Пока играет скрипач Бусырев Вадим

– Ну, ты, хан, меня задолбал окончательно. Седло можешь не привинчивать. Мне им прищемлять нечего. А коляску хочу. И жениться хочу. Я женщин из Печенги возить хочу. В коляске. На проверку.

Неисчерпаемый Дудник вставлял своё остроколющее слово:

– Вам, архаровцы, нужен компромиссик. В виде люльки. Но без дна. И седлу вашему херовому будет не обидно. И баб в такой люльке проверять сподручней. Какая добежит из клуба сюда – та и твоя. А к слову, на счёт прищемлять. Тут ты, зампотех, кокетничаешь. В бане видали. В корень пошёл, казачок ты наш.

– За что ещё выпьем, Сокол, – решил вставить что-нибудь косноязычный Каминский.

– Лодку, лодку надо купить. Резиновую, надувную, – закричал Размазов, уводя разговор от «своей» темы, – На рыбалку ездить будем.

– Выпьем. Но не за лодку, – как всегда сдержанно, пыхая мундштуком с сигареткой, произнёс Сокол.

– Правильно. Лодка ему не нужна. Тем более – резиновая. Это зампотеху такое большое резиновое изделие нужно. Нам оно ни к чему, – Дудника трудно было выбить из седла. Если он в него уселся.

– Ну, а за что же тогда следующий стакан? – поинтересовался я. Сокол хотя и сдержан, но сказать тоже мог не впустую. Так и оказалось.

– За магнитофон, – выдал майор.

– Ма-а-гнитаф-о-он? Зачем, а? – прибалдел первым Файзула.

– Очень нужен. Чего не понятно-то? Дудника запишем. Всего. А то дети и знать не будут.

Все поддержали. С удовольствием. Текло нехитрое застолье. И разговоры.

Дверь хлопнула. Оп-па!

Ввалился «свойский». Прокурорский. Да ещё с доктором нашим. Эскулапом.

– Присоединяйтесь, – широким жестом махнул развесёлый Дудник, – Про дока не спрашиваю. А тебе позволяет? Этот, как его, не Устав, а во! Кодекс! Уголовный, что ли?

Это он естественно «свойскому».

– Щас увидишь, – ухмыльнулся тот и маханул полный стаканище.

Застолье журчало далее.

Служба наша проистекла в следующее русло. В нём с нами стали «квасить» и слуги закона. Для лучшего, знать, внедрения. Любой ценой.

13. Немного о любви

Старших мы порой не слушали. По крайней мере, я не слушал. Уж не знаю, как Вы, ребята.

Вот и с Размазиком так же вышло. С зампотехом. Зауральским казачонком. Нет, зря Дудник темы касался. Хоть и в шутку, а между строк его, богатейший, знать, жизненный опыт намёк делал. В связи с лодкой резиновой. Зампотеху бы поберечься. Так нет же…

Дивизион всё же на Ладогу поехал. Я тоже сперва намечался. Вдруг опять залепуха. Ехать в Петрозаводск. Получать из ремонта РЛС. Это новенький начальничек мой. Беззубый вовсе. Оправдывает свою фамилию. Смирный – он и есть смиренный. Нет, чтоб огрызнуться: «А кто чинить пушки будет, случись чего? Кого дрючить будем в таком разе?» Вот его и будут.

А я прокатился – зашибись! Особенно обратно. Становилось у меня привычкой: путешествовать с караулом. Опять два солдатика и сержант, с автоматиками. Меня охранять. Из батареи Пелипенка. Просил его доверительно:

– Слухай, брат-комбат. Дай трёх бойцов не бракованных. Из пересидевших дембелей.

Скоро уж дембель осенний должен быть, а у нас весенний не отпускали. Все на подозрении! Солдат было – как собак нерезаных.

– Дам. Как себе. А ты мне привези чего-нибудь. Хоть глупость какую, а привези. Приятно будет.

Обещание дал я комбату:

– Замётано. В лепёшку – а привезу! Тебе, как себе.

И не обманул я, кстати, Пелипка.

Они на Ладогу – в теплушках, я с караулом своим в купе. В Петрозаводск. Раз с оружием, положено от всех запираться.

Станцию получил, расписался. Как за кота в мешке. Включать, проверять – мимо меня. Не мотоцикл, всё одно ни черта не понимаю. Загрузили на платформу, рядом пустой товарный вагон. Буржуйка, нары, сухой паёк. Дали проездные и путевые документы. Постовую ведомость. На каждой остановке – караульного на платформу. На больших станциях должен проверять военный комендант. Делать отметку в постовой. За продвижением моим будут следить, значит. Везти нас до Мурманска пару деньков обещали. Там РЛС сдам. В дивизию. И домой. Лафа!

Тронулись. Полчаса проехали – встали. Как говорится, в чистом поле. Часа три постояли и… Всё стало повторяться опять и опять. Замудохался просыпаться и выставлять караул. «До чего ж странно едем», – думаю.

Через сутки будит меня младший сержант Приходько, старший мой караульный. А рожа чего-то слишком уж довольная. Ухмыляется:

– Эх, и хорошо едем, товарищ лейтенант.

– Кто б спорил. К Новому году доберёмся. Не замёрзнем, так завшивеем, – как-то я его радость не мог поддержать.

– Не-а. Едем удачно. Повезло шибко с соседями.

Чувствую: сержант не просто довольный, а поддатый. Хотя и не крепко.

– Гляньте сами. Спереди и сзади прицепили. Далеко ходить не надо. Хорошо-о.

Мама родная! Впереди товарняк с водкой, сзади – с винищем. Ну, вот именно этого мне и не хватало!

Пошёл ознакомиться с диспозицией. Водки под завязку. Везёт мужичок. Трясущийся. В Мурманск. Пять ящиков «на бой» Заикаясь стал благодарить:

– Спасибо твоим солдатикам. Стерегут меня. На бутылочку.

В другом вагоне два кавказских человека с «Вермутью». Зацокали, крыльями замахали:

– Вах, дарагой. Бэри вина. Харош джигиты твой. Баламорск вина вэзом.

Много ума не надо. Чтоб сообразить, где мой караул службу лучше стравлял. На платформе с РЛС или у этих двух вагонов. И всё рядом, кстати. Под рукой.

А диспетчеры, точняк, состав тормозили у каждого угла. И по линии сообщали. Все мужики с округи бежали к нам. Тут же на шпалах располагались и через полчасика норовили хозяев за грудки из вагонов повытаскивать. А тут: вот они – мы. Охрана! С автоматами. Редкий культмассовый эшелон сформировался. Или кто-то его из диспетчеров ещё в Петрозаводске сляпал? Шутки ради.

Ехали неделю. Комендант проверил один раз. В пресловутой Кеми. У меня сложилось впечатление, что нас вообще везли какими-то потайными окружными путями. По деревням и сёлам.

Моё счастье: комбат Пелипок не подвёл. Бойцов мне дал, честное слово, отличных. Другие бы спились напрочь. Уж из АКМ-ов бы постреляли, это точно.

Портфель я довёз до Печенги с приличным набором. Петрозаводской водяры и кавказского «Вермута». И Пелипенка не обманул. Вручил ему сувенир. По возвращению его с Ладоги. Из портфеля.

В расположении нашем – тишина. Дудник – завидует. Сокол холит, лелеет своего Конька-Горбунка. Соловей-разбойник склад новый строить не желает. С ним, видите ли, не посоветовались. Высоко слишком «торчать» будет на сопке. Из НАТО увидят, в него, старшину бедного, пальнут. Ходит по всей части, орёт: «Всё. Увольняюсь, к такой-то матери. Выслуги у меня, что грязи. На гражданке складов ещё больше. С моим-то опытом…»

Дудник, скалясь, ему:

– Да уж, с твоим-то, ясно дело. Вас на гражданке заветная компания может подобраться. Дмитрий с Павлюком там уже тебя не дождутся.

– Вон его потом возьмёте, – прищурился оценивающе на меня, – Да нет. Вот он вам не подойдёт.

Я сильно обиделся:

– Чего ж меня обносите? Чем это я не вышел?

Майор сожалеюще:

– Как громоотвод. Притягиваешь всякие проверки и нескладухи. Не позови тебя Павлючина на склад, кто б про те пистолеты ведал? Жили б да жили тихонько. Может, их вообще по одному таскали? Секрет Полу… этого…, с шинелью. [77]

У Дудника, конечно, язык без костей. Да уж, как скажет – скажет. А ведь и правда?…

В Размазике было что-то странноватое нынче. Всегда вприпрыжку бегал по парку. Правой рукой махал, как сено косил. Большой палец левой норовил всю дорогу в рот засунуть. Пососать. К сиське тянуло, видать.

А тут – обои ручонки в галифе. Бродит медленно, вразвалку. А главное: морда. Тоскливая и задумчивая.

Подхожу в обед:

– Чего смурной? Пойдём ко мне. На обратной дороге проездные получил. Двух сортов. На выбор. Ты плодово-выгодную муть-то потребляешь. Я знаю.

С мукой потаённой зампотех откликнулся:

– Давай. Только ко мне. Опосля обеда ничего делать не будем.

Зашёл к нему. Файзулка на Ладоге. Стрельбы любимые контролирует.

Размазик сидит на стуле. На самом краешке. И руки – в бруки.

Дудник присутствует. Ходит по комнате туда-сюда. И команду подаёт зампотеху:

– Ну, давай. Показывай секрет.

– Щас. Погодите, – жалобно стонет Размазик, – Дайте вина хлебнуть глоточек.

Плеснул ему трофейного «Вермута». Обескуражен я совсем. Спрашиваю майора:

– Чего-то я не понимаю совсем. Раненый он у нас что ли?

Дудник, посмеиваясь:

– Сестра Сычова его ранила. В гости заехала. На охоту. За молодыми лейтенантами. Осенний сезон ещё открыт.

Сыч – наш завстоловой. Старшина – сверхсрочник. С Украины, откуда-то, вроде. Решил, значит, сеструху обустроить.

– Вот зампотех и сделал первый шаг к ЗАГС-у. Кажи давай, не тяни, – Дудник предвкушал. Получение очередного курьёза в свою богатейшую коллекцию Размазик показал.

– Да-а…, – изумлённо протянул майор, – Последнюю точку, видать, ты не поставил?

Аппарат зампотеховый опух и посинел. Чудовищно.

– Надо же! И эскулап наш умотал на Ладогу. Тебе в госпиталь надо. В Печенгу и налево. Ну, хохлушка сычовская! Ну, угораздило тебя.

Размазик захныкал:

– Может не надо? Может иголочкой ткнуть?

Майор пять минут матерился. Не меньше. Закончил. Предложил:

– Соколенко поедет сейчас домой. Подбросит тебя. На «Урале» своём. В люльке.

И подумав, заржал:

– Дно есть пока в люльке-то.

– Не-не-не! – заверещал Размаз, – Он пусть меня отвезёт. На «Яве». Дай-ка ещё вермути.

– На вашей-то «Яви»? – презрительно скривился майор, – Усидишь?

И уже выходя, остановился в дверях. Не поставить на финише точку Дудник, конечно же, не мог:

– Теперь имеешь право сказать, как говаривал по утрам мой командир-армянин. Такой же, как ты, корнеплод: «Сплю, понимаешь, и чуйствую. Весь я, как один большой сплошной х… И только под темечком чу-у-уточку мозгов».

Тронулись. Старался я изо всех своих мото-водительских способностей. Довольно хилых, надо признаться. Ехать пытался тихонько. Размазик сзади, ручонки в карманах. За меня не держится. Нечем.

Вермуть он доел, стало ему весело. На дорогу выезжать – Печенга направо. Он мне в ухо орёт:

– Вертай налево. К химикам заедем. Они утром из Заполярного пиво привезли. Я видел. Приглашали.

Химрота стояла левее нас в километре. Кадры – те ещё. Истинные «химики». Позже Лещ рассказывал: «С ихним капитаном на одной лестнице в Печенге жили. Тараканы были там – с кулак. Правда, смирные. Химрота принесла хлорпикрина. Всё рассчитали. По формулам. Облили квартиру ротного и всю лестницу. Естественно, сделали это нажравшись. И ночью. Сами на улице стоят. Курят. Народ, в чём был, в окна выпрыгивал». У Леща Натаха собиралась размножиться. Спросонок хотел её в окно вытолкать. Со второго этажа. Натаха не далась. Леща выпихнула на лестницу и дальше на улицу. Прямо к наблюдающим менделеевым ученикам. Те спросили закурить.

Белоус потом горько сетовал:

– Эка жалость-то. Свою женульку не сподобился сюда заманить. Она ведь у меня тоже. В стадии ожидания. Глядишь: вместе с Натахой прочувствовала бы тяготы заполярной службы. В тягостях будучи. Интересно? Спасла бы моя меня, как Леща Наталья?

Тараканам, кстати, было хоп што. Вид только имели очень обиженный. Так Пахомов утверждал. Он с ними был очень близок. Разговаривал и водкой поил. В блюдечко наливал. Каждый вечер. Потому и выжили, наверное. Вот этого химики не учли.

Подкатились с Размазом в химическое расположение. Офицеры изволили отсутствовать. Дежурный старшина по большому секрету дал знать, что изволили убыть к погранцам. На зампотехов пивной запрос, старшина опять сослался на зелёные погоны.

– Вези к зелёным братьям. У них всё есть.

Дорога – грейдер. Крупная щебёнка. В сторону НАТО. Пару километров. Меж сопок петляет. Не гонщик я. Трезвый к тому же. Потому нам и повезло.

Слева из-за поворота вылетел ГТТ. Он же, зараза, широкий. Хоть и низкий. Весь грейдер занял. «За водкой погнали. Кончилось пиво», – пронеслось в голове.

Съезжаю вправо на обочину, запрыгал по камням, привстал с сидения, налетел на здоровый булдыган, мотануло ещё правее, лечу на бок, сидение вылетело вместе с Размазиком…

ГТТ просвистел, Слава Богу, и скрылся за поворотом. Я приземлился благополучно. Фуражка только слетела. Размазик лежит и стонет, и хныкает. Тоже без фураги. Руки всё там же. Лоб разбит.

Подбежал, ощупал, поднял. Если он не плакал, то у меня слёзы текли ручьями. Сказать ничего не мог.

Зампотех продолжал тонко поскуливать:

– Гад, сволочь, паразит. Ну, ты чего? Угробить меня хотел, да? За что, а?

Я всё его ощупывал и отряхивал, не веря, в чудо. Закурить – никак. Спички ломаются. Вдруг Размаз мне выдаёт:

– Ничего я им не говорил, слышь? Ничего. Они сами про наган выспрашивали. Помнишь, ты просил привезти. В экспедицию тебе ездить. Они сами всё знали. Я сказал им только. Наган ты хотел. Да. Ну, и что? Не семь же? Зачем тебе семь-то? Ну, ведь правда?

У меня слёзы потекли ещё активнее. Отряхивал зампотеха и бормотал:

– Брось. Плюнь. Забудь. Всё херня. Смотри-ка, а? Так навернулись и – ничего. А эти, суки, за водкой поехали, бля буду.

Лоб ободрал Размазик не особенно. Слюнями и подорожником заклеил. «Яву» завели, классная тачка! Двинули обратно. Ещё тише.

Вернулись к дому. Спрашиваю:

– Ну, что? Едем в госпиталь? Надо ведь.

Зампотех поглядел на меня как-то странно:

– Нет. Погодим. Мне полегчало.

И вынул руки из карманов.

На ужин пошёл один. С кастрюлей. Забрал наши с Размазом пайки. К тому времени откупорили с ним петрозаводский сувенир. Остановил меня Дудник. Рассказал ему вкратце.

– Да-а…, – задумчиво протянул майор, – Это хорошо, что Файзула шлем потерял и зампотех в фуражке был.

– Это как это, как это? – опешил я.

– В шлеме непременно башку бы свернул. Повезло ему.

– А мне? Я ж тоже в фураге ехал.

Назидательно Дудник ткнул мне пальцем в живот:

– Ты руками за руль держался. А Размазик наш за… Есть разница?

– Ну, давай, за мотоцикловую удачу, – поднял я петрозаводскую горькую.

Зампотеха действительно отпустило. Естество евонное. И захмелел мученик. Уткнулся носом в кастрюлю почти и говорит:

– Нет. Погоди. Давай за мой первый в жизни опыт. С бабой. Только не говори никому, ладно?

Я согласился.

И вот до сих пор держал слово. Ну, а нынче. За давностию лет… А на сестре он сычовской не женился.

14. Сокол наш отлетался

– Это сколько ж можно ещё ждать, товарищ майор? Не отдыхамши-то? – задал Алейнику вопрос Борька Попов, когда попросил он об этом. В конце совещания. Учил нас, учил, как надо технику приводить в порядок после Ладоги. И вопросов ждал в связи с этим. Так нет же. Вечно эти двухгодичники вылезут с претензиями. Ведь вот кадровые молчат. Хотя им тоже в отпуск, может, хочется. Да не может быть, а наверняка. Потому как глухо зароптали все. Однако не членораздельно. Дескать, тебя, Попович, мы поддерживаем, но лезть на рожон – увольте.

Алейник выпялился на Боба. Пожевал губами, переваривая услышанное. Ответил, как говорится, вскользь:

– А идите со своими отпусками, знаете куда? Мне приказано – я и сижу. С вашими пистолями самому отпуска не видать.

– И что? Можно жаловаться вышестоящему? – поинтересовался самый из всех смелый Пелипенок.

– Тебе, комбат, в портянку – и под подушку. Целее будешь. А этим, – командир мотанул головой в Попова, – хоть в Кремль. Хоть самому Всевышнему.

Закончилось совещание. Отрубил все тактико-технические вопросы и ответы Борька Попов. Борец за правое дело.

– Да-а…, – протяжно Белоус нам посочувствовал, – Без солнца и витаминов можно захиреть. Мне это не грозит. Я уже отгулял. А у вас могут начаться последствия. Необратимые.

– Прав ты, старичок, ой прав. Я уже. Только не захирел, а ох…л. И не только витамины, ой не только. Не могу об этом. Не только говорить, но и думать. Возбуждаюсь, – смахнул Гринька скупую выстраданную слезинку.

– Надо, братцы, писать. В какую-нибудь инстанцию, – продолжил наш лидер Борька, – Только в какую?

– Ты в Москве бывал, – вопросил я утвердительно Белоуса, – На экзекуции. Может, присоветуешь чего?

– Вот. Уже и поумнели. Ещё немного – и мозги ваши подешевеют, – съёрничал каким-то странным образом Миха.

– Это чего ж ты городишь? – заинтересовался Попович.

– А драться не полезете? – на всякий случай решил узнать советчик наш новоиспечённый.

– Это исключительно по поводу недолива, – сострил Гринька и заржал, очень этим довольный.

– В былой моей части анекдот один чмур озвучил: «В магазине для людоедов на прилавке – мозги. Инженерские – копейки. Работяг – дороже. Безумно дорогие – офицеров. Тут наш помпа предвкушает: потому, дескать, они самые умные. А рассказчик так заканчивает: нет, чтоб кило мозгов набрать, чертову уйму офицеров надо угробить». Вот и проистёк у нас инцидент.

– Ты эту хрень Дуднику расскажи. Вот он тебе достойно концовку скроит, – вставил Попович, – А нам – где тут смысл?

– Раз писать удумали, я и говорю, что поумнели шибко. Решитесь – скажу кому. Только меня, чур, не выдавать. Не хочется чего-то ехать дослуживать ещё куда дальше. На Новую Землю, к примеру. Мне здесь понравилось. С вами не соскучишься.

Так Белоус подвёл черту. Решили собраться завтра в воскресенье. Может в Доме офицеров. В буфете.

С нами действительно скучать не приходилось. Звучит это несколько кощунственно, да уж, что есть – того не отнимешь.

Ночью глубокой поднял нас с Борисом вестовой. Меня срочно вызывали в штаб. Причём странно: майор Дудник. У гонца глаза квадратные. На вопрос: «Что случилось?» – мычит, головой мотает.

Борька снова захрапел. Я поплёлся в часть. У КПП «газон» чужой стоит. Дежурный – капитан Айкин. Застенчивый комбат.

– Кому без меня не служится? – спрашиваю квёлого Айкина.

– Я не знаю, – заторможенно тянет Айкин, – Привезли Феркесина. Странный какой-то он. В рубахе. Иди в штаб. Тебя Дудников требует.

«Феркес. В рубашке. А в штанах? Или без?» – ночью, со сна, в голове или путаница, или мы действительно учудили опять чего-то.

На крыльце штаба Дудник меня захватил. Был непривычно озабочен и серьёзен. И как обухом мне по башке:

– Соколенко погиб. Иди сюда.

Затащил меня в кабинетик. Я рот открыл. Спросить: что, как, когда? Он мне пятернёй его буквально и захлопнул. Зашептал практически:

– На мотоцикле разбился. Да и не разбился вовсе. Не понять ничего. С Феркесиным ехали. У того ни царапины. Сейчас допрашивают. Тебя вызывают. Ты с ними не пил?

Сказать, что я ох…л – так это, как ни слова не вымолвить.

– С кем это, с ними? – спрашиваю в прострации.

– Да с майорами обоими и с Мальцом. Он где-то в Печенге, вроде, болтается.

Как под наркозом, еле соображая:

– У продавщицы своей…, а? Нет. Не пил вчера вовсе. Мы вчера про отпуска…, – и осёкся, понимая, что не к месту. А в голове просвистело: «Они-то теперь, отпуски наши, накрылись».

– Ладно, идём. Велели тебя…, – не закончив, вытолкал меня Дудник в коридор. «Чего меня? Расстрелять? Это чего ж ещё должно случиться, чтоб действительно меня…», – не успел я додумать. Налетел в коридоре на меня прокурор. «Свойский». Ещё совсем будто вчера обмывали «Урал» Сокола». И на тебе!

– Привели? Пойдём, поговорим с твоим другом. Лучшим, – совершенно бесчувственно бросил он мне.

«Действительно, – посетовал я на свою мягкотелость, – Вчера надо пить с корешом, а завтра… А впрочем, какой он мне к едрене фене кореш. Или я ему?»

В кабинете они расположились командирском. В который раз за эту ночь обомлел: Феркес в исподней рубахе, в галифе и сапогах, вымазанный в грязи, с разодранной щекой, сидел на стуле, у стены. Весь какой-то бесформенный. Неузнаваемый. Когда я вошёл, он заплетающимся языком, стеная, причитал:

– Не мог, ёой-ей, ну никак не мог я вытащить его, в грязи это, ноги скользят, Сокол-то, он, а? Хрипит…

Пьян был – в дупель. Или притворялся? Увидел меня – замычал:

– А, во…, лейтенант. Не даст соврать. Я ж тебя хотел на должность. Не Павлюка этого…, а Сокола, о-ой, а Сокола-то, как я любил и уважал…

В кабинете главным сидел моряк. Кап-два. [78] Незнакомый армейский старлей. «Свойский» был третьим. Значит у них очередная пересменка.

Кап-два Феркесу:

– Помолчите.

Дальше мне:

– Пили с ними вчера? Вечером.

– Нет. Никак нет.

– Лейтенанта Мальского вечером видели?

– Нет. Не видал. Только утром, на разводе.

– Соколенко хорошо водил мотоцикл?

– Да, вроде. Говорил, с детства.

– Пьяным ездил?

– По-моему, никогда. Очень осторожно водил. Да…

Феркес заголосил:

– Да гнал он, сильно гнал. Я ему…

– А, ну, помолчи! – рявкнул «свойский», – Продолжай, – это уже мне.

– Майор и вообще-то пил очень мало. Мы с ним в Коле, за три месяца, пару пива всего. Я там с другом, и то…, в «Арктике»…

«Свойский» без тени улыбки:

– Знаем. «Офицер ПВО…, в канаве».

«Ну, ёшкин кот, выходит, кругом прав Мишаня. Да неужто больше им пасти некого?»

Кап-два продолжил:

– На склад, смотреть пустые ячейки, кто вас позвал: Феркесин или Павлюк?

– Павлюк. Он сказал, что приказал начштаба. Феркесин, то есть.

– Кто бирку обрезал?

– Павлюк, конечно. Не я же. Я и ойкнуть не успел.

Феркес за сердце схватился, стал воздух ртом хватать, чуть со стула не упал. Им занялся армейский старлей. Довольно грубовато. Подошёл «свойский». Подержал его за шею. Помял, вроде как.

– Идите. Не отлучайтесь далеко никуда, – сказал кап-два.

Хотел уточнить, на счёт этого «далеко». Решил, что не стоит. Уже выхожу, а кап-два наверное специально. Ехидно так:

– А что, майор Феркесин действительно думал вас на артвооружение поставить?

Не хотелось в тот момент ничего вспоминать. Но вопрос задан. Органами. Под утро. А я был почти уверен, что Феркес прикидывается. И пьяным, и припадочным. Отвечаю почти громко, чтоб он услышал:

– Мне эта должность была до лампочки. А майор ударился, наверное, сильно. В грязь, падая, всё перепутал.

На крыльцо вышел. Закурил. Как всё произошло, я ещё не знал. Но потрясён был значительнее, чем в тот вечер. Когда всё это началось. Тогда круглые сутки светило солнце. Сейчас надвигалась зима. Было неимоверно тоскливо.

– Пойдем, глянем его сумку, – увлёк меня с крыльца штаба Дудник, – Не думаю, что он может тут с какого бока причастен быть, но – не помешает.

– Малёк-то? – искренне удивился я, – Да мы с ним вместе прибыли, шинель евонную дважды урезали, не-е. Я сам, конечно, не из умников, но у Малька каши манной в голове поболе будет.

– С чего вдруг пили вместе? До этого ни разу, а тут – нате вам, – Дудник резко остановился. Перед входом в казарму. Во взводе Дудник оставил сумку Малька. Из дежурки перенесли, где он её вечером оставил. С утра собирался в Заполярный.

– Да как он разбился-то? Вы хоть знаете чего? – взмолился я.

Дудник продолжил, загибая пальцы:

– Сокол и с Феркесиным раньше не пил. «Урал» обмывали, помнишь?

Ни его, ни Мальца не позвал. Раз. Он и вообще его не очень-то. Иногда приговаривал: «Уж я не спортсмен, но и боксёров с такой гладкой надменной рожей не видал». Не жаловал штабиста нашего. Два. А тут, поддав, с ним, на ночь глядя – не укладывается. Три. И куда? На «Спутник». В эту гору долбаную!..

– Это там, где я СПО поперёк дороги поставил? – обомлел я жутко.

– Там, там где-то, – продолжил майор, тоскливо глядя в темноте, на светлеющее небо, – С его слов. Сокол тормознул, занесло, полетели под откос. Феркесин из люльки вылетел. Ему хоть бы что. А нашего майора придавило. Прямо бензобаком. Сокол хрипел, ворочался. А он, хиленький наш, не мог перевернуть «Урал». В грязи он, вишь, буксовал копытами. Бля…на!

– И что он дальше-то сделал? – просто заскулил я.

– В том и дело! – почти зашипел в бессильной ярости Дудник, – Пошёл обратно. В Печенгу! В Дом офицеров. К дежурному. «Спутник» в двух шагах, а он – в Печенгу.

– Да как же это, а? – не укладывалось в голове совершенно.

– Пьян был сильно. Так твердит, – Дудник дёрнул меня за рукав, – Идём, глянем. Быстро. Скоро уж командир прибыть должен. Прихворнул он. С вечера.

В сумке у Малька ничего плохого не было. Это несколько обрадовало. А чего могло там быть? Толком и выразить майор затруднялся. Так, на всякий пожарный.

Меня днём больше не «таскали». За всех других принялись. Кто под руку попадался. Такое складывалось впечатление. Феркеса, правда, куда-то увезли.

Поздно вечером посыльный опять бежит. В штаб, к командиру.

Захожу. Алейник смурной – дальше некуда. На меня глаз не поднял. Замполит Коробок сжался, красным носиком шмыгает. Дудник, вконец замотанный, мне сообщает: