Йод Рубанов Андрей

Глава 9. 2009 г. Дорогая Наташа

Приезжая в Электросталь, я всегда закатываю машину в гараж. Если приезжаю на машине. Хотя в последнее время предпочитаю пешком. Машину беру, только если хочу предстать перед родителями «преуспевающим сыном». Или если едем всей семьей.

Бывает, ленюсь, решаю оставить свой широкий крейсер во дворе, на всю ночь, но тогда отец и мать, ближе к десяти вечера, начинают ходить вокруг меня кругами, постепенно их сужая, и говорить – между собой или в пустоту – о том, что технику надо беречь, тем более дорогостоящую; в конце концов я сдаюсь и еду в гараж.

Гаражи в Электростали – настоящие дворцы. Более того – это субкультура. Во времена позднего Леонида Ильича людям в моей стране дали дышать, разрешили иметь загородные домики, цветные телевизоры, а главное – наладили производство общедоступных дешевых автомобилей. Железного коня полагалось держать в стойле, и в семидесятые годы мой городок в табакерке пережил бум гаражного строительства, причем строились не ржавые сараи, а шикарные по тем временам (да и по нынешним тоже) комплексы в два или три уровня, с охраняемым въездом и так далее; народ жил не бедно, у каждого за спиной маячил родной завод, денег не жалели. В период гибели Империи мать подсуетилась и тоже успела организовать для семейства гараж, в одном из последних возводимых дворцов; спустя год или два цены рванули вверх, и людям стало не до гаражей. Но мама с папой успели. Впоследствии мама много лет гордилась своей дальновидностью.

Часть кооперативной доли внесли деньгами, остальное натурой – сын, то есть я, ходил по выходным месить раствор и класть кирпичи; в итоге новую площадь обжил отец.

Чужаки, приезжая на ночь, тоже могли пользоваться. Ставили свои машины в проездах. За деньги, естественно. С разрешения сторожа. Я тоже одно время ставил – строго напротив ворот принадлежащего папе бокса.

Постепенно времена изменились, машин стало больше, потом еще больше, потом – ближе к концу нулевого десятилетия – каждый уважающий себя отрок двадцати лет норовил купить в кредит новенький японский аппарат, иначе девочки не давали; все это стояло везде, где можно и нельзя, на газонах, тротуарах, детских площадках. Угонщики сделались элитой преступного мира и не унижались до возни с малолитражками, предпочитая статусные внедорожники, и я мог спокойно оставлять свою пузатую и просторную, однако совершенно не статусную колымагу где угодно. Но ставил, как правило, в гараже. Иначе зачем я его строил, в мои семнадцать, зачем шуровал мастерком и лопатой вместо распития пива, игры в футбол и на гитаре? Меня вырастили послушным сыном, да.

Этаж был третий; войдя в ворота, поднимаешься по наклонному въезду, потом еще раз, идешь вдоль ряда одинаковых стальных дверей – и вот, в полумраке твоя тачила в целости.

Правда, в это утро здесь бурлили события: толпились люди, чей-то грязный шарабан вкатили поперек проезда, кто-то вскрикивал, кто-то кого-то нецензурно увещевал, слышались удары в гулкое железо; в стороне возле сине-белого, тоже поперек стоявшего милицейского седана прохаживались двое с автоматами. Здесь же покуривал сторож – я пожал ему руку.

– Шапито, – негромко объяснил он. – Чистое шапито. Один дурак привез ночью бабенку и устроился с ней в боксе. А утром – хлоп! – сторож захихикал, – приходит жена и накрывает обоих с поличным...

– Круто, – сказал я, прикидывая, как бы не опоздать 9 на разговор в ФСБ.

Сторож схватил меня за рукав:

– Ты дальше слушай. Она устроила скандал. Муж выбежал, а жена заперлась внутри и угрожает убить любовницу. Открыть не могут – она отвертку в замок сунула...

– Соображает, – оценил я.

Группа участвующих состояла из собственно мужа – багрового, обильно потеющего супербизона со свежими царапинами на низком лбу и щеках, – его товарища помоложе, с татуированными пальцами и физиономией патентованного мудилы, плюс два вызванных сторожем милиционера, один в новом, другой в поношенном, плюс сам сторож и еще один, в пятнистом ватнике дядя из разряда «шел мимо и остановился посмотреть».

