Вавилонская башня Семенова Мария
По его глубокому убеждению, человек обязан был принципиально идти в лобовую атаку на свои страхи. И откровенно смотреть им в лицо. Потому что иного способа избавиться от них просто не существует…
Знать бы ему, как обрадовало бы Скудина подобное предложение. Скажем даже более. Вместо того чтобы тащиться позади тихоходного спутника, мёрзнуть и ругаться про себя, изображая вежливое терпение, суровый полковник ломился бы по целине рядом с лыжнёй. И на то у него была очень веская причина.
«Лев Поликарпович, мне бы посоветоваться с вами… Разрешите?»
Аккурат в это утро, перед рассветом, Ивану опять приснился сон про Марину. Как всегда, Кудеяр одолевал гулкие институтские коридоры и мчался лестницами вверх, вверх, прыгая через ступеньки, – туда, на седьмой этаж, где в лабораторном зале ревело и ворочалось пламя… Как обычно в таких снах, коридоры и лестницы были вполне теперешними, какими он видел их в памятном походе за видеокассетой, – облезлыми, в натуральной мерзости запустения, в потёках сырости и сажи с плесенью пополам. Времени не поддавался только пожар, бушевавший вверху. И вот этаже где-то на пятом Иван со всего разгона вылетел в царство неповреждённого линолеума, чистых стен и цветов в горшочках на окнах. Прямым ходом в тот «Гипертех» невозвратимых дней счастья, солнца и любви… Шок оказался не меньшим, чем на Варшавской, когда они с ребятами лихо путешествовали сквозь времена года и суток. Иван даже остановился от неожиданности…
…И увидел Марину, шедшую ему навстречу из пустой глубины коридора. Плывшую из одного солнечного пятна в другое…
«Ваня? – удивилась она. – Зачем ты здесь, Ваня?»
Ему всё не удавалось привести в норму дыхание.
«Маша, – кое-как выдавил он. – Марьяна…»
Она покачала головой. С осуждением. Солнце лилось на неё и сквозь неё, причём с направления, с которого в данном конкретном коридоре ему не полагалось светить.
«Ванечка, ну почему ты меня никак не отпустишь? – жалобно проговорила она. – Держишь меня и держишь, не даёшь на небо взлететь…»
Вот когда явственная неправильность происходившего перешла из области смутных подозрений в разряд доказанных фактов. На своё счастье, даже во сне Кудеяр – то ли по свойству характера, то ли благодаря тренированной психике, – какая бы чертовщина ему ни снилась, неизменно рассуждал и действовал здраво.
И он отнюдь не забыл, каким образом накануне злосчастного эксперимента Маша дала ему понять о своей беременности. Никаких предисловий типа «сядь и держись, я тебе что-то скажу» или кавалерийских атак под девизом «у нас будет малыш!». Она просто повадилась говорить о себе «мы». «Хватит НАС щекотать», «налей НАМ чайку»… Помнится, раза примерно со второго до Ивана дошло…
Так вот – это видение-привидение, эта тварь, «косившая» под Марину, о самом главном даже не подозревала. То есть не она, те, кто её создал.
«Сгинь!!! – взревел Иван, и правая рука вычертила в воздухе знак, которому его совершенно точно никто не учил. – Убирайся!..»
Висевший перед ним образ утратил сходство с Мариной, моргнул вертикальными зрачками и исчез, рассыпавшись, точно картинка с неисправного видеомагнитофона, цветными квадратиками, а Скудин проснулся. Но за секунду до пробуждения успел всё же заметить, что коридор перед ним снова сделался таким, каким ему и полагалось быть, – выгоревшим, в покорёженной арматуре, выпирающей из простенков. По этому коридору вполне можно было двигаться дальше.
– Надо с профессором посоветоваться, – вслух сказал Кудеяр, открывая в душевой кабинке воду похолоднее. Ноги слушались не вполне. – А может, с Виринеей? С Глебом?..
Он твёрдо знал только одно. Если тебя так упорно не пускают куда-то, значит, на то есть основательная причина. И, стало быть, у него имелась ещё более основательная причина проломить этот запрет.
Чего бы это ни стоило…
Арахисовый «Москвич» завёлся не сразу. Лев Поликарпович успел впасть в лёгкий траур, вообразив себе начисто севший аккумулятор, но тут двигатель наконец дёрнулся, выдохнул ядовитую сизую тучу и деловито затрясся. Лев Поликарпович принайтовил к верхнему багажнику лыжи, устроил на заднем сиденье Кнопика и порулил на Пулковское шоссе соблюдать традицию. Вполне возможно – дурацкую.
Он, правда, слышал серьёзное мнение, будто евреи («Не забыть следующий раз Иську спросить…») сохранились и выжили как народ не в последнюю очередь благодаря яростному сохранению традиций – тоже на посторонний взгляд достаточно странных, вроде непреложного соблюдения субботы… Вопрос состоял в том, было ли ему, Звягинцеву, по большому счёту что соблюдать? И зачем, ради кого?..
Однако этот философский вопрос определённо был не из тех, которые стоит обдумывать за рулём, и Лев Поликарпович решительно отставил его.
Движения транспорта по Московскому проспекту теперь не наблюдалось почти никакого, но чётная сторона оставалась незатронута, как будто здесь проходила незримая граница влияния. Вот и в доме Льва Поликарповича, что стоял на улице Победы, на углу возле одноимённого парка, жизнь продолжалась почти как прежде. По крайней мере, жильцы никуда отсюда не разбегались. В квартирах исправно работали компьютеры и телевизоры, текла из кранов горячая и холодная вода, ярко светили лампочки… Как-то профессор вслух задался этим вопросом в присутствии Виринеи.
«А ничего удивительного. – Девушка пожала плечами и посмотрела в окно, на ощетинившийся голыми ветками парк. – Кто же ЕГО сюда пустит?»
Звягинцев не зря был обременён научными – хоть и не в оккультной области – регалиями. Он немного поразмыслил и понял. Действительно, парк Победы, по сути, являл собой вторую Пискарёвку.[25] Только не оформленную как мемориальное кладбище. Благородный прах мучеников блокады здесь был просто перемешан с водой старых глиняных карьеров, навеки с тех пор утратившей прозрачность, с землёй, давшей жизнь зелёным деревьям… Вот, значит, отчего так славно гулялось под теми деревьями молодым мамам с колясками. Было кому благословить их из тонких миров. Было кому встать необоримым заслоном на пути отравленной реальности, расползавшейся от башни сожжённого «Гипертеха»… Лев Поликарпович застыл в глубокой задумчивости. Уравнения, и так громоздившиеся неприступным хребтом, на глазах обрастали всё новыми неизвестными.
Ну а Виринея, даже не бросив на профессора многозначительного взгляда, вновь уселась на ковёр – играть с Кнопиком.
Её участие в научных бдениях «катакомбной академии» нынче стало, мягко говоря, очень своеобразным. Лев Поликарпович едва узнавал Виринею, своего самого свирепого технаря. После возвращения из экспедиции она стала вести себя так, будто вычислительные эксперименты и яростные теоретические споры были детсадовскими затеями. На которые человеку взрослому и серьёзному просто грешно тратить отпущенное свыше, далеко не беспредельное время. Являясь к профессору, она варила на всех кофе, бегала в торговый подвальчик за снедью и мыла посуду, а в перерывах между этими жизненно важными мероприятиями либо возилась с Кнопиком, с лёгкостью обучая его немыслимым фокусам, либо уютно устраивалась в кресле и принималась что-то вязать…
Но.
Почему-то Вене Крайчику прямо в руки падал со шкафа математический справочник. И при этом раскрывался на строго определённой странице. Отчего Веню неожиданно посещали безумные, на грани гениальности, идеи.
Альберт же, составляя очередную программу, делал непростительные для его уровня опечатки. Исполненные, как очень скоро оказывалось, на самом деле глубокого смысла. Не иначе, это срабатывало подсознание. А в итоге эксперимент иной раз принимал совершенно неожиданный оборот…
Наконец профессор собрался с духом и прямо спросил об этом Виринею.
«Ты, наверное, в два счёта могла бы… То, что мы здесь сейчас?..»
Виринея, явно страдая, отвела глаза. Но душой не покривила – кивнула.
«Да, Лев Поликарпович. Не совсем в два счёта, но… Могла бы».
Ему жгуче захотелось расспросить её сразу обо всём, он открыл рот… и молча закрыл. Потому что успел мысленно поставить себя на её место – и ужаснуться. Такие, как Тамара Григорьевна и Виринея, по отношению к прочему человечеству были на положении родителей, чьи дети только-только отправились в первый класс и бьются над первой в жизни задачкой. И так хочется, чтобы ребёнок не морщил чистый лобик, не плакал от неудачи, не пачкался чернилами, так тянет сделать за него это задание, подсказать готовый ответ… Но – нельзя. Если в самом деле хочешь добра.
И ребёнку, если это нормальный ребёнок, совсем не интересна подобная «помощь». Он не хочет, чтобы его постоянно водили за ручку и кормили разжёванным, он хочет постигать мир САМ. Хочет сам побеждать, хочет набивать свои собственные синяки…
Вот только у ребёнка для этого вся жизнь впереди. А было ли время у Звягинцева и его учеников?
Небольшие передышки в напряжённом творческом процессе не только не снижают производительность труда, но, наоборот, очень даже ей способствуют. Поэтому, когда профессор остановил в привычном месте «Москвич» и стал пристёгивать антикварные крепления лыж, его совесть была кристально чиста. Более того. Вместо тягостных воспоминаний о том, как он когда-то ходил здесь сначала с женой, а потом с дочерью (правду молвить, Лев Поликарпович очень боялся этих воспоминаний…), у него необъяснимо повысилось настроение. Возможно, ещё и оттого, что на лыжах, как выяснилось, больная нога мешала ему гораздо меньше обычного. До такой степени, что он даже выбрал гладкое место и попробовал пройтись «коньковым ходом», и – надо же! – у него получилось. Кнопик едва за ним поспевал. Профессор с силой отталкивался палками, втягивал вкусный морозный воздух и думать не думал про «Изокет»,[26] в общем-то давно уже неотлучно поселившийся в кармане. Лев Поликарпович чувствовал себя молодым, а к концу первого километра даже накатила этакая весёлая и злая уверенность: всё у нас получится, всех мы победим, всё будет хорошо…
Очень скоро он едва не оказался за это наказан.
Наметив себе напоследок спуститься во-о-он по тому отлогому склону, Звягинцев всё-таки остановился передохнуть возле кудрявых и совершенно новогодних от мороза кустов. В пышном инее краснели продолговатые ягоды. Лев Поликарпович присмотрелся к ним, и ему стало совестно и смешно. Ну в самом деле. Он тянулся к четвёртому измерению, собирался содеять в науке фундаментальный прорыв… а сам понятия не имел, как назывались элементарные травки и кустики. Вот, спрашивается, что это такое: боярышник, барбарис или вовсе волчья ягода какая-нибудь? И серо-зеленоватую птичку, очень по-деловому клевавшую эти ягоды, Лев Поликарпович по имени не готов был назвать…
Стыдобища, да и только. Непростительный отрыв от корней.
Кнопик, заиндевевший не меньше кустов, уселся на лыжню передохнуть. Глаза пёсика смешливо поблёскивали из-под кустистых бровей.
«Нет, – постановил себе Лев Поликарпович, – вот как только всё отгремит, тут я сразу…»
Додумать мысль о пристальном изучении ботанических и орнитологических определителей он не успел.
– Вперёд, вперёд! – долетело издалека.
Звягинцев вскинул глаза. На склоне, по которому он как раз собирался неторопливо спуститься, появилась лыжница. Молодая, хрупкого сложения женщина, низко пригнувшись, стремительно мчалась на широко расставленных лыжах. И ещё бы ей было не мчаться! Лев Поликарпович, смотревший против яркого солнца, решил было поначалу, что лыжницу буксировал снегоход. Потом он понял свою ошибку. Женщину увлекал вперёд громадный ротвейлер в нарядной ездовой шлейке из голубой синтетической стропы. Могучий пёс вспахивал снежную целину, точно разогнавшийся танк, и явно получал удовольствие от процесса. Лев Поликарпович немедленно вспомнил толстого и невоспитанного ротвейлера Боню, державшего в страхе собачью мелкоту с его улицы. Да. Вздумай хозяин вот так запрячь Боню, тот бы для начала как пить дать его укусил. После чего, всё-таки вынужденный буксировать, неминуемо помер бы от непосильной нагрузки…
Между тем кобель заметил впереди ямку и, придержав темп, стал огибать её по плавной дуге. Будь лыжница поопытней, она заложила бы красивый вираж… Увы! Рефлексы у неё явно были наработаны куда хуже, чем у питомца. Она беспомощно взмахнула руками – и полетела кувырком. Взвилась снежная туча. Пёс немедленно развернулся и отправился проверять, всё ли благополучно.
Женщина, смеясь, вынырнула из сугроба и обняла лизавшего её кобеля.
Глядя на неё, Лев Поликарпович невольно припомнил старую карикатуру. Два пожилых джентльмена сквозь садовую решётку наблюдают за игрой юных волейболисток. «Пойдёмте, коллега, – в конце концов говорит один мужчина другому. – Всё равно никто не поверит, что мы ждём результата!»
А кроме того, оставалось совершенно неясным, как отреагировал бы «ездовой танк», если бы заметил поблизости маленького Кнопика. Если руководствоваться привычками всё того же Бони и – что немаловажно – сравнительными габаритами хозяйки и пса, прогноз напрашивался неутешительный.
– Пошли, дворянин, – сказал профессор вполголоса и начал переставлять лыжи шиворот-навыворот. – Сам подумай, а если бы мы туда вышли? Прямо под них? Нет уж, неприятностей мы с тобой искать не будем…
Мог ли он знать, что неприятности очень скоро сами отыщут его.
Лев Поликарпович уже взял курс назад к «Москвичу» и пересекал широкое поле, где из-под снега там и сям островками торчали густые высокие камыши. Летом здесь было очень сыро, вплоть до участков открытой воды. Крепкий морозец, однако, успел достаточно надёжно прихватить болотце, так что профессор, человек вообще-то весьма осторожный в быту, ни за себя, ни за Кнопика не боялся.
Ну и зря…
Впереди уже виден был арахисовый борт «Москвича», когда из-за камышей появилась собака. Потом вторая, третья… На них стоило бы взглянуть авторам некоторых статей, у которых все бродячие псы – поголовно Белые Бимы Чёрные Уши, голодные, злополучные и жаждущие человеческой ласки. Отнюдь, отнюдь… Бродяги выглядели весьма упитанными и гладкими, а их зимним шубам позавидовали бы иные выставочные чемпионы. И, что важнее, в собачьих глазах не было и намёка ни на пресловутую мировую скорбь, ни на столь же пресловутую страдальческую укоризну.
Зато наглости – хоть отбавляй.
Звягинцев, остановившийся, чтобы их пропустить, не сразу понял, что происходило, а когда понял – было уже поздно. Полная дюжина разнокалиберных (впрочем, самый мелкий всё же был раза в два крупней его кобелька) четвероногих уголовников неторопливо обкладывала их с Кнопиком, причём явно не затем, чтобы взывать к человеческому участию и доброте. Какие там Белые Бимы!.. Во рту у профессора стремительно пересохло, а память услужливо прокрутила слышанные и читанные когда-то истории о сердобольных пенсионерках, которые подкармливали такие вот стаи, после чего бывали ими же разорваны. Правда, говорилось, будто несчастные тётки, скорее всего, сами спровоцировали собак…
– Так! – сказал Звягинцев твёрдо и строго, словно обращаясь к нерадивым студентам. – А ну-ка, пошли вон!
«Ага, щас». Мохнатые бандиты продолжали надвигаться, без большой спешки, но с молчаливой неотвратимостью. Кто был их мишенью – незадачливый лыжник или маленький пёсик у него под ногами? Кнопик, надо отдать ему должное, не бросился наутёк, не покинул хозяина. Зря ли его предками были никого и ничего не боявшиеся терьеры! Он как мог ощетинился и зарычал. Подобных боевых песен в его исполнении профессор ещё не слыхал. Дескать, погибаю, но не сдаюсь!
Запоздало сообразив, что вот-вот придётся переходить к самым настоящим боевым действиям, Лев Поликарпович начал поднимать перед собой лыжную палку. Палка у него была бамбуковая, такая же древняя, как и лыжи. Оружие рейха, прости Господи. Интересно, надолго ли его хватит? На один удар? Или на два? И удастся ли вообще этот удар нанести?
«А вот прямо сейчас мы это и выясним…»
К полному и окончательному изумлению Звягинцева, одновременно с его движением стая заметно поскучнела, нахальное и вызывающее выражение морд прямо на глазах сменилось этаким «а мы что, а мы ничего, мы просто мимо бежали…». Поступательное движение резко замедлилось, носы опустились к земле, где явно обнаружилась масса очень привлекательных запахов. Не подлежало никакому сомнению, что ещё через минуту у собак появятся безотлагательные дела, причём подальше отсюда.
Сперва Лев Поликарпович готов был самонадеянно приписать неожиданную перемену в их настроении своему грозному «так!». Потом всё же заметил, что взгляды, изредка бросаемые собаками в его сторону, были направлены не на него. Стая косилась и робела при виде чего-то, находившегося у него за спиной.
Кнопик и Лев Поликарпович обернулись, кажется, разом… Зрелище, представшее их глазам, было весьма далеко от обыденности. На засыпанной снегом болотной кочке неподвижно стоял пёс, по сравнению с которым бродяжки вмиг стали именно тем, чем и являлись в действительности, – подзаборными шавками. Громадный кобель даже не потрудился приподнять шерсть на загривке, чтобы выглядеть ещё страшнее и больше, он в этом не нуждался. Он и так кому угодно мог устроить временный паралич, именуемый в народе кондратием. Пожалуй, Лев Поликарпович видывал и более рослых собак, например догов, но широченная грудь, перехваченная голубой шлейкой, делала кобеля чуть ли не квадратным, а челюстям позавидовал бы иной крокодил. В настоящий момент эти челюсти оставались сомкнуты, но взгляд был очень пристальный, висячие уши – насторожённо приподняты, а косой солнечный свет вырисовывал под короткой гладкой шёрсткой напряжённые бугры мышц.
Его можно было ваять в граните и бронзе и устанавливать в парке на постамент. С надписью «Благородный заступник»…
Ротвейлер был явно нечистопородный, но – из тех метисов, имея которых не надо и породистых. Не подлежало сомнению, что стая, с которой собирались насмерть сражаться Лев Поликарпович и Кнопик, этому бойцу была бы, что называется, на один левый клык. Примерно как Ивану Скудину – какая-нибудь уличная шпана.
Вспомнив о супостатах, профессор торопливо повернулся обратно… Возле камышей было пусто. Четвероногие гопники слиняли, смылись, свинтили, некультурно выражаясь – сдристнули! «Счастливый путь…» Звягинцев снова посмотрел на неожиданного спасителя и только теперь заметил у него за спиной – вот уж воистину за спиной! – стоявшую на лыжах хозяйку.
Начиная приходить в себя, Лев Поликарпович опустил палку и открыл рот для прочувствованной благодарности, но девушка опередила его.
– Не бойтесь, вам ничто не грозит, мы очень культурные…
И профессор увидел, что неустрашимый Кнопик, виляя хвостом, уже направлялся знакомиться с великаном. Чем могло кончиться знакомство маленького «двор-терьера» с кобелём подобных размеров, Звягинцев слишком хорошо знал, но перехватывать или отзывать Кнопика было поздно. Собака Баскервилей величественно шагнула навстречу.
Задира Кнопик, неоднократно и с немалым для себя риском дерзивший всё тому же пресловутому Боне, радостно и охотно позволил могучему спасителю нависнуть над своей холкой («Да, да, ты главный, базара нет…») и был милостиво обнюхан. Подошедший Звягинцев стащил с руки варежку, чтобы предъявить кобелю развёрнутую ладонь. Влажное прикосновение вовсе не показалось ему неприятным.
– Мы воспитанные, мы мирных граждан не трогаем, – запоздало уведомила хозяйка.
Кнопик всё это время крутился позади нового друга, желая, как положено по ритуалу, внимательно изучить его охвостье, но для этого ему потребовалось бы подставлять стремянку. Дождавшись, чтобы кобелище отвернулся к хозяйке, Лев Поликарпович подхватил маленького питомца – и сунул его носом поближе к области повышенного интереса. Чейз (вы ведь наверняка догадались, читатель, что это был именно он!) едва покосился, вильнув обрубком хвоста, а Рита расхохоталась.
– Девушка, как вас благодарить? – сказал Звягинцев. – Вы сами не на машине? А то вон моя стоит, давайте в город подброшу…
Караул, куда меня занесло?
Наконец бешеное движение замедлилось. Женя Корнецкая отважилась слегка приоткрыть глаза (до той минуты плотно зажмуренные от ужаса) и увидела свет в конце туннеля. Правду сказать, темно в туннеле и так не было. Он тёк, мерцал и переливался всеми цветами радуги, но этот свет – мягкий, зеленоватый – явно означал нечто иное. И действительно, тошнотворное ощущение полёта в недрах мчащегося смерча начало сменяться плавным парением. Её как будто выталкивало на периферию воронки; кажется, вихрь намеревался «обронить» живую игрушку… Вот тут Жене испугаться бы заново, да как следует, но, видно, есть предел ощущению ужаса, который может испытывать человек. В какой-то момент бояться попросту устаёшь, всё сменяется равнодушием. Так что Женя просто зажмурилась, крепко стиснула зубы, «сгруппировалась», как когда-то учили на физкультуре, и…
…И в итоге не уловила момента расставания с радужной воронкой. Лица коснулось дуновение лёгкого ветерка – весьма мало общего с предзимней ленинградской, то бишь петербургской, погодкой, – и почти сразу Женя бултыхнулась в воду. Тоже имевшую весьма мало общего с лужами и болотцами, имеющими место в окрестностях аэропорта «Пулково», где неведомая напасть накрыла снижавшийся самолёт. Женя свалилась в тёплую, крепко солёную, абсолютно курортную морскую воду. Глаза немедленно раскрылись, она тотчас вынырнула и принялась отплёвываться, глотая йодистый воздух с такой жадностью, словно выскочила Бог знает с какой глубины. Кое-как отдышавшись, она стала оглядываться.
Ярко светило ласковое южное солнышко, стоявшее, как ей показалось, точно в зените. «Вот это да… нас что, террористы в Турцию завернули? И когда только успели?..» Всё действительно произошло в считаные секунды. Радужная вспышка за иллюминатором… ощущение бездумной в своей мощи океанской волны, подхватившей, чтобы сокрушить… разлетающиеся обломки… сумасшедшие, полные ужаса глаза стюардессы… и потом почти сразу вот это. Какие, к бесу, террористы?.. Тем не менее сколько-нибудь приличные объяснения не торопились приходить на ум. Объективная же реальность оставалась прежней. Мокрой. Бездонной. И, насколько можно было судить, – вполне бескрайней.
Посмотрев вниз, в прозрачную глубину под ногами, плавно переходившую в бирюзовую тьму, Женя сразу забыла о террористах и стала думать о том, водятся ли здесь акулы.
Между тем одежда намокла и стала ощутимо мешать. Женя решительно расстегнула молнию и избавилась от куртки-«косухи» (между прочим, доставшейся ей недёшево и не без труда, но что поделаешь), потом, извиваясь и уходя с головой в воду, стянула классно сидевшие, увы, сапожки, а за ними и джинсы вместе с колготками…
Итогом её усилий оказалось почти полное неглиже. Клетчатая рубашонка и красные трусики, представлявшие собой в районе попы одну узенькую полоску. Плыть сразу стало легче. «Знать бы ещё куда…»
Но не барахтаться же на одном месте, уподобляясь пресловутому цветочку, попавшему в прорубь. Женя поплыла в полном смысле слова куда глаза глядели, старательно гоня мысль о том, что, вполне возможно, удаляется от берега. На всякий случай она стала вспоминать, куда днём должен дуть бриз – вроде с моря на сушу? – и взяла курс по ветру. («А кто тебе сказал, что это именно бриз, может, это шальной ветерок точно посередине Атлантического океана?..»)
Скоро руки с ногами начали уставать, заломило шею, и, чтобы хоть как-то отдохнуть, Женя перевернулась на спину. Спокойно полежать, правда, не получилось. Ветерок катил какие-никакие, но волны, и они плескали прямо в лицо. Пришлось вернуться в исходное положение.
Между тем солнышко светило вовсю, оно весьма ощутимо жгло голову и плечи и совсем не казалось ласковым. «Дура, могло быть существенно хуже. Вот вынесло бы тебя куда-нибудь в район Антарктиды…» Утешение оказалось слабым. Женя заплакала. Она почувствовала себя бесконечно одинокой и несчастной, перед глазами поплыли красные круги, и затошнило так, что внутренности, казалось, вот сейчас вывернутся наружу. Женя поняла, что это солнечный удар, и потеряла сознание.
Она не услышала криков с проплывавшего мимо корабля, похожего на большую парусную лодку. Не увидела, как в согласии с этими криками вёсла замерли в уключинах, встав перпендикулярно к бортам, надставленным ивовыми плетёнками, и в воду полетела узкая верёвочная лестница…
Женя пришла в себя уже на палубе. Она лежала лицом вверх на подстилке из тростника, и какой-то мужчина – здоровенный бородатый мужик, кстати говоря, – сноровисто хлопал её ладонями по щекам. Женя с умилением посмотрела на него снизу вверх, даже не удивляясь, что мужик был одет в какую-то короткую ночную рубашку, и подавно не зная, что это был короткий хитон и что именовался он эксомидой. Женя была спасена, её вытащили из воды. Ну и кому какое дело, если все они тут одеты как клоуны?
– Клонарий, довольно, ты испортишь ей зубы.
Женя скосила глаза. Неподалёку в кресле сидел ещё один ряженый. И у него на широком кожаном поясе висел бронзовый меч.
Похоже, он был тут вроде начальника… Экзекуция немедленно прервалась, и Женя с запоздалым удивлением осознала, что говорили мужики не по-русски. Тем не менее она почему-то всё понимала, хотя в своё время толком не выучила даже английского. Пока она неизвестно зачем составляла в уме хрестоматийное «Ду ю спик…», начальник в кресле задумчиво проговорил:
– Заметь, друг мой Клонарий, какова порнодионка. Клянусь святою матерью Деметрой, она по крови – лакедемонянка, глянь, эта белоснежная кожа, рыжие волосы… Ну-ка, разоблачи её.
«Мама дорогая, это что, киносъёмки?..»
Она была до того ошарашена происходившим, что даже не воспротивилась, когда сильные пальцы проворно стянули с неё сначала рубашку, а потом и трусы.
– Обрати свой взор сюда, Вепрь-Агис, – сказал одетый в эпоксиду. – У неё на левой кисти обруч рабыни!
И Клонарий указал на металлический браслет от часов на Жениной руке.
Сидящий в кресле тем временем окинул взглядом знатока раскинувшееся на палубе белокожее тело, не поленившись, поднялся на ноги и, оценив состояние зубов, ощупью проверил упругость женской груди и ягодиц.
– Кто ты, файномерис-голобёдрая?
На Женю в упор уставились чёрные блестящие глаза, и у неё мелькнула мысль, что это всё же не киносъёмки, а нечто, имеющее прямое отношение к радужному вихрю и падению самолёта. Тем не менее на то, чтобы хорошенько обо всём поразмыслить, требовались силы, а их у Жени в данный момент не было. Начисто.
– Помогите… дайте пить, – прошептала она и вновь беспомощно обмякла.
– У рабыни не может быть таких длинных волос, – проговорил опоясанный мечом. И, вытащив клинок, единым духом обкорнал огненно-золотистый водопад, уже начавший подсыхать и распушаться на тёплых палубных досках…
Мерно скрипели вёсла, натужно ходившие в уключинах, было слышно, как они рассекали зеленовато-прозрачные волны, а если ритм нарушался, то раздавался громкий окрик одноглазого седобородого кормчего, и длинный бич из вымоченной в навозе шкуры тавра опускался на плечи виновного гребца, остальные наваливались дружней, и корабль знаменитых критских пиратов быстро скользил по глади Эгейского моря.
– Ну, вот так значительно лучше. – Вепрь-Агис выбросил густые рыжие пряди за борт в жертву владыке морей Посейдону и, рассмеявшись, сказал: – Настало время, Клонарий, проверить, насколько к ней милостива Афродита! Ну-ка, помоги мне.
Вдвоем они перетащили Женю в каморку под палубой и опустили на ложе. Клонарий разбавил в кратере густое чёрное вино водой и, отмерив туда немного жидкости из небольшого глиняного флакончика, промолвил:
– Это средство из финикийского храма Астарты. Оно способно разбудить Эроса даже в утопленнице.
И он поднес чашу к запёкшимся Жениным губам. Та, едва открывая глаза, жадно к ней припала. Подождав, пока девушка выпьет всё до капли, Вепрь-Агис налил себе в ладонь благоухающего миртового масла и принялся втирать его в покрытое крупинками соли женское тело. Скоро оно затрепетало, по белоснежной коже живота пробежала дрожь, потом раздался негромкий, протяжный стон. Не мука вызвала его – это была страсть! Да какая! Она грозила убить, если не будет немедленно удовлетворена! Что-то неудержимо властное, сковав волю, наполнило каждую клеточку Жениного тела чудовищной жаждой, она ощутила, как из непостижимых бездн подсознания вздымается, заставляя отступить разум, сверкающая волна плотских желаний. И, не в силах противостоять этой волне, она потянулась рукой к серебряной застёжке, которой был заколот на плече хитон чернобородого. Раскатисто хохотнув, Вепрь-Агис сказал:
– Ты прав, Клонарий, средство это действует лучше, чем кнут и верёвка…
Опытные пальцы прошлись по чувствительным местам её организма. Ответом был страстный женский крик, и время для Жени Корнецкой остановилось…
Когда действие афродизиака завершилось и девушка в окончательном изнеможении растянулась на подстилке, Вепрь-Агис ушёл обратно на палубу, а Клонарий бросил Жене кусок грубой ткани – одеяло? одежду? – и, не говоря ни слова, отвёл в трюм, где уже томилось с десяток пленниц. Скоро Женя услышала, как смолкли скрипучие вёсла, а корабль замедлил ход и остановился, чуть заметно покачиваясь. Чуть позже за бортом раздался плеск чужих весел и послышались громкие крики: «Элелеу, элелеу». Загрохотали деревянные мостки, перекидываемые с палубы на палубу, кто-то гулко прошёлся по прогибавшимся доскам… В трюм хлынул свет, снова появился Клонарий и приказал:
– Ну-ка, выходите живей.
Прикрывая глаза от ярких лучей нового утра, пленницы, все как на подбор молодые и статные, выстроились вдоль плетёных ивовых возвышений над бортами. Стоя среди них, Женя ничему уже не удивлялась, как-то отстранённо наблюдая за происходившим. Интересное дело: вчерашние эротические переживания не то чтобы примирили её со здешней реальностью, просто охота устраивать истерику под общим девизом «дайте телефон, я в милицию позвоню» испарилась начисто и более не возникала. Поживём – увидим! Что-то всё более уверенно подсказывало ей, что это не киносъёмки и не ролевая игра… Она лишь с лёгким замиранием сердца наблюдала, как сидевший на корме в кресле Вепрь-Агис оживленно беседовал с невысоким лысым бородачом, одетым в замызганный серый хитон. Очень скоро они договорились и двинулись по направлению к невольницам, а их хозяин махнул рукой и изрёк уже привычное:
– А ну, Клонарий, обнажи их.
Лохмотья тут же полетели на палубу. Лысый перекупщик тщательно осмотрел живой товар, оскалил полный гнилых зубов рот (да, тут потребовалась бы доза снадобья втрое больше вчерашней…) и важно произнёс:
– Клянусь трезубцем Посейдона, лучшей цены за этот сброд не даст никто. Плачу две мины за каждую.
Пираты принялись торговаться, но больше для виду. Через минуту по знаку лысого на палубе появились два здоровенных молодца, одетые в такие же засаленные хитоны, как и их предводитель. Отрывисто, просто предупреждая, щёлкнули бичи, раздались прощальные крики «хайре», и вскоре Женя Корнецкая уже плыла в тесном и вонючем трюме по глади Эгейского моря, мимо островов Киклады – к праматери городов, к лучезарным Афинам.
Темнота, дурные запахи и неизвестность, не говоря уже о неволе… Женя вымоталась до такой степени, что окружающее перестало её волновать. Она устроилась в уголке между рёбрами корабля и почти мгновенно уснула. Но нет бы провалиться в дарующую отдых черноту!.. Ей тут же начала сниться ненаучная фантастика наподобие той, в которую она угодила наяву. Для начала она увидела небоскрёбы. Небоскрёбы находятся в Америке, это Женя совершенно точно знала даже во сне. Как и то, что в Америке – и вообще за границей – она ни разу в жизни своей не бывала. Между тем такой сон вряд ли приснился бы после международного обозрения по телевизору. Яркость и достоверность картинки тянула на хорошую заграничную поездку, причём очень недавнюю. Во сне Женя даже заходила в какое-то здание, правда, не высотное, а довольно-таки плоское… Проникала в глубокие подземные этажи и попадала в обширный, интимно освещённый кабинет. Только за столом в инвалидном кресле сидел не седой головорез с метровыми плечами (которому, как она откуда-то знала, полагалось здесь находиться), а… древний старик. Её дедуля Ганс Людвиг. Какой, к бесу, Ганс Людвиг, когда Фрол Тимофеевич?.. – но вот сидел же, да притом что-то строго и торжественно говорил ей, даже не говорил, а вещал, воздевая прозрачный от ветхости палец. Произнесённые им слова тотчас обретали плоть в остроугольном готическом шрифте и выстраивались вдоль сумрачных стен, и Женя отчётливо понимала: они объясняли случившееся. Стоит прочитать их, и она всё поймёт. Более того, она, сроду не учившая немецкого, вполне способна была их понять. Сейчас она чуть-чуть поднатужится и…
Ещё чуть-чуть…
Автостопом через конец света
– Вдумайтесь: Корану, священной книге ислама, меньше пятнадцати веков. Будда жил примерно две с половиной тысячи лет тому назад. Писания синтоизма в своей настоящей форме были составлены уже после рождения Христа, а вот Библия позволяет проследить историю человечества на протяжении почти шести тысячелетий. Несомненно, вместе с индийскими Ведами она является древнейшим хранилищем накопленной человечеством мудрости, истинным кладезем её…
– Извините, профессор, а вот известный французский ученый Лаплас исследовал дошедшие до нас астрологические знания чисто математическим путем, и возраст их оказался по самым скромным подсчетам не менее тридцати тысяч лет. Как же они до нас дошли?
– А, голубчик, вот вы о чём. Да, не секрет, что помимо письменных источников существует ещё мудрость, совершенно не предназначенная для чужих ушей и передаваемая от посвящённого к неофиту изустно. Взять хотя бы «Первовестье» – Авесту, так, по некоторым данным, в ней содержится двадцать одна книга, а известны тексты только пяти…
На лекции.
Это только кажется вам, милые граждане, что частный извоз – штука нехитрая. Настолько, что, как только случится малейший денежный дефицит, многие задумываются: а не сесть ли за руль, не выехать ли «бомбить»?.. Просто аж до смешного. Знай себе катись не спеша в крайнем правом ряду, а припозднившиеся милые дамы, как и солидные мужи при галстуках и супругах, будут призывно махать ручкой и с готовностью кидать хрусты на «торпеду»…
А вот фиг вам. Раскатали, понимаешь, губу. Пассажиров в наше суровое время существенно меньше, чем желающих подвезти. Так что если резко не сорваться с перекрёстка вправо-вперёд, так, чтобы выйти на крейсерский режим, с которого клиента «бомбить» сподручнее, – это мигом сделают конкуренты, и сработает древний принцип: кто не успел, тот опоздал.
Тем не менее, возобновив заброшенный ещё с весны промысел, Юркан по-мальчишески радовался уже тому, что хоть выбрался за пределы микрорайона, порядком ему надоевшие.
За время его «внутренней эмиграции» город успел здорово измениться. Собственно, Юркана, лично познавшего левитацию и своими глазами наблюдавшего в пруду доисторического ящера, вроде бы уже трудно было чем-нибудь всерьёз удивить. Однако сподобился.
На календаре дело споро двигалось к Новому году, а вот на улицах… Юркана не покидала циничная мысль, что, наверное, разворотливые турфирмы уже зазывали иностранцев «встретить Рождество в Петербурге в любое время года. Выбор за Вами!». В самом деле, в городе встречались места, где, невзирая на декабрь, лучшие представительницы прекрасного пола вовсю хаживали без колготок и лифчиков, где на цветущих клумбах весело жужжали пчелы, а четырехцилиндровое сердце мёртворождённого детища советского автомобилестроения отчаянно перегревалось и грозило вскорости «стукануть». А стоило отъехать буквально на полверсты, и можно было угодить в глубокую осень, сумрачную, слякотную и промозглую. И даже наткнуться на процессию разгневанных жителей, идущих штурмовать жилконтору с традиционными осенними жалобами на отсутствие тепла и горячей воды.
А ещё чуть подальше начиналась самая что ни есть зима, дети закидывали снежками автомобили, въехавшие из «летних» кварталов, а солнце проделывало по небу путь раза в два короче и ниже, чем там…
Даже прогнозы погоды теперь передавали не просто так, а по климатическим пятнам. «У вас как сегодня?.. О-о, житуха! А вот у нас…»
Самое же интересное, что народ, похоже, прекрасно ко всему адаптировался. Жизнь – с поправкой на чудеса вполне апокилиптического пошиба – двигалась своим чередом. В положенный час открывались заводы, офисы и магазины, мамы с папами вели в школу детей, больницы принимали больных, кладбища хоронили усопших, а в роддомах исправно появлялись на свет новые российские граждане. Город, некогда выстоявший в блокаду, не дрогнул и теперь. Не разбежался на все четыре стороны, теряя штаны, не впал ни в гнусное мародёрство, ни в религиозную кому, как неминуемо происходит в красивых зарубежных городах, наравне с Питером составляющих культурную славу человечества. Им там, за рубежом, кое-чего понять не дано… У нас вон даже из Чернобыльской зоны не все разбежались. А тут? Ни тебе радиации, ни кислотных дождей. Подумаешь, солнце не там в небо восходит, делов-то!..
Насколько понял Юркан, самой крупной для себя неприятностью питерцы числили то, что Московско-Петроградскую ветку метро от греха подальше «обрезали» у Технологического института. После некоторых таинственных случаев, связанных с пропажей под землёй целых составов, поезда в Московский район ходить перестали. Но зря ли город только-только завершил эпопею с пресловутым размывом около площади Мужества?.. Питерцы досадливо пожали плечами – и, привычно ругаясь, полезли в бесплатные автобусы, оперативно предоставленные начальством. Не впервой!
Только перед каждым таким автобусом теперь мчалась легковушка «красноголовых», оснащённая специальной аппаратурой. Её задача состояла в том, чтобы вовремя запеленговать дыру, могущую возникнуть непосредственно впереди. А если вовремя запеленговать не получится – то и нырнуть в эту дыру вместо автобуса с людьми, едущего позади. Так, как когда-то выходили на минное поле сапёры – дедушки и прадедушки нынешних «красноголовых»…
Было часа четыре пополудни. Двигатель автомобиля, собранного из нескольких бесхозных, окончательно перестал тянуть, а стрелка температурного датчика забралась в красную зону и там устойчиво обосновалась. Хорошо хоть, его как раз занесло в позднюю весну, и было тепло. Юркан припарковал пронзительно-голубого «ушастого» у какой-то помойки и, отыскав подходящую деревяшку, энергично взялся за модернизацию. Скоро крышка моторного отсека опустилась на подпорку и в двигатель щедро полилось масло. Дав «монстру Франкенштейна» как следует отдышаться, мученик извоза выехал на Ленинский проспект… и тут-то машину резко повело вправо.
Ничего не поделаешь! Пришлось заменять пробитое гвоздём колесо. Было чувствительно жарко. Рубашка плотно облепила мокрую спину, и Юркан с усмешкой подумал, что воистину добывает хлеб в поте лица. Наконец он закинул домкрат с баллонником в багажник, поплевал на перепачканные пальцы, потом долго вытирал их тряпкой, а когда порулил дальше, то – вот уж не характерно по нынешним временам! – удача широко ему улыбнулась.
У выхода из станции метро, полное название которой – вдумайтесь только! – раньше звучало как «Станция „Ленинский проспект“ Ленинградского ордена Ленина метрополитена имени Ленина» – не хило? – стояли два молодых парня и девушка. На вид не из тех, для кого частник является самым привычным и ежедневным «общественным транспортом». Все трое – средненько одетые, трезвые и серьёзные.
– До улицы Победы доедем?
Правильно, не всякий водитель отваживался сунуться в «нехороший» район. Юркан распахнул дверцу. Пассажиры, видимо, знали, куда едут, в какое климатическое пятно: у всех были в руках тёплые куртки. Они мигом утрамбовались в тесный автомобильчик, и, оставляя густой сизый шлейф, «Запорожец» резво тронулся с места.
В салоне было жарко, двигатель грохотал, как у идущего в атаку среднего гвардейского танка, и Юркану даже стало неловко за свою колымагу. В конце концов, это были его первые пассажиры за весь нынешний день. К его некоторому удивлению, они ещё и расплатились с ним вперёд, причём сделала это девушка. Она молча выложила купюру, неожиданно крупную, словно везли её как минимум на «Мерседесе», и стала безучастно смотреть в лобовое стекло, в которое очень скоро должен был полететь снег. Потом вовсе закрыла глаза.
– Ну так вот, – явно продолжая прерванный разговор, подал голос один из парней, высокий, белобрысый, в очках. – Многие расовые признаки, возникшие первоначально путём мутаций, приобрели приспособительное значение. И под действием естественного отбора на ранних этапах расогенеза закрепились и распространились в популяциях, живших в разной географической среде…
– Щас помру, – честно предупредил второй, спортивный, с хитрыми и улыбчивыми глазами.
– Я тоже чуть не помер, – буркнул первый. – Только, Алик, эта хрень и есть официальная точка зрения. Получается, если взять большую группу негров и отправить их в тундру, то через миллион лет их потомки или вымрут, не сумев приспособиться, или полностью переродятся в алеутов и чукчей… А, Виринея? Что скажешь?
Девушка, наделённая столь редкостным именем, лениво приподняла ресницы.
– Отлипни, Венька. Спать хочу.
– Что же ты ночью делала? – полюбопытствовал Веня.
– Не ясно что? На шабаш летала.
– Ну вот, – прыснул сзади Алик. – Я-то уши навострил, думаю, ужо Додиковичу настучу…
А Веня неожиданно тронул Юркана за плечо:
– А вы что думаете, уважаемый, по этому поводу?
«Про негров или про шабаш?..» На всякий случай Юркан воздержался от комментариев, только молча передёрнул плечами. Какие, на хрен, расовые теории! Ему бы «Жопик» на дороге удержать, когда, по обыкновению неожиданно, под лысыми покрышками засвистит лёд…
– Древние были мудрей нас, – вздохнул Веня. – У них всё было просто. Ни тебе собак Павлова, ни мутирующих дрозофил… Наши предки пришли со звёзд! – Запнувшись, он на секунду умолк и поправился: – Только Додиковичи ниоткуда не приходили, они были единственным коренным народом на свете. Они жили в Антарктиде, тогда ещё свободной ото льда, а называли их голубой расой…
– Ой, мама, – пискнул Алик. – Голубые. Целая раса! Так вот, значит, откуда… Ну, Гринберг…
Он явно хотел ещё что-то добавить, наверное, снова собирался кого-то кому-то заложить, но тут Виринея вдруг резко произнесла:
– СТОП!
И так непререкаемо властно это у неё получилось, что Юркан мгновенно затормозил. Реакция у него была тренированная. Дорога, по счастью, была пустынна, ибо вела прямо в «нехороший» район, асфальт пока ещё оставался сухим… «Ушастый» прочертил по нему резиной и замер, даже не слишком уйдя с курса.
И Юркан, вглядевшись, заметил в полусотне метров впереди нечто вроде реденького тумана, заклубившегося над проезжей частью. По нему, как по луже, в которую попал бензин, пробегали пока ещё неяркие радужные переливы… Он покосился на Виринею. Он мог бы поклясться, что мгновение назад девушка сидела с закрытыми глазами. И когда успела заметить?..
Алик вытащил мобильный телефон.
– Тут дыра, – сообщил он, когда трубка отозвалась. – На Ленинском, против дома сто тридцать семь. Только что образовалась. Пострадавших нет.
Юркан понял, что парень звонил по номеру, который каждый день публиковали во всех питерских газетах, показывали по телевизору, печатали на рекламных плакатах и сообщали по радио. Это была многоканальная «горячая линия» базы «красноголовых». Самому Юркану пользоваться ею пока ещё не доводилось.
– Жёлтые люди пришли с созвездия Лиры, – обиженным тоном заявил Веня. – И поселились на Пацифиде, гигантском континенте посреди Тихого океана. Были они свирепы и воинственны, зато принесли с собой учение о времени и пространстве, а также гадательные практики. Краснокожий народ пришёл со звёзд Кассиопеи…
– Венечка, открой учебник по астрономии, – посоветовал Алик. – Там написано, что звёзды так называемых созвездий могут находиться в миллионах световых лет одна от другой. Мы из своего земного болота просто видим их почти на одной линии.
– А не пошёл бы ты, – беззлобно отмахнулся очкарик. – Ты это древним скажи. Я ж тебе не истины из учебника излагаю, а то, как во времена Заратустры на дело смотрели. Короче, краснокожие явились с Кассиопеи и населили Атлантиду. Они внесли в мировую сокровищницу учение о трансформации энергии и вещества. Чёрные люди прибыли из созвездия Ориона.
Они жили на континенте Лемурия в Индийском океане, а человечеству дали могущество тантры[27] и магии. Вот.
«Что такое „тантра“?» – задался вопросом Юркан. Но по природной скромности спросить постеснялся.
– А потом прибыли «красноголовые», – в тон поддержал Алик. – Они появились на двух автомобилях и принесли науку о загородках…
Юркан тоже разглядел огни мигалок, зарябившие в зеркале заднего вида. Действительно, «красноголовые» приехли на двух машинах одновременно. Одна сопровождала пассажирский автобус, другой экипаж, видимо, патрулировал неподалёку. Этот последний и начал поспешно огораживать формировавшуюся дыру, автобус же со своим защитником отправился дальше. Они нацелились было обойти дыру слева, благо ширина проезжей части вполне это позволяла, но тут Виринея как-то странно дёрнула пальцами, и почти в последний момент автобус тяжеловесно колыхнул вправо. Наверное, это было простое совпадение, но Юркан почему-то не мог отделаться от мысли, что девушка отдала неслышимую команду, которой и внял автобусный шоферюга.
А секундой позже текучий туман устремился именно туда, влево! И оснащённая приборами машина «красноголовых» еле успела сперва отчаянно затормозить, а потом задним ходом шарахнуться прочь. Водитель заложил бешеный вираж и помчался догонять своего подзащитного. Юркан заметил, что лицо у него было белое.
«Красноголовые» между тем деловито разматывали фосфоресцирующую ленту ограждения. Юркан собрался было уже трогаться с места, когда взгляд, брошенный на их командира, заставил его прирасти к сиденью и судорожно сглотнуть.
Это был не кто иной, как майор Андрон Кузьмич Собакин, бывший Натахин участковый! Так вот куда он, оказывается, пропал. Переквалифицировался!
Юркан поспешно отвёл глаза, чтобы Собакин не обратил на него внимания и, чего доброго, не узнал. Память на лица у бывшего участкового была наверняка профессиональная. Его не обманут ни патлы, ни отросшая борода… Ну и что прикажете делать, если, увидев Юркана на ядовито-голубом «Запорожце», он вздумает проверять документы?..
Он чуть не запаниковал, когда майор оглянулся и знакомой походкой, вразвалочку, направился к автомобилю. Подойдя, он склонился к водительскому окошку:
– У вас всё в порядке? Проезжайте, пожалуйста. Советую следовать за автобусом, только держите дистанцию.
«Вот уж спасибо…»
Собакин смотрел на Юркана так, словно первый раз видел его.
«Спасибо, святые угодники…»
Маленькая машина приняла с места и резво покатила вперёд.
– И наконец, – тоном гения, вынужденного распинаться перед троглодитами,[28] продолжал Веня, – самыми последними пришли на землю посланцы белой расы. Они явились со звёзд Большой Медведицы и поселились на материке Арктида. Этот материк, как теперь считается, являл собой почвенный слой на ледяном покрове северного полярного океана, который много тысяч лет спустя растопили потеплевшие волны. Про землю Санникова слышали? Это был её последний остаток. Ну так вот… Белые люди, называвшие себя ариями, владели принципиальными законами Вселенной, положенными в основание мира, и могущество их не знало границ. Дошедшие до наших дней знания Авесты – лишь малая часть их былого наследия. Тем паче что первый рукописный текст Авесты, или Первовестья, начертанный золотыми чернилами на тысяче дюжин воловьих шкур, был сожжён Александром Македонским после завоевания Персии… А киношники, блин, этого Александра нам за культуртрегера выдают!..
Тут в лобовое стекло ударил ледяной ветер, и сразу навалилась зимняя тьма. Юркан поспешно включил фары. «Запорожец» побежал дальше в вихре позёмки, под свинцово-сизыми тучами, скрывшими недавно такое яркое и жаркое солнце. Скоро позёмка превратилась в форменную метель, с которой не без труда управлялись скрипучие «дворники». Если так пойдёт и дальше, их очень скоро заест, и тогда смотровую щель придётся расчищать пальцем… Пассажиры дружно завозились, натягивая в тесноте куртки: печка «Запорожца» скончалась давным-давно и реанимации не подлежала. Так и ехали, дуя на руки, слушая шорох снежных струй по бортам и явственно ощущая, как толкает машину разошедшийся ветер…
Когда прибыли на угол Победы и Бассейной, Юркан попытался вернуть Виринее деньги.
– Вы… – неловко выдавил он. – Вы же всех… и меня…
– Да ладно, – отмахнулась она. И вдруг, посмотрев зелёными глазами, очень тихо добавила: – Надо же ей вкусненького купить. А тантра – это учение о любви. Во всех проявлениях.
Обратно «домой» Юркан приехал не только в состоянии лёгкого опупения, но и основательно замёрзший.
Больше всего ему хотелось бы сейчас забраться в горячую, очень горячую ванну да в ней и заснуть, но, увы, подобная бытовая роскошь была нынче недоступна. Для приличия Юркан начал было рассказывать Натахе подробности своего «выхода в свет», но та никакого интереса не проявила.
– Ты поспи, хороший, – только и сказала она. – Поспи, устал ты совсем. А Наташа покараулит, чтобы серый волк не пришёл.
«Ну, если Наташа покараулит…»
Юркан улыбнулся, сворачиваясь на продавленном диване, и заснул, кажется, даже раньше, чем улыбка успела пропасть с его лица.
Почти сразу перед ним возник огромный, залитый ярким белым светом зал. В центре зала, в железной клетке, сидел человек…
Ужасы рабовладельческого строя
Была же гениальная карикатура, кажется, времён Перестройки. Шагает толпа закованных в цепи рабов с вдохновенными лицами революционеров. Над головами развёрнут плакат: «Да здравствует феодализм – наше светлое будущее!»
Стоял полдень одного из дней удушливого метагейтнона, когда жара загоняет всё живое подальше от солнца, в сень зелёных ветвей, под портики, в прохладную темень закрытых ставнями жилищ.
Однако на небольшом рынке рабов, что раскинулся неподалеку от Пирейской гавани, у Фалернской дороги, народу хватало. Женя Корнецкая огляделась по сторонам и философски подумала, что подобные рыночки существовали у всех народов и во все времена. И те, кто боялся жары или чего-либо ещё, сюда не ходили… Насколько она поняла из обрывков разговоров, цены здесь были существенно ниже, чем в самих Афинах, на какой-то Центральной колоннаде, расположенной отсюда в считаных стадиях. И, самое главное, тут никто никогда не интересовался происхождением «товара», будь то военнопленные, добыча пиратов или несчастные, попавшие в руки андроподистов – подлых похитителей свободных граждан.
Женя переминалась с ноги на ногу и думала о том, что её земляки тоже были отлично осведомлены, за какими покупками в Питере следует идти в центральные универмаги, а за какими – на Апраксин рынок. В таинственных недрах коего, если сильно захотеть, не так уж невозможно приобрести даже и раба. Всё правильно!
В душном безветренном мареве неподвижно застыла листва серебристо-зелёных олив. Покупатели и праздношатающиеся зеваки толклись перед помостами, поднимая пыль в раскалённый полуденный воздух. Доски помоста были чуть не до блеска отполированы босыми ступнями предшественниц. Женя обливалась потом, ей казалось, что тело под короткой одежонкой-эксомидой медленно покрывалось коростой.
Рано утром всех пленниц загнали в низенький сарай на окраине рынка, привели в порядок и, накормив ячменными лепёшками, вволю дали воды. За несколько минувших часов выпитая вода успела полностью испариться из тела, пополнив затянувшую горизонт белёсую муть. Благодаря этому Жене так и не захотелось в туалет (чего она, кстати, поначалу весьма опасалась), зато жажда мучила немилосердно. Впрочем, другие девушки ни с какими просьбами к надсмотрщику не обращались, и Женя, глядя на них, сочла за лучшее помалкивать до последнего.
Купить её уже хотели два раза. И оба раза покупатели были такие, что на ум ей мгновенно приходили садистские картинки «хентай»,[29] виденные в Интернете, а на язык начинали проситься путаные молитвы, сплошное «Господи, пронеси…». В самом деле, ни музыкантшей, ни танцовщицей она не была, а на аттическом наречии шпрехала с варварским акцентом. Посему приобрести её собирались не для каких-нибудь культурных утех, а для блуда постыдного. И хорошо ещё, если просто для блуда… Думала ли Женя, привыкшая со спокойной гордостью осознавать свою красоту, что когда-нибудь позавидует нескладным толстухам, которых здесь приобретали для хозяйства и кухни?.. Однако Господь проносил: гнилозубый хозяин, жадничая, всякий раз поднимал на неё цену, и покупатели отступались. Так что, когда подул прохладный вечерний левконт, Евгения Александровна всё ещё пребывала в неопределенности среди заметно поредевшей толпы рабынь на помосте.
Солнце висело уже невысоко, торговля понемногу сворачивалась, когда в отдалении остановилась повозка и из неё вышли две хорошо одетые женщины, с прическами, по обычаю богатых афинянок, укрытыми от пыли легкими прозрачными покрывалами. Со скучающим видом побродили они около помостов и уже собрались было уходить, когда одна из гуляющих, невысокая обладательница иссиня-чёрных волос, одетая по последней моде в тончайший ионийский хитон под голубым химатионом, вдруг указала на Женю и воскликнула:
– Анагора, взгляни!
У этой самой Анагоры были на диво стройные ножки в сандалиях с узкими позолоченными ремешками. Грациозной походкой приблизилась она к помосту – и небрежным движением пальца заставила торговца вытолкать Корнецкую вперед, при этом приказав:
– Обнажи её.
«Ну вот. Опять. Нудисты несчастные…»
Однако возражать не приходилось. Анагора внимательно осмотрела живой товар и обернулась к спутнице:
– Клянусь Уранией, такой золотоволосой хризакомы не встретишь даже среди лакедемонянок. А сколь хорошо тело! Для этих прелестных чаш наслаждения едва ли нужен мастодетон – повязка грудная! Её тело подобно амфоре, до края наполненной живительным чёрно-синим вином! Во имя Афродиты, Леэна будет довольна!
«Она что, совсем дура? Не понимает, что нельзя нахваливать то, что хочешь купить?.. Сейчас он такую цену заломит…»
Говорившая между тем взглянула на хозяина:
– Какова же цена?
Читать бесплатно другие книги:
