Живущий в ночи Кунц Дин

Сквозь густой туман я увидел, что окна в сарае освещены. Ничего удивительного. Тоби часто встает задолго до рассвета и приходит в свою студию, чтобы поработать.

Прислонив велосипед к стене сарая, я подошел к одному из окон. Орсон рядом со мной поднялся на задние лапы, поставил передние на окно и тоже заглянул внутрь.

Когда у меня появляется желание посмотреть, как творит Тоби, я никогда не захожу внутрь, поскольку флуоресцентные лампы, горящие под потолком, слишком ярки для моих глаз. Кроме того, боросиликатное стекло, из которого выдуваются различные изделия, обрабатывается при температуре свыше двух тысяч градусов по Фаренгейту и светится так ослепительно, что может причинить вред даже глазам нормального человека, не то что моим. Когда Тоби заканчивает работу, он выключает горелку, и тогда мы можем немного поговорить.

Сейчас Тоби сидел на высокой табуретке за своим рабочим столом, напротив многоструйной фишеровской горелки. Глаза его были закрыты специальными очками с черными стеклами. Он только что закончил выдувать вазу в форме груши с изящным тонким горлышком. Она была такой горячей, что светилась красно-золотым светом. Теперь Тоби остужал ее.

Если изделие вынуть из огня и оставить без присмотра, оно станет остывать чересчур быстро и лопнет. Для того чтобы этого не случилось, его необходимо остужать постепенно и в несколько приемов.

В горелку на рабочем столе из стоявшего поодаль баллона под большим давлением поступала смесь природного газа и чистого кислорода. Начиная остужать изделие, Тоби первым делом выключал кислород, отчего температура пламени становилась гораздо ниже, давая тем самым время для того, чтобы укрепились молекулярные связи стекла.

Ремесло стеклодува чревато многими опасностями, поэтому кое-кто в Мунлайт-Бей осуждал Мануэля и считал безответственным то, что он позволяет своему сыну, пораженному болезнью Дауна, заниматься этим сложным, требующим большого мастерства и осторожности делом. Каркая, словно вороны, они предрекали мальчику непоправимые увечья и, возможно, затаив дыхание ждали, когда это случится.

Поначалу Мануэль был настроен категорически против мечты Тоби стать стеклодувом. В течение пятнадцати лет сарай служил студией для Сальвадора, старшего брата Кармелиты, первоклассного стеклодува, настоящего мастера. Будучи ребенком, Тоби провел тысячи часов, сидя рядом с дядей Сальвадором и наблюдая за тем, как тот работает. Иногда ему даже позволялось надеть кевларовые рукавицы и переставить только что изготовленную вазу в очаг для охлаждения. Со стороны могло бы показаться, что в эти часы, сидя рядом с дядей, Тоби находился в прострации – с пустым взглядом и бессмысленной улыбкой, и все же это было не так. Мальчик смотрел и учился. Компенсируя недоданное, природа часто награждает ущербных людей сверхчеловеческим терпением. Просиживая день за днем, год за годом в студии своего дяди, Тоби медленно учился. Два года назад Сальвадор умер, и Тоби, которому тогда исполнилось только четырнадцать, спросил у отца, может ли он продолжить дело дяди. Мануэль не отнесся к этой просьбе всерьез и постарался мягко объяснить сыну, что его мечты нереальны.

А как-то утром, незадолго до рассвета, он обнаружил Тоби в студии, а по огнеупорной керамической поверхности рабочего стола плыл целый выводок лебедей из простого коричневого стекла. Позади лебедей стояла только что сделанная и уже остывшая ваза. Благодаря специальным примесям и добавкам стекло напоминало загадочное полночное небо, в котором клубился синеватый туман и посверкивали серебристые точки звезд. Мануэль с первого взгляда увидел, что эта ваза ни в чем не уступала лучшим изделиям Сальвадора, а Тоби в этот момент остужал вторую вазу – не менее прекрасную, чем первая.

Мальчик перенял у дяди все навыки опытного стеклодува и, несмотря на задержку в развитии, определенно знал, как нужно работать, чтобы не причинить себе увечий. И тут тоже проявилось волшебство генетики, поскольку он обладал удивительным талантом, которому нельзя было научиться. Он был не просто мастером, а художником, и даже не художником, а одаренным слабоумным, которого вдохновение художника и умение мастера посещали так же просто, как волны накатываются на берег.

Произведения Тоби продавались в магазинах подарков не только Мунлайт-Бей, но также Камбрии и других прибрежных городков к северу вплоть до самого Кермела. Через несколько лет он вполне сможет содержать себя без посторонней помощи.

Иногда природа бросает кость тем, кого обделила. В этом убеждает и мое собственное умение складывать слова во фразы, а фразы – в абзацы.

Сейчас Тоби сидел в своей студии и аккуратно поворачивал вазу в гудящем пламени горелки, следя за тем, чтобы огонь равномерно лизал ее округлые бока.

С толстой шеей, покатыми плечами, непропорционально короткими руками и ногами, он вполне мог бы сойти за сказочного гнома, сидящего у сторожевого костра глубоко под землей. Его лоб узок и тяжел, уши посажены чересчур низко, голова кажется слишком маленькой для такого тела. Смазанные черты и тяжелые складки полуприкрытых век придают его лицу вечно сонное выражение.

Сейчас Тоби сидел на высоком стуле, поворачивал вазу в пламени горелки и регулировал количество подаваемого газа, руководствуясь какой-то непостижимой интуицией. На лице его играли отсветы пламени, глаза были закрыты черными стеклами очков, и он ничуть не казался слабоумным и не производил впечатление человека, которого угнетает его физическое и умственное состояние. Наоборот, погруженный в свое творчество, в процесс созидания, он казался возбужденным.

Орсон угрожающе зарычал. Он спрыгнул передними ногами на землю, отвернулся в сторону от сарая и настороженно напрягся.

Я тоже повернулся и увидел темную фигуру, приближающуюся к нам через задний двор. Несмотря на ночь и туман, я сразу узнал этого человека по тому, с какой грацией и легкостью он шел. Это был Мануэль Рамирес, папа Тоби, второй человек в полицейском управлении Мунлайт-Бей, ставший теперь временно первым вследствие гибели своего босса.

Я сунул обе руки в карманы куртки и сжал правой ладонью рукоятку «глока».

Мы с Мануэлем были друзьями. Мне было бы неудобно наставлять на него пистолет, и уж точно я не сумел бы в него выстрелить. Разве что он уже не был прежним Мануэлем. Разве что, подобно Льюису Стивенсону, он превратился в нечто иное.

Он остановился метрах в трех от нас с Орсоном. Из окна шел оранжевый свет от пламени горелки, и благодаря этому скупому освещению я увидел, что Мануэль одет в форму хаки. На его правом бедре была кобура со служебным пистолетом. Он стоял, засунув большие пальцы за пояс, но можно было не сомневаться: в случае чего он успеет выхватить пистолет раньше, чем я достану свой.

– Закончил смену? – спросил я, хотя и знал, что это не так.

Вместо ответа он проговорил:

– Надеюсь, в этот час ты не ожидаешь тамале, пива и фильмов с Джеки Чаном?

– Нет, просто подумал, что Тоби, наверное, уже работает, и заехал поболтать с ним.

На лице Мануэля читалась усталость, и выглядел он сейчас гораздо старше своих сорока. Но улыбка его – даже в этом сверхъестественном освещении – была по-прежнему дружелюбной и ободряющей. Я внимательно вглядывался в его глаза, но единственными огоньками, плясавшими в них, были отсветы из окна сарая. Впрочем, за ними вполне мог прятаться дьявольский огонь, подобный тому, который я видел в глазах Льюиса Стивенсона.

К Орсону вернулась уверенность. Узнав Мануэля, он немного расслабился, но все равно оставался настороже.

Я не чувствовал в Мануэле той нездоровой энергии, которой во время нашей последней встречи бурлил Стивенсон. Наоборот, его голос звучал мягко и даже мелодично.

– Ты так и не появился в управлении после своего звонка, – сказал он.

Прикинув все «за» и «против», я решил говорить правду.

– Нет, появился, – ответил я.

– Значит, когда ты мне позвонил, ты находился уже рядом с нами? – догадался он.

– Прямо за углом. Что это за лысый парень с серьгой в ухе?

Немного подумав, Мануэль решил ответить искренностью на искренность.

– Его зовут Карл Скорсо.

– Но кто он такой?

– Мешок с дерьмом. Кому ты собираешься все это рассказать?

– Никому.

Мануэль промолчал. Было видно, что он не поверил мне.

– Начиная свои поиски, я действительно воспринимал их как крестовый поход, – признал я, – но я умею вовремя поднять руки.

– Да, видимо, я действительно говорю с новым Крисом Сноу.

– Даже если бы я смог связаться с властями или журналистами за пределами Мунлайт-Бей, я все равно не сумел бы их ни в чем убедить, поскольку сам толком не понимаю, что происходит.

– И у тебя нет никаких доказательств.

– Ничего существенного. Кроме того, мне вряд ли позволили бы вступить с ними в контакт. Если бы я даже сумел вызвать кого-нибудь для проведения расследования, вряд ли бы мне или моим друзьям удалось встретить его, когда он приедет сюда.

Мануэль опять не ответил, но его молчание было красноречивее слов.

Он мог по-прежнему оставаться фанатом бейсбола, любить музыку кантри, Эббота и Костелло. Он так же, как раньше, не хуже меня понимал, что такое рок и ограничения, которые накладывает на людей судьба. Он даже мог все так же любить меня. Но он больше не был моим другом. Если он и не спустит курок, целясь в меня, он не станет мешать тому, кто сделает это вместо него.

Мое сердце наполнилось грустью, горло сжала тугая черная тоска.

– В этом участвует все полицейское управление, не так ли? – спросил я.

Улыбка погасла на лице Мануэля, и теперь он выглядел еще более измученным.

Почувствовав в нем не злость, а эту усталость, я понял, что он расскажет мне больше, чем должен бы сказать. Мучимый чувством вины, он не сумеет сохранить все свои секреты.

И я знал почти наверняка, что он расскажет мне о моей матери. Мне до такой степени не хотелось это слышать, что я чуть было не ушел. Чуть было…

– Да, – ответил он, – все полицейское управление.

– И даже ты.

– О, mi amigo, в особенности я.

– Ты тоже заразился этой пакостью, которая вырвалась из Форт-Уиверна?

– Слово «заразиться» в данном случае неуместно.

– Но достаточно близко к сути.

– Это есть у всех в управлении. Только не у меня. Насколько мне известно. Пока еще нет.

– Значит, у них, возможно, не было выбора. Но у тебя-то он есть.

– Я согласился сотрудничать, поскольку из этого может получиться гораздо больше хорошего, нежели плохого.

– Из чего «этого»? Из конца мира?

– Они работают, пытаются исправить то, что случилось.

– Работают там, в Уиверне? Где-то в подземельях?

– Есть и другие места. И если им удастся побороть это… тогда станут возможны замечательные вещи.

Мануэль перевел взгляд с меня на окно сарая.

– Тоби, – догадался я. Глаза Мануэля снова метнулись ко мне. – Эта штука, эта чума, или как там она называется… Ты надеешься на то, что, если им удастся взять ее под свой контроль, они смогут использовать ее для того, чтобы каким-то образом помочь Тоби.

– У тебя в этом деле тоже имеется корыстный интерес, Крис.

Сидевший на крыше сарая филин, словно подозревая всех и каждого в Мунлайт-Бей, потребовал у нас пароль, ухнув пять раз подряд с короткими интервалами.

Я сделал глубокий вдох и сказал:

– Это единственная причина, по которой моя мать согласилась участвовать в биологических разработках, проводившихся с военными целями. Единственная причина. Она надеялась, что из этого может получиться что-нибудь, что поможет вылечить мой ХР.

– И из этого действительно может что-то получиться.

– Это был проект по созданию нового оружия?

– Не осуждай ее, Крис. Только под военный проект можно было получить финансирование в десятки миллиардов долларов. У нее не было бы ни малейшего шанса заниматься этими исследованиями, если бы они были направлены на хорошее дело. Слишком дорого.

Это, без сомнения, было правдой. Огромные деньги, необходимые для того, чтобы попытаться воплотить в жизнь сложнейшую теорию матери, могли быть получены только под разработку нового оружия.

Глициния Джейн Сноу, урожденная Милбери, являлась крупным теоретиком в области генетики. Это означало, что она работала головой, а все остальные ученые – руками. Она не пропадала в лабораториях и не просиживала часами за компьютером. Лабораторией мамы являлась ее голова, и, надо сказать, укомплектована она была превосходно. Мама генерировала идеи, а остальные ученые под ее руководством пытались осуществить их на практике.

Я сказал, что она обладала блестящим умом, но на самом деле ее ум был чем-то большим. Он был выдающимся, уникальным. Мама могла бы работать в любом университете мира. Они все умоляли ее об этом.

Мой отец любил Эшдон, но за мамой поехал бы хоть на край света. Он был способен существовать в любой научной среде.

Мама осталась в Эшдоне из-за меня. Большинство прославленных университетов находятся в больших либо в средних городах. Живя в них, я не испытывал бы особых затруднений днем, но моя ночная жизнь оказалась бы гораздо беднее. В городах светло даже по ночам, а по-настоящему темные уголки большого города не самое подходящее место для молодого человека, который любит путешествовать по ночным улицам на велосипеде.

Мама сузила свою жизнь ради того, чтобы расширить мою. Она замкнула себя в рамках крохотного городка, где никогда не сумела бы реализовать свой неимоверный потенциал, и сделала это ради того, чтобы я смог реализовать свой.

Когда я родился, существовали лишь примитивные способы определения генетической ущербности эмбриона. А если бы тогда, через несколько недель после того, как я был зачат, имелся эффективный способ выявить мой ХР, возможно, мама решила бы, что мне лучше вообще не приходить в этот мир.

Как я люблю этот мир во всей его красоте и странности!

Теперь же, из-за меня, он будет с каждым годом становиться все более странным и, возможно, менее прекрасным.

Если бы не я, мама ни за что не согласилась бы поставить свой ум на службу проекту Уиверна и не вывела бы этих людей на новые пути познания. И тогда мы не пошли бы по дороге, ведущей к обрыву, на краю которого стоим теперь.

Орсон освободил место для Мануэля, и он подошел ближе и заглянул в окно. При виде сына лицо его осветилось. Теперь я окончательно убедился в том, что в его глазах нет злобного хищного огня – одна только безграничная любовь.

– Они стимулировали интеллект животных, – сказал я. – Какое это может иметь военное применение?

– Можешь ли ты представить лучшего шпиона, чем собака, интеллектом равная человеку, которую направили за линию вражеской обороны? Такого разведчика невозможно разоблачить. У собак паспорта не проверяют. Кроме того, такая собака обладает злобой и силой животного – это новый тип солдата. Биологически созданная машина для убийства, умеющая планировать свои действия.

– Я полагал, что ум зависит от размеров мозга.

– Не знаю, – пожал плечами Мануэль. – Я всего лишь легавый, а не ученый.

– Или от количества извилин на его поверхности.

– Видимо, они обнаружили какую-то другую зависимость. Так или иначе, поначалу их работы были вполне успешны. Несколько лет назад был осуществлен проект под кодовым названием «Фрэнсис». Так звали пса, золотого ретривера, интеллект которого в результате экспериментов достиг немыслимого уровня. Ученые из Уиверна бросили все свои силы на то, чтобы развить успех и выкачать из этого максимум новых знаний. Однако в Форт-Уиверне работали не только над стимулированием интеллекта животных. Такие же работы велись с интеллектом человека. Да и вообще там изучали очень многое. Самые разные вещи.

Тоби за окном надел кевларовые рукавицы и аккуратно поставил вазу в ведро, до половины наполненное вермикулитом. Это была следующая ступень процесса остужения.

Стоя рядом с Мануэлем, я повторил его последние слова:

– Разные вещи… Какие же еще?

– Они пытались стимулировать человеческую выносливость, скорость передвижения, продолжительность жизни. Для этого было необходимо отыскать способ не просто передавать генетический материал от одного человека другому, но найти путь такого обмена между живыми существами вообще.

Между живыми существами.

– О боже! – непроизвольно вырвалось у меня.

Тоби взял коробку с гранулированным вермикулитом и стал сыпать его на вазу до тех пор, пока она не оказалась полностью засыпанной. Вермикулит – прекрасный теплоизоляционный материал. В нем ваза будет остывать очень медленно и равномерно.

Я вспомнил, что сказал мне Рузвельт Фрост: собаки, кошки и обезьяны были далеко не единственными подопытными в лабораториях Форт-Уиверна, там делалось кое-что пострашнее.

– Люди, – ошеломленно проговорил я. – Они ставили эксперименты на людях?

– На солдатах, осужденных военным трибуналом, признанных виновными в убийствах и приговоренных к пожизненному заключению. Им был предоставлен выбор: либо гнить за решеткой, либо… принять участие в проекте и, возможно, со временем обрести свободу в качестве вознаграждения.

– Но ведь опыты на людях…

– Вряд ли твоя мама знала об этом. Ей далеко не всегда сообщали, каким образом ее идеи воплощаются в жизнь.

Тоби, должно быть, услышал наши голоса за окном, поскольку снял свои огнеупорные рукавицы, стащил темные защитные очки, щурясь, посмотрел в нашу сторону и помахал нам рукой.

– Все пошло не так, как планировалось, – продолжал Мануэль. – Я не ученый, так что не спрашивай меня, где именно произошел сбой. Но все пошло не просто не так, а вообще наперекосяк. Все буквально взорвалось. Произошло то, чего никто не ожидал: начались непредвиденные изменения. В генетических структурах подопытных животных и заключенных начались нежелательные изменения, которые вышли из-под контроля.

Я выжидающе молчал, но Мануэль, видимо, не был расположен продолжать рассказ. Тогда я решил немного надавить на него:

– Потом убежала обезьяна. Макака-резус. Ее нашли на кухне Анджелы Ферриман.

Мануэль посмотрел на меня таким пронизывающим взглядом, что мне показалось, будто он читает у меня в сердце, видит содержимое моих карманов и может сосчитать количество патронов, оставшихся в обойме «глока».

– Они поймали обезьяну, – сказал он, – но ошиблись, приписав ее побег недосмотру кого-то из сотрудников лаборатории. Они не поняли, что обезьяна не просто сбежала, а была отпущена на волю. Тогда они еще не знали, что несколько ученых, занятых в проекте, уже… превращаются.

– Превращаются в кого?

– Просто превращаются. Во что-то новое. Изменяются.

Тоби выключил газ, и фишеровская горелка захлебнулась собственным пламенем.

– Изменяются? – переспросил я Мануэля.

– Разработанная ими система внедрения новых генов в организм подопытных животных и людей вышла из-под контроля и стала жить своей жизнью.

Тоби выключил все флуоресцентные лампы, кроме одной, чтобы я мог зайти внутрь.

– Генетический материал подопытных стал попадать в организм ученых, занятых в проекте, а те об этом даже не подозревали. Вскоре у многих из них появилось много общего с этими самыми животными.

– Господи Иисусе!

– Возможно, даже слишком много общего. Произошел какой-то инцидент. Я не знаю всех деталей, но что-то очень жестокое. Погибли люди. А все животные либо сбежали, либо были выпущены.

– Отряд.

– Да, примерно с дюжину умных и злых обезьян. А кроме них – собаки, кошки и… девять заключенных.

– Они до сих пор на свободе?

– Трое узников были убиты, когда их пытались поймать. Военная полиция обратилась к нам за помощью. Тогда-то большинство сотрудников нашего управления и заразились. Но остальные шестеро, а также все животные до сих пор не найдены.

Дверь сарая отворилась, и на пороге появился Тоби.

– Папа! – Мальчик, шаркая, подошел к отцу и изо всех сил прижался к нему. – Здравствуй, Кристофер, – улыбнулся он мне.

– Привет, Тоби.

– Привет, Орсон, – сказал мальчик, отпустив отца и опустившись на колени, чтобы поприветствовать пса.

Орсон любил Тоби и сейчас позволил погладить себя.

– Пойдем в гости, – пригласил меня мальчик.

Обращаясь к Мануэлю, я сказал:

– Теперь есть еще один отряд. Не такой воинственный, как первый. А может, вообще не воинственный. Или… пока не воинственный. Все его члены снабжены имплантированными радиомаяками и сознательно выпущены на волю. С какой целью?

– Для того чтобы отыскать первый отряд и сообщить о его местонахождении. Эти обезьяны настолько скрытны и так хорошо прячутся, что все предыдущие попытки обнаружить их закончились ничем. Подобный шаг был продиктован отчаянием, это была попытка сделать хоть что-нибудь, прежде чем первый отряд успеет расплодиться. Однако и она, похоже, не только не дает результатов, а, наоборот, создает лишь новые проблемы.

– И они связаны не только с одним отцом Элиотом, не так ли?

Мануэль посмотрел на меня долгим взглядом и сказал:

– А тебе много удалось разузнать.

– Пока недостаточно. И все же чересчур много.

– Ты прав, отец Элиот не проблема. Некоторые обезьяны и впрямь пришли к нему за помощью, другие сами выгрызают радиомаяки из тел друг у друга. Этот новый отряд… Его члены действительно не злобны, но они чрезвычайно умны и окончательно вышли из повиновения. Они хотят свободы. Любой ценой.

Продолжая гладить Орсона, Тоби повторил свое приглашение:

– Идем в гости, Кристофер.

Раньше, чем я успел ответить, Мануэль сказал сыну:

– Скоро рассвет, Тоби. Крису пора домой.

Я посмотрел на восток, но даже если ночное небо и начинало светлеть, я не мог видеть этого из-за тумана.

– Много лет мы с тобой были друзьями, – заговорил Мануэль, – и ты всегда хорошо относился к Тоби, поэтому я считал себя обязанным объяснить тебе кое-что. Теперь ты знаешь достаточно. Я выполнил свой долг перед старым другом. Возможно, я сказал тебе даже слишком много. А теперь отправляйся домой. – Его рука внезапно оказалась на правом боку, и он похлопал ладонью по кобуре. – Больше мы с тобой никогда не будем смотреть фильмы с Джеки Чаном.

Это означало, что я никогда больше не должен сюда возвращаться. Что ж, я не стану навязывать ему свою дружбу. Разве что время от времени буду приходить, чтобы пообщаться с Тоби. Только не сейчас.

Я позвал Орсона, и Тоби неохотно отпустил его.

– Да, и вот еще что, – проговорил Мануэль, когда я взялся за руль велосипеда. – Животные, интеллект которых был искусственно стимулирован, – собаки, кошки, новое поколение обезьян, – знают, откуда они произошли. Твоя мать… Ты, возможно, уже понял, что она для них – легенда, они воспринимают ее как своего создателя, почти бога. Они знают, кто ты такой, и почитают тебя. И никто из них не посмеет причинить тебе зло. Но самый первый отряд обезьян и люди, которые подверглись изменениям, даже если некоторым из них нравится то, во что они превращаются, все же ненавидят твою мать за все, чего они лишились по ее вине. По этой же причине они ненавидят и тебя. Раньше или позже эта ненависть непременно выплеснется, и они начнут действовать. Против тебя, против близких тебе людей.

Я кивнул. Я уже почувствовал на себе эту ненависть.

– И ты не сможешь защитить меня?

Он не ответил. Он обнял сына. В том новом городе, каким стал наш Мунлайт-Бей, семья пока еще сохраняла свое значение, но представление о людской общности становилось все более туманным.

– Не сможешь или не захочешь защитить? – спросил я.

В воздухе снова повисло молчание, и я вспомнил о человеке с бритой головой и перламутровой сережкой в ухе, который, по всей вероятности, отвез тело моего отца в какие-то тайные и по сию пору функционирующие глубоко под землей помещения Форт-Уиверна для того, чтобы произвести вскрытие.

– Ты так и не сказал мне, кто такой Карл Скорсо, – вопросительным тоном проговорил я.

– Он один из тех осужденных, которые согласились принять участие в экспериментах. В генетической системе Скорсо были обнаружены и исправлены нарушения, которые являлись причиной его прежнего антиобщественного поведения. Теперь он неопасен. Его можно назвать одним из немногих успехов проекта.

Я смотрел на Мануэля, но не мог проникнуть в его мысли.

– И тем не менее он убил человека, а потом вырвал у него глаза.

– Нет, бродягу убил отряд, а Скорсо всего лишь подобрал его тело на дороге и привез Сэнди Кирку для кремации. Бродяги, хичхайкеры, – их всегда много шаталось по калифорнийскому побережью. Теперь, видимо, для некоторых из них Мунлайт-Бей окажется последним пунктом в их путешествиях.

– И ты способен смириться даже с этим?

– Я делаю то, что мне велят, – холодно ответил Мануэль.

Тоби обнял отца, словно пытаясь защитить его, и посмотрел на меня обиженным взглядом. Видимо, ему не понравился тон, каким я говорил с его папой.

– Мы все делаем то, что нам велят, – сказал Мануэль. – Именно так обстоят сегодня дела, Крис. Решение о том, чтобы оставить все как есть, было принято на очень высоком уровне. На очень высоком, Крис. Только представь себе такую возможность: допустим, президент Соединенных Штатов является большим поклонником науки и решает войти в историю, выделив огромные деньги на исследования в области генной инженерии – так, как в свое время Рузвельт и Трумэн финансировали Манхэттенский проект, а Кеннеди – подготовку к высадке человека на Луну. И представь себе, что теперь все его окружение намерено замять это дело.

– Ты хочешь сказать, что все обстояло именно так?

– Ни один из тех, кто находится там, наверху, не хочет стать объектом для проклятий со стороны общественности. И, может быть, они боятся не только того, что им дадут пинка и вышвырнут из их кабинетов. Может быть, они боятся, что им предъявят обвинения в преступлениях против человечества. Боятся, что разъяренная толпа разорвет их в клочья. Я имею в виду… солдат из Уиверна и их семьи, которые сейчас, вполне возможно, уже заражены и разносят заразу дальше по всей стране. Скольким людям они уже успели ее передать? По всей стране может начаться паника, а во всем мире – движение за то, чтобы объявить все США на карантине. И все это будет впустую. Поскольку власть имущие полагают, что все должно идти своим чередом. Через некоторое время происходящее достигнет своего пика, а затем… «рассосется», что ли.

– Такое возможно?

– Не исключено.

– Мне почему-то кажется, что все будет совсем иначе.

Мануэль пожал плечами и погладил Тоби по волосам, взъерошенным от надетых на голову защитных очков.

– Не все люди, с которыми происходят изменения, становятся такими, как Льюис Стивенсон. Превращения могут быть самыми разными, они и их разнообразие неисчислимы. Даже те, кто изменяется в худшую сторону, со временем могут миновать эту стадию. Это ведь не одномоментное событие, подобное землетрясению или торнадо, а процесс. В случае необходимости я сам бы разобрался с Льюисом.

Не торопясь ни в чем признаваться, я сказал:

– Возможно, это было более необходимо, чем ты полагал.

– Никому не позволено принимать подобные решения, основываясь лишь на собственных ощущениях. Порядок и стабильность все-таки должны соблюдаться.

– Но их нет.

– Есть я.

– А может, ты и сам заражен, только еще не знаешь об этом?

– Нет, это невозможно.

– Может, ты тоже меняешься, но не сознаешь этого?

– Нет.

– Вдруг ты тоже превращаешься?

– Нет.

– Черт, ты пугаешь меня, Мануэль!

На крыше сарая снова заухал филин.

Налетел легкий ветерок и большой ложкой прошелся по мутной пелене, зачерпнув изрядную долю тумана.

– Отправляйся домой, – сказал Мануэль. – Скоро поднимется солнце.

– Кто приказал убить Анджелу Ферриман?

– Иди домой.

– Кто?

– Никто.

– Я полагаю, ее убили потому, что она собиралась обо всем рассказать. Она сказала, что ей больше нечего терять. Ее пугало то, во что она… превращалась.

– Ее убил отряд.

– Кто контролирует этот отряд?

– Никто. Мы не можем найти этих гаденышей.

Я полагал, что знаю одно местечко, где они могут прятаться: дренажные трубы под холмами, где я нашел коллекцию черепов. Но я не собирался делиться этой информацией с Мануэлем, поскольку пока что не мог понять, кто является для меня более опасным врагом – отряд обезьян или Мануэль вместе с остальными полицейскими.

– Если им никто не отдавал такого приказа, для чего они это сделали?

– Отряд действует в соответствии со своими собственными планами, которые иногда совпадают с нашими. Они тоже не хотят, чтобы мир узнал об этом. Если исправить сделанное, они лишатся будущего, которое связано с новым грядущим миром. Так что, если они каким-то образом узнали о планах Анджелы, они с ней и разобрались. За этим не стоит чья-то воля, Крис. Это – мозаика, слагающаяся из многих кусочков: подопытных животных, ученых из Уиверна, людей, изменившихся в худшую сторону, и тех, кто меняется к лучшему. Много составных частей, которые соперничают, борются между собой. Хаос. И прежде чем на его месте воцарится порядок, совершится еще много страшного и плохого. А теперь отправляйся домой. Брось все это. Брось, прежде чем тебя постигнет та же участь, которая постигла Анджелу.

– Это угроза?

Мануэль не ответил.

Я покатил велосипед по двору, а Тоби затараторил мне вслед:

– Кристофер-Снеговик. Снег на Рождество. Рождество и Санта-Клаус. Санта и санки. Санки на снегу. Снег на Рождество. Кристофер-Снеговик. – Затем он радостно засмеялся, довольный этой неуклюжей игрой в слова и моим искренним удивлением. Тоби Рамирес, которого я знал прежде, не был способен даже на такую простую игру в слова-ассоциации, как эта.

Повернувшись к Мануэлю, я спросил:

– Судя по всему, они уже начали расплачиваться с тобой за твое сотрудничество, не так ли?

Его гордость за достижения Тоби и эту незатейливую демонстрацию новых навыков была такой неподдельной и трогательной, что я не мог смотреть на него.

– Несмотря на то что он был многого лишен, он всегда был счастлив, – проговорил я, подразумевая Тоби. – У него была цель, любимое дело. Теперь, когда они занимаются им, он может продвинуться в своем развитии, понять, каков он, и испытать колоссальное разочарование. Но смогут ли они сделать его полностью нормальным?

– Смогут, – проговорил Мануэль с уверенностью, для которой, как мне казалось, у него не было оснований. – Они смогут.

– Те же самые люди, которые породили весь этот кошмар?