Я не боюсь Амманити Никколо

Я позавтракал. Съел два куска кекса, обмакивая его в молоко. Так, чтобы никто не видел, отрезал ломоть, завернул в салфетку и сунул в карман.

Филиппо будет счастлив.

Мама убирала со стола.

— Как только закончишь, отнеси этот кекс в дом Сальваторе. Только чистую майку надень.

Мама была отличной кухаркой. И, когда готовила торт или макароны в духовке или пекла хлеб, делала всегда с запасом, а потом продавала стряпню матери Сальваторе.

Я почистил зубы, надел майку с олимпийскими кольцами и вышел с противнем в руках.

Ветра не было. Солнце, висевшее прямо над домами, палило нещадно.

Мария сидела на ступеньке со своими Барби.

— Ты умеешь строить дома для кукол?

— Конечно. — Я их, правда, никогда не делал, но, наверное, это нетрудно. — В кузове у папы лежит коробка. Мы сможем разрезать ее и сделать им дом. А потом раскрасить его. Только сейчас мне некогда. Должен идти к Сальваторе. — И я спустился на дорогу.

Никого не было видно. Только куры копались в пыли да ласточки носились над самыми крышами.

Из сарая послышались звуки. Я заглянул в него: 127-й стоял с открытым капотом, накренившись на один бок. Из-под машины торчали ноги в черных башмаках-вездеходах.

Когда Феличе был в Акуа Траверсе, он ни на секунду не расставался с машиной. Он ее мыл. Он ее смазывал. Сдувал с нее пылинки. Нарисовал на борту широкую черную полосу, как на американских полицейских машинах. Однажды он даже разобрал мотор, но не смог собрать его, потому что потерял какие-то болты, и тогда заставил нас идти аж в Лучиньяно, чтобы купить их.

— Микеле! Микеле, иди сюда! — заорал Феличе из-под машины.

Я остановился:

— Чего тебе?

— Помоги мне.

— Не могу. Мне мама задание дала. — Я спешил сплавить торт мамаше Сальваторе, схватить велосипед и поехать к Филиппо.

— Иди сюда!

— Не могу… Спешу.

Он прорычал:

— Если не подойдешь, я тебя прибью!..

— Чего тебе надо?

— Меня придавило. Я не могу двинуться. Соскочило колесо, когда я был под машиной, твою мать! Я лежу здесь уже полчаса!

Я заглянул в капот, из-под мотора я увидел его физиономию, измазанную маслом, и красные несчастные глаза.

— Пойду позову твоего отца.

Отец Феличе в юности был механиком. И, когда Феличе ездил на машине, его трясло от ярости.

— Ты чокнутый? Он мне яйца оторвет… Помоги мне.

Я мог уйти и оставить его здесь. Я посмотрел вокруг.

— Даже и не думай… Я отсюда все равно выберусь, и, когда выберусь, раздавлю тебя, как мокрицу. От тебя останется только могилка, куда твои родители будут приносить цветочки, — сказал Феличе.

— А как я тебе помогу?

— Возьми домкрат, он за машиной, и подставь его рядом с колесом.

Я так и сделал, а потом начал работать ручкой. Понемножку машина стала выпрямляться. Феличе радостно завизжал:

— Так! Так! Получается! Молодец!

И выполз из-под машины. Его рубашка вся пропиталась маслом. Он провел рукой по волосам.

— Я уже думал, что помру здесь, что сломался позвоночник. Все из-за этого дерьмового римлянина! — И он начал разминать мышцы, злобно ругаясь.

— Из-за старика?

— Из-за него. Я его ненавижу. — Он подпрыгнул и засадил ногой по мешку с кукурузой. — Я ему сказал, что не смогу проехать до самого места на машине. На такой дороге у меня полетят амортизаторы, но ему наплевать на это. Почему сам не поехал туда на своем сраном «мерседесе»? Почему он этого не сделал? Я больше не буду ему потакать. Не делай этого, не делай того… Всем было б намного лучше, если б этого куска дерьма не существовало. Всем. Я с ним завязываю… — Он двинул кулаком по трактору, а потом отвел душу, разломав деревянный ящик. — Если он мне еще раз скажет, что я идиот, я ему врежу кулаком так, что он в стену влипнет… — Феличе остановился, заметив, что я еще не ушел. Он сгреб меня за майку, поднял и воткнулся носом прямо мне в лицо: — Не рассказывай никому о том, что я сказал, понял? Если узнаю, что ты проболтался хоть одним словом, отрежу тебе морковку и съем ее с капустой… — Он вытащил из кармана нож. Лезвие выскользнуло наружу и остановилась в паре сантиметров от кончика моего носа. — Понял?

— Понял, — пробормотал я.

Он оттолкнул меня:

— Никому! А теперь сгинь.

И начал бегать по сараю.

Я взял кекс и ушел.

Семья Скардаччоне была самой богатой в Акуа Траверсе. Отец Сальваторе, адвокат Эмилио Скардаччоне, владел большим участком земли. Очень много людей, особенно в дни сбора урожая, работали на него. Приезжали отовсюду. Издалека. В кузовах грузовиков. Пешком.

Даже папа в течение многих лет, прежде чем начать возить грузы, ходил в период урожая работать на адвоката Скардаччоне.

Чтобы попасть в дом Сальваторе, нужно пройти сквозь ворота из кованого железа, затем пересечь двор с квадратными кустами, высокой-высокой пальмой и каменным фонтаном с красными рыбками, подняться по мраморной лестнице с высокими ступеньками — и вот ты на месте.

Как только ты входил в дом, то оказывался в темном коридоре, без окон, таком длинном, что по нему можно было ездить на велосипеде. По одну сторону располагались спальные комнаты, всегда закрытые, по другую — большой зал. Это была огромная комната с нарисованными на потолке ангелами, огромным, натертым до блеска столом и стульями вокруг. Между двумя картинами в позолоченных рамах находилась витрина с чашками, драгоценными кубками и фотографиями мужчин в мундирах. Рядом с входной дверью стоял рыцарь в доспехах и с булавой, утыканной острыми шипами, в руке. Его адвокат приобрел в городе Губбио. Его нельзя было трогать, потому что он мог упасть.

Днем шторы никогда не открывали. Даже зимой. Пахло затхлостью, старым деревом. Казалось, что ты в церкви.

Синьора Скардаччоне, мать Сальваторе, была очень толстой женщиной в полтора метра ростом и всегда носила на волосах сетку. У нее были распухшие, похожие на сардельки, ноги, которые все время болели, и она выходила из дома лишь в Рождество и на Пасху, чтобы съездить к парикмахеру в Лучиньяно. Свою жизнь она проводила в кухне, единственной светлой комнате дома, вместе с сестрой, тетей Лучиллой, среди пара и запахов рагу.

Сестры походили на двух тюленей. Нагибали голову вместе, смеялись вместе, всплескивали руками вместе. Два огромных дрессированных тюленя с перманентом. Они целыми днями сидели в потертых креслах, следя за горничной Антонией, чтоб та ненароком не сделала что-то не так и не слишком много отдыхала.

Все должно быть в порядке к приезду адвоката Скардаччоне из города. Но адвокат никогда не приезжал. А когда приезжал, то сразу же старался побыстрее уехать.

— Лучилла! Лучилла, посмотри-ка, кто к нам пришел! — закричала Летиция Скардаччоне, когда увидела меня на пороге кухни.

Тетя Лучилла подняла голову от швейной машинки и улыбнулась. На ее носу красовались огромные очки, делавшие глазки маленькими дробинками.

— Микеле! Микеле, золотце! Что ты нам принес, пирог?

— Да, синьора. Вот он. — Я протянул ей противень.

— Отдай его Антонии.

Антония, сидя за столом, фаршировала перцы.

Антонии Аммирати было восемнадцать, она была худощавой, с рыжими волосами, синими глазами, и, когда она была маленькой, у нее в дорожной аварии погибли родители.

Я подошел к Антонии и отдал ей пирог. Она погладила меня по голове тыльной стороной ладони.

Антония мне очень нравилась — красавица, я был бы не прочь стать ее женихом, но она была намного старше и встречалась с парнем из Лучиньяно, который монтировал телевизионные антенны.

— Какой молодец твоя мама, — сказала Летиция Скардоччоне.

— Какой молодец, — добавила тетя Лучилла.

— Ты тоже очень красивый мальчик. Правда, Лучилла?

— Очень красивый.

— Антония, разве не красавчик наш Микеле? Если б он был постарше, вышла б за него замуж?

Антония засмеялась:

— Сразу же и даже не раздумывая!

Тетя Лучилла ущипнула меня за щеку и чуть ее не оторвала.

— А ты бы женился на Антонии?

Я залился краской и отрицательно мотнул головой.

Обе сестры зашлись в смехе и никак не могли остановиться.

Потом Летиция Скардаччоне подала мне пакет.

— Здесь одежда Сальваторе, которая стала ему мала. Возьми ее. Если брюки слишком длинные, я тебе их укорочу. Возьми, возьми, доставь мне такое удовольствие.

Мне бы они понравились. Они были как новые. Но мама говорила, что мы не принимаем милостыни ни от кого. Особенно от этих двоих. Говорила, что мои вещи еще в очень хорошем состоянии. И, когда придет время их менять, будет решать она.

— Спасибо, синьора. Но я не могу.

Тетя Лучилла открыла жестяную коробку и хлопнула в ладоши:

— Тогда посмотри, что здесь. Медовая карамель! Ты любишь медовую карамель?

— Очень, синьора.

— Бери сколько хочешь.

Это я мог себе позволить. Мама не узнает об этом, потому что я их все съем. Я набил конфетами карманы.

Летиция Скардаччоне добавила:

— И угости свою сестренку. В следующий раз, когда пойдешь к нам, захвати и ее…

Я повторял как попугай:

— Спасибо, спасибо, спасибо…

— Прежде чем уйти, зайди поздороваться с Сальваторе. Он в своей комнате. Только, прошу, не задерживайся долго, ему еще надо заниматься. Сегодня у него урок.

Я вышел из кухни, пересек мрачный коридор с его черной мрачной мебелью. Прошел мимо комнаты Нунцио. Дверь была закрыта на ключ.

Однажды я обнаружил дверь незапертой и вошел.

В комнате ничего не было, за исключением высокой кровати с железными поручнями и кожаными ремнями. В центре комнаты плитки пола были исцарапаны и расколоты. Проходя мимо дворца, можно было видеть Нунцио, метавшегося от окна к двери и обратно.

Адвокат испробовал все, чтобы вылечить его. Однажды даже отвез к падре Пио, но Нунцио набросился на статую Мадонны, опрокинул ее, и монахи вышвырнули его из церкви. С тех пор он находился в сумасшедшем доме и ни разу не возвращался в Акуа Траверсе.

Я должен был пойти к Филиппо, я это ему обещал. Я должен отвезти ему кекс и конфеты. Но было очень жарко. Я мог подождать с этим. Для него от этого ничего не изменится. И потом я хотел немного побыть с Сальваторе.

Я услышал звук пианино сквозь дверь его комнаты. Я постучал.

— Кто там?

— Микеле.

— Микеле? — Он открыл мне дверь, огляделся кругом, втащил меня в комнату и запер дверь на ключ.

Комната Сальваторе была огромной, голой, с высокими потолками. У одной стены стояло пианино. У другой — кровать, такая высокая, что нужна была лестница, чтобы забраться на нее. Рядом — длинный шкаф, весь забитый книгами, расставленными по цветам корешков. В большом комоде были сложены игрушки. Сквозь белую тяжелую штору в комнату проникал луч света, в котором танцевала пыль.

Посреди комнаты, на полу, лежало зеленое сукно игрушечного футбольного поля. На нем выстроились игроки «Ювентуса» и «Торино».

Он спросил:

— Ты чего пришел?

— Пирог принес. Могу побыть у тебя? Твоя мама сказала, что у тебя урок…

— Конечно, оставайся, — сказал он, понизив голос, — но, если они заметят, что я не играю на пианино, не оставят меня в покое. — Он взял пластинку и поставил ее на проигрыватель. — Пусть думают, что это я играю. — И добавил серьезно: — Это Шопен.

— Кто это — Шопен?

— Мастер.

Мы с Сальваторе были одного возраста, однако он казался мне намного старше. Наверное, потому, что был выше меня, или потому, что всегда ходил в чистых белых рубашках и длинных глаженых брюках. И еще из-за спокойного тона, каким он разговаривал. Его заставляли играть на пианино, и учитель приезжал к нему раз в неделю из Лучиньяно давать уроки, а он, хотя и ненавидел музыку, никогда не жаловался и всегда добавлял, что, как только вырастет, сразу бросит этим заниматься.

— Может, сыграем партию? — спросил я его.

Настольный футбол был моей самой любимой игрой. Я не был сильным игроком, но мне до смерти нравилось играть. Зимами мы с Сальваторе устраивали бесконечные турниры, проводя за игрой целые дни, передвигая маленьких пластиковых футболистов. Сальваторе играл и один. Перебегая с одной стороны на другую. Если он не играл в футбол, то выстраивал шеренгами тысячи солдатиков, покрывая ими весь пол комнаты до тех пор, пока не оставалось места, куда можно было бы поставить ногу.

И когда наконец они все выстраивались в геометрические ряды, он начинал двигать их одного за другим. Так, в тишине, он мог проводить целые часы, пока не приходила Антония звать его ужинать, и он сваливал их в коробку из-под обуви.

— Смотри, — сказал он и достал из ящика восемь коробочек из зеленого картона. В каждой была футбольная команда. — Смотри, что мне подарил папа. Он привез это из Рима.

— Всех этих? — Я взял их в руки. Наверно, адвокат действительно был богатым, раз тратил такие деньги.

Каждый год, который посылал Бог, в мой день рождения и на Рождество, я просил папу и детского Бога подарить мне футбол, но безрезультатно: никто из этих двоих меня не слышал. Мне было достаточно одной команды. Без поля и ворот. И даже серии «В». Мне было бы приятно ходить к Сальваторе с собственной командой, потому что, я в этом уверен, если б она принадлежала мне, я бы играл лучше и не проигрывал так часто. Я бы любил своих игроков, ухаживал бы за ними и побеждал бы Сальваторе.

У него уже было четыре команды. А сейчас отец купил ему остальные восемь.

Почему мне никто не покупает?

Потому что моему папе на меня наплевать, только говорит, что любит меня, а на самом деле это не так. Он подарил мне эту дурацкую лодку из Венеции, и ту поставили на телевизор. И запретил даже прикасаться к ней.

Я очень хотел хотя бы одну команду. Если бы отец Сальваторе подарил ему еще четыре, я бы ничего не сказал, но их было восемь. Теперь всего у него двенадцать.

Если у него будет на одну меньше, что это изменит?

Я прокашлялся и пробормотал:

— Ты не мог бы подарить мне одну?

Сальваторе поднял брови и начал ходить по комнате. Потом сказал:

— Извини, я бы тебе ее подарил, но не могу. Если папа узнает, что я тебе ее отдал, он рассердится.

Это была неправда. Когда это отец проверял его игрушки? Сальваторе был жадиной.

— Понял.

— И потом, зачем тебе? Ты и так можешь приходить сюда играть, когда хочешь.

Если бы у меня было что дать ему взамен, может, тогда он мне бы ее отдал. Но у меня ничего не было.

Хотя нет, кое-что все-таки имелось.

— Если я тебе открою одну тайну, ты мне дашь команду?

Сальваторе искоса посмотрел на меня:

— Какую тайну?

— Невероятную тайну.

— Не существует тайны, которая стоила бы команды.

— Моя стоит. — Я поцеловал кончики пальцев. — Клянусь!

— А если это окажется ерунда?

— Не окажется. Если ты скажешь, что это ерунда, я тебе верну команду.

— Меня не интересуют тайны.

— Я знаю. Но такая… Я никому ее не рассказывал. Если ее узнает Череп, он подскочит от восторга до небес…

— Ну и расскажи ее Черепу.

Но я уже был готов на все.

— Я бы взял даже «Виченцу».

У Сальваторе чуть не вывалились глаза:

— Даже «Виченцу»?

— Даже.

«Виченцу» мы ненавидели. Она была невезучей. Если ты играл ею, проигрывал обязательно. Никто из нас двоих никогда не мог выиграть с этой командой. К тому же у одного из игроков не было головы, другой был весь склеенный, а вратарь — согнутый.

Сальваторе задумался на мгновение и наконец уступил:

— Согласен. Но, если это полная ерунда, я тебе ее не дам.

Вот так я ему все и рассказал. О том, как я упал с дерева. О яме. О Филиппо. О том, какой он сумасшедший. О его больной ноге. О вони. О Феличе, который его сторожит. О папе и старике, которые хотели отрезать ему уши. О Франческо, который бросился с обрыва с расстегнутой ширинкой. О матери в телевизоре.

Обо всем.

Я испытывал ощущение приподнятости. Как тогда, когда однажды я съел полную банку консервированных персиков. После мне стало плохо, мне казалось, что я вот-вот лопну, в животе у меня было землетрясение, и у меня даже подскочила температура, и мама сначала надавала мне тумаков, а потом нагнула головой в унитаз и сунула два пальца в горло. И я выдал наружу бесконечное количество желтой и кислой тюри. И вернулся к жизни.

Пока я говорил, Сальваторе слушал не перебивая, с открытым ртом. Я закончил словами: «И потом он все время говорит о каких-то медвежатах-полоскунах. Которые моют тряпки. Я ему сказал, что их не существует, а он даже слышать этого не хочет».

— Потому что они существуют.

Я застыл с открытым ртом.

— Существуют? Папа сказал, что не существуют.

— Они живут в Америке. — Сальваторе взял с полки Большую энциклопедию зверей и пролистал ее. — Вот они. Смотри. — И передал мне книгу.

На цветной фотографии был изображен зверек, похожий на лисицу. С белой мордочкой. На глазах — черная маска, как у Зорро. Однако зверек был более лохматый, чем лисица, и лапы у него были намного короче, и он мог брать ими вещи. Этот в передних лапках держал яблоко. Это был очень симпатичный зверек.

— Значит, существуют…

— Конечно. — И Сальваторе прочел: — «Енот-полоскун, Procyon lotor, зверек с коренастым телом, заостренной мордой и большой головой, с большими глазами, окруженными черными пятнами. Шкурка серого цвета. Очень длинный хвост. Живет в Канаде и Соединенных Штатах. Прозвище получил за забавную привычку полоскать пищу, перед тем как съесть ее».

— Он не тряпки стирает, а еду…

— Вот как. — Я был потрясен. — А я ему сказал, что их не существует…

Сальваторе спросил меня:

— А почему его там держат?

— Потому что не хотят отдать его матери. — Я схватил его за руку. — Хочешь пойти посмотреть на него? Мы можем пойти прямо сейчас. Идем? Я знаю короткий путь… Займет мало времени.

Он мне не ответил. Сложил коробки в ящик, свернул футбольное поле.

— Ну что? Идешь?

Он повернул ключ и открыл дверь.

— Не могу. Учитель приедет. Если я не подготовлю урока, он скажет этим двум, и такое начнется…

— Ты что? Не хочешь посмотреть на него? Тебе не понравилась моя тайна?

— Не очень. Мне неинтересны сумасшедшие в ямах.

— Но ты дашь мне «Виченцу»?

— Забирай. Мне неприятен твой секрет. — Он сунул коробку мне в руку и вытолкнул меня из комнаты. И закрыл дверь.

Я крутил педали к холму и недоумевал.

Как может быть ему неинтересен ребенок, сидящий на цепи в яме? Сальваторе сказал, что мой секрет ему неприятен.

Не надо было ему рассказывать. У меня больше не было тайны. А что я этим выиграл? «Виченцу», которую кто-то сглазил.

Я поступил хуже Иуды, который променял Иисуса на тридцать сребреников. Кто знает, сколько команд можно купить на тридцать сребреников…

В кармане у меня лежала коробка. Она мешала мне. Углы впивались в кожу. Нужно было бы выбросить ее, но не хватало духу.

Мне захотелось вернуться назад во времени. Я бы отдал пирог синьоре Скардаччоне и ушел, не заходя к Сальваторе.

Я взлетел на холм с такой скоростью, что, когда подъехал к месту, меня чуть не рвало.

Я оставил велосипед у подножия, остаток пути проделав бегом среди колосьев. Казалось, сердце выскочит из груди, и я был вынужден сесть под дерево, чтобы отдышаться.

Когда я почувствовал себя лучше, я огляделся, нет ли где Феличе. Не было никого. Я вошел в дом и взял веревку.

Сдвинул лист и позвал:

— Филиппо!

— Микеле! — Он весь задергался. Он ждал меня.

— Я пришел, видишь? Видишь, вот он я!

— Я знал это.

— Тебе сказали это медвежата-полоскуны?

— Нет. Я знал это. Ты же обещал.

— Ты был прав: полоскуны существуют. Только не медвежата, а еноты. Я прочитал это в книжке. Я видел даже их фотографию.

— Красивые, правда?

— Очень. Ты когда-нибудь видел хоть одного?

— Конечно. Слышишь? Слышишь, как они свистят?

Я не слышал никакого свиста. Ну что тут скажешь? Он ненормальный.

— Спустишься? — спросил он.

Я ухватился за веревку:

— Иду. — И спустился в яму.

В ней царил порядок. Ведро пусто. Кастрюлька полна воды. Филиппо завернут в то же ужасное покрывало, но выстиранное. Щиколотка перевязана бинтом. И на ней больше не было цепи.

— Тебя помыли!

Он засмеялся. Вот зубы ему не почистили, заметил я.

— Кто это сделал?

Одной рукой он прикрывал глаза.

— Властелин червей и его прислужники-карлики. Они спустились и вымыли меня всего. Я им сказал, что они могут приходить мыть меня, когда им захочется, но ты их все равно поймаешь, и что они в любое время, когда захотят, могут убежать, но ты будешь преследовать их много километров без устали.

Я схватил его за руку:

— Ты назвал им мое имя?

— Какое имя?

— Мое.

Страницы: «« ... 678910111213 »»

Читать бесплатно другие книги:

Великая война сотрясает древнюю планету Сишар. Технократический Запад сошелся в беспощадной схватке ...
Роман посвящён борьбе с силами тьмы в Эскоре – прародине Древней Расы....
В детстве так хочется поскорее стать взрослым. Мечтает об этом и Сципио. Он называет себя Королем во...
…Тюрьма далекого будущего....
История обычна и может произойти со всяким - бедолага Пайк одним...