином, тут же сплавились в ней в щекочущее, трепещущее возбуждение. Илья сел рядом, глядя не на нее, а перед собой, в лесную темень. От волнения у Инги захватило дух, словно она оказалась на гребне волны, и, сама не понимая, что делает, она пододвинула к Илье бутылку вина. Он покосился на ее руку, а потом взял бутылку и сделал глоток прямо из горла.

Этот его взгляд, когда она двигала бутылку, Ингу почему-то растрогал. Она подумала, что Илья сам пребывает в нерешительности и ощущает такой же мандраж, что и она. Ей вдруг показалось, что между ними существует какая-то особая, опровергающая обычные человеческие законы связь. В конце концов, здесь и сейчас они были самыми близкими людьми друг для друга, несмотря на все, что произошло, а возможно, и благодаря этому. Их взаимное притяжение, их секс, отталкивающий и волнующий одновременно, их страстная ненависть, ее импульсивность и его расчетливость образовывали вместе клубок эмоций, распутать который было невозможно. Не какая-то там пошлая любовь, а немыслимо сложное, многомерное чувство.

Даже то, что Илья снялся в интервью, так беспощадно отомстив ей, сейчас болезненно манило Ингу. Он поступил так потому, что она занимала все его мысли. Он был опасен, жесток, хладнокровен, но как неожиданно приятно было примерить на себя роль слабой жертвы.

Вино придавало этим размышлениям особенную значимость и даже некоторую патетичность, и Инга, кажется, впервые за все время их знакомства почувствовала неподдельное влечение к Илье. Ей захотелось целиком отдаться этому чувству, хотя она не до конца понимала, что сейчас это значит.

– Как ты меня тут нашел? – томно спросила она.

– Заметил, что ты уходишь, и пошел за тобой. Не хотел, чтобы там нас видели вместе.

Ингино сердце екнуло – опять от той же соблазнительной смеси опасности и предвкушения. Она потянула резинку с волос, а когда они рассыпались по спине, взбила их руками.

– А зачем искал?

– Ты до сих пор не удалила посты.

– Ты это хотел мне сказать? – Инга даже не потрудилась скрыть свое разочарование.

– Я тебе четко сказал: удали, иначе будет хуже.

– И что будет? – дерзко спросила она, одновременно разворачиваясь к Илье всем корпусом и облокачиваясь на стол. Ей хотелось нарываться, дразнить его. Подперев голову, она запустила пальцы в волосы. Все движения Инга проделывала безотчетно, но при этом очень хорошо видела себя внутренним зрением: волосы каскадом падают за спину и золотятся на свету, колени находятся в одном сантиметре от ноги Ильи, футболка на ее груди туго натянулась. Инге не нужно было зеркало, чтобы всегда знать, как она выглядит со стороны.

Илья повернулся к ней. Его взгляд не опустился ниже ее лица.

– Я с большим интересом просмотрел комментарии под своим постом, – скучающим голосом произнес он. – Все они были ужасно унылые. Все меня хвалили, даже неинтересно. Ругательных было всего раз-два и обчелся. Но один автор меня заинтриговал. Жег напалмом, защищал тебя изо всех сил.

Ингино тело одеревенело.

– Я сначала подумал: какая-то твоя подружка. Зашел на страницу к ней – ну, интересно стало, кто такая, откуда взялась. Информации нет, фотографий нет, аватарка какая-то мультяшная. Зато постов много. Я их все прочитал.

Инга выпрямилась. Она больше не думала о том, как смотрится со стороны. В голове не осталось вообще ни одной мысли, как будто лопнул воздушный шарик. Она только глазела на Илью и слышала, как кровь стучит в висках.

Он помолчал, кажется удовлетворенный эффектом.