Железные амбиции. Мои победы с Касом Д'Амато Тайсон Майк

– Забудь о девчонках, Майк! Завтра я куплю тебе большую палку. Храни ее. Придет время – я, скорее всего, его не застану, – когда она тебе пригодится, чтобы отбиваться от целой толпы женщин.

Дома, дорогие машины, девушки, о которых я мог только мечтать, – все это оставалось для меня далеким будущим. Кас познал успех, но при этом не использовал его в своих интересах. Успев прославиться, он мог наконец раздавать деньги, помогая боксерам, однако у него не было шанса по-настоящему насладиться собственными достижениями. И теперь учитель взращивал эти мечты во мне, надеясь, что на сей раз все выйдет иначе. Отныне он хотел сам командовать парадом, заслужив это по праву. Кас был готов поносить всех налево и направо. Если он презирал кого-то, то без всякого стеснения называл его гнусным псом на пресс-конференции в присутствии тысячи человек.

Чему Кас никогда не учил меня, так это смирению. Он был не из таких парней, хотя я и считал его скромным человеком. Теперь, вспоминая о нем, я понимаю, что в нем не было и грамма скромности. Кас был на редкость гордым, непримиримым и озлобленным. Его жизнь до того, как он заработал имя в мире бокса, была незавидной. Он рассказывал мне про то, как умерла его мать и как застрелили его брата. Ему отчетливо помнился пронзительный отцовский крик, когда тот узнал о смерти Джерри. Кас говорил об этом так, словно меня не было рядом. Я просто присутствовал, не произнося ни слова, а его истории не заканчивались. Внезапно он спрашивал: «Ты можешь себе представить такое? А?» И я мог что-то ответить, а мог просто промолчать, это не имело никакого значения. Я играл роль немого зрителя, позволяя ему выплеснуть наружу все, что накопилось внутри.

Кас представлял собой сгусток ярости. Вам бы и в голову не пришло, что перед вами ожесточенный старик, но это на самом деле было именно так. Он рассказывал мне об угрозах в свой адрес, о парнях, приставлявших пистолет к его голове, о том, как ему приходилось быть крутым и беспощадным, не боясь встретиться со смертью лицом к лицу. Он говорил: «Мне было все равно, внутри просыпалось что-то звериное. Чтобы остановить меня, им пришлось бы меня убить». Именно от него я научился относиться к некоторым вещам по принципу «Мне на это совершенно наплевать!»

Зря многие думают, что одни только ниггеры несут чепуху. Ниггерам никогда не переплюнуть в этом отношении итальянцев. Кас был самым большим трепачом из всех, кого я только знал, и ему безумно нравилось болтать всякую ерунду. Если бы Кас сейчас был с нами, ему бы понравилось то, что я пишу о нем. Он мог не моргнув глазом дать волю эмоциям перед миллионами зрителей. Это мне было бы стыдно. А он в лучшем случае мог, оглянувшись на то, что произошло, признать: «Да, что-то я слегка оконфузился». В таких случаях мне хотелось сказать: «Да у тебя нет ни капли смущения! Ничего, кроме гордости!» – Но я никогда не говорил ему этого.

Когда он получил пожизненный запрет на деятельность в качестве менеджера по боксу, это его подкосило. Реванш был просто необходим. Именно в этом я и стремился ему помочь – сделать так, чтобы он снова оказался на вершине. По жизни меня всегда вели жажда мести и чувство горечи, они взрастили меня. И после этого от меня ждут, что я буду рациональным парнем? Мне безумно хотелось подставить плечо Касу, принять участие в решении его проблем. В то время я был слишком молод и не до конца осознавал некоторые нюансы. Зато теперь я прекрасно понимаю, что тогда происходило. Касу нужно было покрасоваться перед всеми, порисоваться, выставить себя напоказ. Зачастую суть бокса именно в этом и заключается – отомстить, взять реванш. Он в то время просто пытался заявить во всеуслышанье: «Посмотрите-ка на меня сейчас!» Окажись это в его силах, он бы обязательно поквитался со своими недругами: лишил бы их средств к существованию или сделал бы что-то в этом роде. Кас был очень мстителен. Он не мог жить без противостояния. Если бы у него не было врагов, он бы их обязательно нажил.

Кас привык мыслить масштабно. Он бы не стал всерьез заниматься боксером, если бы не считал, что тот может стать чемпионом мира. Твоя цель должна была состоять в том, чтобы взобраться на этот пъедестал. На момент моего появления в доме Каса он тренировал тяжеловеса Грега Уолша, который был лет на десять старше меня. Кас изложил ему свою концепцию: чемпионский титул выигрывает Джерри Куни, затем Грег побеждает его и становится чемпионом в тяжелом весе, а после этого в очередь за ним становлюсь я. Наш наставник вел речь о целой династии чемпионов!

Кас любил повторять, что мы занимаемся болезненным видом спорта. Как-то вечером накануне очередного поединка я зашел в гостиную, где учитель читал газету. Он отложил ее в сторону и сказал:

– Я хочу, чтобы ты сломал ребра парню, с которым будешь завтра драться, хорошо? Он дерется следующим образом. Нужно, чтобы ты сделал так-то и так-то и повредил ему ребра.

Каждый раз перед моим выходом на ринг Кас давал инструкции, кому следовало сломать ребра, кому отбить печень, а кому впечатать нос в мозг: «Ударь его в точку за ухом, чтобы барабанная перепонка лопнула, или изуродуй ему ушную раковину, чтобы бой остановили». При этом Кас не кричал: «Сломай! Ему! Ребра!» Нет, он давал инструктаж совершенно хладнокровно. Без лишних эмоций давал указания о том, как причинить сопернику боль. При этом он мог сопроводить свои слова следующей репликой: «Нужно нанести удар с такой силой, чтобы, даже если ты промахнешься, парня просто сдуло на канвас».

Доведись кому-нибудь послушать, как Кас инструктирует меня перед поединком, ему стало бы страшно от того, что мне предстояло сделать с соперником. Такие советы могли показаться дурными, но в них был смысл. Эти напутствия всегда возбуждали меня: «Ты должен донести до них свои чувства. Продемонстрируй им, каково тебе приходится. Покажи им, как страдает твоя мать. Я хочу, чтобы по окончании боя они навсегда запомнили твое имя». Мы с Касом могли часами напролет беседовать о том, как причинить боль. Таким образом он громко заявлял о своем возвращении – это было послание другим боксерам, тренерам, всему боксерскому истеблишменту. Я прекрасно понимал: моя задача состоит в том, чтобы нанести ущерб. Мне не надо было напоминать, для чего я здесь, каков наш с Касом договор, что мы намерены сделать с этими парнями помимо простой победы. У них не должно было остаться даже малейшего шанса помыслить о том, что они могут победить, оказав упорное сопротивление. Мы хотели сломить их волю, их дух. Они обязаны были понять, что никогда больше не осмелятся бросить нам вызов. Трудный бой мог дать им надежду, придать сил, зародить идею о возможности выиграть в следующий раз. Надо было действовать так, чтобы ни у кого из них не оставалось никаких сомнений в том, что со мной соперничать просто невозможно.

Однажды я дрался в Бостоне с местным чемпионом Килбертом Пирсом, которого тренировали братья Петронелли, соперники Каса. В свое время они воспитали Марвина Хаглера – абсолютного чемпиона мира в средней весовой категории. Мы отправились в Бостон вместе с Касом. Один из Петронелли перед поединком заявил учителю, что мне предстоит драться с большим, сильным и страшным парнем. Кас тут же парировал: «Работа моего мальчика заключается в том, чтобы ставить на место больших и страшных парней». Я здорово накрутил себя перед боем. Кас немало помог мне в этом, он умел превращать меня в кровожадного зверя. Я весь горел от нетерпения: «Давай, ублюдок, я прямо сейчас изуродую твою мерзкую физиономию!» Меня переполняло желание разорвать этого парня на части, не доходя до ринга. Я смотрел на многочисленную семью Петронелли, которая присутствовала в зале, и заводил себя: «Какого хрена вы все здесь делаете? Тоже хотите огрести по полной, да?» Временами я становился просто диким чудовищем.

Мы с Касом обсуждали и такие вещи, как жесткие тренировки. Спортзал предназначен для обучения, но оно включало в себя и причинение боли. Кас радовался, слыша крики боксеров. Честно говоря, в эти моменты он мне особенно нравился. Я был не единственным, кого он тренировал в подобном духе. Однажды Грег Уолш проводил спарринг-бой с парнем весом под 300 фунтов[108]. Этот боксер появился у нас недавно. В то утро он сидел на кухне, уминал хлопья и пил апельсиновый сок из двухлитрового пакета. До запланированного спарринга оставалось около часа. Кас случайно зашел на кухню и закричал, вне себя от негодования: «Ты что делаешь? Нельзя жрать и пить все это перед выходом на ринг!» Парень ответил: «Да со мной все будет в порядке!» Тогда Кас отвел Уолша в сторону и сказал: «Я хочу, чтобы ты обработал этого молодчика только ударами по корпусу». Первый раунд еще не окончился, а парень уже стоял на ринге на четвереньках, и его тошнило прямо на канвас. А Кас стоял над ним и повторял: «Ну что я тебе говорил? Что я тебе говорил?» В тот же день боксер был уволен.

В другой раз у Грега Уолша был спарринг-бой с большим черным парнем. Когда они вышли на ринг, Кас заметил, что у соперника Уолша нет капы. Боксер объяснил, что забыл ее. После того как Кас заявил, что бой не состоится, этот тип сходил в туалет, взял бумажные салфетки, намочил их, свернул и запихал в рот. «Это не заменит капы!» – возмутился Кас. «Со мной все будет в порядке», – пожал плечами парень. Кас подошел к Уолшу и сказал: «Я хочу, чтобы ты поработал с ним только апперкотами». Чувак продержался полтора раунда, после чего повалился на колени, плюясь кровью. Кас не удержался от назидательной реплики: «Ну, что я тебе говорил? Надо было слушать меня!»

Иногда Кас велел мне ломать ребра даже во время обычных спарринг-боев! Он говорил: «Нельзя расслабляться! Всякий раз, выходя на ринг, ты должен сделать все, что в твоих силах, показать все, чему научился и о чем мы с тобой говорили. Ты обязан отработать на полной скорости и в полную силу. Поэтому иди и переломай этому парню ребра!» Он хотел, чтобы я был полностью готов к поединку, поэтому и настраивал меня таким образом. Кас ценил спарринг-партнеров, которые пробивали меня и надирали мне задницу. Он относился к ним по-особенному и старался подольше удержать у себя, понимая, что они заставляли меня работать в полную силу.

Поскольку Кас сам отличался злобным и вздорным характером, он стремился воспитать самого яростного боксера, какого только носила земля. Он хотел вырастить такого бойца, который пугал бы своих соперников до смерти еще до выхода на ринг. Каждый день Кас вкладывал в мою голову, что я самый свирепый, самый жестокий и беспощадный боец на свете. «Свирепый», «жестокий», «беспощадный», «лютый», «непобедимый» – эти слова по-настоящему заводили меня, они западали мне в душу. Он рассказывал мне о других боксерах, таких как Генри Армстронг и Бо Джек, о том, что эти парни дрались на ринге как звери. В его описаниях они представали просто бешеными псами, их приходилось сдерживать, как удерживают собак, а потом – фас! – они набрасывались на противника, схлестывались с ним и мутузили его без жалости.

Вся та чертовщина, которую мы с Касом обсуждали, не была предназначена для чужих ушей. Мой учитель умел ломать людей, и я понимал, что серьезная подготовка профессионального боксера – это не для обычных парней. Все, что говорил Кас, являлось для меня законом. Если бы он приказал напасть на кого-нибудь, я бы сделал это не раздумывая. С четырнадцати лет я постоянно находился в готовности к атаке. Кас мог запросто прийти ко мне в комнату среди ночи и начать излагать свои мысли, настолько серьезно он относился к моему обучению. Когда он будил меня, я буквально физически ощущал его мысли, чувствовал, как они телепатически проникают в мою голову. Он хотел, чтобы я был самоуверенным и дерзким в любое время, даже спросонья. Касу нравилось, если я проявлял высокомерие и, взглянув на другого боксера, фыркал, словно хотел сказать: «И ты смеешь бросать мне вызов? Уверен, что хочешь этого?»

Однажды вечером мы сидели за обеденным столом, и Кас вел свои обычные речи:

– Майк пойдет настолько далеко, насколько это будет возможно, потому что у него есть для этого все необходимые качества.

Я перебил его:

– Сейчас на ринге появилось много неплохих молодых ребят, в том числе из любителей.

Кас ответил мне:

– Им не хватает свирепости. А у тебя этого через край. По крайней мере, ты работаешь в такой манере. И даже если на самом деле ты вовсе не обладаешь этим качеством, со стороны все выглядит устрашающе.

Таким образом он указывал мне нужное направление. В конечном итоге он решил, что я – недостающее звено в его тренерском послужном списке, и воспитывал меня в соответствии со своей концепцией. И когда обо мне начинали отзываться как о звере, меня это доводило до экстаза. Мне это нравилось. Семьдесят лет назад тех, кого Кас причислял к своим героям, называли свирепыми и жестокими.

Кас был для меня гораздо больше, чем просто тренером по боксу. Он привил мне многие ценности. За годы общения с ним я научился продумывать свое поведение, а также относиться к другим с таким же уважением, какое я надеялся заслужить в их глазах. Наряду с этим Кас считал, что некоторые люди недостойны хорошего отношения. Если кто-то казался ему недостойным, с этим человеком учитель и обращался соответственно. Но если Кас считал тебя стоящим парнем, ты всегда мог рассчитывать на его помощь. По его собственному признанию, многие проблемы были связаны с тем, что он отстаивал аутсайдеров, которые не заслуживали поддержки: «Те, на кого я потратил больше всего времени, сильнее всего разочаровали меня». Исходя из своего опыта, я готов согласиться с этим на все сто процентов.

Хотя в отношении всего, что касалось ринга, Кас демонстрировал крайнюю расчетливость и безжалостность, за его пределами он всегда был готов проявить сострадание. Учитель на собственной шкуре прочувствовал, что такое дискриминация, и мужественно боролся за гражданские права. Черные и пуэрториканцы любили Каса так же, как и бедные белые. Деньги для него всегда оставались лишь средством достижения определенной цели. Если его карман не был пуст, он использовал это во имя благих целей, например, помогая бедствующим боксерам, как действующим, так и покинувшим ринг. Бумаги, хранившиеся в архивах Каса, свидетельствовали о том, что он покупал еду старику Бобби Мелнику, который в свое время был менеджером его брата Тони.

Кас всегда учил меня, что деньги могут дать ложное чувство безопасности, а для него это состояние было равнозначно смерти. Он никогда не позволял себе отдыхать и расслабляться. Для него жить означало постоянно разрешать конфликтные ситуации. Когда я познакомился с Касом, у него не было денег, но он пользовался финансовой поддержкой своего друга Джимми Джейкобса, который видел в нем истинного наставника. Насколько я понимаю, еще во времена своей молодости, став свидетелем беспорядков на Юнион-сквер в Манхэттене, Кас начал отождествлять себя с коммунистами. Он был просто очарован Че Геварой и Фиделем Кастро.

Порой у нас разгорались жаркие политические дискуссии, например о Юлиусе и Этель Розенбергах, гражданах США, которых обвинили в шпионаже в пользу Советского Союза. Они были осуждены и закончили свою жизнь на электрическом стуле. Кас был одержим этой историей, настаивая на том, что эти люди невиновны. Я в то время не был политически искушен, поэтому просто соглашался практически со всем, о чем он говорил. Но однажды, просто чтобы подразнить его, когда он в очередной раз завел речь о Розенбергах, я заявил:

– Да ладно, Кас, ты же прекрасно понимаешь, что на самом деле они виновны.

Он так и взвился:

– Вот как? Это ты сейчас так разглагольствуешь, но, если вернется рабство, у тебя уже не будет возможности рассуждать, кто виновен, а кто нет. А известные личности именно это и планируют сделать!

У меня после этого прямо мурашки побежали по телу. Он был совершенно серьезен, делая такое заявление и становясь в это время похожим на проповедника. Я тогда по-настоящему разнервничался. Мне сразу же стали представляться жуткие картины: «Черт, меня закуют в цепи! Мне будут драть зад, а моих детей станут насиловать!»

Но все это было ерундой по сравнению с тем, какая разыгралась сцена, когда однажды на телеэкране появился Рейган. У Каса чуть не случился апоплексический удар. Он принялся кричать в телевизор: «Лжец! Лжец! Лжец!» Камилла не на шутку перепугалась: «Кас, успокойся! У тебя будет сердечный приступ!» Я тогда был слишком молод, но, насколько мне помнится, когда Рейган на выборах бросил вызов действовавшему президенту Джимми Картеру, Кас лично убедился, что все парни, которых он тренировал, проголосовали за последнего.

Несмотря на то что учитель жил в Кэтскилле почти как отшельник, к нему в гости приезжали, чтобы отдать дань уважения, многие известные личности: Бадд Шульберг, Норман Мейлер, Пит Хэмилл, доктор Гросс, один из первых практиков альтернативной медицины. Черт побери, эти люди были настоящими радикалами! Я внимал каждому их слову, абсолютно ничего не понимая из их разговоров, жадно впитывал их. Мне едва удавалось сложить два и два, однако Кас заставлял меня читать Хемингуэя, Достоевского и Толстого.

Кас никогда не обращался со мной как с ребенком. Когда у него гостили Мейлер или Шульберг, он мог расхваливать меня, словно меня не было рядом: «Это будущий чемпион мира, он такой-то и такой-то. Иногда он кажется грубоватым, но надо помнить, что он из очень неблагополучного района, из Браунсвилла». Я прибирался в это время в столовой, а он рассказывал про меня все подробности, будто бы меня здесь и не было: «Он станет следующим чемпионом мира в тяжелом весе». – «Ты так думаешь, Кас? Он выглядит не таким уж крупным». – «Послушай, это ровным счетом ничего не значит. На самом деле он настоящий убийца, поверьте мне. Другие боксеры боятся его».

Каса могли навещать литературные знаменитости и великие умы современности, однако каждую неделю по пятницам кто-то из нас должен был отвозить его в супермаркет, чтобы он купил The National Enquirer, The Star и другие печатные издания. Камилла тоже читала их. Касу нравились истории про НЛО и инопланетян. Но больше всего он любил книги, в основном научно-популярные, причем у него была привычка во время чтения вслух спорить с автором. Благодаря Марио Коста[109] уцелело много книг из библиотеки Каса. По ним можно понять, насколько широкими были интересы моего учителя. Вот небольшая часть этого списка:

«Маркс и марксисты» Сидни Хука;

«Как добиться хорошо поставленного голоса» Марджори Хеллиер;

«Карате-до: Мой образ жизни» Гитина Фунакоси;

«Мухаммед Али и его дом», исторический роман 1907 года издания;

«Анатомия болезни в восприятии пациента: Как один человек доказал, что разум может вылечить тело» Нормана Кузенса;

«Сотворение Вселенной» Джорджа Гомала;

«Москва, 1941 год» Александра Верта;

«Ваша личность: Интроверт или экстраверт» Вирджинии Кейс;

«Истинно верующий» Эрика Хоффера (на обложке книги приводится отличный анонс: «Кто есть Истинно верующий? Как вы можете его узнать? Мучимый чувством вины, он путешествует автостопом от христианства к коммунизму. Он фанатик, которому нужен Сталин или Христос, чтобы поклоняться или умереть за него. Он смертельный враг вещей, как они есть, и он настаивает на том, чтобы пожертвовать собой ради мечты, которой невозможно достичь. Он постоянно в пути. Вы держите в руках ошеломляющую книгу о психологии массовых движений, которая анализирует и разбирает мотивы, потенциал и силу Истинно верующего. Перед вами пугающее и увлекательное исследование психики фанатика. Человека, который стремится приобщиться к какому-то делу и, если будет необходимо, пожертвовать жизнью ради него – своей жизнью или же вашей, если вы ему это позволите»);

«Экстрасенсорное восприятие и вы» Ганса Хольцера;

«Над пропастью во ржи» Джерома Сэлинджера;

«Записные книжки Леонардо да Винчи»;

«Дневник Анны Франк».

Кас всегда читал как одержимый. Джимми Гленн, спарринг-партнер и секундант Флойда Паттерсона, рассказывал мне, что еще в 1950-е годы учитель мог «читать всю ночь напролет. Можно было прийти к нему в двенадцать ночи и убедиться в том, что он все еще читает». Кас почти не слушал музыку. Ему нравился Эл Джолсон[110], но на этом все и заканчивалось. Кроме новостей, по телевизору он больше никогда ничего не смотрел. Зато учитель скрупулезно штудировал все журналы на тему бокса со всего света, которые ему присылал Джейкобс. Кас был слишком увлечен боксом, чтобы тратить время на телешоу.

Берт Янг, бывший боксер, который прославился благодаря фильмам о Рокки[111], любит рассказывать историю, наглядно иллюстрирующую, насколько Кас был зациклен на своем деле. Берт сел на поезд, следовавший из Нью-Йорка в Калифорнию, направляясь на съемки в очередном фильме. Он взял с собой сценарий, несколько книг и бутылку виски. На полпути к нему подошел незнакомец и заговорил с ним:

– Привет, ты Берт?

– Ну да.

– Ты меня не узнаешь? Я – Кас, Кас Д’Амато.

– Черт подери! – воскликнул Берт и пригласил попутчика сесть рядом. Кас устроился поудобнее и следующие пять часов занимался психологической обработкой своего соседа:

– С твоим уровнем тебе не пристало вытворять на ринге то, что ты там делал. Но ведь ты был неисправимым хулиганом. Ты воровал, грабил и всегда слыл плохим парнем. Знаешь, я, вообще-то, не увлекаюсь астрологией, но знаю, что Тельцы гораздо чаще других знаков зодиака становятся чемпионами в среднем весе.

Берт не мог поверить, что Кас помнит его день рождения. Но самым удивительным было полное неведение Каса о голливудской славе Янга. «Он все время винил меня в том, что я не смог найти себя в жизни, упустил свой шанс, – рассказывал Берт. – Я пытался донести до него: «Кас, мои дела в полном порядке, у меня все хорошо», – но он, не переставая, выговаривал мне, как будто я все профукал, хотя мог стать кем-то особенным. А ведь я преуспевающий актер, получивший «Оскара», и у меня все прекрасно».

Меня часто спрашивают, было ли у Каса чувство юмора. Я всякий раз затрудняюсь с ответом на этот вопрос. Но вот когда он шутил, все остальные должны были смеяться. Если кто-то не реагировал на его остроту, Кас тут же ставил этого человека на место: «Тебе это не кажется смешным? Думаю, тебе все же следовало улыбнуться». С ним трудно было спорить.

Вспоминается одна замечательная история, которая демонстрирует находчивость Каса. Как-то в середине 1960-х годов он в числе приглашенных знаменитостей был на приеме, организованном в честь боксеров в Нью-Йорке, и журналисты брали у него интервью. Был задан вопрос об одном из его давних недругов в Международном боксерском совете, то ли о Гарри Марксоне, то ли о Тедди Бреннере. Один из журналистов решил разрядить обстановку и произнес: «Забудьте об этом, Кас, ведь все знают, что он сам себе злейший враг». На что Кас отреагировал мгновенно: «Пока я жив, это не так».

Я не очень-то разбираюсь в астрологии, но мне кажется, Кас – классический Козерог. Это самый эгоистичный из всех знаков зодиака. Ему, как и мне, нравится играть на сцене. Козероги знают, как стимулировать окружающих. Они способны использовать в своих интересах чувства других. Представители этого знака могут заставить окружающих чувствовать себя хорошо – или же плохо. Возьмем для примера Льва. Козерог слопает его с потрохами. Он заставит его пахать на себя всю жизнь, пренебрегая интересами собственной семьи.

Для Каса существовало всего лишь два мнения – его собственное и неправильное. Он позволял человеку высказаться, а затем поступал так, как хотел сделать с самого начала. Кас желал, чтобы все думали точно так же, как он. Мне кажется, дело заключалось в том, что он жаждал славы. Учитель был увлечен боксом и мечтал добиться на этом поприще успеха. А если что-то шло не так, как он задумал, ему становилось жаль себя: «Все постоянно бросают меня. Я сделал для того парня все, что мог, а он взял и предал меня». Кас действительно очень много делал для других, но взамен тоже требовал многого.

Кас был просто помешан на контроле. Даже если продукты домой приносила Камилла, он буквально сходил с ума, если кто-нибудь начинал их распаковывать: «Не трогай! Я вначале должен посмотреть!» Когда звонил телефон, он сам должен был снять трубку, в противном случае доходило до истерики. Он забавлялся с телефоном словно ребенок и зависел от него, так как практически не бывал в городе и хотел знать, что там происходит, от своих «шпионов». Я мог разговаривать с девушкой, а он демонстративно прислушивался к разговору, чтобы заставить меня освободить телефон, – вдруг он пропустит важный звонок? Если я молча слушал, что говорит девушка на том конце провода, Кас начинал придираться: «Ты просто молчишь. О чем ты разговариваешь? Я не услышал от тебя и пяти слов. Ты лишь мычишь в трубку, тратишь драгоценное время».

Когда я встречался с друзьями, это всякий раз была эпичная история. Однажды после очередной тусовки они подвезли меня и высадили у дома. Я заглянул в окно и увидел, что Кас, не дождавшись моего возвращения, уснул за столом в гостиной. Тогда я обратился к своим приятелям чуть не со слезами на глазах: «Парни, отвезите меня к себе! Не хочу идти туда!» Каждый раз, когда я опаздывал, Кас устраивал мне разнос. Я пытался незаметно добраться до своей комнаты, осторожно поднимался по лестнице – но ступеньки скрипели, и мне оставалось лишь признаться самому себе: «Черт, я опять попался!»

Много раз, вернувшись домой поздно и увидев Каса, заснувшего в ожидании моего прихода, я предпочитал устроиться на крыльце в одном из кресел-качалок. Утром он будил меня: «Какого черта ты здесь делаешь? Почему не разбудил меня?» Мне оставалось лишь честно ответить: «Ты спал, Кас». Думаю, он был доволен, зная, что я все же дома, пусть и сплю снаружи.

Даже если я оставался запертым в четырех стенах, он постоянно контролировал меня. Мы с Фрэнки могли курить травку в комнате и, смеясь, трепаться о боксе, девушках и чем угодно, как вдруг слышали скрип на лестнице. Это означало, что к нам поднимается Кас и сейчас начнется настоящий ад. Когда он подходил к нашей двери, мы тупо молчали. В таких случаях Кас ворчал: «Вы там что, вдвоем, просто разглядываете стены? О чем беседа? У вас что, языки отсохли?»

Кас не водил машину, но во время поездки всегда сидел на переднем сиденье и всю дорогу давал водителю указания: «Надо проследить за этим поворотом, чтобы оттуда никто не выскочил, притормози!» Нередко он засыпал, а когда вдруг просыпался, то смотрел на спидометр, на свои часы, на отметку километража и начинал брюзжать: «Ты, должно быть, летел, а не ехал! Ради бога, ты преодолеешь звуковой барьер!» Поскольку никто не мог превысить скорость с Касом в машине, другие авто сплошным потоком проносились мимо нас. Учитель реагировал на это следующей фразой: «Правила дорожного движения существуют не просто так. Мы еще увидим этих типов врезавшимися в дерево».

Один из способов заставить Каса раскрыться состоял в том, чтобы показать ему свою привязанность. Кас никогда открыто не демонстрировал нежных чувств или любви к кому-либо. Журналистам он обосновывал это следующим образом: «Я взял себе за правило никогда не проявлять привязанности к крутым парням, независимо от того, насколько сильно они мне нравились или как много я помогал им. В моем понимании демонстрация привязанности могла быть расценена как признак слабости». Когда я пытался крепко обнять Каса, он начинал сердиться: «Эй, постой! Да что с тобой такое?» Сначала я чувствовал себя грязным ниггером, но со временем, узнав его получше, понял, что ему это просто было не близко. Поэтому иногда я специально обнимал его, чтобы позлить, а он бухтел в ответ: «Эй, немедленно прекрати!» Ему становилось так неловко, что было просто смешно.

Кас привык руководить настроением в доме. Если он был счастлив, то и домочадцы должны были сиять. Но если ему было плохо, то страдать полагалось всем. Когда он был в дурном расположении духа, приходилось проявлять осторожность, чтобы не нарваться на неприятности. В таких случаях Кас мог устроить тебе допрос с пристрастием. Я еще никогда не слышал, чтобы кто-нибудь произносил слово «что» более злобно, чем это умел делать Кас: «Что это такое было? Что?!» Он мог так напугать этим вопросом, что человек забывал ответ. Камилла в таких случаях по большей части просто игнорировала Каса, но иногда начинала смеяться над ним, и тогда он злился еще больше: «Тебя все это веселит, да? Это так забавно, Камилла?»

Кас всегда доминировал в разговорах за обеденным столом. Он стремился завладеть беседой, даже если обсуждалась тема, в которой он плохо разбирался. При этом разыгрывались весьма любопытные сцены, иногда не слишком приятные для участников. Благодаря Касу ты порой чувствовал себя полным дерьмом. Он мог буквально испепелить взглядом. Неожиданно на тебя выплескивался весь тот негатив, который он копил в себе до поры до времени. В любой момент вдруг поднимался неприятный для тебя вопрос, и следовало всегда быть к этому готовым: «А вот, кстати, насчет тебя. Считаешь, все шито-крыто? Думаешь, я ничего не знал об этом?» Все молились, как бы вдруг ему не стало известно о чем-то, чего он не должен был знать.

Кас просто не мог спокойно реагировать на то, что происходило в доме, или в городе, или где-то в мире. Если в каком-то уголке планеты что-то шло не так, с точки зрения Каса, то ты непременно узнавал об этом. А если ты при этом пытался вставить свои пять копеек, то рисковал оказаться по уши в дерьме: «Послушай, народ там голодает, а мы ни черта не делаем! Людей убивают, насилуют, а мы сидим сложа руки! Мы точим лясы с их лидерами, ходим на шикарные государственные приемы, а их народ в это время страдает и умирает! Эти люди бедствуют и гибнут, в то время как их президент трахается с разными ш-ш-шлюхами!»

Кас всегда находился в конфронтации с кем-то. Большую часть дня он ходил по дому и повторял: «Вот же сукин сын! Не могу поверить в то, что он сделал, этот подлец!» Камилла всякий раз пыталась образумить его: «Кас, успокойся! У тебя подскочит давление!» В результате общения с Касом я уяснил для себя, что гораздо проще разумно побеседовать с кем-то, кто родился миллиардером, чем с человеком, который сделал себя сам. Последнему ты не сможешь сказать и слова поперек. Кас был одним из таких людей. У тебя больше шансов что-то толково обсудить с принцем Чарльзом, чем с парнем с улицы, который сделал карьеру. Не дай бог, кто-нибудь пытался советовать мне, как следует боксировать! Кас в этом случае грубо обрывал его: «Что, черт подери, тебе известно о том, как ему надо действовать, чтобы победить? С кем ты сам дрался? Кого сам побил?»

Однажды я спросил моего учителя: «Как нужно драться, чтобы выиграть у Демпси? Как мне одолеть Джеффриса? А Луиса?» Мы стали смотрели записи поединков с их участием, однако я даже не пытался сам разобраться в этом вопросе, поскольку это было бы проявлением неуважения к Касу. Если бы я решился самостоятельно, своей головой, собственными мозгами все продумать и решить, это было бы воспринято очень негативно. Кас должен был сделать это за меня. Если бы я воскликнул: «У меня идея!», то наверняка услышал бы в ответ: «Какого хрена у тебя вдруг появилась какая-то идея? Где ты научился этому?» Если я проявлял милосердие к сопернику на ринге, Кас вспыхивал: «Где ты этого набрался? Откуда в тебе сострадание? Кто вбил тебе это в голову? Я тебя такому не учил. Тебе об этом в школе рассказали? Девчонки на ушко нашептали? И теперь ты всем сочувствуешь, я правильно понимаю? Ты должен делать только то, о чем я говорил. Не твоя мать, не твой брат, не кто-нибудь еще! Ты должен поступать на ринге исключительно так, как я тебе втолковывал. Ринг – не место для чувств». Никогда не забуду эту фразу: «Ринг – не место для чувств». Всякий раз, когда я ее вспоминаю, мороз по коже.

Мы каждый вечер проводили с учителем за разговорами, и нам никогда не было скучно. Кас изучал актерское мастерство и был отличным продажником, своего рода Финиасом Барнумом. Он знал, чего хотят люди и как можно мотивировать их. Выслушав все истории Каса о его битве с Норрисом и Международным боксерским советом, я совершенно точно знаю, что параноиком он не был – скорее излишне подозрительным по отношению к окружающим. Он не давал никому из парней ключи от дома, опасаясь, что те их потеряют и кто-то может сделать дубликаты. Бывало, ребята уезжали в город, а вернувшись, оказывались перед запертыми дверями. Однажды Оскар Холман, один из наших новых спарринг-партнеров, вышел из дома, захлопнув за собой дверь, а вернулся лишь около половины шестого утра. Проснувшись, Том Патти спустился вниз, чтобы выйти на пробежку, и увидел Каса, который перемещался по полу гостиной на четвереньках со старой армейской винтовкой наперевес. Видимо, наш учитель услышал, как Оскар пытается открыть дверь, и решил, что это грабители. Том просто перешагнул через тренера и впустил Оскара через заднюю дверь.

Вообще у Каса в доме было несколько стволов. Если кто-нибудь спрашивал, с чем связана его тревожность, он отвечал: «Предпочитаю быть слегка параноиком, чем слегка мервым». Кас отвечал на телефонный звонок фальшивым, почти женским голосом: «Хел-ло-о-о-у!» И что бы ты ни делал, тебе не стоило производить никаких быстрых движений рядом с ним. Он моментально вскидывал руки, чтобы перейти в наступление. Ему ничего не стоило нанести удар даже спросонья. Когда мы готовились к важному поединку, он держал под подушкой нож. Если кто-то стучал в дверь, он подпрыгивал в постели и рычал, словно зверь, изготовившийся к прыжку: «Гр-р-р-р!» Спальня Каса являлась запретной зоной. Он устанавливал на дверь спичечный коробок, который падал, если ее открывали. Всем было интересно, что же Кас прячет в своей комнате, и мы пытались украдкой заглянуть туда, когда он выходил, но учитель всегда мгновенно закрывал за собой дверь, чтобы никто ничего не мог увидеть.

Вне стен его дома ситуация была ничуть не легче. Кас был из того старого поколения тренеров, которые никому не разрешали разговаривать со своими боксерами. Это объяснялось тем, что в те времена была распространена практика «перевербовки» бойцов в общественных спортзалах. Если Кас замечал, что ты с кем-то беседуешь, он начинал сходить с ума. Я даже не мог пообщаться с парнями, которые только что дрались со мной на ринге. Противник подходил поздравить меня, мы жали друг другу руки, а потом ко мне приближался Кас: «Ты знаешь этого молодого человека? Зачем ты с ним разговаривал?» Я отвечал: «Ну он просто показался мне славным парнем». После этого Кас начинал заводиться:

– Что ты имеешь в виду под словами «славный парень»? Он тебе нравится? Ты хочешь пойти с ним на свидание? Собираешься подарить ему цветы? Объясни мне, что значит «славный парень»?

Таким образом ребята сначала должны были пройти проверку у Каса, прежде чем поздравить меня.

Прожив вместе с Касом несколько лет, я уяснил, что он с одинаковой легкостью перенесет тебя на вершину мира или заставит ощутить себя полным ничтожеством. Когда он отпускал реплики вроде: «Ты позволяешь своему разуму взять над тобой верх», – я расшифровывал это как: «Ты кусок дерьма, обыкновенный слабак. Тебе не хватает дисциплины, чтобы стать одним из великих боксеров». Из его слов выходило, что, даже если у знаменитых бойцов кто-то похищал их сына или убивал мать, они все равно выходили на ринг драться, и этот поединок становился лучшим в их жизни. Великие боксеры не должны зависеть от своих чувств и эмоций.

Кас использовал для воспитательной работы примеры не только из бокса. Он любил рассказывать о Джуди Гарленд[112]. Актриса могла быть под кайфом от алкоголя, наркотиков, барбитуратов, чего угодно. Она могла выглядеть дерьмово, но продолжала делать свою работу, стиснув зубы. Такие великие артисты, как она, выходили на сцену прямо из больницы. Какая самоотверженность! Мне хотелось походить на таких людей. Парень мог находиться при смерти – и все равно выступать на ринге, борясь за жизнь.

Хуже всего было, когда Кас называл меня «жестянкой из-под томатов»[113]. Это старое боксерское выражение, обозначающее вечного неудачника, победить которого все равно что пнуть консервную банку на улице. А слово «томаты» навевает мысли о свинье, из которой хлещет кровь. Всякий раз, услышав от Каса такое в свой адрес, я принимался рыдать, поскольку понимал, что он хотел сказать: я – тупая задница, которую любой может треснуть или сбить с ног.

Был период, когда Кас стремился психологически сломать меня. Каждый день он нащупывал во мне слабину, чтобы задеть меня и заставить сомневаться в себе. Кажется, это началось, когда он увидел, что та уверенность, которую он сформировал у меня, неожиданно стала выходить из-под контроля. Тогда он мог мимоходом бросить что-то вроде: «Ты еще недостаточно силен духом, чтобы драться с этим боксером». И я был просто раздавлен такой оценкой.

Если я проявлял излишнюю самоуверенность, Кас умел быстро урезонить меня: «Кем ты себя возомнил? О, ты, наверное, думаешь, что превратишься в классного профессионала. Но если ты не слушаешь меня сейчас, то не будешь делать это и став профи, а значит, не бывать тебе крутым». На мои возражения: «Я ведь слушаюсь тебя, Кас! Что ты имеешь в виду? Что я такого сделал?» учитель объяснял: «Я видел, как ты ходил по дому в узкой одежде, она такая обтягивающая, что видны твои яйца и задница. Что это за чертовщина такая?» Мне оставалось в ответ лишь недоумевать: «Что? Мои яйца и задница? При чем здесь это?»

Иногда казалось, Кас выплескивает свой яд бесприцельно, словно вымещая на мне накопившийся негатив. Я, например, мог завтракать внизу, а он спускался и затевал со мной перепалку, обвиняя в предательстве. Создается впечатление, что Касу нравилось так поступать именно в те дни, когда я старался исправиться и не попадать в разные неприятности. Он обвинял меня в том, чего я не делал, а потом извинялся, чтобы посмотреть на мою реакцию.

Давая интервью, Кас всякий раз любил говорить, что знает, в какой момент ему следует оказать давление на своих боксеров, а когда можно отложить это. Учитель всегда отличался жесткостью в отношении своих воспитанников. И в его понимании «отложить» означало, что он ничего тебе не говорил, но смотрел взглядом, способным убить на месте. А потом он начинал просто рычать на тебя: «Р-р-р-р!» Как-то я читал боксерский журнал, а Кас просматривал газету. Мы начали обсуждать каких-то бойцов, и вдруг ни с того ни с сего он выдал: «Как я вижу, ты не собираешься учиться на собственном опыте. Предпочитаешь, чтобы тебя били. Что ж, пусть будет так». И затем он совершенно спокойно вернулся к чтению. Мне оставалось только гадать: «Что он имел в виду? Что я такого сделал?» Ему нравилось шокировать. Это выглядело так, словно Кас походя поворошил оказавшееся на его пути дерьмо и затем пошагал дальше.

Кас стремился сделать тебя лучше, но считал, что прежде человека нужно сломать. А это болезненный процесс. Иногда, сломавшись, люди уже не способны подняться. Некоторые по своей сути настолько хрупки, что их можно просто разбить вдребезги, и собрать осколки будет уже невозможно. Тедди Атлас тренировал одного парня, у которого было много эмоциональных проблем: он сидел в тюрьме и только что вышел на волю. Кас как-то здорово накинулся на этого малого и выгнал его из дома. Через несколько месяцев тот покончил с собой. Поступок Каса не имел никакого отношения к самоубийству, но Тедди сильно расстроился и в разговоре упомянул этот случай. Кас воскликнул: «Что? Этот парень всю жизнь был придурком, а умерев, вдруг стал славным малым?» В этом был весь Кас.

Его действия зачастую выглядели противоречивыми. Однажды, разозлившись за что-то, он упрекнул меня: «Как ты собираешься жить-то, если способен на такое?» А спустя время я услышал, как он отчитывает другого парня, угрожая ему чуть ли не физической расправой за то, что тот плохо обо мне отозвался. Именно такое отношение как раз и испортило меня, потому что Кас метался от одного полюса к другому. Он то злился на меня, то защищал, и это было настоящим безумием. Но мы плыли по течению, не желая ничего менять.

Кас любил повторять: «Не благодари меня. Твой дар был у тебя с самого начала. Я просто помогу ему проявиться. Без тебя у меня бы ничего не вышло». А затем он добавлял: «Но без моего руководства у тебя тоже ничего не получится. Поэтому слушай меня». Теперь понятно, почему я периодически оказываюсь таким засранцем.

Когда я слишком увлекался нашими заоблачными мечтами и стратегическими целями, Кас умел спустить меня на землю, вернуть в реальность из мира грез. Если я с энтузиазмом заявлял что-то вроде: «Я сделаю все, чтобы победить! Я готов пожертвовать собой, чтобы стать чемпионом! Кас, я бы отдал за это жизнь!», то учитель говорил мне в ответ: «Будь осторожен, когда что-то просишь. Твоя просьба может исполниться». Я-то ожидал, что он откликнется фразой: «Ты обязательно получишь это, Майк!», но он не говорил подобной фигни. Вместо этого он охлаждал мой пыл: «Не горячись!» Или же предупреждал: «Бойся своих желаний!» Или же уточнял: «И что же ты собираешься делать, став великим боксером? Бросить меня?» Он умел испортить настроение.

Кас часто цитировал Ницше. Одной из его любимых цитат была следующая: «Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем. И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже начинает всматриваться в тебя». На то, чтобы усвоить этот тяжелый урок, у меня ушли годы.

У Тедди Атласа возникло ощущение, что Кас оказывает мне особое внимание. Но это было иллюзией. В присутствии других Кас всегда обращался со мной как с примадонной, однако наедине он был иным. Я всякий раз буквально цепенел от ужаса, оставаясь с ним один на один. Когда он звал меня: «Майк, мне нужно поговорить с тобой!», – мне становилось не по себе. Именно после этой фразы он начинал подробно разбирать мои поединки, нещадно критикуя их. Все видели публичное празднование моих сенсационных побед нокаутом, но никто не присутствовал при том, как после боя Кас разделывал меня в пух и прах: «Если бы этот парень был немного пораскованней и поспокойней, он бы пробил тебя этим ударом». Благодаря учителю я чувствовал себя полным дерьмом. Кас играл на моих чувствах: не утверждая, что соперник мог вырубить меня, он просто говорил, что тот мог пробить. Мой наставник мог целый день вспоминать о том, что соперник нанес мне удар в голову. И вот когда, казалось бы, вопрос уже закрыт, он через несколько дней вновь возвращался к этой болезненной теме: «Помнишь, я говорил тебе, что в том бою этот парень мог пробить тебя?» Черт подери, никто не видел, как Кас выносил мне мозг!

И никто не присутствовал при том, как учитель заставлял меня почувствовать себя сопливым мальчишкой, обращаясь ко мне следующим образом: «Зачем только я трачу на тебя время? Я уже старик, не заставляй меня даром терять драгоценные годы, ясно? Ты – обманщик, фальшивка». Сегодня я так испорчен в том числе и потому, что он называл меня этими словами. Он велел мне действовать в соответствии с его установками. Я был испуганным ребенком, трусом, а он мне внушал: «К черту эмоции! Ты обязан контролировать их! От тебя должна исходить аура спокойствия и уверенности!» Какого хрена? Я был парнем, который боялся, – а он не позволял мне быть самим собой. Он не разрешал мне дрейфить! Я старался изо всех сил и при этом оказывался обманщиком и фальшивкой!

Вскоре я научился проявлять при Касе максимальную осторожность. Когда он в беседах с журналистами смеялся и выглядел счастливым, было понятно, что в любой момент может произойти все, что угодно, любая гадость. Я мог ляпнуть что-то не то и жутко смутиться у всех на глазах. Поэтому, когда говорил Кас, я старался держать рот на замке, если только он сам не просил меня высказаться. Даже дома я чувствовал себя из-за него как на иголках. Я никогда ни о чем не спрашивал Каса, когда видел, что он в дурном расположении духа. Но эта тактика могла обернуться и против меня. Человек способен любое слово и действие расценить по-разному.

Поскольку Кас никогда не хвалил меня, по крайней мере открыто, я, естественно, не был уверен в том, что именно он думает о моих способностях. Однажды в субботу утром мы с Томом Патти и Касом, завершив тренировку, вышли из спортзала. Я отвел Тома в сторону и попросил его: «Том, когда мы поедем обратно, я спрячусь за задним сиденьем. Поспрашивай Каса обо мне». Мне хотелось услышать, что учитель на самом деле думает на мой счет. Итак, мы забрались внутрь, и Кас, который слегка задержался, разбираясь с чем-то в спортзале, поинтересовался, подойдя к машине: «А где Майк?» Том ответил, что я ушел пешком в город. Кас уселся, и они с Томом покатили домой, до которого было две с половиной мили. Скрючившись в нише для запасного колеса за задним сиденьем, я прошептал: «Томми, спроси, считает ли он, что я хороший боксер». Томми ретранслировал мой вопрос: «Кас, а как ты думаешь, Майк – хороший боксер?» – «Хороший? Конечно да! К чему этот глупый вопрос? Он не просто хороший боксер. Если только он будет таким же собранным, как сейчас, и продолжит делать все так же прилежно, о нем скоро заговорят как о великом боксере, а не просто как о хорошем. У него в руках все возможности превратиться в великого бойца, а может быть, даже и в величайшего из всех». Такой ответ меня вполне удовлетворил.

Я продолжил: «Томми, спроси, он считает, у меня сильный удар?» «Как ты думаешь, у Майка сильный удар?» – «Да, удар у него сильный, самый сильный, который я когда-либо видел. Кроме того, у него хорошая скорость, и вдобавок он умен. А когда у тебя есть скорость, сила и ум, значит, в тебе есть задатки настоящего боксера. Он не просто крепкий панчер, он смышленый панчер. Когда Майк дерется на ринге, он ведет себя как сообразительный боец, хотя многие этого не понимают. Он знает, как сблизиться с противником и выбросить удар, а тот ничего не успевает противопоставить». Когда мы подъехали к дому, Том с Касом вышли из машины, а я перебрался на заднее сиденье. Увидев меня, Кас заорал на Томми: «Что, черт возьми, вы мне здесь устроили? Не надо меня за дурака держать!» Он вошел в дом, громко хлопнув дверью. Его переполняла злоба от того, что я услышал хвалебные слова в свой адрес.

Мне понравилось то, что Кас говорил обо мне. Это подтверждало мою собственную оценку имевшихся у меня возможностей. В течение всей поездки я представлял, как надеваю чемпионский пояс. После слов Каса я почувствовал себя на миллион баксов. Перед очередным состязанием я целыми днями преследовал учителя: «Ты действительно думаешь, что я хороший боксер, да, Кас? Ты считаешь, я смогу победить всех их?» Он отвечал: «Сосредоточься на поединке, и тогда ты сможешь победить и этого соперника, и всех остальных. Я уверен в этом на сто процентов».

Кас всегда с похвалой отзывался о Браунсвилле: «Оттуда выходят крутые парни, из которых получаются хорошие боксеры. Их просто никто нормально не учил боксу. Если бы я мог натренировать этих ребят, они бы все стали чемпионами». Кас неизменно повторял эту мысль, чтобы она закрепилась в моей голове. Он вбивал ее в меня, как и все остальные свои идеи. Поэтому я прекрасно понимаю, как должен чувствовать себя мальчишка, который живет вместе с властным папашей и пытается соответствовать его требованиям.

Напряжение, возникавшее от общения с Касом, отчасти нейтрализовала Камилла, его полная противоположность. Этой женщине все происходившее казалось прекрасным, жизнь представлялась ей непрекращающейся вечеринкой. Она была такой милой. На улице стояла холодина, а Камилла надевала пальто, наушники, темные очки, ложилась в шезлонг и подставляла лицо солнечным лучам.

Камилла была украинкой, приехавшей в США из Канады. Три ее сестры тоже были совершенно потрясающими женщинами, местными знаменитостями. Я видел их фотографии 1920-х годов на Кони-Айленде. О них восторженно отзывался весь город. Камилла рассказывала мне: «Мы обычно гуляли ночь напролет, возвращались домой в четыре утра, готовили что-нибудь перекусить и трепались до самого рассвета».

Камилла всегда заботилась о Касе. Она с легкостью справлялась со всем: руководила домом и вела хозяйство, пока Кас тренировал боксеров и занимался бизнесом. Все в доме работало как часы. Каждый должен был сам мыть за собой посуду. У каждого были свои обязанности по дому. Девушек в гости приглашать не разрешалось. Сквернословие было под запретом. Камилла вставала рано и накрывала на стол, иногда она специально для меня готовила завтрак. В таких случаях мы с ней беседовали за столом. Спускался Кас и приветствовал ее: «Доброе утро, Камилли! Спасибо за кофе!» Потом он, как правило, добавлял: «Посмотри на нашего чемпиона, Камилли, это первая перчатка страны. Он всех вырубил. Вот новый чемпион мира в тяжелом весе».

Всех интересовали отношения между Касом и Камиллой. У них были отдельные спальни, но я наблюдал, как они обнимались и целовались. Также я видел фотографии, где эта пара была запечатлена в постели. Они начали встречаться в 1950-е, поэтому их отношения вряд ли можно назвать поверхностными. Касу нравилось подшучивать над Камиллой, и он часто делал это. Как-то в доме находилась съемочная группа, и один из гостей за обедом стал нахваливать стряпню Камиллы. «Когда вы сегодня ели последний раз?» – спросил у него Кас. «Не отвечайте ему!» – предупредила Камилла. Кас тем не менее, досказал свою шутку: «Еда вкуснее всего, если вы голодны. Чем дольше вы не ели, тем она лучше». Камилла, на самом деле, была превосходным поваром, и мы всегда с нетерпением ждали ее блюд. Каждый вечер у нас походил на День благодарения.

Мне не нравилось заниматься домашними делами. Камилла стирала мои вещи, поэтому мне приходилось ухаживать за лужайкой, подметать пол и выносить мусор. Первые годы я делал это весьма неохотно, но затем постепенно втянулся, приучившись под воздействием Каса к дисциплине. Сам он был избавлен от какой-либо работы по дому. Как-то Камилла застала его на лужайке: нацепив соломенную шляпу, он сгребал вместе с ребятами опавшие листья. Было видно, что это его просто убивает. Вдруг он воскликнул: «Ох! Ах!» – «Кас, что случилось?» – «Спина! Моя спина!» Мы усадили его, а он продолжал жаловаться: «О-о-о, у меня словно раскаленная кочерга в спине!» Камилла сказала: «Тебе лучше отдохнуть». Кас отреагировал мгновенно: «Да, именно это я и сделаю. Я, пожалуй, отдохну немного». Между собой мы назвали это свежим покерным трюком[114] Каса.

Камилла всякий раз утешала меня, когда я злился на Каса за то, что тот издевается надо мной. Мне кажется, она меня искренне жалела. Увидев, что я расстроен, она садилась рядом и гладила меня по голове. На моем лице сразу же появлялась улыбка. Мы стали с ней очень близки. Кас обычно ревниво выговаривал Камилле: «О чем это ты разговаривала с ним? Прекрати болтать на свои женские темы. Что ты там ему вещаешь, Камилли?» Иногда Кас и Камилла расходились во мнениях по каким-то вопросам, и тогда я совершал ошибку, встревая между ними. Однажды я сказал Касу по какому-то поводу, что он ошибается, а Камилла права. Он взорвался: «Ты предаешь меня! Если ты поступаешь со мной так сейчас, то чего же от тебя ожидать, когда ты станешь великим боксером? Бросишь меня, как и все остальные. Она не хотела, чтобы ты оставался здесь, когда ты пришел сюда первый раз, помнишь это? Нас тошнило от тебя, настолько ты был грязным! Уже не помнишь? Это я привел тебя и оставил здесь!»

Не поймите меня неправильно, я не жалуюсь на Каса. Никто в мире не смог проникнуть в мою душу так, как он. Всякий раз, когда заканчивались наши беседы, я находился в таком взвинченном состоянии, что должен был идти тренироваться, пытаясь сжечь излишек энергии. Я плакал во время пробежек, ломая голову над тем, как сделать его счастливым. Мне хотелось доказать, что он прав в отношении меня, хотя все остальные скептически твердили, что я пока еще слишком молод.

Отшелушивание лишних слоев и проникновение в самую суть человека – весьма болезненный процесс. И когда Кас формировал в своем подопечном чувство уверенности в себе, очень многое зависело от того, какую власть он имел над этим парнем. Кас всегда говорил, что его задача – сделать ученика полностью самостоятельным. Но я никогда не считал себя абсолютно независимым. Каждый раз, когда у меня возникали какие-то проблемы, я обращался к Касу. Он был харизматичной личностью. Учитель хорошо владел английским, умел четко формулировать мысли, был склонен к красноречию. Кас обладал многими редкими талантами. Ему приходилось иметь дело с разными людьми, и он знал, как справиться с каждым. Искусство устрашения соперников он превратил в целую науку. Кас был похож на греческого философа, окруженного учениками, которые с восторгом внимали ему.

А я был идеальным учеником. Я ловил каждое его слово. Когда Кас в ходе разговоров за столом порой забывал чье-то имя или какую-то дату, я тут же подсказывал. Я знал наизусть все рассказанные им истории и мог без труда завершить за него каждую из них. Мне заранее были известны ответы на все его вопросы. Тедди Атлас в своей книге упомянул, что Кас в отчаянном стремлении к чемпионскому титулу позволял мне все, вплоть до наплевательского отношения к нему. Это просто чушь собачья. Я бы никогда не позволил себе такого, потому что высоко ценил Каса, боготворил, был готов стать его рабом. Если бы он велел мне кого-нибудь убить, я бы сделал это не задумываясь. Серьезно. Кас допускал насилие, он не собирался подставлять другую щеку в ответ на удар, не такой это был человек. Многие считали, что мне достался старый, милый, белый и пушистый итальянец. На самом деле Кас был старым закаленным воином. Он всегда требовал от нас жесткого боя. Если кто-то пытался уклониться от этих установок, учитель тут же, без лишних разговоров, наказывал провинившегося.

Я наслаждался каждой минутой, проведенной с Касом. Он указал мне цель в жизни, хотя достичь ее предстояло при помощи тяжкого труда. Возвращаясь домой после тренировок, я буквально полз на карачках вверх по лестнице, чтобы добраться до своей комнаты. Обо мне привыкли говорить разные гадости, но я готов умереть ради бокса. Я отдал ему все свои силы, все, что у меня было. Обычно меня упрекают: «Ты добился всего слишком быстро». Возможно, это и так, но надо помнить, что я загружал себя по максимуму и практически не отдыхал. Совсем выбившись из сил и с трудом поднявшись на третий этаж, я набирал ванну, положив туда английскую соль и включив самую горячую воду, какую только мог вытерпеть. Это был настоящий ад, но на следующее утро я чувствовал себя восстановившимся и готовым вновь идти на тренировку. Я был молод и не обращал внимания ни на что, кроме бокса. До этого мне никогда не приходилось испытывать столь восхитительного чувства, его сложно передать. Не знаю, доставляло ли Касу удовольствие мое отношение к боксу, но благодаря этому человеку я смог почувствовать собственную значимость. Он подарил мне крылья. В свои пятнадцать лет я был известен многим. Побывал в Чикаго, Род-Айленде, Бостоне, много где еще. Меня узнавали: «Это Тайсон! Он собирается на свои вторые юношеские Олимпийские игры».

Хвастовство Каса порой смущало меня. Он твердил всем, что я непременно стану следующим чемпионом мира в супертяжелом весе, говорил это уверенно и прямо – а мне тогда было всего лишь пятнадцать. Я видел сомнение в глазах окружающих. Они говорили: «Кас, но он ведь слегка не вышел ростом». Было очевидно, что ему не верили, но из вежливости или боязни не решались сказать это прямо в лицо.

В июне 1982 года я защитил свой титул в тяжелом весе на юношеской Олимпиаде. Я выиграл свой первый поединок нокаутом, уложив на канвас Джонатана Литтлза во втором раунде. В полуфинале я встречался с Доном Козадом. Я нокаутировал его ударом правой всего через восемь секунд после начала первого раунда. Ему потребовалось около минуты, чтобы прийти в себя, и я подошел, чтобы подбодрить его. А когда я вернулся в свой угол, там меня ожидали наблюдатели. Мне сказали: «Просим пройти с нами. Мы получили официальную жалобу от представителей вашего соперника, и нам придется проверить ваши перчатки на предмет наличия посторонних предметов». Они не могли поверить, что удар мог быть такой силы. Конечно же, в моей перчатке не оказалось ничего, кроме кулака.

Затем настало время финала, в котором я встречался со здоровенным белым парнем Келтоном Брауном. Сохранились кадры, где мы с Тедди, потеряв самообладание, рыдаем перед поединком. Я просто не выдержал, защищая свой чемпионский титул, в первый раз осознал, какая на мне лежит ответственность, а мне в то время было всего пятнадцать лет. Куча камер, фотовспышки, щелчки – в этой обстановке мне приходилось бороться со своей неуверенностью. Все эти образованные белые люди говорили обо мне разные замечательные вещи. А я, черт возьми, прожил практически всю свою жизнь в вертепе беззакония и в логове порока. Я сказал себе: «Все это просто замечательно, но сказка может кончиться в любой момент, потому что я мерзкий, грязный, вонючий ниггер». Этот страх во мне остался еще с улицы, однако потом я использовал его как мотивацию. Я горжусь своим Браунсвиллем и не подведу его. Кас неустанно повторял: «Это твой район!» Он все хладнокровно просчитал, заявив: «Если ты будешь меня слушать, то за твоей мамой будут носить сумки с продуктами, когда она отправится по магазинам».

Я опасался, что, если выступлю неудачно, на мне поставят крест. Но мне было не о чем беспокоиться. Парень оказался не слишком хорошим боксером, и его угол выбросил белое полотенце уже в первом раунде. Весь Кэтскилл отмечал мою победу. Однако Касу этого было мало. Он хотел, чтобы ее праздновал весь мир. Журналистам Кас заявил: «Сейчас публика в полной мере не осознает этого успеха, но когда-нибудь город Кэтскилл прославится на весь мир».

Кас всякий раз делал мне подарки, когда я выигрывал на каком-нибудь значительном турнире, и на этот раз исполнилась моя заветная мечта. У всех моих героев бокса, таких как Армстронг, была волна в волосах, поэтому теперь мне было позволено соорудить себе то же самое. Кроме того, все эти парни щеголяли золотыми зубами. У моей мамы тоже стояли золотые коронки. Поэтому Кас подарил мне два золотых зуба. Тогда, в 1980-е, если у тебя во рту поблескивало золото, белые обычно говорили: «Черт, ниггер с золотыми зубами. Поосторожнее с ним!» Однако Кас приободрил меня: «Когда великие боксеры добивались успеха, они показывали, что у них есть деньги, вставляя зубы из золота. Это означало, что ты успешный боец».

Кас был счастлив, что я во второй раз выиграл на юношеской Олимпиаде, и строил оптимистичные планы относительно моих перспектив стать профессиональным боксером. В соответствии с его программой мне предстояло выиграть Олимпийские игры, а затем и чемпионский титул в супертяжелом весе. Кас часто говорил мне: «Я не могу дождаться, когда ты станешь чемпионом. Раньше мне приходилось оберегать Паттерсона, но тебя мне нет нужды защищать. Ты можешь драться с кем угодно. Нет никого, кто мог бы превзойти тебя». Эти слова не были похожи на похвалу. Он произносил их, глядя сквозь меня. И я тоже не улыбался в такие моменты, а просто смотрел на него с каменным лицом. Были только я и он, и никого рядом, но учитель в такие моменты разговаривал не со мной.

Счастье Каса было серьезно омрачено, когда вскоре после юношеской Олимпиады меня поймали с травкой. Я был настолько глуп, что хранил ее у себя в комнате. Горничная, немка по имени Рут, нашла ее и принесла Касу. Когда я в тот день вернулся домой, марихуана была разложена на обеденном столе. Касу не терпелось ткнуть меня в нее носом. «Должно быть, это чертовски крутая штука, Майк, – сказал он. – Видимо, настолько замечательная, что вы готовы еще четыреста лет провести в рабстве из-за нее». У меня от одной мысли об этом по всему телу побежали мурашки. Кас знал, как привести меня в отчаяние. Я сразу же почувствовал себя дядюшкой Томом. Кас, как и я, ненавидел этот персонаж. Мне не оставалось ничего другого, кроме как подняться наверх и запереться в своей комнате.

Поселившись в Кэтскилле и живя словно белый среднего класса, время от времени я возвращался в Браунсвилл, к своим корням. Я в очередной раз отправился туда после того, как повторно победил на юношеской Олимпиаде. С собой я привез боксерский журнал с собственной фотографией на обложке. Когда я оказался дома, мать приготовила мне какой-то дрянной еды. Мы сидели в ее убогой квартирке – там было сыро и дерьмово пахло, – и ей опять пришлось слушать, что я величайший боксер, когда-либо рождавшийся на планете. Я жутко увлекся и, воспроизводя шаблонные фразочки Каса, говорил без остановки: «Перед тобой лучший боксер в мире, ма, никто не может меня побить. Я собираюсь стать чемпионом мира в тяжелом весе. Я выиграю Олимпиаду…» «Тебе надо быть скромнее, сынок», – лишь повторяла она в ответ. Мать по-прежнему не понимала меня.

Сегодня, сам будучи родителем и оглядываясь назад, я осознаю, что тогда попросту не замечал, как сильно мать любила меня. Однако на тот момент я не верил, что кто-то может заботиться обо мне. До меня это дошло только сейчас, когда я переживаю за собственных детей. И я считаю себя виноватым в том, что не ценил материнской любви. В то время мне было недоступно это чувство.

На следующий день я отправился к друзьям. Они сразу же отметили: «Ничего себе, Майк, ты говоришь совсем по-другому! Столько умных слов! Где ты научился так базарить?» Они не знали, что я подражал дикции Каса и использовал его излюбленные выражения. Для меня это казалось странным, но все советовали мне убираться из Браунсвилла и возвращаться в Кэтскилл.

В Браунсвилле хорошо знали Каса, он тренировал ребят из района в спортзале Gramercy. Многие услышали о нем, когда он стал менеджером Паттерсона. На улице ко мне подходили совершенно незнакомые люди, которые смотрели трансляцию юношеской Олимпиады: «Эй, привет! Ты ведь Тайсон? Поздравляю, Майк! Видел тебя по телику. Ты теперь с этим белым учителем, Гасом. Он любит тебя, парень!» Многие называли Каса Гасом.

Вскоре после этого мне пришлось на какое-то время вернуться в Бруклин. Кас сообщил, что у мамы обнаружили рак. Эта новость шокировала меня. Мать не понимала моих устремлений. Она никогда не видела меня увлеченным идеей стать личностью, кем-то абсолютно новым. Всю свою жизнь я был неудачником, грабившим на улице и воровавшим у матери и ее приятелей. Но я не чувствовал за собой никакой вины, заставив ее пройти через все это дерьмо. Ведь с Эмилем Куэ мне было наплевать на всех, кроме Майка Тайсона: «С каждым днем я становлюсь все лучше, и лучше, и лучше».

Я приехал в Бруклин, но пока не мог смириться с мыслью, что мама больна. Я стал ходить по клубам, встречаться с друзьями. Сестра постоянно укоряла меня: «Все развлекаешься! Иди к мамочке, ты ведь ради этого здесь!» Только через неделю я отправился в больницу навестить маму. Она выглядела ужасно, жутко похудела, стала похожа на скелет. Я поцеловал ее, накрыл одеялом, чтобы не была видна грудь, ушел – и больше уже не возвращался. Каждый день сестра спрашивала: «Ты ходил к маме?» И я отвечал: «Да, я видел ее. У нее все хорошо, все в порядке». Я гнусно лгал, поскольку избегал встречаться с матерью лицом к лицу. Однако вскоре моя ложь раскрылась, потому что сестра после долгого перерыва сама пошла в больницу. Я валялся на диване, когда раздался стук в дверь. Это были моя сестра и кузина. Войдя в комнату, сестра с ходу влепила мне пощечину:

– Зачем ты врал? Почему не сообщил, что мама скончалась?

Святые небеса! Откуда мне было знать, что она умерла! Мне пришлось как-то выкручиваться, и я сказал:

– Я просто боялся причинить тебе боль.

Похороны состоялись через неделю. Отец, который отсутствовал в нашей жизни бо`льшую часть времени, решил на сей раз появиться на горизонте. В катафалке-лимузине он обратился ко мне: «Слышал, что мой мальчик собирается стать чемпионом по боксу». И рассмеялся, словно это была шутка. Я ничего не ответил, но мне чертовски не понравилось то, как он ухмылялся. Это не слишком походило на слова поддержки: «Верю в тебя, ты обязательно станешь боксером».

После похорон я вновь стал участвовать в грабежах. Это был мой способ справиться с болью. Я связался со старым приятелем, и мы начали обчищать дома, вскрывая дверные замки. Мы занимались этим несколько дней, а затем он заявил:

– Майк, давай-ка сюда эти чертовы отмычки! И убирайся к чертовой матери! Возвращайся на север, к своим белым! Это дерьмо не для тебя. Оно предназначено мне. Чувак, я здесь свой и живу на этих улицах. А ты вали обратно к белым, которые тебя любят.

Куда бы я ни пошел и к кому бы из своих друзей ни обратился, все они как один твердили: «Майк, ты что, с ума сошел? Какого хрена ты здесь делаешь, брат?» Я был лишним в Бруклине. Мне приводили в пример всех тех парней, которых убили здесь. Когда я заявлял, что приехал специально, чтобы повидаться с ними, мне отвечали: «Тебе не стоит вариться в этом дерьме. Достаточно того, что мы по уши в нем, чувак».

Не знаю, что тогда творилось у меня в голове. Возможно, я повелся на легкие бабки, которые можно добыть на грабежах. Я уже давно не держал в руках крупных денег. Мы все были ужасно бедны у Каса. Учитель же постоянно звонил и спрашивал, когда я вернусь. Я отвечал ему: «Скоро. Мне осталось закончить последнее дело». Но в действительности ничто меня там не держало.

Через некоторое время меня навестила мой социальный работник. Не знаю уж, подговорил ли ее на это Кас или же она сама пришла ко мне по доброте душевной. Нельзя исключить также, что Кас стал рассылать запросы через своих знакомых по боксу. Я и сам не понимал, как меня угораздило вновь взяться за старое, однако мой приятель не позволил мне погрязнуть в этом. Он не дал мне скатиться на дно. В моей жизни многие делали мне добро, подталкивали, чтобы я двигался вперед и изменился. И многие из них теперь мертвы, а я тот, кем стал.

Я вернулся в Кэтскилл. Увидев, в каком я состоянии, Кас усадил меня перед собой и рассказал, что он сам чувствовал, когда умер его отец. Он описал, как остался в доме один на один с умирающим. Тот ужасно страдал и кричал всю ночь напролет, а Кас ничего не мог с этим поделать. Он не мог даже просто вызвать врача, потому что в то время по вызову к итальянцам мог приехать лишь какой-нибудь итальянский знахарь на осле, навьюченном разной дребеденью – касторовым маслом и прочей ерундой. Кас не мог отойти ни на минуту, потому что у его отца по существу была агония и его крики были просто ужасны. Кас страдал вместе с ним, но оставался рядом всю ночь. В конце концов отец умер у сына на руках.

Кас был великим рассказчиком, и я рыдал под впечатлением от его истории. Затем учитель сказал:

– Я говорил с твоей матерью перед ее смертью. Она попросила: «Пожалуйста, позаботься о моем любимом сыне». И я ей ответил: «Я сделаю это. Он – лучший в мире боксер».

Несколько лет назад я посмотрел фильм «Великий Зигфелд»[115]. В какой-то момент главный герой, великий театральный импресарио, разговаривает с актрисой, которая буквально обезумела после смерти близкого человека: «Что мне делать, о боже, что же мне делать?» Зигфелд ей отвечает: «Пой, любовь моя, пой!» – и выталкивает на сцену. Посмотрев этот эпизод, я задался вопросом: неужели со стороны Каса это был хитроумный обман, чтобы утешить меня после похорон матери? Действительно ли он разговаривал с ней и произносил все эти слова или же устроил для меня представление? Кас был мастером по части иллюзий. В любом случае, пожалуй, правы те, кто утверждает, что я был лучом света для него, а Кас – моим спасителем. Я не мог его подвести, он не должен был думать, что перед ним гребаный мальчик для битья.

Кас приоткрыл свое сердце, рассказав историю о своем умирающем отце. Сразу же после этого он произнес: «Чтобы преодолеть такие невзгоды, нужна мощная самодисциплина. Как только ты справишься с этим несчастьем, все остальное окажется для тебя гораздо проще».

Когда моя мать заболела, Кас как раз оформлял опекунство надо мной. До последнего времени я не знал, что учитель связался с Бобби Стюартом и попросил у него разрешения усыновить меня. «О чем именно ты меня просишь?» – решил уточнить Стюарт. Кас сказал: «Именно с тебя началась вся эта история, поэтому я хочу, чтобы ты согласился на это». Бобби решил, что это хорошая идея, и дал Касу добро.

Затем Кас бросился в ресторан Town and Country в Кэтскилле, где Уильям Хейган, глава округа, в отдельном кабинете ужинал со своими друзьями. Хейган неохотно спустился к Касу и попросил присесть, однако тот был слишком взволнован: «Билл, мафиози вызванивают по телефону этого парня, Тайсона. Я должен получить опекунство над ним». – «Кас, расслабься, иди домой. Я перезвоню через 20 минут». Вернувшись к столу, Хейган объяснил своим приятелям, в чем дело. Адвокат Хейгана взялся прояснить этот вопрос и пригласил Каса утром, не откладывая, прийти к нему в офис. На следующий день судья Джеймс Баттисти стукнул молотком, и Кас стал моим официальным опекуном.

Теперь, когда учитель усыновил меня, я спросил Камиллу, не будет ли она против, если я стану называть ее мамой. За нее ответил Кас: «Мы теперь твоя семья. А ты с этой минуты – наш мальчик». Дело происходило в гостиной. Кас после этого обратился к Камилле: «Дорогая, взгляни на своего черного сына. Он станет гордостью и славой нашей семьи».

Наконец-то у меня появился настоящий отец. Как и большинство детей, я хотел сделать его счастливым. Когда мне удавалось выигрывать бои эффектным нокаутом, Кас ликовал, словно маленький ребенок. Он звонил всем старым друзьям, которым было по семьдесят-восемьдесят лет, и сообщал им: «У меня новый парень, он будет чемпионом. Сейчас ему всего шестнадцать, но он обязательно станет чемпионом мира». Он весь сиял от переполнявших его чувств. Мне нравилось доставлять ему радость.

Теперь, когда я обрел новую энергию для нашей с Касом миссии, меня стали еще больше тяготить школьные занятия. Каждый раз, когда я попадал в неприятности, Кас отправлялся в школу, разговаривал с директором, мистером Стиклером, и добивался моего восстановления. Однажды один из преподавателей, настоящий деревенщина, швырнул в меня книгу, обозвав несносным тупицей. Я дал ему оплеуху на глазах у всего класса, решив, что теперь-то уж меня точно выгонят. Однако моим мечтам не суждено было сбыться. Кас привел меня в кабинет директора, где по его настоянию была организована встреча с тем самым учителем. Кас, судя по всему, вообразил себя этим чертовым Бейли[116]. Театрально расхаживая по кабинету взад и вперед, держа в руках брошенную в меня книгу, он говорил:

– Вы утверждаете, что просто уронили книгу, после чего она совершенно случайно попала в Майка. Однако простая демонстрация выявит ложь, стоящую за вашими показаниями.

Он драматичным жестом уронил книгу на пол.

– Законы гравитации подтверждают, что книга, которую случайно роняют, падает на пол, не причиняя никому вреда. Книга могла попасть в мистера Тайсона только в том случае, если ей намеренно придали ускорение и она нарушила его границы как физического лица.

Я подумал про себя: «Черт, и в этот раз сорвалось! Что же мне сделать, чтобы меня отчислили!»

Кас сел и, довольный собой, улыбнулся мне. Мистер Стиклер отменил мое исключение, и я в очередной раз вернулся к занятиям.

Но ненадолго. Двое детишек из так называемых «пятипроцентников»[117] повадились насмехаться надо мной. Они ходили за мной по пятам, называя Могучим Джо Янгом. Вначале я пытался не обращать на них внимания, но эти безмозглые придурки не отставали. Тогда я погнался за ними, и они вбежали в кабинет завуча Турека, считая, что там будут в полной безопасности. «Ничего ты нам не сделаешь!» – стал кривляться один из парней. И тогда я выбил из него все дерьмо, хотя Турек пытался помешать этому. Затем я принялся за другого парня, но споткнулся, и вот тут-то завуч оттащил меня. После инцидента состоялась еще одна встреча в кабинете директора, и на этот раз все согласились, что мое время в средней школе подошло к концу.

Кас снова позвонил Бобби Стюарту: «Знаю, что ты рассердишься, но я должен еще кое-что сделать с твоего разрешения. Ты должен позволить Майку бросить школу, потому что там у него сплошные проблемы. Но я найду ему репетитора, чтобы он получил аттестат». Стюарт согласился, однако Кас все равно очень огорчился. Это был плохой день. Предполагалось, что мое окончание средней школы станет очередным его достижением.

Джо Коланджело, друг Каса, рассказывал, что на следующий день он зашел к моему учителю домой и нашел его совершенно подавленным. «В чем дело? Что случилось?» – спросил Джо. «Что ж, лучше тебе услышать об этом от меня, потому что ты рано или поздно все узнаешь, – ответил Кас. – Майк бросил школу. Я надеялся, что он ее закончит и продолжит учебу, поступит в Колумбийский общественный колледж или что-то в этом роде. Послушай, Джо, я не вечен, и мне хотелось быть уверенным, что этот парень прочно стоит на ногах и может успешно идти по жизни».

Кас собирался закатить шикарную вечеринку в честь моего окончания школы, а я не хотел учиться, я хотел стать знаменитым. Кас сам внушил мне эту безумную идею. Возможно, он даже не подозревал, до какой степени я стал одержим ею. Мне казалось, что коль скоро у нас была цель, которую предстояло достичь, и план мести, который предстояло осуществить, то у нас не оставалось времени на школу. Нас ожидало настоящее дело. Тем не менее, когда я бросил учебу, Кас был явно расстроен. Недавно я признался Джо Коланджело: если бы я мог что-то изменить в своей жизни, то единственное, что я сделал бы, – это продолжил учебу в средней школе. Я постоянно думаю об этом. Мой поступок действительно разбил Касу сердце. Он мечтал о том, что я получу аттестат, для него это много значило. Он здорово переживал из-за случившегося, поскольку теперь не мог устроить свою гребаную вечеринку и похвастаться моим успехом. Ему постоянно хотелось козырять моими достижениями.

На какое-то время Кас нанял мне репетитора из числа подруг моей матери, но это продолжалось недолго. Я не желал ни на что отвлекаться, мне хотелось посвятить все время боксу. Поэтому такая ситуация выводила меня из себя: я мог бы тренироваться или проводить спарринг-бои, а вместо этого занимался с этой гребаной женщиной разным дерьмом, складывая два и два! Кас позволил мне отказаться от репетитора, потому что к тому времени все мои дни были целиком заполнены боксом и я приобретал все новые навыки. Например, сегодня десятое число. Я принимаю участие в одном из турниров, где мне предстоят три встречи. В этот день я могу провести два боя, до конца недели – третий. Уже через пару дней после окончания турнира мне нужно ехать в Денвер для участия в новом. И я везде побеждал! Вся моя жизнь тогда была занята исключительно боксом, у меня не было времени на тетрадки. Никто из участников турниров не ходил в школу. Для меня были важны поединки с этими ребятами. Это было что-то вроде спарринг-боев с лучшими боксерами из тех, с кем я мог встретиться на ринге, с профессионалами. Мне не терпелось сразиться со всеми, драться снова и снова. Я рассчитывал набираться опыта и повышать уровень мастерства, боксируя с этими парнями. Я верил, что однажды мой день настанет.

Несмотря на то что я был уже двукратным чемпионом страны среди юниоров, Кас все еще заставлял меня участвовать в схватках, которые организовывались в «курилках». В этих случаях приходилось выкладываться по полной: ведь никто не знал, кем были твои противники и сколько боев они провели. Эти парни были темными лошадками. Понаблюдав за некоторыми бойцами в раздевалке в процессе «боя с тенью», нельзя было сказать ничего, кроме: «Они отлично выглядят!» Но затем ты становился свидетелем того, что они вытворяли на ринге, и сомнений не оставалось – это просто блестящие боксеры. После этого я говорил себе: «Ух ты, теперь я знаю, что надо делать!» Мне довелось повстречать там двух ребят, которые дрались насмерть, и у меня возникло навязчивое желание: «Я должен сделать бой этого вечера!» В итоге я победил всех соперников нокаутом.

После этого Тедди позвонил Касу и передал мне трубку. Кас сказал: «Слышал, что ты произвел на всех сильное впечатление, всем понравился». Я ответил: «Да, это так. Все аплодировали мне, просто повскакивали с мест». – «Ну вот видишь, я же говорил тебе, что если ты будешь слушать меня, то получишь все. Разве я тебе не говорил?» – «Да, все верно. Спасибо, Кас, я люблю тебя! Спасибо тебе!» – «И это еще только начало. Все будут лежать у твоих ног, все будут боготворить тебя». Он нес всю эту обычную фигню, и я верил ей.

У нас начались проблемы, когда Тедди и Кас начали ссориться, и в конце концов помощник моего наставника покинул Кэтскилл. В своей первой книге я подробно описал историю о том, как Тедди рассердился на меня за то, что я ущипнул за зад его племянницу. Но к его уходу это не имело никакого отношения. По правде говоря, Тедди, прощаясь с Касом, хотел забрать меня с собой. Для меня такой шаг, конечно же, был невозможен. Я не мог на такое пойти.

Тедди был обязан Касу очень многим как в профессиональном плане, так и в личном. Кас неоднократно спасал его задницу от разных неприятностей. Как-то Атлас попал в беду на Стейтен-Айленде – его собирались осудить за грабеж и убийство. Кас обратился к судье в зале заседаний:

– Ваша честь, возможно, вы наслышаны обо мне, но я хотел бы обратить внимание на следующее. Всю свою жизнь я занимался воспитанием молодежи. Как менеджер по боксу я тренировал двух чемпионов мира: чемпиона в супертяжелом весе Флойда Паттерсона и чемпиона в полутяжелом весе Хосе Торреса. Я также помогал многим молодым ребятам наладить свою жизнь и выковать достойный характер. Я знаю о Тедди Атласе то, чего не знает суд. Мне хорошо известно о нем то, чего вы не найдете в протоколе ареста. У этого парня есть характер. Он преданный человек и скорее навредит самому себе, чем подведет друга. Это редкие качества в наше время. Он совершил ошибку. Мы все порой совершаем ошибки. И потеряв Тедди, мы лишимся того, кто мог бы помочь многим.

Как пишет Тедди в своей книге, после этого Кас расплакался: «Пожалуйста, не отнимайте у этого парня будущее. Он может стать выдающимся человеком. Мы не должны его потерять. Прошу…»

Даже повидавшие многое на своем веку судебные приставы утирали слезы. Кас добился, чтобы Тедди освободили под его опеку.

Когда Тедди оказался в Кэтскилле, Кас узнал, что у нового подопечного тяжелая форма сколиоза, сопровождавшаяся мучительными болями, и назначил его тренером. Однако у Тедди было много проблем, и Касу пришлось в буквальном смысле спасать ему жизнь, когда тот пару раз пытался покончить с собой. Однажды среди ночи Камилла услышала, как снаружи работает машина. Она вышла на улицу и обнаружила, что Тедди протянул шланг от выхлопной трубы в салон машины, завел ее и уже потерял сознание. В другой раз Тедди принял кучу таблеток и положил прощальную записку на кровать Камиллы. Она проснулась, увидела послание и растолкала Каса. Тот засунул пальцы Тедди в горло, чтобы его вытошнило, и не отходил, пока все таблетки не оказались на полу в луже рвоты.

Атлас потратил много времени и сил, чтобы опорочить меня и представить дело так, будто Кас установил два свода правил – один для меня, а другой для остальных боксеров. У Тедди почему-то сложилось впечатление, что он лично отвечает за мои будущие успехи. Поначалу он критиковал методы, которые мы с Касом применяли для моей подготовки. Затем Атлас попытался предъявить свои права на меня, запретив посещать спортзал в течение двух недель. Он хотел преподать мне урок после того, как я закатил истерику в школе, оставшись без порции молока. Кас, однако, указал ему, кто здесь главный. Учитель отвел меня в подвал дома, где был оборудован тренажерный зал с боксерскими грушами, и сам принялся тренировать. Тедди написал в своей книге: «Тем самым Кас подорвал мой авторитет. Наше шестилетнее партнерство, основанное на верности и доверии, наша мечта о создании нового спортивного зала и планы подготовки чемпионов – все это отправилось на свалку». При этом Тедди отметил, что его друг детства, Кевин Руни, встал на сторону Каса, заявив, что это именно Атлас выступил в роли предателя.

Все обвинения Тедди были ложными. Истинная причина состояла в том, что Атлас не получал от Каса никаких денег и его мать и очередная жена требовали, чтобы он порвал с Д’Амато. Сначала Тедди попытался отобрать у Каса спортзал. Один из друзей Каса узнал об этом и через городской совет заблокировал планировавшийся захват. Затем Атлас решил отправиться в Нью-Йорк, прихватив с собой боксеров Каса. Тедди пытался и меня уговорить присоединиться к нему и стать профессионалом, но этого не произошло. Кас считал, что для меня еще не время выходить на профессиональный ринг. Кроме того, я бы ни за что на свете не бросил учителя. Тедди хотел также соблазнить Грега Уолша, другого тяжеловеса, работавшего с Касом. Уолш нам потом рассказал, что Атлас позвонил ему и предложил: «Я устал и ухожу от Каса. Хочешь со мной?» Тот ответил, что он не может уйти, потому что у него контракт с Барри Силверстайном. Этот спонсор оплачивал расходы Каса на подготовку Уолша и организацию его поединков.

– Касу ты не интересен, – продолжал уговаривать его Тедди. – Он заботится только о Майке.

– Тедди, мне каждую неделю платят жалованье, – возразил Грег.

– Я тоже буду платить тебе каждую неделю. У меня есть акции, которые можно продать. Гарантирую тебе еженедельное жалованье.

После этих слов Уолш повесил трубку. Он убедился в том, что Атласом руководило лишь одно желание – навредить Касу.

События получили дальнейшее развитие, когда Кас показал Джо Коланджело новую регистрационную карточку на старый «универсал», ту рухлядь, на которой мы многие годы возили бойцов на поединки. Тедди исправил имя Каса и получил новую регистрацию, переоформив паспорт автомобиля на себя. Но Тедди забыл изменить адрес на бланке, и новая регистрация была отправлена по почте Камилле.

– Вот же черт! И что теперь? – поинтересовался Коланджело.

– Ты же понимаешь: если я сдам его, он загремит в тюрьму, – ответил Кас.

Все знали, что учитель никогда в жизни не обратится в полицию, чтобы посадить кого-нибудь. Кас сказал, что не примет решения, пока не вернется из Нового Орлеана, куда он собирался, чтобы посмотреть очередной бой. Однако Камилла была в ярости. Она была готова стереть Атласа с лица земли. Украинцы всегда становятся опасными, если их разозлить. Она даже решила предать этот случай огласке и встретилась с местным репортером Тимом Лейденом, рассказав о поведении Атласа:

– Скажу прямо: Тедди Атлас просто отвратителен. Он намеревался стать боссом и вышвырнуть Каса из бизнеса. Ему хотелось взять верх и забрать Майка. Тедди вечно доставлял нам неприятности, однако Кас старался помочь ему. Он всегда брал к себе проблемных парней и вытаскивал их из неприятностей.

После того как Тедди приставил ствол к моей голове[118], Кас при содействии мужа одной из сестер Камиллы получил лицензию на пистолет. У него уже был дробовик, и, по мнению его друзей, еще одно оружие ему понадобилось для уверенности в собственной безопасности. Но все это чушь собачья. Кас спал с пистолетом под подушкой только для того, чтобы защитить меня. Я был его гордостью и радостью. Правда, он старался как можно меньше показывать это. Во время нашего общения у меня всегда возникало впечатление, что Кас разговаривает не со мной. Я старался не принимать это на свой счет, но временами мне казалось, что я для него – пустое место. Иногда он в моем присутствии говорил обо мне сам с собой, словно меня там и не было!

Пока Кас был в Новом Орлеане, Атлас тайком покинул город. Когда он ушел, вся семья – я, Кас, Камилла, Джей Брайт, который жил в доме много лет, – все мы сплотились. Мы всегда помогали друг другу. Чтобы заменить Атласа, Кас обратился к Кевину Руни. Тот все еще выступал на ринге, но взялся также работать со мной. Будучи настоящим учеником Каса, Кевин выполнял указания учителя точно так же, как это в свое время делал Атлас. Он не поддержал старого приятеля, когда тот уходил. В каком-то смысле Кевин был немного чокнутым. Это был простой парень, достаточно самоуверенный и далеко не трус. Он обладал потрясающими человеческими качествами, и мы с ним отлично ладили.

Тедди ушел от нас в ноябре 1982 года, а моим следующим серьезным испытанием стал поединок, назначенный на 10 декабря, когда должен был состояться первый в моей жизни турнир для взрослых, чемпионат по любительскому боксу. У меня был жесткий, опытный противник из Чикаго, Эл Чико Эванс. Все шло отлично, и первые два раунда были за мной, но в третьем он поймал меня на противоходе, и я упал. Вскочив, я кинулся на него. Он выбросил удар правой, я поскользнулся – и рефери остановил бой из-за правила двух нокдаунов, принятого в любительском боксе. Случившееся буквально раздавило меня. Это было мое первое поражение в официальных соревнованиях. Я долго сидел в раздевалке, всхлипывая. Мне еще только предстояло постичь принципы профессионального роста в мире бокса. Я был слишком эгоистичен и постоянно требовал: «Еще, еще! Дай мне еще чемпионатов! Больше!» Мне нравилось, как обращались с победителем турнира. Я жаждал этого чувства, у меня появилась зависимость от вкуса чемпионской победы.

А Каса мое поражение ничуть не расстроило. Он усадил меня напротив, достал «Энциклопедию бокса» и открыл книгу на той странице, где рассказывалось о Генри Армстронге, который был нокаутирован в ходе второго поединка на профессиональном ринге. А Гарри Греб[119], оказывается, проиграл нокаутом в первом же профессиональном бою. «А знаешь, что главное? – спросил у меня Кас. – Главное, что этих парней вырубили, но они не сдались. Лучше этих боксеров никого нет, так что можешь брать с них пример – они учились на собственном опыте».

Кас умел вовремя поддержать. Наряду с этим бывали случаи, когда он просто сводил меня с ума. Он мог закрыть глаза на какое-то безрассудство с моей стороны, не упомянув об этом ни слова, а затем ни с того ни с сего наброситься на меня. Зачастую учитель отчитывал меня за мой характер: «Ты не знаешь, что значит дисциплина! С таким инфантильным поведением тебе никогда не достичь того, к чему мы стремимся!» Кас запомнил момент, когда я разрыдался в ответ на его угрозу выгнать меня из дома после потасовки с девчонками в школе. С тех пор он не упускал возможности попрекнуть меня той минутной слабостью.

Однажды он слишком сильно затронул мои чувства, и я принялся орать: «Я ненавижу этот дом! Скорее бы выбраться отсюда!» Даже не помню, что послужило причиной этой сцены. Конечно же, я не должен был так срываться. Но Кас при этом совершил непростительную ошибку. Продолжая кричать, я услышал, как он разговаривал с Джеем Брайтом. «Я подловил его! Он купился!» – злорадствовал Кас.

Вот и все. Я словно заглянул за ширму и увидел истинное лицо Волшебника страны Оз. С тех пор я не поддавался на провокации. Понимая, что вывести меня из себя было его целью, я лишал его такого удовольствия. Было очевидно, что ему нравится издеваться надо мной без всякой причины. Отныне его игра перестала быть тайной.