Наследие Сорокин Владимир

Встали Налимов с Оглоблиным к своим.

– Ну как, комотр? – узкие глаза Хвана Налимова кольнули.

Молчит Налимов. Лицо его желвакастое, с бородкой редкой – сурово-спокойно.

Зато комиссар Оглоблин потрясён. Ряха его широкая, полная – опрокинута. Да и борода православная всклокочена. И видать по всему, что вера не помогает комиссару.

– Чего молчишь?

Молчит комотряда. Стоны раненых, трупы товарищей под солнцем февральским, холодноравнодушным.

– Пойдём в твоё логово по следам вашим! – Хван усмехнулся победно. – А по дороге – будет вам, выскочкам уссурийским, смертельная ебля!

Смех победителей в распадке взбаламученном звучит беспощадно. Все заёбинцы – на китайских железных конях “МА 4000”. Хорошие кони, скачут без устали, овса не требуют. Заёбинцы – богатые. Многих пограбили, многих заебли.

В Мухен Хван сунуться не решил: зачем? В планы не входило. Да и китайцы скоро опомнятся, пришлют из Сукпая солдат на снегоходах бронированных.

– Отряд, за мно-о-о-ой!

Потрусили кони железные по следам налимовского отряда. Живых лошадей даже и не взяли с собой: на кой ляд им живые? Их кормить нужно. Танковые сани тоже бросили. И раненых – подыхайте, побеждённые!

А пленных уёбанцев пёхом погнали снег месить.

Скомандовал Хван:

– Запевай!

И затянул начальник контрразведки Лю Цзе Хьян:

  • Спи, мой хуй толсто-о-оголовый, ба-а-аюшки-баю!

Тут же голоса подхватили довольно, победно:

  • Я тебе, семивершковый, песенку спою.
  • Стал мужать ты понемногу,
  • И возрос, друг мой,
  • Толщиной с телячью ногу,
  • В семь вершков длиной!

В шести верстах от Мухена, в роще берёзок корявых приказал Хван остановиться и спешиться.

– Уёбанцев – на стойку!

Стали каждого ставить на берёзу: верхнюю одежду – в снег, грудью к берёзе, руки вокруг ствола и на запястьях шнур пластиковый затягивают. Потащили было и Налимова к берёзке, но он:

– Господин командир!

– Слушаю тебя, Налимов! – Хван в седле подбоченился.

– Дозвольте нам с комиссаром поглядеть, как наши товарищи будут еблю смертную принимать. Чтобы поддержать их по-братски. А опосля и нас заебёте.

Недолго Хван думал:

– Валяй!

И тут же:

– Gas!!

Отстегнули заёбанцы маски свои, пустили газ, вдохнули – раз, другой, третий, четвёртый.

Расстегнули порты свои. Глянули Налимов с Оглоблиным – у большинства заёбанцев уды обновленные, с хрящевыми вставками, с мормолоновыми наконечниками.

С обидой комотр языком прищёлкнул: богатый отряд.

Потянули победители порты с побеждённых.

– Мужайтесь, товарищи!! – командир крикнул. – Мы с вами за правое дело бились, честно воевали, честно ебли, честно и помрём!

– В рай всех вас ангелы, ангелы понесут, Господи… – дрожащим голосом комиссар продолжил. – У Господа за пазухой окажемся, братья православные, не сомневайтесь, не бойтесь, Господь милостив, за борьбу нашу честную да за страдания приютит нас ныне и присно и во веки веков…

Началась смертная ебля. Закричали, застонали уёбанцы. Зарычали победно заёбанцы.

Хван на коне восседает, улыбается, блестит зубами на солнце: победа!

Побеждённых на всех не хватило, ебут по очереди. Стоны и крики. И первая кровь брызнула на снег.

Мощно и страшно ебут хвановцы.

И вот уже первый уёбанец замертво валится. И второй.

– Держитесь, братья! – командир подбадривает.

Но кто же, кто спокойно смертную еблю вытерпит?! Кричит истошно Рябчик, ревёт быком упрямый Розенберг, матерится Зульд, беззвучно вопит горлом осипшим Прыгун, плачет навзрыд Шуха кучерявый, трясёт головой от боли Буров, трёхэтажно материт победителей Щербина. А на командира мат, стоны, обиды – градом сыплются:

– Завёл нас, чёрт худосочный…

– Всрался нам этот Мухен…

– Штоб ты сдох, Налимов!

– Лучше б я в оборотни пошёл…

– Проебали мы налёт из-за штабных…

Горько слушать это командиру. Темнеет, стареет лицо его. И тубы посеревшие страшное слово на воздух морозный выталкивают:

– Разгром…

Когда забайкальские последнего уёбанца заебли, пришёл черёд и командира с комиссаром. Раздетые донага, встали они у берёз.

– Прощай, комиссар, не поминай лихом.

– Прости, командир, коли чем обидел я тебя вольно или невольно…

И вставили им: командиру – сам Хван, комиссару – контрразведчик Лю.

Командир мужественно вставку перенёс – ни звука, только скулы желваками заходили.

Комиссар вскрикнул высоко и забормотал:

– Господи, помилуй, Господи, помилуй!

У Хвана уд – обновлённый, удлинённый, хрящи с золотым наполнением, вставки из голубого мормолона. Да и Лю не отстал – тридцать три сантиметра хрящей, колец да вставок.

И полчаса не прошло, как командир собственными кишками заблевал да и осел замертво у берёзы. Худое тело его, в шрамах и язвах заживших, навсегда с корявой берёзой обнялось.

Неудовлетворён Хван – недоёб! Оттолкнул Лю от комиссара. Тот – к берёзе корявой полным телом приник, объёмистый зад оттопыря, воет высоко, однотонно:

– Господи, поми-и-и-илуй! Господи, поми-и-и-и-луй!

Вставил ему Хван.

И на тон выше запел-завыл Оглоблин:

– Господи, поми-и-и-и-илуй!! Господи, поми-и-и-и-илуй!!

Три раза кончил Хван и отвалился, под партизан забайкальских одобрительные вскрики. Но – жив комиссар Оглоблин, хоть и кровь из межягодичья брызжет. Сразу очередь к нему выстраивается. Вставляют по очереди комиссару. Уже и весь его зад пухлый кровью окрасился, и голос сел. Уж не вопит он, а хрипит фальцетом:

– Господи, помилуй, Господи, помилуй…

И на девятом забайкальце валится комиссар на снег окровавленный, валится грузно, бессильно – душа вон!

После заебания побеждённых командир отряда Хван речь держал:

– Бойцы ЗАЁ! Мы победили старого врага нашего – УЁ! Злой был враг! Коварный! Долго он на нас нож точил! Мечтал в спину нам воткнуть! По-подлому! Нам, забайкальцам! Но не на тех напал! Мы не овцы, не олени, чтобы спину свою подставлять! Сколько они нам гадили! Сколько раз нашу добычу уводили! Три поезда наших заебли, пограбили! Ходили по пятам! Следили нас! Всё хотели сзади напасть! Сзади ударить! Как трусы! Все уссурийцы – трусы! А забайкальцы – герои! Мы никогда не гадим! Никогда в спину не бьём! Хочешь биться – бейся честно! Как воин! Как герой! Мы сегодня показали им, как надо биться! Честно! Как орлы! А не как лисицы! Не как барсуки! Мы бьёмся по-честному! А они бились по-подлому! И вот добились! Поглядите на них! Вот они, уссурийские лисицы! Вот они, уссурийские барсуки! Сидели по норам! Коварство копили! Злобу копили! Вылезали, чтобы напасть по-подлому! Заебать нас хотели! А мы напали по-честному! И победили! И заебали их насмерть! Потому что мы – забайкальцы! Мы герои! А они – падаль! Ура!

– Ура-а-а-аа!!

Поднял руку Хван. Стихло “ура!” партизанское.

– Теперь, когда мы уёбанцев налимовских заебали, пора гнездо их громить! И покончить с ними навсегда!

– Навсегда-а-а-а!

– Эскадрон, по коня-я-я-ям!!

Вскочили на коней железных забайкальцы.

– За мно-о-о-о-ой!!

Поскакал рысью конь Хвана по следу налимовцев. За ним – его бойцы.

– Запевай!

И загремел в роще берёзовой гимн ёбарей забайкальских:

  • По долинам и по взгорьям
  • От Байкала до Шилкй
  • Шли лихие эскадроны
  • Разъебать врагов полки!
  • Наливалися баллоны
  • Газом от “Шань Лан Хуа”[20],
  • И вдыхали эскадроны
  • Так, что падала трава!
  • Этих дней не смолкнет слава,
  • Не померкнет никогда —
  • Забайкальские отряды
  • Разъебали города!
  • И останется, как в сказке,
  • Как манящие огни, —
  • Мы ебали вас без смазки,
  • Волочаевские PNI[21]!
  • Заебали атаманов,
  • Заебали воевод
  • И на Тайпингьяне[22] славно
  • Свой закончили поход!

А в это время в пещере на Сунгари-реке победителей своих ждали. Застолье готовилось обильное, как всегда. Всеобычно Анфиса краснолицая победные застолья приуготовляла, но тут ей Жека вызвался помочь, рассказав, как поваром на зоне работал и начальству лагерному банкеты закатывал.

– Я все соуса знаю, могу кулебяку шестиярусную сбацать, могу буайбес замутить из какой хошь рыбы, а могу и целого оленя запечь, – загибал он свои пальцы заскорузлые.

Жеке Анфиса поверила.

И оттянулся он с банкетом праздничным по полной. Сразу после ухода партизан на дело началось кашеварство в укрывище подземном: разделали на кухне двух кабанов, четырёх гусей и двенадцать тетеревов; из голов кабаньих и кореньев лесных суп сварили, из печёнки гусиной и жира нутряного кабаньего Жека паштет приготовил для комсостава, Анфиса четыре сотни пирогов с салом кабаньим напекла, тетеревов Жека в углях в глине запёк, гусей на куски порубил и потушил с сушёными яблоками-грушами, сделал три соуса – из белых сушёных грибов, чесночный и луковый. Сердца кабаньи Анфиса в горшочке под тестом запекла, кабаньи почки Жека приготовил в мадере, что в баре у комиссара оказалась, а кабаньи мозги обжарил в муке исключительно для командира с комиссаром. Самих же кабанов на вертелы насадили и долго на медленном огне томили.

Натопили в пещере печи жарко, накрыли столы длинные, положили на них венки из трав сушёных и сели ждать героев УЁ. Знали все в укрывище: после ебли победной, адской партизаны всегда и голодны адски.

Во время готовки Аля и Оле, как и большинство обслуги партизанской, поварам помогали.

Аля пирожки лепила, Оле с другими мужчинами с кабанов шкуры сдирал, гусей и тетеревов щипал. Другие женщины этими перьями подушки набивали. Гера с истопником печами занимались, топили, дрова носили, подкладывали.

Укрывище УЁ запиралось на засов мощной дверью, из полбрёвен дубовых сплочённой и для маскировки слоем песка обклеенной. Издали ни человек, ни зверь вход в укрывище не различит – сплошной обрыв песчаный над рекою спокойной, безлюдной. Семь стуков в дверь входную был знаком своих. Его и ждали утром в пещере. Но дождались другого:

Взрыв!

Дверь дубовая – в щепы.

Вломился штурмотряд заёбанцев, из автоматов всё поливая.

– Не стреляйте! – женские крики раздались.

Шестерых из обслуги уложили забайкальцы на месте. Остальные стояли между лавками с руками поднятыми.

Вошёл Хван в пещеру раскупоренную, электроплёткой себя по сапогу похлопывая, искры рассыпая, обвёл стоящих взглядом узко-злым. На женщин – ноль внимания. Хван – женоненавистник закоренелый. Плётка в сторону мужчин дёрнулась, искря:

– Кто такие?

Стали отвечать.

Козлов:

– Истопник.

Байрак:

– Охранник.

Рашидов:

– Охранник.

Жека:

– Повар.

Гера:

– Истопник.

Анфиса:

– Повариха.

Плётка искрами посыпала:

– Баб не спрашиваю! Мужикам отвечать! Ты кто?

Ответил раненый Сэнгюм:

– Доктор.

Дед безногий с опухолью в пол-лица поддерживал его.

– А ты кто, обрубок человеческий?

– Я тоже доктор. Его перевязать надобно. Кровь течёт. Кровь людская – не водица, надо ей остановиться, чтобы жизнь не утекла, чтобы силушка пришла, чтобы вспрянул человек и дожил свой честный век!

Усмехнулся Хван:

– Не доживёт! Лахава! Точка!

Ординарец Хвана Лахава моментально выстрелил: пуля в лоб доктору Сэнгюму. Валится доктор.

Инвалид вскрикнул, словно пуля в живот ему попала.

– Ты чего? – Хван в инвалида вперился.

– Я – ничего. А вот ты – чего? – инвалид заговорил с укором. – За что убил?

– За то, что лечил уёбанцев.

– Он людей лечил, а не уёбанцев.

– Уёбанцы не люди.

– А кто же?

– Уёбанцы.

– По-твоему, у них души нет?

– Ты в душу веришь?

– Верую в бессмертную душу человеческую. Душа живёт в человеке отдельно, по своей стати она беспредельна, от мёртвого отлетает, новорождённого жизнью наполняет, её ценить и лелеять надо, а вот оскорблять её не надо – может обидеться и почернеть, тогда навалится адская меть, будешь помечен за плохие дела до тех пор, пока жизнь из тебя не ушла. Изнутри разрушаться будешь, покуда себя не избудешь.

Рассмеялся Хван.

– Командир, пристрелить его? – Лахава спросил.

– Пока не надо.

Плётка Хвана искрой синей в сторону Оле треснула:

– А ты кто?

Заговорил Оле:

– Ад ноупле торфэ, я кодер, кропино простоши-ро инвалид, пристошон хрипонь.

– Якут, коряк?

– Русский ад ноупле броуди я.

– Ты чего мелешь? Отвечай мне по-русски!

– Я ад ноупле торфэ, хрипонь торморош…

– Лахава!

Красная точка прицела лазерного моментально на лбу Оле засветилась.

– Он брато мой!! – Аля возопила, бросилась к Оле, обняла, от пистолета закрывая. – Он русски, мы с Алтая, он инвалиде война! Не стреляйё!

– Сестра? – Узкие глаза Хвана на Алю уставились. – Одна морда, правда. Близнецы?

– Близнецьй! Близнецьй! Мы с Оби! Наша мамо был атаманш Матрёна.

– Атаманша Матрёна?

– Ад ноупле бронишава атаманша хрипонь Матрёна! – закивал Оле головой.

– Очень интересно! – Хван усмехнулся. – И что вы, алтайцы, дети Матрёны, у уёбанцев делаете?

– Мы еда готовил, пироги пекла, мясо жарило.

– Мясо ноупле торфэ, морограши для победителей пристошон.

– Для победителей?

– Дыля победитель, – Аля головой кивает, брата обнимая, заслоняя.

– Для победителей? То есть – для нас! – Хван переглянулся со своими. – Они пир готовили для победителей! Хао! А мы их, подлых лисиц, победили! Так сейчас и попируем! Эскадрон! По лавкам!

Заёбанцы стали по лавкам рассаживаться. Их было больше побеждённых уёбанцев, поэтому садиться тесно пришлось.

– Эй, вы! – на лавку усевшись, обратился Хван к стоящей уёбанцев обслуге. – Мечите на столы, что приготовили!

На длинные столы стали подавать еду приготовленную.

И начался пир победителей. Обслуга принесла всё, что для своих наготовила. И часа не прошло, как всё было съедено под победный смех и вскрики одобрительные. Наевшись, рыгнув, Хван обвел захваченных в пещере взглядом глаз прищуренных:

– А теперь – лекью[23]! Освободите стол этот! На середину его!

Освободили один из длинных столов, передвинули на середину.

Хван глянул на стоявшую обслугу. Его палец остановился на Гере:

– Ты!

И на Жеке:

– И ты! Полезайте на стол и бейтесь! Который свалится – пристрелим. А кто на столе останется – того отпустим. На волю. Ясно?

Гера не двигался. Жека оглянулся затравленно.

– На стол! – Хван скомандовал.

Жека сразу на стол полез. Гера стоял на месте.

– На стол! Лахава!

Ординарец на Герин лоб красную точку навёл. Гера помедлил чуть. И на стол полез.

– Командир, а чем они биться будут? – спросил есаул Дадуй.

– Предлагайте! – Хван усмехнулся.

Предложения ждать себя не заставили:

– Камнями!

– Ножами!

– Дубинами!

– Костями вот пусть дерутся!

– Лучше – мясом! Вон, ещё осталось!

– Котлами, котлами!

– Ложками!

– Мисками!

Эта идея всем заёбанцам очень понравилась:

– Мисками! Мисками пусть дерутся! Точно! Хао, хао!

– А может, мисками с говном?

– Ты что – в нас полетит!

– Ха-ха-ха!

– Дайте им миски! – Хван приказал.

– Я офицер. И унижаться не буду, – твёрдо Гера проговорил. – Кулаками готов биться, мисками – нет. Хотите – стреляйте меня сейчас.

Хван свой непроницаемый взгляд на Геру направил, губами тонкими, жестокими пожевал:

– Пусть бьются кулаками. Только кулаками, ясно?

В укрывище подземном тишина наступила.

Гера и Жека к битве за жизнь приготовились, каждый по-своему. Гера в боксёрскую стойку встал, Жека – кулаки сжал, в стороны развёл и чуть присел угрожающе. У Геры лицо – спокойное, офицерское, как и всегда. Жека рот свой мокрый открыл, ощерился зубами жёлтыми. И прохрипел угрожающе:

– Мы не бьём, а убиваем, маленьких не трогаем!

И пошёл на Геру. Тот стоял не шелохнувшись. Жека стал бить размашисто, нанося удары снизу вверх, на ногах полуприсев, каждый удар выкриком злым сопровождая:

– Ха, бля! Ха, бля! Ха, бля!

Гера молча отражал, на месте стоя. И тоже ударил: мимо, мимо, вскользь лысой башки Жекиной. Наблюдающим быстро понятно стало – если Гера и брал уроки бокса, то немного и недолго. Кулак Жеки попал Гере в ухо, он пошатнулся, но устоял на столе. Из уха пошла кровь.

– Ха, бля! Ха, бля! Ха, бля!

Жека бил, размахиваясь широко, брызгая слюной, глаза пуча, по столу топоча. Гера стал пятиться, отбиваясь, но не попадая. Лицо его с маленькими усиками выражения своего не потеряло, только щёки закраснелись. “Я офицер!” – словно это лицо говорило.

– Ха, бля! Ха, бля! Зэчок вам, бля, не червячок – пальцем не раздавишь!

Отбивался Гера, пятясь. Жека наступал. За-ёбанцы на поединок смотрели, Лахава с пистолетом наготове стоял, чтобы упавшего со стола пристрелить.

Жека Гере по скуле заехал хлёстко. Пошатнулся Гера, но устоял.

– Вот так, нах! – задышал Жека хрипло и харкнул на стол смачно. – Зэчок, бля, – не червячок!

И снова вперёд попёр:

– Ха, бля! Ха, бля! Ха, бля!

Его удары размашистые на Геру посыпались. Отбиваясь, Гера кулаком в рот Жеке попал. Отшатнулся Жека, попятился:

– А, сука ёбаная, штабист хуев!

Сплюнул Жека кровь и зуб.

Страницы: «« ... 7891011121314 ... »»