Чёрная мадонна Лэнкфорд Дж.
– Мэгги, когда ты будешь готова, и только когда ты, если захочешь, подойдешь ко мне. Подойдешь, и я обниму тебя. Позволь мне загладить вину перед тобой.
Она посмотрела на него таким взглядом, как будто была готова убить на месте. Целый час прошел в полном молчании. Мэгги оставалась лежать на желтом диване – колени сведены вместе, руки крепко сжаты на груди, взгляд устремлен в деревянный пол комнаты Сэма. Ей казалось, что если она будет смотреть только туда, и никуда больше, то кошмар отступит. А пока она в который раз была в комнате наедине с мужчиной, который обошелся с ней даже хуже, чем с портовой шлюхой.
По крайней мере, считала она, мужчина должен даже у шлюхи спросить разрешения, имеет ли он право сделать то, что Сэм сделал с ней. И вообще, женщин нехорошо называть шлюхами. Просто для этой ситуации ей требуется какое-то слово. То, что рассказал ей Сэм о своих «подвигах», было курам на смех, если, конечно, можно сравнивать содеянное со словами, только что услышанными ею. Как будто насилие по отношению к ней с его стороны и то, что пережила она, – это примерно одно и то же. Мэгги не требовалось подтверждения тому, что она была изнасилована. Она это знала и без него. Ее тело до сих пор помнило каждое унизительное мгновение.
На какой-то миг она подняла взгляд. По крайней мере, в Оропе, на стене не было никаких лиц. Наверно, именно поэтому она и согласилась остаться здесь. Никаких ухмылок, никаких высунутых языков. Она могла спокойно спать. И до этого момента Сэм сохранял дистанцию.
И все-таки ее душил гнев. Кто такой этот Сэм и что он о себе возомнил? С какой стати он вбил себе в голову, будто его тело способно загладить его же вину? Клин клином вышибают? Это он хочет сказать? Или же он мнит себя Господом Богом, чьи руки способны творить чудеса? Нет, его наглость не поддается описанию. Будь она в состоянии мыслить чуточку яснее, то наверняка придумала бы, как перерезать ему горло. Мэгги посмотрела на кровать и увидела, что Сэм лежит, скрестив ноги, и глядит в потолок. Вот наглец.
– Может, ты хочешь воды? – спросил он.
В ответ Мэгги лишь крепче стиснула зубы и вновь уставилась в пол.
– Или тебе хочется выпить чего-то еще?
Мэгги не ответила. Тогда Сэм встал с кровати.
– Пойду что-нибудь тебе принесу, – сказал он. – А заодно проверю, как там Джесс.
С этими словами он вышел из комнаты. Мэгги облегченно вздохнула и, распрямив руки, до этого сложенные на груди, посмотрела в окно на горы. После чего уснула прямо на желтом диване.
Когда она проснулась, день уже клонился к вечеру. Мэгги поняла это по тому, как падали на пол солнечные лучи. Под головой у нее было подушка. Кто-то накрыл ее одеялом. Откуда-то доносился запах пиццы.
– Я рад, что ты никуда не сбежала, пока меня не было, – раздался голос Сэма. – Впрочем, поступи ты так, я бы не обиделся.
И правда, подумала Мэгги, почему она никуда не сбежала?
– Я нашел Джесса. Он читал у себя в комнате. «Путешествие пилигрима», кажется, так называется эта книжка. Монахини покормили его. Он ел во дворе. Так что с ним все в порядке.
За окном раздавались детские голоса. Мэгги встала и, завернувшись в одеяло, выглянула на улицу. Джесс, вместе с другими мальчишками, гонял во дворе мяч. Такое Мэгги видела впервые. До этого он никогда не играл с другими детьми. Сейчас же Джесс, как и остальные его сверстники, с гиканьем носился по двору, и их лица светились счастьем.
– Я принес вина, – сказал Сэм. – «Кьянти». Оно, конечно, не идет ни в какое сравнение с вином Антонеллы, но на этикетке написано classico.
Мэгги вернулась на диван. Он поела пиццы, но к вину не притронулась. К этому времени уже наступил вечер, и Сэм распахнул ставни, чтобы полюбоваться на звезды. Комнату залил лунный свет.
– Мэгги, – прошептал Сэм, – с моей стороны было глупо привести тебя сюда без твоего согласия. Но ты не волнуйся. Если хочешь, можешь вернуться в свою комнату. Я знаю, что сейчас ты не можешь простить меня. И я от тебя этого не требую.
