Звездный десант Хайнлайн Роберт

Дежурный, капитан Чандар, похоже, за всю жизнь даже матери своей не улыбнулся ни разу, но перед маленькой Кармен просто растаял и подтвердил, что я действительно нахожусь здесь. Тогда она печально взмахнула длиннющими черными ресницами и объяснила, что ее корабль скоро отправляется, так что нельзя ли отпустить меня поужинать в город?

Так я оказался обладателем совершенно неположенной и абсолютно небывалой увольнительной на три часа. Может быть, флотских обучают какой-то особой технике гипноза, а армию обходят стороной? А может, ее секретное оружие было куда старше и малопригодно для МП. В любом случае, я не только прекрасно провел время, но вдобавок мой престиж среди сокурсников достиг небывалых высот.

Вечер был настолько прекрасен, что на следующий день я с треском провалил два урока. Однако встречу омрачала новость о том, что Карл погиб на Плутоне — на их исследовательскую станцию напали баги. Но оба мы уже научились жить при таком положении дел.

Одно меня поразило. За едой Кармен сняла пилотку и оказалось, что ее иссиня-черных волос больше нет. Я знал, что большинство девушек на флоте бреют головы — на боевом корабле нет времени ухаживать за длинными волосами. К тому же они очень мешают при маневрах в невесомости. Черт, да я и сам чуть скальп с себя не снимал, брил голову — так удобней да и гигиеничнее. Но все же образ Кармен, который я держал в памяти, включал в себя копну густых волнистых волос.

Но, знаете, когда к этому привыкнешь, то кажется даже лучше. То есть если с самого начала девушка выглядит здорово, то она, и обрив голову, ничуть не хуже. А еще это помогает отличить флотских девушек от цыплят с гражданки — как масонская булавка или золотые черепа у тех, кто ходил в боевой десант. Конечно, Кармен выглядела необычно, но это только придавало ей достоинства, и я впервые осознал полностью, что она действительно офицер, воин — и в то же время очень симпатичная девчонка.

В казармы я вернулся со звездами в глазах и преследуемый запахом духов. На прощание Кармен поцеловала меня.

Из всего курса училища хочу рассказать лишь об одном предмете. Это была История и Философия Морали.

Я удивился, обнаружив ее в учебном плане. В ней ведь ничего не говорится о ведении боя, о том, как командовать взводом; если она касается войны — когда касается, — то только в отношении вопроса «зачем» драться, а на этот счет каждый уже принял решение еще перед поступлением в училище. МП дерется потому, что он — МП. Я решил, что курс, должно быть, заставляют повторить для тех из нас (примерно для трети), кто не проходил его в школе. Больше двадцати процентов моих сокурсников были не с Земли (можно удивляться, насколько процент поступающих на службу колонистов выше такого процента для землян), а около трех четвертей — с Земли, из которых некоторые — с присоединившихся территорий или из других мест, где ИФМ может не преподаваться в обязательном порядке. А раз так, то я предполагал, что этот курс освободит мне малость времени для того, чтобы догнать другие, связанные с математикой.

И опять я ошибся. В отличие от школьного курса, этот засчитывался. Хотя и без экзаменов. Конечно, что-то вроде экзаменов там было, а также и контрольные, и зачеты, и всякое такое, но оценок нам не ставили. Требовалось только, чтобы преподаватель решил, что ты достоин быть офицером.

Если же он считал по-другому, то по твою душу собиралась комиссия, и вопрос стоял уже не о том, можешь ли ты быть офицером, но — можешь ли ты дальше оставаться в армии в любом чине, и не важно, если ты здорово владеешь оружием. Они решали — дать тебе дополнительный инструктаж или просто выставить обратно на гражданку.

ИФМ работает как бомба замедленного действия. Порой просыпаешься посреди ночи с мыслью: а что он в тот раз имел в виду? Правда-правда, даже учитывая, что я прошел курс в школе — тогда я просто не понимал, о чем нам толкует подполковник Дюбуа. Что там, маленький был и считал, что этот курс — просто очаровательная выходка маразматиков из министерства образования. Это же не физика и не химия; так почему бы ее не отнести к другим отвлеченным предметам? И причиной этому я считал лишь такие соображения, как приведенное выше.

У меня и в мыслях не было, что «мистер» Дюбуа пытался разъяснить мне, для чего следует драться, пока много позже я не решил, что должен драться во всяком случае.

Так для чего же я должен драться? Не абсурдно ли предоставлять мою нежную кожу насилию со стороны недружелюбных чужаков? Особенно если в любом чине платят не так уж много, рабочий день просто ужасных размеров, а условия для работы и того хуже? И ведь я мог бы в это время сидеть дома, а подобными вещами занимались бы парни с крепкими черепами, которым такие игры доставляют удовольствие… И ведь чужаки, против которых я дерусь, лично мне ничего не сделали, пока я сам не пришел и не пнул ногой их чайный столик — не глупость ли?

Драться, потому что я МП? Нет, брат, ты уподобляешься павловской собаке. Брось эти штуки и начинай думать.

Майор Рейд, наш преподаватель, был слеп, но обладал не слишком приятной привычкой «смотреть» прямо на тебя, называя твою фамилию. Мы рассматривали события, происшедшие сразу после войны между Русско-Англо-Американским Альянсом и Китайской Гегемонией. 1987 год и далее. Но в этот день мы услышали новость об уничтожении Сан-Франциско и долины Сан-Хоакин; я думал, он скажет что-нибудь об этом. Ведь сейчас уже и штатским должно быть ясно — или баги, или мы. Дерись — или умирай.

Майор Рейд не упомянул о Сан-Франциско. Он хотел, чтобы кто-нибудь из нас, обезьян, дал оценку соглашению, подписанному в результате переговоров в Нью-Дели, и обсудить тот факт, что оно игнорировало военнопленных и, таким образом, отбрасывало эту тему навсегда: прекращение военных действий привело к мертвой точке, и пленные одной стороны остались там, где были, другие же были освобождены и на всем протяжении беспорядков возвращались домой — или не возвращались, если не хотели.

Жертва майора Рейда перечислила всех освобожденных пленников: уцелевшие из двух дивизионов британских парашютистов и несколько тысяч штатских, захваченных в большинстве своем в Японии, на Филиппинах и в России и обвиненных в «политических» преступлениях.

— Кроме того, — продолжала жертва майора Рейда, — было много других военнопленных, захваченных перед войной и в течение войны, — ходили слухи, что в предыдущих войнах было захвачено много пленных и они не были освобождены. Общее количество неосвобожденных военнопленных было неизвестно. Наиболее вероятная цифра — около шестидесяти пяти тысяч.

— Почему «наиболее вероятная»?

— Э-э… Такая цифра дана в учебнике, сэр.

— Пожалуйста, будьте точнее в выражениях. Это количество было больше или меньше ста тысяч?

— Не знаю, сэр.

— Да и никто этого не знает. Было ли оно больше тысячи?

— Конечно, сэр! Наверняка.

— Еще бы — ведь гораздо больше тысячи в конце концов бежали и добрались до дома, они известны пофамильно. Я вижу, вы не читали как следует урока. Мистер Рико!

Теперь жертвой был избран я.

— Есть, сэр!

— Является ли тысяча неосвобожденных пленников достаточным поводом для начала либо возобновления войны? Учтите, что миллионы других людей могут быть и несомненно будут убиты в ходе начатой либо возобновленной войны.

Я не колебался:

— Да, сэр! Этого повода более чем достаточно.

— Хм, более чем достаточно. Отлично. Далее — один пленник, не освобожденный врагом, является достаточным поводом для начала или возобновления войны?

Тут я засомневался. Я знал, что ответил бы любой МП, — однако этот ли ответ здесь требуется?

Он резко сказал:

— Давайте же, мистер, давайте! Верхний предел у нас — тысяча. Я предлагаю вам нижний предел — один пленный. Вы ведь не можете платить по векселю, на котором написано: «Что-то между одним и тысячей фунтов», а ведь начать войну — дело гораздо более серьезное, чем выплата денег. Не будет ли преступлением подвергать опасности страну — а на самом деле две страны — для спасения одного человека? А ведь он, может быть, и не достоин этого. Или, скажем, может умереть, пока идут военные действия? Тысячи людей гибнут ежедневно… так стоит ли беспокоиться ради одного человека? Отвечайте — да или нет, — вы задерживаете класс!

Я рассердился на него и выдал ему ответ МП:

— Да, сэр!

— Что «да»?

— Не важно, сэр, — тысяча или только один. Следует драться.

— Ага! Количество пленных значения не имеет. Хорошо. Теперь обоснуйте свой ответ.

Я замешкался. Я знал, что ответил правильно, — но почему… А он продолжал погонять меня:

— Говорите же, мистер Рико. Это — наука точная. Вы сделали математическое утверждение, теперь его нужно доказать. Кто-нибудь может заявить, что вы неправы, ведь по аналогии получается, что одна картофелина имеет ту же цену — не больше и не меньше, — что и тысяча? Или нет?

— Нет, сэр.

— Почему нет? Докажите.

— Люди — это не картошка.

— Отлично, отлично, мистер Рико! Ну, я думаю, на сегодня достаточно напрягать ваш мозг. Завтра вы предоставите классу письменное доказательство вашего ответа на мой изначальный вопрос — в символической логике. Я даже подскажу вам — посмотрите примечание семь к сегодняшней главе. Мистер Сэломон! Как после смуты образовался наш нынешний политический строй? И в чем его нравственное обоснование?

Сэлли запнулся еще в первой части. Вообще-то никто не может точно сказать, как появилась наша Федерация — просто выросла. Когда в конце XX века один за другим пошли кризисы национальных правительств, что-то должно было заполнить вакуум, и во многих случаях это были ветераны, вернувшиеся с войны. Войну они проиграли, многие из них не имели работы, многие очень болезненно восприняли соглашение в Нью-Дели, особенно этот вопрос с военнопленными, зато драться они не разучились. Но это не было переворотом — это было очень похоже на то, что случилось в России в 1917-м — система разрушается, и на ее месте возникает что-то новое.

Первый известный случай произошел в Абердине (Шотландия) — и он был типичным. Несколько ветеранов объединились в «комитет бдительности», чтобы остановить грабежи и беспорядки, кое-кого повесили (включая и двух ветеранов). Они решили не принимать в свой комитет никого, кроме ветеранов. Вначале только по прихоти — друг другу они хоть немного доверяли, а остальным не верили ни на грош. Но то, что зародилось как экстренная мера, через одно-два поколения стало конституционной практикой.

