Дилеммы XXI века Лем Станислав

Жизнь во времена СПИДа

Прежде всего нужно правильно расположить проблему на нашей картине мира. Бесчисленные опасности в этом столетии имеют общее и уже по этой причине понятное происхождение. А именно экспоненциально ускоряющаяся техноэволюция, которая несёт нам зло в почти необъятных масштабах: в виде исчезновения лесов и морей, загрязнения грунтовых вод, земли, воздуха, в виде радиационной опасности (в этом повинен не только Чернобыль, озоновые дыры угрожают нам меланомоподобными кожными новообразованиями), в виде «самоуничтожающего» автомобильного движения в крупных городах и так далее. Большинство из нас уже знает этот список наизусть. Несмотря на то, что попыток лечения и профилактики предпринимается достаточно, их практические результаты несоизмеримы с темпом роста ущерба. Только одна федеральная земля Шлезвиг-Гольштейн является «безъядерной», что лишь символично в усыпанной ядерными реакторами Европе. Тем не менее диагноз можно поставить в причинном измерении: всем вышеназванным (и некоторым неназванным) явлениям мы обязаны самоускоряющемуся «прогрессу» цивилизации, включающему в себя терроризм, наркоманию, воздушное пиратство, потому что всё это психосоциальные последствия этого лавинообразного процесса.

Но СПИД? ВИЧ – вирус иммунодефицита человека? Какую – однозначно причинную или только коррелятивно доказуемую – связь можно установить между этим невидимым смертоносным чудовищем и стремительным технологическим ростом?

Первое, потому что имеющее те же корни, объяснение приписывает эту пандемию с огромным инкубационным периодом и, вероятно, стопроцентной смертностью тоже «прогрессу», а именно его военному ответвлению: гонке вооружений. Это утверждение распространял профессор Якоб Сигал из Берлина (ГДР) в одном растиражированном специальном издании, которое попалось в руки и мне. Вот кратко основные положения.

«Осенью 1977 года в Форте Детрик (Мэриленд, США) в здании 550 была официально открыта лаборатория типа P4. Форт Детрик – это центральная биологическая лаборатория Пентагона, а P4 обозначает самый высокий уровень защиты, введённый для лабораторий, в которых подвергаются генетическим манипуляциям возбудители болезней человека. (…) Можно предположить, что (…) создание химеры вирусов Visna-HTLV–I произошло где-то в начале 1978 года. (…) Объяснить, как новый вирус вырвался из хорошо защищённой лаборатории типа P4, не особенно трудно. Традиционно в Соединённых Штатах испытание биологических агентов проводится на заключённых, которые были приговорены к длительным срокам лишения свободы, при этом в случае выживания им обещаетс свобода. (…) СПИД [иногда или часто. – С.Л.] начинается с безобидной первичной инфекции, которая (…) спонтанно утихает через несколько недель, после чего пациент в течение нескольких месяцев остаётся внешне совершенно здоровым и без симптомов. Исследователи должны были сделать из этого вывод, что новый вирус (…) не настолько опасен, чтобы рассматривать его использование в качестве оружия, и мнимые исцелённые были освобождены».

Завершая этот сценарий, превзошедший фильмы о Джеймсе Бонде: испытуемые были профессиональными преступниками, гомосексуалистами, как это случается в тюрьмах США, они отправились в соседний Нью- Йорк, и там СПИД разразился именно среди мужчин (и наркоманов).

Попытки опровержения многих экспертов и научных центров профессор Сигал отражает серией профессиональных контробъяснений; здесь не место для такой криминологическо-вирусологической дискуссии.

Здесь я хочу процитировать отрывок из моего романа «Осмотр на месте», изданного в Германии в 1985 году, в Польше в 1981 году, при этом следует ещё отметить, что рукопись была передана краковскому издательству ещё в 1979 году. В то время никто ничего не знал о ВИЧ.

В основной части романа речь идёт о войне, ведущейся с применением биологического вирусного оружия, генетической войне. Нападающие распыляли над вражеской территорией выращенные в биологических военных комплексах «патогены». Эти «патогены» действовали половым путём (то есть через оплодотворение), а именно таким образом, что они «совершают оплодотворение, но превращают плод в злокачественную опухоль, которая атакует материнский организм». Нападающие использовали в своей стране «антинаталистские методы защиты», но всё это в целом, по словам вымышленного эксперта в романе, было также опасно для самих нападавших ввиду того, что «биологическое оружие генетического типа» легко влечёт за собой эффект самоэскалации. «Даже простую бактериальную эпидемию легче начать, чем остановить. Генерал, получивший учёную степень доктора наук, называет это оружие неконтролируемым». (Именно потому, что оно может обернуться против нападающих.)

Мой сценарий «вирогенетической» войны выглядит весьма схожим с обвинением профессора Сигала. Я говорю об обвинении, потому что Сигал винит первооткрывателей ВИЧ, среди прочих американца Роберт Галло, в распространении лжи, чтобы скрыть реальное «место рождения» вирусов – Форт Детрик.

В работе профессора Сигала, написанной в биологическом плане абсолютно профессионально, обоснованно то, что относится к строению, а точнее, к составу генома вируса иммунодефицита человека. Ибо фактически в своём строении РНК он особенно похож на вирусы, которые Сигал называет «исходным материалом» для американской кузницы биооружия: вирусы Maedi-Visna и HTLV–I. (Маеди-Висна – это подвид вируса, который, как и второй из вышеназванных, принадлежит семейству ретровирусов, подсемейству лентивирусов; вирус Маеди-Висна вызывает (медленно, поэтому «lenti») гибель овец, но HTLV–I – это (уже едва ли более используемое) обозначение для «Вируса Т-Клеточной Лимфомы Человека», теперь, согласно его последнему названию, «T-лимфотропного вируса I, II, III и т. д. типа»)

В обоих случаях речь идёт о родственных формах вируса СПИДа, но он состоит не из простого соединения вирусов Маеди-Висна и HTLV–I.

В сопроводительном письме к своему информационному бюллетеню профессор Сигал приводит весь календарь биологического преступления до мельчайших деталей. Этой аргументации, представленной по типу косвенного метода (его так же называл и сам автор), можно, собственно говоря, – если кратко, а как раз этого я и хочу – противопоставить следующее.

И Маеди-Висна, и HTLV–I являются лентивирусами, то есть внутриклеточными возбудителями болезней. В обоих случаях клиническая картина совершенно разная, так как речь действительно идёт о паразитах, обитающих на разных видах хозяев (в одном случае на животных, в другом на человеке), с инкубационным периодом (латентным периодом), длящимся несколько лет. Из чего, собственно говоря, состоит (определённым образом записанный в геноме вируса) сдерживающий механизм отсроченного начала заболевания, мы пока ещё не знаем. В соответствующих гипотезах недостатка нет, но уже само их количество свидетельствует о том, что мы не можем сделать правильный выбор среди конкурирующих друг с другом гипотез. Совсем грубо говоря, свойство «ленти» похоже на период полураспада распадающихся радиоизотопов: за определённый характерный для него интервал времени каждый из них распадается до половины первоначального числа атомов. По сравнению с «обычными» возбудителями инфекций типа бактерий или вирусов лентивирусы имеют огромные латентные периоды. В случае вируса СПИДа уже говорят о 5, даже 6, может быть, даже 7 годах (до появления предспидового [ARC] синдрома). Существует «ленти» с «периодом затишья», который составляет одну треть от жизни соответствующего хозяина.

Но так как предполагаемые «исходные материалы», или первоначальные вирусы, в обоих случаях имели принцип действия «ленти», те американские военные генные инженеры должны были быть невероятными идиотами, если бы они изначально считали, что из двух «ленти» можно синтезировать «промпти» («быстрый»)…

Система обвинений, искусно созданная профессором Сигалом, с диаграммами и библиографическими данными, совершенно неправдоподобна: не только невероятна, но и невозможна в такой форме, потому что экспериментальная проверка гипотезы «Форт Детрик» неосуществима.

Правильно работающие биореакторы для вирусных культур существуют только с 1980 года. Хотя уже в 1967 году были предприняты первые попытки (С. Шпигельман и другие), но даже техника, используемая сегодня в Институте Макса Планка (при активном участии профессора Манфреда Эйгена), не может синтезировать что-либо, хотя бы отдалённо похожее на вирус СПИДа, будь то из Маеди-Висна или из любого другого вирусного материала дикого типа. Биотехнических навыков для этого ещё недостаточно. Таким образом, американцы не могли провести тот кажущийся фантастическим эксперимент, вопервых, потому, что вирус СПИДа создан очень тщательно «отрегулированным», весьма специфично действующим, очень точным в своей функциональной последовательности, а вовторых, потому что, если бы они это однажды там сделали, к тому же более двадцати лет назад, такой синтез при огромных темпах развития генетики сегодня был бы детской забавой для любой хорошо оборудованной лаборатории.

Таким образом, изначально кажущуюся правдоподобной гипотезу профессора Сигала нельзя принять. Нравственные опасения определённо не остановили бы подобное предприятие по ту сторону Атлантического океана: это не было сделано, потому что этого нельзя было сделать – ни тогда, ни сегодня тоже.

По своей сути вопрос носит эмпирический (а именно биотехнический), но не «аргументированный» характер. Негативный исход для обвинительной гипотезы профессора Сигала формирует то обстоятельство, что никто не знает, как тогда можно было бы осуществить синтез совершенно новых типов вирусов – и это сегодня, через двадцать лет после якобы проведённого в Форте Детрик соединения вирусов с получением «химеры». В то время генная инженерия, как умение сначала разрезать последовательности генов «молекулярными ножницами», называемыми рестриктазами, на заранее определённых локусах, а после этого спаять обрезанные или вырезанные таким образом нуклеотидные цепи с другими ферментами, лигазами, согласно ранее разработанному плану, ещё находилась в самой начальной стадии развития. Даже сейчас, то есть спустя двадцать лет, биореактор Института Макса Планка, также называемый хемостатом (когда его приводят в действие помощники профессора Манфреда Эйгена), может не более того, как довести до границы упомянутого фазового пространства изменчивость бактериальных вирусов (бета-фагов кишечной палочки), благодаря чему обычная скорость изменчивости увеличивается в тысячу раз. Но нигде нет биореакторов, которые могут объединить такие принципиально разные вирусы, как Маеди-Висна (лентивирус, который не является онковирусом, то есть вирусом, образовывющим опухоль) и HTLV–I, то есть онковирус (который вызывает лейкемию). Следовательно, сценарий профессора Сигала является чистой научной фантастикой, и его рвение в данном случае попутно избавить от пятен биогенетический «жилет» Советского Союза опасно в эпоху гласности, поскольку в одном городе за Уралом произошла до сегодняшнего дня не полностью разъяснённая вспышка ящура. При этом речь шла не о каком-то синтезе до сих пор никогда не существовавших паразитов, а об очень вирулентном вирусе, к которому восприимчивы как животные, так и люди.

Таким образом, применяемая в военных целях генная инженерия выходит за рамки до сей поры приобретённых навыков, хотя есть уже функционирующие биореакторы, где, в частности, можно производить моноклональные антитела, с помощью которых будущие поколения, возможно, даже смогут бороться с вирусом СПИДа, имея шансы на успех. Но если мы должны попрощаться с гипотезой профессора Сигала, загадка вируса возвращается во всём своём пугающем виде. На самом деле исследование, которому было посвящено сказанное до сих пор, не должно опровергать какие-либо сомнительные слухи о крайне безнравственном происхождении СПИДа, но должно доказать, что этот вирус не мог быть выведен и из военной ветви цивилизационного развития. Таким образом, речь идёт о появлении в истории человечества нового вида паразита, который является одновременно и смертельным, и «неизбежным» – поскольку мы, как род, не можем отказаться от полового акта, а этот вирус распространяется в первую очередь половым путём.

Известная поговорка гласит: «Дьявол кроется в деталях», и действительно, следует помнить о том, что мы в нашем геноме всего на 2 % отличаемся от шимпанзе. Эти обезьяны настолько близки к нам, что они могут заразиться ВИЧ и впоследствии стать серопозитивными, то есть выработать антитела против вируса как антигена, – но не заболеть СПИДом.

Меньше знаешь – крепче спишь, и то, что вы не ищете, чаще всего и не находите. Так, только в последние десятилетия мы обнаружили, какое бесчисленное количество иногда берущих начало от наших генов вирусов существует, их значительная часть живёт в нашем организме как «балласт» или «безбилетники», то есть не обязательно как инфекционные агенты. Кроме того, были обнаружены вирусы обезьян, коз, кошек, овец, птиц и т. д. и т. п.

Однако в случае СПИДа можно говорить, возможно, даже правомерно, о первой человеческой пандемии лентивирусов. Основные свойства этого микрочудовища можно кратко перечислить следующим образом. (Здесь я частично придерживаюсь текста, возможно, лучшего справочника по СПИДу на сегодняшний день, опубликованного доктором М. Кохом в серии «SPEKTRUM»; этого человека, который был одним из моих друзей ещё до того, как произошёл всплеск СПИДа, я благодарю за непрерывный поток актуальных данных о ходе эпидемии.)

1. ВИЧ имеет «поисковые головки» (что-то типа «интеллектуального оружия»); он «притягивается» только к мембране определённых клеток нашего организма (в основном, к Т4-лимфоцитам, называемым также клетками-хелперами; их распад, вызванный вирусом, разрушает систему защиты организма: впоследствии банальные бактерии или грибы могут без особых усилий убить беззащитный организм).

2. Проникающая функция: вирус знает, как добраться до ядра клетки.

3. Одно из самых удивительных свойств сущности, которая всё ещё остаётся невидимой, даже увеличенная в миллионы раз, – это, пожалуй, когнитивная функция: вирус может «маскироваться», камуфлироваться, изменяя свою антигенную оболочку, и притом так быстро, что в заражённом организме в одно и то же время могут существовать несколько по-разному подготовленных в качестве антигенов вирусов. Вирус также умеет (предположительно) повернуть, или направить, определённые «воинские части» иммунитета против других эндогенных иммунологических единиц; при этом речь идёт, с одной стороны, о «дрейфе антигенов», с другой стороны, о гиперизменчивости. Как доказали работы Манфреда Эйгена, последовательности генов, которые могут размножаться, – называемые репликаторами – в своём поведении являются чрезмерно способными к преобразованию, если они уже делают так много репликационных ошибок (то есть мутаций), что достигают границы фазового пространства. Если они переходят через эту границу, происходит полное разрушение информации, то есть эти вирусы перестают существовать, но у самой границы фазового пространства они развивают максимальные адаптационные способности, то есть возможности оптимальной приспособляемости к окружающей среде. Поскольку для вируса СПИДа окружающей средой является содержимое клетки, в его случае вышесказанное означает, что ВИЧ крайне изменчив. Действительно, новые разновидности ВИЧ (ВИЧ2 и ВИЧ3) уже диагностируются у больных. Хотя мы не смеем говорить, что вирус «умный», но мы, собственно говоря, имеем право говорить о его познавательной способности, о его «способности восприятия» только в метафорически переносном смысле, потому что на самом деле мы слишком часто употребляем явно антропоцентрические термины для описания цепочки, состоящей из нескольких тысяч молекул, – ведь эта цепочка молекул не имеет центральной нервной системы, она даже не образует независимую клетку, как бактерия, – но такие термины прямо-таки напрашиваются, если кто-то хочет описать поведение вируса, как в анкете.

19 лет назад в своём эссе «Биология и ценности»[24] я представил следующее о неоднозначности поведения вируса:

«Когда камень падает в гравитационном поле, мы не говорим, что он принял решение о том, должен ли он ускорить своё падение или нет. Напротив, когда вирус приближается к клетке, мы оказываемся в области классификационной неопределённости. Ведь реакции вируса являются, с одной стороны, обычными каталитическими процессами между большими молекулами и белковыми полимерами, но с другой стороны, вирус „атакует“ клетку и разрушает её как паразит, который использует её энергию и её строительный материал для размножения. Если мы отстаиваем мнение, что вирус наверняка не принимает никаких ценностно-ориентированных решений, и таким же образом рассуждаем о бактериях, тогда возникают трудности с амёбами, а если не с амёбами, то с кольчатыми червями и т. д.». Далее в тексте я хотел показать, как антропоцентрические ценностные понятия в некотором смысле неотступно преследуют нас при описании гомеостатических, в особенности биологических, явлений, и что мы не можем провести чёткое разграничение между тем, что является «чисто физико-химическим», и тем, что «оценивается телеологически» во всём пространстве жизненных процессов. По сути, с «физикалистской» точки зрения не должно быть принципиального различия между смертью, вызванной падением метеорита, и смертью от СПИДа. Однако нам трудно мириться с «чисто физикалистским» объяснением, прежде всего, если мы имеем дело как раз не с опасностью падения метеорита, а с опасностью вируса.

ВИЧ тайно проникает в организм, он скрывает свою «кровожадность» под искусно меняющимися шапками-невидимками, так что иммунологические силы безопасности либо гонятся за уже брошенными поддельными паромами, либо борются сами с собой, а в итоге вирус проникает в лимфоцитарную полицию и тем самым уничтожает её изнутри. Он также терпеливо ждёт, лежит в засаде, пока где-нибудь какие-нибудь возбудители инфекционных болезней не приведут силы безопасности в готовность по тревоге: тогда он мобилизуется для «удара ножом в спину».

4. Похоже, что репликативная функция вируса стимулируется, или «разогревается», различными самими по себе безобидными инфекциями. Хотя этот вопрос не так прост, как думал Роберт Галло около четырёх лет назад (такая инфекция, как, например, грипп, даже насморк или что-то подобное, вызывает массовую репликацию СПИДа). «Замедленное действие» продумано гораздо изощрённее, но мы не знаем как. (Спрашивать «почему» было бы бессмысленно; подробнее об этом ниже.)

5. Вирус, который состоит только из рибонуклеиновой кислоты, тайно внедряется в участок спирали ДНК человеческой клетки посредством собственной обратной транскриптазы чрез вирусные рестрикционные ферменты. Вирус, то есть его уже транскрибированный в ДНК геном, исчезает, так сказать, потому что с ним больше нельзя вести борьбу как с инородным телом: он стал частью клеточного генома и теперь ждёт своего часа, как бомба замедленного действия. Если пробил час, происходит «захват власти»: это трансформирующая функция вируса. Он теперь владеет всем генетическим аппаратом клетки и изменяет её курс так, что клетка производит десятки тысяч «потомков вируса», под завязку, и страшное потомство получает полную свободу действий.

В действительности всё это намного сложнее, чем представлено в этом описании. Я старался учесть только то, что необходимо для дальнейших рассуждений.

Сложность жизненных процессов совершенно невообразима. Примерно год назад, как позже можно было прочитать в «Frankfurter Allgemeinen Zeitung» от 10 апреля 1987 года, я высказался по теме СПИДа: «При прогнозировании подтверждается только абсолютно невероятное» и: «СПИД – это как плохая идея из плохого научно-фантастического романа». При этом я не хотел быть ироничным или шутить; проблема не подходит для этого. Профессор Манфред Эйген, специалист высокого уровня в вирусологии, в личной беседе со мной сказал, что и он около шести или семи лет назад считал появление вируса типа СПИДа со всеми его особенностями в высшей степени невероятным. Собственно говоря, эволюционные процессы, независимо от того, происходят ли они в микро- или макромасштабе, – всегда игра, правда, подобно игре в кости, шахматы или шашки, только с двумя альтернативными конечными состояниями (кто-то либо побеждает, либо проигрывает, что в эволюции означает выживание или вымирание), но не может быть предсказан конкретный ход игры: нельзя заранее знать все ходы произвольной шахматной партии! Я попытался так представить себе примитивную, но наглядную модель происхождения ВИЧ. Когда в лотерее участвует несколько человек, вероятность того, что кто-то правильно назовёт выигрышные номера, практически равна нулю. Но если вся страна играет, то есть, например, 12 миллионов человек, кто-то выигрывает свои миллионы почти каждую неделю. Но профессор Эйген объяснил мне, почему эта модель неверна: вероятность выигрыша в лотерее может быть вычислена заранее, потому что она стремится к среднему значению, в эволюционных играх, напротив, вообще невозможно рассчитать такое среднее значение. Человек как род был в начале биогенеза, то есть около 3,8 миллиарда лет назад, так же мало (разве только вероятностно) предсказуем, как появление вируса иммунодефицита человека за несколько десятилетий до его реального возникновения. Мои вымышленные биотехники в вышеупомянутом романе знали, что они хотят синтезировать, и у них были навыки в генной инженерии, которые соответствовали поставленной задаче. Что-то подобное может однажды произойти в действительности. Вирус СПИДа, однако, не был «выполненным под заказ» и никоим образом не был «только» биологической неудачей. Мы просто не знали на протяжении столетий, что в нас и вокруг нас кружатся целые облака генных частиц, что отделённые от эволюционирующих геномов последовательности генов наших домашних животных (крупный рогатый скот, кошки, лошади, козы, овцы и т. д.) постоянно «пересаживаются» из их организмов в наши, чаще всего без фатальных последствий. Так, в ходе бесчисленных путешествий – конкретную последовательность событий которых мы никогда не сможем восстановить – самоорганизовался этот зловещий, по сути, мёртвый вне нашего тела вирус. Потому как вирусы зависят от клеточного механизма своих хозяев; предоставленные сами себе, они не могут размножаться, всегда должен произойти своего рода «захват власти», и это случалось уже бесчисленное множество раз. Вирусологические справочники сообщают о всё более многочисленных семействах патогенных вирусов.

Но здесь я должен сказать, что совокупность предметных знаний в области молекулярной, теоретической, вирусной биологии нас как-то не удовлетворяет; ведь если погрузиться в чтение уже раздувшихся томов специализированной литературы (например, на немецком языке книга по СПИДу доктора М. Коха), то в результате возникает вопрос, на который, по сути, биохимиками уже был дан ответ: как так именно в наше время дело дошло до глобальной пандемии СПИДа, до исторически первой заразной болезни лентивирусов, которая становится необратимой после однократного заражения и против которой не существует никаких лекарств? Ещё хуже обстоят дела с возможностью производства таких лекарств, будь то вироцидных (то есть химических соединений, которые в одном месте могут полностью перекрыть и разорвать репликационный цикл вируса, не влияя при этом на больного), или иммуномодулирующих, которые профилактически могли бы защитить все популяции от вторжения вирусов. Такие надежды уже почти угасли, поскольку вирус, кажется, спроектирован с прямо-таки дьявольской точностью, как чудовище, которое может уничтожить человечество в течение нескольких поколений. Ведь таких ещё никогда не существовало в (записанной) истории. Итак?

Этот вопрос, по сути, состоит из двух частей. Вторую часть мы можем рационально и объективно прояснить. Хотя нам ничего об этом не известно, вирусы, подобные СПИДу, могли возникнуть в истории человечества тысячелетия назад (например, в самом сердце Африки или где-либо ещё), но тогда они привели к вымиранию какую-нибудь небольшую местную популяцию и тем самым уничтожили сами себя. Ведь общее правило эпидемиологии гласит, что эволюционно молодые паразиты с особенно высокой вирулентностью и, следовательно, показателем смертности своих хозяев, который достигает ста процентов, должны вскоре исчезнуть с арены жизни вместе со своими жертвами. Остаются только «умеренные», которые никогда не достигают уровня стопроцентной смертности. Это легко понять, и мы знаем, что популяции, которые впервые были поражены гриппом, даже вирусами насморка (или корью), переносили болезнь особенно тяжело. В таких случаях только спустя несколько поколений происходит стабилизация динамического равновесия между возбудителями и хозяевами.

Однако в нашу эпоху отделение, окончательная изоляция (нового) очага болезни невозможна. Конечно, в этой невозможности «виноват» и вирус, потому что он как «ленти» убивает только спустя годы. Однако, поскольку человечество стало очень мобильным, вирус мог из Африки очень быстро перекинуться на США через Карибский бассейн – сегодня уже больше нет ни одной незаражённой страны на Земле.

Но в вопросе «почему именно сейчас?» скрыта и другая часть, на которую уже нельзя ответить рационально продуманным, чисто естественно-научным способом.

Наша (западная) цивилизация стала настолько вседозволяющей, что произошла глобальная инверсия традиционных понятий в сфере культурных норм и ценностей. Прежняя нетерпимость была осуждена, и её место заняла новая толерантность, которая не хочет довольствоваться девизом «равенство». Хотя все должны быть равными, но некоторые при этом «более равные»: ни в коем случае нельзя считать негров, или гомосексуалистов, или азиатов, или женщин «просто равными», как других. Они стали «более равными» потому, что общество чувствует себя в некотором смысле обязанным компенсировать все грехи старой, прошлой нетерпимости. Следовательно, если внезапно вспыхнет СПИД, и если вследствие этого окажется, что, в основном, «геи» преклоняются перед анальным сексом, это крайне выгодная возможность для архиправедников, для людей со старыми устоями, чтобы говорить о карающей, потому как «оскорблённой», природе. (В США многие секты уже говорят о каре Божьей: однако прогресс сделал сегодня невозможным для Ватикана распространять такие утверждения по долгу службы – также доказательство того, как много изменилось в католической церкви с XIX века.)

Выражаясь коротко и ясно: сложная тенденция новых, гиперразрешительных норм в лоб сталкивается с вирусом иммунодефицита человека, который (как и любую стихию) как раз нисколько не заботят наши сегодняшние нормы поведения.

Таким образом, на вопрос: «Почему именно в эту просвещённую и десакрализованную эпоху?», выходя за пределы сферы слов и норм, существующих в нашей среде, можно ответить так же мало, как на вопрос: «Почему я родился именно в этом веке, а не две или пять тысяч лет назад? Почему я появился на свет человеком, а не кенгуру или верблюдом?» и т. д.

Здесь было бы уместно процитировать Витгенштейна: «О чем невозможно говорить, о том следует молчать».

Ускорение прогресса цивилизации (что уже проявляется во многих прямо-таки катастрофических разрушениях, угрожающих нашей биосфере), так же, как и связанные с ним изменения в обычаях и нормах – не в последнюю очередь в области сексуальных отношений – естественно, формирует количественно регистрируемые коэффициенты распространения СПИДа. В иную эпоху всеобщей статичности, строгих моральных запретов, пропасти между классами общества вирус, вероятно, распространился бы только в виде островков, так как он не особенно заразен вопреки всему тому, что в средствах массовой информации раздувается до размеров хорошо продающегося кошмара. Он – это всё же должно быть сказано в новой кризисной ситуации – оказал воздействие на многие области сексуальной жизни как проявитель на засвеченную, но ещё не проявленную фотопластину. Такие страны, как Швейцария, о которых думали, что в них более высоко, чем в Калифорнии, ценятся целомудрие и непорочность, вскоре оказались на первом месте по числу диагностированных случаев СПИДа на душу населения в Европе. Сорок лет назад меня как студента-медика учили, что анальный секс был и среди гомосексуалистов очень редкой аберрацией; неумолимые статистические данные по СПИДу доказали обратное, а также обнародовали показатели частоты беспорядочных половых связей, то есть смены сексуальных партнёров: иметь более 280 подобных партнёров в год оказалось обычным делом. Так как слизистая оболочка прямой кишки снабжена большим количеством клеток Лангерганса, являющихся чем-то вроде уборщиков мусора для организма, и так как на их поверхности есть тот тип белка, который привлекает вирус, этот путь заражения вполне понятен без привлечения для объяснения кары Божьей. Помимо этого, и это особенно трагично, кроме страдающих гемофилией и наркоманов, под угрозой оказываются дети заражённых матерей. На самом деле в некоторых группах риска число больных растёт экспоненциально, и поскольку однажды инфицированный организм никогда не сможет ни избавиться от вирусов, ни уничтожить их, то те, как говорится, «вертикально» инфицированные, то есть инфицированные в направлении от матери к ребёнку, уже рождённые с вирусами в крови дети приговорены к смерти, прежде чем достигнут школьного возраста.

Вначале, в 1982–1984 годах, количество впервые инфицированных возрастало вдвое за 8 месяцев. В результате информационных кампаний, консультаций, публикаций, возможно, также «увещевательной кондомизации» этот период увеличился примерно до года, что всё ещё может означать невообразимое массовое вымирание после 2000 года – если и дальше не будут найдены успешные методы лечения и не произойдут кардинальные изменения в сексуальном поведении.

Но вирус не означает, что наступил конец нашего вида. Вероятнее всего, многие виды обезьян потому успешно оказывают сопротивление своим специфически атакующим иммунную систему вирусам (например, SIV, вирусу иммунодефицита обезьян), что они уже давно пережили первые волны эпидемии и поплатились многими жизнями. Однако новый возбудитель обычно имеет исключительно высокую вирулентность, что отражается на уровне смертности. А значит, предположение о том, что вирус на самом деле возник в шестидесятые годы где-то внутри подсемейства лентивирусов как новый вид вируса, обоснованно.

Возникшая в результате появления ВИЧ проблемная область глобального масштаба уже заполняет томами целые библиотеки; здесь излишне подробно останавливаться на этом.

При этом влияние вируса на обычное поведение человека невозможно предвидеть. Оно не будет сильно зависеть от мер, которые правительства, то есть политики в сотрудничестве со здравоохранением, будут должны (или захотят) нам преподнести; потому что ни одна государственная власть, даже «стопроцентно тоталитарная» (которая, однако, не существовала нигде за пределами романа Оруэлла «1984», поскольку она не может существовать), не в состоянии (будь то через законодательство, через угрозу тюремного заключения или посредством вмешательства полиции) изменить на противоположное до сих пор существующее поведение в самой интимной области человеческих отношений.

Я намеренно говорю о чрезвычайно радикальных мерах, введение которых в открытом обществе («открытом обществе» в смысле Поппера) совершенно невозможно.

С помощью законодательства, профилактики, просвещения скорость распространения вируса можно значительно затормозить и тем самым снизить. Сегодняшняя картина сложившейся ситуации недостаточно ясна, чтобы сделать возможными количественные долгосрочные прогнозы с приемлемо небольшим разбросом предельных отклонений вверх или вниз. Компьютерное моделирование показывает большие колебания, поскольку введённые данные являются неполными, ненадёжными и неточными, как в отношении человека в роли хозяина, так и в отношении вируса в роли паразита.

Предсказанное в 1985–1986 годах насыщение групп риска (гомосексуалисты, наркоманы, страдающие гемофилией) и маргинальных групп (мужчины, которые особенно опасны для нормальной гетеросексуальной популяции, поскольку они переносят возбудителя из групп носителей вируса в открытые формации общества) уже почти достигнуто. Однако в прошлом году число вновь инфицированных – если информация, которой располагает ВОЗ, верна – было ниже норм, спрогнозированных с помощью методов моделирования. Мы ещё не знаем, должно ли это означать перемену к лучшему, пусть даже только намёк. Существует по крайней мере три группы (необязательно независимых друг от друга) факторов, которые обуславливают распространение пандемии пространственно, во временном отношении и количественно. Во-первых, поведение человека. Гомосексуалисты, которые не меняют партнёров, могут быть инфицированы только с той же – как и прежде, крошечной – вероятностью, как и гетеросексуальная популяция: посредством несчастного случая, связанного, например, с переливанием серопозитивной крови, или через контакт при ранении с кровью, спермой или слюной носителя вируса. Можно снизить для себя риск до минимума; чаще всего, его вряд ли можно уменьшить до нуля, потому что мы вынуждены жить в среде со значительной «плотностью несчастных случаев».

Во-вторых, терапевтические возможности, а точнее успехи. В современной врачебной практике у больных СПИДом с полностью выраженной конечной стадией применяется тимидазин. Это химическое соединение, которое завлекает геном вируса в «тупик» в начале репликации, подсовывая пущенным в ход ферментам вируса «химическую приманку» вместо нормального нуклеотида. Если вместо нуклеотида к цепочке генов, которую нужно построить, присоединяют молекулу тимидазина, строительство прекращается, потому что другой конец молекулы тимидазина не может быть использован в качестве нуклеотидного связующего звена. Но все эти препараты – уже есть и другие, и будут ещё – не обеспечивают выздоровления больного, так как нельзя заменить все нуклеотидные частицы только «поддельными молекулами». Это приводит лишь к конкуренции между препаратом и свободными нуклеотидами: вместо того, чтобы умереть примерно через год, больной умирает приблизительно через восемнадцать месяцев. Скромная выгода.

В настоящее время (в частности, в Институте Макса Планка) на пригодность в качестве антител также исследуются различные иммунные вещества, так называемые моноклональные, которые настроены на белки оболочки вируса. К сожалению, вирус в состоянии быстро перестроить свою оболочку, что нелегко описать, но это вполне наглядно визуализируется с помощью изображений на основании снимков электронного микроскопа, стробоскопического анализа вращений и химических интерпретаций. Грубо говоря, вирус ведёт себя как некто в большой маскировочной оболочке, различные сектора которой покрыты очень разными способами всевозможными узорами и цветами. Он может изменять узоры и цвета, по-другому складывая или заворачивая своё «одеяние». Возможно, что будут созданы иммунные вещества, которые сделают уже больного «безопасным» для других людей, так как его вирусы будут размножаться так же медленно, как, например, в случае заражённой именно этим вирусом обезьяны. Перспективы не безнадёжны, и притом они тем лучше, чем в более отдалённом будущем они рассматриваются. Но на сегодняшний день утешительного очень мало.

В принципе, вся стратегия атакующего вируса могла бы быть отражена в очень многих местах путём (химических) контратак; но на практике это очень сложно. Общее правило гласит, что побороть паразита тем сложнее, чем меньше различия между ним и нормальными клетками организма хозяина, а вирус, если он однажды «спрятался» в лимфоцитарном геноме, по сути, вообще невозможно отличить от остальной части человеческого генома; я сомневаюсь, что этот фокус будет распознан даже через восемьдесят лет.

Но, втретьих, важно и поведение вируса. Уже выявлено по меньшей мере три разных типа ВИЧ, называемых ВИЧ1, ВИЧ2 и ВИЧ3. Это зловещий знак. Работам М. Эйгена и его группы мы обязаны пониманием того, какая связь существует между огромной изменчивостью репликатора (= способной к размножению последовательности генов в свойственной ей среде, или эволюционной нише) и оптимизацией его способности к выживанию. Мутации – это ошибки репликации. Накапливающиеся мутации, направленная на окружающую среду изменчивость репликаторов увеличиваются до критического порога; у самого порога дело доходит до не чисто случайного хождения по краю пропасти непрерывно изменяющихся репликаторов в направлении «естественного отбора». Следовательно, выживание тавтологически не равнозначно лучшей приспосабливаемости (как это всегда приходилось слышать от антидарвинистов). Окружающая среда получает для своих жителей форму ценного ландшафта, а «полные надежд мутанты» идут вдоль горных хребтов того ландшафта к вершинам. Но что означает достижение такой вершины для вируса? Отличная компетентность в парализации защитных сил организма (= окружающей среды), то есть, по сути дела, смерть паразита вместе с хозяином: прекрасная стратегия выживания…

Но здесь в процесс включается страшный талант вируса, а именно быть «ленти». Поскольку он «ленти», его оптимизация в разгроме всех иммунологических фронтов обороны ещё не означает для него скорой смерти – вместе со смертью хозяина. У «ленти» есть очень много времени для распространения, и на самом деле эта огромная задержка делает их такими жизнеспособными и такими смертоносными.

По этой неприятной причине будущее первой ленти-пандемии нашего рода (следовало бы добавить, в пределах известной нам истории человечества) непредсказуемо. То обстоятельство, что популяция, атакованная возбудителями болезни, выживает, даже если коэффициент смертности увеличивается до 98 %, приносит мало утешения: массовое вымирание такого рода (которое будет угрожать Центральной Африке уже примерно через два десятилетия) непременно должно повлечь за собой крах всей нашей цивилизации.

Можно строить догадки о том, как будут действовать правительства, законодательные органы, исполнительная власть, политические партии, группы высокого риска, медицинские работники, наркоманы, как в разных странах будет вести себя молодёжь, социальные группы и отдельные лица, если предстоящая с большой вероятностью экспоненциальная эскалация случаев заболеваемости будет угрожать нам на каждом шагу.

Что касается меня, я считаю составление социально-эпидемических сценариев занятием, которое способно вселить в нас ужас, но не годится для того, чтобы помогать нам разумными советами и вооружать в социальных аспектах. Речь идёт о непредсказуемом, как весь эволюционный процесс, несчастном случае с неизвестными последствиями в следующем столетии. Знание этих последствий необходимо, но пробелы и зияющие пустоты в этом знании нельзя залатать ни пустыми успокаивающими обещаниями ожидаемых в скором времени чудодейственных лекарств, ни ужасными картинами будущего. Нам нужны новые знания, и мы получаем их, хотя не так быстро, как нам хотелось бы их получить.

Несомненно, в течение жизни мы окружены целыми кучами и тучами вирусов, присутствие которых проявляется разнообразно: сначала во многих детских болезнях, представлявших до успешного производства долговременных вакцин значительную угрозу для нашего потомства, потом в не специфичных для рода, крайне вирулентных вирусах (например, в бешенстве, которое атакует практически всех теплокровных животных и заканчивается смертью, если вовремя не применить сыворотку) и, наконец, в форме вирусов простуды и гриппа. При этом мы имеем дело с примерно двумястами различными видами вирусов простуды, что делает вакцинацию невозможной, поэтому мы миримся с этой, в сущности, лишь «слегка» донимающей болезнью, а поскольку вирус гриппа волнообразно бежит вокруг света в виде «только» нескольких мутантных подвидов, соответствующие вакцины должны быть изготовлены своевременно (что, собственно говоря, возможно только в техногенно высокоразвитых странах). Конечно, сказанное не исчерпывает вирусологическую проблематику; сегодня даже толстому справочнику уже не удалось бы этого сделать. Относительно способности к выживанию, можно классифицировать вирусы (так же, как и другие микропаразиты, о которых, однако, здесь не должно говориться) примерно так:

1. Относительно стратегии, которую они применяют против нас. Вирусы подсемейства онковирусы размножаются благодаря тому, что они после «захвата власти» или овладения «центрами управления геномом» в соответствующей (специфической для вируса) ткани (органах) вынуждают её клетки к лавинообразному размножению. Другими словами, они вызывают опухолевое новообразование, которое так же, например, как лейкемия, может принимать «жидкую» форму; клетки, захваченные или «занятые» онковирусами, перестают соблюдать «принцип мирного сосуществования», которому должны оставаться верными все клетки организма. Рост, который не может быть остановлен, чаще всего убивает хозяина, но следует также учесть, что «сведённые с ума» онковирусами, «освобождённые» от всех работ, посвящённых телу, клетки становятся бессмертными: их можно выращивать сколь угодно долго как культуры клеточной ткани, что в большинстве случаев не свойственно нормальным клеткам. Ведь клетки нашего организма в состоянии делиться (в среднем по грубой оценке) не чаще, чем пятьдесят раз за жизнь: потом их задачи выполнены и происходит смерть их «владельца».

2. У лентивирусов принципиально другая стратегия. В своём большинстве (например, в виде иммунодефицита обезьян, котов, коз, овец, лошадей и т. д.) они проявляют следующие, на наш взгляд особенно коварные свойства:

a) Чрезвычайно долгая инкубационная латентность, время «равнодушия»; благодаря этому в популяции хозяев они могут размножаться очень долго и очень много, особенно если это осуществляется половым путём, потому что все их хозяева, конечно, должны совокупляться.

b) Они отличаются особым (вредоносным) влечением к центральной нервной системе (ВИЧ также).

c) Им не нужно проникать в организм путём кровотока, потому что они поглощаются макрофагами, «дворниками» организма, и вместо того, чтобы после сбрасывания своих «шапок-невидимок» вести себя как неактивный мусор, они пробираются в геном клетки с помощью процесса обратной транскрипции. (Недавно, весной 1988 года, было установлено, что фермента обратной транскриптазы им для этого недостаточно, они привлекают вторую «отмычку» в виде вспомогательного фермента, химическая формула которого настолько длинная, что она взорвала бы это предложение.) Поскольку макрофаги выполняют свою работу практически везде в организме, он везде заразен.

d) Так называемая пенетрантность болезни составляет, вероятно, сто процентов, а это означает, что однажды заражённый определённо заболеет, пусть и только спустя несколько лет.

e) Коэффициент смертности – сто процентов. Это может быть объяснено только свойством «ленти»; если бы они были не ленти, они бы быстро вымерли вместе с популяцией хозяев.

f) Одной из их самых изощрённх тактик является дрейф антигенов, о котором уже шла речь, то есть поведение типа «доктор Джекилл-мистер Хайд»[25].

g) Вероятно, также способность направить иммунитет атакованных против них самих, что можно было бы назвать «тактикой янычаризации»; и ряд других свойств, которые можно найти в каждом солидном справочнике по вирусологии.

Это перечисление должно служить двоякой цели. С одной стороны, становится очевидным, что в случае с ВИЧ мы отнюдь не имеем дело с громом среди ясного неба, с «противоестественным» явлением, которое требует объяснения, уступающим поле битвы «человек-паразиты» таинственной трансцендентности, так же, как и упоминания об «оскорблённой нашим неистовством и буйствованием природе». Все собранные воедино черты нашей цивилизации расширили область распространения вируса до пределов всего мира; но они его не создавали.

С другой стороны, ввиду везде поджидающей нас опасности мы уже чувствуем себя обязанными уделять всё наше внимание субмикроскопической вещи (в сто тысяч раз тоньше, чем волос), и мы с удивлением обнаруживаем те черты её поведения, которыми мы привыкли наделять только образованного, умного, изощрённо коварного врага. Это лишь внешность, которая обманчива. Здесь никто ничего не планировал, не хотел, не скрывал и не разрабатывал со смертоносными намерениями.

Не потому, что мы – или наши современники, – как уже упоминалось, не хотим делать что-либо ужасное из моральных соображений, но только потому, что мы – генная инженерия сегодняшнего дня – ещё не располагаем настолько хорошими рецептами для производства «невидимого зла». Так что из-за вируса нам не нужно привлекать на помощь ни теодицею, ни герменевтику, ни философию. Исследования так называемых «чудес жизни», или, выражаясь прозаичнее, эволюционных биопроцессов, нам вполне здесь достаточно, и оно также поможет однажды создать лекарство в качестве оружия, которое сможет справиться с коварством мини-врага. Ведь, как я писал 24 года назад в конце моей «Суммы технологии» (1964): «Из двадцати аминокислотных букв Природа построила язык “в чистом виде”, на котором выражаются – при ничтожной перестановке нуклеотидных слогов – фаги, вирусы, бактерии, а также тираннозавры, термиты, колибри, леса и народы, если только в распоряжении имеется достаточно времени. (…) Действительно, стоит научиться такому языку – языку, который создаёт философов, в то время как наш – только философию».

Попытка прогноза до 2000 года

Распад коммунизма во всём мире будет необратимо прогрессировать дальше. Но его идейно-духовное наследие ещё долго продолжит оказывать влияние в государствах, где он господствовал сорок пять или семьдесят лет. Это наследие, по существу, состоит из нескольких обещаний: что в истории существует непрерывный и исключительно позитивно действующий «прогресс» и что большей частью необразованные люди (рабочие и крестьяне), являющиеся «солью земли» и лучшим человеческим материалом, благодаря особому «классовому инстинкту» всегда – и в политически сложных ситуациях – «имеют право» и лучше всех знают, какие решения нужно принимать и каким путём идти. Ведь коммунистическая партия должна была, собственно говоря, явиться и стать «полной эманацией» пролетариев (всецело вопреки реальному положению дел).

Миф партии мёртв, но те, которые были посвящены в «пролетарии», всё же остались, и они считают себя, благодаря десятилетиям пропаганды, чем-то лучшим, чем «интеллигенция». Эти инертные пережитки умершей идеологии обнаруживаются в Польше только в качестве очень глубокой мотивации протестов против экономических реформ, сводящихся к шоковой терапии: эти протесты неизменно основываются на наивной, питающейся вышеназванным наследием вере в то, что, например, крестьяне знают лучше, чем эксперты, как нужно модернизировать сельское хозяйство; кроме того, на ход реформ сдерживающе действуют и так называемые «палеоидеологии», которые были жизнеспособны во Второй Речи Посполитой[26] (так же, как и сопротивление участию иностранного капитала в реформах; боязнь передачи польской земли и её богатств «капиталистам» и т. д. и т. п.). Это «идеологическое архивное дело» вместе с коммунистическим наследием образует довольно иррациональную свиту, охотно присоединяющуюся к популистским призывам, и именно благодаря запутанному смешиванию несовместимых между собой лозунгов «первоначальных партий», носящих крайне право-национальный характер. Опасность отклонения от пути в направлении «современной, социальной, рыночно ориентированной демократии» приобретает формы, особые для каждой отдельной страны (Польши, России), потому что они создаются местной политической традицией и квазигибридным влиянием коммунистической пропаганды, которая всегда специфическим образом пыталась «присоединиться» к местной истории. (Кроме того, в СССР при распаде империи может дойти до гражданских войн, а в Великой Германии – до возрождения тоталитарно-экспансивных течений.)

Прискорбно, что иракский Саддам Хусейн не читал, не говоря уже о том, чтобы принять близко к сердцу, известное эссе «Конец истории», принадлежащее перу американского политолога Фрэнсиса Фукуямы, потому что в противном случае он бы понял, что вторжение и захват Кувейта в той фазе, которую мы сейчас наблюдаем, невозможны, так как иначе создаётся такое опасное впечатление, будто Фукуяма ошибся в своём представлении о конце истории с её огромной (фукуямистической) скукой, что немыслимо, потому что большинство умных людей обоих земных полушарий совершенно позитивно и даже тепло восприняли это эссе, которое по сути и провозгласило конец истории. Следовательно, сейчас, не начитанный, к сожалению, властитель аравитян всё же дерзко продолжает историю, и это продолжение содержит в качестве основной мотивации борьбу за исключительное обладание важнейшими традиционными источниками энергии (сырьём) Земли. (Не нужно в буквальном смысле владеть всем природным сырьём, чтобы стать исключительным мировым властителем, достаточно владеть шестьюдесятью или восьмьюдесятью процентами мировых ресурсов.) Таким образом снова возник призрак атомной войны.

Возможно, будущее было бы легче предсказать, если бы западная сверхдержава фактически была похваляющейся своей силой империей с тоталитарной формой правления, так как тогда она мало сомневалась бы, оказать ли с помощью демонстрационных атомных взрывов на высоких орбитах (например, на высоте 800 км) над Ираком такое давление на его владыку, что тот должен будет сдаться ввиду реальной угрозы уничтожающих ударов. Но стопроцентно ли США окажутся «усиленно вовлечёнными» в атомную войну на Ближнем Востоке в ближайшее десятилетие, сегодня нельзя указать с какой-либо вероятностью в процентах. Так же мало можно предсказать в ходе шахматной партии, будет ли гамбит или рокировка, и если да, то на каком ходу. Один из самых интеллигентных комментаторов и журналистов Америки Джордж Вилл из «Washington Post» написал в одной из своих статей в связи с кувейтским кризисом, что всегда «нужно препятствовать зачинщикам», чему мы определённо должны были научиться из истории мюнхенского кризиса во времена Гитлера, так как чем позже кто-то пытается остановить деспота, тем больше военного потенциала будет необходимо применять для этого, тем больше, следовательно, будут и кровавые жертвы. Но демократия, каковой являются США, едва ли склонится к ускоренному принятию решительных мер, потому что у неё есть очень много мешающих, инертных институциональных «противодействующих учреждений» в законодательно-исполнительной структуре. Одним словом, цена, которую в конце концов должен будет заплатить Запад за свободную торговлю нефтью, будет неизбежно намного больше, чем цена, которую нужно было бы заплатить сейчас за свержение нового ближневосточного Гитлера.

В вышесказанном уже прозвучало имеющее сегодня очень большое значение слово ускорение. Фактически в наше время мы в мировом масштабе наблюдаем измеримое ускорение не только в политике. Мы являемся также свидетелями следующих автокаталитических процессов:

a) Акселерация в научно-технической области. В науке, то есть в «более высокой» науке, в области познания, которое служит не только нашим инструментальным целям и задачам, знание о нашем невежестве растёт быстрее, чем знание о господствующих в природе законах. Другими словами, мы осознаём всё яснее, как мало мы всё ещё знаем, и, точнее говоря, мы узнаём, что нам пока ещё лучше всего удаётся расшифровывать определённые явления монокаузального типа; напротив, те явления, у которых причинные цепочки имеют многофакторный характер, до сих пор решительно и вполне успешно сопротивлялись «понимающему просвечиванию» с помощью нашего так называемого разума. Есть много примеров из «признанной области невежества», например, вопрос, изменяется ли на самом деле климат Земли и существует ли в действительности пресловутый парниковый эффект; отсюда возникают дальнейшие вопросы, например, какие регионы Земли могут получить от этого пользу, а какие подвергнутся опустошению и т. д. и т. п.; какое множество импульсов «породил» смертоносный вирус иммунодефицита человека (ВИЧ) и не угрожает ли нам ещё масса других порождений патологических, до сих пор неизвестных возбудителей болезней, потому что им «содействует» (снова многофакторно) заражённая и повреждённая окружающая среда; и т. д. по своему усмотрению (лат. ad libitum). Чтобы проинспектировать эти неисследованные области, вводят новые модели знаний: теория катастроф, теории хаоса и т. д.

b) В области технологии мы уже приближаемся к тому пограничному состоянию, когда скорость развития инноваций, вместе с анахронизацией почти всех существовавших до сих пор основополагающих технологий («инфраструктурно»: авиации, связи, информатики, роботизации, всех технологий, «смягчающих» экологические кризисы, и т. д.), наталкивается на финансовые и социальные барьеры: то новое, что уже в принципе становится реальным, неосуществимо или ещё неосуществимо на более широком фронте мирового рынка, потому что этому препятствуют расходы; устаревшие технологии должны были бы быть сразу выброшены на мусорную свалку, что удваивает или утраивает расходы на внедрение новых технологий. Переподготовка персонала принесла бы дополнительные расходы, и всё это вместе тормозит такие нововведения, как, например, телевидение высокой чёткости (HDTV).

c) Упоминавшееся выше изменение климата уже даёт о себе знать на уровне политических решений. Возможно, кажется, что способность океанов, которые нагреваются всё сильнее, быть аккумуляторами тепла имеет в умеренных широтах, скорее, опасные последствия: штормы и ураганы, типичные для Северной Америки, также будут чаще наведываться в Европу. Могут возникнуть сельскохозяйственные кризисы, вызванные возможной засухой между 10-м и 50-м градусами северной широты. В общем и целом, земная атмосфера, кажется, ведёт себя примерно так, как вода в большом сосуде, содержимое которого всё сильнее перемешивают и взбалтывают: предельные климатические, то есть погодные и температурные колебания вместе с крайностями в осадках становятся типичными, и к этому добавляются сезонные колебания (более тёплая зима, более холодное лето). Эти изменения также будут подвергаться всё более определённо проявляющемуся ускорению.

d) Мы не знаем, почему это так, но очень многие процессы в самых различных сферах жизни ускоряются. Так как разные единичные явления связаны друг с другом обратной связью, то дело дойдёт до дальнейшего усиления фронта ускорения, что может даже сказаться на поведении решающих факторов в целом.

e) В частности, в духовной области всё быстрее будут сменяться моды и парадигмы, например в философии. Здесь я принимаю во внимание то, что сначала (то есть в своей начальной стадии) биоэволюция протекала на нашей планете чрезвычайно медленно: переход от одноклеточных к многоклеточным организмам длился по меньшей мере полтора миллиарда лет, а переход от протогоминидов к людям – примерно три миллиона лет. Это ускорение, кажется, даёт указание на то, что практически все или почти все однажды запущенные макропроцессы проявляют тенденцию к растущей акселерации (мы не знаем почему). В наше время этот вид ускорения стал заметён и в царстве королевы наук – философии. Развитие позитивизма, неопозитивизма, феноменологии протекало ещё относительно медленно, по шагам. Но потом всё ускорилось, так что после короткого периода Хайдеггера в качестве его потомка мы получили деконструктивизм Дерриды. Я думаю, что ещё не было никого, кто был бы достаточно дерзким, чтобы заявить, что следовало бы срочно провести деконструкцию деконструктивизма, чтобы доказать, что он в принципе является своего рода новоязом в смысле Оруэлла; короче говоря, бессмыслицей, очень витиеватой и сложной, наподобие Талмуда. Так как любую первоначальную идею можно развить настолько далеко, что её смысл превращается в бессмыслицу, и то, что вначале было совершенно разумным, было доведено именно Дерридой до абсурда. По понятным причинам здесь я не могу подробно останавливаться на этой специфической области. Но она была (не совсем необоснованно) упомянута, потому что служит отличным примером преждевременно родившихся детей духовной продукции нашего времени. Почти всё умное, ясное, мудрое, настоящее, разумное, логически хорошо построенное и взаимосвязанное, так же, как всё красивое, привлекательное, с правильными пропорциями, имеющее смысл эпистемологически (и в искусстве) сейчас вытесняется и замещается бессмысленным, шизофреническим, хаотическим, диктаторским, отвратительным («панпорно»), пропитанным кровью и грязью (при этом не забывая про сперму). Размытые фразы, идиотские программы, насмехающиеся над человеческим рассудком лозунги выдаются за верх справедливого и правильного. Изощрённость технологий передачи данных (например, в средствах связи) будет совершенствоваться далее, но в то же время содержимое, распространяемое через мировую спутниковую сеть, будет всё тупее, интеллектуально беднее, ещё более жестоким и схематизированным. Большинство творческих людей стоят перед принятием решения, готовы ли они приспособиться к этой тенденции или лучше позволить отгородить себя в каком-нибудь гетто.

f) Дело может дойти до иррациональных народных движений, демонстраций и протестов; например, программы зелёных, изначально провозглашённые благородные и разумные идеи, будут всё сильнее принимать характер «мачо» (частично из-за отчаяния, что к ним не прислушивались). Об этом можно судить уже сейчас, а именно: когда друзья животных пытаются взорвать учёных, испытывающих медицинские препараты на мышах или кроликах, что значит: вместо мышей должны погибать люди! Это кажется мне хорошим примером прогрессирующей тенденции, когда люди хотят изгнать «злое» из нашего мира с помощью быстрых террористических решений. Возможны также демонстрации против демографического взрыва или против нагревания атмосферы, против озоновых дыр, наконец, против силы тяжести. Одним словом, глупость получит значительный стимул.

Конечно, будет много событий и процессов, которые нельзя предсказать с нашей сегодняшней позиции, потому что их считают полностью невозможными, невообразимыми, бессмысленными. Прошли десятилетия с тех пор, как мир за восемьдесят миллиардов долларов продал новому кандидату на оставшееся незанятым место Гитлера лучшее из когда-либо произведённого оружие. Но то, что он может применить этот склад оружия, казалось невозможным, потому что этого никто не хотел. Значит, в конце концов принятие желаемого за действительное побеждает так называемый здравый человеческий разум.

Предварительный анализ XXI века

Главной ошибкой всей футурологии по сей день было её нежелание учиться на совершённых ошибках, потому что они почти всегда замалчивались. Но здесь я хочу начать с рассмотрения тех своих неудачных прогнозов, которые я дал в 1963–1964 годах в книге «Сумма технологии». Итог сравнения моих предсказаний с сегодняшней действительностью выглядит следующим образом.

Мои технико-инструментально ориентированные прогнозы по большей части подтвердились, по крайней мере большинство начало осуществляться. При этом случились некоторые вещи, которые я как самопровозглашённый футуролог тридцать семь лет назад считал невероятными: уже произошло то отважное и дерзкое, что я считал самой отдалённой возможностью в области изобретательства.

Здесь должно хватить двух примеров. Я говорил о «космогоническом инженерном искусстве» как о (находящемся в далёком будущем) методе для «создания вселенных», или для «управления» событиями в их внутреннем мире. Во-вторых, я говорил о возможности, позволяющей создать связь человеческих органов чувств с обрабатывающей информацию машиной, так что «подключённый» к ней человек окажется в искусственно созданном мире, который он едва сможет отличить от настоящего. Ту «машину» мы назвали бы сегодня просто компьютером. Это только начало, но всё же я значительно недооценил временной интервал, который необходим для осуществления моей «фантомологии», так как я никогда не поверил бы, что ещё смогу дожить до такого поворота событий.

В наше время ведутся тяжёлые бои на различных фронтах идущей вперёд биотехнологии: это споры между законодателями (и широкой публикой) и «технологиями» за разрешение или запрет, которые влекут за собой вопросы, подобные следующим.

Можно ли использовать органы детей, родившихся без мозга, для трансплантации? Можно ли оплодотворять человеческие яйцеклетки человеческой спермой в лабораторных условиях, чтобы после этого внедрить их в матку какой-нибудь женщины? Можно ли «взять в аренду» другую женщину, чтобы она выносила плод до рождения? Можно ли создать карту всей наследственной информации человека в рамках (уже начавшегося) проекта «Геном человека»? К каким социальным, юридическим и психологическим последствиям могли бы привести биологические вмешательства такого рода, если они будут применяться массово и как нечто обыденное, чтобы создать или уничтожить жизнь?

В польском парламенте под давлением католической церкви велись ожесточённые споры о наказуемости прерывания беременности, но наказуемость, о которой в конце концов решение было принято, предполагается за некое само собой разумеющееся оперативное хирургическое вмешательство в женское тело (выскабливание матки), в то время как парламентарии, кажется, ничего не слышали о так называемой «новой пилюле», которая, если принимать её последовательно три дня, до восьмой недели ведёт к прерыванию беременности путём выкидыша.

Последний пример я привёл потому, что он превосходно демонстрирует типичное столкновение нашей традиционной морали и этики с научным прогрессом. Ибо весь спор не доводится до окончательного результата в борьбе между законодателями и учёными, более того, дело идёт обходным путём недавно изобретённой методики, так что проблема, вокруг которой ведётся борьба, приобретает совершенно новый, совсем иной смысл.

Намного более серьёзной ошибкой была недооценка побочных эффектов нашей «цивилизаторской экспансии». Многим опасным последствиям развития цивилизации я уделил очень мало внимания. Я просто не знал количественное соотношение в области всех опасностей, а также я не знал (того, что я узнал намного позже), что никогда не бывающее стопроцентным устранение всех выхлопных газов, ядовитых веществ и т. д. (с помощью фильтров, например), которые сопровождают любой производственный процесс, в среднем составляет половину всех производственных затрат.

Другими словами, я полностью неверно оценил масштаб грозящих нам опасностей как нежелаемых последствий роста. Собственно говоря, почему? Почему это было не только моей, то есть не только ошибкой дилетанта, но и ошибкой всех объединений американских футурологов, за исключением Римского клуба, который ещё двадцать лет назад напрасно пытался, как Кассандра, призвать мир к нулевому приросту?

Мы находимся в преддверии многих невоенных взрывов: демографического взрыва, взрыва, разрушающего окружающую среду, взрыва, парализующего уличное движение массовыми пробками, климатического взрыва и т. д. В Восточной Европе и в Советском Союзе рынок стал сейчас идеалом, к которому нужно стремиться. Нельзя (или почти нельзя) критиковать структуру рынка с его динамикой предложения и спроса, и не по той причине, что свободная рыночная экономика принесла бы всем счастье, а потому, что бытует мнение, что до сих пор человечество не придумало ничего лучшего в области экономики. Марксистская альтернатива оказалась жалкой и несостоятельной, оставив после себя горы трупов и руины.

К сожалению, классическая рыночная экономика не очень хорошо подходит для того, чтобы независимо от сегодняшнего состояния всех производственных процессов, биржевых курсов, капиталовложений и так далее предусмотрительно и предупредительно устраивать будущее для комфортной жизни или хотя бы на уровне прожиточного минимума.

Хотя зачастую люди знают, что нужно было бы сделать для будущего, но ведь «это того не стоит». Хотя очень хорошо известно, где ещё есть в изобилии запасы нефти, но затраты на добычу там выше, чем нынешняя цена за нефть на мировом рынке. Что в общем и целом это должно означать?

Не меньше, чем то, что сначала нужно дождаться наступления, или вторжения, кризисов, резкого падения курсов и увеличения цен, паники на биржах и в банках, прежде чем можно будет начинать спасательные мероприятия. Динамики рынка, преобразованного из своей «классической», содержащей кризисы, формы в нечто более стабильное с помощью инструментов регулирования и сдерживания, не хватает, чтобы пустить в ход долгосрочные, целенаправленные предупредительные меры, так как мир разделён на слишком большое количество государств, бедных и богатых, так как затраты слишком велики, так как финансово нельзя себе позволить то и это.

Из-за этого существует всеобщее затягивание и сдерживание многих решений, потому что политики и другие высокопоставленные обладатели права принятия решений находятся под давлением избирателей, банковского дела, общего реального экономического положения. Одним словом, целенаправленное, дальновидное планирование, деятельность и инвестирование существуют только в очень скромных масштабах. Вследствие этого мы будем так же захвачены врасплох рецессиями, как землетрясениями или тайфунами.

Наступающее столетие будет всё более сильно обнажать слабые стороны и некомпетентность рынка как мирового регулятора. Человечество будет нуждаться в новой экономическо-структурной динамике, которую я сегодня не могу предсказать иначе, чем так, что я утверждаю, что новые экономические связи и методы управления будут становиться всё более необходимыми. Правда, создание мирового правительства под этим сильным давлением я считаю в высшей степени невероятным по причине существования огромных различий в культурах, религиозных обычаях, обусловленных традициями обрядах и принципиально различающихся политических системах.

По этой причине могут возникнуть войны, которые сегодня, конечно, нельзя предсказать ни территориально, ни во времени. Хотя можно было бы указать на центры особого внимания (подобно тектоническому напряжению в районах, где велика вероятность землетрясений), но, вопервых, это слишком рискованно и, вовторых, дело одним махом может дойти до полного исчезновения напряжения.

Представьте только себе, что вдруг будет обнаружен или открыт новый источник энергии, который сделает полностью излишними спор и борьбу за владение арабскими пустынями. Тогда арабами занимались бы так же, как сейчас жителями Алеутских островов или эскимосами.

Мы живём в век самого разнообразного ускорения: в политическом, технологическом, экодеструктивном, демографическом и климатическом смыслах – список можно было бы ещё продолжить. Конечно, особенно сложно предупреждать будущее рзвитие этого ускорения, которое всегда готовит для нас новые сюрпризы. Предсказать полностью развитие всевозможных событий до XXII столетия – такое предприятие я считаю абсолютно невозможным. Поэтому мы попытаемся набросать важнейшие дилеммы XXI века в зависимости от их значимости.

1. Появится не только «постиндустриальное общество» и не только общество потребления услуг, а качественно новое, где самые большие проблемы возникнут с достижениями в области биотехнологии. Другими словами, в нашем «искусственно преобразованном» мире – так как в природе, конечно, нет ни городов, ни атомных электростанций или автомагистралей – дело дойдёт до вторжения технологии в последний природный заповедник прошлых веков – в наше тело и, кто знает, может, также и в нашу душу или, выражаясь умереннее, в наш мозг (как в органическое «устройство по переработке данных»). Поэтому дело должно дойти до всё более ожесточённого столкновения религии (во всех конфессиях) с неумолимо наступающим прогрессом.

2. Дело дойдёт до осады отгородившихся на островах богатых государств, которые, прямо-таки штурмуемые толпами голодных и бедных, прибегнут не только к введению обязательной визы, чтобы положить конец наплыву беженцев. Глобальное решение этой проблемы (всё более бедные против всё более богатых) кажется мне в XXI столетии скорее нереальным. Сегодня ежедневно от голода умирают примерно сорок тысяч детей; это количество будет расти экспоненциально.

3. Дело может дойти до религиозных войн, хотя это сегодня может показаться кому-то безосновательным. Если богатые и дальше будут продавать диктаторам более бедных стран оружие на миллиарды долларов, дело может дойти также до обмена ядерными ударами, примерно как описано в романе «На берегу» Невила Шюта.

Кроме того, будут существовать государственно поддерживаемые формы терроризма и новые, все более беспощадные тактики борьбы с ним посредством государственной власти. Будут вестись криптографические, никогда открыто не объявляемые войны, и могут возникнуть интернациональные организации, которые пожелают всеми средствами обеспечить устранение определённых «препятствий на пути к своим целям». Наркотическая мафия – это сегодня только скромное начало подобной расширенной, преступной, но также и могущественной деятельности.

4. Будут проводиться легальные, полулегальные и нелегальные попытки сократить и замедлить рост населения, например, с помощью искусственно произведённых химикатов, которые можно добавлять в продукты питания, поставляемые странам «третьего мира», аэрозолей или тому подобного. Здесь возможны бесчисленные варианты, и их выбор и условия их применения, конечно, будут зависеть от того, где, как, кто, что изобретёт и искусственно произведёт.

5. Нужно обратить внимание на то, что Германия, до сих пор федеративная республика на Западе, выдаёт себя за миролюбивое государство, в чём не стоит сомневаться, но в то же время на территории этого государства есть сотни промышленных установок, которые производят ракеты, ядовитые газы, пушки, подводные лодки, целые фабрики по производству смертоносных орудий и last but not least детали машин и ноу-хау, служащие для строительства установок, которые могут произвести атомные бомбы или другое ядерное оружие.

Хотя вероятность превращения этого сильно любящего свободу государства в «настроенное совсем по-другому» и нельзя вычислить, но, несомненно, такое превращение длилось бы только очень короткое время до тех пор, пока Великая Германия могла бы предстать перед удивлённым миром. Я здесь не настаиваю на достоверности такого превращения, а только особо подчёркиваю его прагматическую простоту.

6. Возможно, Советский Союз будет существовать и дальше, но с настолько изменённой формой и содержанием, что будет иметь мало общего с ленинским первоначальным состоянием.

7. В богатых государствах будет наблюдаться параллельно с давно нам известной абсолютно новый вид безработицы, а именно такая, которая раньше позволяла выжить лишь немногим людям: миллиардерам, великим князьям, королевским принцам, богачам. Уже сегодня (в своё время журнал «Stern» выразил это весьма патетически) можно прочесть о том, какое это бремя, тяжёлая ноша, какая скука эта роскошь, почти граничащая с мечтой, ничего не делать, потому что можно делать что угодно и больше не нужно заботиться о выгодной работе. «Электронная пещерная эпоха» с её «автоматическим обслуживанием» и «исполнением всех желаний» станет формой рая, перемежающегося с адом. Так как тот, кто уже сегодня может выбирать из тридцати телевизионных программ, имеет проблемы, но тот, кто должен выбирать из трёхсот, будет казаться себе в некотором смысле обманутым и заблудившимся в джунглях.

То же справедливо для новой, то есть будущей, продукции порноиндустрии. Поэтому также будет существовать тяга к самоубийству (особенно от наслаждения), так как многие уже сегодня знают, что удовольствие от сильных наркотиков – это путь к самоубийству.

8. В общем и целом XXI век будет так же опасен, как и «интересен». Организованная преступность будет проводить в жизнь всё более совершённую тактику, приборы будут выполнять всё более безжалостные (насколько это вообще возможно) действия, а полиция, как и органы исполнения наказания, будут защищаться от этого тоже всё более изысканными способами.

Будут созданы новые виды тюрем, надзора за подозреваемыми (охрана без человеческого присутствия, или «незримая» охрана, определённых групп людей) и тому подобное. Если следовать простой логике, во многих странах будет снова введена смертная казнь: тот, кому вынесли смертный приговор, больше не сможет способствовать очередным преступлениям своих сообщников, например, заставить освободить задержанных, угрожая захватом заложников.

9. Во многих странах автомобиль технически погибнет в мучительных пробках. Появятся новые средства коммуникации и новые формы предприятий. Электрический автомобиль – это не выход из дилеммы транспортных пробок, так же, как и местно эксплуатируемое воздушное сообщение (только наивные люди воображают себе, что каждый гражданин мог бы владеть вертолётом, как сегодня автомобилем, так как в воздухе непрерывно случались бы тогда бесчисленные столкновения).

10. Будет создана искусственная жизнь и синтетические биопродукты.

11. Но в общем пропасть между богатыми и бедными будет увеличиваться, пессимисты снова предскажут конец света, а оптимисты сохранят свою веру в фаустовское в людях и отложат осуществление всех надежд человечества на XXII столетие.

Исключительные угрозы и возможности будущего

Для экономики и финансовой системы эффективные прогнозы всегда имели большую ценность, но сегодня они стали для всех нас жизненно необходимыми. В то же время чрезвычайно сложно точно предсказать даже ближайшее будущее, поэтому появились определённые обходные решения. Издаются труды, которые предлагают всё «семейство прогнозов» разноплановой ориентации, чтобы каждый мог выбрать для себя то, что ему нравится. Но всё же я считаю бессмысленным этот туманный путь исследования будущего. Полное невежество лучше, чем лес неправильно установленных указателей. Нужно предсказывать что-то конкретное или же молчать.

Находясь в восточном районе Европы, мы живём в руинах, которые нам оставила утопия Маркса. Разработанное им «превращение в рай» человеческого существования, называемое коммунизмом, оказалось кровавой бессмыслицей, которая повергла народы в материальные и психосоциальные руины. Вот одно скорее анекдотичное объяснение нашего состояния. Когда правительство Аденауэра в послевоенное время по решению Всемирного еврейского конгресса и, в частности, Наума Гольдмана, переводило миллиарды создающемуся еврейскому государству в качестве компенсации за нацистское «окончательное решение еврейского вопроса», благодаря этому возникла большая часть хозяйственной инфраструктуры Израиля. Но это государство находилось (в момент становления) на практически пустом месте. Наследники коммунизма, напротив, живут в руинах, так как 70 % гипериндустриализации во всех восточноевропейских государствах были задуманы с целью изготовления оружия для советского «натиска на Запад». Собственно говоря, нужно было полностью разрушить тот колоссальный, но всё же устаревший производственный потенциал, но сначала это принесло бы только огромные затраты на разрушение и реорганизацию и породило бы армии безработных. Это делает предстоящие задачи особенно трудными.

Сначала нужно поставить диагноз нашему настоящему положению, если кто-либо хочет использовать его в качестве основы для оценки будущего. В восьмидесятых годах я попробовал предсказать время наступления советского коллапса с помощью приблизительных вычислений. Я продвигался следующим образом: 1. Ни одно государство не сможет сохранить свою стабильность, когда более 33 % его валового национального продукта инвестируется в вооружение. 2. Валовой национальный продукт СССР используется не на 12–13 % для производства всех видов оружия (по данным ЦРУ), а, должно быть, в два раза больше (примерно 25–26 %). 3. Полные затраты на производство оружия растут экспоненциально, что можно грубо рассчитать по публикуемым данным, например, сравнивая стоимость изготовления среднестатистического истребителя (лёгкого самолёта) 1916, 1941 и (истребителя-перехватчика) 1990-х годов. Экспоненциальные кривые уменьшения валового национального продукта, увеличения стоимости оружия и очень неточно, «на глаз» определённого износа производственных мощностей в СССР дали в точке пересечения годы 2010–2020 как годы советского коллапса. Сейчас Москва сделала достоянием гласности информацию, что военный сектор проглотил более, чем 30 % валового национального продукта. То есть ЦРУ ввело меня в заблуждение, и поэтому коллапс наступил примерно на тридцать лет раньше.

Восточная Европа находится в порочном круге. Крупный капитал Запада говорит: сначала стабилизируйтесь политически и постройте честную рыночную экономику, тогда мы придём с большими инвестициями. Но Восток говорит: без ваших миллиардов мы не можем достичь ни экономической, но политической стабильности рынка. Это патовое положение, усугубляющееся националистично-ксенофобскими вспышками всеобщей ненависти. Три года назад я составил очень краткий прогноз для журналов «Le Dbat»[27] и «Trans Atlantik»[28]. Там я объяснил, что в посткоммунистической Европе могут разразиться гражданские войны, а в Германии даже возникнуть тоталитарные течения. Сегодня нельзя довольствоваться сознанием того, что я был прав. Намного важнее объяснение того, на чём основывались мои прогнозы. А именно: я думаю, что когда настоящее положение вещей (Status praesens) рухнет, массы будут, так сказать, совершенно инстинктивно искать поддержки и найдут её в положении, которое было прежде (Status quo ante fuit). Поэтому словаки «вспоминают» о Словакии Третьего рейха, хорваты – о государстве Анте Павелича, молодые немцы из восточных федеральных земель – о нацизме (тем более, что экс-ГДР была «заморожена» на протяжении примерно 45 лет), и мы имеем дело с «синдромом оттепели» как социальной, так и политической, последствия которого отчасти могут также перескочить на бывшую федеративную республику.

В такой великой державе, как США, которая осталась сегодня одна на мировой сцене, мы наблюдаем кризисные потрясения: небывалых размеров дефицит бюджета, серьёзные дилеммы в школьном образовании и банковском деле, в промышленности, в энергетической политике, сомнительные «достижения» администрации Буша, а на мировой арене страна втянута в кувейтский кризис, бомбу Саддама, дуэль аравитян с израильтянами и растущую урбанистическую катастрофу. Хотя Япония и остаётся стабильной, но она слишком мала, чтобы смогла играть ведущую роль в мире. И к этому надо добавить неописуемую бедность третьего мира.

Ранее сказанное должно служить нам трамплином для взгляда в отдалённое будущее. Доклад Римскому клубу в этом году был для меня большим и печальным разочарованием[29], потому что всё, что там говорится в первой диагностирующей части, – это прописные истины, хорошо известные каждому прилежному читателю ежедневной прессы, а то, что требуется во второй части, названной «Стратегии решений», является лишь букетом из благих намерений, исполнение которых, само собой, смогло бы излечить нашу глобальную бедность.

В докладе почти не говорится о том, как можно перевести те стратегии в активную совместную работу государств и народов. Так как мы, несомненно, нуждаемся в разоружении, но не только в частичном разоружении, и, безусловно, нам нужны новые источники энергии, но мы не знаем такие, которые могли бы заменить в глобальном масштабе традиционные источники энергии, включая ядерную энергию, и мы знаем о том, что такие глобальные проблемы и кризисы, как климатический, демографический «взрыв» и т. д., могут быть решены только на межгосударственном уровне. Но мы и дальше не знаем, как можно создать мировое правительство, мировую полицию и мировое контрольное подразделение, мировой закон о защите беженцев и т. д. Мы вообще не знаем, каким образом нужно сделать всё необходимое, и сверх того, совершенно не знаем, как это можно было бы сделать быстро и скоро, а именно до порога тысячелетия, и это должно было бы заставить нас, вопреки пословице «о чём не знаю, о том не горюю», очень даже «горевать».

Таким образом, хотя человечество и будет отчаянно пробиваться в следующее столетие, но вместе со своими локальными войнами, а также гражданскими войнами, с огромным бременем лопнувшей советской империи, с Соединёнными Штатами, которые должны будут констатировать, что свойственный им демократическо-президентский порядок всё сложнее приспосабливается к новым мировым условиям.

При этом мы должны будем наблюдать и испытывать постоянное ускорение изменений во всех сферах жизни. А именно:

1. В науке наше знание превзойдёт наше невежество, и притом быстрее, чем господствующие в природе законы. Одновременно в этом невежестве зарождаются зачатки нового знания о биологических жизненных процессах, заметное по таким проектам, как «Human Genome Project», при поиске «синтеза искусственной жизни» в генной инженерии и т. д. Новая эпоха может принести с собой новую, возможно, исторически самую грандиозную индустриальную революцию, в виде биотехнических полномочий над жизнью и её никогда ранее не существовавшими производными. Здесь подобное достижение я могу выразить только таким предложением. До сих пор во всех наших производственных процессах имело место неизбежное деление. С одной стороны у нас был инструмент, произведённый руками человека, с другой стороны объект, который нужно обработать, сырьё. Жизнь не знает такого разделения на две части, из «генетического слова» наследственного вещества непосредственно получается орган, который нужно создать, организм: овладение такой биотехникой откроет новую эпоху в земной истории.

2. Мы уже приближаемся к состоянию всеобщего перенасыщения на потребительском рынке. Хотя для дальнейшего роста производства могут открыться огромные свободные территории Востока, но сначала следовало бы запустить тамошнюю разрушенную экономику с её проржавевшей инфраструктурой с помощью серьёзных капиталовложений, но это рискованно, потому что существует уже упомянутый порочный круг. Но так называемое перенасыщение заметно во многих сферах жизни. Запад вплотную приблизился к транспортному инфаркту, никакое дальнейшее строительство автомагистралей не может защитить от «паралича длительных пробок», по меньшей мере в среднесрочной перспективе. Это справедливо также для положения многих других вещей и является результатом следующего пути развития: ускорение в технических инновациях наскочило сразу на несколько барьеров. То, что в принципе можно сделать и можно было бы пустить в продажу, нуждается в огромных затратах на обновление, как в производстве, так и в потреблении, так как всё «старое» должно быть просто пуено на слом или выброшено на мусорную свалку, начиная с телевизора и заканчивая автомобилем. Это в итоге ведёт к росту затрат, требует переподготовки персонала и, в конечном счёте, испытывает политико-социальное сопротивление. Это особенно касается самых богатых стран.

3. Хотя согласно последним открытиям палеонтологии и геологии земная жизнь началась четыре миллиарда лет назад, но на протяжении 85 % этого промежутка времени существовали только примитивные одноклеточные организмы, и только примерно 850 миллионов лет до нашей эры как возникли многоклеточные организмы, и притом только потому, что благодаря совпадению различных изменений глобальных условий содержание кислорода в земной атмосфере увеличилось сначала в десять раз, а потом в двадцать раз, тем самым достигнув своего сегодняшнего значения. Изменения климата, которые начались в результате человеческой деятельности примерно сто лет назад и которые, как «всё остальное», всё сильнее ускорялись, бросают огромный вызов нам и нашим потомкам. В частности, использование кислорода может являться суицидальным компонентом для всех дышащих. Уже только поэтому мы также нуждаемся в источниках энергии, которые не связывают молекулы кислорода, как уголь и углеводы.

На мои вышеизложенные утверждения можно было бы ответить упрёком: как я могу заниматься только тем, что ожидает человечество, возможно, в третьем тысячелетии, когда речь, скорее, должна была бы идти об изменениях, ограниченных во времени, а также в пространстве нашим Востоком!

Мой ответ на это исходит из моего опыта. Тридцать лет назад я попытался предсказать в небеллетристическом произведении «Сумма технологии», что можно было бы вычленить в качестве осуществимого вплоть до технологического из всего так называемого концептуального горизонта мысли. Большая часть из содержимого этой книги, прежде всего, в биологической и технической области, до сегодняшнего дня уже осуществилась, по меньшей мере, в виде первых шагов. Для меня это означает, в первую очередь, осознание того, насколько я недооценил реальный темп информативно-инструментального ускорения всеобщих человеческих действий и творений. И из этого я сделал следующий вывод: можно решаться на долгосрочные прогнозы, ибо впоследствии они могут оказаться вполне краткосрочными.

Экспоненциальная кривая роста катапультирует нас в новое, ещё никогда не обитаемое место в нашей истории, где бросаемые человеку вызовы носят характер исключительных угроз и исключительных возможностей. В «Сумме технологии» я уже тридцать лет назад написал, что было бы невозможно добраться до атомного века, если бы ему не предшествовали века угля и электричества, и индустриальная революция была бы невозможна, если бы не было карбона, такого геологического периода, когда в утонувших, обугленных лесах были заложены на хранение запасы солнечной энергии. Сейчас мы должны мыслить как раз вековыми, очень долгосрочными измерениями, чтобы представить себе очерёдность открытий и изобретений, так как не то, чем мы сегодня располагаем, будет формировать наше будущее и определять, стать ли ему человеческим жилищем или братской могилой, но то, как наш разум, наша изобретательность в правильной последовательности повёрнут к лучшему глобальные изменения.

От составителя IX

Тридцать лет спустя

Первоисточники опубликованного выше:

Жизнь во времена СПИДа – Lem S., Leben in der AIDS-Zeit. – Zricher Fabrikzeitung (Zrich), 1988, nr 48.

Попытка прогноза до 2000 года – Lem S., Versuch einer Prognose bis zum Jahr 2000. – Aus: Insel-Almanach auf das Jahr 1991. – Frankfurt am Main: Insel Verlag, 1990, s.13–20.

Предварительный анализ XXI века – Lem S., Vorschau auf das nchste Jahrhundert. – Metall (Frankfurt am Main), 1990, Jubilumsausgabe, s.7–10.

Исключительные угрозы и возможности будущего – Lem S., Die Zukunft hlt einmalige Bedrohungen und einmalige Chancen bereit / Das Science Fiction Jahr 1994. – Mnchen: Wilhelm Heyne Verlag, 1994, s.488–494.

В 1989 году после того, как Станислав Лем прекратил писать беллетристику и вернулся с семьёй в Польшу после шестилетнего проживания в Австрии, он стал активно заниматься философией, футурологией и публицистикой. В результате была издана книга «Прошлое будущего» (Lem S., Die Vergangenheit der Zukunft. – Frankfurt am Main: Insel Verlag, 1992, 144 s.) – правда, только на немецком языке. Книга представляет собой сборник из пяти объёмных статей – все опубликованы на русском языке: «Тридцать лет спустя» и «Прошлое будущего» в 15-м издании «Суммы технологии», остальные – это первые три статьи в текущем разделе настоящего сборника.

В 1993 году редактор польской редакции журнала «PC Magazine» обратился к Лему с просьбой вести колонку в этом специализированном компьютерном издании. С тех пор Лем публиковал в нём эссе ежемесячно, вплоть до неожиданного закрытия этого журнала в январе 1999 года. Всего было опубликовано 63 эссе, в которых Лем рассматривает проблемы кибернетики и информационных технологий, при этом часто обращается к своим рассуждениям тридцати-тридцатипятилетней давности, изложенным в книге «Сумма технологии» в главах «Интеллектроника», «Пролегомены к всемогуществу», «Фантомология» и «Сотворение миров». Тридцать два начальных эссе (1993–1996 гг.) было издано в сборнике «Тайна китайской комнаты» (Lem Stanisaw. Tajemnica chiskiego pokoju. – Krakw: Universitas, 1996, 277 s.), а тридцать одно завершающее эссе (1996–1998 гг.) – в сборнике «Мегабитовая бомба» (Lem Stanisaw. Bomba megabitowa. – Krakw: Wydawnictwo Literackie, 1999, 225 s.). Специально для книги «Мегабитовая бомба» в 1999 году были написаны «Вступление» и заключительное эссе, одноимённое названию сборника. Оба эти сборника были изданы под одной обложкой – «Молох» (Lem S., Moloch. – Krakw: Wydawnictwo Literackie, 2003, 548 s.). На русском – в расширенном составе: «Лем С., Молох». – М.: АСТ, 2005–6, 781 с. «Молох» Лема – это вообще сборник поражающих воображение своим количеством научных идей, размышлений, гипотез, прогнозов в области компьютерной техники и информационных технологий, часто в развитие монографии «Сумма технологии» и лекций из «Голема XIV». Считаю, что этот сборник должен входить в список обязательной литературы для студентов, специализирующихся в информационных технологиях. А лицам, пожелавшим заниматься разработкой искусственного интеллекта, до принятия окончательного решения о таком занятии обязательно следует очень внимательно проштудировать этот сборник – во избежание разочарований в дальнейшем в процессе работы.

В это же время на основе публикаций в периодической печати были изданы следующие сборники статей, в которых отметим статьи футурологической направленности.

1) «Милые времена» (Lem Stanisaw. Lube czasy. – Krakw: Znak, 1995, 154 s.). Содержит статьи (всего 51) из еженедельника «Tygodnik powszechny», публиковавшиеся в 1994–1995 годах. 6 статей раздела «Кошмары футуролога» опубликованы на русском языке в журнале «Наука и жизнь» (М.), 2015, № 1, с. 54–61. Ещё пять статей – в рубрике «Скептик» в журнале «Знание – сила» (М.), 2018, №№ 1, 3, 4, 6, 9. Переводчик всего – Борисов В. И.

2) «Sex wars» (Lem Stanisaw. Sex Wars. – Warszawa: NOW, 1996, 312 s.). Содержит статьи (всего 32) главным образом из ежемесячника «Odra», публиковавшиеся в 1992–1995 годах. Некоторые статьи опубликованы на русском в сборнике «Мой взгляд на литературу» (М.: АСТ, 2009, 857 с.), в том числе статья «Мой роман с футурологией» (с. 643–656).

3) «Придирки по мелочам» (или «Пятна на Солнце», буквально: «Дырки в целом») (Lem Stanisaw. Dziury w caym. – Krakw: Znak, 1997, 230 s.). Соержит статьи (всего 57) из еженедельника «Tygodnik powszechny», публиковавшиеся в 1995–1997 годах. На русском языке семь статей опубликовано в рубрике «Скептик» в журнале «Знание – сила» (М.), 2018, №№ 2, 5, 7, 8, 10–12 (переводчик – Борисов В. И.).

В мае 1994 года польский режиссёр Адам Устынович записал цикл бесед со Станиславом Лемом на темы «Суммы технологии», на основе которых был создан документальный фильм из восьми 20-минутных частей «Сумма… через тридцать лет», премьера которого состоялась летом 1995 года на Первой программе Польского телевидения. Фильм состоит из следующих частей, представляющих собой главным образом монологи Лема: «Горизонт нашего времени»; «Электронная пещерная эпоха»; «Молчание космоса»; «Компьютер и чувства»; «Информационный водопад»; «Коварный вирус»; «Надежда на будущее»; «Чего мы не знаем?».

Sex Wars, или Человечество в XXI веке