Нет, подумала Мэгги, она никогда не скажет Сэму, что способна простить многое, даже то, что нельзя простить. Просто когда он произносил эти слова, что-то произошло. Она посмотрела на простую дверь и представила себя по ту ее сторону. И вместо ощущения безопасности, неожиданно поняла, что ей там будет намного хуже. Она как будто лишилась чего-то жизненно важного. Проведя день в этой комнате, она изменилась, стала не такой, как прежде. И не была уверена, что ей хочется отсюда уйти. Уже только в этом было нечто позорное.
Ее собственные чувства предавали ее – точно так же, как ее предал Сэм. Из-за них она утратила бдительность. Наверно, ей стоит уехать отсюда. Мэгги посмотрела на дверь, пытаясь решить, что же ей делать. Но если она уедет, то это будет навсегда. И ей стало страшно при мысли, что ждет ее там, за этой простой дверью странноприимного дома. Это неведомое нечто постепенно заняло место ее врага, которое до этого занимал Сэм.
– Мне хотелось бы загладить свою вину, – сказал Сэм. – Стереть происшедшее из твоей памяти. Ведь стерлось же все из моей. И тогда бы ты ничего не помнила. И я бы сделал все для того, чтобы эти воспоминания никогда не вернулись к тебе!
И тут, стоя у окна, Сэм разрыдался. Прикрыв лицо ладонями, он, как огромная тряпичная кукла, опустился на пол и продолжал рыдать. Мэгги никогда не видела его таким – Сэм громко шмыгал носом, а его сильные, мускулистые плечи сотрясались от рыданий. Казалось, перед ней не взрослый мужчина, а маленький мальчик. Это было довольно странное зрелище, и Мэгги не могла оторвать от него глаз. Интересно, что значат эти слезы? Почему плачет тот, кто надругался над ней? А он рыдал так, будто разом исчезли все звезды во вселенной, словно солнце больше никогда не встанет из-за гор, как будто время остановилось. Но Мэгги видела, что звезды и луна на месте, а за окном ночь, всего лишь очередная ночь.
– Сэм! – Казалось, он не слышал ее. – Сэм!
Он встал. Грудь его тяжело вздымалась и опускалась, слезы стекали по щекам и капали с подбородка. Мэгги повернулась и посмотрела на своего врага – простую дверь комнаты в странноприимном доме. Она дрожала, набираясь мужества. И, наконец, собрав волю в кулак, произнесла:
– Если хочешь, прекращай лить слезы и подойди ко мне.
Сэм так и сделал. Сначала он сел рядом с ней, шмыгая носом и вытирая лицо. Затем какое-то время держал ее руку в своей, затем обнял ее за плечо. Их можно было принять за саперов, которые только что вдвоем пересекли минное поле. Мэгги сидела, крепко сжав колени, прижав руки к груди. Затем она робко прильнула к его боку. И провалилась в сон. Позднее, той же ночью ее разбудили прикосновения его губ – это Сэм целовал кончики ее пальцев. Она позволила ему заключить себя в объятия. Нет, его руки не стали ласкать ее, лишь губы нашептывали ей на ухо, как сильно он ее любит, как сделает все для того, чтобы она в это поверила.
Когда же на небе померкла последняя звезда, Мэгги прикоснулась к его лицу – там, где ее кулак оставил ссадину, – и сказала, что он ее убедил. Возможно, что-то хорошее поможет ей забыть то плохое, что случилось с ней. Сэм спросил, уверена ли она в своих словах. Мэгги ответила, что да, уверена. Он был так нежен с ней, что она расплакалась.
Они были как новобрачные. Сэм был уверен, что они разбудили призраков всех побывавших здесь до этого паломников. Мэгги была уверена, что они сделали все для того, чтобы не разбудить их. Сэм сжимал ее в объятиях, он пел ей ирландскую песню «Сонная Мэгги», под которую они когда-то давно танцевали с ней. Он насвистывал точно так же, как когда она была беременна Джессом. Они целовались несколько часов подряд. Он гладил ее, ласкал. И даже не пытался раздеть.
Они оставались в постели весь день, пока Джесс не постучал в дверь, чтобы проверить, живы ли они. Когда Мэгги пришла в базилику к настоящей Черной Мадонне, Джесс, стоя во дворе, наблюдал за матерью и по ее лицу понял, что ее сердце обрело блаженство, которое выше и счастья, и скорби. Ti voglio bene, Mamma, прошептал он, глядя, как она, сияя внутренним светом, шагает через мощеный двор. Душевный недуг был излечен.
Глава 33
Прождав четыре дня, Льюистон съездил к Брауну, чтобы получить дальнейшие инструкции. Ему было велено вернуться к Мэгги и подождать еще пару дней. В свою очередь Браун пообещал задействовать свои связи, чтобы обнаружить местонахождение клона в том случае, если они не вернутся. Браун с улыбкой повторил свое предложение Льюистону. Если тот скучает по своей жене, Корал с удовольствием ее заменит. Чак улыбнулся в ответ, а про себя подумал, что это наверняка очередная ловушка.
– Зачем? – спросил он. – Или вам нужны фотоснимки, чтобы потом шантажом принудить меня к участию в очередном проекте?
Браун повернулся к нему. Взгляд его был подозрительно спокоен.
– Корал – лучшее, что здесь есть, а вы, Чак, заслужили вознаграждение. Больше никаких проектов не будет. Даю вам мое слово. Раньше я этого не делал.
– А разве вы не хотите, чтобы я вернулся на виллу? – спросил Чак. Он был готов поверить Брауну.
– Один час ничего не меняет.
– Но предположим… – Льюистон не договорил и задумался. – Или вы хотите сказать, что вилла теперь под вашим наблюдением?
– Уже четыре дня, – ответил Браун.
Льюистон в очередной раз поймал себя на том, что стоит рядом с Брауном возле древнеримского бассейна, и над садом льется все та же мелодия «Если ты когда-нибудь почувствуешь на своем лице мое предсмертное дыхание».
Заметив их, Корал подплыла к бортику бассейна и, откинувшись на спину, принялась по-лягушачьи работать ногами. Не иначе как они с Брауном умели читать мысли друг друга. Теомунд указал на баню, построенную в стиле романской базилики.
– Там есть плавки и полотенца, – сказал он. – Впрочем, возможно, вы пожелаете искупаться нагишом. Вы отлично сделали свое дело, Чак. Отдохните как следует, прежде чем возвращаться.
Корал потянулась к золотистой бретельке, как будто хотела стащить ее вниз.
– Не надо, – сказал Льюистон. – В этом нет необходимости.
Женщина остановилась и улыбнулась, после чего, закрыв глаза, откинула назад голову. Она покачивалась в голубой воде бассейна, и солнце отражалось в крошечных золотых треугольниках, которые почти ничего не скрывали, хотя и считались верхней частью купального костюма. Браун сделал последний глоток вина, с которым вышел в сад, и вылил остаток в траву. Затем поставил стакан на столик рядом с бассейном и направился туда, где два горных ручейка, стекая по склону холма, образовывали что-то вроде водопада. В следующее мгновение пестрый попугай снялся с насеста и полетел вслед за ним.
Боже, как можно быть таким легкомысленным, крепко держа при этом в руках людские жизни? Льюистон, в пиджаке и при галстуке, сел в шезлонг и принялся наблюдать за Корал. За годы работы в больнице он насмотрелся самых разных женских тел, причем в большинстве своем красивых. Так что произвести на него впечатление было трудно. Но все же Корал сумела это сделать. Подплыв к бортику, она высунула из воды руку и, как маленькая девочка, потянула его за одну штанину, после чего игриво подмигнула.
– Не хочешь составить мне компанию? – спросила она и улыбнулась. Вернее, улыбнулись лишь ее губы, но не глаза.
– Не знаю, не уверен, – со вздохом ответил Льюистон.
– Не торопись, – сказала Корал. – Я тоже никуда не спешу. – С этими словами она повернулась и поплыла на другую сторону бассейна, а доплыв, крикнула: – У меня уже бывали черные мужчины.
Чак усмехнулся. С чего это она взяла, что это так важно?
– Вот как? И кто они такие?
– Какой-то баскетболист. Имя не помню, но ты его точно знаешь. А так главным образом африканские дипломаты.
– Ну и как? Понравилось? – спросил Льюистон.
Корал ответила не сразу.
– Еще как.
Льюистон продолжал слушать моцартовскую арию. Браун завел ее в очередной раз. Никакая другая музыка не волновала его так, как эта. Теомунд выяснил это, прослушивая комнату Сэма. Льюистону показалось, будто он актер, который играет заглавную роль в фильме о собственной жизни, и эта ария была лейтмотивом кинокартины.
– Корал, когда тебя просят составить компанию мужчинам, ты чувствуешь себя одинокой? – спросил он.
Услышав его вопрос, она отвернулась.
– Обычно я говорю, что я уже взрослая девушка.
Между тем стало жарко. Льюистон снял пиджак и галстук и вновь посмотрел на Корал.
– Ты волшебная.
Корал рассмеялась.
– Наверно, раньше была волшебной. А теперь я просто женщина, распиленная пополам на потеху толпе. Давай ко мне, – сказала она и вновь подплыла к бортику бассейна.
– Что ж, очень даже может быть, – сказал Льюистон, вставая.
– Только ничего не надевай на себя, договорились? – В голосе ее звучала доброта. Под ярким итальянским солнцем Льюистон разделся донага, однако сразу в воду заходить не стал. Вместо этого он сделал шаг назад, чтобы ощутить босыми ногами траву. Ему тотчас вспомнилось, как он в последний раз делал это в Африке. Тогда Чак посещал лекаря в одном из племен масаев. Он пробыл там целую неделю. Сильные молодые воины, одетые в красные одежды и обвешанные бусами, с копьями и посохами, с разлетающимися красными косами учили его, как нужно прыгать в траве. Ему с трудом верилось, что можно прыгать так высоко, крепко прижав руки к телу. Вскоре он был вынужден делать это сам.
Льюистон пошевелил в траве пальцами, вспоминая, как пытался сделать свои ступни такими же твердыми, как у масаев. Потому что их ступни были едва ли не каменными и они могли босиком ходить по саванне и бушу. Затем он снялся с места и, разбежавшись, нырнул в воду и проплыл почти всю длину бассейна. А когда вынырнул, то услышал в свой адрес аплодисменты. К тому времени, когда он вытер с лица капли воды, бикини Корал уже одиноко плавало в лазурной воде. Женщина подплыла к нему, и они посмотрели друг на друга. Льюистон нежно провел большим пальцем по ее щеке.
– Я не хочу, чтобы ты чувствовала себя одинокой.
Корал улыбнулась, на этот раз глазами, как это делали масайские женщины.
– Вряд ли. После Сэма мне уже ничего не страшно.
Чак предостерегающе поднял палец. Неужели она забыла, что у Брауна здесь все на прослушке?
– Мы можем говорить, – возразила Корал, хитро улыбаясь, и указала куда-то вверх.
– Ты имеешь в виду музыку?
Льюистон расхохотался. Браун наверняка хотел поддразнить его, раз за разом проигрывая одну и ту же моцартовскую арию, но она давала им возможность свободно разговаривать друг с другом. Уже в который раз они слышали нежный плач скрипок и чудный голос Чечилии Бартоли: «Если ты когда-нибудь почувствуешь на лице мое предсмертное дыхание».
– Извини меня за то, что Сэм сделал с тобой, – сказал он.
– Да, я знаю. Это был не первый случай, просто самый худший. Спасибо, что проявил сочувствие.
– Не за что.
– Куда больше меня злило то, – продолжала Корал, – что Браун вновь отправил меня в постель к Сэму.
Несколько мгновений они покачивались на волнах под пение скрипок.
– Давай поплаваем, – предложил Льюистон.
Они несколько раз проплыли по всей длине бассейна, стараясь не наглотаться воды, и смеялись, когда у них это не получалось. Корал продемонстрировала ему подводный балет. Льюистон – технику плавания на спине и то, как он умел стоять в воде на голове. Они смеялись так, что не могли больше плавать и остановились, держась за бортик.
Чак посмотрел на лицо Корал и увидел на нем нечто похожее на радость. Если есть на земле женщина более красивая, чем она, то он еще такой не встречал. Красота ее проистекала из женственности, не имевшей ничего общего с цветом ее кожи. Как жаль, что она здесь, с Брауном, отдается любому, кому ей приказали. Нет, эта ария не о нем, она о Корал, о том, что сделал с ней Красавчик Джонс и что продолжал каждый день делать с ней Браун.
Впрочем, Чак сам мало чем от нее отличается. Он такая же марионетка в руках Брауна, как и она. Но больше всего его терзало то, что он не знал, зачем их хозяину понадобился мальчик-клон, зачем его нужно убивать. И если для этого Теомунд нанял его, Чака Льюистона, то он наверняка имеет право знать, зачем это нужно.
– Есть ли что-то такое, чего Браун боится? – спросил он вслух.
Глядя на солнце, Корал в такт музыке томно покачивалась на спине. Льюистон приблизился к ней, чувствуя, как в нем борются нежность к ней и ненависть к Брауну.
– Что заставляет его поступать именно так? Почему ему нравится мучить людей?
Корал положила руки на грудь и сжала соски. Льюистон отреагировал мгновенно, против собственного желания. Корал повернулась к нему и принялась его гладить. Он простонал, однако тут же остановил ее руку и отстранился.