– Наташа! – крикнул муж, ударяя ладонью по воротам. – Успокойся, ради бога! Все, что хочешь, Наташа!.. Только открой!.. На колени встану!

– Иди на хуй! – ответила Наташа, судя по голосу – решительная дама с мощной гортанью. – Вместе с коленями! Я твою шалаву голыми руками задушу!

Я сунул руки в карманы.

От мужа, лицом дикого, шел густейший запах перегара. Его приятель тоже не благоухал. Раздвинув толпу плечом, мент в поношенном вразвалку приблизился и пнул железо носком ботинка.

– Гражданка! – позвал он.

– Иди на хуй! – заорала гражданка.

– Открывайте, милиция!

– Ага! – донеслось из-за двери. – Щас, бля! – и в сторону, тоном ниже: – Вылезай, сука, хуже будет!

– Заложница в машине закрылась, – сказал мент в поношенном менту в новом. Тот кивнул, сплюнул и посмотрел на приятеля мужа.

– А вы кто будете?

– Свояк евонный, – грубо отрекомендовался приятель. – Не ссы, командир, мы ее успокоим. Не впервой уже.

– Давай, – разрешил мент в новом. – Успокаивай. Только быстро.

– Наташа! – позвал муж, подобрав длинную соплю и приблизив лицо к щели меж створками. – Не надо, слышь? Открой, поговорим нормально!

Из-за двери донеслись глухие удары, брань и визг.

– Пытается тачку открыть, – предположил сторож.

– А что за тачка?

– «Девятка», – хором сказали муж и свояк.

– Новая, – добавил свояк.

– Почти, – поправил муж и шепотом выматерился.

– Штурмовать надо! – бодро воскликнул дядя в ватнике. – Раз приехала милиция, надо штурмовать.

Мент в новом удивился:

– Штурмовать? Дурак, что ли? Счас собров вызовем, пусть штурмуют.

– А сами чего? – спросил свояк. Судя по всему, он был настроен решительно, но не был способен ничего решить.

– А сами, – строго сказал мент в поношенном, – мы можем только по ушам тебе накидать, резиновой дубиной, чтоб не пиздел. Устроил нам веселье, и еще я штурмовать должен. Я счас вообще могу оружие применить, понял? Застрелю его жену буйную и прав буду, понял? За создание угрозы жизни гражданам! Тут захват заложника, серьезная канитель! Ясно тебе?

– Вот именно, – добавил мент в новом. – Так что давай думай, как ворота открыть. Это в твоих интересах.

– А может, вы газ какой запустите? – предложил мимошедший в ватнике. – Как в этом, в «Норд-Осте». 9

Милиционеры отвернулись.

– Наташа! – заорал муж, обрушив на дверь кулак. – Открывай, не дури! Разберемся по-хорошему! Ну я гад, да! Признаю! Прости меня!

– По-хорошему? – Жена захохотала, как ведьма. – Сначала я эту тварь изуродую, рожу изрежу, а потом с тобой разберусь! И по-хорошему, и по-плохому! По-всякому!

– Не изрежет, – сказал я сторожу. – Женщина резать не будет. Рука не поднимется. Ногтями вцепится, а нож не возьмет.

Мент в новом услышал окончание фразы и смерил меня взглядом.

– Позови вторую женщину, – велел мужу мент в поношенном. – Пусть голос подаст. Жива она там или нет?

– Не получится, – ответил муж, собираясь разрыдаться. – Ее тоже Наташа зовут.

– Позови по фамилии.

– Откуда я, бля, знаю ее фамилию?!

– Красавчик, – вздохнул сторож. – Сам не знает, кого ебет.

– Позвони по мобильному, – предложил мент в новом.

– Телефон в машине остался.

– Позвони с чужого.

– Я номера не помню!

Сторож опять вздохнул.

– Хули ты вздыхаешь? – прорычал свояк, оттолкнул сторожа и прыгнул к дверям. – Слышь, э! Наташка! Это я, Тимоха!

– Ага! – азартно взвыла жена. – Еще один кот гулящий! Это ты, скотина, моего дурака блядовать научил?!

– Клянусь мамой, не я! Он сам научился! Не трогай ту бабу! Пусть она что-нибудь скажет!

– Погоди, найду чем стекло разбить – она у меня скажет! Не волнуйся, услышишь.

– Старшой, – тихо позвал я. – Хочешь, я изображу, типа я муж той, второй Наташи.

Мент в новом подумал и сказал:

– Не надо. Когда много народу, террорист нервничает. Переговорщик должен быть кто-то один.

– Какой она тебе террорист? – сказал муж.

– Один хрен, захват заложника налицо.

– Наташка! – позвал свояк. – Бля буду, он тебя любит и все такое. Завязывай гнилые движения, выходи! Раскидаем тему по-тихому, как люди!

– Надо вспомнить телефон второй Наташи, – сказал я. – Если она заперлась в машине, пусть мотор заведет. Через минуту им там будет нечем дышать, обе сами выскочат.

– Точно, – мент в поношенном кивнул и повернулся к мужу. – Эй, ты! Ебарь-террорист! Вспоминай телефон своей подружки.

– Не вспомню.

– Он себя не помнит, – в нос прогудел мимошедший в ватнике. – А вы ему – телефон.

– Завали пасть! – крикнул ему свояк.

– Эй, эй, – сурово сказал мент в новом. – Давай-ка без этого. Лучше соображай, чего делать.

– Можно свет вырубить, – предложил сторож. – Так мы ей создадим проблем. И успокоим.

– Наоборот, – сказал я. – Разозлим. Она какой-нибудь факел придумает, и через пять минут все будем полыхать до неба.

– Да, – сказал мент в новом. – Согласен.

– Лучше, – я показал пальцем, – вызвать хозяина соседнего бокса. Перегородки тут тонкие. Полкирпича. Два раза кувалдой двинуть – и все. 9

– Ты что, строитель? – осведомился мент в новом.

– Я строил этот гараж.

– Эй! – выкрикнул свояк, отводя локти в стороны. – Строитель! Хули ты лезешь?

– Я не строитель.

– А кто ты вообще?

– Никто, – ответил я.

– Ага, – мрачно усмехнулся свояк. – Сам никто и звать никак?

– Точно.

– А хера ли здесь трешься?

– Трутся яйца о штаны, – ответил я вежливо. – Твоя машина мне проезд загородила. Я выехать не могу.

И показал пальцем.

Свояк посмотрел в указанном направлении и сплюнул.

– Говоришь – «никто», а на такой тачке ездишь!

– Успокойся, – сказал свояку мент в поношенном. – А то примем счас тебя, до кучи с бабами.

Из-за двери опять послышался стук и истошный визг.

– Наташа! – воззвал муж, багровея, и поскреб по металлу грязными ногтями. – Наташа, я тебя прошу! Не надо! Остынь, дверь открой!

– Не говори, что мы здесь, – шепотом велел мент в новом. – Скажи, что мы уехали.

– Наташа! – послушно позвал муж. – Выходи! Все тихо! Мусора уехали!

– Никуда не выйду! Суку твою порежу, глаза выколю, потом буду бить, пока не сдохнет, а потом сама повешусь!

Дальше был оглушительный звук удара, железом об железо. Муж и сторож отпрянули, менты переступили с ноги на ногу и перехватили автоматы. Я потянул свояка за рукав.

– Отойдем на два слова.

Мы шагнули в сторону.

– Ты сам-то кто? – спросил я.

– Пацан местный. С Грибаново.

– Знаю Грибаново, – кивнул я. – Хорошая деревня. У меня там двоюродная бабка живет. Слушай сюда, пацан местный. Дай ментам денег, пусть отвалят. У меня тут свой бокс, есть «болгарка» и все прочее. За пять минут петли срежем, створку ломом отожмем и обеих баб за волосы вытащим. Дальше сами разберетесь. Без ментов. А то они ей в натуре захват заложника пришьют, а это особо тяжкое. Десять лет повесят, мало не покажется...

– У меня нет лавэ, – сокрушенно прохрипел свояк.

– Звони товарищам, пусть подвезут.

– Рано еще. Они все пьяные спят.

– Дело твое, – сказал я. – Если ты деревенский, у тебя небось лошадь есть?

– Лошадь? – удивился свояк. – Какая лошадь?

– Ничего. Это я так.

Через стальной лист донеслось азартное восклицание и звон. Я и свояк бросились к остальным.

– Стекло разбила, – предположил сторож. – Боковое.

– Не, – сказал мент в поношенном. – Фару.

– Стекло, – с довольным видом возразил сторож. – Я этот звук знаю.

– Наташа! – завыл муж, молотя кулаками по металлу. – Наташа! Я тебя прошу!

Наташа номер два тем временем завизжала в полную силу – не иначе гневная Наташа номер один добралась до цели. Звук сокрушаемых пластмассово-стеклянных деталей повторился.

– Наташа! – завыл муж, вдруг завибрировал и ударил стальную воротину потным лбом:

– Не трожь тачку, сука! Не трогай, сука, тачку! Все зубы вышибу, тварь! Похороню заживо, поняла, кобыла драная?! 9

Несколько секунд за дверью была тишина, потом замок заскрипел, створка распахнулась, и прямо на мужа прыгнуло оскаленное, бледное, лохматое.

– Кто, бля, кобыла драная?! Кто кобыла?! Кто драная?!

Буйную даму распластали на асфальтовом полу в шесть рук – ментам помогал свояк. Изменщик, не обращая внимания на супругу, рванулся внутрь бокса, завывая. Я, сторож и мимошедший зевака попятились; когда муж вытолкал Наташу номер два, дебелую девку с совершенно красным лицом и растекшейся по нему тушью – красное и черное, классика, – я хотел было помешать, но не успел. Наташа номер два получила сильный пинок и упала, после чего муж бросился то ли помогать решительным ментам вязать жену, то ли помогать жене спастись от милицейской решительности.

Правильно, подумал я. Хочешь вывести даму из себя – усомнись в ее красоте. Скажи, что она уродлива, что она безобразна. Что она кобыла драная.

В итоге оформили четверых: мужа, свояка и обеих Наташ. Для перевозки задержанных вызвали вторую машину. С женщинами случилась истерика, их пришлось приковать наручниками к распахнутым воротам – Наташу номер один к правой створке, а Наташу номер два – к левой, в этом была своя символика: жена всегда права, а к любовнице ходят – куда? Налево. Они поменялись ролями: буйная захватчица теперь только беззвучно рыдала, сидя на корточках, а бывшая ее пленница ругалась страшными черными словами, плевалась и хрипло грозилась местью. Обе были нелепые, некрасивые бабищи.

– Мужчина, – сказал мне мент в поношенном. – Вы тоже с нами. Пойдете понятым.

– Извини, товарищ лейтенант, – ответил я. – У меня через десять минут допрос в ФСБ. Не хочу опаздывать. Одиннадцатый кабинет, можешь проверить.

Лейтенант покачал головой.

– Говоришь, «никто», а в ФСБ ходишь. На допросы.

– Я и есть никто. Мелкий коммерсант московский. Попал в неприятность по недоразумению. Сюда к родителям приехал. Могу паспорт показать.

– Не надо.

– А с этой буйной что будет? Неужели захват заложника пришьют?

– Сомневаюсь, – сказал мент. – Но пятнадцать суток точно повесят. Всем четверым. У нас в отделе как раз забор надо красить.

Глава 10. 2002 г. Оригинальный рецепт

Утром не пил, решил бросить. Я теперь бросаю пить не реже двух раз в неделю. В прошлый раз все закончилось вызовом «скорой помощи». Но я не теряю надежды.

Побрился, принял душ, обтерся одеколоном. Поехал в Москву, по делам. Алкоголики – очень деловые люди.

С похмелья воздух колюч. Голова необычайно ясная. Курить не хочется. Думаю, как быть. Денег нет, работы нет. С наркотиками покончено. Грибы не помогли. Вчера что-то написал. Я теперь пишу каждый день; это дает мне некую иллюзию движения вперед.

Поехал на автобусе. Это дороже, чем по железной дороге, и на полчаса дольше, но зато в автобусе ты сидишь в кресле. До вокзала шел пешком, в длинной веренице со10 братьев: воротники подняты, руки глубоко в карманах. Это

не московская толпа – разноцветная и шумная, – тут люди мрачны и молчаливы. На полпути стало хуже, но я себя пересилил. Подышал носом. Корвалол всегда со мной. И еще кое-какие снадобья. Полный карман. Там же и йод, без него никуда. Как накрыло – так и отпустит, перетерпим. Утренние часы всегда трудные, к середине дня разбегаюсь. С ударением на «е». Занял место согласно купленному билету. Сердце колотится. Ничего, я не один такой. Вон, мужик пивом похмеляется. А тот, что у окна, бледный, как смерть, и от его перегарного дыхания стекло запотело. Плохо, что душно. В принципе, не так уж и нужна мне сегодняшняя поездка. Могу выйти прямо сейчас. Позвоню, отменю встречу. Люди поймут. Меня знают как очень обязательного человека – если не приехал, значит, причина в самом деле уважительная.

Мне почти дурно. Суживаются сосуды, поднимается давление. Так мне объяснил доктор. Пытаюсь расслабиться, но не выходит. Подкатывает страх, это особенный, новый для меня страх; еще несколько месяцев назад я не знал, что бывает такой страх. Боязнь потери самоконтроля. Его нельзя победить. Но он может уйти сам.

Поехали; водитель включает радио, несколько минут я концентрируюсь на песенках, но песенки таковы, что лучше не концентрироваться, – безусловно, тексты сочинены с глубокого бодуна. На следующей остановке салон уже полон, люди стоят в проходе, плотно. Крепкие подмосковные существа, они согласны стоять до самой Москвы. Вдруг я понимаю, что автобус – ловушка. Надо было ехать на поезде. Если я упаду в вагоне, машинисту сообщат, он по радио вызовет врача, меня ссадят на ближайшей станции и спасут. А автобус будет тащиться в пробке, и высадить меня смогут в лучшем случае на обочину – и что дальше? Страх переходит в панику – мне совершенно ясно, что надо бежать отсюда прямо сейчас. Прорываюсь к двери. Наступаю на чьи-то ноги. Пострадавший недоволен, но мне все равно. Если что, любому выпишу по полной программе, на жопу посажу. Отодвигаю плечом девушку красивую. Она смотрит с удивлением, у нее прекрасный здоровый румянец – такие юные чистые девушки с бокальчика вермута пьянеют в хлам. А с моей обычной дозы она отравится, и ей придется делать промывание желудка. Вываливаюсь, и мне тут же становится легче. Мгновенно, в течение трех-четырех секунд. Никакой паники. Автобус отчаливает, я смотрю на его пыльную корму и проклинаю себя. Надо было перетерпеть. Вот, нормально же стало! Даже курить захотелось. Если хочется курить – это верный признак того, что давление в норме. Надо вернуться на вокзал и сесть в следующий автобус. Или в поезд. Мне надо в столицу.

Шагаю обратно. Забыл сказать: я страшно упрям и у меня сильная воля. Сегодня я доеду до цели, чего бы мне это ни стоило. Принимаю компромиссное решение: отсидеться дома и выйти с новыми силами через два-три часа.

Дома пью чай. Болит желудок. Помаявшись, решаю выпить. Это взвешенный, осознанный поступок. Нельзя одновременно бросать пить и начинать работать. Слишком большая нагрузка.

Выпиваю сто пятьдесят. Что происходит дальше – не комментируем. И так все понятно. Через четверть часа я совсем другой человек. Не имею ничего общего с трясущимся серым доходягой, совсем недавно потевшим от страха в общественном транспорте. Сейчас я суров и собран, как римский гладиатор, и убежден, что при желании могу дойти до Москвы и пешком. Не какая-то пьяная эйфория, а спокойная уверенность в собственных 10 силах. Для укрепления сил надо еще накапать корвалола, и станет совсем хорошо.

Теперь – оригинальный рецепт, новинка. Прошу внимания. Незабываемые ощущения. Гарантирую эксклюзив. Только для продвинутых и решительных. Только для мегаломаньяков, которым снится по ночам крик несчастного Димочки Сидорова. Только для тех, кто пьет годами, кто умеет – из горла без закуски, кто не считает вино и пиво за алкоголь.

Выпивается двести граммов крепкого. Водка, коньяк, виски. Можно больше, но нет смысла. Далее – сорок капель корвалола или валокордина, любых сердечных капель, на рюмку горячей воды. Наконец, главное: берется шприц и делается укол магнезии в мышцу. Пять кубов.

Лично я колю в мягкое место, в положении стоя. Но потом лучше присесть – может закружиться голова.

Чередование составляющих не имеет решительного значения.

Разумеется, строго натощак.

Вот мой дядя, самых честных правил, уже давно ничего не ест, только пьет, и ничего, прекрасно себя чувствует. Еще неизвестно, кто кого похоронит.

Я бы назвал это «коктейль Рубанова» по аналогии с «коктейлем Молотова», но неблагозвучность формулы помешает ей привиться в массах; в моем языке «л» никогда не стоит перед «р». Было когда-то коммунистическое словечко «ГОЭЛРО», но кто сейчас помнит, что это такое?

В общем, копирайта на рецепт у меня нет и не будет. Пусть пробует любой, кому жизнь не дорога. К черту копирайты.

Не буду врать, больше двух доз упомянутого коктейля в день я не принимал. Да и две дозы больше не буду принимать. Эта штука посильнее «Фауста» Гете.

Через полчаса я в порядке. Утренняя попытка насухую прорваться в столицу кажется мне наивной. Почему не похмелился, не сделал укол? Выхожу из дому, едва не пританцовывая. Сульфат магния оказывает на организм расслабляющее действие. Мне хорошо.

Доктор сказал, что от комбинации алкоголя и сульфата магния можно умереть.

Я покупаю на вокзале журнальчик и еду с комфортом. Очень пьян – и спокоен. Помирать не намерен.

В автобусе тепло. Люди дремлют.

Если б я любил писать на стенах, я написал бы на стене свой лозунг: «Чтобы что-то создать, надо что-то разрушить». Лозунг хорош, хотя, наверное, страдает типичным недостатком всех лозунгов. Избыточно хлесткий – слова звенят, как монеты в кастрюле, – он может оправдать или опровергнуть все что угодно.

Журнальчик показался скучным. Иные статьи наверняка сочинены с глубокого бодуна. Особенно умиляют стенания по поводу отсутствия национальной идеи. Еще год, ну два – и отсутствие национальной идеи станет главной национальной идеей. Лично я, покачиваясь в брюхе автобуса, после дозы самолично изобретенного коктейля, в качестве главной человеческой идеи могу предложить только насилие. Разрушение. Или борьбу с ним. Это одно и то же. Пропить, прогулять, растратить, обменять на портянки от Дольче и Габбаны, пустить на ветер, шлюхам под резинку засунуть, украсть украденное, убить миллионов десять или, там, пятьдесят, своих, чужих – не важно, – вот это у нас очень уважают. Отправить на войны и стройки, в лагерях сгноить, казнить, ногами забить, кожу живьем снять.

Милые, кто ж вам создаст идею? Всех местных созидателей идей большевики вырезали еще в семнадцатом году. Кого не вырезали – отвезли подыхать в порт Ванино. 10

Так я прибываю в Москву, в полдень. Погода наладилась. Говорю шоферу: «Спасибо». Он кивает со специальным шоферским достоинством. Иду к метро, щурясь. В карманах пусто. Хмельной, счастливый. Не хочу трезветь. Не хочу никаких идей, не хочу драк за идеи, не желаю удобрять родные черноземы чужой кровью. Только своей, господа. Только своей. Вот моя национальная идея.

Часом позже – встреча старых приятелей. Ресторанчик без претензий. Такой, где можно пройти в зал, не снимая куртку. Такой, где бармен выглядит так, словно он с глубокого бодуна, и смотрит телевизор: программу, интересную лично ему. В данном случае – футбол.

В текущем сезоне футбол катит за национальную идею, как будто Россия – Бразилия, только без мускулистых девичьих задниц.

Саша Моряк уже ждет. Большой, розовощекий. Не человек, а кусок гранита. Уклоняется от предложения выпить за встречу. Говорит, что за рулем. Разумеется, у такого красивого мужчины не может не быть автомобиля.

Мы не виделись много лет. Смотрим друг на друга. Моряк заметно разочарован. Он думал, что я вбегу, необычайно элегантный и энергичный, бросая горящие взгляды на платиновый хронометр: излагай суть дела, у меня для тебя десять минут. Саша помнит меня именно таким. Мне стыдно, что я теперь не элегантный. Примерно два раза в год знакомые из старой, дотюремной жизни, из середины девяностых, ищут со мной встречи, и, когда я прихожу, их лица искажает грусть и горечь. Я хуево выгляжу, я все время пьян и удолбан. Одет под люмпена. Гадко ухмыляюсь левым углом рта. Дядя в затянувшейся черной полосе. Чудаки, они не понимают: я счастлив, что уцелел. Я сам себе крашу полосы – черная, белая.

Мне заметно, что Моряк на ходу меняет загодя составленный план разговора. Он купил грузовичок и рассчитывал, что блестящий финансист Андрей даст совет. Как наладить бизнес. А блестящий теперь не блестит, даже наоборот, слегка пованивает гнилыми зубами, он сам не прочь покрутить баранку. Моряк неуловимо меняется. Теперь мы на равных. Более того, я заинтересован в нем больше, чем он во мне.

Я пью скотч и привычно ругаю себя за узость мышления и цинизм. Всякий контакт человека с человеком рассматриваю с точки зрения практической пользы. Той или иной, бля, выгоды. Заинтересован, не заинтересован – скучно, плоско. Так нельзя, это подход сутенера. Люди прекрасны именно в те моменты, когда действуют вопреки выгоде. Я бы вырезал нахер из жизни всю выгоду, весь прагматизм, как цензор вырезает из текста площадные слова. Оставил бы главное. Любовь, смерть. Может быть, что-то еще, что-то между любовью и смертью; соленый, пахнущий йодом сквознячок, задувающий в щель, – там, где любовь и смерть прилегают друг к другу не слишком плотно.

Но Моряк, кстати, не прагматик. Он очень стихийное существо.

В зале много солнца, лимонные квадраты света лежат на полу. Лед в стакане быстро тает. Почему-то я точно знаю, что сегодня сильно напьюсь. Не как обычно, а до обморока.

Наконец Моряк делает красивый суровый жест и формулирует предложение:

– У меня грузовик. У тебя опыт. Давай зарабатывать.

– Давай, – отвечаю я.

– А как?

– Не важно. Сейчас я выпью, грамм двести, и все тебе расскажу.

Пока я жду свои двести – усиленно думаю про грузовик. Он меня не возбуждает. Грузовик – это слишком 10 скучно. Я бы предпочел иметь пятьдесят грузовиков.

Или лучше один самолет. Еще лучше – танк. Но когда принесли и я выпил половину, все придумалось само собой.

– Будем, – говорю я, – продавать этот, как его... товар.

– Какой?

– Все равно. – Я выпиваю вторую половину, моя голова работает все лучше и лучше. – Тебе что по жизни нравится? Тачки, наверное? Красивые быстрые тачки?

– Ну, – Саша медлит, – типа того, да. Тачки.

– Надо делать то, что тебе нравится. И продавать.

– Машины?

– Не обязательно. Детали к машинам. Или краски, которыми их красят. Тебе нравятся красивые машины, а машины надо красить. Займемся красками. Автомобильными эмалями.

– Почему именно эмалями?

– Не важно. Я просто привел пример.

– По-моему, – неуверенно говорит Моряк, – этих эмалей сейчас везде немерено.

– Значит, они всем нужны.

Моряк разочарован, он ожидал гениальной идеи, а услышал нечто простое и скучное.

– Как-то это... странно, – бормочет он. – Эмали, краски...

– Ничего странного. Надо любить то, что ты делаешь. И тех, с кем ты это делаешь. Вот и все. Ты не волнуйся. Главное – начать, а потом само пойдет. Конечно, года четыре уйдет на подъем...

– Четыре года! – сокрушенно восклицает Моряк. – Долго.

– Может быть, уложимся в три.

– А нельзя ли, – осторожно спрашивает мой товарищ, – побыстрее?

– Нельзя. И учти, – я поднимаю вверх палец, – в любом деле главное – не деньги. Главное – чтобы мы были сами себе хозяева. Можно и за год все организовать. Но тогда ты станешь рабом своей работы. Ты будешь при деньгах, и ты будешь раб. Хочешь этого?

– Нет, – сразу отвечает Моряк, и я испытываю к нему чувство благодарности.