Живущий в ночи Кунц Дин
– Не надо усматривать во всем этом только темную сторону.
Я вспомнил жалобный плач того, кто находился на чердаке отца Тома, печаль в его молящем о помощи голосе, душераздирающую тоску и отчаянные попытки высказать что-то с помощью бессмысленного мяуканья и щебета. Я вспомнил, как мучился Орсон в ту летнюю ночь, тоскливо глядя на звезды.
– Да поможет тебе господь, Тоби, – сказал я, поскольку этот несчастный мальчик тоже входил в число моих друзей. – Да благословит тебя бог.
– У бога уже был шанс это сделать, но он почему-то не захотел, – проговорил Мануэль. – Теперь мы уж как-нибудь сами попробуем справиться.
Мне нужно было поскорее убираться отсюда, и не только потому, что близился рассвет. Я покатил велосипед по двору и, только оказавшись на улице, осознал, что бегу.
Я обернулся на дом, и он показался мне не таким, как всегда. Он словно бы стал меньше, съежился. И отныне был навсегда закрыт для меня.
Далеко на востоке над миром медленно появлялось серебристо-серое свечение. То ли рассвет нового, то ли утро Судного дня.
За последние двенадцать часов я потерял отца, дружбу с Мануэлем и Тоби, многие иллюзии и изрядную часть своей невинности, а в моей душе гнездилось пугающее предчувствие, что впереди меня ожидают новые и гораздо более страшные потери.
Мы с Орсоном направились к Сашиному дому.
31
Дом, в котором живет Саша, принадлежит «Кей-Бей» и является ее привилегией в качестве генерального менеджера радиостанции. Это небольшая двухэтажная постройка в викторианском стиле с огромным количеством резных украшений: вокруг слуховых оконцев, на коньке и скосах крыши, вокруг двери и окон, а также на перилах веранды.
Этот чудесный домик мог бы быть настоящей игрушкой, если бы его не выкрасили в фирменные цвета радиостанции. Стены были канареечного цвета, ставни и перила веранды – розовыми, резные украшения – лимонно-желтыми. В результате жилище Саши выглядело так, будто здесь побывала орава в дым перепившихся фанатов Джимми Баффета и на протяжении целого уик-энда разрисовывала дом с помощью баллончиков с краской.
Сашу, впрочем, не угнетает это художественное безумие. «Я, – говорит она, – живу внутри, а не снаружи, откуда видно это безобразие».
Широкая веранда на задней стороне дома была застеклена, и Саша превратила ее в настоящий зимний сад. Электрический обогреватель поддерживал нужную температуру даже в холодное время года. На столах, скамейках и специальных металлических подставках здесь стояли сотни керамических и пластмассовых цветочных горшков, в которых росли эстрагон и тмин, ангелика и кориандр, мята и цикорий, бальзамник и базилик, укроп и ромашка, душица и пижма. Саша использовала все эти травы для того, чтобы делать приправы к блюдам, готовить целебные отвары и лечебные чаи, которые с одинаковым успехом помогали справиться с любыми болячками.
Мне нет нужды носить с собой ключ от дома Саши. Он постоянно лежит в большом керамическом горшке в виде жабы, прикрытый желтоватыми листьями руты. Когда рассвет, несущий мне смерть, окрасил восточную часть небосвода в светло-серый цвет и мир приготовился прощаться со снами, я вошел в дом Саши, который станет моим убежищем на ближайшие двенадцать часов.
Войдя на кухню, я немедленно включил радио. Сашина передача должна была закончиться через тридцать минут, и в этот момент транслировали прогноз погоды. Сейчас стоял сезон дождей, и с северо-запада на нас надвигался приличный шторм. Вскоре после захода солнца должен был начаться дождь с грозой.
Я слушал бы Сашу с удовольствием даже в том случае, если бы она предсказывала приближение цунами в сорок метров высотой, извержение вулкана и выброс потоков лавы. Каждый раз, когда я слышал ее мягкий, немного горловой радиоголос, на моем лице расплывалась широкая глупая улыбка, и даже сейчас, находясь на пороге конца света, я ничего не мог с этим поделать.
За окном расцветал день. Орсон деловито протопал к двум пластиковым мискам, стоявшим в углу кухни на резиновом коврике. На каждой из них было написано его имя. Куда бы ни приходил Орсон – в коттедж Бобби или в гости к Саше, – он всюду оказывался дома.
Как только не пытались называть моего пса, когда он был еще щенком, но из этого ничего не выходило. Маленький мохнатый привереда отказывался отзываться на все эти клички. А затем мы заметили, с каким вниманием он смотрит телевизор, когда мы ставим на видео кассеты с фильмами Орсона Уэллса, особенно в те моменты, когда на экране появляется сам Уэллс. Тогда мы в шутку назвали пса в честь этого актера и режиссера. Он с удовольствием принял это имя и с тех пор откликался только на него.
Обнаружив, что обе миски пусты, Орсон взял одну из них в зубы и принес ко мне. Я наполнил ее водой и поставил обратно на коврик, положенный здесь специально для того, чтобы вода и пища не попадали на белый кафельный пол.
Попив воды, Орсон ткнулся носом во вторую миску и поднял на меня умоляющий взгляд. Это получается у него не хуже, чем у любой другой собаки, но вместе с тем его физиономия приспособлена для несчастного выражения лучше, чем лицо любого – даже самого талантливого – актера, который когда-либо вступал на подмостки.
Когда я находился на борту «Ностромо» и наблюдал за Орсоном и Мангоджерри, мне вспомнились необычайно популярные некогда картинки с изображением собак, играющих в покер. Подсознание извлекло из моей памяти это воспоминание и сделало его на редкость ярким с какой-то определенной целью, желая подсказать мне что-то очень важное. Теперь я понял, что именно. Каждая из собак на этих картинках олицетворяла определенный – и хорошо знакомый каждому из нас – тип человека, и каждая из них была столь же умна, как любой из людей. Находясь на «Ностромо» и наблюдая, как Орсон и Мангоджерри передразнивали людские стереотипы, я понял, что некоторые животные из Форт-Уиверна могут быть гораздо умнее, нежели я предполагал раньше. Они могут быть настолько умны, что я еще даже не готов к осознанию этого. Если бы они умели держать карты и говорить, то запросто могли бы обыграть нас с Рузвельтом в покер. Да что там покер! Они могли бы взять меня к себе в качестве домработницы.
– Вообще-то для завтрака еще рановато, – заметил я, беря в руки миску Орсона, – но у тебя сегодня была напряженная ночь.
Вытряхнув в миску содержимое банки с консервированной собачьей едой, я обошел кухню по периметру, закрывая жалюзи на окнах, чтобы оградить себя от опасности поднимающегося дня. Когда я оказался у последнего окна, мне показалось, что где-то в глубине дома открылась и так же тихо закрылась дверь.
Я замер, обратившись в слух.
– Что там? – прошептал я, глядя на Орсона.
Пес оторвался от своей миски, прислушался, склонив голову набок, а затем фыркнул и снова принялся за еду.
«Стометровая цирко-мозговая арена», будь она неладна!
Подойдя к раковине, я помыл руки и плеснул холодной водой себе в лицо.
Саша содержит кухню в идеальном порядке. Здесь все сияет и благоухает. Она – выдающийся кулинар, и почти половину пространства кухонной стойки занимают ряды всяческих диковинных приспособлений для готовки. Всевозможные кастрюли, судки, ковши и прочая кухонная утварь, подвешенная на крючках, позвякивает над головой, и кажется, будто ты находишься в пещере, со сводов которой свисают десятки сталактитов.
Я отправился на обход дома, задергивая шторы, закрывая ставни и жалюзи и ощущая будоражащий дух Саши во всех его уголках.
В обстановке этого дома, в его дизайне и в том, как он украшен, нет какой-то определенной концепции и гармонии. Каждая из комнат олицетворяет то или иное пристрастие Саши, а она – человек многих страстей.
Едят здесь исключительно за большим кухонным столом, поскольку столовая целиком и полностью отдана под музыкальные увлечения хозяйки. Вдоль одной из стен стоит электронная клавиатура – сложнейший синтезатор, с помощью которого Саша может создавать даже произведения для симфонического оркестра. Рядом – письменный стол с пюпитром для нот и стопка чистой нотной бумаги, лежащей в ожидании ее карандаша. Посередине столовой стоит ударная установка, в углу по соседству – прекрасная виолончель и специальная табуретка для исполнителя. В другом углу, рядом со столом для сочинения музыки, на массивном бронзовом крючке висит саксофон. Здесь есть и две гитары – обычная и электрическая.
Гостиная комната предназначена вовсе не для гостей, а для книг – еще одного увлечения Саши. По всем стенам здесь – полки, уставленные книгами в твердых и мягких переплетах. Стоящую тут мебель нельзя назвать ни ультрамодной, ни стильной, ни безвкусной: стулья и диваны нейтральных тонов, выбранные лишь исходя из того, насколько удобно в них будет сидеть за неспешным разговором или чтением любимой книги.
На втором этаже находится комната, превращенная в гимнастический зал. Здесь стоят велотренажер, гребной тренажер, физкультурные маты и несколько приспособлений для того, чтобы качать мускулатуру, – с грузами от одного до десяти килограммов. Эта же комната служит Саше и в качестве ее гомеопатической аптеки. Здесь она хранит бесчисленные баночки с витаминами и минеральными добавками, здесь же занимается йогой. Взобравшись на велотренажер, Саша крутит педали до тех пор, пока с нее не начинает градом катиться пот, а прибор показывает, что она «проехала» как минимум пятьдесят километров. На гребном тренажере она упражняется до тех пор, пока не «переплывет» в своем воображении озеро Тахо, напевая при этом ритмичные мелодии Сары Маклаллан, Джулианы Хэтфилд, Мередит Бруксили, Саши Гуделл, а когда она, лежа на спине, поднимает и опускает ноги, кажется, что от гимнастических матов вот-вот пойдет дым. Причем, закончив упражнения, Саша оказывается еще более энергичной, чем до начала занятий, – раскрасневшаяся, пышущая жизнью. А после медитации в какой-нибудь очередной позиции йоги она бывает настолько «расслаблена», что, кажется, вот-вот взорвет все вокруг себя.
Господи, как же я ее люблю!
Когда я вышел из тренажерной комнаты, меня вдруг охватило предчувствие неизбежной и невосполнимой утраты. От страха я затрясся, да так сильно, что мне пришлось прислониться к стене.
С ней ничего не могло случиться днем или во время десятиминутной поездки на машине от студии на Сигнал-хилл, расположенной в самом центре города. Обезьяний отряд выходит на охоту только ночью, а в дневное время где-то прячется – возможно, в дренажных трубах, проложенных под холмами и улицами города. В тех самых мрачных бетонных катакомбах, где я нашел коллекцию черепов. Днем даже люди-оборотни, подобные Льюису Стивенсону, держат себя в руках с большим успехом, нежели ночью. Точно так же, как людям-зверям из «Острова доктора Моро», им гораздо труднее контролировать свои животные инстинкты именно по ночам. С заходом солнца в них просыпается жажда приключений, и они позволяют себе то, на что никогда не осмелились бы при свете дня. Нет, Саше наверняка ничто не грозит сейчас, когда грядет рассвет. Впервые в своей жизни я испытывал облегчение от того, что над землей восходит солнце.
Наконец я добрался до ее спальни. Здесь не было ни музыкальных инструментов, ни книг, ни кастрюль, ни баночек с витаминами, ни тренажеров. Кровать была простой, с незатейливой стойкой в изголовье, и накрыта ворсистым покрывалом. Не было ничего примечательного ни в стоявшем здесь комоде, ни в тумбочках, ни в светильниках. Стены были бледно-желтыми, словно отблеск встающего солнца на утренних облаках, и без единого украшения. Постороннему взгляду эта спальня могла бы даже показаться аскетичной и суровой, но, когда здесь появлялась Саша, спальня расцветала и выглядела не менее нарядной и радостной, чем комната в стиле барокко какого-нибудь французского замка, не менее безмятежной и спокойной, чем буддийский сад, в котором предаются созерцанию монахи.
Сон Саши глубок и безмятежен. Когда она спит, то напоминает мне камень, лежащий на дне океана. В эти моменты я прикасаюсь к ней, желая ощутить тепло ее кожи, ровное биение сердца, и тогда страх за нее, который время от времени хватает меня за глотку, исчезает без следа.
Среди многих страстей, которым она подвластна, есть и страсть ко сну, и даже страсть к самой страсти. Когда мы занимаемся с ней любовью, комната перестает существовать, и я оказываюсь в пространстве без времени и границ, где есть только Саша, исходящее от нее тепло и свет – ослепительный, но не опасный.
Проходя мимо кровати и направляясь к первому из трех окон, чтобы закрыть жалюзи, я вдруг заметил какой-то предмет, лежавший на покрывале. Он был маленьким, неровным и блестящим – кусочек расписанного вручную и покрытого глянцем фарфора. Половина улыбающегося рта, часть шеи, изгиб щеки, один голубой глаз. Осколок головы куклы с лицом Кристофера Сноу, разбившейся о стену в доме Анджелы Ферриман за секунду до того, как погас свет и на лестницу сверху и снизу поползли клубы дыма.
Значит, хотя бы один из бойцов обезьяньего отряда побывал здесь этой ночью.