– Я не позволю, чтобы Браун использовал меня для того, чтобы сделать больно тебе.
Они гребли на одном месте, глядя друг на друга, пока не успокоилось дыхание.
– Господи, я хочу лишь узнать, есть ли что-то такое, чего он боится!
Если ты когда-нибудь почувствуешь на своем лице мое предсмертное…
Корал чуть отплыла назад и пристально посмотрела на него.
– Ты действительно хочешь это знать? – прошептала она, но ему ее слова показались оглушающим грохотом. Льюистон застыл на месте.
– Да, – прошептал он, затем вздохнул и добавил: – То есть нет.
– Как хочешь.
– Корал, ради бога, он наверняка сделает с тобой что-то ужасное, если узнает, что ты рассказала мне.
Женщина подставила лицо жаркому итальянскому солнцу.
– Он уже много чего со мной сделал. Так что за ним должок.
Сердце Льюистона едва не выпрыгнуло из груди.
– Думаю, частично это как-то связано с католической церковью. Он всегда разговаривал с кардиналом. Но настоящая причина кроется в чем-то другом. Есть одна книжка в кожаном переплете. Он держит ее в ящике стола. На обложке золотыми буквами написано «Гороскопы смерти». Это название придумал один астролог, который составил их для отца Брауна.
– Кроме шуток?
– Какие тут шутки! Абсолютно серьезно. Например, в одном из них было сказано, что его отец утонет в чужой стране.
– И как? Утонул?
– Утонул. В яхту его отца попала молния, и судно село на мель недалеко от побережья Мальты. Вот тогда Браун и начал воспринимать эти гороскопы всерьез.
– О, господи!
– Тот астролог составил гороскоп и для самого Брауна. Там сказано, что он должен погибнуть от рук убийцы.
– Ну и ну!
– И еще. Это как-то связано с Вифлеемской звездой. Астролог сказал, что каждые двадцать лет случается некая конфигурация звезд, и она находится в его Доме Смерти или как там это называется. Я не разбираюсь в астрологии.
– Ты хочешь сказать, что…
– Ну да. Он до ужаса напуган этим клоном Иисуса. Он всячески пытается не показывать вида, но я-то знаю!
Если ты когда-нибудь почувствуешь на своем лице…
Льюистон в упор смотрел на женщину, которая только что ради него подставила под удар собственную жизнь. А ведь они едва знакомы. И в то же время прекрасно понимали друг друга. Корал послала ему воздушный поцелуй и вылезла из бассейна. На губах ее играла довольная улыбка. Стоя на бортике, она надела туфли на высоком каблуке и в чем мать родила направилась к залитой солнцем вилле, волоча за собой по тропинке край очередного яркого парео. Настоящая богиня любви.
Когда она исчезла из вида, Льюистон тоже вылез из воды. Он насухо вытерся, с намерением вновь одеться, однако как приятно было чувствовать траву под ногами, солнце на коже и дуновение ветерка! Чак прищурился, представляя себе акации с плоскими кронами – их ветки масаи использовали при постройке изгородей вокруг своих домов. Он представил себе ни с чем не сравнимые запахи травы после дождя, когда все, казалось, пробуждалось к новой жизни – густая смесь запахов и радости бытия.
Льюистон прошел через парк мимо фазанов и павлинов. Несмотря на то, что он сделал и что ему еще предстояло сделать, им владело умиротворение. Он посмотрел вперед и увидел Брауна. Тот стоял недалеко, глядя с высоты сада на видневшийся далеко внизу остров, и его седые волосы трепал легкий ветерок. Голова его была такой большой, что он чем-то напоминал древнего идола. Он стоял, сжав пальцы в кулаки. Почему-то Льюистону подумалось, что здесь, на земле, Теомунд хочет быть единственным богом. Он прочистил горло. Браун обернулся и, посмотрев на него, произнес:
– Вижу, вы расстались с плавками.
Льюистон почувствовал, что краснеет. Он позабыл о том, что нужно одеться.
– Да, извините.
Браун улыбнулся.
– Я заметил это в вас. Именно поэтому я и выбрал вас. Ну как, вы нашли Корал столь же восхитительной, какой ее находят премьер-министры?
– Да, – ответил Льюистон.
– Отлично. Прекрасно, – Браун пристально посмотрел на него. – Мне кажется, вам что-то не дает покоя.
– Да, я хотел бы поговорить о мальчике.
– И?
– Это всего лишь ребенок. Он ни для кого не представляет угрозы.
Браун несколько мгновений буравил его взглядом, а затем сказал:
– Что вы задумали, Чак?
Льюистон выдержал его холодный взгляд.
– Вы возомнили себя Богом.
Браун расхохотался.
– Обожаю образованных людей с богатой фантазией, Чак. Знаете, я хочу вам кое-что сказать. Вы верите в астрологию?
Значит, Браун все-таки не слышал, что Корал сказала ему.
– Разумеется, нет.
– Разумно. Я тоже раньше не верил. Но мудрецы древности были астрологами, Льюистон. Они следили за положением Юпитера и Сатурна, которые время от времени выстраиваются в линию. В моем гороскопе такое положение означает смерть. Спровоцировать его может клон Иисуса. Я не могу этого допустить.
– И нет никакой другой причины?
Браун фыркнул.
– Даже если бы и была, я вам не скажу.
– Послушайте, неужели вы и впрямь считаете, что…
И вновь Браун довольно расхохотался.
– Возвращайтесь к Корал, мистер Льюистон, если, конечно, вы еще не сполна получили удовольствие. Делайте то, что вам велено, а мои дела предоставьте мне.
– Но ведь это всего лишь ребенок…
Улыбки Брауна как не бывало.
– Я думал, что до этого дело не дойдет.
С этими словами он протянул Чаку фото. Тот был вынужден взять его в руки. На фотографии была изображена его жена, причем в тот момент, когда она давала жизнь их сыну. Откуда у Брауна этот снимок? Как он посмел носить его с собой? На глаза Льюистона навернулись слезы ярости.
– Вы… омерзительны!
– Я не хотел бы причинять им зла. Чак, вы выполнили то, о чем я вас просил. Потерпите еще несколько дней, и вы свободны. Клянусь честью. Вы обо мне больше никогда не услышите! – Браун потянул руку и заглянул ему в глаза. Его собственные светились едва ли не теплотой. – Честное слово.
Льюистон машинально пожал руку Теомунда Брауна. Тот отвернулся и принялся вновь созерцать красоты озера Маджоре – три острова архипелага Борромео, поблескивающие внизу подобные трем изумрудам, экскурсионные катера, рыбацкие лодки, яхты, либо стоящие на приколе, либо разрезающие водную гладь.
Еще несколько дней.
Льюистон зашагал назад к вилле.
На балюстраде он увидел, как белая пава, прячась среди камышей, выгуливает свое потомство. Голову птицы венчала белая корона. Птенцу предстояло еще подрасти. Льюистон остановился, чтобы понаблюдать за ними, чтобы почувствовать под ногами траву и подумать о Мэгги, тайной мадонне, которая тоже где-то прячется со своим ребенком. Подумал он и о том, как поступил с ней Сэм. Неожиданно он поймал себя на том, что в такт музыке Моцарта прыгает в траве, как масай. Высоко-высоко.
– Льюистон! – окликнул его чей-то голос, и он тотчас остановился. Браун в изумлении наблюдал за ним.
Если ты когда-нибудь почувствуешь на своем лице мое предсмертное дыхание…
Браун усмехнулся и вновь вернулся к созерцанию природных красот. Подойдя к ручью в том месте, где тот превращался в водопад, он окинул взором зеленые склоны холмов.
Цивилизация взяла масаев в осаду. Например, им запретили ритуальную охоту на львов, хотя какой же это воин, если он не убил ни одного льва? Впрочем, им все же разрешалось убить хищника, если тот покушался на их стада. Льюистон, бесшумно ступая в траве, словно длинногривый царь зверей, словно масай, охотящийся на льва, двинулся к Брауну. Не сводя с него глаз, он подкрался ближе и, выставив вперед сильные руки, накачанные десятью годами ухода за Красавчиком Джонсом, набросился на Брауна сзади. Тот стремительно обернулся. В его широко раскрытых глазах одновременно читались прозрение и презрение; даже в это мгновение он давал понять, что только он – Бог.
– Ты! – воскликнул он.
Браун отшатнулся от склона горы назад, прямо в распростертые руки Льюистона. Правая рука Чака тотчас потянулась к шее Теомунда и сонной артерии. Большой палец мгновенно нащупал нужное место. Давить нужно целых две минуты, а это непозволительно долго, ведь тот, кого вы хотите убрать, может позвать на помощь, может оказывать сопротивление, будет задыхаться, сучить ногами, вытаптывая в траве проплешины, оставляя после себя улики.
Левой рукой Льюистон попытался вновь подтолкнуть Брауна вперед, однако эффект неожиданности был утерян. Теомунд сопротивлялся из последних сил и попытался сбить Льюистона с ног. Тот, в свою очередь, не мог давить сильнее, из опасения оставить на шее Брауна багровый след.
Дипломированный врач закрыл глаза и подумал о том, что у Брауна есть фото его жены, когда та рожала их сына; подумал о мертвой жене сенатора; подумал о том, что Браун отправил Корал к Сэму; подумал о кротком сыне Мэгги и ее прекрасных безжизненных глазах. Кое-как поднявшись на ноги, Льюистон подтащил вместе с собой и Брауна. Увы, он был вынужден отпустить его шею. Вместо этого он толкнул противника, хотя сам при этом едва не потерял равновесие.
Браун всхлипнул и покачнулся. Неожиданно ноги его подкосились, и он покатился вниз по склону холма – медленно, словно в замедленной съемке. Его тело то налетало на деревья, то отскакивало от валунов. Казалось, что это не живой человек, а манекен, который вот-вот развалится на части. В конце концов он, громко ударившись, упал рядом с водопадом. Льюистон посмотрел вниз на неподвижное тело Теомунда и заметил, что под ним уже собралась целая лужа крови. Тогда он плотно прижал руки к бокам и, как масай, подпрыгнул как можно выше. Увидев вырванный из земли пучок травы, наклонился и вернул его на место. После чего со всех ног бросился к бассейну и прыгнул в воду. Надо сказать, успел он вовремя, поскольку в следующую секунду до него донесся женский крик.
Льюистон плескался в бассейне, когда на виллу нагрянула толпа полицейских, затаптывая те возможные следы, которые он мог оставить в траве. Когда же он, в чем мать родила, вылез из бассейна и направился за одеждой, никто не обратил на это внимания. В Италии плавать голым в собственном бассейне не возбраняется, скорее, наоборот.
Из дома показалась Корал и посмотрела вниз. Интересно, он увидел гордость масайской женщины в ее глазах, или это только ему показалось? Не удостоив Льюистона даже кивком, она выразила полное замешательство случившимся, вынудив при этом повернуться в ее сторону не одну голову. Льюистон как бы нехотя признался, что он по профессии врач и что Браун пил. Полиция отметила, что территория парка ничем не огорожена в том месте, где начинается крутой склон. Льюистон, как и положено, изобразил потрясение, умолчав при этом о том, что думал. А подумал он следующее: только не сорвись в пропасть.
Глава 34
Джесс порезал палец по пути в аэропорт Турина. Сэм планировал посадить их на самолет и отвезти куда угодно, только не в Америку. Он заранее велел Антонелле положить в сумку паспорт Мэгги на имя Хетты Прайс, а также паспорт Джесса Прайса. Даффи был уверен, что теперь все хорошо помнит: Брауна, пентхаус, Льюистона, деньги, Корал и то, что Льюистон должен был убить Джесса. Чего он не знал – как именно. До Турина и самолета оставалось минут десять. Джесс сидел на заднем сиденье, играя с ножиком, подаренным ему Сэмом. Одно неловкое движение и…
– Ой! – воскликнул Джесс, порезав палец.
Мэгги и Сэм сидели, держась за руки. Он вел машину левой рукой, а ее правая лежала на кожаном подлокотнике. Мэгги обернулась и увидела, как по руке Джесса стекает струйка крови. Порывшись в сумочке, она нашла бумажный носовой платок и велела мальчику прижать его к ранке, затем порылась снова и вытащила леденец – он остался еще с их посещения «Ла Скала» – и сунула его Джессу в рот.
Они уже приготовились свернуть к аэропорту, когда Джесс сказал:
– Кровь не останавливается.
Мэгги повернулась. Взгляд ее был устремлен на палец сына, как будто ничего другого в мире больше не существовало.
– Ты уверен, что плотно прижал платок?
– Да.
– Дай посмотрю.
Джесс поднял руку, и они увидели, что бумажный платок насквозь пропитался кровью. Тогда Мэгги его приподняла, и ей на ладонь стекла красная струйка. Тонкая, однако ранка продолжала кровоточить. Мэгги улыбнулась Джессу и сказала:
– Думаю, нам все-таки нужно остановить кровь. Стюардессе вряд ли понравится, если мы испачкаем обивку кресла.
Джесс засмеялся. Сэм уже съезжал на обочину. Улыбка Мэгги не могла ввести его в заблуждение. Тем более что она, поднеся руку ко рту, чтобы Джесс ее не услышал, одними губами произнесла: «В больницу, к врачу!» Они на минуту остановились, чтобы Мэгги смогла пересесть к сыну. Сэм тотчас взял с места и покатил в обратном направлении. В зеркало он увидел, как Мэгги прижала к ранке новый платок и обняла сына за плечи.
Даффи не знал, где искать больницу. Он лишь вел машину вперед, высматривая полицейского или таксиста – они могли бы подсказать кратчайшую дорогу. Сэм чувствовал, как к нему подкрадываются паника и злость. Злость на Феликса, бросившего собственное детище на произвол судьбы. Злость на Льюистона, за то, что тот – прекрасный врач – занял сторону Брауна. Он остановился на первой же остановке для отдыха и, заметив в глазах Мэгги страх, обернулся к Джессу:
– Как твои дела, сынок?
– Все еще кровоточит. Не сильно, но… – Было видно, что Джесс напуган.
Сэм вошел внутрь придорожного магазинчика, спрашивая всех подряд:
– Dove l’ospedale?[62]
– Non so[63].
– Dove l’ospedale?
– Non so.
Они не знали, где находится больница, потому что, как и он, просто сделали здесь остановку, проезжая мимо. Тогда он подошел к женщине-кассиру, но она, как назло, в этот самый момент зачем-то вышла в подсобку. В ожидании, когда она вернется, Сэм расхаживал туда и обратно, а затем принялся перебирать полку с газетами в надежде, что среди них окажутся американские. И верно, вскоре он выудил «USA Today». Главными заголовками дня были «Американский миллиардер найден мертвым в Италии» и «Похищенная дочь эксцентричного ученого найдена».
Даффи бросился назад к машине и, сунув своим спутникам в руки газеты, еще раз осмотрел палец Джесса. Мэгги бросила взгляд на газеты и произнесла:
– По-моему, мы можем вернуться домой, Сэм. Не думаю, что люди Брауна будут по-прежнему шпионить за нами.
Ему показалось, что Джесс побледнел. Он покачал головой. С другой стороны, Сэм был уверен, что дела Теомунда Брауна были интересны только самому Теомунду Брауну. Неожиданно он вспомнил про навигатор. Вот кто поможет ему найти больницу!
– Там доктор Чекагаллина, там Антонелла. Они позаботятся о Джессе. Кровотечение не такое уж сильное, и если ехать быстро, мы успеем. Будет лучше, если мы вернемся домой.
– Но…
– Пожалуйста, дядя Сэм! Я хочу увидеть Антонеллу и дядю Симона.
– Джесс, я всего лишь хочу сначала показать тебя врачу.
– Дядя Сэм, со мной все в порядке. Я слышу песню, я слышу барабан.
– Ты думал, что с синьорой Морелли тоже все в порядке, или ты забыл, Джесс? Я не могу рисковать…
Внезапно Мэгги, любовь всей его жизни, вышла из себя. Сорвав с головы персикового оттенка шляпу, она заявила:
– Живо садись за руль и бери с места, Сэм Даффи. Хватит тратить время. Если Джесс сказал, что с ним все в порядке, значит, с ним все в порядке.
– Но…
– Садись в машину и поезжай! Слышишь? Хватит стоять здесь и тратить драгоценное время. Главное, поезжай вперед. Боже милостивый!..
Сэм сел в машину. Браун мертв. Льюистон, скорее всего, уже сидит в самолете, собираясь вернуться домой, к семье. Или же все еще находится на вилле. В этом случае Сэм возьмет в руки пистолет и всадит пулю старине Чаку прямо между глаз.
Наконец «Фиат Пунто» въехал в ворота желтой виллы. Джесс, который всегда был страшным непоседой, упал, вылезая из машины, и поцарапал коленку. Он тотчас потянул штанину вверх и увидел, как по ноге стекает кровь.
– Я позвоню доктору Чекагаллине, – сказала Мэгги, чувствуя, как у нее все внутри похолодело.
Сэм подхватил Джесса на руки и пошел следом за ней. Мэгги, на ходу вынув из сумочки ключи, взбежала на крыльцо. Впрочем, дверь оказалась не заперта. Более того, кто-то ее открыл. Сэм не видел, кто именно, потому что человек этот быстро отступил в сторону.
– Погоди, я пойду первым, – сказал он, передавая Джесса Мэгги, которая, в свою очередь, шепотом сообщила ему номер доктора Чекагаллины. Даффи тем временем взялся за пистолет.
Сэм шагнул в гостиную. На диване, скрестив ноги, сидел Чак Льюистон в светлом летнем костюме и перелистывал страницы какого-то журнала. Он тотчас поднял голову и спросил: