Ласточки Флеминг Лия

Поэтому Мадди стала весело трещать о мисс Майер и девочках из колледжа. О жутких ужинах мисс Ффрост, о том, как холодно и противно в Лидсе. Она гладила бабушку по руке, стараясь не заплакать от потрясения. Видеть столь печальный конец такой гордой жизни… Все выцветает, вянет, как уголки занавесок, выгоревших на солнце.

В комнату вернулась сиделка и сменила Мадди. Та бросилась в свою комнату, внезапно почувствовав знакомую усталость. Поездка была долгой, и спина разболелась не на шутку. Она лежала, разглядывая знакомую лепнину на потолке, мысленно умоляя ребенка не толкаться и дать ей хоть немного отдохнуть. От постоянного шевеления в животе хотелось вопить.

– Не хочу тебя чувствовать! Не хочу знать, что ты там! Убирайся!

Атмосфера за ужином была напряженной, хотя Плам и Джерри были исключительно вежливы друг с другом.

Прибыла ночная сиделка, готовая приступить к своим обязанностям.

Такая щедрость была идеей Джерри. А Плам не возражала против расходов. Тревога и волнения совсем ее извели. И выглядела она не слишком.

Волосы забраны в узел. Одета в серую двойку и серые фланелевые брюки. В ушах поблескивали жемчужные серьги. Мадди вдруг увидела перед собой поблекшую женщину средних лет и очень несчастную.

Всякая мимолетная надежда на возможность во всем ей признаться мигом увяла. Похоже, силы Плам на исходе. Она устала делать вид, что все хорошо, устала от ухода за свекровью. Мадди гадала, сколько еще протянет старуха. Она лежала несколько недель, и было ясно, что улучшения не предвидится. Ее сердце само решит, когда с него довольно, и его последний удар навеки унесет ее из этого мира.

Разговорчивые сиделки объяснили Мадди, чего ожидать.

– Мы позовем, если будут какие-то перемены. Бедняжке недолго осталось.

Бабушка возмутилась бы, услышав слово «бедняжка» в свой адрес. Но Мадди слишком устала, чтобы протестовать. Скорее бы уснуть и дать отдых ноющей спине.

Утром Мадди направилась было к конюшне. Но на полпути передумала. Не поедет она верхом на Монти. Усталость не уходила. Ломило все тело, словно начинался грипп.

Но тут она вспомнила, что сегодня у Глории выходной, так что есть шанс с ней пообщаться. Захватив с собой портфель с заданиями, на случай, если не застанет Глорию и придется посидеть под Древом Победы и просмотреть тетради, она с облегчением вдохнула весенний воздух.

Сегодня выдалось особое утро, какие бывают только в Дейлс, когда с холмов дул прохладный ветерок, покачивавший голые ветви кустов на заросшем травой склоне, где высилась каменная ограда, идущая от дома до хостела.

На склонах цвели примулы и кустики фиолетовых фиалок, мать-и-мачеха и сочная зеленая трава. Природа вновь оживала, приближая лето, когда Мадди тоже должна дать миру новую жизнь.

К своему облегчению, она увидела Глорию, развешивавшую белье. Пламенеющие волосы были спрятаны под шарфом, как у цыганки. При виде Мадди она улыбнулась:

– Мадди! Наконец-то ты приехала! Какие новости? Я слышала, дела не слишком хороши.

Мадди устало покачала головой:

– Нальешь мне чаю?

– Есть кое-что получше! Горячий Вимто, Боврил [43], отвар одуванчика и лопуха, – выбирай! – рассмеялась Глория и, подхватив корзинку с бельем, направилась к крыльцу.

– Прекрасный день для стирки!

– Как же я рада тебя видеть!

– В доме просто ужасно. Все ждут смерти бабушки. Я думала, она проживет сто лет! Тетя Плам похожа на тень. Носится по дому, как девочка на побегушках!

– Я слышала, это она нашла миссис Белфилд. Они поссорились перед тем, как все это случилось. Бедная мисс Плам! Говорят, его милость навсегда уехал в Лондон, и Бруклин будет продан, как только старую миссис Белфилд похоронят…

Но Мадди уже не слушала. Странная теплая жидкость бежала по ногам. Она подумала, что обмочилась, и, пощупав слаксы, поняла, что так оно и есть.

– О, нет! – вскрикнула она.

– Что случилось? – спросила Глория. Но тут же увидела лужу на каменной плите.

– Господи, что это?

– Ничего. Мне лучше уйти. Я только что описалась… можешь такому поверить? В моем-то возрасте!

Мадди повернулась, но острая боль резанула живот, заставив согнуться, Глория метнулась к ней.

– Зайди ко мне, да поскорее! У тебя понос?

– Нет, не думаю… похоже, я рожаю, – прохрипела Мадди, не в силах взглянуть в глаза Глории. Она тайком прочитала в библиотеке все, что могла, о беременности и родах.

– Да брось втирать мне очки! Дури кого другого! – отмахнулась Глория. Но, увидев панический взгляд Мадди, поняла, что та не шутит.

– Чем ты занималась в Лидсе?

– Это случилось не там. Здесь. Прошлым летом. Мы с Дитером попались. Этого не должно было случиться. Но случилось. У меня будет ребенок, но не сейчас! Еще слишком рано.

– Там кто-нибудь знает?

Глория кивнула в сторону дома.

– Конечно, нет. Никто, кроме тебя. Ты должна мне помочь. Говорю же, преждевременные роды, и я не знаю, что делать.

– Насколько преждевременные?

От напряжения на веснушчатом носу Глории выступили капельки пота, но она с неожиданным сочувствием уставилась на Мадди.

– Не знаю… еще месяца три…

– Если лечь и отдохнуть, возможно, все прекратится. Пойдем, обопрись на меня, и я отведу тебя наверх. Сейчас в доме, кроме меня, живет только Элис Наттол, а она сегодня в утренней смене, а потом пойдет делать перманент у Сьюзен. Так что я здесь одна.

Глория помогла ей подняться по лестнице в спальню, где царил хаос: неглаженая одежда, гора журналов, раскиданных на кровати, косметика, разбросанная на туалетном столике, и маленькое треснувшее зеркало в раме.

– Ложись, а я вскипячу воду, как это делают в фильмах.

– Зачем?

– Понятия не имею, но так всегда говорят, а еще нужны полотенца, куча полотенец, чтобы промокать… да, и газета для крови. Не стоит пачкать матрац. Придется подстелить «Пикчегоуэрс» – это все, что у меня есть. Но в общей комнате может лежать «Газетт». Черт, Мадди, представляешь, если бы сегодня у меня не было выходного!

– Как твои дела?

Мадди старалась вести себя как обычно, но боль снова вцепилась в нее. Началась в спине, а потом обвилась тугим лассо вокруг живота.

Что-то неладно. Доктор Клайн считал, что она родит не раньше июня, а сейчас начало апреля. Она сознавала, что надо бы послать за доктором Ганном. Все лучше, чем лежать и думать, что все обойдется. Но боль мешала думать связно. Слаксы промокли и липли к ногам. Нужно расшнуровать корсет.

Мадди казалось, что она вот-вот взорвется.

Они с трудом стащили с нее одежду, и Глория переодела Мадди в свою старую ночную рубашку, а сама помчалась вниз за тазиком и чистыми тряпками. Вернулась и снова побежала за журналами и единственной газетой. Вверх-вниз, вверх-вниз. Локоны тряслись, щеки раскраснелись.

Они вместе сняли с кровати белье и между схватками разложили на матрасе газету и полотенца.

– Нужно позвонить доктору Ганну. Если это преждевременные роды, он должен знать, что делать. Я никогда не видела родов… тебе придется говорить мне, что нужно сделать.

– Но я тоже не знаю, – прошептала Мадди.

– Ничего не читала?

– Немного. Не хотела думать об этом, пока не настанет время. Мне так жаль…

– В таком случае нужно сделать все возможное. Поддержать чистоту и согреть ребеночка. Как странно, что твоя бабушка умирает, а на ее место приходит новый человек. Да их удар хватит, когда ты покажешься на пороге со свертком в руках.

– Слишком скоро. Что-то не так!

– Откуда мне знать? Малыш у соседей на Пил-стрит родился семимесячным, у них даже одежки для него не было. Ее бабка купила кружевное погребальное платьице, поношенное правда, чтобы не тратить зря денег. Но теперь ребенку уже три года, крепкий, здоровый! Они держали его у печки, пока он не набрал нужного веса. Такие дети часто выживают.

Мадди не ответила. Ее ребенку едва исполнилось шесть месяцев. Даже не семь. Она, кажется, целую вечность здесь лежит. Приходила Элис, а потом отправилась сначала в магазин, потом к парикмахеру, понятия не имея, что Мадди скрывается наверху, заткнув рот фланелевой тряпкой, чтобы заглушить стоны.

– Тут вас только двое? – прохрипела Мадди. Если она закричит, все откроется.

– Теперь «Олд Вик» больше похож на морг. Я подумываю уйти от Ганнов. Быть нянькой – тяжкий труд, а Хизер просто невыносима, орет весь день. Может, мне пойти привести доктора?

– Нет! – охнула Мадди. – Не нужно… пока… пожалуйста, не покидай меня. Я так боюсь…

Глория не понимала, что делать дальше. Мадди ужасно мучилась. Ее рвало в тазик, она металась и плакала. Наверное, роды – это очень больно.

Миссис Ганн пробыла в частной лечебнице две недели и вернулась чистенькая, стройная и улыбавшаяся, с малышкой на руках, словно съездила к морю.

Глория знала, как рождаются дети, но вот что делать, когда они появляются на свет, – другой вопрос. Роды длились уже несколько часов, и она была насмерть испугана. Она уже опустошила чайник, то и дело наливая горячую воду в бутылки.

Нужно завернуть малыша в горячие полотенца, чтобы согреть, но у них не было ничего, кроме чистых посудных полотенец, еще из хостела, с красными полосами на концах. Для начала сойдет, и можно стащить кое-что из детской Ганнов, чтобы продержаться какое-то время.

В глубине души Глория сознавала, что нужно бежать за помощью, как бы ни настаивала Мадди на обратном. Их наверняка ждут неприятности за то, что роды пройдут без медицинской помощи. Но времени уже не оставалось. Схватки следовали одна за другой. Лицо Мадди блестело от пота. Она все время просила воды. Как же помочь человеку в таком состоянии?

– Я хочу натужиться, – простонала Мадди. – Помоги мне.

– Вроде как хочешь по-большому?

– Да…

– О господи! Может, тебе сесть на корточки, как это делают туземки? Они рожают детей под кустом, а потом идут работать. По крайней мере, так утверждают миссионеры.

– Какая ложь! Это кровавая и тяжелая работа… О, Глория, как я боюсь!

– Я тоже, – прошептала Глория, заглядывая между расставленных бедер Мадди и страшась того, что сейчас будет.

Мадди вскрикнула, натужилась, и из нее на полотенце и «Газетт» вывалилось нечто липкое, фиолетовое, со шнуром, исчезавшим между ног Мадди.

– Нужно перерезать пуповину. Суки ее перекусывают и вылизывают щенят, – вспомнила Глория.

Девушки видели достаточно много щенят и ягнят, чтобы знать, как это бывает.

– Вот это да! Он вышел, Мадди, – улыбнулась Глория. Мадди тем временем выталкивала что-то еще, похожее на большой кусок печени, которую продавали мясники. Столько крови и слизи!

– Что теперь? – вскрикнула Глория, зная, что малыш должен вдохнуть. Он был такой маленький и совсем не похож на младенца. Скорее на крохотную куклу.

– Это мальчик, – сообщила Глория, глядя на бедняжку, размером не больше ее ладони. Он лежал, свернувшись клубочком, и молчал.

– Нужно заставить его дышать.

Мадди взглянула на сына.

– Он такой маленький и красивый. Я подую ему в лицо.

Она подхватила обмякшее тельце и дула, дула…

– Почему он не дышит?

– Говорила тебе, нужна помощь. Доктор Ганн наверняка сумеет его оживить. Давай я все-таки схожу за ним, – предложила Глория, чувствуя, как страх ползет по спине.

Кожа младенца по-прежнему оставалась фиолетовой. Глаза закрыты. Лицо спокойное. Он словно существовал в собственном маленьком мирке, как крошечный птенец без кожи, слишком рано выпавший из гнезда. Теперь уже Глория потела от страха. Сквозь полупрозрачную кожу малыша просвечивали голубые вены. Но он по-прежнему не дышал. Все шло не так. Он уже должен был закричать!

И тут Глория вспомнила фильм, где доктор окунал малыша в воду, чтобы оживить. Осталась только холодная вода, и Глория побежала вниз, чтобы открыть кран.

– Скорее! – вскрикнула Мадди.

Глория пулей взлетела по лестнице, схватила ребенка, окунула в воду, но ничего не произошло. Секунды перетекали в минуты, и только тогда стало очевидно, что малыш родился мертвым.

– Ты должна была позволить мне пойти за помощью, Мадди. И что теперь делать?

– Не знаю. Что-нибудь придумаю, – вздохнула Мадди и снова легла, побежденная усталостью. Она закрыла глаза и уснула. Ребенок лежал рядом, завернутый в полотенце.

Этот день был самым длинным в жизни Глории. Она сидела у кровати, потрясенная случившимся, словно пришибленная огромным молотом. Нужно что-то предпринять до возвращения Элис. Как могла Мадди заснуть, словно ничего и не случилось?

Она смотрела на сверток и понимала, что сейчас все зависит от нее. Бедняга Мадди нуждается в отдыхе после такой боли и мук. Ей придется вернуться в Бруклин, словно ничего не случилось. И все будет шито-крыто. Но весь этот кошмар необходимо убрать как можно скорее.

Внизу горел огонь, и можно сжечь газету и полотенце. Но как похоронить эту кроху? Может, позвать викария? Но уже слишком поздно, чтобы сделать то, что полагается в таких случаях. Теперь все зависит только от Глории. Конечно, несправедливо, что весь ужас лег на ее плечи, но она ведь подруга Мадди. И они должны держаться вместе.

Возможно, когда-нибудь Мадди тоже ей поможет. Для чего тогда друзья, если не выручать друг друга?

Но для глупых мыслей не было времени. Следует сделать все необходимое, да поскорее. Лучше, если Мадди ничего не узнает о подробностях. В фильмах повитухи берут мертворожденных и спокойно уносят куда-то. Очевидно, бедняга еще не был готов появиться на свет. Слишком рано… И в каком-то смысле это даже хорошо. Иначе, что было бы с Мадди? Ее бы просто стерли с лица земли!

Глория в последний раз глянула на ребенка, похожего на освежеванного кролика. Это неправильно, плохо, что у него не было ни единого шанса. И теперь ее долг – выбрать для него последнее место упокоения.

На этот раз в снах Мадди чернели бесконечные туннели, которые захлестывала вода, и она жалась на карнизе, но поток унес ее в бассейн, где резвился маленький Дитер, розовый и улыбающийся. Она поплыла к нему. Но он стал тонуть, и она не смогла дотянуться до него или найти его на дне бассейна. Мадди нырнула, но зеленая муть ослепила ее. Она шарила по дну руками, искала, искала, чтобы поймать его ножку, как мыло в ванне. Он выскользнул, и Мадди в панике проснулась, потная, мокрая… но ведь это всего лишь сон.

Комната напоминала чердак в «Олд Вик». Живот ныл. Между ног было заткнуто полотенце.

Мадди забыла о сне, но по-прежнему ничего не понимала. Знала только, что случилось нечто ужасное.

Она села, и комната закружилась перед глазами. Где ребенок? Где Глория?

Случившееся прошлой ночью всплывало перед глазами расплывающимися картинками. Неужели ребенок все еще в ней? Но живот совсем плоский. Кто-то исполосовал ее внутренности…

Она сползла с кровати и нашла горшок. Внутри все горело, а в горшке была кровь.

Но тут в комнату просунулась голова Элис, явно жаждавшей похвастаться свеженьким перманентом.

– Сильное кровотечение? Это у тебя месячные такие? Противно со всем этим возиться. Нужны еще прокладки? У меня в комнате есть бумажные полотенца. Выглядишь, как ожившая смерть. Может, чаю?

Мадди слабо кивнула. Нужно сделать над собой усилие, подняться и вести себя как обычно. Но она не смогла найти слаксы, и Глория куда-то исчезла. Судя по тому, как выглядела комната, им удалось сохранить тайну. Все прибрано, простыни чистые. И она не помнила, как вставала с кровати. Но сон вертелся в голове: застывшее лицо маленького Дитера, безжизненное тельце на руках. Где он? Так хочется взять его, прижать к себе. Но он будто так и не родился третьего апреля сорок восьмого года…

Элис принесла чай и кусочек сырого тоста. Магги проголодалась и с благодарностью кивнула ей.

– Глория пошла к Ганнам, – сообщила Элис, садясь на край кровати. – Вернется к ужину. Она такая хорошая нянька! Как поживает твоя бабка? Мы слышали, она быстро слабеет.

В Сауэртуайте все обо всем знали, а уж жизнь Белфилдов всегда была источником сплетен. Нельзя доставлять семье неприятности, их и без того предостаточно.

Сверхчеловеческим усилием воли Мадди встала, пытаясь не показать Элис, в каком она состоянии.

– Глория высушила твою одежду. Ужасно, когда это случается неожиданнно, – улыбнулась Элис. – Сейчас принесу, если хочешь.

Мадди никому еще не была так благодарна, как этой девушке за ее доброту и за то, что доверчивая Элис поверила их истории. Никто ничего не узнает.

Она взяла у Элис еще одну прокладку, в надежде, что продержится до возвращения домой. Теперь болели груди, так сильно, что она едва дышала.

Мадди с трудом зашнуровала корсет… но нужно выглядеть так, словно ничего не случилось. Словно у нее не вырвали внутренности, чтобы ребенок появился на свет мертвым.

Но сейчас ей об этом нельзя думать. Нужно одеться, собрать вещи, оставить записку Глории на кухонном столе и попросить ее зайти.

Они встретятся, и тогда Мадди узнает, где лежит малыш Дитер… Или она не хочет знать? Прошлая ночь – туман боли и страха.

Ее охватило смятение. Сердце сжимала боль, сменявшаяся облегчением. То, чего она не знала и не видела, не может быть реальностью. Никаких родов не было, и все. Неужели скрыть роды – это так плохо? Преступление ли это?

Ей приснился кошмар, который плохо помнила, словно он случился с кем-то еще, а не с ней.

А вдруг она втянула Глорию в неприятности?

Но сейчас ей трудно думать. Если ребенок родился мертвым, значит, не в чем и признаваться.

В затуманенном мозгу крутились отговорки, ложь, ужасные картины…

Дорога в Бруклин отняла все ее силы. Она заставила себя сосредоточиться только на том, чтобы попеременно ставить одну ногу впереди другой. И думала она только о том, чтобы вползти на лестницу, забраться под пуховое одеяло и проспать сто лет.

Она ковыляла по Аллее Слез. Если бы малыш выжил… Что сказали бы родственники по поводу появления нового Белфилда, англо-немецкого гибрида? Если бы это выжило, пришлось бы ей идти по этой Аллее?

Почему она называет ребенка «это», как вещь?

Ей больше никогда не хотелось вспоминать эту историю.

У крыльца стояли машины, много черных машин. И по ступенькам спускался мужчина во фраке, который при виде нее снял котелок и поклонился:

– А, мисс Белфилд! Примите наши глубочайшие соболезнования по поводу вашей скорбной потери. Сауэртуайт много потеряет от кончины вашей бабушки.

Мадди кивнула, сначала не поняв, в чем дело. Но потом узнала Альфреда Платта, столяра, владельца похоронного бюро, и с заколотившимся сердцем увидела насупленную Плам с неодобрительно поджатыми губами.

– Где ты, спрашивается, была? Где провела ночь? Можно подумать, мне больше беспокоиться не о чем! Неужели не могла остаться дома хотя бы на день и помочь мне справиться со всем этим? – процедила она.

– Я была у Глории. Могли бы догадаться позвонить туда. А бабушка…

Она не смогла договорить.

– Это случилось сегодня утром, очень рано. И очень мирно. Мы все были рядом, кроме тебя. Это самое малое, что ты могла бы сделать, после всего, что она сделала для тебя.

Мадди впервые видела Плам такой раздраженной и взволнованной.

– Не похоже на тебя! Так нас подвести! Ты меня разочаровала, Мадди.

– Прости, мне очень жаль.

– Еще бы не жаль! Могла бы позвонить. Узнать, что здесь происходит. Но нет! Стоит вам, молодежи, встретиться, и вы ни о ком больше не думаете. Нужно было догадаться, что Глория Конли обязательно подобьет тебя на нечто подобное.

– Все было не так. У меня начались месячные, и кровь хлестала так, что я не могла пошевелиться. Глория ухаживала за мной, а потом я заснула. Прости меня, – заплакала Мадди. Слезы скорби, усталости и раскаяния текли по щекам.

– Выглядишь ты неважно. Ладно, – вздохнула Плам. – Все под контролем, и Платты уже здесь. Но тебе нужно что-то черное для похорон. Следует, по крайней мере, проводить ее, как она того заслуживает. Да, Мадди, жаль, что тебя не было. Ты поддержала бы меня.

Что на это сказать? Если она выпалит, что, пока умирала бабушка, она рожала мертвого ребенка… к чему это приведет?

– Не возражаешь, если я приму ванну? Мне все еще не по себе, – пробормотала Мадди, судорожно вцепившись в перила: единственное, что удерживало ее на ногах. – У нас нет аспирина?

– О, иди и приведи себя в порядок. Потом поможешь мне разослать приглашения на панихиду. Медлить нельзя. Джеральд уже пошел договариваться к викарию. Хотя бы в этом мы с ним в одной упряжке.

Мадди поплелась наверх, проверила, есть ли горячая вода, и наполнила ванну, налив туда для дезинфекции деттола. И медленно погрузилась в воду, немного успокоившую боль и согревшую ее измученное тело.

Что делать с пропитанной кровью одеждой?

Но тут она заметила сочившуюся из грудей жидкость, струйки еды для малыша, который никогда не сможет ее сосать.

Она плакала и плакала по тому, что потеряла навеки.

Как ужасно она одинока. Нелюбима. Никем не замечена…

Словно что-то умерло вместе с ребенком, которого она вчера родила. Бабушка ушла одновременно с правнуком. Встретит ли она ребенка там, на Небесах, когда присоединится к сыновьям в далекой-далекой стране? Посмотрят ли все они оттуда на Мадди с отвращением?

Она могла бы истечь кровью, если бы не забота Глории. Следовало бы поблагодарить ее, но тогда прошлое вернется.

Ей вдруг захотелось сунуть голову под воду и уйти вместе с сыном. Кому есть дело до того, что с ней будет? Дитер даже не позаботился узнать о ее печальной судьбе. Плам злится. Дяде Джеральду плевать. Ни у кого не найдется для нее доброго слова. Опять она одна. Предоставлена самой себе. Ничего нового.

Ну, что ж… Пора привести себя в порядок, сунуть в лифчик прокладки, чтобы никто ничего не заметил. Сил хватило только на то, чтобы спуститься вниз и попытаться сделать вид, будто она тоже на что-то годна.

Прошел целый день, а Глории она не увидела. Нужно как-то договориться, чтобы их истории совпадали, тем более, что Плам, похоже, вышла на тропу войны.

Следующие несколько дней пришлось принимать визитеров, звонить гостям, искать траурное платье, доставлять цветы в церковь и стараться не упасть от слабости.

Похороны состоялись в пятницу, со всеми подобающими Белфилдам церемониями: погребальные дроги, мужчины во фраках и цилиндрах, возглавляющие процессию. Задернутые занавески и спущенные флаги. Церковный колокол прозвонил столько раз, сколько лет было усопшей, как велел обычай. Слетелись обычные стайки престарелых тетушек и компаньонок с палками и слуховыми рожками.

Прием проходил в доме. Мадди помогала Грейс готовить канапе, но остальные обязанности легли на специальную фирму по организации приемов. Плам была слишком занята, чтобы разговаривать, Джеральд был деловит, сух и холоден с ней, но приветлив и разговорчив с приятелями по охоте. На первый взгляд все было прекрасно, но Плам и Джерри словом друг с другом не обмолвились.

Мадди выполняла роль мостика между ними. Это она принимала соболезнования. Времени пойти к Глории у нее не было, и очень обидно, что подруга не позаботилась явиться и узнать, что с ней происходит.

Но, возможно, это даже хорошо. Лучше Глории держаться в стороне. Чем дольше они не будут общаться, тем легче сделать вид, будто никаких родов не было и девушек ничего не связывает.

То обстоятельство, что Мадди выглядела бледнее смерти, то и дело спотыкалась и сутулилась, можно вполне счесть скорбью по бабушке.

Сама Мадди думала, что лучше всего будет вернуться в Лидс, в колледж. Так она скорее забудет о кошмаре… Где-то нашел последний приют ее маленький сын, хотя должен был лежать вместе с прабабушкой. Но теперь этого никогда не произойдет.

Нужно поддерживать репутацию Белфилдов, и сейчас не время привлекать внимание к ее постыдной тайне.

Глория, как и ожидалось, пришла на похороны вместе с Ганнами. Церковь была набита народом. Викарий монотонно перечислял добродетели старой ма Белфилд, но Глория помнила ее вздорной старой коровой. Правда, при первой встрече миссис Белфилд по ошибке приняла ее за Мадди.

Они сидели достаточно далеко, и она не смогла поговорить с Мадди, пока не пришло время выразить соболезнования.

– Как ты? – прошептала Глория.

– В порядке, – покраснела Мадди, не глядя в глаза подруге. На ней было синее пальто с меховым воротником и дурацкая шляпка-таблетка с черной вуалью, скрывавшей распухшие глаза.

– Нам надо поговорить…

– Знаю, – кивнула Мадди. – Но не сейчас. Не здесь.

– Приходи в хостел, там все и выясним.

– Что тут выяснять? Ты сделала все возможное, и я тебе очень благодарна. Но все кончено, – ответила Мадди и отвернулась, чтобы приветствовать следующего соболезнующего из очереди, словно Глория была совсем ей чужой.

– Но я думала, ты захочешь знать, что я сделала с…

– Тише! Не здесь! Услышат… мне нужно идти.

И Мадди быстро исчезла.

Глория недоуменно покачала головой. Можно подумать, Мадди все это безразлично. Похоже, она притворяется, будто ничего не случилось.

А ведь Глория страшно рисковала, соображая, что делать, уничтожив улики, похоронив тело ребенка и даже помолившись над ним. Она даже окрестила младенца Дитером, как это делали в фильмах, когда умирал новорожденный.

Ей хотелось рассказать Мадди о кошмарах, которые мучали ее с той ночи, когда широко открытые глаза младенца смотрели на нее, умоляя позволить вдохнуть немного воздуха. Что, если он не был мертв? Почему она должна нести это бремя в одиночку? В то время как Мадди, чертова леди Баунтифул, с задранным носом и надменным взглядом здоровается с пришедшими на похороны, игнорируя подругу, словно какое-то ничтожество?

Так друзья не поступают! Они должны быть вместе в горе и в радости! Ничего, когда церемония закончится, она все выскажет этой задаваке! Та у нее в долгу за то, что Глория помогла ей скрыть роды! То, что они сделали вместе, нельзя так просто игнорировать!

Глория чувствовала, как слезы наворачиваются на глаза. Словно сбылись ее худшие страхи, и ее снова отвергли. Ведь когда-то она так боялась, что ее посчитают глупой, вульгарной и незначительной.

Разве кто поймет, как трудно было вытащить себя из сточной канавы, отгородиться от матери и от ее приятелей по Пил-стрит! Она нашла хорошую работу, но мечтала о большем. Опять несправедливость! И это после того, сколько она сделала для Мадди! Когда-нибудь она поставит их всех на место! Больше никто не унизит ее, особенно после того, что она сейчас сделала и какую тайну хранила.

Глория была потрясена и сильно злилась на поведение подруги.

«Ты у меня в долгу, Мадди Белфилд, и когда-нибудь я заставлю тебя заплатить».

Через три дня Мадди села на утренний поезд до Лидса. Она очень боялась гнева мисс Майер. Ее портфель и конспекты потерялись в хостеле, и она так и не смогла ничего найти. Элис заглядывала под кровати, искала в шкафах и буфетах. Ничего. И в комнате Глории тоже его не оказалось. А ведь в портфеле были все ее задания. Теперь придется добавить очередную ложь к коллекции сказок и сказать, что портфель украли в поезде.

Ее бросало то в жар, то в холод, трясло в ознобе. Груди затвердели от несцеженного молока и страшно болели. Отчаявшаяся Мадди туго перебинтовала их, чтобы они казались меньше. И это облегчило боль настолько, что теперь она могла думать.

Самым ужасным были старания избегать Глории, когда та пришла в Бруклин, чтобы повидать ее. Мадди пряталась на конюшне. Как последняя трусиха, пока Глория не ушла. Она не хотела ни о чем говорить с подругой. Просто не могла вспоминать ту жуткую ночь. Теперь она убегала, даже не попрощавшись. Только оставила записку Плам.

Это было подло и гнусно, но она чувствовала себя такой измотанной, бессильной и жалкой. Разражалась слезами по каждому дурацкому поводу: увидев солнечный закат, услышав блеянье ягнят на полях. Никто не должен видеть, в каком она состоянии. Даже Глория. Мадди слишком стыдно. И так больно находиться рядом с теми местами, где они с Дитером ласкали друг друга у водопада.

А какое было счастливое время!

Она написала Дитеру три письма с рассказом о случившемся, но потом порвала их, так и не отправив. Цена свободы – молчание. Теперь она должна быть сильной и жить так, словно ничего не произошло.

Возвратиться в Лидс – все равно что начать сначала. Отныне она совершенно другой человек. Старая Мадди осталась в прошлом, а новая за одну ночь стала более холодной и расчетливой. Никто не должен знать правды. Если Глория что-то сболтнет, она станет все отрицать и назовет подругу лгуньей. Глория и раньше подводила ее. Мадди должна убраться подальше от подруги, на случай, если той придет охота развязать язык. Для Мадди жизнь в Бруклине закончилась.

Плам осталась в доме. Разъяренный Джеральд умчался в Лондон. Бабушка обо всем позаботилась. Ее завещание было неоспоримо: никакого развода, или сын потеряет все. Если он снова женится, дом и земля отойдут к Мадди и ее наследникам.

Джеральд был взбешен. А вот Плам не знала, что делать. Но теперь Мадди это не касается.

Улицы Уэст-парка заполнила пена цветущих вишен. Свежая весенняя трава и молодые листья, распустившиеся на деревьях… на полях паслись ягнята, расцветала новая жизнь, но в сердце Мадди по-прежнему царила зима, серая, туманная и такая холодная!

Как она радовалась тишине чердачной спальни, рутине занятий, суматохе оживленных улиц. Все это отвлекало от кошмара последних недель, постепенно отходившего на задний план. И так легко было запереть боль в потаенном уголке, повесить огромный замок. С глаз долой…

Только во снах сердце предавало ее. Ей виделось, как она бежит по коридору, прислушиваясь к крику младенца, пытаясь найти, откуда он доносится. И всегда безуспешно. Коляска была пуста, но плач продолжался, пока она не просыпалась вся в слезах. И стыд с новой силой охватывал ее.

Из своего безопасного убежища на чердаке она написала вежливое письмо Глории, благодаря за доброту и участие, пообещав повидаться в Лидсе и пригласить на ланч. Но времени не назначила. Лучше, чтобы они пока не встречались, пусть у каждой будет своя жизнь.

Она никогда не забудет того, что сделала для нее подруга. Но Мадди не спрашивала, где та похоронила ее ребенка. Наоборот, предложила больше никогда не упоминать о родах. Что сделано, то сделано. Таковы условия продолжения их дружбы, по крайней мере, как их понимала Мадди. Не стоит снова и снова перебирать то, чего уже не исправить.

Конечно, жестоко так обращаться с подругой, и на душе Мадди было тяжело. Новые приятельницы ничего не знали о ее позорном прошлом. Они больше не дети, а взрослые девушки. Давно пора немного поразвлечься, забыть все апрельские печали.

Ей полагался доход от поместья бабушки, денег было бы достаточно, чтобы воспитать ребенка в одиночку… если бы тот выжил. Но Мадди старалась отбросить подобные мысли. Нет смысла думать о том, что могло быть!

– Все кончено, – вздыхала она.

Позже, когда месячные вернулись, она гадала, почему ребенок родился так рано. Может, с ее внутренними органами что-то было не так?

Еще один скелет, который нужно прятать в шкафу. И как можно дальше.

Но выздоровление, на счастье, было быстрым. Да и похудела она скоро, потому что аппетита не было совсем. Сейчас она стала прямой и тощей, без всяких усилий вернув мальчишескую фигуру. Ей не нужны воспоминания о той кошмарной зиме. Больше ничего не имело значения, ничего, кроме работы, концертов, походов по магазинам, как у всех йоркширских женщин. Кошмары ушли навеки, только почему ей было так грустно и ничего не доставляло удовольствия?

Читая письмо Мадди, Глория плакала. Она не понимала поведения подруги. Как может мать быть настолько равнодушной, не спросить, что сделали с ее ребенком? Почему она так холодна, словно пишет вежливую записку незнакомому человеку, а не лучшей подруге? Что Глория сделала не так? Держалась подальше от Мадди или не к месту заговорила на похоронах?!