Утешительная партия игры в петанк Гавальда Анна

– Нет, я по специальности… вернее была когда-то, инженер-агроном. Яблоко от яблони… – пошутила она, – Мама научила меня садовничать, но я-то мечтала спасать человечество! Мне не нужна была медаль Chelsea Flower Show,^[201] я хотела раз и навсегда решить проблему голода на планете. Ха, ха, – добавила она без улыбки. – Хороша, да? Я много работала с болезнями растений… Это я вам потом расскажу… А тогда я получила грант на изучение черных пятен на папайе.

– Правда? – развеселился Шарль.

– Правда. Ring Spot Virus^[202]… Да ладно… Они и без меня справились… Хотя… Я вам не показала, но у меня и здесь есть маленькая лаборатория…

– Что?!

– Да, лаборатория… Мир я уже не спасаю, а колдую тут с растениями, чтобы продлить и украсить жизнь богатым людям… Скажем так: я занимаюсь фитофармацевтикой… Вот сейчас увлечена тисом… Слышали о применении тисового таксола в канцерологии? Нет? Well^[203]… Это отдельная тема… Так о чем я? Да, и вот я в своей американской служебной квартирке с женихом, и он меня спрашивает, приготовлю ли я салат с макаронами для барбекю у Миллеров.

The situation was totally insane.^[204] Ну что мне было делать у Миллеров, когда у меня две урны с прахом в шкафу, трое сирот на руках и безутешные родители? Следующая ночь оказалась очень долгой. Я все понимала, принимала его аргументы, но что толку, было слишком поздно… Это ведь я уговорила Эллен поехать развеяться и мне казалось, что… как сказать… в этой истории есть доля и моей вины…

Глоток торфяного виски, чтобы выговорить последнее слово.

– Самое печальное, что мы с этим Мэтью любили друг друга… И даже вроде собирались пожениться… Короче, бывают такие ночи, когда жизни ломаются в одночасье… Уж я-то это знала… На следующий день я обошла всю администрацию и старательно сама себя… deleted. Отменила себя, вычеркнула, ликвидировала в глазах стольких коллег и на всех документах, которые мне протягивали, глядя на меня с недоумением, словно я маленькая эгоистичная девчонка, которая ломает свои игрушки и не держит обещаний.

Я вкалывала не покладая рук, чтобы добиться всего этого, и вот теперь уходила, поджав хвост, по-моему, даже чувствовала себя виноватой… Мне даже пришлось просить прощения… За несколько часов я бросила все, что имела: мужчину, которого любила, десять лет исследовательской работы, друзей, приютившую меня страну, свои штаммы бактерий, молекулы ДНК, папайю и даже кошку…

Мэт проводил меня в аэропорт. Это было ужасно. Я сказала ему, знаешь, я уверена, в Европе тоже полно интересных проектов… Мы с ним работали в одной области… Он покачал головой и сказал мне то, что меня долго потом преследовало: «Ты думаешь только о себе».

Я плакала, входя в самолет. Я ведь весь мир объездила ради своих плантаций, а вот с тех пор больше ни разу никуда не летала…

Иногда я еще думаю о нем… Когда сижу вот здесь, в этой дыре, в сапогах, окоченевшая, и смотрю, как Сэм тренирует своего осла, с моими шелудивыми собаками, стариком Рене, который так выражается, что его не всегда и поймешь, а вся местная детвора висит на заборе в ожидании, когда же, наконец, испечется очередной торт, тогда я вспоминаю его слова, и замечательное Fuck you согревает меня лучше, чем моя толстуха Ага…^[205]

– Это кто?

– Моя кухонная плита и печь… Первое, что я купила, приехав сюда… Конечно, это было полное безумие… Угрохала на нее все свои деньги… Но такая была у моей nanny в Англии, и я знала, что без нее не справлюсь… По-французски cubiniere – одновременно и печь и повариха, и эта лексическая неопределенность всегда казалась мне очень правильной. Для меня, для всех нас, Ага – живое существо. Что-то вроде доброй, теплой бабушки, милой, заботливой, и мы вечно прячемся в ее юбках. Нижняя духовка слева, например, очень удобная…

Когда дети ложатся спать, а я с ног валюсь от усталости, я сажусь перед ней и засовываю в нее ноги. Это… lovely^[206]… Хорошо, по ночам к нам никто не заходит! Женщина с волком и ногами в печке – разговоров хватило бы на несколько лет вперед! Да, машина у нас тогда была совсем никудышная, зато за свою голубую Агу я заплатила, как за «Ягуар».

Ладно… вернемся к нашим баранам. Вернее, к ягнятам. Жертвенным ягнятам. Родители уехали, юная няня намекнула мне, что больше всего хлопот доставила ей моя мама и… Что еще?

Хреново мне было…

Самюэль снова стал писаться в постель, Алис мучили кошмары, и она каждый день спрашивала меня, когда же Мама перестанет быть мертвой.

Я сводила их к детскому психиатру, он сказал мне: Задавайте им вопросы, постоянно расспрашивайте, заставляйте вербально выражать наболевшее и, главное, главное никогда не спите вместе с ними. Я сказала, да, да, но через три сеанса стала все делать по-своему.

Я никогда не задавала им вопросов, зато стала настоящим докой в игрушках Playmobil, конструкторах Lego и жвачках всего света. Я заперла дверь спальни Пьера и Эллен, и мы спали все вместе в комнате Сэма. На полу, на трех матрасах… Говорят, так делать нельзя, но это оказалось потрясающе эффективно. Никаких тебе больше кошмаров и мокрых простыней, зато масса историй перед сном… Я знала, что Эллен говорила с ними по-французски, но читала им по-английски Энид Блайтон, Беатрикс Поттер и прочие наши детские книжки, я стала делать также.

Я не заставляла их «вербально выражать наболевшее», но Самюэль частенько останавливал меня и объяснял, как этот отрывок читала Мама, и что она изображала раздраженного мистера Мак Грегора или Винни Пуха гораздо лучше, чем я… Мы и сейчас даже с Ясином и Недрой читаем «Оливера Твиста» в оригинале. Что не мешает им приносить из колледжа отвратительные отметки!

А потом настал первый День Матерей… Первый из длинной череды, и нам всегда в этот день непросто… А потом я пошла разговаривать с их учительницами, просила их прекратить эти идиотские «часы матерей»… Это Алис как-то раз вечером мне про них рассказала… Из-за них она так плакала… «А теперь, дети, надеваем пальто, начинается час матерей!» Я просила их, чтобы они добавляли «и тетушек»… но из этого так ничего и не вышло…

Ох! Эти педагоги… Мое проклятие… Вы можете себе представить, что Ясин – последний по успеваемости в классе? Ясин? Самый удивительный и любознательный мальчик, каких я когда-либо встречала! И все из-за того, что он неправильно держит в руке карандаш. Думаю, его никогда не учили писать… Я пыталась, но все без толку, как он ни старается, его каракули не разобрать. Несколько месяцев назад ему задали доклад про Помпеи. Он просидел над ним бог знает сколько времени, подготовил все замечательно. Алис сделала иллюстрации, и мы даже смастерили несколько муляжей за кухонным столом. В общем, все поучаствовали… А он получил всего десять баллов из двадцати, потому что текст надо было написать от руки, – учительница это специально оговорила. Я пошла к ней, чтобы подтвердить, что он все напечатал сам, но она ответила мне, что он должен делать «так же, как все»…

Также, как все…

Ненавижу это выражение.

Мерзость какая.

По сравнению со всеми, что у нас за жизнь эти последние девять лет?

Катастрофа?

Веселенькая такая катастрофа…

Пока я терплю, потому что Недре тоже у нее учиться, но когда мы закончим с начальной школой, я пойду к ней и скажу: «Мадам Кристель П., вы набитая дура». Да, я грубиянка и не жалею об этом, потому что уже была однажды за это вознаграждена…

Я рассказывала, уж и не помню кому, что собираюсь объяснить этой козе, кто она такая, и Самюэль, который при этом присутствовал вместе с друзьями, сказал со вздохом: «Моя настоящая мама никогда бы этого не сделала…» Для меня это было настоящей наградой, потому что в последнее время с ним стало нелегко… Типичный кризис переходного возраста, так я думаю, но в нашем случае все серьезнее… Он никогда так не скучал по родителям… Носит теперь исключительно вещи отца и деда, ну и конечно… тетушка Кейт со своими пирогами и морковками стала для него уже не слишком серьезным примером для подражания… Я обрадовалась, потому что он произнес это так нежно, а значит, этот неблагодарный, прожорливый, прыщавый бездельник хотя бы не потерял чувства юмора… Ладно, главное – не расслабляться. Эту дрянь я все равно проучу! Они рассмеялись.

– Но как вы все очутились здесь?

– Сейчас дойдем и до этого… Давайте мне ваш стакан.

Шарль был пьян. Пьян от всего услышанного…

– В общем, я делала, что могла… Я часто оказывалась не на высоте, но дети были на редкость милы и терпеливы… Как их мама… которой мне так не хватало… На самом деле, по ночам плакала я. Когда они чувствовали себя несчастными, мне хотелось, чтобы рядом была Эллен, а когда счастливыми – тем более. Я жила в ее квартире, среди ее вещей, пользовалась ее щеткой для волос, носила ее свитеры. Я читала ее книги, памятки на двери холодильника, и даже ее любовные письма, однажды вечером, когда впала в полную тоску… Мне не с кем было поговорить о ней. Мои dearest friends^[207] просыпались, когда я ложилась спать, и не было еще ни интернета, ни скайпа, ни всех этих мудреных спутников, превративших нашу огромную планету в маленький будуар…

Мне хотелось, чтобы Эллен научила меня говорить голосом Винни. И Пятачка. И братца Кролика. Хотелось, чтобы она посылала мне оттуда какие-нибудь сигналы, чтобы я знала, что она думает о моих необычных начинаниях и так ли это страшно, если мы спим все вместе… нам ведь так лучше… Я хотела, чтобы она подтвердила мне, что не стоит страдать из-за того парня и что я правильно сделала, лишив его возможности меня найти. Я хотела, чтобы она обняла меня и приготовила для меня тоже горячего молока с флёрдоранжем…

Мне хотелось позвонить ей и рассказать, как трудно растить детей сестры, которая исчезла, даже не попрощавшись с ними, чтобы не тревожить их. Я хотела обратить время вспять и сказать ей: Пусть они уезжают вдвоем и пьют там свое вино, а мы с тобой нальемся шерри, и я расскажу тебе про папайю да про то, кто с кем спит в кампусе.

Она была бы в восторге, если бы я так сказала. Ведь именно этого она от меня и ждала…

По-моему, я потихоньку сходила с ума и разумнее было бы переехать, но я не могла их заставлять… К тому же это было не так-то просто… Я забыла рассказать вам… скажем так, техническую сторону этого дела… Семейный совет, повестка в суд по вопросу опеки, нотариус и все, что пришлось провернуть, чтобы добыть средства для их существования… Вам это тоже интересно, Шарль, или сразу про наш отъезд в деревню?

– Очень интересно, но…

– Что?

– Они там не простудятся, барахтаясь в воде?

– Господи… Да ничего с этими дуралеями не будет! Сейчас мальчишки начнут гоняться за девчонками, и все в два счета согреются, уверяю вас…

Молчание.

– Вы такой заботливый?

Он порозовел в темноте…

Перед ними с визгом пролетела «Не тронь – получишь», а за ней – местный Боб Дилан.

– Ну, что я вам говорила! Кстати… Вы бы положили презервативы в сарае, где хранятся седла?

Шарль закрыл глаза.

Ну и девушка, американские горки…

– Я вот положила… Рядом с коробкой сахара для лошадей… Когда я сообщила об этом Сэму, он посмотрел на меня так словно я извращенка какая-то, зато у извращенки теперь совесть спокойна!

От комментариев он воздержался. Плечи их иногда соприкасались, да и сюжет был несколько… короче…

– Да, техническая сторона дела меня очень интересует, – улыбнулся он, глядя в свой стакан.

В темноте было не видно, но он почувствовал, что она улыбнулась.

– Это долгая история, – предупредила она его.

– Я никуда не спешу…

– Авария произошла восемнадцатого апреля, до конца мая я временно исполняла обязанности «в черную», как выражаются мои старшие, потом пришлось собирать так называемый «семейный совет», по три человека с отцовской стороны и по три с материнской. С нашей стороны все было ясно: Dad,^[208] Мама и я. А вот с родней Пьера оказалось сложнее: та еще семейка, прямо какой-то Мориаковский змеюшник, они так долго договаривались, что первое заседание пришлось перенести.

Когда они наконец явились, я почувствовала огромный прилив нежности к Луи и его сыну. Я поняла, почему первый не хотел с ними общаться и почему второй по уши влюбился в мою сестру. Эти люди… как вам сказать… были «во всеоружии»… Да, таков был их жизненный принцип… Старшая сестра Луи, ее муж и Эдуард, дядя Пьера по материнской линии… Эээ… Вы еще не запутались?

– Нет, не запутался.

– Дядя Эдуард прибыл с милой улыбочкой и подарками для детей. Двое других, назовем их спецами по бухучету, ибо он был бухгалтером по профессии, она – по призванию, предъявлять счета было смыслом ее жизни, я это имею в виду, так вот, они прежде всего спросили меня, говорю ли я по-французски. Отличное начало!

Она смеялась.

– I think I've never spoken French as well as…^[209] так хорошо, как в тот день. Я огорошила этих двух пентюхов такими шатобриановскими выражениями с сослагательным наклонением в прошедшем времени…

Итак, пункт первый… Кто назначается опекуном детей? Итак… Похоже, желающих немного. Судья посмотрела на меня, я ей улыбнулась. Вопрос закрыт. Пункт второй: кто назначается опекуном-надзирателем? То есть, кто будет за мной следить? И контролировать финансовую сторону дела? О! В кашемировых рядах волнение… Отиты, ночные кошмары, человечки без рук на детских рисунках – это не так уже важно, но вот имущество, это серьезно…

Передразнивая их, Кейт то и дело подталкивала его локтем…

– И что, скажите мне, могла я сделать против этих двоих? «Умереть иль в дерзновении предсмертном – одолеть»?^[210] Я смотрела на моего престарелого отца, который что-то записывал, на мать, всхлипывавшую и мявшую в руках носовой платок, и слушала весь тот вздор, который эти родственнички выкладывали судье. По женской линии и обсуждать было нечего, но вот у Луи кое-что имелось… Квартира в Каннах, еще одна в Бордо, не считая той, в которой жили Пьер и Эллен. Ее владельцем был Пьер. Госпожа бухгалтер была осведомлена об этом лучше меня… Дело в том, что она уже десять лет судилась с Луи за какой-то клочок земли или за что-то там еще… В общем, детали я опускаю…

Good Lord,^[211] я почувствовала, что страсти накаляются… В конце концов титул опекуна-надзирателя достался деверю Луи.

Статья 420 «Гражданского кодекса», напомнила судья, «опекун-надзиратель» обязуется представлять интересы несовершеннолетних в случае, если они входят в противоречие с интересами опекуна. Пока секретарша суда выполняла необходимые формальности, мы смогли-таки договориться, но я помню, что была уже совершенно не в себе. Твердила про себя:

Семнадцать лет…

Семнадцать лет и два месяца под их «присмотром»…

Help^[212]

Выйдя из здания суда, заговорил, наконец, и мой отец:

«Aleajacta est».^[213]

Что ж… хорошенькая поддержка… Догадываясь, что я в полном унынии, он добавил, что бояться мне нечего, что даже у Вергилия сказано:

Numero deus impare gaudet…^[214]

– А что это значит? – спросил Шарль.

– Что детей трое, а боги любят нечетное число. Взглянула на него, смеясь:

– Теперь вы понимаете, насколько одинокой я себя чувствовала! Потом начались бесконечные походы к нотариусу, чтобы оформить ренту с ежеквартальными выплатами и обрести уверенность в том, что дети смогут впоследствии получить хорошее образование, если я сумею быть им приличным опекуном… Не скрою, я вздохнула с конечно, став совершеннолетними, не сбегут с деньгами и не просадят их все в казино…

Ну, в общем… Поживем-увидим… Как я вам уже говорила… Ладно, давайте по последней – как раз хватит, чтобы добраться до этой речки…

– За всеми этими визитами и бесконечными телефонными звонками жизнь идет своим чередом.

Я теряю их медицинские карты, покупаю обувь на лето, знакомлюсь с другими мамашами, со мной часто говорят об Эллен, я неопределенно улыбаюсь, читаю ее почту, отвечаю извещениями о кончине или просто ксерокопиями свидетельства о смерти, учусь готовить, разбираюсь с pounds and onces, cups, tablespoons, feet, inches^[215] и всем прочим, принимаю участие в первом школьном празднике, все успешнее подражаю идиотскому голосу Пятачка, держусь, сдаюсь, посреди ночи звоню Мэтью, он занят лабораторным опытом, не может говорить, обещает перезвонить. Рыдаю до утра и меняю номер телефона из страха, что он действительно перезвонит и сможет убедить меня вернуться…

Наступает лето. Мы едем к моим родителям в их загородный дом под Оксфордом. Ужасное время. Ужасно грустное. Отец никак не свыкнется с горем, а мать постоянно путает Алис с Хатти. Я не знала, что во Франции такие длинные школьные каникулы… Мне кажется, что я постарела лет на двадцать. Мне бы так хотелось вновь надеть свой белый халат и запереться где-нибудь со своими ростками… Я стала меньше им читать, зато помогаю Харриет делать первые шаги, и… и мне трудно за ней угнаться…

Последствия, видно… Пока происходило, как это по-французски… заклание… закладывание?

– Чего? – забеспокоился Шарль.

– Новой жизни, основ…

– Тогда, пожалуй, закладка… так про храмы говорят…

– Да? Пусть так. В общем, на первых порах я не знала ни минуты покоя, я боролась, но тут… все было позади. И теперь мне оставалось только держаться семнадцать лет и один месяц, У меня на руках оказалось пять человек, и я решила сократить эти каникулы, которые меня просто добивали. Я страшно похудела, у меня вообще не осталось своих вещей, я все больше носила вещи Эллен и… в общем мне стало совсем плохо…

В Париже не продохнуть, дети маются, я впервые шлепаю Самюэля, и тут мне в голову приходит идея: я снимаю нам домик в глуши… Местечко называется Ле Марзере, и мы с коляской каждый день ходим в туда за продуктами и выпить по стаканчику мятной воды напротив церкви.

Я учусь играть в петанк и снова читаю книги с грустными, но выдуманными историями. Хозяйка кафе, по совместительству бакалейщица, рассказывает мне о ферме, где я могла бы достать яиц и даже цыпленка. Старик вроде не слишком общителен, но попробовать все же стоит…

У детей появился румянец, мы много ходим пешком, устраиваем пикники и сиесты на лугах. Самюэль чуть не лишается чувств при виде ослицы с осленком, Алис начинает составлять чудесный гербарий. It runs in the blood…^[216]

Улыбка.

– Я вместе с ними заново открываю для себя природу, уже не под микроскопом, покупаю одноразовый фотоаппарат и прошу какого-то туриста нас сфотографировать. Впервые… Эта фотография стоит у нас на камине на кухне, и это самое дорогое, что у меня есть на свете… Мы вчетвером перед фонтанчиком у булочной в Ле Марзере, в то самое лето… Выздоравливающие, с трудом удерживающиеся на парапете, робко улыбающиеся незнакомцу, но… живые…

Слезы.

– Простите, – сказала она, вытирая нос рукавом, – это все виски… Сколько времени? Уже почти час… Надо их укладывать.

Шарль, наслушавшись таких рассказов, предложил Недре взять ее на руки.

Девочка отказалась.

Ясин молча шел рядом. Его тошнило. Харриет и Камилла следовали за ними, волоча по земле спальные мешки.

Под звездным небом стало слишком холодно…

Кейт внесла своего пса обратно в кухню и поднялась наверх, попросив Шарля разжечь огонь.

Поначалу запаниковал, но нет, как-нибудь справится… Принес дров из-под навеса, сполоснул стаканы, пошел и сам погреться к толстой чугунной nanny. Присел на корточки, погладил пса, потрогал эмаль облицовки, открыл дверцы духовок и снял обе крышки с конфорок.

Рукой почувствовал, что температура везде разная.

Чему только тут не научишься…

Нашел на камине фотографию, о которой она ему говорила, и грустно поморщился. Они такие маленькие…

– Красивая фотография, правда? – сказала она, подойдя сзади.

Нет, он бы так не сказал…

– Я и не представлял себе, что они были тогда такие маленькие…

– Меньше восьмидесяти килограммов.

– Это вы о чем?

– Столько мы весили тогда… Все вместе… Вчетвером забрались на вокзальные весы… Да уж… Прыгали на них со всеми своими книжками и игрушками, и тут на нас набросился билетер. Эй, мадам! Попридержите-ка ваших детей! С вашими глупостями вы сломаете систему!

Good.

Отлично. Это мне как раз на руку.

Она пододвинула к плите плетеное кресло без одного подлокотника. Шарль сидел ниже ее, обхватив колени руками, на маленькой табуретке, обитой изъеденной молью тканью с бутонами роз.

Некоторое время сидели молча.

– Не слишком общительный старик – это Рене?

– Да, – улыбнулась она. Ну вот, теперь я устроилась… Спешить мне некуда… Только боюсь, вам там неудобно.

Он развернулся и прислонился спиной к камину.

В первый раз они оказались липом к лицу. Смотрел на ее лицо, освещенное лишь тем огнем, который ему поручено было поддерживать, и мысленно ее рисовал. Начал с красивых, очень прямых бровей, потом… эээ… Столько теней…

– И не спешите, – прошептал он.

– 12 августа… День рождения Харриет… Первый… Грустный день или веселый – надо было решать. Мы решили приготовить ей торт и отправились за этими самыми свежими яйцами. Вообще-то это был предлог… Еще во время наших предыдущих прогулок я заприметила эту ферму в стороне от поселка и хотела посмотреть на нее вблизи.

Помню, стояла страшная жара, но дойдя до дубовой аллеи, мы сразу почувствовали облегчение… Некоторые дубы болели, я думала о грибных геномах и о тех, кто, в отличие от меня, занимался в данный момент их изучением…

Самюэль на своем велосипедике ехал впереди и считал деревья, Алис искала дырявые желуди, Хатти спала в коляске.

Несмотря на предстоящий праздник, на душе у меня было тоскливо. Я не очень понимала, куда мы собственно идем… К тому же, мне не здоровилосъ: все тело чесалось, то ли лишай, то ли еще какой паразит… А может просто Solitudina vulgaris?^[217] Мы столько гуляли на свежем воздухе, что дети засыпали очень рано, и долгими вечерами я предавалась размышлениям о своей судьбе. Я снова начала курить, я наврала вам… Я не читала романы, которые привезла с собой… Я читала хокку… Маленькую книжицу, которую прихватила с ночного столика Эллен…

На некоторых страницах я загибала уголок:

В шапке из бабочек

Мертвое дерево

Снова в цвету!

или:

Без всяких забот

На подстилке из трав

Забылся я сном.

Но единственное хокку, которое в то время постоянно крутилось у меня в голове, было мною прочитано на двери туалета в кампусе:

Life's a bitch

and then

you die.^[218]

Да, вот это действительно звучало хорошо…

– Однако вы и другие тоже помните, – прервал ее Шарль. – Я имею в виду японские…

– Не стройте иллюзий. Просто теперь эта книжка лежит у нас в туалете, – ответила она смеясь.

Продолжаю… Когда мы перешли через мост, дети впали в экстаз. Лягушки! Водомерки! Стрекозы! У них прямо-таки глаза разбегались.

Самюэль бросил велосипед, Алис протянула мне свои сандалии. Пока они играли, я собирала для нее камыши и эти, как их… ranunculus aquatilis… водяные лютики, кажется… А потом Харриет, которую мы оставили в коляске, подала голос, и мы пошли к ней вместе с нашими сокровищами. Потом… не знаю, что подумали вы, когда приехали сюда вчера вечером с Лукой, но для меня, эти невысокие стены, двор, увитый виноградом домик и все эти постройки вокруг… да, обветшавшие, но все еще прочные… для меня это было как… love at first sight.

Мы постучали в дверь: никого, тогда укрылись от жары в сарае чтобы перекусить. Самюэль бросился к тракторам и в восторге разглядывал старые телеги. А лошади тут есть, как ты думаешь? Девочки смеясь крошили свое печенье курам, а я переживала, что забыла фотоаппарат. Я впервые видела их такими… они вели себя так, как обычные дети, их ровесники…

К нам подошла собака. Что-то вроде небольшого фокстерьера, который не меньше кур любил шоколадное печенье и мог допрыгнуть до плеча Сэма. Следом появился и хозяин… Не решаясь заговорить с ним, я подождала, пока он поставит свои ведра, умоется у крана.

Потом он принялся искать свою собаку, увидел нас троих и не спеша направился к нам. Я не успела с ним даже поздороваться, как дети забросали его вопросами.

«Ух ты! – всплеснул он руками, – экий у вас говор-то столичный!»

Он сказал им, как зовут собаку, Филу, и показал, какие смешные трюки тот умеет проделывать.

Настоящий циркач…

Я объяснила, что мы пришли попросить яиц. «Ааа, вот оно что, энто мы могем, энтого добра у меня на кухне завались, но деткам-то, поди, самим охота яичек-то поискать, а?» И он повел нас в курятник. Этот «не слишком общительный старик» показался мне очень даже милым…

Потом мы пошли с ним на кухню за коробкой, и я поняла, что он живет здесь один уже очень давно… Там была такая грязь… Не говоря уже о запахе… Он предложил нам попить, и мы уселись за стол, покрытый клеенкой, прилипавшей к локтям. Он налил нам какого-то странного сиропа, в коробке с сахаром валялись дохлые мухи, но дети вели себя идеально. Я боялась вынуть Хатти из коляски. Пол был… такой же липкий, как все остальное… В какой-то момент я не выдержала, встала и распахнула окно. Он посмотрел на меня, но ничего не сказал, и я думаю, наша дружба родилась именно в тот момент, когда я повернулась со словами: «Так же лучше, правда?»

Он был холостяком, выглядел смущенным, явно никогда и детей-то вблизи не видел, я – будущая старая дева, которой сам черт не страшен, и которой тянуть эту лямку еще семнадцать лет, – мы улыбнулись друг другу, обдуваемые теплым ветерком…

Сэм объяснил ему, что яйца, они нужны нам для торта на день рождения его младшей сестры. Он взглянул на Харриет, сидевшую у меня на коленях: «Энто у нее сегодня день рождения?» Я кивнула, и он добавил: «Кажись, имеется у меня для энтой крохи и игрушечка подходящая, мягкая». Черт! Какую еще гадость он сунет ей в руки… – заволновалась я. – Какого-нибудь розового зайца, выигранного в тире на ярмарке году эдак в 1912?

Идите за мной, сказал он, помогая Алис слезть со стула. Он привел нас к очередному сараю и проворчал в темноте: «Эээ, и куда ж вы все запропастились?..»

Дети их сами нашли, и тут уже мне пришлось-таки спустить Хатти на землю…

Шарль уже начинал разбираться в улыбках Кейт, и эта была такой заразительной…

– И что же это было?

– Котята… Четыре малюсеньких котенка, притаившихся под старым драндулетом… Дети просто обезумели. Они попросили у него разрешение взять их на руки, и все вместе мы отправились играть на лужок за домом.

Пока они возились с котятами, мы присели на лавку. Собаку он взял на колени, смотрел на них, улыбался, скрутил папироску и сделал мне комплимент: Мол, у меня тоже потомство что надо… И тут я расплакалась. Сказался постоянный недосып, к тому же, я еще ни разу не говорила с доброжелательным человеком с того времени, как… Эллен, в общем, я все ему выложила.

Он долго молчал, сжимая в руке зажигалку, а потом сказал: «Все равно они будут счастливы, вот увидите… Ну, так которого выбрала наша шалунишка?».

За нее все решили старшие, а я пообещала, что мы заберем котенка, когда будем уезжать. Он проводил нас до аллеи. Решетка под коляской была заполнена овощами из его огорода, а дети еще долго оборачивались и махали ему рукой.

Вернувшись в домик, который мы снимали, я обнаружила, что в нашей кухоньке нет духовки… Я воткнула свечку в простую «мадленку», и уставшие дети отправились спать. Уф, этот чертов день наконец-таки миновал… Я решила, что он будет веселым, но у меня ничего бы не получилось, если бы не этот Дом, у которого, на мои взгляд, такое красивое сумеречное^[219] имя…

Я курила на террасе, когда ко мне подошел Сэм, волоча за собой своего плюшевого мишку. Впервые он вот так вот пришел ко мне. И впервые обнял меня… И теперь уже не дым сигарет, а звезды заслоняли нас от всего мира.

«Знаешь, я думаю, нам не стоит брать этого котенка», вдруг сказал он мне очень серьезно. «Ты боишься, что он будет скучать в Париже?» «Нет, просто я не хочу, чтобы его разлучили с мамой, братьями и сестрами…»

О, Шарль… Я просто залилась слезами… У меня и так глаза все время были на мокром месте…

«Но мы можем завтра снова к нему сходить, да?» добавил он.

Конечно, мы пошли туда на следующий день, и через день, и вообще, остаток каникул провели на ферме. Дети что-то мастерили в сараях, пока я освобождала кухню от хлама и отдраивала ее. Этот мсье Рене с его курами, коровами и чужой старой лошадью, которая была у него на полном пансионе, маленькой собачонкой и невообразимым беспорядком, стал членом нашей семьи. Впервые я чувствовала себя хорошо. Защищенной. Мне казалось, что за этими стенами с нами не может случиться ничего плохого, что весь остальной мир остался по другую сторону водяного рва…

В день отъезда все мы были очень взволнованы и обещали приехать к нему на осенние каникулы. «Тогда ищите меня в поселке, – сказал он, – здесь я жить уже не буду…» Как? Почему? Он слишком стар и не хочет жить здесь зимой один. В прошлом году очень болел и вот, решил поселиться у недавно овдовевшей сестры. Дом он сдаст молодой паре, а себе оставит только огород.

А животные? – заволновались дети. Ну, кур и Филу он возьмет с собой, а остальные, гм…

От этого «гм» попахивало бойней.

Что ж. Ладно, мы приедем к нему в поселок… Перед отъездом мы в последний раз прогулялись по поместью, и я не смогла взять все коробки, которые он столь любезно для меня приготовил: машина была слишком маленькой.

Встала, подняла крышку с левой конфорки и поставила чайник.

– Наша квартира показалась нам маленькой… И тротуары… И сквер… И контролерши парковок… И небо… И деревья на бульваре Распай… И даже Люксембургский сад, куда больше не хотелось ходить, потому что трехминутное катание на осле стало для нас непозволительной роскошью…

Каждый вечер я говорила себе, что разберу наконец вещи и приведу в порядок квартиру, но каждое утро откладывала это испытание на завтра. Через одного моего бывшего коллегу American Chestnut Foundation^[220] предложило мне перевод огромной диссертации о болезнях каштанов. Я записала Хатти в ясли, избавлю вас от административных подробностей… От всех этих унижений… Пока старшие были в школе, я возилась с Phytophtora cambivora и прочими Endothia parasitica.

Эту работу я ненавидела, бьльшую часть времени глазела в окно на пасмурное небо и думала о том, есть ли на кухне у Рене сковородка с дырками для жарки каштанов…

А потом наступил день, который был мрачнее прочих. Хатти все время болела: насморк, кашель, ночью задыхалась от мокроты. Чтобы попасть к врачу, надо было пройти все круги ада, а очередь к кинезиологу^[221] показалась мне просто безумной. Сэм уже практически научился читать и помирал со скуки в подготовительном классе, учительница Алис, та же, что в прошлом году, продолжала требовать подписи обоих родителей на записках, которые она раздавала. Конечно, я не могла ее в этом упрекать, но если бы я выбрала ее профессию, то, наверное, постаралась бы быть повнимательнее к девочке, которая уже тогда рисовала намного лучше других…

Чего особенного произошло в тот день? Консьержка прицепилась ко мне из-за коляски, которая пачкает пол в холле, из ТСЖ пришел астрономический и совершенно непредвиденный счет за предстоящий ремонт лифта, водонагреватель сломался, компьютер заглючило, и четырнадцать страниц каштановых деревьев сгинули неизвестно где… и наконец, icing on the cake:^[222] как раз когда я добилась приема у кинезиолога, мою машину увезли на штрафстоянку… Другая, посообразительнее, вызвала бы такси, а я – разрыдалась.

Я так рыдала, что дети даже не решились сказать мне, что проголодались.

Тогда Самюэль просто приготовил для всех мюсли с молоком, но… молоко оказалось прокисшим…

Не плачь ты из-за этого, огорчался он, ведь мюсли можно есть и с йогуртами.

Какие же они были милые…

Мы улеглись спать в нашей общей спальне. У меня не было сил читать им, вместо этого мы просто болтали в темноте… Как это часто бывало, наши мечты унесли нас в Веспери… Насколько подросли котята? Взял ли их Рене с собой в поселок? А ослик? Носят ли ему яблоки местные дети после школы?

«Подождите», – вдруг сказала я им.

Было часов девять вечера, я пошла к телефону и, возвращаясь, наступила Сэми на живот, так, что он захрипел. Я улеглась под одеяло между ними и медленно произнесла: «Если хотите, мы можем уехать туда навсегда…»

Долгое молчание, а потом Сэм прошептал: «А… мы сможем взять с собой наши игрушки?»

Мы немного поговорили об этом, и когда они наконец заснули, я встала и начала паковать коробки.

Чайник свистел.

Кейт поставила поднос у камина. Запахло липой.

– Единственное, что Рене сказал мне тогда по телефону: дом еще не сдан. Молодая пара, собиравшаяся там обосноваться, не захотела жить в таком уединении. Наверное, это должно было меня насторожить… То, что семья из местных с маленькими детьми отказалась там жить… Но в тот момент я была слишком возбуждена и пропустила это мимо ушей… Уже позже, зимой, мне часто приходилось об этом задумываться. Мы так мерзли ночами… Но ничего, ведь мы уже привыкли спать по-походному, так что устраивались все вместе в гостиной у камина. Чисто физически эти первые годы в Ле Веспери были самыми тяжелыми в моей жизни, но я… чувствовала себя неуязвимой…

Потом появился Большой Пес, потом ослик – в благодарность моему Сэму, который каждый вечер помогал мне таскать дрова, потом расплодились кошки, в общем, тут начался тот веселый бардак, который вы видите сегодня… Меду хотите?

– Нет, спасибо. Но… Вы… вы все эти годы живете одна?

– А! – улыбнулась Кейт, спрятавшись за кружкой. – Это вы про мою личную жизнь… Я еще не решила, буду ли вообще касаться этой темы…

– Обязательно, – ответил он, вороша угли.

– Да? И почему же?

– Ну, для полноты картины.

– Не знаю, стоит ли…

– Стоит, стоит…

– Может, сначала вы?

– …

– Понятно. Судя по всему, снова мой ход! Хорошо, приступаю, хоть это и не слишком благородно с вашей стороны…

Она подвинулась поближе к огню, и Шарль перевернул воображаемую страницу. Теперь ее профиль…

– Какими бы трудными не были первые месяцы, пролетели они мгновенно. У меня было столько дел… Я научилась заделывать щели, шпаклевать, красить, шкурить перед покраской ставни, колоть дрова, добавлять курам в воду каплю жавелевой воды, чтобы они не болели, травить крыс, бороться со сквозняками, закупать мясо по дешевке, нарезать его на куски и замораживать, в общем, массе вещей, на которые, как мне казалось раньше, я была неспособна, и все это – с маленькой любопытной девчонкой на руках…

Тогда я ложилась спать одновременно с детьми. После восьми вечера я уже была out of order.^[223] И наверно, так для меня было лучше… Я не жалела о своем решении. Это сейчас все стало сложнее из-за школы, и дальше будет еще сложнее, но девять лет назад, поверьте, эта жизнь а-ля Робинзон Крузо всех нас спасла… А потом пришла весна… Дом мы обжили, и, причесываясь, я стала снова смотреть на себя в зеркало. Глупость, конечно, но со мной этого не случалось почти год…

Однажды утром я вновь надела платье и на следующий же день влюбилась.

Она смеялась.