Я не боюсь Амманити Никколо

Облака затянули небо, и селение было окружено мраком. И мне предстояло войти в него, чтобы отправиться к ферме Меликетти.

Я должен был найти в себе мужество.

Тайгер Джек. Думай о Тайгере Джеке.

Индеец мне бы помог. Прежде чем сделать что-нибудь, я должен думать, как бы в этом случае поступил на моем месте индеец. В этом весь секрет.

Я забежал за угол взять велосипед. Сердце колотилось в груди.

Яркий «Red Dragon» стоял, нагло привалившись к Бульдозеру.

Я собрался было взять новый велосипед, но остановился, я же не сумасшедший, куда я доберусь на этом драндулете?

Старик Бульдозер летел как птица.

— Вперед, Тайгер, вперед! — причитал я.

Я ехал сквозь чернила, едва различая дорогу, а когда ее не видел, то представлял в памяти. Порой острый лунный луч прорывался сквозь разрывы в облаках, затянувших небо, и на мгновение становились видны поля и очертания холмов по обеим сторонам дороги.

Я, сжав зубы, мчался вперед.

Раз, два, три, вдох…

Раз, два, три, вдох…

Шины хрустели по гравию. Ветер облеплял лицо, словно теплая сметана.

Пронзительный вскрик совы и далекий лай собаки. И вновь тишина.

Но я чувствовал их во мраке. Я представлял, как они стоят вдоль дороги, маленькие существа с лисьими ушами и красными глазами, следя за мной и говоря друг другу:

— Смотри! Смотри, мальчишка!

— Что он делает ночью в этих краях?

— Схватим его!

— Да, да, да, прекрасная мысль… Схватим его!

А позади них стояли властелины холмов, гиганты в земле и колосьях, не сводившие с меня глаз и ожидавшие, когда я остановлюсь, чтобы навалиться на меня и похоронить под собой. Я чувствовал их дыхание. Оно походило на звук ветра в колосьях.

— Филиппо, я скоро буду… Филиппо, я иду, — повторял я, дыша с трудом.

Чем ближе была ферма, тем сильнее и удушливее становился охватывавший меня ужас.

Свиньи Меликетти, вот в чем дело.

Волосы на макушке встали дыбом.

Властелины холмов и полей наводили на меня страх, но я знал, что их не бывает, что я их себе навоображал, о них я не мог поговорить ни с кем, меня бы высмеяли. Но свиней, наоборот, можно обсуждать долго, потому что они существуют на самом деле, готовые сожрать все, что попадется.

Живая плоть.

«Пес попытался сбежать, но свиньи не дали ему это сделать. Сожрали в два счета», — сказал Череп.

Не исключено, что Меликетти на ночь выпускает их, и они бродят вокруг фермы, огромные, злые, вынюхивая что-то своими зверскими рылами.

Чем дальше мне быть от этих тварей, тем лучше.

Вдали мелькнул и исчез во мраке лучик света.

Ферма. Я почти на месте.

Я затормозил. Ветра больше не было. Горячий воздух замер. Из ущелья доносился стрекот цикад. Я слез с велосипеда и положил его рядом с дорогой в кусты.

Ничего не было видно.

Затаив дыхание и напряженно вглядываясь в темноту, я быстро взбирался вверх по склону. Я ничего не мог поделать со своим воображением, и мне казалось, что вот-вот монстры вцепятся мне в горло острыми когтями. Сейчас, когда я шел пешком, вокруг меня в непроницаемой мгле слышались странные звуки, скрипы, вздохи. Я облизнул пересохшие губы и почувствовал горький вкус во рту. Сердце стучало у меня в горле.

Я наступил сандалией на что-то липкое, поскользнулся, взвизгнул и свалился на землю, расцарапав колено.

— Кто здесь? Что это?! — вскрикнул я, соскребая с себя нечто, ощущая, как желеобразные жгучие щупальца облепили меня.

Глухой шум и «буа, буа, буа».

Жаба! Я наступил на жабу. Какого черта она разлеглась посреди дороги!

Я поднялся и, хромая, поковылял дальше.

Как же я не взял с собой фонарик! Я же мог взять тот, что лежал в кабине грузовика.

Добравшись до ограды двора, я спрятался за деревом.

В сотне метров от меня стоял дом с темными окнами. Единственная лампочка свешивалась у входной двери, освещая кусок облупленной стены и ржавое кресло-качалку.

Чуть дальше, у ущелья, находился загон для свиней. Уже отсюда чувствовалась отвратительная вонь.

Где бы мог находиться Филиппо?

Внизу, в ущелье, сказал Сальваторе. В этом длинном горном коридоре я бывал с папой пару раз зимой, собирали грибы. Сплошные валуны, пещеры и каменные стены.

Если я пересеку поляну, то окажусь у края ущелья, а оттуда смогу спуститься на его дно, не приближаясь к дому.

Это был неплохой план.

Я остановился у обрыва. Внизу было так темно, что я не мог разглядеть, насколько он крут и есть ли выступы.

Я продолжал клясть себя за то, что не взял фонарь. Без него мне здесь не спуститься, я рисковал свернуть себе шею.

Оставалось одно — пойти к дому, рядом с ним ущелье было неглубоким, и от него начиналась тропинка, ведущая вниз. Но там были и свиньи.

Я покрылся потом.

«У свиней самый лучший нюх на свете», — говорил отец Черепа, заядлый охотник.

Я не мог миновать их. Они точно меня учуют.

Что сделал бы на моем месте Тайгер Джек?

Он пошел бы прямо к ним и перестрелял из своего винчестера, разделал на сосиски, поджарил и съел бы.

Нет. Это не в его стиле.

Что бы он сделал?

Думай, приказал я себе, напрягись.

Он постарался бы избавиться от человеческого запаха, вот что бы он сделал. Индейцы, когда шли охотиться на бизонов, обмазывались жиром и надевали на спину шкуры. Вот что я должен сделать: я должен намазаться землей. Нет, не землей, а навозом. Это будет лучше. Если от меня будет пахнуть их дерьмом, они точно не обратят на меня внимания.

Я подкрался почти к самому дому, оставаясь в темноте.

Вонь усилилась.

Сквозь стрекот цикад стал слышен другой звук: музыка. Пианино и низкий голос, певший: «…какая ледяная эта вода, никто не сможет спасти меня, я упал за борт, я упал во время бала на палубе. Волна за волной…»

Меликетти, что ли, поет?

Кто-то сидел в кресле-качалке. На земле рядом с креслом стоял радиоприемник. Это или Меликетти, или его хромая дочка.

Я огляделся, прячась за старым тракторным колесом.

Сидевший казался мертвым.

Я подкрался поближе.

Это был Меликетти.

Его усохшая голова покоилась на грязной подушке, рот открыт, на коленях двустволка. Он храпел так сильно, что доносилось даже сюда.

Путь был свободен.

Я вышел из укрытия, сделал несколько шагов, и отрывистый лай разорвал тишину. На мгновение умолкли даже цикады.

Собака! Я забыл про собаку.

Два красных глаза сверкнули в темноте. Цепь сдавливала собаке глотку, и она хрипло лаяла.

Я рыбкой нырнул в стерню.

— Что? Ты чего? Какая муха тебя укусила? — подскочил и закрутил головой, словно филин, Меликетти. — Тиберио! Хорош лаять! Успокойся, Тиберио!

Но пес не унимался. Меликетти нагнулся, выключил радио и зажег фонарь.

— Кто там? Кто там? Там есть кто? — крикнул он в темноту и, светя вокруг фонарем, сделал пару кругов по двору с двустволкой под мышкой. — Прекрати базар. Нет там никого!

Псина улеглась на землю, продолжая глухо рычать.

Меликетти вошел в дом, хлопнув дверью.

Я, стараясь держаться подальше от пса, пошел к свинарнику. Вонь усилилась, казалось, она заполнила меня всего.

Но мне надо было маскироваться. Я снял майку и брюки. Погрузил трусы в пропитанную мочой землю и, отвернув нос, начал обмазывать грудь, плечи, ноги и лицо этой жуткой жижей.

— Вперед, Тайгер! Вперед, и не останавливаться, — шептал я.

Встал на четвереньки и пошел от загона. Это было трудно: руки и ноги тонули в грязи.

Пес вновь принялся лаять.

Я очутился между двумя оградами. Передо мной терялся во мраке коридор шириной не меньше метра.

Я слышал их. Они были рядом. Они издавали низкие глубокие звуки, напоминавшие рык льва. Я ощущал их мощь в темноте, они топали копытами все вместе, и забор дрожал от их толчков.

Вперед, и не оглядываться, приказал я себе.

Я молил Бога, чтобы моя маскировка из дерьма сработала. Если хоть одна из этих зверюг просунет рыло в щель между досками, то одним махом оттяпает мне ногу.

Я был уже у самого конца ограды, когда неожиданно услышал хрюканье и в метре от себя увидел два уставившихся желтых злобных глаза. За этими маленькими фонариками я почувствовал сотни килограммов мускулов, мяса, щетины, копыт и клыков.

Мы смотрели друг на друга бесконечно долго, потом тварь сделала прыжок, и мне почудилось, что сейчас она перепрыгнет забор.

Я заорал, вскочил на ноги, побежал, поскользнулся, упал в навоз, вскочил вновь, опять побежал, с открытым ртом, в черноту, и… взлетел в воздух. Сердце выскочило из груди, и кишки как будто кто-то больно сжал в кулак.

Я летел с обрыва. В никуда.

Метром ниже мой полет закончился среди веток оливы, криво росшей меж отвесных камней.

Я обхватил ствол руками. Если бы не было этого благословенного дерева, прервавшего мой полет, я бы разбился о камни. Как Франческо.

Я сделал попытку пошевелиться, олива заколыхалась, словно флагшток. Сейчас свалюсь вместе с деревом, подумал я.

У меня дрожали руки и ноги. Только нащупав руками камень и сев на его край, я перевел дух.

Луна появилась в разрыве облаков и все кругом осветила.

Передо мной направо и налево на сотни метров тянулось ущелье. Полное пещер, обрывов и деревьев.

Филиппо мог находиться в нем где угодно.

Справа от меня была видна узкая тропинка, петляющая между белых валунов. Рядом я разглядел воткнутую в землю жердь с привязанной к ней растрепанной веревкой. Я ухватился за веревку и стал спускаться по крутому склону. Через несколько метров я очутился на площадке, покрытой пометом. Ее окружала ограда-плетень. На одной из жердин висели одежда, веревки, серпы. Чуть дальше лежала большая связка хвороста. К корню, торчавшему из земли, были привязаны три козленка и большая коза. Они уставились на меня.

— Вместо того чтобы пялиться на меня как дуры, сказали б, где Филиппо, — прошипел я.

Темная, беззвучная тень скользнула сверху, промчалась над самой моей головой, задев волосы.

Сова.

Она взлетела, растворившись во мраке, затем вновь полетела ко мне, чиркнула по волосам и вновь взмыла в небо.

Странно. Совы — добрые птицы.

Почему она на меня нападала?

— Ухожу, ухожу, — сказал я сове.

Тропинка шла вниз, и я продолжил спускаться, держась за веревку. Я был вынужден идти, низко нагнувшись, рукой ощупывая все, что попадалось на пути, как это делают слепые. Когда я добрался до дна ущелья, я разинул рот: мышиный терн, репейник, земляничные деревья, камни — все было покрыто сверкающими точками, которые пульсировали в ночи, будто маленькие миниатюрные фонарики. Светлячки.

Тучи поредели, и луна вновь залила ущелье своим желтым светом. Стрекотали цикады. Собака Меликетти прекратила лаять. Наступил покой.

Впереди росла оливковая рощица, а за спиной, на моем склоне ущелья, показалась узкая каменная щель. Оттуда тянуло кислым запахом навоза. Я сунул голову в щель и услышал шорох и блеяние: овцы. Их закрыли в пещерке металлической решеткой, напихав, словно сардин в банку. Для Филиппо места явно не было.

Я перебрался на противоположный склон, но здесь не было видно пещер, где можно было бы спрятать мальчишку.

Когда я сиганул из окна, мне даже в голову не могло прийти, что, быть может, найти его не удастся. Я думал, что достаточно будет пройти сквозь мрак, не дать сожрать себя свиньям — и вот он, здесь.

Не тут-то было.

Ущелье было очень длинным, к тому же Филиппо могли спрятать в другом месте.

Я пал духом.

— Филиппо, где ты? — крикнул я сдавленным голосом, чтобы Меликетти не смог меня услышать. — Ответь мне! Где ты? Отзовись!

В ответ ни звука.

Ответила только сова. Она издала странный звук, вроде как произнесла: все мое, все мое, все мое. Наверное, та, что нападала на меня.

Это было несправедливо. Я проделал такой путь, рисковал жизнью из-за него, а он не отыскивался. От отчаяния я начал бегать туда-сюда среди камней и олив, затем поднял ветку и начал колотить ею по камням, пока не ободрал себе руки. Сел. Покачал головой, чтобы вытрясти из нее мысль о том, что все мои усилия оказались напрасными.

Я умчался из дома как угорелый. Папа наверняка очень рассердится. Точно меня выпорет.

Они, должно быть, уже обнаружили, что меня нет в комнате. Но даже если еще и не обнаружили, все равно скоро придут убивать Филиппо. Впереди — папа со стариком, за ними — Феличе и брадобрей. На полной скорости, на машине старика, давя шинами жаб.

Микеле, чего ты ждешь? Возвращайся домой, приказал мне голос сестры.

— Возвращаюсь, — ответил я вслух.

Я сделал все, что мог, не моя вина, что он не находился. Не моя.

Я должен был поспешить, они могли появиться с минуты на минуту.

Если я побегу изо всех сил, нигде не останавливаясь, может быть, появлюсь дома еще до их ухода. И никто ничего не заметит. Это было бы здорово.

Я бросился в обратный путь между камнями. Сейчас, когда стало чуть светлее, это было не так сложно.

Сова. Она летала над площадкой, и, когда пересекала диск луны, я видел ее черную тень, широкие короткие крылья.

— Чего тебе надо? — крикнул я ей, когда бежал через площадку, и птица вновь спикировала на меня. Я отбежал в сторону, обернулся и посмотрел на эту сумасшедшую сову.

Она продолжала носиться над площадкой. Иногда она ударяла крылом связку хвороста, лежащую у стены, делала круг и возвращалась вновь. Упрямая.

Но почему она делала это? Охотилась за мышью? Вряд ли. Тогда что?

Гнездо!

Точно. Гнездо. А в нем совята.

Как ласточки, если выгонишь их из гнезда, будут носиться кругами, пока не умрут от усталости.

Кто-то завалил гнездо совы. А совы устраивают гнезда в пещерах.

Пещера!

Я вернулся назад и принялся разбрасывать жерди, в то время как сова вновь и вновь падала на меня.

— Подожди ты! Я сейчас! — крикнул я ей.

Вот она, хорошо скрытая дыра в камнях! Овальная, широкая, словно колесо грузовика.

Сова нырнула в отверстие.

Внутри пещеры темень была, как деготь. Пахло горелым деревом и золой. Я не мог понять, насколько она глубока.

Я сунул в пещеру голову и позвал:

— Филиппо!

Мне ответило эхо.

— Филиппо! — позвал я громче. — Филиппо!

Подождал. Никакого ответа.

— Филиппо, ты слышишь меня?

Его здесь не было.

Его здесь нет. Беги домой, повторил голос сестры.

Я сделал пару шагов назад, когда внезапно мне послышался глухой стон.

Может, показалось?

Я вернулся к дыре, просунул голову поглубже.

— Филиппо! Филиппо, ты здесь?

Из темноты я услышал: м-м-м-м, м-м-м-м, м-м-м-м!

— Филиппо, это ты?

— М-м-м-м!

Он! Точно он!

Я почувствовал, как тяжесть навалилась мне на грудь, я оперся о стену и сполз вниз. И остался сидеть на этой площадке в козлиных какашках, с улыбкой на губах.

Я его нашел.

Из моих глаз полились слезы. Я вытер их рукой.

— М-м-м-м!

Я поднялся.

— Иду! Я сейчас приду. Ты видишь? Я пришел, как обещал. Видишь?

Веревка. Я нашел ее, висящую на жерди плетня, привязал к корню, рядом с той, что держала коз, и бросил в дыру.

Вот и я!

Я начал спускаться. Метра через два я достиг дна. Оно было завалено хворостом, ветками, разбитыми ящиками из-под помидоров. Встав на четвереньки, я пополз, нащупывая рукой путь в темноте. Я был голым и скоро начал трястись от холода.

— Филиппо, ты где?

— М-м-м-м!

Они заткнули ему рот.

— Я сей… — Нога попала между двух жердей, я полетел на ветки, полные шипов. Острая боль вцепилась зубами в лодыжку. Я заорал от боли, и горячая кислая рвота выплеснулась из меня.

Дрожащими руками я вытащил зажатую ногу. Сильная боль пульсировала в щиколотке.

— Знаешь, я ногу поранил, — прохрипел я. — Ты где?

— М-м-м-м!

Я сжал зубы, пополз на это мычание и наткнулся на него. Он лежал, заваленный хворостом. Я сбросил ветки и ощупал его. Тоже голый. Руки и ноги стянуты широким скотчем.

— Говорить не можешь? Подожди, я освобожу тебя. Будет немного больно.

Я сорвал скотч с его губ. Он не закричал, а начал глубоко глотать воздух.

— Ну, как ты?

Он не отвечал.

— Филиппо, как ты себя чувствуешь, ответь мне.

Он тяжело дышал, словно охотничья собака, укушенная ядовитой змеей.

— Тебе плохо?

Я дотронулся до его груди. Она очень быстро вздымалась и опадала.

— Сейчас мы уйдем отсюда. Уйдем. Подожди. — Я попытался освободить его руки и ноги. Стянуто туго. В конце концов зубами мне удалось слой за слоем сорвать скотч. Сначала с рук, затем с ног. — Ну вот и все. Пошли. — Я потянул его за руку. Но рука безжизненно обвисла. — Вставай, прошу тебя. Мы должны идти. Они уже едут сюда. — Я попытался поставить его на ноги, но он опадал, словно тряпичная кукла. В этом истощенном тельце не было ни капли сил. Он не был мертв только потому, что продолжал дышать. — Я не смогу вытащить тебя из ямы. У меня болит нога. Я прошу тебя, Филиппо, помоги мне… — Я взял его за руку. — Давай вставай! — Я усадил его, но, как только отпустил, он опять свалился на землю. — Ну что мне делать! Ты что, не понимаешь? Тебя убьют, если ты останешься здесь! — Комок встал у меня в горле. — Умрешь здесь, дурак, какой же ты дурак! Я пришел сюда из-за тебя, я тебе обещал это, и я пришел, а ты… а ты… — Меня затрясло от рыданий. — Ты… должен… встать… дурак… дурак… больше ты никто. — Я вновь и вновь пытался привести его в чувство, но он валился в золу с поникшей головой, словно дохлая курица. — Встань! Встань! — орал я и колотил его кулаками.

Я не знал, что мне делать. Я уселся у стены и уперся лбом в колени.

— Ты же еще не умер, понимаешь? — Я продолжал плакать. — И это вовсе не рай.

Неожиданно он прекратил тяжело дышать и что-то пробормотал.

Я приблизил ухо к его губам.

— Что ты сказал?

Он прошептал:

— У меня не получится.

Я замотал головой:

— Как то есть не получится, еще как получится!

— Нет, извини меня.

— Получится, конечно, получится.

Но он замолк. Я обнял его. Покрытые только грязью, мы дрожали от холода. Ничего нельзя было поделать. Не получится даже у меня. Я чувствовал смертельную усталость, не было никаких сил, боль продолжала терзать щиколотку. Я закрыл глаза, сердце потихоньку успокаивалось, и я, незаметно для себя, задремал.

Я открыл глаза.

Было темно. На мгновение мне почудилось, что я дома, в своей постели.

Затем я услышал лай собаки Меликетти. И голоса.

Они пришли.