Наверное, когда эти шотландцы повесили тех двоих ветеранов, они и решили, что, если уж придется это делать, они не желают, чтобы тут участвовали разные «спекулянты, чернорыночники, уклоняющиеся от призыва», — в общем, «шпаки хреновы». Пусть делают, что велено, — понял, нет? — а уж мы, обезьяны, наведем порядок. Я так думаю, потому что сам иногда чувствую то же самое… да и все историки соглашаются, что антагонизм между штатскими и солдатами, вернувшимися с войны, был гораздо сильнее, чем мы можем себе представить сегодня.

— По книге Сэлли всего этого рассказать не смог.

Наконец майор Рейд отстал от него.

— Завтра представите классу письменный ответ, три тысячи слов. Мистер Сэломон, можете ли вы назвать мне причину — не историческую, не теоретическую, но практическую причину того, что гражданские права в наши дни имеют только ветераны?

— Потому что это отборные люди, сэр. Они сообразительнее.

— Архиабсурдно!

— Сэр?

— Что, это слово для вас слишком длинно? Я сказал, что ответ ваш глуп. Военные ничуть не сообразительнее штатских. Во многих случаях штатские гораздо смышленнее. Этим, кстати, обосновывали попытку переворота как раз перед Нью-Делийским соглашением, так называемого «Восстания ученых» — дайте, мол, интеллигентской элите порулить, и получите осуществленную утопию. Конечно же, они с самого начала сели в лужу, потому что научные изыскания, несмотря на всю их общественную полезность, сами по себе не способствуют развитию чувства гражданского долга. Те, кто занимается наукой, вполне могут быть лишены гражданской ответственности. Ну, мистер, я дал вам подсказку. Можете вы ответить?

— Военные, сэр, — отвечал Сэлли, — дисциплинированны.

Майор Рейд деликатно сказал:

— Извините. Теория красива, но фактами не подтверждается. Ни вам, ни мне, пока мы состоим на службе, не дано избирательных прав, а армейская дисциплина вовсе не обязательно делает человека дисциплинированным внутренне. Преступность среди ветеранов на том же уровне, что и среди штатских. Также вы забываете, что в мирное время многие служат в нонкомбатантских частях, где дисциплина гораздо мягче. Там люди просто изматываются, перерабатывают, подвергаются опасности — однако их избирательные права ничем не отличаются от наших.

Майор Рейд улыбнулся.

— Я задал вам коварный вопрос, мистер Сэломон.

Практическая причина дальнейшего существования нашей политической системы точно такая же, как и для любой другой, — эта система пока работает. Однако не мешает рассмотреть детали. На протяжении всей истории люди старались передать всю полноту власти в те руки, которые смогут эту власть удержать и воспользоваться ею наимудрейшим образом. От этого зависело общее благо. Ранними попытками были абсолютные монархии, страстно защищавшие «божественное право короля». Временами предпринимались, однако, попытки выбрать монарха получше, чем тот, коего послал бог. Например, когда шведы посадили на свой трон француза, генерала Бернадотта. Но проблема здесь в том, что на всех Бернадоттов не хватит, запас их весьма ограничен. История знает разные примеры политических систем — от абсолютной монархии до полной анархии. Человечество пробовало разные пути, а еще больше таких путей предлагалось. Некоторые — крайне дикие, вроде коммунизма по образцу муравейника, настойчиво рекомендованного Платоном под обманчивым именем «республики». Но намерения всегда сводились к одному: правительство должно быть стабильным и доброжелательным. Все политические формации пытались достигнуть этого, наделяя гражданскими правами тех, в чью способность наилучшим образом ими распорядиться верили. Подчеркиваю, ВСЕ формации — даже так называемые «неограниченные демократии» — лишали избирательных прав не менее четверти населения: по возрасту, месту рождения, уплате избирательного налога, судимости и так далее.

Майор Рейд цинично улыбнулся.

— Я никогда не мог понять, почему какой-нибудь тридцатилетний идиот проголосует мудрее, чем пятнадцатилетний гений. Но — увы, лишь с возрастом можно было получить «божественное право каждого человека». Что ж, им пришлось расплачиваться за свои ошибки. При разных системах правления гражданские права зависели от разных обстоятельств — места рождения, происхождения, расы, пола, богатства, образования, возраста, вероисповедания и так далее. Все эти системы работали, однако, плохо. Все они многими считались тираниями, и все они со временем разваливались либо бывали свергнуты. Наша система отличается от всех, существовавших ранее, и пока что работает отлично. Многие жалуются, однако никто не бунтует. Свобода личности — величайшая в истории, законов немного, налоги низкие, жизненный уровень высок, преступность близка к нулевому уровню. Почему? Нет, не потому, что наши обладатели избирательных прав лучше любых других, это мы уже доказали. Мистер Таммани, можете вы сказать, отчего наша система работает лучше любой другой, когда-либо существовавшей?

Не знаю, где Клайд Таммани получил свою фамилию, — с виду он был похож на индуса. Он ответил:

— Наверное, это потому, что избирателей очень немного, и они знают, какая ответственность на них лежит… и потому стараются учесть все возможные последствия.

— Давайте не будем гадать, ИФМ — наука точная. К тому же догадка ваша неверна. Облеченные властью в других системах составляли небольшую группу, полностью осведомленную об ответственности, на нее возложенной. Более того, наши полноправные граждане — вовсе не самая малочисленная группа! Вы знаете — во всяком случае, должны знать, — что процент полноправных граждан колеблется от 80 процентов на Искандере до 3 процентов в некоторых областях Земли. Но правительства повсюду примерно одинаковы. И граждане не являются «особенными людьми» — они не имеют выдающейся мудрости, таланта либо специальной подготовки. Так в чем же разница? Ладно, догадок с нас хватит, изложу очевидное. При нашей системе правления каждый избиратель либо государственный деятель — это человек, доказавший добровольной нелегкой службой, что интересы общества для него важнее собственной выгоды. Это — единственное отличие! Человек может быть не таким уж мудрым, и гражданских достоинств ему может сильно недоставать. Но в целом деятельность его будет много лучше, чем деятельность любого представителя правящих классов в истории.

Майор коснулся специальных старомодных часов для слепых.

— У нас осталось совсем немного времени — но нам еще только предстоит выяснить моральную причину успеха нашей системы. Успех постоянный не может быть следствием случайности! Не забывайте, ИФМ — это наука, а не отвлеченные умствования, ведь Вселенная есть то, что она есть, а не то, чем мы хотим ее видеть. Обладать избирательными правами — значит обладать ВЛАСТЬЮ, из которой происходит вся власть низшего порядка, — как, например, я властен по часу ежедневно, кроме воскресений, портить вам кровь. Если хотите, гражданство есть СИЛА — простая и грубая мощь Скипетра и Топора. Обладают ею десять человек или десять миллиардов — политическая власть есть СИЛА.

Однако вся Вселенная состоит из дуальных оппозиций. Что противоположно власти? Мистер Рико!

Ну, слава богу, тут-то я ответ знаю…

— Ответственность, сэр?

— А-аплодисменты! Причины этому — как практические, так и моральные — выведены математически. Власть и ответственность должны быть равны, в противном случае начнется процесс установления равновесия. Начнется столь же обязательно, как образование электротока между точками с различным потенциалом. Облекать властью безответственного — значит сеять несчастья, а заставить человека отвечать за то, что он не способен контролировать, — глупость! Неограниченные демократии были нестабильны именно оттого, что граждане их не несли никакой ответственности за свои решения — исключая разве что ответственность перед историей. О своеобразном «избирательном налоге», который должны платить мы, тогда и не слыхивали! Никто даже не пытался определить, обладает ли избиратель долей гражданской ответственности, соразмерной его практически неограниченной власти! Если он голосовал за невозможное, случалась беда — ответственность волей-неволей ложилась на него тяжким грузом, которого не выдерживал ни он сам, ни его непрочный храм!

На первый взгляд, наша система отличается от такой лишь в очень малой степени. Ни расой, ни цветом кожи, ни верованиями, ни обстоятельствами рождения, ни здоровьем, ни полом, ни убеждениями. Каждый может заслужить избирательные права в короткий срок и не особенно напрягаясь. Да-да, для наших пещерных предков это не было бы слишком трудной задачей. Но это небольшое отличие разделяет систему, которая работает, так как сконструирована в соответствии с фактами, и систему, имманентно нестабильную. Поскольку суверенные избирательные права есть высший предел человеческой власти, то мы сделали так, что обладатель ее принимает на себя высшую гражданскую ответственность. Мы требуем от каждого, кто желает управлять государством, риска для его собственной жизни, а иногда и саму жизнь — ради этого государства. Если власть максимальна, то и ответственность должна быть на максимальном уровне. Инь и янь, идеальные и равные.

Может ли кто-нибудь сказать, — продолжал майор, — отчего при нашей системе правления еще не бывало попыток переворота? Несмотря на то, что с ними приходилось сталкиваться любому правительству в истории? И несмотря на то, что в адрес нашей системы не умолкают жалобы?

Поднялся кто-то из старших курсантов:

— Сэр, переворот невозможен!

— Правильно. А почему?

— Потому что переворот, вооруженное восстание, требует не простого недовольства, но агрессивности. Тот, кто идет на это, должен быть готов к драке и должен уметь драться — иначе он просто болтун. И если всех агрессивных отделить и воспитать из них овчарок, то овцы не доставят никаких хлопот.

— Прекрасно. Аналогии всегда условны, но эта к истине близка. Завтра принесите мне математическое доказательство. У нас еще осталось время. Вопросы?

— Сэр, а зачем… Зачем нам ограничения? Ввести всеобщую воинскую повинность, и пусть потом все голосуют!

— Молодой человек… Можете ли вы вернуть мне зрение?

— С-сэр… Конечно, нет!

— И тем не менее это сделать легче, чем внедрить такую моральную категорию, как ответственность, в сознание человека, у которого ее нет и который в таком непосильном бремени просто не нуждается. Вот почему поступить на службу гораздо сложнее, чем с нее уволиться. Социальная ответственность на уровне выше семейного либо племенного должна поставить себе на службу те высший долг и высшую преданность, какие только может развить в себе человек, — обязательно он сам. Если впихивать в него такие вещи силой, он просто извергнет все назад. Так и случалось в армиях при всеобщей воинской повинности. Посмотрите в библиотеке отчеты психиатров — это около 1950 года, «Корейская война» — о пленных, подвергшихся промыванию мозгов. Потом в классе проанализируем.

Он потрогал свои часы.

— Можете идти.

Да, майор Рейд доставлял нам уйму хлопот.

Однако это было интересно. Мне запало в голову одно из замечаний, походя брошенных им. До этого я думал насчет Крестовых походов — казалось, что они все-таки отличаются от прочих войн. Он разбил меня наголову и выдал вот что.

Требуется доказать: война и моральное совершенство всегда происходят от одних и тех же причин.

Краткое доказательство: любая война является результатом возросшего демографического давления. (Да-да, и Крестовые походы — тоже. Стоит прикинуть расположение торговых путей, рождаемость и еще несколько факторов.) Мораль и все ее правила и нормы вытекают из инстинкта самосохранения. Вести себя в рамках морали — значит вести себя в рамках инстинкта самосохранения.

И Мобильная Пехота будет начеку, в полной готовности защищать человечество.

Ближе к окончанию курса каждого из нас прикомандировали к боевому кораблю для стажировки под руководством офицеров МП. Это было что-то вроде предварительного экзамена — корабельный инструктор вполне мог решить, что тебе не хватает чего-либо важного. Ребята либо возвращались, пройдя испытание, либо мы больше их не видели.

А некоторые просто гибли — корабли ведь боевые.

Нам было приказано держать вещи наготове — однажды перед самым обедом вызвали всех старших курсантов из нашей роты. Они ушли, даже не поев, а я вдруг оказался курсантом — командиром роты.

Как и шевроны рекрут-капрала в учебке, это повышение ничего, кроме хлопот, не обещало, однако через два дня пришел и мой вызов.

С сумкой на плече и в приподнятом настроении я примчался к кабинету коменданта. Меня уже тошнило от бесконечной учебы, когда глаза болят и перестаешь понимать, что к чему, а в классе выглядишь тормозом из тормозов. Несколько недель в боевой обстановке — вот что позарез нужно Джонни!

Я промчался мимо новичков, в тесном строю рысивших в класс. У всех был угрюмый вид — обычное дело, когда курсант начинает понимать, что может быть и ошибся, пойдя в офицеры. Я запел и остановился только у дверей кабинета.

Двое других были уже здесь, курсанты Гассан и Бирд. Гассан, по прозвищу Янычар, был самым старшим в классе и выглядел в точности как джинн, которого рыбак выпустил из бутылки, а Бирд ростом был чуть больше воробья и не внушал никакого почтения.

Мы были допущены в святая святых. Комендант сидел в колесном кресле — он всегда сидел в нем, исключая воскресные смотры; ходить ему было тяжело. Однако это не значит, что на глаза он показывался редко — бывало, стоишь у доски, решая задачу, оборачиваешься и видишь кресло у себя за спиной, а полковник Нильссен внимательно разглядывает твои ошибки.

Он не прерывал урока, когда входил в класс. Для дежурных был специальный приказ — не командовать «смирно!», но приход его все равно сбивал с толку. Было такое впечатление, что он способен находиться в полудюжине мест сразу.

Комендант имел постоянный чин генерала флота (да-да, именно тот самый Нильссен!); полковником он был временно, до вторичной отставки, и только ради того, чтобы иметь возможность занять должность коменданта училища. Я как-то спрашивал о нем бухгалтера, и тот сказал, что верно — коменданту платят только как полковнику, хотя стоит ему уйти в отставку, и с того же дня ему пойдет генеральское жалованье.

Что ж, как говаривал Эйс, всяко бывает. Я и представить себе не мог — надо же, отдать половину жалованья за сомнительную привилегию объезжать табун курсантов!

Полковник Нильссен поднял взгляд и сказал:

— Доброе утро, джентльмены. Присаживайтесь.

Я сел, но удобнее мне от этого не стало. Полковник подъехал к автомату-кофеварке, поставил в него четыре чашки, а потом Гассан помог ему донести их до стола. Кофе не хотелось, однако не пристало курсанту отвечать отказом на гостеприимство начальника.

Он отхлебнул кофе.

— Здесь у меня ваши назначения, джентльмены, и ваши временные патенты. Но я хочу убедиться, что ваш статус ясен вам до конца.

На этот счет нас уже инструктировали. Офицерами мы были лишь в той мере, в какой это требовалось для практики и проверки — «временно, сверх штата, на правах стажеров». Самыми младшими, постоянно поправляемыми, совершенно никому не нужными и катастрофически временными. Если вернемся назад, опять станем курсантами, а можем и вылететь в любой момент, стоит экзаменатору пальцем шевельнуть.

Нам временно присвоили «третьих лейтенантов» — чин, нужный армии не больше, чем рыбе зонтик. То есть — как раз между сержантами и настоящими офицерами. Это — нижняя точка «офицерского состава». Если кто-то салютует третьему лейтенанту, это значит, что в казарме слишком тусклое освещение.

— В ваших патентах написано «третий лейтенант», — продолжал полковник Нильссен, — но на платежной ведомости это не отразится, и к вам по-прежнему будут обращаться «мистер». Единственное изменение в форме — звездочка на плече, даже меньше, чем знаки различия для курсантов. Вы продолжаете обучение до тех пор, пока не выяснится, что вы готовы стать настоящими офицерами.

Полковник улыбнулся:

— Как по-вашему, зачем вообще производить вас в третьи лейтенанты?

Я и сам удивлялся. Для чего нам эти липовые патенты?

Конечно, в учебнике было написано…

— Мистер Бирд?

— Э… Чтоб поместить нас в командную структуру, сэр.

— Именно.

Полковник подкатил к схеме организации командования на стене. Обычная «пирамидка» — командование училищем сверху донизу.

— Посмотрите.

Он указал на квадрат, по горизонтали соединенный с его собственным. В нем было написано: «Помкоменданта (мисс Кендрик)».

