Вавилонская башня Семенова Мария

– Товарищ майор! Андрон Кузьмич! Вас к телефону! Говорят, срочно!

Бедная Клавдия Киевна расстроенно захлопнула морозилку. Вполне могло оказаться, что её майора прямо сейчас опять потребует служба, которая была у него, без всякого преувеличения, и опасна, и трудна. А она – ох, женская доля! – опять останется его ждать, даже не получив удовольствия подоткнуть ему одеяло и немножко посидеть рядом с ним, спящим.

Собакин, только что устало расположившийся за столом, молча вылетел в коридор.

Дежурство у него нынче выдалось напряжённое. Боевой расчёт поднимали по тревоге три раза подряд, и все три раза впечатления были неслабые.

Для начала черти принесли на Театральную площадь пятерых желтокожих воинов. Как объяснил штатный консультант-историк, гаврики были из «тигровой гвардии» легендарного китайского полководца Чжэн Чэньгуна. Каждый «тигр» был под два метра, легко поднимал над головой камень в полтора центнера весом, а своим мечом-алебардой «чой-янг-до» с одного удара убивал лошадь. Поди таких обиходь.

Только «красноголовые» Собакина успели утихомирить китайцев, как прямо у Финляндского вокзала объявились японцы. Двое самураев, вывалившихся из дыры, не подумали прерывать смертельного поединка. Как раз когда подоспел боевой расчёт, один из двоих ударом «монашеского плаща» – кэса-гири – рассёк своего врага надвое. И тут же, пребывая в боевом экстазе, вырвал из поверженного тела печёнку. Которую и принялся с жадностью пожирать…

Спасибо хоть на том, что после этого он не сопротивлялся.

Едва молодые сотрудники успели как следует проблеваться, как пришёл третий вызов, и Собакин понял, что этот день сделает из него специалиста по Востоку. Напротив Смольного объявилось не менее дюжины раскосых красавиц, смуглокожих и совершенно нагих. Тут уж встал в тупик даже штатный консультант, сумевший лишь приблизительно распознать в них гарем какого-нибудь азиатского владыки. Эпоха и страна так и остались загадкой.

И вот, только-только прибыл домой…

«Ну, что там ещё?..»

– Собакин слушает.

Удивительное дело, ему звонил фээсбэшный полковник Скудин. Да ещё и не просто желал узнать, как жизнь, но, по его словам, имел тему для серьёзного разговора. И потому экстренно просился в гости к Собакину вместе с седым профессором, хозяином шустрого терьера. Досада Андрона Кузьмича сменилась воодушевлением. Принимать гостей он любил. Увы, времена сортирного изобилия миновали, кажется, безвозвратно, но чем богаты… Собакин вернулся в комнату и велел Клавдии Киевне чистить картошку и лук, а сам взялся обдирать сельдь. Гости должны были подъехать как раз минут через двадцать.

– До чего же вы, ребята, вовремя. – Майор крепко пожал Скудину руку, поздоровался со Звягинцевым и с порога, не дав слова сказать, потащил за стол. – Давайте, а то остынет.

В самом деле, что за серьёзные разговоры на голодный желудок?

Фирменный селёдочный салат удался на славу. Клавдия Киевна владела гениально простым секретом его приготовления, а именно: размятую картошку следовало сдабривать постным маслом, пока она не остыла. Тогда салат становился не дежурной закуской, которую лениво ковыряют вилкой и оставляют недоеденной, а полноценным обедом, не требующим никаких иных блюд, потому что божественный вкус ничем не хочется перебивать.

Пока хилый газ силился подогреть чайник, Собакин вопросительно глянул на Скудина:

– А в чём, собственно, дело, товарищ полковник?

– Проблема в кольце. – Иван Степанович для наглядности показал на своё, обручальное, из принципа не перекочевавшее на левую руку.

– Видите ли… – взял слово профессор. Как любой настоящий учёный, он умел объяснить премудрость науки даже бесконечно далёкому от неё человеку. Выслушав краткий пересказ лекции, прочитанной Виринеей в машине, Собакин секунду молчал, а потом бросил косой взгляд на Клавдию Киевну и жутко расстроился:

– Это что ж, выходит, у меня патологические сдвиги в психике?

– Неужели похоже? – Скудин тоже посмотрел на Клавдию Киевну и улыбнулся. – Вспомни, майор, что в рапорте писал. Статуя, палец, кольцо… Это наверняка и был «перстень силы». Нам бы теперь выяснить, куда он подевался?

– Так я нормальный, – обрадовался майор. – Слышишь, Клавочка? А кольцо… Я когда назад выскочил, кадр, который хищение совершил, уже холодный лежал.

Ну да, точно. Около «Мерседеса». И над ним этот, со щеками… Хомяков.

«Сколько ушло хороших людей, а такие вот гниды по три срока живут…»

Ганс Людвиг фон Трауберг в самом деле смахивал на старого стервятника. Тонкая шея, обтянутый и оттого казавшийся маленьким череп, иссохшее тело, упакованное в дорогой строгий костюм… бесцветные, глубоко провалившиеся глаза, смотревшие из позапрошлого века. Дряхлый гриф, до того пропитавшийся токами смерти, что эта самая смерть уже не обращала на него внимания, считая за своего.

Вообще-то Лев Поликарпович ожидал, что инвалидное кресло будет катить какой-нибудь Бальдур-Зигфрид-Вольфрам с льдистым взглядом и подбородком как силикатный кирпич, но ошибся. Кресло выкатил служащий аэропорта. Фон Трауберг приехал один.

– Я уладил все свои дела, – сказал он Льву Поликарповичу. – Над Кёнигсбергом исчез красный истребитель, сопровождавший наш «Боинг», и его место сразу занял другой. Лет пятьдесят назад я сказал бы, что это достойное применение для низшей расы, предназначенной расчищать нам путь. Теперь я скажу иначе: жаль, если тот лётчик не оставил детей. Из них мог бы быть толк.

«Неужели и я стану так здороваться, когда мне будет под сотню? – тихо ужаснулся Лев Поликарпович, и ему захотелось перекреститься. – Надеюсь, не доживу…»

В зале прибытия они с Гансом Людвигом узнали друг друга сразу. Престарелого эсэсовца вообще невозможно было с кем-либо спутать, ну а Звягинцев просто очень походил на отца. Которого, судя по всему, фон Трауберг очень хорошо помнил. Теперь Лев Поликарпович разрывался между брезгливостью, чувством наследной вражды, застарелой советской гордостью, надеждой на сотрудничество перед лицом общей опасности и возможностью расспросить об отце. Последние несколько дней он посвятил упорному аутотренингу, приказывая себе видеть в столетнем старце не фашиста, а просто зарубежного учёного, участника той давней экспедиции на Кольский. Правда, этот учёный в дальнейшем скорее всего ставил опыты на его, Льва Поликарповича, соотечественниках…

«Ну вот, опять всё по новой».

Гринберга от греха подальше в аэропорт решили не брать. Бережёного Бог бережёт: ещё не хватало, чтобы сразу по прибытии на русскую землю с фон Траубергом случился кондратий. Отвечай потом за него перед международным сообществом… Буров и Скудин загрузили инвалидное кресло в микроавтобус, Виринея села за руль. В лабораториях КГ проходил тестирование детектор хрональных дыр, разработанный «катакомбной академией» Звягинцева, но производство развернуть ещё не успели.

Микроавтобус нырнул под железнодорожный мост. Заметил ли фон Трауберг мемориальную доску, гласившую, что в этой насыпи во время войны находился командный пункт оборонявшихся войск?

– Если не возражаете, мы… – начал было Лев Поликарпович.

– Мой сын стал моим величайшим разочарованием, – перебил Ганс Людвиг. Он ни на кого не смотрел. В линялых неподвижных зрачках отражался монумент на площади Победы. – Я дал ему мать самых древних, самых чистых кровей, какие смогла предоставить наша священная раса. Я хотел вырастить Фридриха идеальным человеком, образцом, которому подражали бы потомки…

Давно уже с Львом Поликарповичем никто не обращался как с пустым местом. Он успел внутренне ощетиниться и вскипеть, но тут же взял себя в руки. В конце концов, фон Трауберг сюда прибыл не дипломатию разводить. И потом, когда тебе переваливает за сотню, надобно думать, внешний мир начинает утрачивать былое значение. Всё, что раньше казалось основополагающей объективной реальностью, становится прозрачным и зыбким, а взгляд обращается в глубины, недоступные тем, кому всего-то несчастные семьдесят.

Зато каждая отпущенная минута обретает свой порядковый, всё убывающий номер, и хочется использовать её единственным и неповторимым способом, не отвлекаясь на разные пустяки…

Короче, послушаем, что умного скажет.

– Увы, Фридрих не унаследовал величия своих предков, – повозившись с зубным протезом, продолжал старец. – Его мать вскоре умерла, и я не смог повторить попытку. Судьба посмеялась надо мной: плоть от плоти моей оказалась совершенно чужой нашему духу. Фриц не только не проявил интереса к делу всей моей жизни, он ещё и спутался с какой-то славянкой. После этого я прекратил с ним общаться.

Звягинцев, не выдержав, покосился на Ивана и Глеба, молча сидевших позади. У обоих спецназовцев на лицах было написано: «Так тебе и надо, фашист».

– Когда Фриц и та женщина погибли в автокатастрофе, я узнал, что у меня есть внучка. Я уже начал переговоры с частным пансионом в Швейцарии, но мне переслали фотографии девочки, и я сразу всё отменил. Ибо в Ромуальде странным образом воплотилось всё то, чего я не сумел передать сыну. Я даже не исключаю, что мощная славянская кровь послужила питательной почвой генам избранничества. Девочка оказалась поистине отмечена свыше…

«Да уж, поистине». Льву Поликарповичу сразу вспомнились амурные подвиги мисс Айрин, коим он был отчасти свидетелем. Скудин мрачно смотрел в лобовое стекло, словно стараясь продублировать навигаторские усилия Виринеи. Глеб же, напротив, подался вперёд и слушал очень внимательно.

– Обладающий знанием, как я, мог распознать это даже внешне, – сказал Ганс Людвиг. – На теле Ромуальды обнаружился знак, коего уже много поколений не удостаивалась арийская раса. Созвездие Большой Медведицы, образованное родинками единой формы и цвета…

Виринея резко затормозила, бросая машину к поребрику, и повернулась в водительском кресле. Все пристально смотрели на старика.

Время есть мера движения, и его направление для нас не величина, а абсолютное условие. Имея дело с пространством, мы явственно ощущаем его трёхмерность, не понимая, что единственная кривая, способная отобразить время в виде линии, есть спираль, то есть оно тоже трёхмерно.

Трёхмерность есть функция наших внешних чувств, а время представляет собой их границу.

Шестимерное пространство – это реальность, мир, какой он есть. Его мы воспринимаем сквозь узкую щель внешних чувств, главным образом зрения и осязания, то есть любое шестимерное тело становится для большинства из нас трёхмерным, существующим во времени, свойства пятого и шестого измерений остаются нашему восприятию недоступными.

Из дневника Поликарпа Звягинцева.

Талан на майдан

Скудин и Собакин гулко прошагали вглубь больничного вестибюля. Глянув одному из посетителей в глаза, а другому на малиновый шлем, «красноголовый» охранник молча и быстро турникет открыл.

– Дежурную по сектору «С» на выход быстро. – Скудин подержал перед его носом свою фээсбэшную книжку и, дождавшись искры понимания в сержантских глазах, вместе с Андроном Кузьмичом двинулся по лестнице наверх.

В дверях третьего этажа их уже поджидала всё та же очкастая ключница. Внимательно прочитав постановление о выписке «в связи с необходимостью», она заверила, что больной практически здоров, и, отперев дверь в палату Кратаранги, пошла распорядиться насчёт его одежды и личных вещей.

– Здравствуй, Фросенька. – Скудин с восхищением оглядел мужественную фигуру пришельца с Арктиды. – А он у тебя правда на болящего уже не похож. Какими пирогами кормила, поделись секретом?

– Да. Я здоров, – отрывисто произнёс Кратаранга. – Здравствуй.

Похоже, он не только сверхъестественно быстро поправился, но и основы русского языка постиг прямо-таки с астрономической скоростью.

– Они сегодня сказали, что не понимают, почему их взаперти держат, – добавила старшина Огонькова. – Они царского рода, к такому обращению непривычные…

В этот момент за дверью палаты хлопнули двери лифта, затем послышался скрип колес, и в сопровождении очкастой дежурной в палате появился санитар, чем-то напоминавший паскудный шарж на Есенина. Он толкал перед собой каталку с вещами Кратаранги.

Согласно описи, тот получил:

– бельё цвета белого,

– одежду верхнюю цвета красного,

– сапоги цвета жёлтого,

– пояс светлого металла,

– перевязь кожаную с клинком зеленоватого металла.

И всё бы ничего, но под конец дело дошло до «кольца жёлтого металла», и, пока Скудин заинтересованно ожидал, каким в действительности окажется «перстень силы», хайратский царевич вдруг начал цокать языком и что-то негромко сказал, показывая на свой палец. Потом, спохватившись, перешёл на русский:

– Это не мой перстень.

Дело отчётливо запахло криминалом. Собакин рефлекторно сместился к двери, Скудин же повернулся к санитару и спросил вроде спокойно, однако его тон ничего хорошего не сулил:

– Опись вещей вами составлена?

– Было дело. – Шмыгнув носом, санитар покосился на Фросеньку, но никакого сочувствия не встретил. – Ну, приволокли «красноголовые» гайку под рыжьё, – начал он объяснять Скудину, – я и написал, «кольцо жёлтого металла», а в натуре вот оно, круглое с дыркой…

И он утёрся рукавом когда-то белого халата, не потому, что его вдруг прохватил насморк, а просто чтобы спрятать глаза.

– Ефросинья Дроновна, – неожиданно мягко проговорил полковник, – пожалуйста, спускайтесь с Кратарангой вниз и подождите в машине. Вас не затруднит их проводить? – Он ласково взглянул на дежурную и одарил всех присутствовавших широкой улыбкой. – Мы с майором сейчас вас догоним.

Фросенька взяла под руку Кратарангу и вышла оглядываясь. Она лучше других понимала, что было на уме у её командира, и не отказалась бы лично принять участие в его затее, но о том, чтобы оставить Кратарангу одного, и речи быть не могло.

Когда закрылась дверь и затихли шаги в коридоре, Скудин без какого-либо предупреждения шагнул к санитару – и с ходу осчастливил его проверенным энкавэдэшным способом: резко ударил сложенными «лодочкой» ладонями по ушам.

Кто не ощущал подобного на себе, тому не понять, и слава Аллаху. Резкий перепад давления на перепонку вызывает запредельную боль и потерю ориентировки в пространстве. Это полезно знать женщинам, озабоченным самозащитой: для сокрушительного эффекта хватит даже ваших слабых ладошек. Когда же бьёт кто-нибудь наподобие Кудеяра… Удержав падающее тело за ворот халата, полковник терпеливо дождался, пока подопечный смог понимать его, и доходчиво произнёс:

– Сейчас, падаль, ты у меня будешь печёнками блевать, а после я тебя затрюмую в воровскую хату, где тебя запарафинят в шесть секунд и сделают «универсалом-ласкуном», с клеймом пожизненным. Как тебе такая перспектива?

– А… а-а-иииииии…

Не удовлетворившись ответом, Скудин тряхнул жертву и негромко спросил:

– Куда кольцо дел, шпидогуз?

– Лильке… подарил… – Сергей Васильевич Канавкин судорожно хватал ртом воздух. – Лильке…

– Заводи, Виринея, адрес такой-то.

Скудин подхватил пленника милицейским приемом за воротник и промежность. Кратаранга, уже сидевший подле Фросеньки на заднем сиденье гринберговского джипа, с непроницаемым видом следил, как больничного санитара закидывают в необъятный багажник «Ландкрюзера». Наверно, в своём времени он видывал и не такое обращение с предателями и ворами.

Собакин устроился около арестанта, на откидном сиденье, и принялся испепелять Канавкина взглядом. Кудеяр уселся на переднее командирское кресло рядом с Виринеей, и джип покатил.

Некоторое время Кратаранга привыкал к удивительно мягкому бегу самодвижущейся повозки, потом устало расслабился и потребовал:

– Я хочу видеть свою собаку, Атахш. У неё скоро течка. Она должна стать матерью великого племени, и я не могу допустить, чтобы её испортили каким-нибудь никчёмным местным самцом.

Видно, слово «кобель» ещё не вошло в его лексикон. Царевича торжественно заверили, что Атахш он увидит сегодня же, вот только надо сделать некоторые дела.

Заснеженные улицы не преподнесли никаких особых сюрпризов. Преодолев полосу осени, на самой границе с летом машина остановилась около огромного дома-корабля.

Здесь Канавкина выволокли из недр багажника, поставили на плохо гнувшиеся ноги и скомандовали:

– Веди, Сусанин.

«Хотя какой ты Сусанин, так… говно».

Лифт в подъезде успел сдохнуть. Поднявшись в сопровождении Собакина и Скудина на шестой этаж, Сергей Васильевич остановился перед ярко-красной железной дверью, над которой висела табличка «Квартира высокой культуры».

– Вот… здесь… – доложил он почему-то шёпотом.

– Понятно. – Полковник вытянул из подвесной кобуры пистолет с гравировкой «Старшему лейтенанту Скудину за героизм и личное мужество» и плотно приставил дуло к пояснице Канавкина. – Понял? Без глупостей… – Сдвинулся так, чтобы не рассмотрели в глазок, и приказал: – Давай.

Секунду санитар стоял неподвижно, потом обречённо вздохнул и три раза подряд нажал на кнопку звонка. Им повезло. Скоро внутри шаркнул по полу утеплитель второй двери, и грубый мужской голос спросил из-за железной преграды:

– Кто?

– Кручёный, это я, Санитар.

Снова шорохи, кто-то посмотрел в глазок, потом загрохотали «сейфовые» запоры, и на пороге возник огромного роста усатый россиянин в тельняшке.

Но грозно выситься там ему довелось только мгновение – Скудин был настроен бескомпромиссно, и потому уже в следующую секунду Валечка получил весьма болезненный удар подъёмом ноги в пах. Ещё через секунду в раскрывшийся от боли рот глубоко всунулся невкусный пистолетный ствол. В итоге бандит оказался плотно прижат к двери в ванную, из-за которой раздавалось журчание воды.

– Кто?.. – Скудин повел подбородком в сторону льющихся струй и опустил пистолет к яремной впадине собеседника. Канавкин располагался у него за правым плечом, под надёжной опекой Собакина.

– Л-лилька… П-подруга…

И совершенно напрасно кое-кто говорит, будто у физически сильных людей плохо с соображением.

Кручёному, например, достаточно было только один раз взглянуть полковнику в серые немигающие глаза, чтобы сделать совершенно правильный вывод о глобальном характере грядущих неприятностей. А Кудеяр, выразительно посмотрев на татуированные руки хозяина квартиры, негромко произнёс:

– Дышать будешь, как я скажу… Давай в комнату.

Никаких угроз он присовокуплять не стал: без надобности. Он сам с головы до ног был угрозой. Усадив Кручёного с Санитаром на низкий кожаный диван, с которого сразу на ноги и не поднимешься, Скудин со стволом наготове присел на краешек стола. Собакин страховал, и Иван поймал себя на том, что полностью ему доверяет.

Комната была обставлена с претензией на постперестроечную роскошь. Её обитателям ещё бы да вкус! Загибавшаяся буквой «Г» высоченная стенка, изготовленная из массива, была траурно-чёрного цвета. Надо полагать, изначально имелась в виду благородная строгость, но в сочетании с красно-коричневым подвесным потолком и фиолетовым паласом создавалась атмосфера средненького больничного морга, его офисной части, где заказывают автобусы и выбирают гробы. Разница была только в том, что вместо обтянутых крепом деревянных крышек стену украшал огромный экран проекционного «Пионера».

Он цветисто радовал хозяйский глаз фантастическим мультфильмом, главных героинь которого звали Трахуля и Оргазма. «Тьфу», – целомудренно отвернулся Собакин. В это время дверь ванной хлопнула, послышалось шлёпанье босых ног по плиточному подогретому полу, и в комнату вошла частично задрапированная махровым полотенцем красавица Лилька.

Нервы у неё оказались завидные. А может, сказывалась привычка к разного рода неожиданностям. Ну что, спрашивается, сделают с бедной девушкой эти двое легавых? Чем запугают?..

– Да тут делегация целая. – Лилька упала в кресло и, рискованно положив ногу на ногу, игриво взглянула на Скудина: – А кроме шпалера, может, ещё что покажешь?

– Умри, дура. – Кручёный коротко показал, что он сделает с подругой жизни чуть позже, а полковник подтвердил:

– Обязательно покажу. – И продемонстрировал свой фээсбэшный документ, чтобы тут же поинтересоваться: – Где перстень, подаренный Канавкиным?

– А он мне разве дарил чего-нибудь? – Лилька профессионально изобразила удивление пополам с негодованием, пренебрежительно глянув при этом на Санитара. – Даже если он из всех мужиков единственный с яйцами останется, так и то мне его не надо будет, я Валечку своего люблю…

В доказательство она выбралась из кресла и, теряя полотенце, попыталась усесться Кручёному на колени.

– Отлезь, сука! – Рассвирепев, тот смахнул её локтем и повернулся почему-то к Собакину: – Я тогда сразу врубился, что за гайку эту Санитар её харил!

– Харил?! – От незаслуженной обиды Лилька пустила слезу и… разразилась потоком инсинуаций в адрес мужской доблести Канавкина.

Валечка Кручёный из её речи сделал тот вывод, что упомянутая доблесть была исследована ею на практике. Как ни странно, это подействовало на него эффективней любого допроса с пристрастием, который мог – и, в общем-то, собирался – учинить ему Скудин.

– Начальник, ту гайку я залысил на катране у Леньки Рябого, катали тогда без кляуз, мне не попёрло, остался я в замазке, проигрался в хлам. А перстенёк отломился Арсену, есть там исполнитель фартовый, из зверей…

– И далеко этот Рябой живёт?

Кручёный кивнул на окно:

– Да вон, отсюда дом виден…

– Одевайся, – последовал приказ.

– Ты за кого меня держишь, начальник? – Валечка начал привставать с дивана, играя желваком плохо бритой скулы. – Хавиру мне спалить западло, никогда сукадлой не был.

– А мне этот ваш катран до лампочки, пусть им участковый заморочивается. – Скудин внезапно улыбнулся, но глаза в улыбке участия не принимали, и, может, поэтому Кручёный поверил ему. – Не переживай, в стукачах ходить не будешь. Шевелись…

Валечка молча повиновался, неким уголком души радуясь, что до конца отстаивать принципы не пришлось. Он был человеком бывалым и мог определить, когда встречал хищника гораздо опаснее и страшнее себя.

Дом, где располагался катран, был действительно в пяти минутах ходьбы. Поднявшись вслед за провожатым по загаженной лестнице на четвёртый этаж, Скудин приказал:

– Давай.

Кручёный медленно подошел к обшарпанной, неприметной двери… Палец дважды нажал на кнопку, и электронный звонок отозвался заранее оговорённой мелодией – «Сулико», давая знать, что пришли свои.

– Кто там? – Голос человека, стоявшего за входной дверью, всё-таки прозвучал напряжённо.

– Талан на майдан, Лёнечка.

Ситуация почти повторилась. Щелкнули замочные ригели, и Лёнечка получил мощный спрямленный боковой в челюсть. После подобного удара, нанесённого неожиданно, потерпевший обычно не помнит случившегося. Кручёный невольно вздрогнул, утрачивая последние иллюзии по поводу того, чтобы справиться с полковником в рукопашной. А Кудеяр бережно уложил безвольное тело на пол прихожей, внимательно прислушался к голосам, раздававшимся из глубины квартиры, и легко подтолкнул Валечку к занавесям из вьетнамской соломки, закрывавшим проход в комнату:

– Арсена мне покажи.

– Вот он, козёл горный… – Кручёный осторожно заглянул в щёлку. – За столом слева катает… а гайку с пакши так и не снял, баран черножопый… – Обернувшись, он поймал взгляд Скудина и свистящим шёпотом взмолился: – Начальник, аман, отпусти меня Бога ради, и так уже вилы в бок…

– Ладно.

Вот теперь полковник улыбался по-настоящему. Джунгли есть джунгли! До какого следует дела ещё не дошло, а он ощутил себя помолодевшим лет на двадцать: всё так же мерно билось сердце, диафрагма готовилась выбросить в решающий момент нужную порцию адреналина.

– Руки на голову! – рявкнул он голосом, вызывающим немедленное желание повиноваться. И в подкрепление слов могучим маваси-гири – примитивно говоря, круговым ударом ноги в ухо – напрочь вырубил каталу, имевшего несчастье сидеть к двери спиной.

Мгновением позже за каталой последовал его сосед, познакомившийся с правым каблуком Кудеяра. Эффект был достигнут: люди за столом осознали происходящее и замерли, испуганно уставившись на незваного гостя. Делать резкие движения в его присутствии почему-то, ох, не хотелось…

– Говорю один раз, потом стреляю. – Скудин сорвал с окна занавеску и жестом профессионального грабителя расправил её на полу. – Всё рыжьё, бельё и финашки ме-е-едленно грузим вот сюда… – Он показал стволом на центр куска ткани. И, поманив к себе усатого сутулого кавказца, внимательно проследил, чтобы помимо всего прочего тот расстался с невзрачным перстеньком, украшенным двумя камнями.

Терпеливо дождавшись конца экспроприации, полковник завязал всё добро в матерчатый узел и, пообещав: «Кто высунет отсюда нос раньше, чем через полчаса, будет завален на лестнице…» – оборвал телефонный шнур и с тем удалился, не попрощавшись.

Во дворе господствовала тьма, разогнать которую тусклый свет, лившийся из окон, был не в состоянии. Скудин и Собакин добрались до джипа, отнюдь не рискуя утратить инкогнито. Собакин деликатно полез обратно в багажник, на откидное сиденье, чтобы не стеснять Фросеньку с Кратарангой, Иван же уселся на свое командирское место.

– Поехали, Виринеюшка.

Молодая ведьма посмотрела на него и хитро улыбнулась.

Миновав мост, выкатились на набережную. Здесь полковник зажёг над головой свет, развернул на коленях объёмистый сверток и довольно долго в нём рылся. Потом снова затянул узел.

– Слышь, Андрон Кузьмич? Сделай доброе дело, завтра ценности заактируй и сдай…

Задремавший было Собакин проснулся и кивнул, а Скудин повернулся в кресле и разжал перед Кратарангой кулак.

– Да. Это он. – Пришелец из далёкой эпохи бережно взял перстень. И скупо улыбнулся Ивану: – Спасибо.

Вперёд в прошлое

Всякие там буржуазные сауны господин Хомяков не жаловал. Конечно, это совсем не означало, что в воздвигнутом неподалёку от его дома банном комплексе сухая парная отсутствовала, – вот, пожалуйста, трехъярусная, обшитая, как и полагается, не дающими смоляного запаха осиновыми досками, – но предназначалась она в основном для гостей.

Сам же Семён Петрович любил, натянув по самые брови шерстяную шапку, плеснуть кваску на каменку и во всю длину раскинуться в клубах ароматного пара на высоком липовом полке. Тут его тело сперва нежно румянилось, потом багровело, принимая удары упругих берёзовых веток, заготовленных для него аж под Новгородом.

Выдержать такое под силу не каждому. Вон чекистский гость давно уже из «русской» выскочил и в окружении красавиц отмокал на левой половине бассейна, где голубовато-прозрачную воду пузырила и превращала в шампанское специальная гидромассажная установка наподобие джакузи.

Наконец и Семён Петрович, цветом кожи напоминавший долго варившегося рака, поднимая тучу брызг, с головой сиганул в бодрящую прохладу. Вынырнул на поверхность и с уханьем направился к плавучему столу, вокруг которого купальщики и располагались. После парной Папа предпочитал умеренно-холодное пиво «Фалкон» трёхлетней выдержки. Наполнив расплавленным золотом высокий бокал, депутат равнодушно окинул взглядом доступные прелести красавиц и, повернувшись к гостю-федералу, произнёс:

– На берег пойдём?

Тот вместо ответа осушил свой стакан до дна, поплыл к широкой мраморной лестнице, поднимавшейся из недр бассейна на сушу, и, ощущая под босыми ногами пушистый ворс ковролина, не спеша двинулся к шезлонгу.

С завистью проводив взглядом его поджарую фигуру («Надо же, сколько жрёт, а ни грамма лишнего…»), Хомяков кивнул прелестницам:

– Девочки, наверх, отдыхаем.

Выбрался по мраморным ступеням следом за гостем и расположился во втором шезлонге.

– Хорошо здесь у вас. – У федерала перед мысленным взором явно вращались рыбные деликатесы намечавшегося обеда, но пока он смешивал в пивной кружке грейпфрутовый сок с малиновым. Вот он отхлебнул результат и придвинул к себе вазочку с солёными фисташками.

Семён Петрович с гостем сидели в бане уже давно, пора было подкрепить силы.

– Надеюсь, вы патриот? – Хомяков надел шикарный махровый халат с надписью, вышитой по-английски поперёк всей спины: «Сёма – чемпион», и улыбнулся. – Сегодня у нас день национальной кухни.

– Ну и замечательно. – «Да мне лишь бы хлебушек беленький был, а икорка пускай будет и чёрная…» Федерал двинулся вслед за Семёном Петровичем в отделанную морёным дубом комнату отдыха, где завершали последние приготовления два одетых в белое халдея.

Действительно, обед был выдержан в национальном колорите, а именно: для начала – закуски: балык, осетрина свежепросоленная, белорыбица провесная, палтус, деликатесные, далеко не магазинные шпроты, сёмга, икра зернистая и паюсная, масло сливочное, редька, сыр…

Ну и так далее, разная там уха стерляжья с налимьими печёнками, разварные окуни по-астрахански с кореньями и ещё многое, многое варёное, жареное и копчёное, от чего не только гастрономически озабоченный гость мог захлебнуться слюной.

Пили прозрачную как слеза «Смирновскую» и выдержанный коньячок «Наполеон», однако по чуть-чуть, потому как сам Хомяков в вопросах алкоголя был умерен – берёг здоровье, а Чекист не желал портить спиртным рыбную благодать.

Наконец, когда «гонорар» был освоен и халдеи приволокли исходивший жаром огромный двухведёрный самовар, Хомяков выжидательно посмотрел на гостя и коротко поинтересовался:

– Так сколько же денег?

Взгляд Чекиста сразу сделался жёстким, а начал он издалека:

– Вот я, Семён Петрович, без пяти минут генерал, а как живу? Машина – «Жигули», квартира – двухкомнатная типовая «гованна»,[46] куда ни кинь – всюду клин, денег вечно не хватает. Нет ничего унизительнее бедности.

Он сделал паузу. Хомяков слегка нахмурился, не понимая, куда клонит друг-федерал. А монолог продолжался:

– Вот вы, Семен Петрович, прошлый раз заказали мне индикатор временных ям, а они каждый на особом счету, дело нешуточное, тайна государственная… – Чекист скорбно и сурово сдвинул брови. – С американцами вот поделились, а чтобы своим… В общем, поскольку голову я подставляю постоянно, об одном прошу: в дело возьмите, чтобы было за что рисковать, а карту я отдам просто так, в счёт своей доли.

«Каков нахал! – Папа ощутил нешуточное желание шваркнуть гостя лобастой башкой о самовар. Не шваркнул – в основном из соображений завидной физической формы, в которой пребывал гость, даром что из парной выкатился раньше хозяина. Зато вспомнились слова зэковской песни: „Я всю долю свою засылаю в общак, мне не надо ни много, ни мало…“

– Между людьми умными консенсус всегда найдётся, – негромко произнёс Хомяков.

Без пяти минут генерал посмотрел ему пристально в лицо, но, так и не поймав взгляда, кинул в рот горсть изюма, запил чайком и, как бы продолжая прерванную беседу, сказал:

– Чёртова дымка ведёт себя совершенно непонятно, создаётся впечатление, будто она выжидает, к чему-то готовится. На всей территории страны отдельно располагавшиеся временные ямы плотно сконцентрировались на небольших территориях и пришли в равновесное состояние, образовав своеобразные аномальные зоны. У нас в Питере это практически весь район от Московского до Кубинской. Население оттуда эвакуировано, а снаружи периметр заблокирован шатровым ограждением из колючей проволоки, к которому подключена импульсная система «Кактус»… Ну да вы её хорошо знаете… в общем, чтобы всё лезущее из временных туннелей оставалось внутри. Однако самое интересное, Семён Петрович, другое… – Чекист поперхнулся миндалём и потянулся к самоварному кранику. – Ходит у нас в начальниках отдела полковник один, борзой, из бывших спецназовцев. Так вот, он откопал где-то бабу-экстрасенса, которая не просто видит хрональные туннели, но и как-то различает, откуда они простираются, то есть в какой эпохе берут начало. На моей карте это всё отражено в лучшем виде. Масштабно и в цвете.

«А древний Рим есть?» – чуть не спросил Хомяков, но в последний миг некоторым чудом сдержался. В самом-то деле: может, и есть, но что толку, если туда, к цезарям, всё равно не пролезешь?.. Тем не менее без пяти минут генерал заметил, как блеснули у него глаза. Федерал налил себе чаю, закусил мятной пастилкой и молвил загадочно:

– Но даже и это не самое важное, главное впереди.

– Прямо анекдот про сравнение космоса с женскими ножками, – улыбнулся Хомяков. – Чем выше, тем интереснее. Хватит цену набивать, мы ведь уже запрессовали обо всём.

И, надкусив пряник, он принялся дуть на блюдечко.

А федерал вдруг прищурился и сообщил ему таинственным шёпотом:

– Знаете, почему у людей во временном туннеле крыша съезжает? Потому что там возникают полевые структуры, называемые «пожирателями разума».

«Так на хрена же мне брать тебя в долю и карту твою изучать, если ты не…»

– Ну и каково же против них средство? – Семён Петрович сделал совершенно правильный вывод, что средство существовало, и вот тут-то у него завибрировало всё нутро, он даже чуть привстал с лиловой бархатной подушечки, что помещалась на резной дубовой скамье. Услышав про перстень с двумя камнями, который приволок какой-то волосатый амбал с Арктиды, Семён Петрович сделался страшно серьёзен.

– И как насчёт прибрать его в надёжные руки?

– Не подступиться. – Федерал безнадёжно замотал лобастой башкой. – Его сфотографировать-то удалось еле-еле. Сейчас покажу… И карту тоже.

Сходив в предбанник, он вернулся с большим коричневым конвертом и продемонстрировал Хомякову несколько снимков. Тот аж засопел, его щёки надулись, отражая сосредоточенную работу ума. Впрочем, больше ничем он своего крайнего возбуждения не показал.

– Ладно, делу время, а потехе – сам знаешь… – проговорил он достаточно равнодушно. И, поднявшись, отправился надевать исподнее.

Федерал намёк понял с полуслова и тоже принялся собираться.

Едва Чекист отбыл, Хомякова точно подбросила могучая пружина. Рискуя простыть, он как был, распаренный и в одном банном халате, бегом пробежал двадцать метров, отделявшие банный комплекс от дома, и с ходу, изумляя охрану, ринулся в подвальное помещение. Там размещались гараж и котельная с дизельной электростанцией на случай локальной аварии. Набрав электронный код, Семён Петрович отворил массивную стальную дверь, быстро миновал холодильную камеру с припасами и очутился в огромном тёмном чулане, вдоль стен которого тянулись стеллажи с полками, прямо-таки ломившимися от съестного.

Привёл его сюда, однако, вовсе не голод.

Щёлкнув неприметным выключателем, Хомяков прошёл в самый дальний угол и, кряхтя, принялся сдвигать с места столитровую дубовую бочку, в которой лежала заквашенная по-псковски (с клюковкой, с брусникой, с морковью…) хрустящая на зубах белокочанная. Под круглым дном ёмкости обнаружился закрытый стальной крышкой лаз. Крышку фиксировал замок, изготовленный по спецзаказу. Отперев его двумя ключами, Семён Петрович спустился по лесенке вниз… и наконец-то оказался в своём особом хранилище.

Чего здесь только не было. В скупом свете лоснились воронёные двери чудовищных сейфов, вмонтированных в толщу бетона, надёжная броня укрывала от любых посягательств несчётные центнеры драгметаллов в изделиях и в виде лома. Контейнеры с радиоактивными элементами покоились в отдельной камере, надёжно экранированной свинцом, а хрупкие предметы искусства сохранялись в автоматическом боксе с постоянной температурой и влажностью.

Какие золотые кладовые Эрмитажа, какой алмазно-бриллиантовый государственный фонд?.. Какой, если уж на то пошло, пресловутый дедов чемодан, замурованный под подоконником во время ленинградской блокады?.. Эх, дед, видел бы ты достижения внука, со стыда бы сгорел вместе со своим жалким сокровищем. Здесь оно просто затерялось бы, как библиотека Вольтера – в необъятной Публичке!

Правду сказать, дедов чемодан всплывал в памяти Семёна Петровича всякий раз, когда он спускался сюда. Глупость, конечно. «В нём, сам увидишь, одно тяжёлое, другое лёгкое. Как тяжёлым распорядиться, думаю, сообразишь. Если не полный дурак, сразу всё не толкай, сбагривай по частям. А что касаемо лёгкого – не пори горячку, раскинь мозгами. Тяжёлое – тьфу, вся ценность в лёгком, надо только суметь взять его с умом …»[47]

Что касается «тяжёлого», тут дело было, можно сказать, ясное. Наверняка золотые коронки пополам с царскими червонцами, добытые либо при обысках, либо непосредственно во время блокады. Что представляла собой «лёгкая» и якобы более ценная часть, Семёну Петровичу узнать так и не довелось. Уплыл чемоданчик-то, уплыл прямо из-под носа. Произведя по этому самому носу весьма обидный щелчок.

Оттого, наверное, без конца и лез в голову и временами как бы даже заслонял содержимое чудовищных сейфов… Ну прямо как «заветный» десятицентовик диснеевского дядюшки Скруджа: тот, купавшийся в золоте, тем не менее бережно хранил под стеклянным колпаком самую первую заработанную когда-то монетку, ибо без неё у него сразу всё начинало идти прахом. Семён Петрович посмеивался над собой, но с идеей фикс ничего поделать не мог.

Она с ним, впрочем, тоже.

Он был человеком здравым и понимал: накопив такое богатство, давно можно было валить в любую точку планеты. И безбедно жить там до Мафусаиловых лет. Беда была в том, что требовалось свинтить не просто из этой страны, которой всё равно скоро не будет на картах. Нужно было уходить ИЗ ЭТОГО ВРЕМЕНИ.

Семён Петрович быстро включил стоявший здесь же компьютер и, сделав несколько движений мышью, убедился, что вождь пролетариата был прав: главное – это, без сомнения, учёт и контроль…

Отперев указанный компьютером сейф, он с минуту копался в огромной куче переливавшихся всеми цветами радуги украшений. Руки почему-то дрожали. Отыскав наконец нужное, Семён Петрович сравнил свою находку с перстнем на фотографии… и едва в голос не заорал от восторга, поняв, что попал точно «в цвет».

…В великом потоке жизни, который течёт из её источника, неизбежно должны существовать струи, движущиеся вспять или поперёк основного потока, то есть эволюционное течение направлено против общего роста, это движение вспять, к началу времени, которое есть начало всего.

Эволюция, означающая улучшение, должна происходить из прошлого. Недостаточно эволюционировать в будущее, даже если это возможно. Мы не вправе оставлять за собой грехи своего прошлого. Нельзя забывать: ничто не исчезает. Мы не сможем уйти далеко вперед с таким прошлым, как наше. Оно продолжает существовать и порождает всё новые и новые преступления, потому что зло плодит зло. Чтобы преодолеть последствия, необходимо уничтожить причину. Если причина зла находится в прошлом, бесполезно искать её в настоящем. Человек должен идти назад, отыскивать причины зла и уничтожать их, как бы далеко они ни отстояли, только в этой идее есть намек на допустимость общей эволюции. Ведь говорит царь Давид, умирая: «Я отхожу в путь всей земли» (III Цар. II, 2), и Иисус Навин вторит ему: «Вот я ныне отхожу в путь всей земли» (Иис. Нав. 23, 14). Путь земли – это её прошлое, и выражение «я отхожу в путь всей земли» может означать только одно: «я вступаю во время, я иду в прошлое», тем более что хорошо известно – иудаизм не знал идеи посмертного существования.

Из дневника Поликарпа Звягинцева.

Братство Кольца (продолжение)

…Без сомнения, это была любовь. Пылкая и, вероятно, взаимная. Чейз категорически водворил Атахш на свой тюфячок и переместился на голый линолеум, чтобы охранять подругу даже во сне. Тюфячок был сделан из обычного мягкого матраса, сложенного пополам и прошитого. Не выдержав, Рита взялась за ножницы, распорола капроновые нитки и развернула матрасик. Теперь собаки помещались на него вдвоём.

Для Атахш была сразу куплена персональная миска, но Чейз всё равно каждый раз дожидался, пока она не просто поест, но и обнюхает его плошку на предмет особо лакомого кусочка.

«Людям бы так…» – глядя на них, думала Рита.

Чтобы сразу расставить все точки над «ё», она сообщила Джозефу, что, по мнению медицины, у неё никогда не будет детей.

– Ерунда, – отмахнулся негр. – Бесплодных женщин не бывает. Есть ленивые мужья и идиоты-врачи. Не бери в голову.

Страницы: «« ... 678910111213 »»

Читать бесплатно другие книги:

«Окно светилось золотисто-оранжевым светом, и в этом рассеянном золоте была видна девушка. Она сидел...
«Нам задали классное сочинение на тему «Самый счастливый день в моей жизни»....
«Когда Прокушев появился утром в таксомоторном парке, к нему подошел председатель месткома Проценко ...
«На завтрак давали: сосиски с тушеной капустой, пшенную кашу, пончики с повидлом, кофе с молоком и к...
«…Ни катушка, ни кусок железа меня не интересуют совершенно. Я изучаю физику для двух людей: для мам...