Чёрная мадонна Лэнкфорд Дж.

Росси заметил синяки на ее шее, царапину на руке. Это его вина. Это он подпустил Сэма к самым дорогим для него людям.

– Конечно, я не брошу тебя в беде, – прошептал он, сглотнув комок. – Я не брошу тебя. И никуда не уеду. Я твой друг, и я люблю тебя. Я тебе помогу.

Но тут застонал Сэм, и Феликс с трудом подавил в себе желание со всей силы пнуть его в бок. Тем более что Мэгги в его объятиях лишилась чувств. Довольный тем, что на какое-то время вырубил Сэма, Росси поднялся и отнес женщину на второй этаж, в ее скромную спальню. Убрав с кровати испачканные простыни, он положил ее на постель. От него не укрылось, что Черная Мадонна на прикроватном столике, Богоматерь Рокамадурская, известная во Франции с XII века, повернута лицом к стене.

– Мэгги, проснись, – прошептал он, прикоснувшись к ее щеке, но она даже не пошевелилась. Боже, что с ней сделал Сэм?

Феликс утратил над собой контроль. Обхватив Мэгги за талию, он зарылся лицом в ее живот и, рыдая, повторял слова молитвы, как и в ту ночь, когда родился Джесс:

– Пресвятая царица, мать сострадания, наша жизнь, наше утешение и наша надежда. К тебе обращаемся мы, бедные изгнанные дети Евы, тебе мы направляем свои вздохи, свою скорбь и свои стенания в этой юдоли слез.

Мэгги приоткрыла глаза и скользнула по нему взглядом. Увы, его старания оказались бессильны. Ее веки сомкнулись снова, и она отвернулась от него. Казалось, будто душа ее рвалась прочь из этой комнаты.

Беглого взгляда хватило, чтобы понять, что с ней сделал Сэм. Кожа Мэгги была в ссадинах и синяках. Какой ангел-хранитель не допустил, чтобы Сэм причинил ей еще больше страданий, Феликс не знал.

Но, даже обрабатывая ей синяки и порезы, Феликс не мог представить себе, как кто-то мог сделать такое с женщиной, занявшей в его сердце почти такое же место, что дочь, сестра и жена. Росси стало стыдно за свой пол, хотя вряд ли найдется такой мужчина, который искренне осудит насилие. Разве не то же самое делают солдаты во время войны? Феликс не просил Мэгги открыть глаза: свои он предпочел бы тоже держать закрытыми. Он наклонился почти к самому ее лицу и, погладив волосы, прошептал:

– Я вернусь, Мэгги. Лежи тихо. Здесь ты в безопасности. Я сейчас вернусь.

Он зашел в комнату Сэма и нашел пистолет. Взяв его, вернулся вниз и встал над Даффи, являя собой одновременно и ангела и демона. Он отстраненно глядел на засохшую кровь на мошонке и свежую жидкость, что стекла на бедро Сэма.

– Будь ты проклят! – крикнул он и, сняв пистолет с предохранителя, направил дуло Даффи в затылок, затем в сердце, затем, дрожащей рукой, еще ниже.

Впрочем, стрелять он не стал, лишь вытащил обойму и выщелкнул из нее патроны, после чего вышел в сад и спрятал пистолет в компостной куче.

Вернувшись в дом, Росси, все еще объятый гневом, посмотрел на голого Сэма, по-прежнему валявшегося без сознания на кухонном полу в доме, где его приняли, где дали ему кров, где были готовы любить до конца его дней. Затем Феликс подумал, не взять ли ему кухонный нож, – а они у Антонеллы острые, – и хирургическим путем лишить Сэма возможности в будущем повторить свои подвиги. Вместо этого он вытащил его из дома и отволок к озеру, где, с трудом поборов в себе желание бросить его в воду, положил в лодочном домике. Затем вернулся в дом, взял вещи Сэма, отнес их в домик и разбросал по полу. Его так и подмывало поднести к ним спичку и оставить Даффи валяться без чувств, пока тот не задохнется от дыма.

Вместо этого он сделал то, что положено врачу: осмотрел раненого. Удостоверившись, что тому ничего не угрожает и он будет жить, вкатил ему снотворное, чтобы Сэм как можно дольше провалялся без сознания, пока он сам, насколько это возможно, постарается ликвидировать последствия того, что наделал этот мерзавец.

К тому времени, когда Сэм наконец придет в себя, Мэгги и Джесс будут в Турине, в монастыре кларитинок. Идеальное место для Черной Мадонны и ее сына, чье сердце обливается кровью, когда он смотрит на обожаемую, но обесчещенную мать.

Глава 24

Доктор Чак Льюистон устал от ожидания в отеле «Флорида». С момента визита Сэма прошли уже почти сутки, но он так и не позвонил. На душе у доктора было тревожно. Сказать по правде, он предпочел как можно быстрее спихнуть с себя это малоприятное дельце.

Сидя в фойе отеля, Чак наблюдал за восхитительной пьяцца дель Пополо, на которой под зажженными фонарями собрались жители небольшого городка. Все эти люди вели простую жизнь – официанты, продавцы, лодочники, рыбаки. Сначала их было двое, затем какой-то прохожий остановился, чтобы поболтать с ними, затем еще один, и еще.

Женщины были в юбках и блузках. Волосы короткие, завитые, никакой косметики или украшений, кроме обруча в волосах или висячих сережек – в Италии их носят со времен Римской империи. Мужчины в хлопчатобумажных брюках, в теннисках с короткими рукавами, пуговицы на вороте расстегнуты. Здесь нет никаких гарвардских дипломов, никаких бассейнов возле вилл на склонах гор. Никого моложе сорока. Это были истинные столпы городка, чье самое большое достояние – чудесное озеро и их крепкая дружба.

Вскоре они все отошли в сторону, чтобы продолжить разговор в другом месте. Льюистон, с мобильником в руке, перешел булыжную мостовую, в надежде на то, что они направились в местное питейное заведение. Как оказалось, так оно и было.

Он вошел в помещение с деревянными столами и стульями, белым потолком и бежевыми оштукатуренными стенами, украшенными росписями с изображением средневековой Ароны. Сел за столик и прислушался. Со своим куцым школьным запасом итальянского и короткой практикой во время перелета и в отеле, он мог понять лишь обрывки разговора. Так, ничего особенного, деревенские сплетни. Они повторяли одни и те же довольно неожиданные слова – morta, morte, morire. Явно обсуждалась чья-то смерть.

Воспользовавшись фразой из разговорника, он заказал себе пива:

– Vorrei una birra, per piacere[38].

Он даже не заметил, когда ему принесли заказ, потому что сосредоточился на том, что говорят местные жители. Стоя над ним, официант прочистил горло, обращая к себе внимание:

– Con permesso, signore[39].

Льюистон убрал руки с деревянной столешницы, чтобы официант мог поставить перед ним стакан.

– Scusi, grazie[40], – поблагодарил Чак и, притворившись, что смотрит в окно, отхлебнул пива.

– La Madonna Nera[41], – донеслось до него.

Он совершенно позабыл о таинственных статуях черных мадонн, столь популярных в Европе, и потому даже не предполагал, что и в этом городке она тоже имеется. Интересно было бы на нее взглянуть, подумал Чак, однако затем вспомнил, что вообще-то он наемный убийца и именно за этим сюда и прибыл.

Неожиданно местные жители умолкли. В дверях, глядя перед собой отсутствующим взглядом, появился какой-то мужчина. Они встретили его веселыми, громкими возгласами «Чао, Карло!», а один похлопал по сиденью стула – мол, давай, приятель, присоединяйся.

Мужчина подошел и сел. Из того, как изменилось поведение присутствующих, Льюистон сделал вывод, что Карло – фигура уважаемая и является родственником умершего. Они вели себя с ним как с человеком, недавно утратившим кого-то из близких. Кто-то снова произнес слово morte, остальные согласно кивали. Они приносили Карло свои соболезнования по поводу смерти его жены. Тот, в свою очередь, отблагодарил их:

– Grazie, cari amici[42].

Правда, особой благодарности на его лице Льюистон так и не заметил. Глядя на Карло, можно было предположить, что он лишь потому нашел дорогу в эту таверну, что приходил сюда всю свою жизнь, и знал имена друзей потому, что постоянно произносил их. Кто-то предложил заказать ему еды, однако вид у него был растерянный, как будто единственная еда, которую он ел до сих пор, готовилась руками его ныне покойной супруги с первого дня их знакомства. По всей видимости, так оно и было.

Карло отказался, а когда предложение было сделано вторично, заметно разозлился. Кто-то налил ему стакан вина, и он, запрокинув голову назад, залпом опустошил его. Затем в дверях возник еще один мужчина, но ему, в отличие от Карло, вина не требовалось.

– Е Adamo! – воскликнул кто-то.

Карло раскрыл объятия, и Адамо, пошатнувшись, шагнул в них. Они оба без всякого стеснения расплакались по поводу смерти супруги Карло. Затем Адамо с яростью грохнул кулаком по столу и закричал заплетающимся языком:

– Eravamo errati! E un diavolo! E un diavolo![43]

– Chi?[44]

– Il ragazzo nella villa gialla vicino a La Rocca[45].

– Е Adamo! – произнес кто-то.

Затем разговор перешел в пьяную перебранку. Этот ребенок святой. Этот ребенок сам дьявол. Он сын Черной матери. Они так любят друг друга. На этом свете так никто друг друга не любит. Адамо пьяным голосом заявил, что Бог накажет этого мальчишку.

Льюистон заплатил по счету и оставил мужчину, у которого умерла жена, рыдать в объятиях Адамо. Выйдя из таверны, он поймал такси и спросил шофера, знает ли тот, где расположена желтая вилла, что рядом с Ла Рокка, занимаемая черной женщиной и ее сыном.

Спустя час Чак уже стоял под утесом, который венчали развалины старого замка. Согласно карте, с которой он сверился, это и была Ла Рокка ди Арона. Доктор был вынужден воспользоваться ею, потому что шофер такси сначала направил его к Ла Рокка ди Анджера, расположенной на другой стороне озера. Когда Льюистон вернулся, обнаружив, что Ла Рокка ди Анджера была слишком далеко от виа Семпионе, он увидел того самого шофера в очереди машин такси. Когда же Льюистон пожаловался, что он привез его не туда, тот просто взял и уехал, бросив его одного и не снабдив никакой информацией. Сказал лишь, что в Ароне нет никакой черной женщины с сыном, а если такая и была, то уже уехала.

Льюистон почему-то подумал, что местные жители в таверне, спроси он их, сказали бы то же самое, даже несмотря на то, что он услышал о ней в их разговорах. Чужакам, сующим нос не в свои дела, здесь явно не рады. Эти люди были верны друг другу. До скалы Льюистон добрался пешком, и теперь, обойдя Ла Рокка ли Арона, шагал по виа Семпионе, выискивая глазами желтую виллу.

Увидев ее, он на мгновение остановился, прижавшись к воротам, пока мимо него проносились машины. Неужели здесь жили Мэгги и ее сын? Черная женщина, как и его жена? Льюистон задрожал, прижавшись к воротам. Во рту у него пересохло, стоило ему вспомнить зеленый «Порше» и серебристый «Астон-Мартин» и одинаковые записки. «Смотри, не сорвись в пропасть. С приветом, Чак. С приветом, отец». Стоя у ворот под стенами желтой виллы, Льюистон с болью вспоминал свою прошлую жизнь, дом, гордость за то, что он спасает чьи-то жизни. Тем, что он делал сейчас, вряд ли можно было гордиться.

Чак толкнул ворота. Те оказались не заперты, и он вошел внутрь. Ему не давал покоя вопрос, что с Сэмом и почему тот задерживается. Почти сразу же он споткнулся о брошенный детский двухколесный самокат. Такие самокаты вошли в моду десяток лет назад, когда Льюистону был поручен уход за Красавчиком Джонсом. Он хорошо помнил переломы, вывихнутые локти и разбитые коленки, заполнившие их приемное отделение, а также сотрясения мозга, ссадины, растяжения и вывихи.

Интересно, задумался Льюистон, надевает ли мальчишка, которого он пришел убить, шлем, наколенники и налокотники, когда катается на самокате? С этими мыслями он тяжело опустился на траву, сел, подтянув колени под подбородок, опустил голову и попытался отдышаться.

– Chi l fuori?[46] – услышал он строгий мужской голос, который тотчас заставил его вскочить на ноги. Стараясь не дрожать, он поднял взгляд и увидел перед собой Феликса Росси, человека, с которым у него, как выяснилось при первой их встрече, было так много общего – и одновременно так мало. Росси смотрел на него сквозь распахнутые ставни. Глаза его были широко открыты от ужаса, как будто он только что стал свидетелем конца света.

– Доктор Росси, это я, – сказал Льюистон.

– Кто такой «я»?

– Доктор Льюистон. Чак Льюистон. Я ухаживал за Сэмом.

– Вы приехали в Арону? – Росси бросил взгляд на дорогу. – Как? И зачем?

Льюистон почувствовал, как у него взмокло под мышками.

– Сэм позвонил мне и сказал, что он здесь…

– Сказал вам, что он здесь? Невероятно! С другой стороны, почему это должно меня удивлять?

«Может, Даффи уже убил мальчишку?» – подумал Льюистон.

– Сэм сказал мне, что плохо себя чувствует; может, у него снова начались припадки… И поскольку я, так или иначе, планировал эту поездку…

– Припадки? О господи! Впрочем, да, припадки у него были, да еще какие…

«Господи, что же случилось с Сэмом?» – подумал Льюистон, а вслух спросил:

– С ним все в порядке?

– С ним все в порядке? – неприязненно передразнил его Росси, как будто здоровье Даффи заботило его меньше всего на свете. Из чего Льюистон заключил, что тот либо мертв, либо сотворил что-то ужасное.

– Мне можно войти, доктор Росси?

Феликс окинул его взглядом с головы до ног, затем нервным жестом пригладил волосы.

– Вы когда-нибудь имели дело с изнасилованием?

Льюистон на мгновение закрыл глаза. Вот оно что! И кого же Сэм изнасиловал на этот раз?

– Да.

– Тогда ваша помощь могла бы нам пригодиться, – ответил Росси и захлопнул ставни.

Ноги сами понесли Льюистона вдоль подъездной дорожки к кустам роз. Его глазам открылось фантастической красоты озеро. Он вошел в сад и взбежал по ступенькам крыльца, украшенного витыми колоннами. Он, Льюистон, гарвардский выпускник 1980 года, сейчас должен увидеть еще одного выпускника медицинской школы Гарварда 1976 года.

Джесс лежал, свернувшись калачиком, в чулане под лестницей в доме Антонеллы, что находился на склоне холма позади главной площади Ароны. Он слышал, как Антонелла ищет его, как зовет к обеду, однако встать не мог. Он то выныривал из тьмы к свету, то вновь погружался во тьму, и оба эти состояния были неотделимы друг от друга. Мыслей в голове не было. Единственным, что он знал, было следующее.

Когда ему хотелось, он мог чувствовать сердца других – людей, животных, пульсацию земли. Иногда ему в голову приходила какая-нибудь мысль, какое-то желание, и оно исполнялось. Однажды он увидел, как из гнезда вывалился птенец, и пожелал, чтобы с ним ничего не случилось. Он пожелал, чтобы неминуемая смерть отступила, и птенец – еще неоперившийся птенец! – взлетел.

Ну почему тогда он не смог помочь Королю-Молчуну, своему самому дорогому другу? Этого Джесс не знал. Когда они плыли вместе, Джесс ласкал его изувеченную лапку и лил слезы прямо в озеро. Король-Молчун все так же забавно ковылял, и Джессу стало смешно. Но лапка как была, так и оставалась изуродованной. В своей молитве Джесс спросил почему. И голос из тьмы ответил, что он уже и сам знает ответ.

Боже, как он молил Всевышнего, чтобы Сэм оставил в покое его мать! Увы, его мольбы не были услышаны. Спрятавшись в чулане в доме Антонеллы, Джесс словно повис в вышине, пойманный между реальным и вымышленным миром. В конце концов, он встал и пошел на кухню, откуда доносился голос Антонеллы. Однако сердце его осталось в темноте, вместе с матерью и Сэмом.

Глава 25

Во сне Сэму привиделись волны. Они бесконечно накатывались одна за другой. Казалось, будто он задыхается от ужаса посреди вздымающегося океана одиночества, пустоты и испепеляющей похоти. Он не мог сказать, сколько жила каждая такая волна – пять секунд или пять столетий. Потому что время для него остановилось. Иногда он слышал – или же ему это только казалось – какие-то голоса, которые были частью этих волн. Это моя женщина, Сэм. Она принадлежит мне, и никому еще. Иногда он слышал детский плач. Теперь он явственно его слышал. Ребенок плакал, и у него изо рта вылетали звезды. Я сама себе хозяйка, Сэм, я принадлежу самой себе, и никому больше.

Теперь волна переливалась калейдоскопом сцен из его собственной жизни. Он служил моряком на торговом судне, он ходил по морям, изучал мир, читал местные газеты, смотрел местные телеканалы, разговаривал в каждом порту с полицейскими, набирался мудрости. Он был моряком и обожал женщин, особенно шлюх, и чтобы снять очередную девку, частенько наведывался в портовые бары.

Они всегда были рады видеть Сэма Даффи – с карманами, полными денег, с его шутками и веселым смехом. Он был не похож на обычных клиентов, с ним последняя портовая шлюха чувствовала себя едва ли не королевой, пусть даже всего на одну ночь. Если случались пьяные потасовки, он всегда вмешивался, выходя из них без единой царапины. У него был зоркий глаз, и он продавал свое знание о мире тем, кто больше за это заплатит. На него можно было положиться, что он достанет нужную вам вещь даже из-под земли, при условии, что от этого не пострадают те, кто не может за себя постоять. А еще он трахал шикарную красотку по имени Корал, и это был лучший секс в его жизни. А еще он берегал женщину, которая значила для него все на свете. Ту, ради которой он был готов пожертвовать жизнью…

Сэм ощутил холодный свет. Вздрогнув, он поднял руку и был крайне удивлен, что еще владеет своим телом. И тотчас застонал, потому что легкие обожгло огнем. Сон остался прежним. Сэм открыл глаза, и тотчас испугался, что голова его вот-вот взорвется от боли. Он был гол, а свет оказался лишь солнечными лучами. Затем в ноздри ударил запах, и он подавил спазм, сжавший его внутренности. Он лежал посреди блевотины и испражнений – по всей видимости, своих собственных.

Затем он услышал лай. Лаяло какое-то животное, скорее щенок, чем взрослая собака. Сэм выполз из омерзительной грязи, оставленной собственным телом, но снова рухнул без сил, на этот раз перед широкими воротами, что преграждали ему путь. Он толкнул створки ворот и увидел веранду, всю в цветах кизила. За верандой открывался вид на потрясающе красивое озеро, на скалы на другом берегу и зеленые холмы.

Плечо болело, голова пульсировала болью, сам он не знал, где находится и куда ему нужно, солнечный свет больно резал глаза. Но одно он знал точно: это не Центральный парк. Но, черт побери, где же он? Сэм Даффи заставил себя подняться на ноги и, пошатываясь, ступил на веранду. Но в этот момент на него накатила новая волна тошноты. Он перегнулся через перила и, не удержавшись на ногах, скатился на усеянный галькой берег.

Он остался лежать там же, где и упал, чувствуя, как пульсирует боль в плече и внутри глазных яблок. Перед ним проплывал лебедь, черный, с оранжевым клювом, с изогнутой в виде буквы «S» шеей. На редкость умный, если не сказать мудрый для птицы вид. Сэм не удивился бы, если бы лебедь вдруг заговорил. Вместо этого он продолжал издавать звуки, похожие на лай, пока к нему не приплыли другие лебеди. Затем они гуськом вышли из озера и окружили Сэма.

Сэм знал: обычно лебеди так себя не ведут. Они обитают в воде и на суше. В редких случаях они могли подружиться с человеком, но чаще всего проявляли враждебность, особенно в период спаривания. В таких случаях птицы могли первыми напасть на того, кто вторгся в их владения. Кормились они отнюдь не рыбой, а подводной растительностью, и, тем не менее, Сэму стало не по себе, когда его со всех сторон окружила птичья стая. Некоторые птицы в высоту достигали четырех футов. Их сильные крылья переломают любые кости.

Борясь с тошнотой, он вскинул голову и поднялся на колени. Лебеди тотчас же выпрямили шеи и захлопали крыльями, как будто потягиваясь. Не зная, что ожидать, Сэм попятился от них в воду. Он не знал, что с ним происходит, и эта неопределенность наполнила его ужасом.

Один лебедь оставался в воде и, когда Сэм вошел в озеро, тут же отплыл от него. Другие птицы последовали за своим собратом. Сэм решил воспользоваться моментом, чтобы смыть с себя грязь, стараясь не делать при этом резких движений, чтобы не вернулось головокружение. Плечо болело, как будто его пырнули ножом. На кожу налипла сперма. Интересно, подумал Сэм, как это его угораздило не только перемазаться в собственном дерьме и блевотине, но и кончить на самого себя. Смывая с себя грязь, он ощутил нечто вроде приятного волнения, некий мимолетный фантом страсти, хотя он так и не смог ничего вспомнить, однако продолжал желать женщину, с которой, наверное, был до этого. По крайней мере, надеясь на то, что это была настоящая женщина, а не плод его воображения.

Вскоре Сэм почувствовал, как что-то коснулось его кожи, и понял, что это первый лебедь сунул голову ему под мышку и, словно щенок, потерся носом. В этот момент Даффи заметил черную неестественно вывернутую перепончатую лапку и понял, что птица изуродована. Так вот почему этот лебедь не смог выйти на берег! Он остался в воде, потому что не может ходить. Это была крупная, благородная и какая-то на редкость кроткая птица, и, несмотря на свое увечье, именно этот лебедь, похоже, был вожаком стаи.

Сэм погладил ему шею, по-прежнему не понимая, где находится и как оказался в этом месте. Другие лебеди плавали вокруг него, словно часовые, выписывая на воде восьмерки. Неужели они наблюдают за ним и этим калекой? И, тем не менее, эта птица, однако, является их королем? Может, он уже на небесах? Наверно, сорвался с утеса, с пистолетом в руке, пытаясь защитить женщину, которая давала новую жизнь. Мэгги, вот как ее звали. По всей видимости, он умер, защищая Мэгги, – и вот теперь оказался на небесах вместе с этими лебедями. Все логично. Ведь он ирландец. И святой Патрик, как известно, водил с лебедями дружбу.

Или, может быть, он в раю, но только в индусском? У индусов те, кому открылась истина, – их еще называют брахманами, – будучи живыми, достигают высшей стадии просветления и обращаются в лебедей. По всей Индии полным-полно изображений священных птиц. Особенно сердце Сэма тронула искалеченная птица. Этот лебедь был великолепен. И все же Бог, известный своими капризами, оставил его увечным.

В прохладной воде, под холодным солнцем, Сэм протянул руку к изувеченной лапке лебедя и погладил ее. Тот опустил голову, как будто устыдившись своего несовершенства. Сэму было больно это видеть, хотя он и знал, что это ни к чему. В конце концов, он на небесах, в раю, на прекрасном озере, полном красоты и света, где всем правит одно лишь блаженство. По какой-то непонятной причине к его глазам подступили слезы, как если бы несовершенство лебедя символизировало собой всю боль этого мира и Сэм каким-то образом нес на себе за него ответственность. Он нежно гладил черную изувеченную перепончатую лапку царственной и прекрасной птицы. Король. Увечный, но король.

Вместе с лебедем Сэм покачивался в воде, и постепенно внутренняя боль стала отступать. Он начал различать иные звуки, видеть иные вещи. Например, плеск воды о берег. Пронзительные крики чаек. Он поплыл к берегу и, когда оглянулся, увидел озеро словно иными глазами. На противоположном берегу, на утесе, высился замок. Затем Сэм увидел на воде катер, взбивавший позади себя пенный след. Он даже пожалел, что у него нет бинокля, потому что он был готов поклясться, что разглядел на его борту надпись «Navigazione Lago Maggiore»[47]. С какой стати в раю название кораблей пишут по-итальянски?

Когда Сэм Даффи вернулся в крошечный домик, то он увидел то, чего не заметил раньше. Чемодан, набитый одеждой. Бумажник с деньгами. Водительские права, паспорт. В паспорте была его фотография, хотя владельцем документа значился некий Чак О’Малли. Это был фальшивый паспорт, выданный ему, чтобы он мог бежать из Нью-Йорка вместе с Мэгги и Феликсом, но даты в нем были какие-то неправильные. Что происходит?

Сэм вытерся, пытаясь припомнить женщину, с которой испытал такое блаженство. Он точно знал, что ему будет ее не хватать. Не будь у него необходимости выяснить, где он находится и почему, он бы наверняка задумался, почему это так. Вместо этого Даффи надел чистое белье, летние брюки, выглаженную рубашку, носки и вычищенные до блеска ботинки – все свежее и готовое к носке, как будто ему нужно было куда-то вырядиться и поскорее убраться отсюда. Он направился к каменным ступеням, что поднимались за кустами, усеянными розовыми и фиолетовыми цветами. Дойдя до верха, повернулся, чтобы на прощанье помахать лебедям, но увидел лишь вожака. Заманив Сэма в воду, тот больше не проронил ни звука, хотя Даффи и пытался имитировать его крик.

– Прощай, Король-Молчун, – прошептал Сэм, и лебедь заскользил прочь. Он сам не мог сказать, откуда ему в голову пришло это имя, но оно показалось ему правильным.

Феликс стоял рядом с кроватью, пока доктор Льюистон с серьезным лицом склонился над Мэгги. Впрочем, удивленным назвать его было нельзя, как будто подобные вещи он уже видел раньше, причем не раз. На комоде стояли два открытых медицинских чемоданчика – один Феликса, другой Льюистона. Чак захватил свой чемоданчик из-за Сэма. Феликс тоже никогда не расставался со своим.

Закончив осмотр, Льюистон взял Мэгги за руку, но она никак не отреагировала на его присутствие. Глаза ее по-прежнему были закрыты. В таком состоянии она находилась уже целый день. Феликс пытался разбудить ее, чтобы отвезти в Турин, к монахиням. Он молился у ее постели, разговаривал с ней, держал за руку, но, увы, безрезультатно. Он пытался завернуть Мэгги в одеяло, чтобы перенести в поджидавшее у ворот такси, но она прошептала: «Нет, нет!» И Феликс не смог не внять ее мольбе, тем более что ее желания были растоптаны столь жестоким образом.

Льюистон был с ней сама внимательность. Он пожал ей руку и кивком попросил Феликса отойти в сторонку. Выйдя в коридор, устало потер глаза.

– У нее диссоциативное расстройство; это защитный механизм, вызванный сильнейшим стрессом и… – он не договорил.

Впрочем, Феликс вполне мог завершить его фразу «и сильнейшим горем по причине разбитого сердца».

– Вы уверены? – уточнил он. – Это все натворил ваш пациент, Сэм Даффи. Почему вы меня не предупредили?

– Я не был уверен, – пробормотал Льюистон.

– Что он страдает чем-то вроде парафилии?

– Да, наверное. Это связано с поражением лимбической системы. По всей видимости, его преследуют сильные повторяющиеся фантазии, – доктор покосился на Мэгги, – которые предполагают причинение боли женщине, оказывающей сопротивление.

– Раньше за ним такого не наблюдалось, – заметил Феликс, расхаживая из угла в угол.

– Нет, не наблюдалось, – согласился Чак. – Потому что его бы давно кто-нибудь за это убил.

Он вновь покосился на постель, в которой лежала Мэгги. Белое запачканное покрывало Антонелла забрала в стирку, заменив его чистым. Над железным изголовьем кровати в завитках облаков по персикового цвета стене к небесам возносилась Дева Мария. С трудом верилось, что кто-то мог надругаться над Мэгги в этой комнате.

– Она была здесь одна, с этим Даффи?

– Сын тоже был здесь, – со вздохом ответил Феликс.

– Нехорошо, – растерянно заморгал Льюистон. – Значит, его тоже нужно осмотреть. Кстати, где он?

Феликс заметил, что Льюистон то и дело смотрит на статуэтку Черной Мадонны на ночном столике. Ее мудрое, умиротворенное лицо взирало на комнату из-под усыпанной драгоценными камнями короны. Феликс пожалел, что не убрал ее, но теперь уже поздно. Льюистон ее заметил. С другой стороны, вряд ли он придаст этому какое-то особое значение.

– Мальчик у друзей, – ответил Феликс.

– Если мы приведем к ней сына, то не исключено, что это поможет, – возразил Льюистон. – Подчас разбитое сердце способно свести человека в могилу.

Феликс не стал бы облекать эту мысль в такие слова, но подобные случаи он видел: когда тело, казалось, всеми силами пыталось исторгнуть из себя душу, стремившуюся поскорее перейти в мир иной.

– Я этого не допущу, – ответил Феликс и вернулся к постели Мэгги.

Присев рядом с ней, он гладил ей лоб, в надежде на то, что она не оттолкнет его руку. Протестовать Мэгги не стала, что, однако, не означало согласия. Синяки на ее шее потемнели, и один их вид наполнял Феликса яростью. Боже, с каким удовольствием он придушил бы этого подонка!

Росси представил свои руки вокруг шеи Сэма, как он сжимает ее до тех пор, пока тот не задохнется. Чтобы отогнать эту навязчивую картину, он глубоко вздохнул.

Но что, если это действительно наказание Божье, как Мэгги бормотала во сне? Был ли Джесс горой, которую они сдвинули с места, той великой работой, совершенной лишь своим умом? Спрашивали ли они, искали, стучали ли в двери, чтобы Сын Божий появился на свет в ответ на их мольбы?

Накануне Феликс попросил Мэгги повторить сказанные Джессом слова. Он был поражен буквальной интерпретацией Писания. Вряд ли кто-то когда-либо воспринимал Евангелие от Матфея буквально, ведь оно было создано примерно полвека спустя после смерти Иисуса. Джесс не только не считал себя клоном Макса, ему была безразлична важность ДНК плащаницы, равно как и «вклад» Феликса в генетику и клонирование. Он считал, что достаточно просить о чем-либо, а потом ждать исполнения желания, как будто реальность – вещь пластичная и способная меняться в ответ на наши мольбы и капризы.

Увы, как бы сильно ни желал Джесс безопасности своей матери, Господь не услышал его молитв. Если принять во внимание этот факт, а также его увлечение Кришной, то его вряд ли можно считать новым воплощением Христа. И все же его интерпретация Евангелия от Матфея не могла не поражать. Но как бы то ни было, Феликс искренне переживал по поводу постигшего Мэгги несчастья.

– Как врач, вы оказали ей ту же помощь, какую оказал бы и я, – произнес Льюистон. – Теперь остается лишь ждать, пока время сделает свое дело.

Внезапно поблизости что-то звякнуло. Феликс поднялся от постели Мэгги: не иначе как под дверью кто-то или что-то есть. То ли со шнуром звонка решила поиграть белка, или порыв ветра… или же там кто-то прячется.

– Если это Сэм, – сказал Феликс, – клянусь, что я… – Зайдя в пустую комнату Джесса, он взял стоящую в углу бейсбольную биту.

– Постойте, доктор Росси, – остановил его Льюистон.

Но тот его не слышал. Он спустился на первый этаж и распахнул дверь.

– Сhi l? Fatevi vedere![48] – крикнул он.

Льюистон тоже спустился вниз и попытался вырвать у него биту, однако Феликс отдернул руку и, выйдя на крыльцо, обвел глазами сад. До него донеслись шаги по гравийной дорожке, затем из-за угла виллы выглянула чья-то голова. Это был Сэм.

– Феликс Росси! – крикнул он. – Феликс, это ты? Какого черта? – Он изобразил искреннее недоумение, и это при том, что Мэгги лежала в бессознательном состоянии на втором этаже.

– Подойди ближе, чтобы я мог тебя прибить! – крикнул ему Феликс.

Брови Сэма удивленно поднялись, и он расхохотался. Зажав в руках биту, словно дубинку, разъяренный ученый бросился на него, целясь в голову. Нагловатой улыбки Сэма как не бывало. Он на всякий случай попятился. Феликс продолжал наступать.

– Да, женщин избивать ты горазд! Так что теперь будешь иметь дело со мной. Ну-ка, посмотри на меня!

И вновь на физиономии Сэма появилась та же дурашливая улыбочка.

– Какую чушь ты несешь!

Феликс размахнулся, однако Сэм, словно боксер, ловко ушел из-под удара и, хохоча, попытался заключить Феликса в медвежьи объятия. Увы, он потерял равновесие как раз в тот момент, когда Росси вновь ударил его. На этот раз бита пришлась Сэму по бедру.

Тот взвыл от боли и, крикнув: «Ты с ума сошел?», проворно поднялся и заковылял прочь. Льюистон подбежал к Феликсу, чтобы вырвать у него биту, но тот размахнулся снова. Тогда Чак крикнул:

– Сэм, убирайся отсюда!

Но тот уже отбежал к дереву и принялся на него карабкаться. Когда он залез довольно высоко, где Феликс не мог его достать, то остановился и посмотрел вниз, как будто собрался вновь расхохотаться. Льюистон встал между Феликсом и деревом, пытаясь удержать Росси на месте, для чего ему, кстати, пришлось применить изрядную физическую силу. Впрочем, опыт у него имелся – с того времени, когда он ухаживал за Сэмом.

– Убирайся отсюда, Сэм, ты меня слышишь? – вновь крикнул Феликс.

Улыбки на лице Даффи как не бывало. Он продолжал потирать ушибленное бедро.

– Эй, а ты кто такой? – крикнул он Льюистону.

На этом все и закончилось. Феликс опустил биту. Чак повернулся лицом к дереву.

– Сэм, это я. Доктор Льюистон!

– Какой такой Льюистон? Феликс, какая муха тебя укусила? Ты совсем рехнулся? И где мы? Это что, Италия? Как мы сюда попали? Где Мэгги? Объясните, какого дьявола здесь происходит!

Феликс почувствовал, что ветер усилился. С веток дикой розы, которыми был обвит садовый павильон, на них полетел ворох белых лепестков.

– Если он помнит прошлое, – сказал Феликсу Льюистон, – значит, потеря кратковременной памяти – явление истерического порядка. Он блокирует то, что совершил, и все, что этому предшествовало.

Затем до них донесся какой-то глухой стук. Феликс моментально понял, что это такое. Разбилось что-то хрупкое, стакан или красивая статуэтка. Или женское сердце.

– Мэгги! – крикнул он и со всех ног бросился вверх по ступенькам крыльца, украшенного витыми колоннами.

Глава 26

Сэм быстро слез с дерева и бросился бегом вслед за Феиксом и Льюистоном. Сердце в груди стучало как бешеное. Феликс сказал, что Мэгги здесь… Его Мэгги? Казалось, он буквально вчера сжимал ее в объятиях, исполненный такой огромной любви, что не обиделся даже тогда, когда она отказалась стать его женщиной до тех пор, пока не родит ребенка. И это он, Сэм Даффи, который при желании мог иметь половину всех женщин в Нью-Йорке! Он даже на несколько месяцев отказался от секса – и все ради Мэгги.

Это нисколько его не напрягало, ведь он ее обожал. Да что там! Он всем сердцем и душой любил ее все пять лет, пока она работала у Феликса. Он с чувством собственного достоинства вращался среди богатых жильцов, не позволяя никому из них даже словом унизить ее. Когда же он узнал, что она согласилась принять участие в эксперименте Росси по клонированию, то послал к чертовой бабушке Брауна, чтобы денно и нощно охранять ее.

Когда она и Феликс в последние минуты ее родов лежали, спрятавшись под аркой Глен-Спэн-Арч, он по собственной инициативе бросился вслед за вооруженными бандитами, а они наверняка лишили бы ее жизни. Последнее, что он помнил, были ее прекрасные глаза, умолявшие его остаться. Так как же она могла ни с того ни с сего вдруг здесь оказаться?

Перепрыгивая через ступени, Даффи вскочил на крыльцо, украшенное витыми колоннами. Феликс и Льюистон уже бежали вверх по голубым плиткам лестницы. Объятый тревогой, Сэм бросился вслед за ними. Он не знал, что происходит, хотя и понимал: что-то не так. Но если Мэгги здесь, то все будет прекрасно. Он выпьет ее взглядом, словно солнечный свет. Он осыплет ее поцелуями и больше не отпустит от себя. И если сегодня она впустит его к себе в постель, он распахнет окно, чтобы видеть ее в лунном свете. Ему хотелось заниматься любовью с ней при свете звезд.

Сэм добежал до второго этажа, Феликс и Льюистон стояли рядом с какой-то дверью и вертели ручку. Похоже, дверь была заперта изнутри, и они принялись колотить по ней кулаками. Сэму сделалось страшно.

– Мэгги! – крикнул Феликс. – Открой дверь!

Даффи почувствовал, как его желудок скрутило в тугой узел. Он знал, что уже видел эту дверь раньше. Его переполнял ужас. Казалось, из всех пор его тела сочился холодный пот. Он отшатнулся, увидел, как Феликс привалился плечом к двери и с силой надавил на нее. Если там Мэгги, то почему она не отвечает? И почему заперлась изнутри?

Затем он услышал треск дерева. Дверь поддалась. Феликс крикнул, Льюистон последовал его примеру. Сэм словно окаменел. Он утратил дар речи. Он ничего не чувствовал, не слышал, не ощущал ни вкуса, ни запаха. Осталось только зрение. И то, что он увидел, наполнило его сердце ужасом. Мэгги лежала на полу в шелковой ночной сорочке, вокруг нее были раскиданы пустые пузырьки из-под лекарств. Сама она корчилась в судорогах и надрывно дышала; грудь ее вздымалась и опускалась, словно кузнечные мехи. Изо рта тянулся жгут густой слюны. Глаза были открыты, но Сэм был готов поклясться, что она ничего не видит.

Не переступая порога, Сэм рухнул на колени. В сознании промелькнуло видение, наполнившее его ужасом. Кто-то взял ее силой. Кто-то упивался ее болью. Ему были видны синяки на ее шее. Он чувствовал наполнявший ее ужас, понимал, как этот ужас подстегивал чье-то наслаждение. Нет, это не мог быть он сам… Боже, только не это! Мэгги была права, когда говорила, что он всю свою жизнь был негодяем. Да, он любил женщин, всех до одной. Он скорее отказался бы от денег, чем от хорошего перепихона где-нибудь на сеновале. Но это?

Мэгги лежала на спине, раскинув руки, одна из них была вытянута в его сторону. Рядом с ней уже трудились Феликс и Льюистон – пытались влить ей в рот что-то густое и черное, но оно лилось мимо, пачкая ей щеку. Сэм подполз ближе, протянул руку и потрогал кончики ее пальцев. Он никогда не отличался набожностью, но в эти мгновения губы сами стали шептать слова молитвы:

– Иисус, Мария, Господь Всевышний, прошу вас, пошлите к ней ангелов! А если нужно, возьмите мою душу и отправьте в ад, где мне самое место!

Пока Льюистон пытался влить в горло Мэгги раствор активированного угля, Феликс собрал разбросанные по полу пузырьки.

– Господи, она выпила все, что только можно. Проглотила все таблетки! – в ужасе воскликнул он.

– В этом и заключается разница между жестом на публику и реальным самоубийством, – пробормотал Чак. Когда же Феликс метнул в его сторону колючий взгляд, он пояснил: – Я долгие годы проработал в отделении экстренной помощи. Послушайте, Росси, не сидите как статуя, а доставайте трубку. Я знаю, что она у вас есть. Придется сделать ей промывание желудка.

Феликс, шатаясь, подошел к комоду, где они с Чаком оставили свои чемоданчики. Оба стояли открытыми. Правда, чемоданчик Льюистона был гораздо меньше и вмещал разве что аптечку первой помощи. Чемоданчик Феликса был куда внушительнее на вид.

– Ладно, будем надеяться, что все обойдется, – сказал Льюистон, с отвращением глядя на чужой чемоданчик.

– Вы ведь у нас спец по изнасилованиям! – бросил ему Феликс.

Лишь потом он понял, что они оба в незавидном положении. Потому что перед ними – кошмар любого врача: им предстояло сделать нечто такое, что могло ухудшить состояние больного. Врачи же, как известно, считают себя небожителями, хотя на самом деле до богов им очень далеко. Но они продолжают притворяться – пока не наступает момент вроде этого.

Феликс повернулся, чтобы вручить Льюистону трубку, и нечаянно задел что-то, что валялось под любимым креслом Мэгги. Как оказалось, это был пустой пузырек из-под жидкости для удаления кутикул.

– Льюистон! – крикнул он.

– Что? – стремительно обернулся тот. Взгляд его упал на пустой пузырек. – Черт! Боже! Гидроксид калия! Помнится, один мой пациент отправился на тот свет, выпив этой дряни. Сколько там ее было?

– Понятия не имею. О господи!

– Черт, эта гадость разъедает ее изнутри. Вот почему она так корчится. Эта штука убьет ее еще до того, как растворятся барбитураты. Если она придет в себя, то будет вопить от боли. У вас есть опиаты? Морфин?

– Да. По крайней мере, были.

Льюистон перестал вливать в рот Мэгги раствор активированного угля. Вместе с Феликсом они просунули ей в горло резиновую трубку, после чего Росси бросился к телефону и вызвал «скорую». Ему ни разу не приходилось иметь дело с отравлениями вроде этого, и он опасался за жизнь Мэгги. Тот же страх он прочел и в глазах Льюистона, но врачи отделения экстренной помощи привыкли делать закрытый массаж сердца, изображая из себя кудесников или даже богов.

– Нам нужно молоко! – крикнул Льюистон. – Сэм! Сэм!

Даффи молчал, словно окаменев. Он продолжал держать Мэгги за руку, как будто они оба принадлежали иному миру. Губы его беззвучно шевелились. Ему тоже казалось, что она умирает. Ну почему память не вернулась к нему раньше, чтобы он успел сделать ей что-то хорошее?

Феликс бросился к двери и услышал на лестнице легкие шаги.

– Мэгги, нет! – воскликнул у него за спиной Льюистон.

Росси обернулся. Мэгги внезапно прекратила извиваться. У них на глазах страдальческая гримаса покинула ее лицо, мышцы расслабились, как будто все ее существо перестало цепляться за жизнь.

– Синьора! Синьора!

Это кричала Антонелла.

– Молока, – крикнул Льюистон. – Принесите ей молока! Эй, женщина, пошевеливайся!

Антонелла тотчас же бросилась вниз, в кухню. Феликс опустился на колени рядом с Мэгги.

– Антонелла, а где Джесс? – крикнул он ей вслед.

– Non lo so, signor Felix. E’ andato via[49].

– Он сбежал?

С губ Мэгги стекала алая струйка крови.

– Скорее несите молоко! – кричал Льюистон. – Поживее. Иначе мы ее потеряем!

Феликс дотронулся до его плеча. Мэгги на грани смерти, а его собственная жизнь разваливается на части и никогда больше не будет такой, как прежде.

– Мама! Мама! – Словно из ниоткуда возник Джесс и стремительно проскользнул в комнату.

Прежде чем кто-то успел его остановить, он подбежал к матери, крепко обхватил ее руками и положил голову на ее бездыханную грудь.

Трудно быть маленьким мальчиком, который слышит голоса. До позавчерашнего вечера, когда они ездили в «Ла Скала», Джесс никому про это не рассказывал, потому что не мог объяснить, что они говорили. Один голос как будто постоянно пел ему песню. И если постараться, то можно было видеть, как звуки вибрируют в воздухе, и ощущение это напоминало любовь. Другой голос перекатывался барабанной дробью где-то под ребрами. Иногда он начинал звучать громче, как, например, сейчас, и Джесс дышал ему в такт. Это была сила радости, и он называл это ощущение отцом, потому что другого отца у него не было. Постоянно слыша эти два голоса, он никогда не знал одиночества. Когда ему было грустно, песня помогала ему. Иногда она повисала в воздухе, и тогда мальчик начинал плакать вместе с ней. Когда же ему было радостно на душе, барабан вторил ему своей дробью в сердце.

Вместе песня и барабан часто показывали ему людей, которых он не знал. Дважды они рисовали ему сцены из его реальной жизни. В такси, когда они ехали в Милан, он увидел себя на сцене «Ла Скала» вместе с певцом, обладателем дивного голоса. Они словно советовали ему, что делать и что говорить. А еще они показали ему синьору Морелли на берегу озера, и он увидел, как она упала. И еще Сэма – в домике у озера. Джесс послал лебедей и просил Бога, чтобы тот духовно исцелил Сэма.

Затем, когда он сел за обеденный стол в кухне Антонеллы, песня и барабан показали ему это зрелище, но запретили ему плакать. Он съел макароны, выпил лимонад и подождал, пока Антонелла не возьмет в руки только что полученный номер журнала «Италия». Журнал предназначался для туристов, но Антонелла говорила, что итальянцы сами толком не знают своей страны. Кроме того, чтение журнала помогало ей не забывать английский язык.

Когда же она, положив журнал на колени, задремала, Джесс тихонько выскользнул за дверь и, стараясь никому не попадаться на глаза – что, кстати, было сделать нетрудно, – со всех ног побежал к желтой вилле. Он бежал, и песня дрожала в воздухе, а барабан ухал в груди. Людей он замечал издалека, от них исходил свет, и потому мальчик успевал юркнуть в укромный уголок. И вот сейчас, когда он сжимал в объятиях тело матери, ее внутренний свет никак не хотел зажечься вновь.

– Ти voglio bene, мама! – умолял он, отлично зная, что она его не слышит. Она была слишком далеко. Мальчик попросил песню, чтобы та запела, он попросил барабан, чтобы тот поделился с ним своей радостью. Вскоре он услышал биение сердца, услышал ее дыхание. Лишь тогда он осмелился поднять глаза и посмотреть на тех, кто находились в комнате. Он увидел их горе, их жалость, их гнев, их страх.

– О, боже! Она спит! Она просто спит! Невероятно! – воскликнул чернокожий незнакомец.

Феликс подполз к Мэгги на коленях, послушал ее сердце, проверил пульс. Затем обнял Джесса и поцеловал его в лоб.

– Я ошибался! Ты спас ее. Боже мой, Джесс, ты спас ее!

Джесс покачал головой. По его щекам катились слезы. Он понял, что видит то, что не видно другим: больную душу его матери, устремившуюся в объятия смерти. Как и в случае с душой синьоры Морелли, именно от нее зависела жизнь беременной женщины. Тогда синьора Морелли и ее ребенок предпочли умереть, чем позже погибнуть от рук ревнивого мужа и отца, потому что в будущем она должна была влюбиться в Адамо. Собственную мать он не смог спасти, потому что она была убеждена, что согрешила, а значит, заслуживала наказания.

Он мог лишь отложить, но не изменить выбор собственной матери. Как не могли этого сделать ни Кришна, ни Христос, ни Будда, ни Моисей – никто из тех, кого посылал Бог, хотя Джесс всей душой молил их о помощи. Но они не откликнулись на его мольбы – ни песня, ни барабан. Зато они лили слезы, похожие на дождь. Они рыдали, подобно грому. Они все хором отвечали, что она сама просила, сама искала, сама стучалась.

И в ответ открылись небеса, и комнату его матери заполонили ангелы. Они были везде: на потолке, на полу, рядом с ее кроватью. Сначала они его испугали, но затем он увидел, сколь они прекрасны. А еще они изменились так, как он хотел: у кого-то имелись крылья, другие были бескрылыми и напоминали людей; некоторые мерцали, словно пламя свечи. Затем кто-то подхватил его на руки, и он понял, что это дядя Феликс. Джесс положил голову ему на плечо и наблюдал за ангелами, а те ждали, ждали, ждали, когда же наконец они могут забрать его мать на небеса.

Он вполуха услышал, как незнакомец сказал:

– Я не верю, что с ней все в порядке, хотя, на первый взгляд, это именно так. А теперь мне хотелось бы осмотреть мальчика. Возможно, ему требуется успокоительное.

Страницы: «« ... 89101112131415 »»

Читать бесплатно другие книги:

Эта книга – уникальный методический тренинг для поэтапного освоения системы Дейла Карнеги. Система у...
Если хотите вернуть и сохранить здоровье, немедленно снимайте очки и начинайте восстанавливать зрени...
Все страхи иллюзорны! На самом деле нам нечего бояться! Страх – это только обманчивое чувство, за ко...
Мы живем в эпоху великих перемен – наша Вселенная претерпевает значительные, колоссальные изменения,...
Все мы хотим быть здоровыми и счастливыми, жить благополучно и радостно, решать все свои проблемы, д...
Фитотерапия еще со времен глубокой древности по праву считается одним из самых действенных методов л...