Меня снова затрясло, но на сей раз уже не от страха, а от бешенства. Я выхватил из кармана пистолет и кинулся обыскивать дом. Я обшарил его весь – от чердака до подвала, не пропустив ни одной комнаты, ни одного стенного шкафа, ни одной – даже самой маленькой – щели, где могла бы спрятаться ненавистная тварь. Теперь я не таился и не осторожничал. Выкрикивая проклятия и угрозы, которые был готов осуществить, я с грохотом открывал двери, отодвигал мебель, шарил под ней ручкой швабры. Я учинил такой бедлам, что Орсон прибежал сломя голову, видимо, ожидая увидеть ожесточенную схватку, в которой я отчаянно сражаюсь за свою жизнь. После этого он следовал за мной по дому, держась на уважительном расстоянии, словно опасаясь, что в таком состоянии я могу случайно либо попасть в себя, либо пристрелить его.
В доме не оказалось ни одной обезьяны.
Закончив поиски, я испытал жгучее желание налить в таз воды, насыпать туда хлорки и протереть все, к чему могли прикоснуться лапы незваного гостя: стены, полы, лестничные перила и ступени, мебель. И даже не потому, что на них могли остаться микроорганизмы, способные нас заразить, а из-за отвращения. Эти твари казались мне нечистыми, будто вышли не из лабораторий Форт-Уиверна, а из отверстий в земле, откуда били молнии, шли клубы серного дыма и раздавались вопли несчастных грешников.
Однако вместо того, чтобы отправиться на поиски хлорки, я подошел к стоявшему на кухне телефону и набрал прямой номер радиорубки на «Кей-Бей». Но раньше, чем была нажата последняя цифра, я сообразил, что Саша уже закончила программу и сейчас должна ехать домой. Я нажал на рычаг и тут же набрал номер ее автомобильного телефона.
– Привет, Снеговик, – откликнулась она.
– Где ты?
– В пяти минутах от тебя.
– Двери машины заперты?
– А что?
– Ради всего святого отвечай: заперла ли ты двери машины?
После некоторого молчания она сказала:
– Теперь заперла.
– Не останавливайся ни под каким видом. Кто бы тебе ни сигналил: хоть друг, хоть полицейский. Особенно если это будет полицейский.
– А если я случайно собью маленькую старушку?
– Это будет не маленькая старушка. Она будет только казаться ею.
– Что-то ты стал в последнее время пугливым, Снеговик.
– Это не я пугливый. Это мир страшный. Вот что, я хочу, чтобы ты не клала трубку и в течение всего пути оставалась на связи со мной.
– Алло! Алло! «Эксплорер» – центру управления полетом: туман начинает рассеиваться. Посадку смогу осуществить самостоятельно.
– Ты мне зубы не заговаривай! Мне сейчас не до этого!
– Я это уже заметила.
– Я должен слышать твой голос постоянно. Все время, пока ты едешь домой. Каждую секунду.
– Голос нежный, как волна, – весело повторила она фразу, которую я так часто ей говорил. Ей явно хотелось подбодрить меня.
Мы говорили до тех пор, пока Саша не подъехала к дому и не заглушила двигатель «Эксплорера».
Несмотря на то что на дворе светило солнце, несмотря на все кумулятивные эффекты смертоносного ультрафиолета, мне хотелось выскочить наружу, подбежать к машине и встретить Сашу прямо у водительской дверцы, а потом идти рядом с ней с «глоком» в руке – до тех пор, пока она не пересечет двор и не подойдет к задней двери, через которую она всегда входила в дом.
Мне показалось, что прошло не меньше часа до того мгновения, когда наконец я услышал ее шаги на заднем крыльце. Она лавировала между цветочными горшками.
Открылась дверь, и я оказался прямо в широком луче солнечного света, ворвавшегося в дом вместе с моей любимой. Пинком захлопнув дверь, я схватил Сашу в объятия и прижал к себе так крепко, что на несколько секунд у нас обоих перехватило дыхание. Я целовал ее – теплую, реальную, красивую. Красивую и живую.
Но как бы крепко я ни прижимал ее к себе, какими бы сладкими ни были ее поцелуи, я по-прежнему не мог отделаться от предчувствия грядущей горькой утраты.
Часть шестая
День и ночь
32
Учитывая все то, что произошло в течение последней ночи, и то, что ожидало нас после следующего захода солнца, я никак не мог предположить, что мы станем заниматься любовью. А вот Саша никак не могла предположить, что мы не будем заниматься любовью. Мои трясущиеся руки, мой перепуганный вид, мой страх потерять ее послужили возбуждающим средством и привели Сашу в такое состояние, что я был просто не в состоянии сказать «нет».
Орсон, джентльмен до кончика хвоста, остался на кухне, а мы поднялись в спальню на втором этаже и унеслись в мир без времени и пространства, где единственной энергией, единственной формой жизни, единственной светлой силой во Вселенной была Саша.
После этого, оказавшись в настроении, когда даже самые апокалиптические новости кажутся не такими уж страшными, я рассказал ей о событиях ночи – от заката до рассвета, про обезьян нового тысячелетия и Стивенсона, про то, что Мунлайт-Бей превратился в ящик Пандоры, в котором притаились мириады бед.
Если даже Саша решила, что у меня поехала крыша, она этого не показала. Когда я рассказывал ей о том, как после ухода от Бобби за нами с Орсоном гнался отряд обезьян, по Сашиному телу побежали мурашки, и ей пришлось накинуть халат. По мере того как я говорил, до нее постепенно доходили страшные истины: мы оказались в безвыходном положении, когда нам не к кому обратиться и некуда бежать, если даже удастся спастись из города, что, возможно, страшная зараза из Форт-Уиверна уже сидит в наших телах и грозит последствиями, которые мы не в состоянии даже представить. Осознав все это, Саша подняла воротник халата и туго стянула его вокруг шеи.
Если мой рассказ о том, что я сделал со Стивенсоном, и вызвал у нее отвращение, ей вполне успешно удалось скрыть свои чувства, поскольку, когда я закончил свое повествование, рассказав все до мельчайших деталей – даже про осколок фарфоровой куклы, найденный на ее кровати, она – все еще покрытая гусиной кожей – выскользнула из халата и вновь унесла меня в свой светлый мир.
На сей раз мы занимались любовью гораздо спокойней, двигались медленнее и прикасались друг к другу более нежно, чем раньше. Мы отдавались друг другу с прежней любовью и ненасытностью, но сейчас к ним добавилась еще и некая безысходность, вызванная ощущением того, что мы остались одни в этом новом мире. Странно: мы чувствовали себя двумя приговоренными к смерти, рядом с которыми неотвратимо тикает будильник палача, и все же ощущения наши были слаще, чем когда-либо раньше.
А может быть, в этом и не было ничего странного. Может быть, страшная опасность освобождает нас от любых ограничений, амбиций, стеснения, заставляет, как никогда отчетливо, понимать простую, но в обычное время забываемую нами истину: предназначение нашей жизни состоит в том, чтобы любить и быть любимыми, черпать красоту и радости этого мира, осознавать, что будущее может настать, а может – и нет, а вот по-настоящему мы живем только сегодня.
Если мир – такой, каким мы его знали до этого, – уходил в небытие, то теряли свое значение и моя писательская работа, и музыкальное сочинительство Саши. Единственным, что у нас оставалось, были дружба, любовь и серфинг. Чудодеи из Форт-Уиверна сузили наше с Сашей существование до тех границ, которыми всегда довольствовался Бобби Хэллоуэй.
Дружба, любовь и серфинг. Бери их с пылу с жару! Бери их, покуда можешь! Наслаждайся ими, пока ты еще человек и способен оценить, насколько они прекрасны!
Некоторое время мы лежали в тишине, прижавшись друг к другу, дожидаясь того момента, когда время возобновит свой ход. А может, надеясь на то, что этого не случится.
Затем Саша проговорила:
– А теперь пора что-нибудь приготовить.
– По-моему, мы только что этим занимались.
– Я говорю про омлет.
– М-м-м… Эти вкуснейшие яичные белки! – промычал я, издеваясь над фанатичной одержимостью Саши идеями «правильного питания». Опасаясь холестерина, она всегда делала омлет из одних только белков, безжалостно выбрасывая желтки.
– Сегодня я приготовлю омлет с желтками.
– Вот теперь я понимаю, что действительно грядет конец света!
– Белки, желтки и много масла.
– С сыром?
– Ну, не оставлять же коров без работы.
– Масло, сыр, желтки… Ты положительно решила покончить жизнь самоубийством.
Мы изображали веселье. Но не чувствовали его.
И оба это знали.
И все же продолжали прикидываться, поскольку вести себя иначе означало бы признаться в том, насколько нам обоим страшно.
Омлет удался на славу. А также – жареная картошка и обильно намазанные маслом английские булочки.
Пока мы с Сашей кушали при свечах, Орсон кружил вокруг кухонного стола и жалобно скулил, а когда мы смотрели на него, вовсю изображал из себя голодающего ребенка из гетто.
– Ты уже сожрал все, что я положил тебе в миску, – сказал я ему.
Он фыркнул, выразив изумление таким беспардонным заявлением, и заскулил, обратив жалобный взгляд на Сашу, будто пытаясь уверить ее в том, что я беспардонно лгу, а у него, бедняги, и маковой росинки во рту не было. Вслед за этим Орсон упал на пол, перевернулся на спину и стал болтать в воздухе лапами, потом вскочил, встал на задние лапы и проделал танцевальное па вокруг своей оси. Он вел себя совершенно бессовестно.
Я отодвинул ногой стул от стола и сказал:
– Ну ладно, садись.
В мгновение ока он вскочил на стул и уселся – весь внимание, не сводя с меня нетерпеливого взгляда.
– Только что, – начал я, – мисс Гуделл услышала от меня совершенно неправдоподобный, почти безумный рассказ, подтверждением которого могут служить только записки вконец свихнувшегося попа. Она приняла его на веру лишь потому, что является сексуально озабоченной и постоянно нуждается в мужчине, а я – единственный, кто соглашается с ней спать.
Саша швырнула в меня недоеденным куском жареного хлеба с маслом. Он упал на стол прямо перед носом Орсона, и тот ястребом кинулся на добычу.
– Нельзя, брат! – сказал я.
Пес замер в сантиметре от кусочка хлеба – с открытой пастью и оскаленными зубами. Повинуясь моему приказу, он не стал есть лакомство, а лишь с видимым удовольствием обнюхал его.
– Если ты поможешь мне убедить мисс Гуделл в том, что все рассказанное мной о проекте Форт-Уиверна является правдой, я поделюсь с тобой омлетом и жареной картошкой.
– Пожалей собаку, Крис, – попросила Саша, – у нее сейчас разорвется сердце.
– У него нет сердца, – ответил я, – у него внутри только желудок.
Орсон укоризненно посмотрел на меня, словно упрекая за то, что я издеваюсь над ним, тогда как он не имеет возможности ответить мне по заслугам.
Обращаясь к псу, я сказал:
– Если захочешь сказать «да», кивнешь головой. Если «нет» – потрясешь головой из стороны в сторону. Понял?
Орсон смотрел на меня, переминаясь с ноги на ногу и глупо ухмыляясь.
– Может, ты не веришь Рузвельту Фросту, но ты должен полностью доверять девушке, которая сидит рядом с нами. Видишь ли, у тебя нет выбора. Дело в том, что мы с ней намерены быть вместе – с сегодняшнего дня и до конца – под одной крышей, раз и навсегда.
Орсон повернул голову к Саше.
– Разве я не прав? – спросил я ее. – До конца?
– Я люблю тебя, Снеговик, – улыбнулась она, а затем, обращаясь к Орсону, сказала: – С сегодняшнего дня, Пух, вас уже не двое. Теперь нас – трое.
Орсон взглянул на меня, мигнул, перевел взгляд на Сашу, еще раз мигнул и уставился на кусок жареного хлеба перед своим носом.
– Итак, ты понял, когда нужно кивать, когда мотать головой? – строго спросил я.
Поколебавшись, Орсон кивнул.
Саша хихикнула.
– Как ты думаешь, она – хорошая? – осведомился я.
Орсон кивнул.
– Она тебе нравится?
Еще один кивок.
По моему телу прокатилась волна радостного возбуждения. Посмотрев на Сашу, я увидел, что ее лицо осветилось тем же чувством.
Моя мать, разрушив наш мир, в то же время одарила его чудесами, которые раньше случались только в сказках.
Помощь Орсона была мне нужна не только для того, чтобы подтвердить рассказанную мной историю. Я хотел поднять наше настроение, заставить нас поверить в то, что жизнь может существовать и после Уиверна. Пусть сегодня человечеству противостоят такие опасные противники, как первый отряд обезьян, сбежавший из лабораторий Форт-Уиверна, пусть мы стали жертвами таинственной заразы, передающейся генетическим путем от особи к особи, пусть не многие из нас переживут ближайшие годы и не подвергнутся при этом фундаментальным интеллектуальным, психическим и тем более физиологическим изменениям, пусть мы, сегодняшние победители извечного генетического состязания, собьемся с ноги, упадем и выйдем из гонки на выживание. Пусть. Но все равно сохраняется возможность того, что будут другие люди – сильнее и выносливее, и они лучше нас смогут противостоять жестокому новому миру.
Уют в холодном доме – лучше, чем бездомность.
– Ты думаешь, Саша красивая? – спросил я Орсона.
В течение нескольких секунд он смотрел на Сашу оценивающим взглядом, затем повернул голову ко мне и кивнул.
– Мог бы ответить и побыстрее, – с притворной обидой надулась Саша.
– Он не стал торопиться и решил присмотреться к тебе повнимательнее, поэтому можешь быть уверена в том, что он искренен, – успокоил я ее.
– Ты мне тоже нравишься, – сказала Саша псу.
Орсон благодарно завилял хвостом.
– Повезло мне с ней, правда, братец?
Он с энтузиазмом кивнул.
– А мне повезло со Снеговиком, верно? – спросила Саша.
Орсон повернулся к ней и помотал головой: «Нет».
– Эй! – возмутился я.
Пес подмигнул мне, ухмыльнулся и издал тоненький звук. Я мог бы поклясться, что он хихикал.
– Даже говорить не может, а издевается, – возмутился я.
Мы уже не делали вид, что нам весело. Нам на самом деле было весело.
Если вам весело, вам ничто не страшно. Это – один из фундаментальных принципов, на которых зиждется жизненная философия Бобби Хэллоуэя, и с высоты своего теперешнего – пост-уиверновского – знания я могу смело утверждать, что философ Боб предлагает гораздо более эффективный рецепт счастья, нежели все его высоколобые конкуренты: Аристотель, Кьеркегор, Томас Мор, Шеллинг и Джакобо Дзабарелла, которые ставили на первое место логику, порядок и метод. Все это важно, не спорю. Но можно ли измерить, проанализировать и понять все в нашей жизни лишь с помощью одних этих инструментов? Нет, я не становлюсь на сторону тех, кто утверждает, что встречался со снежным человеком, что умеет общаться с душами умерших или является возродившимся к жизни Кахуной, но когда я смотрю, куда привело нас чрезмерное увлечение логикой, порядком и методом, когда я наблюдаю разразившуюся над нами генетическую бурю… Я думаю, что был бы гораздо более счастлив, катаясь на волнах и не думая ни о чем другом.
С точки зрения Саши, приближающийся апокалипсис вовсе не являлся поводом для бессонницы. Она спала, как всегда, крепко.
Мое же сознание, несмотря на неимоверную усталость, дрейфовало между беспокойным сном и бодрствованием. Я то погружался в дрему, то выпрыгивал из нее и бессмысленно таращился в темноту.
Дверь спальни была заперта и, более того, приперта стулом, а на полу развалился Орсон, который в случае вторжения в дом посторонних выступил бы в роли системы раннего оповещения. На моей тумбочке лежал «глок», а на тумбочке у изголовья Саши находился ее «смит-вессон» – «чифс спешиал» 38-го калибра. И все же я не чувствовал себя в безопасности и время от времени тревожно просыпался от ощущения, что кто-то ломится в спальню.
Но даже сны не баловали меня. В одном из них я увидел себя бродягой, бредущим вдоль шоссе в полнолуние. Я то и дело поднимаю вверх большой палец в тщетной надежде остановить машину, а в другой руке у меня – портфель. Точно такой же, как папин, только тяжелый, словно набит кирпичами. Наконец я ставлю его на землю, открываю, и оттуда, разворачиваясь кольцами, словно кобра из корзины, начинает подниматься шеф полиции Стивенсон с горящими золотым огнем глазами. В этот момент я понимаю, что, если в моем портфеле может находиться такая странная вещь, как мертвый полицейский, во мне самом может быть что-то еще более странное. Я расстегиваю «молнию» на своем черепе, приподнимаю его крышку и… просыпаюсь.
За час до захода солнца я спустился на кухню и позвонил Бобби.
– Как погода в обезьяньем заповеднике? – поинтересовался я.
– Приближается буря. С моря движется грозовой фронт.
– Ты хоть немного поспал?
– Чуть-чуть, после того как разбежались маленькие засранцы.
– Когда это случилось?
– Как только я решил поменяться с ними ролями и сам стал гипнотизировать их.
– Они наверняка застеснялись, – предположил я.
– Верно, черт побери. У меня нервы покрепче, и они это знают.
– У тебя много патронов к твоему ружью?
– Несколько коробок.
– Мы привезем еще.
– Саша сегодня ночью не работает?
– По субботам передача не выходит, – ответил я. – А может, и вообще больше не будет выходить.
– Это что-то новенькое.
– Слушай, у тебя там есть огнетушители?
– Ты, по-моему, слишком высокого мнения о себе. Неужели вы с Сашей – такая зажигательная парочка, что вас придется тушить?
– Ладно, привезем с собой. Эти паскуды обладают тягой к поджигательству и умеют это делать.
– Ты на самом деле думаешь, что готовится что-то настолько крутое?
– Круче не придумаешь.
Сразу после захода солнца мы подъехали к «Оружию Тора». Я остался ждать в машине, а Саша отправилась в магазин, чтобы купить боеприпасы для помпового ружья, «глока» и принадлежавшего ей револьвера «чифс спешиал». Покупки оказались настолько тяжелыми и громоздкими, что Тор Хейссен лично донес их до машины и помог уложить в багажник.
Затем он подошел к пассажирскому окну, чтобы поздороваться со мной. Тор был высоким толстым мужчиной с лицом, усыпанным оспинами, и стеклянным левым глазом. Далеко не первый красавец в городе, он когда-то был одним из лучших копов Лос-Анджелеса и ушел из полиции вовсе не в связи с каким-то скандалом, а из принципиальных соображений. Теперь он являлся церковным старостой и жертвовал большие суммы на благотворительность в пользу сирот.
– Слышал про твоего папу, Крис. Прими мои соболезнования.
– Спасибо. По крайней мере он больше не мучается, – сказал я и невольно подумал: что же за болезнь свела в могилу моего отца, если люди из Форт-Уиверна захотели подвергнуть его останки вскрытию?
– Да, иногда и смерть благословенна, – проговорил Тор. – Она позволяет тебе уйти, когда настает твой час. И все же многим людям будет его не хватать. Он был хорошим человеком.
– Спасибо, мистер Хейссен.
– Так что же вы, ребятишки, затеяли? Объявили кому-то войну?
– Совершенно верно, – ответил я, а Саша тем временем повернула ключ в замке зажигания и запустила двигатель машины.
– Саша говорит, что вы собрались пострелять морских моллюсков, верно?
– Это, наверное, бесчеловечно, да?
Он засмеялся, и мы отъехали.
Мы находились на заднем дворе моего дома. Саша провела лучом фонаря по лужайке, покрытой комьями вырванной травы и кратерами, вырытыми Орсоном прошлой ночью, прежде чем я забрал его с собой, отправляясь на встречу с Анджелой Ферриман.
– Что вы тут закопали? – спросила она. – Скелет тираннозавра?
– Это Орсон потрудился тут прошлой ночью, – пояснил я. – Поначалу мне показалось, что таким образом он демонстрирует свою грусть, пытается излить свою горечь.
– Излить свою горечь? – переспросила Саша, наморщив лоб.
Она уже стала свидетельницей того, как умен Орсон, но все еще не могла осознать, насколько сложна его внутренняя жизнь и насколько близка она к нашей. Какая бы ни использовалась технология для того, чтобы стимулировать умственное развитие животных, она наверняка предусматривала внедрение в их ДНК какого-то генетического материала, присущего человеку. Когда Саша наконец уразумеет это, ей придется сесть и как следует все обдумать, проведя в подобном положении не меньше недели.
– Теперь я понимаю: он искал что-то такое, что, по его мнению, предназначено мне.
Я опустился на колени на траву рядом с Орсоном.
– Слушай, братишка, я понимаю, что вчера ночью ты был опечален, растерян. Ты тосковал по нашему папе и не мог вспомнить точное место. С тех пор прошел целый день. Ты немного успокоился. Тебе уже легче. Верно?
Орсон тихонько заскулил.
– Так давай же! Попробуй еще разок!
Пес не заставил просить себя дважды. Без малейших колебаний он подошел к одной из ям и стал ожесточенно копать, углубляя ее. Через пять минут его когти заскребли о какую-то металлическую поверхность.
Саша направила луч света на показавшуюся в яме заляпанную землей коробку из-под печенья «Мэнсон», а я довершил работу Орсона и извлек ее наружу.
Внутри оказалась плотная трубка из свернутых и перетянутых резинкой желтых блокнотных листов. Стоило мне развернуть их и поднести первую страницу к свету, как я сразу же узнал почерк отца. Я прочитал только первый абзац:
«Дорогой Крис. Если ты читаешь эти строки, значит, я уже умер и Орсон показал тебе место, где спрятана коробка с моим письмом, поскольку лишь он один знает о его существовании. С этого, пожалуй, и нужно начать. Позволь рассказать тебе о твоей собаке…»
– Есть! – воскликнул я.
Свернув страницы в трубку и сунув их обратно в коробку, я взглянул в небо. Ни луны, ни звезд. Лишь ветер гонит низкие облака, подсвеченные горьковато-желтым мерцанием огней Мунлайт-Бей.
– Прочтем все это позже, – сказал я. – А сейчас надо пошевеливаться. Бобби там один.
33
Саша открыла заднюю дверцу «Эксплорера». Низко над мысом с тревожными криками носились чайки. Напуганные сильным ветром, который морщинил океанскую гладь и швырял на берег хлопья соленой пены, они пытались в глубине суши найти место поспокойнее.
Читать бесплатно другие книги:
