Пока играет скрипач Бусырев Вадим

Искам – из поволжских немцев. Жил где-то в Казахстане. Нормальный весёлый солдат. Отпуском поощрили. За хороший ремонт техники.

И не лень было заниматься таким дерьмом. Кто-то из них, значит, в Казахстан катался? Из прокурорских.

Так любому, чего говорить, впаять можно за что угодно. Как два пальца…

Мне, далеко ходить не надо, за «добычу» эпоксидки. В городе Ленинграде день проболтался.

А почему нас вообще всех до сих пор не пересажали?

«Особые» люди тоже маленько подсуетились. Прихватил меня прямо в артпарке «новенький». Сухой, крючконосый, весь из себя проницательный. Со значком почётного чекиста каким-то. Завёл меня. Куда? Ясно дело, в кладовую знаний.

Издалека, с язвительностью, нервы трепал. В финале решил прищучить:

– А ведь вы, лейтенант, нечистоплотны.

Во, бля!

Уставились, замерев, друг на друга.

Похоже от вопроса такого психологического сам крючконосый малость ох…л.

Говорю ему, а сам носом шмыгаю, вроде как принюхиваюсь к себе:

– Квартируем вдвоём с лейтенантом Поповым. Он портянки два раза в день меняет. Чистюля, спасу нет. Меня, в случае чего, выгнал бы.

Психолог поморщился:

– Я не об этом. В связях разберитесь своих…

Подумал чуток. Закончил:

– Моральных.

И на этом финишировал. Больше я его не видел.

Вышел ошарашенный. Присел покурить.

Белый Ус слоняется по части. Знакомится. В одну батарею определился. Вместе с Лещом. К Коле Кулаеву.

– Вот, – говорю, – копаемся в моих морально-этических принципах, – Тебе хорошо.

Не дёргают, поди.

– Ошибаешься, Соколик, – назидательно успокаивает меня Миха, – Я им всем очень ценен. Пистолетами вместе не вооружался с вами. Должен следить и стучать.

– И будешь?

– А как же? Естественно. Наливать ежели не будете, – заржал Миханя, – Закладывать и закладывать. Как учил нас…

– А чего ж это я нчистоплотен ему, а? – жалобно проскулил я Белоусу.

– Лементарно, Донжуанчик. Хоть кого-то за руку держал. В глаза глядел? Глядел. Письма писал? Пи-и-исал! И не женат до сих пор. И чего же ты хочешь, дитятко?

Хоть маленько вразумил меня прохиндей-Мишаня. В ЗГВ его натаскали. И сбагрили.

Ну, хоть и не совсем было ясно, про какую нечистоплотность трендел «крючконосый», но накаркал, гад. Прибыла после обеда спецмашина. А может, это он её самолично пригнал? Со складов «особых»? Из Мурманска!

Народ попрятался: кто – куда. Результат предугадать было нетрудно. Подписали на эту халтуру, в прямом и переносном, дерьмовую тех, кто под рукой оказался. Лейтенант Тютюник под утро пригнал новую РЛС с боевого дежурства. Выспался, явился и вкапался. Башарим приехал из Заполярного на машине с бетонными блоками. В парке разгружали – доразгружался. Естественно меня вызвали срочно в штаб: моего Искама судят, это – как меня самого, один хрен, ставят в известность, что везти скоро надо его в дисбат, вот он я – попался. Пожалуйте в отхожее место.

Объект наш был нам ровесник. После войны поставлен. С той поры и наполнялся. Все доски уже вскрыли. Потревожили его. Уже был этим недоволен. Давал об этом знать.

Дудник пинками пригнал пятерых солдатиков. Все в ПХВ. В резиновой химзащите. Одного узнал: младшего сержанта Насибулина. Один упал в обморок на подходе. Рядовой Акопян, вроде бы. Симулировал.

– За врачом послал, – буркнул, отворачивая нос по ветру Дудник, – Если придёт, конечно. Уже анестезировался.

Эскулап наш приплёлся. Майор Девяткин. Самого было впору откачивать. Со стажем был нелюбитель.

Дудник нам, троице нашей стихийно-невезучей, на прощание выдал:

– Теперь поймёте, что в армии нашей ещё не знают: как ведут себя ломы россыпью. В жидком дерьме. Пучком-то они тонут.

И покинул нас.

Подробно описывать операцию не буду. Не помню подробностей. Хорошо, что был Башарим. Он клокотал. Солдатики стояли в прострации. Не сообразили даже разбежаться.

Кишка у цистерны стала засоряться. На середине процесса. Первым Башарим столкнул в яму Акопяна. Доктор ему какую-то жуткую гадость в нос сунул. Тот вынужден был сесть на земле. Длинный мослатый Тютюник спихнул вниз Насибулина. Это, кстати, был его сержант. Из батареи. Падая, визжал:

– Ни забуду! Ай, ни забуду тиби этаго, литинант!

Остальных помогал отправить вниз и я. Они там по дну шуровали лопатами. По колено, будучи. Описать это – не знаю, какой дар требуется.

Однако.

Ко всему человек привыкает. Через полчасика Насибулин мне, снизу, подняв забрызганное лицо:

– Таварища литинант. Дай закурить.

Стоял, курил. Опершись на лопату. Сигарета пропиталась желтоватым соком.

Ничего огнестрельного мы не нашли. А вот после этого я действительно долго принюхивался. И не только я. Не смотря на мытьё и стирку.

11. Дуракам везёт

Таким образом, налицо был достигнут второй значительный успех. В ходе следствия. После чистки солдатского туалета, разумеется.

Это: годик дисбата моему ефрейтору Искаму. Вызвал Алийник:

– Повезёшь своего Ис…, как его? Справку подделал. На неделю. Дурак. Стоило пачкаться.

Поковырял спичкой в зубах.

– Двух бойцов отбери. Своих. Поедете с оружием. Смотри у меня.

– Куда ехать-то? – спросил я у командира. Чего «смотреть» выяснять не стал. Тем более «у него».

– В Мурманск. На гарнизонную «губу». Там объяснят. Куда дальше кантовать.

Отправлялись тут же вечером. Проводить меня толком никто не смог.

Мишутка выписал документы только до «губы». Но один он знал дальнейшую путь-дорогу:

– Под Ленинград повезёшь своего фальшивомонетчика. В Вырицу. Слыхал, наверное. В городе будь начеку. Меньше советуют там болтаться. С вооруженным отрядом. Все патрули на вокзалах – твои.

Взял с собой ефрейтора Фёдорова (крымского грека) и рядового Давидовича (из Белоруссии). Кипятком сразу же забрызгали от радости. Обоим передал, полученный только что от Алейника, «наказ»:

– Вас двоих решил взять. Ну, бля, смотрите у меня. Отличия в наказе не было. Оба моих в один голос заорали:

– Товарищ лейтенант! Об чём речь? Да чтоб мы? Будьте спокойнечки.

Пошёл собираться. Встретил развесёлую парочку. Белоуса с Лещом. Какой-то у них был повод.

– И где ж ты был? Мы тебя обыскамши. Мишка хочет «Костыля» выставить, – Лещ икнул.

– Именно. Ну, именно костыля мне и не хватает. А что это? – вяло интересуюсь.

От предстоящей экскурсии в дисциплинарный батальон Ленинградского Военного округа на душе, почему-то, птицы не пели. Даже от проезда через Питер. В голове неотвязно засела дурацкая мысль: «Сегодня ночью мне приснится сон. В нём мне покажут, что документы на Искама выправили неправильные. За это в штрафбате оставят меня. А мои подчинённые, забрав мой пистолетик, отправятся на волю. На большую дорогу. Откапывать ещё семь. К чему это будет, а?»

Белоус, закрыв один глазище:

– «Костыль» это не тот костыль, что опираются. Этот булькает. Хотя на него мо-о-ожно опереться. Подём. С нами-и. Бо-о-прёмся.

Истинно огорчился я:

– Сказать «хочу» – это ничего не отразит. Рано уезжаю. Никак. Сможете – оставьте костылик до возвращения.

– Ку-у-да он едет? – спросил Мишка почему-то у Леща.

– Да. Интересно, куда это ты? – перевёл мне Лещ.

– В штрафбат. Под Ленинград. Отвозить своего пострадавшего.

– Один? – Белоус быстренько отрезвел.

– Двух конвойных беру. С автоматами. Положено так, – вроде сам себе в очередной раз поясняю.

– А сам? – поинтересовался Лещ, – Во всеоружии?

– Не видишь сам, что ли? – Миха хлопнул меня по кобуре с пистолетом.

Поглазели молча друг на друга.

Лещ захохотал:

– Теперь у тебя восемь будет. И два автомата. Куда девать-то? Решил уже?

Белоуса потянуло в назидания:

– Это тебе испытание. Нис-ниспосылается. Смотри, не опозорь часть родную. Сложи все стволы в мешок и сам тащи.

«И эти туда же, про бдение, – тоскливо подумал я, – Патроны, правда, надо забрать. Точняк».

– Ладно. Двигай. «Костыль» сохраню, – обнадёжил Белоус.

«Хромое» утешение было, но за неимением…

Два автоматных рожка с патронами сунул себе в чемоданчик. Пистолет во внутренний карман тужурки. На боку пустая кобура. Так спокойнее.

Получил Искама на гарнизонной губе. Взял на четверых отдельное купе. Тронулись в Ленинград.

Прибыли днём. На Московский вокзал. Солдатики мои выглядели очень прилично. Двое только почему-то с автоматами. Рожки пустые. Искам, когда уведел, заржал:

– Ой, ружья-то зачем? А наручники не взяли? Да я ж не сбегу. Вы ж меня знаете. Вообще на курорт еду. По сравнению с нашей Печенгой.

Прогулялись по Невскому. Мозги у меня, видимо, стали к тому времени подтекать. От всей этой галиматьи. Купил билеты в кинотеатр. В «Титан». На углу Литейного. Что смотрели – убей, не помню.

И ни одного патруля! Фантастика.

Поздно вечером прибыли в дисциплинарную часть. Новеньких принимают с утра. Перекантовались в дежурке.

С утра через окно с решёткой наблюдали штрафную службу. Только строем. Печатая шаг. В столовую и обратно. Осуждённый мой не унывал:

– Мне это – ништяк. Мы, немцы, маршировать любим.

Стали сдавать его. По описи. Чего-то из бельишка было не так. Спрашиваю прапорщика:

– Кто ж знал? В первый раз. Надеюсь больше к вам не заглядывать.

– Не зарекайтесь. Станется, и обратно повезёте. Бывают моменты, – обнадёжил прапор, – Это ж вам надо. У нас их с избытком.

Тут Искам мне шепчет:

– Нормаль, товарищ лейтенант. Давидка мне сейчас свои шмоточки махнёт. Не кататься ж Вам со мной сюда десять раз.

Меня чуть слеза не прошибла, честное слово.

Оставили ефрейтора. На год.

Поехали обратно в Ленинград. Пистолет, зараза, в кармане осточертел. Потный, липкий, маслом воняет.

Забегу вперёд: Искам вернулся в дивизион через шесть месяцев. Раньше срока. Умеют маршировать. Поволжские немцы.

К вечеру снова приехали в город. В голове моей непутёвой к тому моменту сложился план. Подозреваю, что он там вызрел давно. С вокзала позвонил домой. До этого родителей не беспокоил. На всякий случай. Вдруг чего в штрафном батальоне выйдет не так. Ну, раз выполнена главная часть паскудного задания – с катушек я съехал.

Уже знал: в Ленинграде живёт родная сестра Давидовича. У Технологического института.

Сперва приехали ко мне домой. В район Смольного. В маленькой квартирке на первом этаже. Вваливается сынок. С солдатами и автоматами. Замерли старики.

– Папанька, маманька, всё нормально. Так надо. Едем по заданию. Дайте-ка ключик от платяного шкафа. Сделаю на вечер из него оружейный.

Мамаша в прострации протянула ключик. С таким же успехом могла дать гвоздик.

Чемоданчик с магазинами автоматными бросил за диван. Предусмотрительность – слов нет!

– Сейчас уедем. Дела. Не волнуйтесь. Вернусь поздно. Один. Дверь закройте на оба замка. Никого не пускайте.

И умотался со своими конвойными. Проведал родителей, успокоил.

До сих пор даже себе не могу объяснить: почему болтаться по городу отправился с пистолетом? Перед друзьями повыпендриваться? Вот я какой, гляньте-ка. В форме офицерской и при нагане! Зачем? Неужели я действительно был такой дурак? По пустым бутылкам пострелять? Во дворе? Лучше сразу поехать на Литейный. В приёмную Большого дома. Да и патронов лишних у меня не было.

Но, тем не менее, повёз своих бойцов к сестре Давидовича. Она встретила – только на шею мне не бросилась. И то потому, видимо, что муж в углу кухни стоял. Оробевший.

– Завтра днём заберу орлов. Вечером – поезд.

Излишне повторять, что закончил речь настоятельной просьбой, чтоб «смотрела». За ними. И – «ни-ни».

В ответ, естественно, побожилась. Давидович, гад, уже плясал на кухне вприсядку. Фёдоров масляно блестел греческими буркалами.

Позвонил по телефону. Поехал на Петроградскую сторону. Старый огромный дом на Чкалова. Огромная «коммуналка» [73] . К друзьям молодости. Наша первая семейная пара. Алька и Люськой. Это – который стучал «кабернухой» по Петропавловскому бастиону [74] .

Будний день. Они были дома. Привёз бутылку «сухого». Расположились на кухне. Всё, как когда-то.

Люсенда закудахтала:

– Как у вас там, наверное, здорово. Шланг звонил. Рассказывал о вашей посиделке. В «Арктике». И твои письма читали. Смеялись, так смеялись. Вместе с Клариссой. Тебе привет большой…

Я погладил внутренний карман тужурки. Вот мужика кларисскиного я б погонял по кухне коммунальной. А впрочем, нет. Был бы выше этого. И всё же… Как там у Величайшего, в главе 21, «Полёт»: «Совершенно неизвестно, какою тёмной и гнусной уголовщиной ознаменовался бы этот вечер…»

Упоения мои о мести прервала соседка. Красавица-блондинка Розита. Немногим старше нас, пожалуй. С неизменной сигаретой. Врач-терапевт районный.

– А! Кого мы видим? Солдатик мой, пациентик. Или ты не солдатик? Не разбираю я. Был у меня один. В чине капитана. Ужасный солдафон. Просто мудила. Сухого? Выпью немного. За тебя, солдатик. Как твоя моча?

Именно этим вопросом Розита стала неизменно встречать меня, начиная с моего третьего курса в Горном. Шла специализация. Проходили медкомиссию.

Парней, без отклонений ежели, зачисляли в группу «Поиски месторождений радиоактивных элементов». Считалось наиболее мужественным и значимым.

Распределение на уран. Остальных – на общие и сейсмические методы. И тех, кто специально туда желал.

Дружок, Савва, приговаривал:

– Все хочут ручонки к атомной бомбе-то приложить. У всех они чешутся-то, ручонки.

В том тогда она была. Наша романтика.

И вдруг! Зовёт меня к себе декан, Юрий Николаевич:

– Ты глянь-ка, а? Чего-то у тебя вот с этим анализом не того. Пересдать тебе надо этот зачёт. Или зачислю на общие методы.

А он сам и возглавлял это самое термоядерное направление. И по учебнику его мы воспитывались. (Под подушкой с которым Попович спал в Печенге). И в его экспедицию на Тянь-Шань я два сезона с Саввой лазал.

Это был удар ниже пояса. В то место, откуда…, ну, Вы понимаете.

Кинулся за помощью. К Розите. Она мне меланхолично:

– Одолжи у друзей. Вон у Петуха. Сделаю тебе анализ.

Петух, конечно же, не отказал. Ему такой мелочи, естественно, было не жаль. Потребовал пива. В отличие от нас со Шлангом, Жека с раннего детства мог пить всё. «Кроме воды и керосина» [75] .

Я согласился. Об чём речь? Только поставил условие:

– Сперва дело. Пиво потом.

Розита скривилась, увидев анализ Петуха:

– Да-а. Хрен редьки оказался не лучше. Ты, Жека, мудила, пиво, видимо, раньше всё же выпил.

И мне, милостиво:

– Ладно. Напишу тебе сама. Ерунда это всё. Юношеское. Блок «Стюардессы» будет.

Милая, дорогая Розита! В тот момент ты в очередной раз судьбу мою направила туда, куда я и приехал. В конце концов.

А так попал бы в группу Академика. Он продолжал на «общих методах поисков» дело своих известных родственников – Глебовских. И попал бы, может, служить с ним в одну часть. И не увидел бы Печенги. Двух Михаилов, Поповича, Леща…

Сидели на кухне допоздна. Алька, было, заикнулся:

– Пойти в военкомат самому, что ли?

Люсенда ему категорическим образом:

– Я тебе пойду, я тебе пойду! Сразу же вон, как Кларис…, – осеклась, на меня, глянув.

А меня уже в сон клонило.

Ехал в пустом вагоне трамвая номер двенадцать. Домой. Ствол, донельзя надоевший, я так и не обнажил. Не пугал друзей.

Старики, бедолаги, не спали. Караулили. Какой же я был дурак!

А пославшие в дисбат Искама – умнее? Лучше? А отдавший приказ по туалету командующий?

Да ладно. Чего там!

На следующий день забрал своих. У Давидовича – синяк под глазом. Радостно пояснил:

– Ох, хорошо-то как было, товарищ лейтенант. На танцы сходили. В общагу. Ну, спасибо вам, ну спасибо!

А я подумал: «Пронесло! Ну, спасибо, Господи».

Вернулись в действительно ставшую родной Печенгу.

12. Любой ценой

Добрался я-таки до «Костыля». Шнапс немецкий. Из братской ГДР. Водка как водка. Странно: как Белоусу её сохранить удалось. Подозрительно. Но воля у Мишани железобетонная. Я б и пустую стекляшку сберечь не удосужился.

Всем досталось по чуть-чуть. Гарбузёнок нахваливал:

– Ничего не скажешь. Научились. У нас. Рецепт вывезли.

Мишутка подхватил:

– Ага. Вместе с янтарной комнатой.

Лещ не стал дегустировать:

– Я уже. Не стоит мешать.

Гринька заволновался:

– Это когда же это? Много было «костылей» что ли, старички? А я где был?

– Да нет, – лениво пояснил Лещ, – В том смысле, что я «уже». С Колей-комбатом. Затащил меня в каптёрку. Для компании. Стакан у него подозрительно воняет «Тройным».

Стали обсуждать: действительно Коля реквизует у солдатиков одеколон с личными помыслами. Вызревать идея напрашивалась. Насыпать пургена в фонфурик. И заслать Коле. Обратились за советом к ПНШ:

– Слышь, маршал Шапошников, ты у нас геолог-минеролог. Химию глубже всех познавал. Будет в «Тройном» пурген растворяться, аль нет? – особенно заинтересовался проблемой Лещ. Он из стакана зачуханного хлебнул, видать теперь «откат» сказывался одеколонный.

Мишутка с апломбом, как у алхимика, завуалировал:

– А как же! Всенепременно. Только засыпать надо много. Толочь и засыпать. И болтать. Как засыпать же – не ведаю. Горлышко в пизурке-то крохотное.

– А растворится? – засомневался Лещ.

– Там уж видно будет. Главное засыпать.

– Чему вас только учили? – забурчал Гринька, – У нас на «шахте» [76] поступали короче. Из фунфырика выливали в кружку. А туда уж сыпь чего хошь.

– И чего же это вы туда сыпали-то, виноделы? – с присущей только ему одному задушевностью, поинтересовался Белый Ус.

– Много чего можно. Для коктель-ейльности. Например, чеснока, – ухмыльнулся плодо-выгодно Гарбузёнок.

– Е…твою…, – охнул непритворно Лещ, – И с такой кружкой подойти к Коле? Испей, мол, отец-комбат родной.

– Ещё есть путь, – уводил тему в никуда ПНШ, – Давайте в пустую склянку от «Костыля» набухаем «Тройничков». Сколько влезет. И всего напихаем. Горло позволяет. И получится сувенир. Из братской группы войск. Отказаться будет трудно.

– Очень плодотворная идея, – поддержал я, – Жаль посудину испохабим. Навечно. А так в ней можно наш разводить. Отечественный. И потреблять, как шнапс.

Мишаня цыкнул зубом и закосил на меня слегка глазищем. Я, может, задел, что-то уже состоявшееся?

Решил сменить тему:

– Боб на боевом дежурстве. Оставил мне, кстати, половинку. Употребить велел при случае. Он, полагаю, настал.

Приняли единогласно.

– Белый Ус! Просвети, если смогёшь. Как перевестись к нам удалось? С самого юго-западного рубежа на такой же самый, но северо-западный.

Это я дал возможность для слова Михе. Для пространного. Поведал он нам:

«Весенних дембелей вывозили. Сводный эшелон. Увлекательное занятие, может, кому доводилось. Или слыхали? Врагу не пожелаю. Старший – из нашей части. Батальонный помполит. Ама-ан-нденно растущий! Понимаете о чём я? Ещё один взводный. И меня воткнули. Везли из Дрездена до Бреста. Объяснять ничего не буду. Палитрой такой не располагаю. Это нужно только лично. Вынести. Уцелеть и переварить. Забыть и растереть. А мы ещё и в Бресте застряли. Плохо помню почему. Вроде бы отправляли партиями. Старший рехнулся совершенно. Выводил особо приглянувшихся на плац. К пожарному щиту. На расстрел. Патронов у него были полны карманы. Лупил из личного ПМ-а в пожарные вёдра. «Кто надо» сообщили «куда надо». Затребовали нас в Москву. Его и меня. В главное политуправление. Его – на повышение. В Таманскую, видимо. Меня – в отпуск. И к вам».

– Моё занял место, знать, – успокоился я окончательно в невозможности продолжения карьерного роста.

– Эх. Не знал, я не ведал, старичок. Что ты в ГЛАВПУР-е будешь. Замолвил бы за меня. Не прислали, может, Полового. Не обошли бы Гришку, – посетовал Гарбузёнок.

– Фу-ты, ну-ты, дембеля гнуты, – развеселился тёзка Белоуса, – Это ж надо так? И сам не просился? В город-герой Брест?

– Наш с тобой тёзка Михаил отказался от престола. Самолично. Я вас очень конечно всех люблю. Но, право слово, не до такой же степени. Чтоб умолять, отправьте меня в Брест, там в ведро постреляет блатной придурок, а уж далее я к вам. Давайте ещё шлёпнем.

Наказ Поповича был выполнен. Грамотно.

Опять «свойский» майор прокурорский на рандеву призвал.

– Как съездил? Нормально сдал подчинённого? – задавал вопросы.

Усмехался. Ничего не записывал.

Нетипично было это для «щитов и мечей». Такой почерк для «особых» характерен. За эти времена настрополились уж различать. А, кстати! Если «те, кому надо» любые общевойсковые петлицы себе вешали, то почему бы не пришпилить «щит с ятаганом»? Кто помешает?

Тогда становилось ясно.

– В порядке всё сполнил. Как учили, – смиренно докладаю.

– Ничего Искам не рассказывал по дороге? Свет проливающего.

– О пистолях наших, что ли? Нет, ни слова. Да и не при чём он. Очень хороший солдат. Вот увидите. Досрочно вернётся, – ни чем я тут не кривил.

– Не имею ничего против. В дороге нигде не задержался? – гнул своё «свойский».

– Одну ночь у меня дома провели. На обратной дороге. Только родителей не беспокойте. Оба сердечники. Мать внутри блокаду пережила. Отец – снаружи.

Бойцов своих я предупредил. И был в них уверен.

– Не боись. Не маленький. Ежели что. Сам ответишь. А что у Давидовича синяк под глазом? – уставился на меня в упор.

Ох, и осто…ло мне это!

– Вы ж его спрашивали. Сами всё знаете. Чемодан бабке помогал закидывать. Ручка оторвалась. Ещё удачно обошлось.

Ухмыльнулся «свойский».

– Ладно. Всё нормально. Иди. Конспиратор.

До сих пор не ведаю. Чего он знал, чего нет. Наверное – всё! Но назад-то я вернулся? С оружием и патронами.

Вышел. Закурил. Подошёл Мишаня. Поделился я с ним. И тут мне эта черепаха Тортилла-белоусая выдал:

– Окстись, Вадя. Это ж ты проверочку ихнюю проходил. На вшивость. Думаю, «пасли» тебя всю дорогу. И цирк весь этот придумали. С дисбатом.

«Да неужто? – ужаснулся я, – Это какой же ценой?»

А тем временем сбылась мечта соколиная. Деньги он собрал, очередь его подошла, «игрушка» пришла в военторг. И купил майор мотоцикл. «Урал» с коляской. Светло-салатного цвета. Заглядение! Стоял пока у штаба.

– Заскакивай вечерком. К мотоциклистам нашим, – пригласил меня Сокол. Это значит к Файзуле с Размазовым.

Зайти стоило. Не ради «отметить». Где-то там, в глубине, дремало у меня тоже безответное чувство к мотоциклам. А тут уже трое. Клуб. И я – сочувствующий. Заглянул. Хозяева, виновник, Дудник, Каминский. Слава Богу, без Разбойника. Этот после рюмки начинал орать, махать руками, свистеть с любого количества пальцев. Дмитриев говорил даже про пальцы ног. Я в этом не сомневался, но видеть желанием не горел. Новенький, молоденький начарт Смирный тоже был очарован Соловьём. Разбойник же был хитёр. Как его сказочный прототип. Обхаживал Смирного со всех сторон. Без мыла залезал. Значит, вместе будут складом, пустыми гильзами, гранатами манипулировать.

Но в клуб мотоциклистов Разбойника не пригласили.

Когда я подключился, выпивали уже за коляску. Начпрод с зампотехом в споре горячо рожали истину: купить им тоже люльку или закрепить седло.

Файзула, брызгая слюной, кричал:

– Ай, ни нада люлька. С люлька ганял дома. Ни магу с люлька. На права плоха паварачиват. Быстра едиш, права плаха рулит. Люлька сильна мешаит.

Размазов, головёнкой мотая, казацкой растрёпанной, талдычил своё: