Харассмент Ярмыш Кира

– Обещаю отпустить тебя, когда отдашь мне свой телефон, – удовлетворенная тем, что так хорошо все придумала, сказала она.

– Ну подойди, отдам.

– Эээ, нет, я не буду к тебе подходить. Кидай.

– Разобьется.

– Не разобьется, поймаю.

– Не буду кидать. Если тебе нужен мой телефон, подойди и возьми.

Инга сделала один шаг вперед и снова остановилась.

– Давай уже его сюда. Ближе подходить не буду.

Свободной рукой Илья потянулся в противоположный карман расстегнутой куртки, но болтающаяся пола ускользнула от его пальцев.

– Не могу достать. Возьми сама.

– Не выдумывай, – нетерпеливо сказала Инга, но все-таки подошла еще чуточку ближе.

А дальше она, как в замедленной съемке, увидела, что рука Ильи с легкостью выскальзывает из наручника и сам он поднимается со стула и делает к ней шаг, а в следующую секунду почувствовала странное: как будто ее мозг поплыл внутри черепной коробки, словно он не гнездился в ней прочно, а парил в каком-то растворе, и саму Ингу повело куда-то в сторону. Она услышала внутри черепа гулкий удар, и на короткое время все кругом потемнело, как будто отрубили электричество. Когда картинка восстановилось, замедленное время вдруг рвануло вперед, наверстывая задержку, и вместе с ним разом вернулись все чувства.

Инга сидела на полу, привалясь к стене, о которую ударилась, когда Илья зарядил ей кулаком по голове, а он сам стоял перед ней на коленях с перекошенным, не своим лицом и сжимал руки у нее на горле.

Инга дернулась и только тут поняла, что не может дышать. В голове стоял гул. Шее было больно так, что на глазах выступили слезы. Что-то впивалось ей в ногу чуть пониже бедра. Она подняла руку и попыталась ударить Илью, но не достала – он только мотнул головой, как будто отмахивался от мухи. От перехваченного дыхания в теле появилась такая легкость, словно все его накачали пузырьками. Инга замахала руками, уже не стараясь куда-то попасть, а просто наугад. Она лупила по полу, по стене, по рукам Ильи, сжимавшим ее горло, и легкость в ее теле все росла и росла, а картинка снова начала портиться – не темнеть, а как будто блекнуть. А потом Илья немного разжал руки, Инга вздохнула со всхлипом – зрение стало чуть четче, и пришли звуки, которые тоже, оказывается, куда-то пропадали, и в этот момент она наконец нашарила под бедром то, что в него впивалось. Не раздумывая, вообще не понимая, что делает, Инга со всего маху ударила этим предметом Илью.

Это был небольшой камень, кусок кирпича, и прилетел он Илье куда-то в щеку. Совсем не страшно, но достаточно для того, чтобы тот дернулся и вскинул руку к лицу. Ингу тут же подбросило, как пружиной: она кинулась на Илью головой вперед, как будто хотела забодать, но с такой силой, что опрокинула на спину. Теперь уже она схватила его за горло, но куда там – его шея казалась бычьей по сравнению с ее крохотными руками. Инга даже не сумела сжать пальцы как следует, прежде чем Илья отшвырнул ее от себя и вдавил в пол, навалившись сверху. Инга опять ударилась головой, но на этот раз даже не заметила этого. Илья снова схватил ее за горло, и Инга забилась на полу, как рыба, выброшенная на берег. Она пыталась вывернуть голову, чтобы ему пришлось перехватить руки, лягалась, снова лупила ладонями во все стороны, задела что-то гладкое – ножку стула – и попыталась его схватить, но не сумела поднять. Все вокруг начало распадаться на фрагменты. Перед глазами Инги мелькали отдельные части целого: растрескавшаяся краска на стене, рот Ильи, его ухо, вспышка прожектора, ударившая по глазам. Пальцы опять нащупали что-то гладкое, и на этот раз Инге удалось это поднять. Что-то тяжелое, длинное и приятное на ощупь. Главное, длинное. Из последних сил Инга замахнулась и ударила Илью по голове дальним концом предмета.

Он покачнулся, разомкнул руки. Вид у него был удивленный. Инга не могла дышать, горло как будто смялось и не желало расправляться, и воздух проходил с хрипом. Илья медленно поднял руку к голове, словно все еще недоумевая, что это с ним приключилось. Инга скосила глаза – она держала за горлышко бутылку шампанского. Целую. Силы удара не хватило, чтобы разбить ее Илье об голову. Илья моргнул раз, другой, его взгляд начал фокусироваться, и Инга поняла, что сейчас он опять бросится на нее. Она замахнулась и еще раз обрушила бутылку ему на голову. И снова она не разбилась, но на этот раз Илья немного осел в сторону, так что Инга, остервенело засучив ногами, смогла наконец-то выбраться из-под него. Стоя на коленях, не в силах распрямиться, она схватилась за горлышко двумя руками, вмазала бутылку в стену, словно это была бейсбольная бита, а потом наотмашь ударила ею Илью по лицу.

Она успела увидеть, как у него под глазом, на щеке и над губой проступает кровь и как он, все еще осоловело, трогает порезы и смотрит на пальцы, а в следующую секунду ринулась на него и принялась колоть, колоть, куда придется – в лицо, шею, в грудь, снова в лицо, ничего не разбирая.

Этот импульс, который внезапно возник, ослепив Ингу и придав ей сил, так же неожиданно схлынул. Последним движением она отшвырнула разбитое горлышко и мешком рухнула на пол.

Илья полусидел, полулежал, привалившись к стене, и странно сипел. Вместо одного глаза у него была рана, но вторым он смотрел на Ингу. Потом словно попытался сесть ровнее: сделал какое-то движение, и Инга дернулась, но он так и остался в прежней позе. Его глаз не моргал и не закрывался, но продолжал смотреть на Ингу.

Она перевернулась на четвереньки и отползла в сторону. Постояв так же, по-собачьи, попыталась встать, но ноги сразу подкосились. Из горла Ильи теперь прерывисто шел жуткий, клокочущий хрип. Инга снова поднялась, осторожно распрямила колени, проверяя, удержат ли они ее на этот раз, и побрела к выходу, шатаясь как пьяная.

«Венера в мехах» продолжала звучать.

Инга выбралась в коридор. Очень медленно, словно несла на голове сосуд с драгоценной жидкостью, наклонилась и выключила колонку. Подвал моментально затопило тишиной.

Держась за стену, Инга зашла в дверь напротив и так же медленно подняла с пола свой рюкзак. Вернулась в коридор, стараясь не смотреть в освещенную комнату, и сложила в него колонку и один прожектор. Постояла, покачиваясь и собираясь с духом, а потом сделала быстрый шаг к двери и с силой захлопнула ее, впечатав в косяк. Внутрь она так и не взглянула, только в последнюю секунду успела услышать доносящееся оттуда хрипение.

Ощупью Инга нашарила в рюкзаке замок и с четвертой попытки смогла протолкнуть его в нужные отверстия. Еще немного постояла, упершись головой в дверь и зажмурившись. Защелкнутый замок она продолжала сжимать в кулаке, как будто он придавал ей сил. Наконец, с трудом оторвавшись от двери, поплелась к выходу, волоча ноги по полу.

Это была самая длинная лестница в ее жизни.

Возле последней металлической двери Инга еще раз остановилась, переводя дыхание. Оно, кажется, полностью к ней вернулось – горло драло и шея болела так, что прикоснуться было нельзя, но по крайней мере воздух тек в легкие, уже не встречая сопротивления. Инга задвинула за собой щеколду и посмотрела на другой конец коридора, где через открытый проход виднелась улица. Свет был вечерний, мягкий и отсюда казался очень теплым. Она побрела на свет, сначала вяло, потом все быстрее. Не глядя сорвала один из своих указателей со стены и скомкала в руках. Когда до порога оставалась пара метров, Инга собрала все силы и, резко ускорив шаг, вывалилась на воздух.

Снаружи и правда было очень тепло, хотя, возможно, ей так казалось после подвала. Инга, впрочем, не чувствовала себя замерзшей, она вообще сейчас никакой себя не чувствовала. Она опустилась прямо на землю и привалилась спиной к зданию. Деревья мягко покачивались от ветра. Когда он налетал, по кронам шли серебристые волны. С щебетом промелькнула птица, совсем близко, взмывая и проваливаясь в воздушные ямы. Солнца отсюда не было видно, но его свечение было золотистым, закатным. Интересно, сколько времени прошло? Инга потянулась за телефоном и замерла.

Телефон.

Ей на секунду показалось, как будто ее опять ударили. Мозг снова поплыл, и вокруг потемнело.

Ну и пусть, устало подумала Инга. Это выше человеческих сил. Она никогда не сможет зайти туда снова. Так просто не бывает. Неважно, найдут его или нет. Поймают ее или нет. Значение имело только то, что возвращение туда было несовместимо с дальнейшей жизнью.

Но Инга, конечно, уже знала, что вернуться надо.

Она посидела еще какое-то время, глядя вокруг. Солнечный свет казался бархатным, шелковистым, и ей хотелось растянуться на освещенной земле и нежиться под этим светом, как под покрывалом. Но она сидела в тени. От носка Ингиного кроссовка (по-прежнему в бахиле – как только уцелела?) до солнечной границы было добрых два метра, совершенно непреодолимое расстояние. И если уж она найдет в себе силы встать, то идти надо будет не к солнцу, а в подвал.

Инга посмотрела на свои руки. Перчатки тоже были на месте, только испачканы буро-коричневым, а правая – изодрана в клочья. Они вдруг стали чудовищно ей мешать, липнуть к рукам, хотя еще секунду назад она про них даже не помнила. Торопливо содрав перчатки с рук, Инга уже была готова с отвращением швырнуть их в сторону, но опомнилась и, вывернув наизнанку, спрятала в рюкзаке.

Рюкзак был весь в серой пыли, и Инга перевела взгляд с него на свои спортивные штаны, а потом выше, на толстовку. Вся одежда тоже была в пыли, но что хуже – в кровавых пятнах. Они не очень бросались в глаза на черной ткани, но, приглядевшись, Инга хорошо их различала. Она потрогала пятно на животе – влажное. На пальце, впрочем, следов не осталось. Инга оттянула толстовку и увидела, что белая надпись на груди тоже заляпана кровью. Первым порывом Инги было сорвать кофту с себя, но вместо этого она закрыла глаза и несколько раз вдохнула. Не имело смысла делать это раньше, чем она вернется в подвал.

Инга все же посмотрела на время и выяснила, что экран телефона треснул, но сам он пока работал. Было восемнадцать двадцать шесть. Прошло полчаса. Это ее не поразило: время на ее внутренних часах вполне соответствовало электронным. В эти тридцать минут укладывался Ингин караул в комнате, разговор с Ильей, выползание из подвала, сидение здесь в тени. Что в них не укладывалось, так это убийство, но оно вообще существовало вне времени. Как будто в этом месте линия Ингиной жизни вдруг провалилась в параллельное измерение, сделала там петлю и вернулась в реальность, продолжив движение прямо. И вот теперь Инге нужно было переступить жизненные законы, повернуть время вспять и пойти назад. Все в Инге отчаянно этому сопротивлялось. Не потому даже, что это страшно, опасно и бесчеловечно, а потому, что в этом была какая-то наивысшая противоестественность.

Она решительно встала и сразу же пошатнулась. Перед глазами все поплыло, и чтобы устоять, ей опять пришлось опереться о стену. Боль, словно разбуженная резким движением, вонзилась разом во все места: плечо, которым она ударилась в стену, болело, левое бедро, в которое упирался камень, болело, шея болела так, что не хотелось лишний раз дышать. Виски болели остро, а голова целиком – тупо. Болели ключицы, лопатки, поясница, даже ладони.

Инга постояла некоторое время, привыкая к этим ощущениям, а потом поковыляла по коридору. Каждый шаг давался ей с таким усилием, словно она брела по пояс в воде.

Остановившись перед железной дверью, Инга потянулась было к щеколде, но в последний момент вспомнила, что сняла перчатки. Подумала плюнуть, но тут же достала из рюкзака новую пару. Если уж она нашла силы вернуться в эту преисподнюю, то силы на такие мелочи точно должны найтись.

Надпись «ворота ада» показалась ей на этот раз куда символичнее.

В подвальном коридоре было темно и пусто. Инга осветила его лучом фонаря. Непонятно, что она ожидала увидеть: вырвавшегося на свободу Илью? Армию зомби? Стояла полная тишина, которая, когда Инга выключила музыку, показалась ей чистой водой, но теперь как будто сгустилась, помутнела, стала какой-то нехорошей. Инга осторожно сделала шаг, потом второй. Ей послышался звук из комнаты, мимо которой она проходила, и она резко дернула фонариком. Луч выхватил железный стеллаж, отбрасывавший на стену кривую четкую тень. Больше внутри ничего не было.

Все тело Инги сделалось деревянным. Она продолжала идти вперед, но крохотными шажками, на негнущихся ногах. Неожиданно вспомнила, что у нее с собой ножницы, а это какое-никакое оружие. Зажав фонарик зубами, Инга тихо, стараясь не выдавать своего присутствия, сняла с плеч рюкзак. Она сама толком не знала, от кого пряталась. Молния оглушительно громко вжикнула в этой тишине, и Инга резко вскинула голову, по-прежнему держа фонарик зубами. Свет рассек темноту. В коридоре по-прежнему было пусто.

Наконец Инга добралась до нужной ей двери и остановилась. Наклонилась ближе, стараясь различить какой-нибудь звук изнутри. Ухо прикладывать к металлу не хотелось, как будто он был в чем-то липком. Из-за двери не доносилось ни шороха. Инга осветила замок: его стальная новенькая дужка так празднично переливалась, что Ингу передернуло.

Больше всего ее пугало то, что, пока она будет возиться ключом в замке, Илья, если он жив, услышит. Инга помнила, в каком состоянии оставляла его, но ей все равно казалось, что эти несколько секунд ковыряния ключом дадут ему время на подготовку. Она представляла, что он стоит, притаившись, за дверью и нападет на нее снова, едва она сделает шаг. А может, не стоит. Может, лежит, истерзанный, окровавленный, безглазый, и когда она войдет, вдруг схватит ее за ноги. Второе видение было даже хуже первого, потому что в первом Илья еще хотя бы был человеком, а во втором – уже потусторонней, дьявольской сущностью.

Инга достала ключ и вставила его в замок. Он вошел как в масло, точнехонько в нужные пазы. Это как отдирать пластырь с ранки – нужно резко дернуть, и дело с концом. Инга повернула ключ и вошла.

Она почему-то думала, что здесь будет такая же темнота, как в коридоре, поэтому и боялась. Но комнату по-прежнему заливал свет прожекторов, и в этом свете она отчетливо видела Илью, лежавшего все в той же позе, привалившись к стене, спиной к двери.

Инга, уже не таясь, но все еще внутренне замирая, обогнула тело по широкой дуге, чтобы заглянуть в лицо. Один глаз Ильи по-прежнему был открыт, и смотрел он им, казалось, опять прямо на Ингу, так что в первое мгновение она невольно отшатнулась. Илья, однако, не шелохнулся, не моргнул, и взгляд его жуткого единственного глаза был совершенно пуст.

Инга подождала некоторое время, чтобы убедиться, что тело напротив не пошевелится. Она рассматривала Илью, к собственному изумлению, без малейшего страха или брезгливости. Выглядел он ужасающе: неестественная поза, кровавая мешанина на одной половине лица, разодранное горло, залитая кровью футболка, – но именно поэтому смотреть на него было не так уж сложно. Просто это был уже не Илья, а пустая оболочка, как сброшенная змеей шкура. Никаких чувств она у Инги не вызвала.

Она наконец немного расслабилась. Подошла к стене и сняла с кольца наручники. Сорвала свой листок с инструкцией. Стул отнесла к двери – выкинет его на обратном пути. Изучила стену в том месте, где ударилась, а потом и пол вокруг. Никаких следов крови тут не было. Она потрогала висок, который пронзительно болел, и посмотрела на пальцы. Ничего. Видимо, ей только показалось, что она его разбила. Инга наклонилась, чтобы подобрать осколки от бутылки шампанского, и только тут почувствовала запах алкоголя. Аромат был таким знакомым и так прочно ассоциировался с весельем и торжеством, что этот диссонанс на секунду привел ее в замешательство.

Наконец она подошла к Илье и помешкала, не решаясь залезть к нему в карман. Одно дело было смотреть на труп издали, совсем другое – потрогать. «Это ничто, – уговаривала себе Инга, – это не человек», но ей все равно было страшно. Наконец, набравшись мужества, она все-таки склонилась над ним. В этот момент Илья захрипел.

Инга отпрыгнула в сторону, и все ее тело тотчас протестующе взвыло – заболело, затошнило. Она зажмурилась и зажала рот руками. Инга ничего не видела, но ей почти хотелось, чтобы Илья поднялся, как восставшее из мертвых чудовище, надвинулся на нее и сокрушил одним смертельным ударом – лишь бы все это закончилось наконец. Но секунды продолжали бежать, и ничего не происходило. Илья больше не хрипел и вроде бы не шевелился.

Осторожно открыв глаза, Инга выпрямилась. Тошнота ворочалась где-то в глубине, но хотя бы не грозила пока выплеснуться наружу. Голова Ильи упала, и теперь он смотрел как будто в пол. Он точно теперь был мертв, он не мог не быть. Запретив себе думать, Инга быстро приблизилась, выхватила телефон из его кармана и тут же снова отскочила. Илья по-прежнему не двигался. Его телефон был цел и работал. Инга выключила его и сунула в рюкзак.

Сложив туда и все остальное, она оглядела комнату в свете фонарика. Она была пуста, только тело лежало на полу. Теперь, когда Инга выключила и убрала прожекторы, ей снова стало страшно. Темнота не только не разгонялась единственным лучом света, она, наоборот, стала как будто плотнее и обступила ее со всех сторон. Инге хотелось стремглав броситься отсюда, пока никто не подкрался к ней в этой темноте. Тем не менее она велела себе успокоиться. Сейчас она закроет замок и вот тогда уйдет отсюда, теперь уже навсегда.

Подумав так, Инга не двинулась с места. Что-то здесь никак ее не отпускало. Допустим, телефон она забрала, видимые следы своего пребывания стерла, но что, если в комнате осталось что-то еще? Она ведь сама рассуждала недавно: достаточно одного волоска, чтобы вычислить убийцу. Если бы все пошло по плану, то бояться было бы нечего, но после их драки, ударов, порезов, катания по полу вся комната наверняка усеяна бог знает чем – волосами, слюной, каплями крови, невидимыми частичками кожи. Конечно, здесь в разное время побывали десятки людей, но Инга слишком плохо разбиралась в криминалистических процедурах, чтобы это ее утешало. Вдруг можно установить, какие образцы ДНК находятся тут давно, а какие недавно? Она не могла рисковать.

Инга беспомощно оглядела коридор. Ее мистический страх перед этим местом полностью вытеснил практический вопрос – что делать? Сжечь тут все? Обрушить перекрытия? Никакая идея больше не казалась ей абсурдной. Это раньше, пока она сидела дома в уютном кресле, она могла брезговать какими-то вариантами или считать их невыполнимыми. За последний час она так далеко ушла от прежней себя, что никакое безумие больше не казалось ей невозможным.

Однако рамки все же существовали. Например, Инга попросту не знала, как обвалить потолок. Да и как устроить пожар – здесь только железо и камень. Даже если она натаскает в подвал старой деревянной мебели из домов (что само по себе было маловероятно – Инга и на ногах-то уже с трудом держалась), то поджечь ее все равно было нечем. Нужно придумать другой план.

Илью можно было перенести. Недалеко, в какую-нибудь другую комнату. Вряд ли криминалисты станут обыскивать весь огромный подвал – будут искать только там, где найдут труп. Инга приободрилась. Это было хотя бы реализуемо.

Она прошлась по коридору, высвечивая фонарем другие помещения. Почти в самом конце нашла еще одно с подходящей дверью – на нее потом можно будет повесить все тот же замок. Достала из рюкзака прожектор, включила, чтобы он освещал коридор. Остатки страха рассеялись.

Значит, перенести. Перетащить, точнее, поднять тело взрослого мужчины Инга не сможет. Это, впрочем, было мелочью – ее намного больше ужасала мысль, что снова придется к нему прикасаться, и не просто двумя пальцами лезть в карман, а по-настоящему хватать и волочь. Тошнота, о которой она почти забыла, снова скрутила живот и поползла к горлу.

Инга вошла в комнату и постояла над Ильей, прислушиваясь: дышит или нет? Ни единого звука. Вдохнув поглубже, она тронула его за плечо. Ничего. Пихнула посильнее. Без изменений. Инга взяла его за куртку и потянула на себя.

Ох и тяжелый же он был. Для пустой оболочки он весил непозволительно много. Инга кое-как вытащила тело в коридор и остановилась, чтобы перевести дух. Попыталась оценить расстояние до нужной комнаты, но толком ничего не увидела – свет прожектора бил ей прямо в глаза. Стиснув зубы, Инга снова поволокла Илью по коридору.

В этом процессе было одно несомненное достоинство: ужас и брезгливость вскоре отступили. Тащить труп было все равно что тащить мешок с картошкой. Поначалу Инга старалась двигаться плавно, словно Илья мог почувствовать боль от недостаточно бережного обращения, но вскоре перестала обращать на это внимание. Теперь она волокла его рывками, то и дело останавливаясь, отдыхая и снова деловито принимаясь за работу.

Она дотащила его до комнаты в конце коридора и с шумом выдохнула. Ноги Ильи по-прежнему торчали из двери, и Инга, обойдя труп, уже без всякого пиетета пихнула их внутрь.

Теперь оставалось замести следы. В буквальном смысле: разровнять коридор, чтобы не было видно, что по нему кого-то тащили. Инга прошлась туда-сюда, растирая подошвой пыль и пиная камни, чтобы они лежали более естественно. Следов крови вроде бы не было. Зато в первой комнате их было сколько угодно, целая лужа на полу. Инга принялась оттирать ее с пола влажными салфетками. Она не старалась отдраить все начисто – только стереть явные следы. Изведя почти всю упаковку салфеток и оглядев результат, она посчитала дело сделанным. Оставалось только перевесить замок.

А что, если ее ДНК осталась на одежде Ильи?

Инга издала еле слышный стон, перешедший в зубовный скрежет. Да когда же это закончится?!

Она снова вернулась в дальнюю комнату. Когда она долго находилась рядом с Ильей – убирала место преступления, тащила его тело, – она как будто привыкала к нему, но стоило ей хотя бы на некоторое время перестать на него смотреть, как в следующий раз она опять обмирала. Он лежал перед ней лицом вверх с раскинутыми руками и согнутыми в коленях ногами – поза ему в жизни настолько несвойственная, что в первую секунду это поразило Ингу больше, чем кровавая каша у него на лице. Она представила, как сейчас будет его раздевать, и почувствовала не тошноту даже, а как будто живот налился тяжестью, окаменел.

Инга сняла с трупа кроссовки, потом носки. Расстегнула джинсы, выпрямила Илье ноги и потянула штанины на себя. Он продолжал лежать, нелепо раскинув руки и слегка болтаясь из стороны в сторону, когда она дергала особенно резко. Инга неожиданно поняла, что сейчас заплачет. Ее вдруг пронзила жалость к нему за то, что он такой беспомощный, беззащитный, доверчивый, как больной ребенок. Покорно лежит, пока она его раздевает.

Он мертв, напомнила Инга себе. Он ничто, сброшенная кожа.

Однако жалость, проникнув в сердце, начала пускать корни, и Инга впервые за это время подумала, что тело перед ней – это не просто безжизненный остов, а именно Илья, измученный, истерзанный, убитый. «Не думай, не думай», – бормотала она, стягивая с него куртку. Это было особенно трудно: то ли Илья еще больше отяжелел, то ли Инга совсем ослабела, но в конце концов она все-таки справилась.

Чтобы снять с Ильи майку, Инга разрезала ее ножницами. Трусы трогать не стала. Одежду сложила в рюкзак, даже кое-как запихала кроссовки, но куртка уже не влезла. Значит, придется нести так.

Внезапно она подумала, что на его руках могли остаться следы. Например, под ногтями. Он ведь душил ее.

Инга посмотрела на ножницы и опустилась на колени.

Она не сразу решилась стричь Илье ногти – просто пялилась на его руку и не могла прикоснуться к ней. Потом вдруг страшно разозлилась: да она только что убила его, какие уж тут церемонии! Эта циничная мысль ее отрезвила.

Срезанные ногти Инга тоже ссыпала в рюкзак, а потом щедро полила ладони Ильи санитайзером и тщательно протерла каждый палец. Подумав, она протерла и все видимые раны на теле Ильи; после минутного колебания протерла и лицо. Его, правда, совсем осторожно, словно все еще боялась что-то повредить. В ранах ведь тоже могли остаться какие-то ее невидимые следы.

Глаз Ильи был на месте, это Инге в панике показалось, что его нет. Но бровь и веко были рассечены, а щека так вообще порвана в клочья. Протирая все санитайзером, Инга вдруг поняла, что внутри нее самой наступила странная тишина. Она не заметила этого перехода, просто вдруг обнаружила, что ничего не чувствует. На этот раз по-настоящему, даже руки как будто онемели. С каким-то мрачным удовлетворением Инга подумала, что она ничуть не живее Ильи. Разве что может двигаться, но внутри у нее полное безмолвие. Если в этом подвале и водятся зомби, то это она.

Вот теперь все действительно было кончено.

На улице Инга сняла со входа в бункер свой последний указатель. Зайдя в кусты подальше, выбросила стул. Стянула толстовку. Пятна на ней побурели и засохли; согнув ткань в этом месте, казалось, можно ее сломать. Инга протерла лицо, грудь и руки оставшимися в пачке салфетками, но выбрасывать здесь больше ничего не стала.

Без толстовки было прохладно, и Инга только сейчас заметила, что и свет изменился, из золотистого став багряным. Лечь на землю и подставить ему лицо больше не хотелось. Впрочем, и лежать не хотелось, хотя Инга совсем обессилела. Мыслей не было, только простые, короткие сигналы: надо поднять руку, сделать шаг, попить воды, – но Инга знала, что если сейчас позволит себе отдохнуть, то вообще не сможет сдвинуться с места. А ей нужно было спешить: темнело, она была далеко от дома, а еще предстояло разобраться с телефоном Ильи.

Перед тем как тронуться в обратный путь, она включила фронтальную камеру и повертела перед ней головой. На виске с одной стороны, где она ударилась о стену, виднелась ссадина и маленький, но яркий синяк, а на скуле с другой, куда Илья ударил ее кулаком, синяк был большой, но пока бледный. Инга вообще сначала приняла его за пыль и попыталась стереть. Зато выражение лица было совершенно обычным, только каким-то остановившимся. Она попыталась сгримасничать – нахмурилась, широко улыбнулась. Кожа двигалась и натягивалась, но под ней как будто сохранялось все то же каменное выражение, и его ничем не получалось разогнать.

Что выглядело поистине ужасно, так это шея: она вся была покрыта багровыми и фиолетовыми разводами. Любой встречный обратит внимание. Инга распустила волосы и постаралась как-то замаскировать ими синяки, но ничего не вышло. Тогда она накинула толстовку на плечи и завязала рукава под подбородком. Оставалось надеяться, что кровь на ней никто не заметит.

Когда она зашагала к лесу, было уже почти восемь. Сгущались сумерки. Инга была права: даже такие короткие передышки расхолаживали. Поначалу она шла, еле переставляя ноги. Куртка в руках ужасно мешала, а плечи под рюкзаком ныли так, словно он весил тонну. Она почему-то вспомнила, что где-то там, в его недрах, лежат срезанные ногти Ильи, но эта мысль вызвала в ней оторопь только в первую секунду – дальше она равнодушно подумала, что рюкзак вместе со всей одеждой Ильи и той, что на ней сейчас, она просто сожжет. Пить хотелось неимоверно, язык, казалось, прилип к небу.

В лесу было совсем темно, в другой ситуации Инга могла бы испугаться, но только не сейчас. Она включила фонарик и шла вперед, переставляя ноги с тупым упорством. Она двигалась к железнодорожной станции, понимая, что шесть километров до шоссе не осилит.

На платформе, как и в прошлый раз, никого не было. Инга посмотрела расписание – ближайший поезд прибывал через полчаса. Она рухнула на лавочку, не снимая рюкзак, вытянула ноги и закрыла глаза. Она бы все сейчас отдала за бутылку воды.

Необходимо было решить, как избавиться от телефона. Выбрасывать его здесь, как и все остальное, Инга опасалась. Кроме того, ей не давала покоя мысль, что коварные вышки сотовой связи без устали фиксируют его положение. Сейчас-то он выключен, и она надеялась, что этого достаточно, но ей все равно было не по себе от того, что она несет его в рюкзаке. Как будто у нее за плечами лежала бомба, принцип работы которой она не до конца понимала, но это пугало еще больше. Однако в любом случае, когда Илья подходил к бункеру, телефон работал. Выходит, полиция, начав поиски, немедленно установит, где он ловил связь в последний раз. Ничего, кроме военного городка, поблизости не было, так что даже если точное местоположение определить не удастся, они все здесь перевернут.

Мысли у Инги путались. Она то и дело забывала, о чем думала, засмотревшись на блеск шпал в фонарном свете или на тень от своих кроссовок. Ее не покидало только чувство тревоги. Инга напоминала себе, что нужно принять решение, но никак не могла сосредоточиться. Вместо того чтобы дать себе хоть немного передохнуть, она принималась ругать себя за рассеянность.

К жажде добавился холод. Каждый порыв ветра заставлял Ингу вздрагивать. Через пятнадцать минут ее уже по-настоящему трясло, но встать с лавочки и пройтись не было сил. Инга набросила на плечи куртку Ильи. Ей было уже все равно.

Значит, нужно сфабриковать маршрут. Как будто Илья приехал сюда, а потом с телефоном вернулся обратно. Тогда будет казаться, что он пропал не здесь и сейчас, а позже, где-то в другом месте.

Инга кое-как спустила рюкзак с плеч и стала рыться в нем в поисках телефона. Она не могла найти его так долго, что в панике подумала, не обронила ли, но наконец отыскала его на самом дне. Достав телефон дрожащими руками, Инга посмотрела на него так, словно он действительно был бомбой, которая вот-вот сдетонирует. Включить его? Ей казалось, что тогда она приведет взрывной механизм в действие. Одно нажатие кнопки – и она выдаст себя. Но чем она могла себя выдать? Наоборот же, добавит правдоподобия.

Вдалеке пронзительно загудела электричка. Инга вскинула голову, высматривая ее, и сразу поморщилась: болела не только шея, но и виски, и затылок, и плечи, и даже основание черепа. Включит телефон, когда будет на пути в Москву.

Электричка была новая, с мягкими синими креслами. Войдя в вагон, Инга почувствовала, что у нее защипало глаза, как будто она сейчас заплачет, – так тут было обычно, нормально. Тепло, яркий свет, люди. Как будто она ступила в вагон не с полутемной платформы, а прямо из того подвала.

Телефон Инга включила через десять минут. На него сразу же посыпались уведомления, но судя по первым строчкам сообщений, это были какие-то телеграм-каналы. Пароля Инга не знала, так что открыть их все равно не могла.

Она вышла в Москве, не доезжая до конечной, – не хотела появляться на вокзале. Сначала купила воды и жадно принялась пить, потом, избегая камер и пряча лицо, вышла на улицу. Вызвав такси, она чуть было не указала домашний адрес. Только в последний момент Инга сообразила, что не может появиться там с телефоном Ильи. Сначала она подумала, что теперь-то ей ничего не мешает сломать его и выкинуть прямо здесь, на окраине, но следом пришла другая мысль: чем дольше телефон работает, тем больше он путает следы. Вместо собственного дома Инга поехала к дому Ильи.

Попасть к нему в квартиру она, конечно, не могла, но это было и не нужно. Пока Инга ехала в такси, она набрала в поиске «определить местоположение телефона сколько метров» и выяснила, что даже с помощью злосчастных вышек сотовой связи это можно было сделать с точностью не больше пятидесяти метров. Это ее вполне устраивало. Выйдя неподалеку от дома Ильи, Инга направилась к магазину в торце здания. Издали внимательно оглядела фасад и увидела одну камеру, направленную точно на вход. Проходя мимо нее, Инга, хоть и была в медицинской маске, для верности прикрыла лицо рукой. Телефон она положила в ячейку на входе, сунула ключ в карман и сразу же вышла. Пусть полежит здесь хотя бы до завтра, а потом она придумает, что делать дальше. Инга надеялась, что между квартирой Ильи и ячейкой в самом деле не больше пятидесяти метров и тогда любому, кто воссоздаст его маршрут, покажется, что вечером он вернулся домой.

Войдя наконец в свою квартиру, Инга захлопнула дверь и сползла на пол, так и не включив свет. Некоторое время посидела так, развалив ноги носками в стороны и бессильно раскинув руки. Она вроде бы даже отключилась на минуту, а когда снова пришла в себя, то в первое мгновение испугалась. Из-за темноты ей померещилось, что она все еще в подвале. Инга нервно похлопала ладонью над своей головой, нашаривая выключатель, но он не находился. Она замолотила по стене и моментально вспомнила, как Илья душил ее. От ужаса горло снова сдавило, и она завертелась на месте, как волчок, отбиваясь от кого-то невидимого. Наконец ей под руку попался выключатель, и зажегся свет.

Инга тут же вскочила и принялась сдирать с себя одежду, всю, прямо здесь, в коридоре. Ей казалось, что вся она ядовита, заражена какими-то паразитами, и если она еще хоть секунду проведет, соприкасаясь с ней кожей, то ее вырвет. Однако когда она полностью разделась, облегчения не наступило. Зараза была уже и на коже. Инга в два прыжка очутилась в ванной и, включив душ на полную мощность, принялась остервенело тереть всю себя мочалкой. Боли она не замечала, просто терла и терла и с отчаянием понимала, что это не помогает. Зараза уже проникла вглубь, никакое мыло не могло теперь ее отмыть.

Инга села на дно ванной прямо под струю воды и наконец-то разрыдалась. Она плакала не из-за чего-то определенного и уж совершенно точно не об Илье – о нем она даже не думала, а просто выплескивала из себя все, что ей сегодня пришлось пережить. Она рыдала так долго, что сначала начала икать, а потом как будто даже снова уснула, толком не успокоившись. Поняла это, только когда открыла глаза и не сразу осознала, где находится.

Когда Инга, кряхтя, выбралась из ванной, она чувствовала себя полной развалиной. Она даже не смогла снять полотенце с крючка – просто тянула за свисающий кончик, пока оно не упало ей на голову. Держась за стену и еле перебирая ногами, Инга кое-как доковыляла до комнаты. Сон свалил ее раньше, чем голова коснулась подушки.

Первый раз она проснулась под утро. За окном было темно, накрапывал дождь. Инга смутно вспомнила, что случилось что-то ужасное, но что именно – не поняла и тут же с облегчением заснула снова. Когда она открыла глаза во второй раз, в комнате было по-прежнему сумрачно, и она решила, что ночь еще не закончилась. Инга заворочалась, устраиваясь поуютнее, и приготовилась уснуть опять, однако сон больше не шел. На этот раз ее ничего не тревожило, голова была абсолютно пуста. Инга расслабленно лежала, закрыв глаза, и слушала шелест дождя.

Спустя пару минут она выпростала руку и потянулась за телефоном, чтобы посмотреть время. От движения плечо заныло, что немного удивило Ингу. Отлежала она его, что ли. Телефона под рукой не оказалось. Инга недоуменно похлопала по кровати, где он обычно лежал, и только потом вспомнила, что вчера не ставила его на зарядку.

И едва она вспомнила об этом, как на нее лавиной обрушилось все остальное.

Инга замерла с вытянутой рукой, отстраненно фиксируя, как тело, содрогаясь от воспоминаний, пробуждается с болезненной чувствительностью. Затылок, оказывается, ныл даже от соприкосновения с подушкой, саднило висок, шея неприятно напрягалась, когда она сглатывала, болело ушибленное бедро, на котором она лежала. Не шевелясь, она глядела прямо перед собой широко распахнутыми глазами. Боль нарастала не только в теле, разум тоже трещал от перегрузки. Перед Ингой проносились обрывки воспоминаний, наслаиваясь одно на другое: перекошенное ненавистью лицо Илья, когда он держал ее за горло, россыпь зеленых осколков на полу, стальное сияние замка в свете фонарика, его голое тело.

Она убила человека. Человек был мертв.

Инга прижала одеяло к лицу и закричала, не таясь и не думая о том, что ее могут услышать. Отменить это, отменить! Сделать так, чтобы этого утра не было, вчерашнего дня не было. Инга скрючилась под одеялом, шаря вокруг руками, хватаясь то за подушку, то за прутья изголовья, и продолжая выть. Чтобы затолкать этот вой поглубже, она закусила простыню и потянула ее на себя, как будто хотела порвать зубами. Осознание чудовищной непоправимости того, что она сделала, перемалывало ее, как мясорубка. Это было настолько неподъемное ощущение, что постигнуть его умом Инга не могла – оставалось только кричать от выворачивающего наизнанку, слепого, животного ужаса.

Она не знала, сколько это продолжалось, время остановилось. Постепенно Инга затихла, оставшись лежать без движения, а потом вскочила и бросилась в ванную к зеркалу. Ей нужно было убедиться, что она выглядит так же, как раньше. В отражении на нее смотрело бледное, даже слегка зеленоватое лицо, с глазами огромными, как блюдца. Синяк на щеке, где Илья ее ударил, стал более отчетливым и разросся, а шея была синяя, с кровавыми подтеками.

Инга сжала бортик раковины, даже удивляясь, что он не крошится у нее под пальцами. Дышала она шумно и тяжело, словно только что пробежала стометровку.

Голова кружилась и болела. Инга присела на краешек ванной, чтобы не упасть, но уже в следующую секунду опять вскочила. Оставаться на одном месте она не могла. Шатаясь, Инга направилась на кухню и принялась шарить в пакете с лекарствами. Она выпила обезболивающее, стуча зубами, и поставила стакан на подоконник. Руки дрожали.

За окном шел мелкий, совершенно осенний дождь. Капли щелкали по каштановой листве и скатывались на землю. Инга только сейчас заметила, что его крона кое-где пожелтела, а на асфальте лежали опавшие листья, как растопыренные пятерни. Вчера она думала, что каштан останется тем же, и гадала, какое впечатление это на нее произведет, но сейчас точно знала – он другой. Все было другим.

Когда она только проснулась, ужас был слитым воедино: мешанина образов и чувств захлестнула ее разом, и в этом потоке невозможно было разобрать, что причиняет особенно острую боль. Но пока Инга смотрела на падающие капли дождя и подрагивание листьев, первый шок начал проходить. Голова постепенно прояснялась, а переживания обретали имена.

Первое, что Инга поняла: боль ей причиняло не раскаяние. По крайней мере, это было не то чувство, которым полагалось мучиться убийце после того, как он лишил человека жизни. Инга по-прежнему вообще не думала об Илье. Его смерть была не больше чем декорацией, на фоне которой произошло настоящее преступление. Инге казалось, что она безвозвратно разрушила что-то важное, совершила непростительный, непоправимый поступок – но только по отношению к себе. Это она себя поломала, это от жалости к себе у нее так мучительно сжималось сердце. Инге хотелось свернуться калачиком и чтобы ее укачивали, как младенца. Ей было стыдно перед Максимом и матерью – но тоже за то, какое святотатство над собой она сотворила. Словно она и правда была неразумным ребенком, который покалечился и этим обрек любящих его людей на страдания.

Боль причиняло и то, что переиграть вчерашний день невозможно, а значит, его последствия неизменны. Все, что Инга делала на протяжении последних нескольких недель, закладывало фундамент ее будущего. Вчера она окончательно построила дом, в котором ей теперь жить. Она не может убить Илью с большей осторожностью. Не может лучше спрятать его труп. Не может все тщательнее продумать, предусмотреть, обезопасить себя. Ей остается только ждать, пока за ней придут, или всю оставшуюся жизнь отчаянно надеяться, что этого не случится.

Инга погладила лаковую поверхность подоконника, словно это привычное скользящее ощущение под пальцами могло вернуть ей силы. Пока за ней еще не пришли. Если очень-очень постараться, то можно сделать так, чтобы вчерашнего дня в самом деле не было. Надо просто, чтобы о нем никто не узнал. Если ни для кого другого этих событий не будет существовать, то, может, и у Инги получится сделать вид, будто их не было.

Она нашла свой телефон на кухонном столе и проверила уведомления. Максим прислал с десяток сообщений, под конец уже волнуясь, почему она не отвечает. Было сообщение от матери. Максиму Инга написала, что в пятницу пила и весь субботний день промучилась таким страшным похмельем, что была не в силах общаться.

Выйдя в коридор, Инга оглядела разбросанные вещи. В первую секунду в ней опять поднялась тошнота при мысли, что все это было на ней там, в подвале. Казалось, что не только ее одежда заражена смертельной инфекцией, но даже пол, на котором она лежит, требует немедленной стерилизации. Обмирая от отвращения, Инга сложила все вещи в несколько мусорных пакетов. Помедлила над кроссовками – жалко было, но потом поняла, что все равно никогда уже не заставит себя их надеть.

Она вымыла пол, еще раз сходила в душ. Максим спросил, с кем же она так напилась. Таблетка подействовала, и боль в теле начала понемногу притупляться. Инга уселась с зеркалом перед окном и стала замазывать синяки. Результат вышел далеким от совершенства, но так уже хотя бы можно было выйти на улицу.

Ей нужно было сделать три вещи. Избавиться от пакета с одеждой. Уничтожить свой второй телефон, с которого она переписывалась с Ильей от лица Агаты. Их чат она уже очистила. Разобраться с телефоном Ильи. Нельзя было оставлять его в ячейке в магазине, как бы Инге ни хотелось больше никогда к нему не возвращаться.

Она вышла из дома, прихватив пакет со своими вещами. Их Инга не боялась выбросить даже в обычный мусорный контейнер, просто выбрала тот, что подальше. Рюкзак с одеждой Ильи и своими приспособлениями – наручниками, фонарями Инга трогать пока не стала. Она все еще хотела его сжечь, а делать это в Москве было негде.

С телефона Агаты Инга опять заказала себе такси до дома Ильи. В магазин вошла, защищаясь от дула камеры зонтом. Его телефон безмятежно лежал в ячейке, хотя чем ближе Инга подходила к магазину, тем больше в ней крепла параноидальная уверенность, что его украли.

Более того, телефон по-прежнему работал и показывал, что наполовину заряжен. Нужно было решить, что делать с ним дальше. Таскать его с собой по городу Инга не собиралась, но и выкидывать здесь не хотела, ведь его могли найти, и тогда фора, которую она себе придумала, практически потеряет смысл. Прошлое изменить она не могла, но ее дальнейшая жизнь – не просто свобода, а именно жизнь, крепость ее рассудка – зависели от того, насколько хорошо ей удастся замести следы. Инга должна была скрыть преступление не только от других, но и от себя, чтобы оно никогда не всплыло на поверхность, никогда не стало ее преследовать, позволило забыть. Этот телефон был последней возможностью изменить будущее.

Что поймут следователи, отслеживая локацию телефона? Накануне днем Илья выезжал в область и вечером вернулся домой. Ночь он провел в Москве. Конечно, здесь он мог бы и пропасть, но ведь лучше будет, если он пропадет где-нибудь еще, попозже и подальше. В месте, к которому Инга отношения не имела и в котором никогда не была. Значит, сесть в поезд в неизвестном направлении и выкинуть телефон по пути? Нет. Останутся записи с камер, останется геолокация ее собственного телефона, билеты, в конце концов, которые привяжут Ингу к Илье намертво.

Инга в задумчивости шла к метро, озираясь по сторонам, словно на улице была спрятана подсказка. Когда она увидела синюю вывеску почты, план сложился мгновенно.

Инга решительно вошла в отделение и, отряхнув зонт, направилась к окошку. Очереди не было.

– Мне надо отправить посылку, – выпалила она, глядя на толстую молодую девушку со скучающим лицом. Та жевала жвачку.

– Вы хотите, чтобы она поскорее дошла? – лениво спросила девушка и перекатила жвачку из одной щеки в другую.

– Нет, – поколебавшись, ответила Инга.

Расчет был простой: нужно, чтобы телефон сел где-то в пути, перестал транслировать свое местоположение, но физически в этом месте не остался.

– Куда отправляете?

Вопрос застал Ингу врасплох.

– В Тамбов? – брякнула она первый пришедший в голову город.

Девушка нахмурилась.

– Вы что, не знаете, куда посылку шлете?

– Знаю. В Тамбов.

– Заполняйте бланк. Большая посылка?

– Нет, совсем маленькая. А можно у вас купить коробку? Я все туда сама сложу.

Инге выдали бланк и коробку размером с обувную. «Самая маленькая», – с ледяной неприступностью сказала девушка в ответ на Ингин изумленный взгляд.

Сев за стол в стороне, Инга задумчиво покрутила ручку. Никого в Тамбове она не знала. Забрать для нее посылку никто не сможет. Что произойдет, когда за ней не явятся? Отправят назад? Заберут себе? В любом случае рано или поздно коробку вскроют и обнаружат севший телефон. Наверняка его включат, и он снова отобразится в сети. Полицейские найдут его, а потом отследят отправителя. Даже если Инга поставит вместо своего имени несуществующее, ее опознают по здешним камерам.

Значит, нужно, чтобы посылку в Тамбове забрали, а потом уничтожили. Делать это было некому, кроме нее самой.

Инга прерывисто вздохнула. Какое счастье, что она хотя бы не сказала «Владивосток».

Заполнив бланк, она вернулась к окошку.

– Инге Соловьевой до востребования? – равнодушно спросила девушка, окинув взглядом бумажку.

Инга кивнула.

Выйдя из почты, она отправилась на Воробьевы горы. Из-за дождя людей в парке было мало. Инга достала симку из телефона Агаты и разрезала ее ножницами, которые захватила с собой. Сам телефон положила на дорожку и несколько раз ударила по нему каблуком. Огляделась – не видел ли ее кто-нибудь? Мимо прошмыгнула белка. Людей поблизости не было. Обломки симки Инга выкинула в урну возле лавочки и, сжимая разбитый телефон в руке, пошла к набережной. Там, облокотившись на перила и изобразив задумчивость, она уронила его в воду.

На улице ей было легче, поэтому, несмотря на дождь и вернувшуюся головную боль, Инга еще погуляла. Зашла купить себе кофе и, пока ждала его, неожиданно подумала, что Илья больше никогда не купит себе кофе. За этой мыслью ей сразу явилось его лицо, глядящее единственным глазом в потолок, и Ингу так поразило это видение, что она не сразу расслышала, как ей предлагают оплатить картой. Однако это опять было скорее потрясение от внезапного открытия, а не раскаяние. В том месте у нее внутри, где, казалось, должно было возникнуть раскаяние, зияла глухая пустота. Словно одна клавиша западала.

Отхлебнув кофе, Инга поняла, что ничего не ела со вчерашнего утра. Все это время ей и не хотелось, но теперь голод набросился на нее с неистовой силой. Она как раз проходила мимо «Макдональдса» и тут же взбежала по ступенькам. В ожидании заказа Инга поймала себя на том, что даже слегка пританцовывает от нетерпения. Если бы все это происходило не с ней, она бы никогда не поверила, что так бывает. Ведь она только что лежала, раздавленная на кровати, и думала, что никогда не оправится, но вот прошло несколько часов, и жизнь начала возвращаться к ней.

Но когда, зайдя в квартиру, Инга увидела свой рюкзак на полу с наброшенной сверху курткой Ильи, от ее неестественной безмятежности не осталось и следа.

Инга включила везде свет, но ее пугала не темнота, а сами стены. Она бродила между кухней и комнатой и никак не могла найти себе места. Хотела усесться в любимое кресло, но, едва подойдя к нему, отскочила как ошпаренная. Это кресло было частью убийства. С тоской Инга подумала, не придется ли выкинуть и его.

Она постоянно прокручивала в голове завтрашний день, когда придет в офис. Даже трусливо подумала не ходить, но позволить себе такой риск, конечно, не могла. Через сколько хватятся Ильи? Когда ему начнут звонить? Выключила ли она звук на его телефоне? Она точно помнила, как выключала, но это не избавило ее от тревоги. А вдруг что-то не сработает?

Когда они поймут, что с Ильей случилось что-то серьезное? Что тогда будет, придет полиция? Их станут допрашивать? Сумеет ли она себя не выдать? Убийцы в фильмах поначалу часто ведут себя уверенно и обыденно, но потом, как только что-то идет не так, нервничают, совершают глупости и попадаются. Но это в фильмах. Как себя поведет Инга? Какую тактику ей выбрать: оскорбляться в ответ на подозрения? Изображать переживания за Илью? Держаться отстраненно, как будто судьба Ильи ее, конечно, беспокоит, но вообще-то она не желает иметь с ним ничего общего из-за давних разногласий? Последний вариант был опасным, но казался Инге самым правдоподобным.

Шатаясь из угла в угол, она подумала написать Максиму и тут впервые поняла, что никогда не сможет ему рассказать. Глупо, но это стало для нее полной неожиданностью. Оказывается, раньше в Инге жила подспудная уверенность, что, когда все закончится – чем-нибудь мирным, нестрашным, – она, выпивая с Максимом однажды, признается во всем. Вот такой, мол, у меня был план, и я, представляешь, несколько недель всерьез его обдумывала. Максим будет потрясен, может быть, даже лишится дара речи, а Инга удовлетворится этим маленьким безобидным эффектом. Как будто ей дадут в щелочку подглядеть за тем, что было бы, если бы она в самом деле кого-то убила.

Только теперь она кого-то убила взаправду, и этот поступок не просто поломал ее, он отрезал единственного друга. Если это и была та самая «трансформация», превращение Инги в «исключительного человека», то в эту минуту она дорого бы отдала, чтобы никогда через нее не проходить.

При этом она столько раз произнесла слово «убила» в своей голове, что оно совсем перестало ее трогать. Это был набор букв, пустой звук, за которым ничего не стояло. По-настоящему оглушали Ингу и заставляли ее раз за разом переживать ужас очевидные, но почему-то непредвиденные ею последствия вроде кофе, или кресла, или того, что завтра ей придется, глядя в глаза Мирошиной (Инга представляла себе именно ее), недоумевать вместе со всеми, куда же запропастился Илья.

Инга попыталась представить, что с ним сейчас. В ее воображении он так и лежал, слепой, голый, разбросав руки по сторонам, с лицом в потолок. За последние несколько часов этот образ так часто вставал у нее перед глазами, что тоже перестал задевать за живое. Инга вспомнила, как слышала где-то, будто у мертвых продолжают расти ногти и волосы. Выходит, вчера она их стригла, а сегодня они растут? Да что там ногти и волосы, он ведь не просто лежит, он разлагается.

Инга открыла интернет и начала читать: трупное окоченение через три часа, трупные пятна через двенадцать часов, личинки через сутки. Образование гнилостных газов. Раздувается лицо, вываливается язык. Пузыри, разрывы кожи, запах. Распад внутренних органов. Мозг превращается в зеленоватую кашу. Меняется цвет волос.

Инга захлопнула крышку ноутбука.

Она легла спать, выпив обезболивающее и снотворное. Боялась, что даже с этим еще долго будет напряженно всматриваться в темноту, воображая бог знает что, но напрасно. Она заснула почти сразу, и ей ничего не снилось.

Дожди зарядили как по заказу. Собираясь утром на работу, Инга радовалась, что может надеть водолазку с горлом и не выглядеть в ней странно. Синяк на щеке поддавался замазыванию, на виске – не слишком, но плюсом было то, что они хотя бы не расплылись фингалами под глазами.

Инга помедлила в холле перед офисом, готовясь к тому, что ей предстоит. Потом спохватилась, что здесь тоже камера, и, приложив карточку, вошла. Интересно, как долго она еще будет дергаться при мысли о камерах?

В офисе было холодно, потому что в пятницу кондиционеры никто не отключил. Мирошина куталась в плед и изображала страдания.

– Что с тобой случилось? – спросила она, уставившись на Ингу, когда та подошла. Они почти не разговаривали, так что Инга сначала обомлела оттого, что Мирошина вообще обратилась к ней, а потом испугалась, что в первую же секунду чем-то себя выдала.

– В каком смысле? – с запинкой спросила она.

– Ну, у тебя синяк на лбу.

Остальные как по команде оторвались от своих компьютеров и тоже посмотрели на Ингу.

– А, это… Ударилась об угол кухонного шкафа. Сильно.

Зачем она сказала «кухонного»? К чему эти подробности? Звучит неубедительно.

Все, однако, тут же отвернулись к экранам и на Ингу больше не обращали внимания.

Она нервничала первые полчаса, дергаясь от любого неожиданного звука и то и дело поглядывая украдкой на кабинет Ильи, словно ждала, что он может там материализоваться. Ничего особенного, впрочем, не происходило, где Илья, никто не интересовался. Все привыкли, что у него бывают встречи по утрам, поэтому опоздание не выглядело странным.

Первой забеспокоилась Алевтина.

– А где Илья, кто-нибудь знает? – спросила она. – Он мне не отвечает с самого утра, а у меня важный вопрос.

Остальные промолчали, Галушкин пожал плечами.

– Я уже и звонила ему, – не унималась Алевтина, – не берет.

– Позвони еще раз, – равнодушно предложила Мирошина.

Алевтина приложила телефон к уху, подождала.

– Выключен, – разочарованно сказала она.

– Может, в метро едет? – предположил Аркаша.

– Илья? В метро? Не смеши меня. Он со своей машиной не расстается.

Инга никогда не замечала, будто Илья со своей машиной «не расстается», и это опять навело ее на мысль, что Алевтина знала о нем больше, чем остальные. Может быть, они все это время были близки? Может, он рассказывал ей о своих планах на выходные?

Еще час все было тихо, только Алевтина бормотала что-то себе под нос, раз за разом безуспешно пытаясь дозвониться.

В полдень в их отсек в опенспейсе заглянул главный юрист. Инга не видела его с того дня в кабинете Кантемирова и сразу же приросла к креслу. Если пришел юрист, значит, все уже известно. Сейчас попросит ее на пару слов, и всё.

– А кто-нибудь знает, где Бурматов? – спросил юрист. – Не отвечает и трубку не берет. У него встреча или что?

– Нет! – пылко воскликнула Алевтина с явным облегчением оттого, что кто-то разделил ее беспокойство. – Я проверила его график, нет сегодня никаких встреч. Должен быть на месте. Но мне тоже не отвечает с самого утра.

– Странно. А с ним такое раньше бывало?

Все, включая Ингу, помотали головой.

– Да может, дома что-то случилось? – неуверенно сказал Галушкин. – Хотя на него это правда непохоже.

– А с кем он живет? Можно позвонить кому-то, спросить?

– Он вроде один живет, – протянула Мирошина. Она поплотнее запахнулась в плед. На лице у нее вслед за Алевтиной тоже начала проступать тревога.

– Ну ладно. – Юрист легонько стукнул по перегородке между столами. – Когда придет, скажите, чтобы срочно позвонил.

– А вдруг с ним что-то случилось? – испуганно прошептала Алевтина, когда они остались одни.

– Что с ним могло случиться?

– Ну не знаю. Поскользнулся в ванной, упал, разбил голову. И лежит теперь там.

– Или сердечный приступ, – поддакнул Аркаша.

Мирошина презрительно поморщилась.

– Какой сердечный приступ, ему тридцать восемь.

Аркаша обиделся.

– У меня у соседа так было.

В час Алевтина куда-то ушла. Вернулась еще более встревоженная.

– Я ходила в отдел кадров. Они тоже ничего не знают. Мы позвонили его отцу. У него ночь там, оказывается, мы его разбудили. Сказал, что ничего от Ильи не слышал уже неделю.

– Но он был в офисе в пятницу, – заметил Галушкин.

– Я так понимаю, они не очень общаются. В любом случае отец ничего не знает. Не знаю, что делать. Он не мог просто так пропасть, ничего никому не сказав.

– А ты пробовала ему еще звонить? – спросила Инга.

Все это время она с напряжением следила за разговором, но не ожидала от себя, что сможет так естественно к нему присоединиться. В ее голосе даже слышалось беспокойство. В ней как будто включилась какая-то дополнительная система, автонастройка, которая управляла ее интонациями и мимикой, приводя их в соответствие с обстановкой. Это оказалось совсем несложно.

– Звонила. Абонент недоступен.