Я не боюсь Амманити Никколо

6

Мы проснулись, когда все вокруг было залито серым. Парило, было сыро, и лишь иногда порывы ветерка вклинивались в духоту. Ночью огромные нервные облака сгруппировались на горизонте и начали надвигаться на Акуа Траверсе.

Мы зачарованно наблюдали за ними. Мы уже забыли, что с неба может литься вода.

Мы сидели в амбаре. Я развалился на мешке с зерном, подложив под голову руки и разглядывая ос, сооружавших свое гнездо. Остальные сидели кружком у плуга. Сальваторе забрался в железное кресло трактора, положив ноги на штурвал.

Мне нравились осы. Ремо раз десять выкуривал их из дома, но эти упрямицы все время возвращались и снова строили жилье на том же месте, в углу между виноградной лозой и водосточной трубой. Они перемешивали солому и дерево и лепили гнездо, которое казалось картонным.

Все болтали, но я старался не слушать. Череп, как всегда, говорил громко, а Сальваторе молча слушал.

Мне очень хотелось, чтобы скорее пошел дождь, всех уже достала эта засуха.

Я услышал слова Барбары:

— Может, нам сгонять в Лучиньяно за мороженым? У меня есть деньги.

— На всех хватит?

— Не-а. На всех не хватит. Может, на пару порций.

— А тогда чего нам-то делать в Лучиньяно? Смотреть, как ты жрешь мороженое и становишься еще толще?

Почему осы строят гнезда? Кто их научил это делать?

«Они знают. Это их природа», — объяснил мне папа, когда я его спросил.

Ко мне подошла сестра и сказала:

— Я пошла домой. А ты?

— Я посижу здесь.

— Ну ладно. А я пойду сделаю себе бутерброд с маслом и сахаром. Чао! — И ушла, за ней побежал Того.

А какая моя природа? Что умею делать я?

— Ну что? — спросил Ремо. — Может, поиграем в «украсть знамя»?

Я умею залезать на деревья. Это я умел делать лучше всех, и никто меня этому не учил.

Череп поднялся, пнул мяч так, что он перелетел через улицу.

— Ребята, есть идея. Не съездить ли нам в то место, где мы были прошлый раз?

Лучше бы мне пойти с Марией и тоже сделать себе бутерброд с маслом и сахаром, но я не хотел есть.

— Куда это?

— На гору.

— Какую гору?

— Где заброшенный дом. Рядом с фермой Меликетти.

Я поднялся. Мышцы внезапно напружинились, сильно забилось сердце, и сжался желудок.

— И что там делать? Потом, это далеко. А если пойдет дождь? — возразила Барбара.

Череп повернулся к ней:

— Если пойдет дождь, то мы станем мокрыми, понятно? А тебя никто не просит идти с нами.

Но и Ремо явно не горел энтузиазмом.

— Зачем нам туда идти?

— Полазим по дому. В прошлый раз там был только Микеле.

Ремо о чем-то спросил меня.

Я посмотрел на него:

— Что? Я не понял.

— Есть там что-нибудь интересное в доме? — переспросил он.

— Что?

— Что интересного в доме?

Я не мог говорить: у меня пересох рот. Прохрипел:

— Ничего интересного… Я не знаю… Немного старой мебели, кухня, всякие вещи…

Череп спросил Сальваторе:

— Пойдем?

— Нет, я не хочу. — Сальваторе потряс головой. — Барбара права — это далеко.

— А я пойду. Там мы можем устроить нашу секретную базу… — Череп взял велосипед, прислоненный к трактору. — Кто хочет, за мной. Кто не хочет, остается. — И спросил Ремо: — Ты как?

— Я иду. — Ремо поднялся и спросил Барбару: — А ты?

— Если только никаких соревнований.

— Не будет соревнований, — заверил ее Череп и снова спросил Сальваторе: — Ты точно не едешь с нами?

Я молча ждал.

— Я — как Микеле, — ответил тот и, глядя мне в глаза, спросил: — Ты что решил, едешь туда?

Я поднялся на ноги и сказал:

— Да, еду.

Сальваторе спрыгнул с трактора:

— Ладно, поехали.

Мы опять ехали в сторону холма, все вместе, как и в прошлый раз, вытянувшись в цепочку. Недоставало только Марии.

Атмосфера давила, небо было неестественного пунцового цвета. Облака, висевшие прежде над горизонтом, были теперь прямо над нами, огромные и мрачные. Мутно, словно сквозь ширму, светило солнце. Было ни жарко, ни холодно. Дул ветер. По обеим сторонам дороги и по полям, словно шашки на доске, стояли рулоны соломы. Участки, где не прошли комбайны, переливались волнами растрепанных колосьев.

Ремо с опаской посмотрел на горизонт:

— Сейчас хлынет.

Чем ближе был я к холму, тем хуже себя чувствовал. На желудок давила тяжесть, в животе перекатывались остатки завтрака. Не хватало воздуха, пот ручьями стекал по шее.

Что я делаю? С каждым оборотом колеса на кусочек уменьшалась моя клятва.

«Слушай меня, Микеле, ты не должен больше ходить туда. Если ты вернешься, они его убьют. И в этом будешь виноват ты».

«Я никогда туда больше не вернусь».

«Поклянись моей головой».

«Клянусь».

«Скажи, клянусь твоей головой, что больше никогда туда не вернусь».

«Клянусь твоей головой, что больше никогда туда не вернусь».

Я нарушал клятву, я ехал к Филиппо, и, если кто-нибудь об этом узнает, они его убьют.

Я от души желал вернуться, но ноги сами крутили педали, и непреодолимая сила влекла меня к холму.

Далекий гром разорвал тишину.

— Надо возвращаться домой, — сказала Барбара, словно услышав мои мысли.

— Да, давайте вернемся, — выдохнул я.

Череп, ухмыляясь, проехал рядом.

— Если вы так боитесь размокнуть от капли дождя, валите домой, от нас не убудет.

Мы с Барбарой переглянулись и продолжили путь.

Ветер усиливался, поднимая в воздух пыль с полей. Было трудно удерживать руль: порывы ветра сдували велосипеды с дороги.

— Вот и приехали. А вы все: далеко, далеко! — сказал Череп, съезжая на щебенку.

Тропинка, ведущая к дому, лежала перед нами. Сальваторе посмотрел на меня и спросил:

— Едем?

— Едем, — выдохнул я.

Мы поехали в гору. Мне стоило усилий не отставать от всех. «Красный дракон» оказался полным дерьмом. Как бы мне ни не хотелось признавать это, но так оно было на самом деле. Если ты наклонялся вперед, то втыкался носом в руль, если пытался переключить передачу, слетала цепь.

С поля, лежащего справа от нас, поднялась стая ворон. С оглушительным карканьем они, расправив крылья, скользили в воздушных потоках.

Серая мгла поглотила солнце, и, казалось, внезапно наступил вечер. Послышался раскат грома. Еще один. Я посмотрел на тучи, мчащиеся по небу и наползающие одна на другую. Одна из них постоянно вспыхивала, словно внутри ее взрывались огни салюта.

Приближалась буря.

А если Филиппо уже умер?

Белый труп, скорчившийся на дне ямы. Покрытый мухами и распухший от личинок и червей, с высохшими руками и серыми губами.

Нет, он не умер.

А вдруг он меня не узнает? Или больше не захочет разговаривать со мной?

«Филиппо, это я, Микеле. Я вернулся. Я же тебе обещал, что опять приду».

«Ты не Микеле. Микеле умер. И лежит в такой же яме, как эта. Уходи».

Заброшенный дом появился перед нами. Он был темен и тих. Молчали цикады и птицы.

Когда мы вошли в дубняк, крупная тяжелая капля ударила меня в лоб, другая — по руке, сразу же еще одна — по спине, и ливень пролился на всего меня. Дождь хлестал густо и сильно. Вода лупила по дубовым листьям, ветер свистел между ветками, почва, словно сухая губка, мгновенно впитывала влагу, и капли прыгали по пересохшей земле и исчезали, а на поля сыпались молнии.

— Прячемся! — орал Череп. — Бежим в укрытие!

Мы, уже промокшие до нитки, понеслись в сторону дома. Я замедлил бег: если увижу 127-й или что-нибудь странное, сбегу.

Но ни машины, ни чего-то странного не было.

Мы влетели в конюшню. Яма была рядом, за развалинами. Мне хотелось побежать туда, открыть ее и увидеть Филиппо, но я боялся, что все последуют за мной.

Они, возбужденные грозой, носились по конюшне. Затем сняли рубашки и стали выжимать их. Барбара была вынуждена оттянуть майку вперед, чтобы мы не увидели ее грудь.

Все нервно смеялись, растирали захолодевшие руки и выглядывали наружу. Казалось, в небе появились дыры.

С каждым раскатом грома огненные вспышки соединяли облака с землей. Площадка перед домом в несколько минут стала огромной лужей, а по стенкам ущелья потекли грязные потоки красной земли.

Филиппо должен был умереть от ужаса. Эта вода может заполнить всю его яму, и, если ее быстро не выкачать, он утонет. Грохот дождя по крыше стал оглушающим.

Я должен пойти к нему.

— Там, наверху, я видел мотоцикл, — услышал я собственный голос.

Все повернулись ко мне.

— Да, да, мотоцикл…

Череп вскочил на ноги словно ужаленный.

— Мотоцикл?

— Да.

— Где он?

— Этажом выше. В последней комнате.

— А что он там делает?

— Откуда я знаю, — пожал я плечами.

— Ты думаешь, он еще там?

— Не знаю. Может быть.

Сальваторе посмотрел на меня с понимающей улыбкой.

— Почему ты об этом нам раньше не рассказывал?

Череп замотал башкой.

— Действительно! Почему ты все время молчал об этом?

Я сглотнул.

— Потому что не до того было. Я исполнял наказание.

Казалось, что Черепа это убедило.

— Пойдем посмотрим. Может быть, он в порядке…

Череп, Сальваторе и Ремо выскочили из хлева и, прикрывая голову руками, помчались прямо по луже.

Барбара дернулась им вслед, но остановилась под дождем:

— А ты чего не идешь?

— Приду. Ты иди, иди.

Вода намочила ей волосы, которые стали похожи на свисающие грязные спагетти.

— Тебя подождать?

— Нет, беги. Я скоро приду.

— Ну, как хочешь. — И убежала.

Я выскочил за угол дома и побежал среди развалин. Сердце стучало в висках, и ноги подгибались. Я выскочил на площадку, ставшую настоящим болотом.

Яма была открыта.

Нигде не было видно ни пластикового листа, ни матраса.

Вода лилась мне за воротник, текла в штаны и трусы, мокрые волосы прилипли ко лбу. Я стоял перед ямой, отверстым черным зевом земли, едва дыша, сжав кулаки; вокруг меня рушились небеса, и раскаленная боль сжимала горло.

Я закрыл и вновь открыл глаза, надеясь, вдруг что-нибудь изменится.

Яма осталась на месте. Черная дыра.

Оскальзываясь, проваливаясь в грязь, я пошел к ней. Провел рукой по лицу, сбрасывая воду. Я почти падал на землю, но продолжал идти.

Остановись. Не смотри. Уходи отсюда.

Я остановился.

Иди. Иди и посмотри.

Нет, не делай этого.

Я посмотрел на сандалии, заляпанные жидкой грязью. Сделай шаг, сказал я себе. И сделал шаг. Сделай другой. Сделал. Молодец. Еще пару шагов. И вот он, край дыры, прямо перед моими ногами.

Я сделал это. Опустил голову и посмотрел на яму.

Я дошел.

Теперь осталось заглянуть внутрь.

Я был уверен, что там, в яме, больше никого нет.

Яма была пуста. В ней никого и ничего не было. Не было ведра, не было кастрюльки. Только грязная вода и намокшее покрывало.

Это означало, что его увели отсюда. Ничего мне не сказав. Не предупредив.

Он исчез, и я с ним даже не попрощался.

Куда он делся? Я не знал этого, но знал, что он мой и что это я должен был увести его отсюда.

— Где ты? — крикнул я сквозь дождь.

Я упал на колени. Я уронил ладони в грязь и сжал их.

— Мотоцикла не существует.

Я обернулся.

Сальваторе.

Он стоял в нескольких шагах от меня, в мокрой рубашке и измазанных грязью брюках.

— Мотоцикла не существует, правда?

Я кивнул.

Он показал на яму:

— Он там?

Я отрицательно покачал головой и пробормотал:

— Они его увели.

Сальваторе подошел к яме, заглянул вниз и посмотрел на меня:

— Я знаю, куда они его дели.

Я медленно поднял голову:

— Где он?

— У Меликетти. Там, внизу, в ущелье.

— Откуда ты это знаешь?

— Я подслушал вчера. Папа велел сделать это твоему отцу и отцу Ремо. Я спрятался за дверью кабинета и все слышал. Они его перевели. Обмен не получился, так они сказали. — Он сдвинул намокшие волосы. — Они сказали, что это место стало ненадежным.

Гроза закончилась.

Внезапно. Так же, как началась.

И быстро удалилась. Темная масса, нависавшая над полями и пролившаяся на них, пошла дальше своей дорогой.

Мы спустились по тропинке.

Воздух был таким промытым, что вдали, за краем охристой долины, виднелась бирюзовая полоска. Море. Впервые я видел его из Акуа Траверсе.

Ливень оставил острый запах травы и сырой земли и немного свежести. Бегущие по небу облака были белыми и рваными, и острые слепящие лучи солнца скользили по долине. Птицы возобновили свои песни, словно соревнуясь в том, кто кого перепоет.

Черепу я сказал, что пошутил.

— Нехреновая шуточка, — оценил он.

У меня было предчувствие, что никто никогда больше не пойдет на этот холм: до него слишком далеко и нет ничего красивого в этих старых развалинах.

Филиппо кончил жизнь у Меликетти, в свином загоне, потому что обмен не состоялся и потому что яма перестала быть надежным тайником. Так они сказали. И ни при чем здесь ни властелины холмов, ни монстры, которых я себе воображал.

«Кончай ты с этими монстрами, Микеле. Монстров не существует. Людей надо опасаться, а не монстров». Так мне сказал однажды папа.

Как он мог такое сделать? Я бы никогда так не поступил.

Кошка, когда поймает ящерицу, играет ею, даже когда кишки ей выпустит и хвост оторвет. Тихонько следит за ящеркой, замирает, а потом хватает ее и забавляется, пока та не умрет, а когда она уже не шевелится, трогает ее брезгливо лапкой, та не шевелится больше, и тогда кошка еще раз смотрит на нее, а потом уходит.

Оглушительный металлический грохот разорвал тишину и заполнил все вокруг.

— Смотрите! Смотрите! — заорала Барбара, указывая в небо.

Из-за холма показались два вертолета. Две голубые железные стрекозы с надписями на боках: «Карабинеры».

Они пролетели прямо над нами, мы принялись размахивать руками и орать, и они одновременно развернулись, словно хотели убедиться, какие мы молодцы, а затем спланировали над самыми полями, пролетели над крышами Акуа Траверсе и исчезли за горизонтом.

Взрослых нигде не было видно. Автомобили стояли, где всегда, но их нигде не было.

Пустые дома с распахнутыми дверями. Мы бегали от одного дома к другому. Барбара была обеспокоена.

— У тебя есть кто дома?

— Нет. А у тебя?

— У меня тоже.

— Куда ж они подевались? — тяжело дыша, спросил Ремо. — Я даже на огород заглянул.

— Что будем делать? — спросила Барбара.

— Не знаю, — ответил я.

Череп шагал посреди дороги с руками в карманах и свирепым взглядом, словно наемный убийца в деревне призраков.

— Ну и наплевать. Так даже лучше. Я давно ждал, когда они все свалят в задницу. — И сплюнул.

— Микеле!

Я обернулся.

Сестра в майке и шортах со своими Барби в руке и Того, следовавшим за ней тенью. Я подбежал к ней: