Наследие Сорокин Владимир

– Иван, другой зернистости не было у фронтовиков, – заговорил Телепнёв с нарастающим раздражением. – Они пахтали так же, как и мы. Формальных открытий они не сделали. Там просто была другая слойка пластов. Они по-другому пластовали, и не более того! Но плотность их творожной массы осталась прежней!

– Прежней, – согласился Протопопов.

– Поэтому они и продержались всего четыре года, – заметил Лурье. – Мода прошла! Читатели наелись.

– Все мы объелись фронтовой литературой, – вздохнула Ольга. – До изжоги.

– Новая зернистость… – качала головой Лидия. – Поверить невозможно…

– Новая зернистость, – кивал Протопопов, накладывая себе в тарелку раковых шеек.

– Ну вот! Новая зернистость! – Телепнёв швырнул вилку на стол. – Откуда она у тыловиков, когда её не было у фронтовиков?!

– Не знаю! – выдохнул Протопопов.

– Ты не преувеличиваешь?

– Пётр, дорогой мой, у Наримана в холодильнике я увидел масло другой зернистости. Другой! Вот этими самыми глазами!

Телепнёв перевёл свой раздражённый взгляд с задумавшегося Лурье на Киршгартена:

– Ролан, ты в это веришь?

– Верю. – Тот спокойно сделал глоток кваса.

Телепнёв угрюмо-непонимающе вперился в него.

– Я съел “Живые души”.

Все уставились на Киршгартена. Поставив бокал, он вытер спокойные губы салфеткой с изображением оленя на фоне Алтайских гор:

– И дело не в том, что это тыловая литература.

– А в чём же?

– В самом парне.

– То есть?

– То есть это не просто тыловик. А – слепой тыловик.

За столом повисла тишина.

– Слепой тыловик, – повторил Киршгартен.

– Ну и что? Среди фронтовой волны было два слепых прозаика, – заговорил Лурье. – Ким и Хворобей.

– Были! – кивнул Телепнёв. – Ким шибко не запомнился, а Хворобей – вполне крепкий прозаик. Я съел его “Стеклянные цепи”. Плотный, свежий творог!

– Слоистый, густой, – кивал Лурье.

– Густой и жирный, – согласился Протопопов.

– И Ким, и Хворобей не выламывались из фронтовой литволны, – продолжил Киршгартен. – Они пластали добротную фронтовую прозу.

Здесь же, когда я ел это, то определение “тыловая проза” даже не всплыло в голове. Это не тыловая проза. Это просто проза. Хорошая, густая проза этого парня. Лично его. Хотя он – стопроцентный тыловик, поколение R.

– То есть он просто… сам по себе? – спросил Телепнёв.

– Он сам по себе.

Протопопов несогласно замотал головой:

– Нет, Ролан, это проза его поколения, это именно тыловая проза.

– Назови её хоть трижды тыловой, но важно, как она сделана.

– Она поколенческая!

– Нет, Иван, она безвременна. Как и проза Петра, как твоя проза, как проза Пети. Этот парень – ваш. Он одиночка. Но зернистость у него другая.

За столом снова воцарилась тишина.

Киршгартен спокойно пил свой квас и закусывал.

– Скажи, Ролан, – нарушил тишину Протопопов. – Ты это ел когда?

– Неделю назад.

– Значит – после меня.

Женщины молча занялись закуской.

– Нет! – Телепнёв стукнул кулаком по столу. – Ну вот! Не верю! Творог — одно дело! Пласты, слоистость, жирность, свежесть. Но масло?! Зерно! Как… как зовут этого парня?

– Ами Гоу. Псевдоним. Настоящее имя я не запомнил… кажется… Глущак или Гаврищак… не помню. Да и неважно. Ами Гоу.

– Ами Гоу, – произнесла Лидия. – Красиво!

– Amigo, – проговорила Ольга, бросив на Киршгартена откровенный взгляд.

– Молодые авторы почти все скрываются за аватарками. – Таис протянула пустой бокал Даше, и та стала наполнять его. – Почему? Фронтовики не скрывались.

– Им стыдно, – произнёс Протопопов.

– Чего?

– Стыдно, что их родители, то есть фронтовики, не смогли предотвратить войну.

– Я об этом не думала.

– Подумай. – Протопопов потянулся к заливному.

– То есть… тогда это просто новый роман? – продолжал рассуждать Телепнёв.

– Да! – бодро кивнул Киршгартен. – Новый густой роман. В кабинете у Наримана родился, Пётр, твой конкурент.

– И ты прилетел, чтобы сказать мне об этом? – угрюмо усмехнулся Телепнёв.

– Ну Петя… – Вера сжала руку мужа.

Ольга презрительно хмыкнула.

– Я прилетел, Пётр Олегович, чтобы выпить за твой новый роман, – невозмутимо проговорил Киршгартен, поднимая бокал.

– Да, пора бы! – взялся за свой бокал Лурье. – А что до новых конкурентов, Ваня, мы, два Петра, им только будем рады!

Все, кроме Телепнёва, рассмеялись. Он же сидел с покрасневшим, насупившимся лицом.

Бокалы потянулись к нему.

– Петя. – Вера погладила его по руке. – Мы пьём за “Белых близнецов”.

– За “Белых близнецов”! – бодро улыбался Киршгартен.

– За “Белых близнецов”! За “Белых близнецов”!

Телепнёв нехотя поднял свой полупустой бокал. Вера забрала у Даши кувшин и наполнила квасом бокал мужа:

– За “Белых близнецов”!

Стали чокаться.

– Ну вот, Ролан. Ты сегодня забил два клина. Один в нас, другой в меня.

Все рассмеялись.

– Пётр, от этих клиньев мы все станем лишь крепче, – ответил Киршгартен.

– И мы оч-чень надеемся на чтение, – подмигнул Телепнёву Лурье.

– Без этого я не улечу! – заявил Киршгартен.

Все выпили. Телепнёв скользнул недовольным взглядом по пьющим, потом ополовинил свой бокал. В нём, раскрасневшемся, уже проступило что-то детское, беспомощное.

– Нет, ну вот… – тряхнул он красными увесистыми щеками. – Послушайте! Ролан, Петя, Ваня, Лидочка! Чёрт возьми, ну вы же знаете меня прекрасно! Я же не Алиса Хелльман, не Вальд Мэй! Я только рад, если взошла новая milklitstar! Я первым протяну ей руку! Если родился новый достойный роман – это прекрасно! Это здорово! Если этот Амиго лихо напластал — это круто! Но – масло! Но – зернистость!

– Новое! – неумолимо произнёс Киршгартен с таким уверенным спокойствием, что Телепнёв закашлялся.

– Новое… – пробормотал он, доставая платок и тяжело откашливаясь. – Ты говоришь… ладно, новое – пусть будет новым. В общем… Ролан… пока я не увижу это новое в холодильнике у Наримана и пока не отведаю – не поверю!

– Это просто устроить, – щёлкнул языком Протопопов и рассмеялся. – Петь, ну я прошу прощения, чёрт с ней, с этой зернистостью, просто хотелось поделиться жареной новостью!

– Нет, не чёрт с ней! – пророкотал Телепнёв, стукнув по столу. – Не чёрт! С нею Бог, Ваня, и ты это прекрасно знаешь! Творчество божественно! Поэтому так важна точность в его оценках. Точность тайн! Скупая и исчерпывающая! Так что закроем вопрос о новом масле! Когда точно увижу лично – продолжим!

– Abgemacht![36] – ответил Киршгартен, подмигивая Ольге.

– Да, сменим тему, – откинулся на спинку стула порозовевший от еды Лурье. – Мне вот что недавно пришло в голову. Смотрите: пахать и пахтать. Два глагола. И всего лишь одна согласная меняет их смысл. Правда, что это символично?

– Верно! – откликнулся Телепнёв. – Мы пахали и мы пахтали!

– Именно! Но!

Лурье поднял пухлый палец и, выдержав паузу, продолжил:

– Но меняет ли смысл эта буква “т”?

– Нет! – воскликнул Телепнёв и облегчённо расхохотался. – Конечно, не меняет! Ты пахал, значит, ты и пахтал!

– Мы пахали, значит, мы и пахтали! – подхватил Протопопов. – Браво!

– Как попахали, так и попахтали! – оживилась ещё больше Лидия.

– Глубока пахота, глубока и пахта! – вставила Вера.

– Как попашешь, так и попахтаешь, – усмехнулась Ольга.

– С кем напахался, с тем и напахтался! – рассмеялся Лурье. – Это случается!

– Слушайте, это тост! – тряхнул пылающими щеками Телепнёв. – Петя, ты гений!

– Пётр, я просто решил сменить тему! – развёл руками Лурье, и все рассмеялись.

– За глубокую пахту! – поднял бокал Телепнёв. Все чокнулись и выпили.

– Дашенька, можно подавать уху! – распорядилась Вера.

Даша ушла на кухню.

– Уху! Ушицу! – хлопнул и потёр ладони Телепнёв.

– Из китов каких океанов? – Лурье промокнул салфеткой выступивший на лбу пот.

– Из наших алтайских речек! Стерлядка!

– Прелестно!

– А что… уже можно? – спросила Таис.

– Уж второй год всё чисто! – спешно доедал заливное Телепнёв. – Всё уже давно… ммм… утекло в Обь, а из Оби в Ледовитый океан, под вечные льды! Да и вообще… не надо делать из остаточной радиации культа. Надо жить, дамы и господа!

– Святая правда! – закивал Лурье.

– Да и реки очищаются быстрее всего, – ободряюще вздохнула Лидия.

– Ну и таблетки есть… – вздохнула Ольга.

Даша вошла с суповницей и поставила её на край стола. Вера встала и стала помогать Даше разливать уху по тарелкам и подавать гостям.

– Запах, запах! – Протопопов артистично помахал руками, привлекая запах из суповницы к себе, и, обхватив ладонями невидимый шар, поделился запахом с Таис. – Причастись!

Та опустила смуглые веки, прикрывая свои миндалевидные глаза, громко вдохнула и прошептала:

– Фэнчаньхао![37]

– И это правда! – поднял палец Телепнёв. – Великолепней стерляжьей ухи нет ничего!

– Согласен! – шлёпнул по столу Лурье. – Даже суп из омаров меркнет.

– Ну вот! А под неё оч-ч-чень советую – белого, ядрёного кваску! – Телепнёв прищурился, обводя всех грозным взглядом.

Вскоре маленькие рюмки были наполнены белым квасом, Телепнев поднял свою, открыл было рот, но жена приложила палец к его пухлым тубам:

– Я!

Склонив голову, муж приложил ладонь к груди.

– Дорогие мои, – заговорила Вера Павловна, держа рюмку в руке. – Я, как вы знаете, филолог и всю жизнь связана с книгами – бумажными, электронными, аудио, holo, а теперь и milkbooks. Мы сегодня с Глебом попали под ливень, я пошла искать его через наш ельник и наткнулась на мягкий куб. Он в лес заполз.

– Может и в дом заползти, – сообщила Таис.

– И в ванную, – пробормотала Ольга.

– Так вот, когда я в сумраке вдруг упёрлась в куб, мне пришла в голову такая, в общем, простая мысль: мы все, нынешние читатели, упираемся. Постоянно сейчас упираемся. Упираемся в прошлое. Вспомните, о чём мы сегодня говорили: как бумлит конвертируется в milklit, о фронтовой прозе, о постфронтовой, о тыловиках, мы постоянно сравниваем milklit с романами пятидесяти-, семидесятилетней давности, вспоминаем бумагу, думаем о ней. Сегодня до дождя я в гамаке читала бумажный роман, “Les Bienveillantes”. А мысли были о его конвертации!

– Значит, о будущем? – вставил Протопопов.

– Если бы! – сокрушённо взмахнула руками Вера. – Это будущее в прошлом, future in the past! Этот тот невидимый куб, в который мы упёрлись, как ни парадоксально, после изобретения milklit! Теперь мы упёрлись в наше литературное прошлое, оно наползает на нас, как ледник, это трудно сформулировать… легче ощутить. Великолепный, фантастический, сногсшибательный milklit, казалось бы, должен был отбросить прошлое и распахнуть новые горизонты, которые бы всосали нас, как пылесос, как аэродинамическая труба, и дали бы такую радость новизны, от которой мы все бы преобразились. Мы же, наоборот, ощутив всю мощь и беспредельность этих горизонтов, стали оглядываться! Мы поедаем новое и оглядываемся, оглядываемся! Наши деды рассуждали о смерти бумажной книги после появления книги цифровой, шли дискуссии – выживет ли книга? Выжила у букинистов. Но сейчас, когда эпоха цифровой книги по сравнению с эпохой, нет, эрой milklit – просто детский лепет, мы ещё пристальней уставились в книгу!

Она смолкла, прижав руки к груди. Все почувствовали её волнение и молчали. Вера обвела сидящих за столом взглядом своих блестящих глаз.

– Я… я сыта бумагой!

Сидящие зашевелились.

– Я сыта бумагой, дорогие мои, и я хочу призвать нас всех: хватит есть прошлое, хватит кушать бумагу!

– Браво, Верочка! Накушались! Полностью согласен! – воскликнул Лурье и зааплодировал.

Телепнёв тоже зааплодировал.

– Книги – пылесборники! – усмехнулся Протопопов. – Это мой папа говорил. Но я не спешу их выкидывать.

– Почему? – спросила Ольга. – Я почти все вышвырнула.

– Что-то мешает.

– Понятно что. Ты профессионал.

– Он milkscripter, Оля! А дорожит бумагой! – воскликнула Вера. – Это ли не нонсенс?!

– Я так чихала, когда совала книги в пакеты.

Протопопов пожал узкими плечами:

– Не могу сказать, что я дорожу бумагой. Я просто… как сказать… не хочу расставаться с…

– С прошлым! С прошлым!

– Да нет, Вера, это не совсем так. И я мало оглядываюсь на бумагу. Скорее вот что – валяется старый камень возле нового дома. И жаль его выбросить. Не потому что он с чем-то связан и что-то напоминает, а просто… потому что это – старый валун!

– У меня такое же чувство! – дёрнул массивной головой Телепнёв. – И я кр-р-р-райне редко читаю бумагу! Но не выбрасываю!

– А может, это поколенческие издержки? – спросил Киршгартен.

– Скорее всего! – закивала Вера и указала на приступившего к ухе Глеба. – Вот кто не будет оглядываться на бумагу!

– Я вообще не люблю оглядываться, – пробормотал Глеб.

– Знаете, дорогие, – продолжила Вера. – Чтобы завершить эту тему: я очень голодна. Я хочу есть новое. И только новое! Есть! Есть! Есть!

Телепнёв резко вскочил, опрокидывая стул:

– И сегодня – будешь!

– Мы тоже! Ради этого и приехали к вам! Будем! Стул подняли, Телепнёв уселся на него.

– Пока я монологизировала, уха остыла? – Вера опустилась на своё место. – Извините!

Лурье зачерпнул ухи, попробовал:

– М-м-м! Самый раз! Уха фантастическая! Божья слеза!

– Очень вкусно… – попробовала Таис.

– Это не просто вкусно… это божественно… – заключил Протопопов.

– Наш Фока превзошёл себя, – пробормотала Ольга. – Без аберраций…

– Ну вот! Рецепт моей бабушки! – поднял палец Телепнёв.

Киршгартен ел уху молча.

– А Ролан молчит! – громко прошептала Вера.

– Ролан, как тебе? Не очень? – Со смешком Лидия толкнула его в локоть.

– Я молчу, потому что нет слов. Слов нет.

– У меня тоже! – пробормотал Телепнёв.

– И спешу предупредить, что после ухи перед чтением ничего съестного не будет, – сообщила Вера.

– Коне-е-е-чно! – пропела Лидия. – Не ухой единой жив человек! Moloko!

Все стали есть уху.

– Веруша, спасибо за яркий спич, – пробормотала Лидия. – Подписываюсь под каждым словом.

– И я.

– И я подписываюсь.

Вера, улыбаясь, ела уху:

– Спасибо… я несла что-то… слишком эмоционально…

– Так и надо!

– Вера, это даже не “новая послевоенная искренность”, а – просто искренность. Мы все по ней скучаем за своими столами.

– Я бы всё-таки что-то добавила, – заговорила Лидия. – Верочка, ты сказала так прекрасно. “Я хочу есть!” Лучше не скажешь. Но, дорогие мои… дорогие мои молочные братья и сестры, наша цивилизация подарила нам milklit. Это… это настолько сильно и ярко, настолько сногсшибательно, что я не знаю, с чем это сравнить! Трудно. Когда появились смартфоны, это было, конечно, потрясением, рождественским подарком человечеству, но… нет! Нет!! Не-е-ет!!

Она с силой хлопнула ладонью по столу.

Все перестали есть.

– Нет! Нет! Нет!

Лидия с досадой покачала головой, покусывая губы. Её широкое лицо снова побледнело, черты заострились.

– Я несу чушь, банальщину, простите… – пробормотала она.

– Лида, дорогая… – начал было Телепнёв.

– Нет! – повторила она с нервным выдохом. – Какие слова могут выразить то, что дало нам молоко? Нет таких слов. И не будет. А посему…

Она приподнялась со стула, расстегнула свою блузку тёмно-брусничного цвета, расстегнула чёрный бюстгальтер, резким движением сняла его и бросила на пол. Распахнула блузку. Её полная грудь с небольшими розовыми сосками обнажилась. На груди и животе у Лидии белела, переливаясь, живая татуировка: водопад лю-лока, зародившись в грудине, ниспадает ниже и обрушивается на обнажённую девушку, подставившую своё тело под белый поток. Девушка купалась в молочном потоке. Её стройная смуглая фигурка и изливающийся сверху, строго вертикальный, геометрически ровный водопад контрастировали с полноватым телом Лидии.

– Я это сделала на прошлой неделе, – произнесла она.

Все, кроме Лурье, сидели оторопев.

Он же протянул к жене свои ладони и стал медленно ими хлопать. Эти равномерные хлопки гулко зазвучали в тишине столовой.

Телепнёв восторженно тряхнул головой, вскочил и зааплодировал.

– Браво, Лидия! – воскликнула Таис и захлопала в ладоши.

Все, за исключением Глеба, зааплодировали. Замерев с ложкой, полной ухи, он смотрел на тело Лидии.

– Лида, ты… ты валькирия milklit! – пророкотал Телепнёв и издал победоносный клич.

Протопопов, Таис, Киршгартен, Вера и Лурье приветственно закричали на разные голоса.

– Это… великолепно! – качал головой Протопопов, яростно аплодируя. – Ве-ли-ко-лепно!!

Шум и аплодисменты заполнили столовую. Глеб вылил уху из ложки в тарелку, откинулся на спинку стула, вложил два пальца в рот, попытался свистнуть, но у него не получилось.

– Вот так! – произнесла Лидия, наклоняясь за бюстгальтером.

Но муж опередил, поднял. Она оделась под неугасающие аплодисменты.

– Лидочка, ты всё сказала! – радостно смеялась Вера. – Всё!

Ольга тоже хлопала, но молча и без улыбки.

– Надеюсь! – нервно усмехнулась Лидия, застёгиваясь.

– Ты всем перебила аппетит! – улыбался довольный Лурье, целуя руку жены.

– Наоборот! – воскликнул Телепнёв.

– Наоборот! – кивала Вера.

– Наоборот! – серьёзно поглядывал на всех Киршгартен.

– Bon appetit! – произнесла Лидия, беря ложку. – Я должна была вам показать.

– Непременно!

– Обязательно!