— Джентльмены. Мне было бы весьма нелегко руководить училищем без мисс Кендрик. Ее голова — настоящий компьютер, регистрирующий все нужные сведения по мере поступления.

Он нажал кнопку на подлокотнике и сказал в пространство:

— Мисс Кендрик, каковы успехи мистера Бирда в области военной юриспруденции за последний период?

Ответ последовал немедленно:

— Девяносто три процента, комендант.

— Благодарю вас. Видите? Я подписываю любой документ, завизированный мисс Кендрик. Я и не подписывал бы их вовсе, но было бы очень неловко, если бы в один прекрасный день ревизия установила, что мисс Кендрик слишком часто подписывается моим именем, а я этих бумаг даже не вижу. Скажите, мистер Бирд… Если я вдруг, не дай бог, умру, сможет ли мисс Кендрик вести дело самостоятельно?

— Ну как… — Бирд, похоже, был озадачен. — Я думаю, с повседневными делами она при необходимости спра…

— Она не сможет сделать НИЧЕГО! — загремел полковник. — Пока полковник Чонси не прикажет ей! Мисс Кендрик — женщина умная и, в отличие от вас, понимает, что в структуре подчинения не находится и, стало быть, не имеет никакой власти! «СП» не просто слово, оно так же ощутимо, как удар по лицу! И если я пошлю вас в бой в качестве курсантов, вы в лучшем случае сможете передавать дальше чьи-либо приказы. И если ваш комвзвода получит искупление грехов, а вы отдадите приказ рядовому — хороший, осмысленный, мудрый приказ! — вы все же будете неправы, отдавая его, а рядовой пойдет под трибунал, если подчинится вам! Потому что курсант не может находиться в структуре подчинения. С точки зрения армии у него нет звания, он не является военным. Он — лишь ученик, готовящийся стать солдатом или офицером. Несмотря на то, что он подчиняется армейской дисциплине, он человек гражданский. И поэтому…

Короче говоря — ноль! Никто, и звать никак! Если курсант даже не состоит на службе…

— Полковник!

— Слушаю вас, молодой человек… мистер Рико. Я и сам себе удивился, однако сказал:

— Но если мы не состоим на службе, значит, мы не МП? Сэр…

Он посмотрел на меня:

— Вам это не нравится?

— Ну… я не уверен, что мне это нравится, сэр. Мне это СОВСЕМ не нравилось! Я чувствовал себя хуже, чем голым!

— Вижу.

Недовольным он не выглядел.

— Ты, сынок, оставь уж мне заботы о вопросах юриспруденции.

— Но…

— Это приказ. Формально вы к МП не относитесь, но МП вас не забыла. МП не забывает своих! Где бы они ни были… Если вы вдруг сию же секунду погибнете, то в крематорий отправитесь, как второй лейтенант МП Хуан Рико… Мисс Кендрик, с какого корабля прибыл к нам мистер Рико?

— С «Роджера Янга», сэр.

— Спасибо. Корвет «Роджер Янг», второй взвод роты Джордж Третьего полка Первой дивизии — Дикобразы.

Произнес он это все с видимым удовольствием, без шпаргалок; разве что ему подсказали.

— Хорошая часть, мистер Рико, — гордая и сильная. И ваш последний приказ мы перешлем, его зачитают под барабанную дробь, и именно так будет выглядеть ваше имя в мемориальном зале. Вот для чего мы производим погибших в офицеры, сынок, — чтобы их можно было воссоединить с товарищами…

На меня накатила волна облегчения и тоски, так что я пропустил несколько слов.

— …И не перебивайте, послушайте. Мы вернем вас к своим, в МП. Вы должны быть временными офицерами, потому что в боевом десанте «зайцам» не место. А пока что вам предстоит драться, и получать приказы, и отдавать их. Законно — ведь у вас есть звания и назначения в часть. А это делает ваши приказы такими же законными, будто под ними подписался сам главнокомандующий. Более того, находясь в структуре подчинения, вы должны быть готовы в любой момент принять более высокое командование на себя. Если вы пойдете в бой в составе подразделения из одного взвода — и будете помкомандира, когда командир получит свои два квадратных метра, то… Вам его замещать.

Полковник покачал головой.

— Это — не «исполняющий обязанности», и не «курсант-командир», и не «младший офицер на правах стажера». Внезапно вы становитесь Стариком, Начальником, офицером-командующим — и вдруг оказывается, что все бойцы зависят от вас! Вы должны сказать им, что делать, как драться, как выполнить задание и вернуться домой. Они ждут уверенного голоса командира — а секунды убегают, — и это ВАМ нужно подать голос, принимать решения и отдавать верные приказы. И отдавать их уверенным, спокойным тоном — только так, джентльмены! В команде случилась большая беда, и панически дрожащий чужой голос может превратить лучшее подразделение в Галактике в толпу буйнопомешанных. И это непомерное бремя может пасть на ваши плечи без малейшего предупреждения. И действовать в такой ситуации нужно сразу, помните — над вами сейчас только бог. И в тактических мелочах он разбираться не станет — это ваша работа. А бог сделает все, на что может надеяться солдат… если прежде поможет вам удержаться от паники.

Полковник сделал паузу. Я малость успокоился. Бирди казался ужасно серьезным и совсем юным, а Гассан сдвинул брови. Я захотел вдруг бросить все и вернуться в предбанник «Роджа» рядовым. Ни хлопот, ни забот. О работе помкомотделения говорить легко — а когда доходит до дела, сразу становится ясно, что легче умереть, чем пошевелить извилинами. Полковник продолжал:

— Это — момент истины, джентльмены. К сожалению, военная наука не знает способа отличить настоящего офицера от куклы в погонах, кроме испытания огнем. Настоящий пройдет сквозь огонь или умрет со славой. Подделка — не выдержит, сломается. Иногда процесс ее поломки тесно связан с бесславной смертью. Но вся трагедия в том, что при этом гибнут и другие… Прекрасные люди — сержанты, капралы, рядовые, — которым просто не повезло, они не виноваты в некомпетентности начальника. Мы стараемся избегать таких потерь. Первым неизменным правилом стало требование, чтобы кандидат был подготовленным и испытанным в бою солдатом. Ветераном, прошедшим огонь и кровь. Ни одна армия в истории не держалась неукоснительно такого правила, хотя некоторые были довольно близки к этому. Величайшие военные училища прошлого — Сен-Сир, Вест-Пойнт, Сандхерст, Колорадо-Спрингс — никогда не пытались сделать это, они брали пареньков с гражданки, обучали, выдавали им патенты и выпускали, даже не проверив, способны ли они командовать людьми в бою. И порой — увы, слишком поздно — выяснялось, что молодой, смышленый с виду офицер — дурак, истерик и трус. Мы исключили ошибки подобного рода. Мы знаем, что вы — настоящие солдаты, смелые и квалифицированные, проверенные в бою, — иначе вас не было бы здесь. Мы знаем, что ваш интеллект и образование не ниже необходимого минимума. Мы заранее устраняем тех, кто может оказаться негодным, отправляем их назад, пока еще не испортили хорошего солдата, заставляя его работать сверх способностей, — все-таки курс обучения тяжел. Ведь то, что придется делать после, — еще тяжелее. Со временем у нас остается небольшая группа — шансы их выглядят замечательно. Но главному испытанию они подвергнутся не здесь — ведь разницу между боевым командиром и тем, кто просто имеет офицерское звание, невозможно определить в «лабораторных» условиях. Следует провести полевые испытания, и вы, джентльмены, достигли этой стадии. Вы готовы принять присягу?

Воцарилась тишина. Янычар сказал:

— Так точно, сэр.

И мы с Бирдом подтвердили. Полковник сдвинул брови:

— Надо сказать, выглядите вы прекрасно. Абсолютно здоровы, смышленны, тренированны, дисциплинированны, горячи… Просто образцовые молодые офицеры.

Он фыркнул.

— Вздор! Вы можете однажды стать офицерами. Надеюсь, станете. Ведь мы не просто потратили на вас деньги, время и силы. Я все время боюсь, не направил ли на фронт салажонка, сляпанного кое-как, на манер чудовища Франкенштейна. Ведь из-за него может погибнуть целый взвод! Если бы вы как следует понимали, что вам предстоит, у вас пропала бы готовность принимать присягу в ту же секунду, как вам это предложили. Вы можете отказаться присягать, и тогда я должен буду вернуть вас в прежние части с тем же званием, с которым вы отбыли в училище. Но вы этого пока не понимаете… Что ж, попробую еще раз. Мистер Рико! Вы когда-нибудь пытались представить себе, что чувствует человек, идущий под трибунал за гибель его полка?

Я был ошарашен:

— Нет, сэр. Никогда.

Идти под трибунал — за что бы то ни было — офицеру в восемь раз хуже, чем рядовому. То, за что рядового просто выпорют и вышвырнут вон, равносильно смертному приговору для офицера. Лучше уж вовсе на свет не родиться…

— Так попробуйте, — хмуро сказал полковник. — Когда я предположил, что вашего взводного могут убить, то имел в виду совсем не крайний случай. Мистер Гассан! Чему равно наибольшее число уровней командования, когда-либо выбывавшее из строя на протяжении одного боя?

Янычар нахмурился пуще прежнего:

— Я не уверен, сэр… По-моему, прямо перед «Спасайся кто может!», во время операции «Багхауз», майор командовал бригадой.

— Верно: его фамилия — Фредерике. Он был награжден и представлен к повышению. Если вспомнить Вторую мировую, то был случай, когда младший морской офицер принял командование крупным кораблем и не только повел его в бой, но и отдавал сигналы так, словно являлся адмиралом. Он был признан невиновным, хотя на корабле оставались офицеры старше его по званию, и даже не раненные. Особые обстоятельства — отказ связи. Но я имею в виду случай, когда были истреблены четыре «ступеньки» комсостава всего за шесть минут. Ну, как если бы командир взвода глазом моргнуть не успел, как оказался командующим бригадой. Может, слышали? Мертвая тишина.

— Хорошо. Это была одна из партизанских войн, вспыхивавших по краям Наполеоновских. Тот молодой офицер был самым младшим на своей посудине — я имею в виду морфлот, парусники. Он был примерно того же возраста, что и большинство ваших сокурсников, и еще не имел патента. И так же, как вы, носил звание «временного третьего лейтенанта». Боевого опыта он, естественно, не имел, и над ним стояли еще четверо старших офицеров. В начале боя его непосредственный начальник был ранен. Парень подобрал его и оттащил в безопасное место. Это нормально — выручить товарища, — однако он не получал приказа покинуть пост. Пока он занимался этим, другие офицеры получили места в раю, а значит, он, командуя подразделением, оставил пост перед лицом врага. Трибунал. Увольнение.

Я перевел дух.

— Но за что? Сэр…

— Как же? Конечно, мы приходим своим на помощь, однако делаем это не в условиях морского боя и по приказу. Идти на выручку — не основание для оставления поля боя перед лицом врага. Семья этого парня полторы сотни лет пыталась добиться отмены приговора — конечно же, из этого ничего не вышло. Некоторые обстоятельства еще вызывали сомнения, однако в главном сомнений не было — он оставил без приказа свой боевой пост. Конечно, он был зелен, как молодая травка, но достаточно везуч — его не повесили.

Полковник Нильссен остановил на мне ледяной взгляд:

— Мистер Рико! А с вами может случиться подобное?

Я сглотнул.

— Надеюсь, что нет, сэр.

— Я расскажу вам, как такое может случиться в вашем варианте. Допустим, вы участвуете в операции в составе эскадры кораблей и идете в десант в составе полка. Конечно, офицеры идут в бросок первыми. Это и хорошо, и плохо, но делается из нравственных соображений: ни один боец не попадет на незнакомую планету без командира. Допустим, что баги об этом знают — они действительно могут знать — и перебьют тех, кто приземлится первыми. Но выбить весь десант они не смогут. Теперь допустим, что вы как сверхштатник занимаете любую свободную капсулу и вас не сожгли с остальными офицерами. Что вам следует делать?

— Ну, я не уверен, сэр…

— Вы только что приняли командование полком. Как вы собираетесь командовать, мистер? Думайте быстрее — баги не ждут!

Я припомнил, что об этом говорилось в учебнике, и повторил как попугай:

— Принимаю командование полком и действую по обстоятельствам в рамках тактической задачи, как я ее понимаю, сэр.

— Вот как, — проворчал полковник. — Значит, и у вас будет место в раю — заполучить его в подобной ситуации способен любой дурак. Но вы, я надеюсь, погибнете, сражаясь и отдавая приказы… Будет ли в них смысл — это уже другой вопрос. Мы не ожидаем, что котенок, вступив в бой с рысью, выйдет победителем, однако даем ему шанс попробовать. Ладно. Встать. Поднять правую руку.

Полковник Нильссен с трудом поднялся на ноги, и через полминуты мы были офицерами — «временно, сверх штата, на правах стажеров».

Я думал, теперь он вручит нам звездочки и отпустит с богом. Мы не должны были покупать их — звездочки тоже были временными, наподобие патентов. Вместо этого полковник опять развалился в кресле и теперь уже был больше похож на обычного человека.

— А знаете, ребята, для чего я рассказал вам, как трудно будет? Я хочу, чтобы вы позаботились обо всем наперед, и распланировали каждый шаг для самого глухого положения вещей, и острее почувствовали, что ваша жизнь — это жизнь ваших бойцов и вы не вправе ею разбрасываться в самоубийственном стремлении к славе. Так же, как не вправе и беречь ее, если ситуация требует самопожертвования… В общем, поднапрягите мозги заранее, не ждите, когда подопрет. Конечно, всего не учесть — но одну вещь… Каков, по-вашему, единственный фактор, способный спасти вас, когда бремя станет совсем невыносимым? Кто ответит?

Никто не отвечал.

— Смелее, смелее. Вы уже не новички. Мистер Гассан!

— Взводный сержант, сэр, — медленно произнес Янычар.

— Само собой! Скорее всего он старше вас, за его спиной множество бросков, и уж наверняка он знает свою команду лучше, чем вы. А так как на нем не лежит жуткое, парализующее бремя командира, он, возможно, соображает гораздо яснее, чем вы. Попросите у него совета, для этого у вас есть специальный канал связи. Это не лишит его доверия к вам — он привык, что командиры советуются с ним. Если вы пренебрежете этой возможностью, он сочтет вас самоуверенным дураком — и будет прав. Однако не нужно слепо следовать его советам. Используете вы их, или у вас есть свой план — принимайте решения сами и отдавайте приказы. Единственное, что может посеять страх в сердце хорошего взводного сержанта, — если он вдруг поймет, что работает с командиром, не способным принять никакого решения. Нигде и никогда офицеры и солдаты не зависели друг от друга так сильно, как в МП. И именно сержанты — тот клей, что их скрепляет. Никогда не забывайте об этом!

Комендант развернул свое кресло и подкатил к стоявшему у его стола шкафу со множеством крохотных ящичков. Он выдвинул один.

— Мистер Гассан!

— Сэр?

— Эти звездочки носил капитан Терренс О’Келли во время своего учебного полета. Устраивают они вас?

— С-сэр…

Голос Янычара прервался. Мне почудилось, что на глазах его сейчас покажутся слезы.

— Так точно, сэр.

— Подойдите.

Полковник Нильссен приколол ему звездочки и сказал:

— Носите их с честью, как и ваш предшественник… Но обязательно верните. Ясно?

— Есть, сэр! Я сделаю все, на что способен.

— Не сомневаюсь, мистер Гассан. На крыше ждет аэрокар, ваш катер отбывает через двадцать восемь минут. Выполняйте приказ, сэр.

Янычар, отсалютовав, вышел. Комендант выдвинул еще один ящичек.

— Мистер Бирд, вы не суеверны?

— Никак нет, сэр.

— А я вот — да. Значит, вам не страшно носить знаки различия, принадлежавшие по очереди пяти офицерам, каждый из которых погиб в бою?

Бирд заколебался: