Монастырь Вагант Игорь

Рука юного Хэвейда, мелко дрожащая от невыносимого холода, царящего в библиотеке, непроизвольно дернулась, и иссушенный лист пергамента разорвался чуть не на четверть. Ученик немедленно вжал голову в плечи, даже не стараясь увернуться от карающей розги.

– Три дня на воде! Мытье полов на неделю, – жестко приговаривал наставник Рхизиарт, осыпая мальчишескую спину ударами. Тот мочал, до крови кусая губы, и его молчание, казалось, еще больше распаляло темного мага.

Хэвейду было шесть лет от роду, когда он первый раз увидел Рхизиарта.

Солнце палило нещадно, слепило глаза, и, наверное, именно поэтому мать, сгорбившаяся под тяжестью коромысла с ведрами, лишь остановилась от неожиданности. Встала на дороге, как вкопанная, вместо того, чтобы отпрыгнуть в сторону и бухнуться на колени перед жеребцом, на котором восседал Великий Западный герцог Вуффа Бедвир. Ее просто отшвырнули, раздавили, как насекомое. Она упала, ударившись головой о камень; кровь глянцевым пятном начала растекаться по пыльной земле. Хэвейд стоял рядом, трясясь от охватившего его жуткого чувства. А потом – отчаянный вопль отца, его поднятый для удара кулак, и – яркая вспышка. С руки монаха в темных одеждах, сидевшего на коне рядом с герцогом, сорвалась молния.

Отец оседал на подкашивающихся ногах, дрожа и с непонятным изумлением глядя на дыру в своей груди, через которую Хэвейд увидел небо. Голубое безоблачное небо и палящий солнечный диск. Последнее, что он увидел в тот день, перед тем, как потерять сознание.

Волшебство. Магию. Чудо. Доказательство Бога.

И Хэвейд уверовал. Но совсем не в то, что последующие без малого десять лет вбивали в его голову.

Смертные человеки, дерзновенно посягающие на исключительное право Богов на чудо, присваивают себе тем самым божественную сущность и ставят под сомнение высшую справедливость, присущую только Богам. Маги, которые одним своим существованием опошляют само понятие божественного чуда, и вершат справедливость по собственному разумению, должны быть уничтожены.

Хэвейд стиснул зубы. Именно так. До той поры, пока эти богомерзкие колдуны будут удивлять неграмотный люд своими дешевыми трюками, уверяя окружающих, что их сила проистекает от истинных богов Корнваллиса, до той поры ни ему, ни королю никогда не убедить своих подданных в лживости древней религии. Религии, которая гранитной скалой высилась на пути укрепления монархии.

Государство разваливалось на части, точнее, уже почти развалилось, а король из сюзерена превратился всего лишь в одного из первородных эорлинов. И каждый из эорлинов считал себя потомком старых богов, а на основании этого – неподсудным и неподконтрольным правителем принадлежащих ему земель.

Эорлин Корнваллиса не может быть судим ни за какое преступление, кроме измены королю и своим собратьям, и судить его могут только эорлины. Если пожелают, что происходит чрезвычайно редко, на памяти Хэвейда – никогда. Эорлин может безнаказанно убить любого человека, кроме равного ему. Эорлин не может быть приведен к присяге, ибо то, что говорит эорлин, изначально является истиной. Если эорлин говорит, что солнце зеленого цвета – значит, зеленого, и с глазами плохо у тебя, а не у него, ибо эорлин, в отличие от простых смертных, видит суть вещей. Эорлин может отказаться от послушания королю, если сочтет, что король поступил несправедливо. В каждом эорлине течет кровь богов, отцов народов и основателей королевства, хранителей равновесия и защитников устоев, и именно поэтому любое преступление против эорлина – это еще и преступление против основ государства. А является ли какое-то действие нарушением закона или нет – это может решать только сам эорлин.

И только уничтожив старых богов, можно сокрушить всевластие эорлинов. Да. Хэвейд кивнул самому себе, в очередной раз согласившись со своими же доводами.

* * *

Великий магистр задумчиво постукивал пальцами по столу.

Ронан Альбрад, гонфалоньер Ордена Вопрошающих, замер перед ним, вытянувшись. Бесстрастное лицо рыцаря ничего не выражало; казалось, он готов стоять так до бесконечности, ожидая приказа начальника.

Ронан только что вернулся в Лонливен. Его сапоги покрывал толстый слой пыли, а слегка покрасневшие глаза выдавали накопившуюся усталость.

Солнечный диск уже совершил большую часть своего дневного пути; яркие лучи били прямо в витражные окна, полыхая всеми красками. Крошечные кусочки цветных стекол складывались в фигуры Эогабала, Отца всех богов, и его супруги Боанн, изображенных на соседних створках с умиротворенно склоненными друг к другу головами. Картина была исполнена мастерски и, наверное, именно поэтому Хэвейд оставил ее в целости и сохранности. Жаль уничтожать такую красоту. А может – в качестве вечного напоминания о богах его врагов. Его и всего королевства.

«Значит, – подумал Хэвейд, переваривая услышанное от Альбрада, – мне донесли верно».

– Именно, – тут же откликнулся рыцарь, кивнув. Хэвейд удивленно поднял глаза: похоже, он произнес свои мысли вслух.

– Тем не менее, – сказал монах, – я так понимаю, прямых доказательств нет.

– Но косвенных достаточно. Совпадает по возрасту. Рыжая, глаза зеленые. Мать – Дезире. И главное – из-за простой девки солдаты Тэлфрина не стали бы рисковать жизнями…

– Да, я уже понял. – Хэвейд мягко улыбнулся. – Сын мой, нет нужды повторять дважды. Я не настолько стар.

Альбрад склонился в поклоне. Длинные пряди его белых волос почти коснулись колен. Правильный солдат, подумал Хэвейд. Верный и преданный, жаль только, без особых эмоций и склонности к принятию собственных решений. Хотя… может быть, это и хорошо. Исполнит все, что ему приказано, без раздумий и сомнений.

Как и его брат-бастард Гвалтер. Тот, правда, мужиковат и себе на уме, но в качестве наемника неплох.

– Сын мой, тебе придется отправиться в Килгерран.

Ронан Альбрад едва заметно моргнул.

– Как прикажете, мастер.

– Догадываюсь, – продолжил Хэвейд, – что после случившегося у его светлости Нитгарда Тэлфрина нет особых причин благоволить к тебе…

– Меня это не пугает.

– Я так и думал. Но оснований для тревоги нет. Ты поедешь в качестве сопровождающего посла короля. Агнаман поедет с тобой со всеми письмами и инструкциями.

Рыцарь поклонился еще раз.

– И последнее, сын мой. Мне жаль лишать тебя заслуженного отдыха, но уже завтра ты и Агнаман должны отправиться в путь. Время не ждет. Иди.

Проследив за удаляющейся фигурой Альбрада, Хэвейд мысленно вздохнул. Удивительным образом складывается воля богов. Именно тогда, когда Ордену становится известно о возможном существовании наследницы одного из первородных, тот находит свою дочь. Ну, что же. Раз уж не получилось сделать все тайно и поставить графа перед фактом женитьбы, будет глупо дальше скрывать наши намерения.

Тэлфрин должен понять. И согласиться на брак дочери с его Величеством Сигебертом. На любых условиях. На любых. Ни у одного из правящих эорлинов нет наследниц на выданье, и кандидатура этой девицы нас устраивает наилучшим образом. Единственная дочь Великого лорда Нордмонта, последнего из прямых потомков Эдгара Длинной Шеи – большего для блага королевства и желать нельзя.

Даже будь она косой и кривобокой. Но и с этой точки зрения Сигеберту не найдется, на что пожаловаться. Судя по донесению Альбрада, девица бойкая и на внешность приятная.

Хэвейд встал из-за стола и с трудом опустился на колени перед тремя крошечными фигурками истинных богов. Они помогут. Они должны помочь. Великий Судия Аир и созданные им из себя самого его сыновья-братья Инэ и Телар. Должны. Ибо, если не случится этого брачного союза, королю Корнваллиса придется рассчитывать только на свои силы.

В дверь постучали и монах, покряхтывая, поднялся на ноги.

Он не станет показывать слугам свою немощь.

В последние месяцы у Великого магистра случались головокружения и слабость, в глазах мутнело, а сердце без всякого повода начинало колотиться, как у подростка при виде обнаженной женской плоти.

Помогали теплые ванны с морской солью и хороший отдых, но времени на последний катастрофически не хватало.

Высокие двустворчатые двери распахнулись. На небольшой площадке перед крутой лестницей виднелись склонившиеся в поклонах фигуры слуг. Хэвейд глянул на них лишь мельком. Память – да, она тоже начинала его подводить, точнее, работала теперь как-то избирательно. Он назубок помнил всю крупную и среднюю знать королевства, помнил, на какой полке в Пенардинской библиотеке последний раз видел «Хроники корнов» или «Круг земной», но ему никак не удавалось удержать в голове имена этих служек. Разве что узнавать их по лицам. Но здесь, в Лонливене, слуги менялись чаще, чем апрельская погода.

Кабинет Хэвейда находился на самом верху каменного донжона – огромной башни не меньше ста футов высотой. Заложенная еще при Ллойне Длиннобородом, она мыслилась как символ могущества монархии и центр будущего королевского замка, самого большого и величественного в Корнваллисе. Но осталась всего лишь жалкой заявкой, вечным недостроем, возвышавшимся над беспорядочно раскиданными вокруг бревенчатыми палатами. Идрис Леолин и вовсе забросил донжон, превратив его в склад оружия и книг: последнему королю не доставляло никакого удовольствия каждодневно затаскивать свою тушу наверх по крутым ступенькам.

Кроме того, его Величество жаловался на вечные холод и сырость, даже в теплые летние дни царившие внутри толстых каменных стен. А зимой… Невероятных размеров камин, устроенный в холле на первом этаже, имел дымоход широкий и прямой – по замыслу его создателей, для лучшей тяги, – но в результате весь жар от полыхавших там стволов деревьев благополучно улетучивался наверх. Идрису полагалось почетное место – на высоком троне, спиной к огню. Король поджаривался, сидя во главе стола, в то время как его знатные гости на противоположном конце залы стучали зубами и кутались в шубы.

Идрис с легким сердцем согласился на то, чтобы Великий магистр занял бывшие королевские покои. Неудобств там имелось множество, но Хэвейд счел их незначительными по сравнению с самим фактом пребывания в самой высокой башне столицы. На верхнем этаже он устроил себе кабинет, под которым располагалась опочивальня, а вот в самом низу, в подвале, в лабиринте подсобных помещений, находилась ванная комната.

Огромный железный чан, наполовину утопленный в каменное основание башни, занимал добрую четверть всего помещения. В углу жарко горел камин, отбрасывая на стены красноватые блики, а над нагретой водой поднимался пар, распространявший вокруг горьковатые запахи хвои и полыни.

Хэвейд взглянул на согбенную старушечью фигуру, копошившуюся возле огня.

– Добрый день, матушка Буан.

– Добрый, господин, – прошамкала та, не отрываясь от своего дела.

Эту женщину Хэвейд приютил у себя два десятка лет тому назад, сжалившись над несчастной, которую какие-то мерзавцы били прямо перед храмом. Она пешком притащилась в столицу после того, как гладды сожгли ее родную деревню, порешив и мужа, и двух сыновей. И уже тогда Буан была старухой – наверное, только благодаря этому и выжила.

– К чему эта трава, Буан? – спросил Хэвейд, развязывая сутану. Служку, который стоял у двери, ожидая приказов господина, он отпустил кивком головы. Хэвейду не нравилось, когда во время этой процедуры кто-то торчал рядом, мешая отдохнуть и сосредоточиться. Матушка Буан была не в счет. – Ты же знаешь, я люблю чистую воду.

Старушка оторвалась от камина, коротко глянув на монаха. Седые волосы выбивались из-под коричневого чепца.

– Вообще-то для пользы трава, господин, уж сколько раз вам говорила, – сварливо бросила она. – Полынь кровь очищает, а хвоя силу дает.

Хэвейд усмехнулся. Вот упрямая баба. Она даже поначалу делала попытки подсунуть ему девок: то в постель, то сюда, во время омовения. Для мужского здоровья это дело нужное, сердито бормотала Буан, когда он отсылал их прочь.

– Сама траву набирала?

– Нет. – Старуха покачала головой. – Не клала я, господин. Агнаман велел, чтобы я сюда шла, а как спустилась, тут уж все приготовили.

Хэвейд застыл.

– Дай мне черпак, – резко сказал он.

Наклонившись, он зачерпнул воды из купели. Принюхался. Полынь и хвоя. Ну, может быть, еще легкий запах березы. Может, чего-то еще, не разберешь.

Телар всех подери.

Или он, Хэвейд, стал излишне подозрительным, долго раздумывая над этой историей с лютиком, или…

– Я не буду сейчас купаться, Буан, – сказал он. – Воду прикажи вылить.

Монах огляделся и, заметив пустой кувшин, опрокинул туда содержимое черпака. В ответ на недоуменный взгляд старухи пояснил:

– Возьму с собой.

Глава 16

Этирне первородная

Граф Нитгард Тэлфрин хохотал, схватившись за живот.

Мейстер Орнворт стоял возле доски с прикрепленной к ней огромной картой Корнваллиса и хмурился.

– Это невозможно, ваша светлость. – Его белоснежная борода возмущенно тряслась. – Ваша воспитанница демонстрирует чудеса изобретательности в своем нежелании хотя бы что-то уразуметь. Ее логика не поддается никакому пониманию…

– Полагаю, как у всех женщин, – пробормотал граф, утирая слезы. – Орнворт, вы же сами рассказывали мне пару историй о ее… предполагаемой матери.

– Зато он про мужскую логику ничего рассказать не может, – заявила Гвендилена. Она сидела за партой, задрав подбородок и обиженно надув губы. Лицо ее раскраснелось.

Орнворт разгневался.

– Это потому что…

– Потому что, – запальчиво перебила его Гвен, – не может быть историй про то, чего нет!

Граф снова согнулся от хохота. Орнворт стукнул палкой по полу.

– Вы слишком своенравны для своих лет, девушка!

– А вы для своих слишком…

– Достаточно, – выдохнул Тэлфрин. – Гвендилена, отправляйся к себе в покои. Я поговорю с тобой чуть позже.

Гвен вскочила со скамьи и, глянув исподлобья на своего наставника, умчалась прочь. Граф не без удовольствия проводил девушку взглядом. Она была очень хороша: с точеной талией и забранными в жемчужный эскафьон пышными волосами.

Орнворт без сил плюхнулся в кресло.

– Упрямая девка…

– Да. – Тэлфрин кивнул. – Но хороша, не правда ли, мейстер?

Старик с шумом вздохнул. И неожиданно улыбнулся.

– Хороша, сир. И умна. Очень быстро учится. А упрямая – так будущая хозяйка Нордмонта и не должна быть покладистой.

Граф помрачнел.

– Ты торопишь события, Орнворт. Пока мы не получим известий от Модрона, я не могу с чистым сердцем признать ее за свою дочь.

– Однако ж уже обращаетесь с ней, как с дочерью. Вы сделали выбор.

Тэлфрин промолчал. Он тяжело подошел к инкрустированному вишневым деревом столику и плеснул вина в бокал, не обращая внимания на грязные следы, которые его сапоги оставляли на ковре. Граф только что вернулся с охоты; плащ был порван в нескольких местах, а на камзоле виднелись еще не засохшие пятна крови.

– Да. Пожалуй, да. Я не могу оставить свои владения без господина. А эта девочка до боли в сердце напоминает мне Дезире.

– Вашего слова будет достаточно, – мягко произнес Орнворт. – И вы хорошо знаете, что если один поступок является злодеянием сам по себе, то другой – только по нашим законам и обычаям. То же самое возможно сказать и о добрых деяниях. Можно совершить что-то, повинуясь букве закона, а можно – следуя собственным чувствам и своему пониманию справедливости. А кому, как не первородному эорлину королевства, эту справедливость являть? И, кроме того, то, что она как две капли воды похожа на свою мать, заметили не только мы.

Тэлфрин кивнул.

– Я знаю. Матушка Айне уже все уши мне прожужжала. Жаль только, что не осталось никого из тех, кто двадцать лет тому назад вместе с тобой разыскивал Дезире по всему югу. Но я должен быть уверен в том, что когда меня не окажется рядом, ни у одного человека не появятся сомнения в праве моей дочери занимать трон Нордмонта.

– Кто посмеет оспорить волю эорлина?

Граф усмехнулся.

– Вил тебя забери, Орнворт… иногда мне кажется, что ты либо слишком стар, либо тебе следует почаще высовывать свой нос из пыльных манускриптов и выглядывать в окно. Ты ученый муж, и в том, что касается законов и богов, я спорить с тобой не буду. Но есть, знаешь ли, люди, которым не требуется знание законов, чтобы быть правыми. Прабабкой светлейшего Эдана Беркли была дочь моего прадеда, а старый Бедвир женат на моей тетке. И каждый из них будет рад отхватить кусок из моего наследства, если появится хоть намек на то, что трон Севера занимает не первородная. Нужно ли объяснять еще?

Орнворт согласно наклонил голову.

– Вы опять о своем, сир. Мы обсуждали это многократно. И примите совет: в такой ситуации стоит незамедлительно подумать о женихе, как бы вам этого не хотелось. Я понимаю, что торговля единственной дочерью не может доставить удовольствия, но договоренность с кем-либо из Первородных немедленно добавит вам союзника. У того же Эдана Беркли есть сыновья, если не ошибаюсь…

– О, боги… пятеро сыновей, Орнворт. – Граф выставил перед собой ладонь с растопыренными пальцами. – Пятеро. И каждый из них будет послушным сыном и своенравным зятем. Проклятье… с девчонками все так сложно.

Орнворт хмыкнул.

– Вы лукавите. Скажите честно: вам просто очень не хочется отдавать второе воплощение своей Дезире сразу после того, как получили. И причем в том же самом виде, в каком увидели ее в первый раз. Словно и не минуло двадцати лет. Но… – старик внезапно посерьезнел, – вам придется сделать выбор. Перед общей опасностью лучше объединить силы. Боюсь, Нордмонт может не выстоять в одиночку.

Рука Тэлфрина с зажатым в ней кубком вина застыла. Граф пристально посмотрел на собеседника.

– Мейстер, твоя манера ходить вокруг да около иногда раздражает.

– Я же не солдат, сир. – Орнворт невесело усмехнулся. – Мне казалось, что во время переговоров вы цените именно эту мою способность.

– Ближе к делу.

– Хорошо. Камень засветился прошлым вечером.

– Ты уверен?

– Вчера не был уверен. Надеялся, что мне померещилось, что это просто блики от свечей. Но сегодня сомнений не осталось. Он горит ровным, хотя и тусклым светом. Я не знаю причины, но с утра уже отправил гонца в Сидмон.

– А остальные?

– Пока неизвестно, сир. Черный камень в Драмланриге, у Ллевеллинов, красный – у Хью Бедвира. От него мы можем ждать ответа через неделю. А до Драмланрига очень далеко.

Граф резко поставил бокал на столик, расплескав вино. Темно-рубиновая влага подобно лужице крови растеклась по лакированной поверхности.

– Я должен посмотреть.

В дверь чуть слышно постучали.

Повинуясь кивку графа, Орнворт поднялся с кресла.

– Кто там? – крикнул он.

В дверях показалась фигура стражника.

– Сотник Модрон только что проехал через Дармские Клыки.

Тэлфрин и Орнворт переглянулись.

– Да поможет мне матерь Боанн, – пробормотал граф.

* * *

Гвендилена быстро шла по бесконечным коридорам Килгеррана, закусив губу и едва сдерживаясь, чтобы не расхохотаться во все горло. Такие перепалки с мейстером Орнвортом случались у нее постоянно. Старик сердился, стучал по полу клюкой и иногда топал ногами, но ее никогда не оставляло ощущение, что на самом деле он вовсе не злится, а даже получает некое удовольствие от споров со своей новой ученицей.

– Постичь божественные замыслы не дано никому, – вещал Орнворт, для пущей убедительности задрав кверху указательный палец, – так как цели богов и их природа суть одно и тоже.

Гвендилена слегка приподняла правую бровь. Она давно заметила, что ее наставника такая мимика несколько раздражает, может быть потому, что сам он этой способности был лишен.

– Ибо незнание наше, – продолжил Орнворт, – увеличивается многократно в зависимости от увеличения знания…

– Как так? – спросила Гвен, зевнув.

Ну, грамота – это понятно, умение читать всегда пригодится, но она никак не могла взять в толк, зачем ей пытаются вбить в голову вещи, не имеющие никакого практического значения. В такие моменты она начинала скучать, принимаясь по сотому разу изучать одежду учителя – самое интересное, что имелось в серой каменной комнате с одной-единственной партой и деревянной скамьей.

На монаха Орнворт не был похож, хотя его одеяние на первый взгляд напоминало монастырскую хламиду. Темно-синего цвета, до пят, с широкими рукавами, оно было расшито по краю серебряным позументом с множеством непонятных значков. Поначалу Гвендилена приняла их за буквы, но, обучившись азам грамоты, обнаружила, что среди этих знаков нет ни одного, напоминающего человеческие письмена. На шее у Орнворта на серебряной же цепи висел внушительных размеров медальон в виде круга с заключенным внутри золотым треугольником, сверкавшим драгоценными камнями.

Орнворт улыбнулся. Старик всегда бывал доволен, когда его ученица проявляла хоть малое внимание к его лекциям.

– Представь себе полый шар, – принялся объяснять он. – Внутри него – наши знания о богах, а снаружи – то, что нам еще неведомо. Мы читаем книги, задаем вопросы, получаем ответы, и шар наших знаний растет. Но чем шире наши познания о мире, тем больше внешние размеры шара, и тем больше площадь его соприкосновения с непознанным. Процесс познания бесконечен, и смертному человеку никогда не удастся постичь до конца глубину божественной сущности. Чем больше я знаю, – с довольным видом заключил старик, – тем больше у меня возникает вопросов о том, что неведомо.

Гвендилена фыркнула.

– На вашем месте я бы не стала никому об этом рассказывать, – заявила она.

Орнворт недоуменно взглянул на девушку.

– Ну, да, – она развела руками. – Получается, что я куда умнее вас со всеми вашими книжками. Чем меньше я знаю, тем меньше я не знаю. Шарик-то у меня – крохотный.

– Главное – в количестве знаний, – возразил Орнворт.

Гвен хмыкнула.

– Раз ваше незнание куда больше моего, выходит, знаю я больше вашего.

Орнворт смешался.

– Это нелогично… объем-то твоих знаний меньше.

– Да неужели? Помнится, был у нас в Брислене один деревенский дурачок. Одним богам ведомо, как это у него получалось, но он с легкостью запоминал все то, что при нем говорили. Мог слово в слово передать разговор, который полгода назад слышал. А когда на площади указы герцогские зачитывали, он потом по вечерам их наизусть в таверне пересказывал. Все помнил, да только по причине своей убогости не мог уразуметь, что с этим делать. Дело-то не в размерах шарика, а в том, что в этот шарик понапихано.

Гвендилена вспомнила лицо наставника и, не удержавшись, рассмеялась, обратив на себя озадаченный взгляд стражника у подножия лестницы, что вела в ее опочивальню.

С того момента, когда она попала в Килгерран, ее стали охранять далеко не так строго. Как только стало понятно, что у новой обитательницы графских покоев нет стремления сбежать, куда глаза глядят, на часах возле ее дверей появились другие стражники – с виду не такие старые и опытные, как ее дружок Арн, который давно уже перекочевал обратно в солдатские казармы. Караул они несли поодиночке.

Того, который стоял сейчас, Гвендилена видела уже не единожды, причем каждый раз у нее появлялось забавное чувство, что однообразие такой службы ему совсем не в тягость. Звали его Бертран де Во: парнишка примерно одного с ней возраста, даже помладше, отчаянно красневший каждый раз, когда замечал брошенный на него взгляд. Он упрямо именовал Гвендилену «госпожой» и с великой преданностью бросался выполнять ее маленькие просьбы, когда Миа и Линны не было рядом.

– Привет, Бертран, – весело сказала она.

– Доброго дня, госпожа, – ответил он, по обыкновению залившись пунцовой краской.

Она едва снова не расхохоталась, припомнив, как несколько дней тому назад после короткого стука он вошел в опочивальню с повелением немедленно явиться к его Светлости графу Тэлфрину. Гвендилена в тот момент сидела на кровати, зевая и потягиваясь. При виде «госпожи», едва прикрытой тонким одеялом, глаза Бертрана вытаращились, а слова застряли в глотке. Взгляд он тут же отвел, склонившись в поклоне, и весь день после этого вел себя так, будто ожидал страшного возмездия за наглое лицезрение столь божественной красоты.

А в случае, если бы Гвен нажаловалась – это она уже знала – его могли бы наказать куда суровее, чем заслуживал такой ничтожный проступок.

Нравы в Нордмонте действительно были заметно строже, чем в южных землях. Все женщины здесь, как и говорила матушка Айне, носили нижние рубахи, а в Килгерране принимали ванны отдельно от мужчин. Для солдатских утех имелся отдельно стоящий бордель; связи со свободными женщинами хотя и не считались предосудительными, но и не выставлялись напоказ, а одним из самых страшных преступлений считалось посягательство на девичью честь.

Законы на этот счет действовали старые, принятые еще во времена Первого королевства, но граф Тэлфрин, как и все его предки, даже и не помышлял об их изменении или отмене.

– Статуты корнов изначальны и по природе своей богодухновенны, – поучал старый Орнворт, – они лишь записаны людьми, но не сочинены ими. Говорят, что свитки с записями нашел сам Гутрум Длинноногий, первый властитель Нордмонта, в одной из пещер под священным Гленкиддирахом. Гнев богов настигнет всякого, кто посмеет пренебречь установленными правилами…

Под монотонное ботрмотание наставника Гвендилена, водя пальцем по строчкам, до боли в глазах вчитывалась в старинные манускрипты. Читала она пока медленно, но Орнворт почему-то решил, что его ученица должна знать содержание этих толстенных фолиантов назубок.

«И ежели кто схватит за палец свободную женщину без ее согласия и будет в этом уличен, должен уплатить золотой керн и поступить в услужение к ее семье на месяц и один день, а если схватит ее за локоть, должен быть лишен той самой руки, коей совершил оскорбление, а ежели лишит женщину чести без ее на то согласия, должен быть утоплен с камнями в болоте, а движимое его имущество отходит к ее семье…»

– О, матерь Боанн, у вас тут на Севере, похоже, вообще за девушками ухаживать опасно, – выдохнула Гвендилена, вызвав на себя очередной поток сварливых нравоучений.

Тем не менее, судя по рассказам Миа, столь суровые порядки распространялись в большей степени на господский замок и крупные селения, которыми управляли графские сотрапезники, а в прочих местах законы блюли не столь буквально, оставляя решение на откуп местным старейшинам и Советам женщин.

– Ежели всем руки рубить, так скоро ни одного жениха целого не останется, – пожимая плечами, рассуждала Миа, старательно изображая из себя умудренную годами знахарку. Гвендилену это обстоятельство изрядно забавляло. – А как иначе-то? Суженого себе непросто найти. Ведь надобно ж, чтобы не только душа в душу, но и телесно друг другу подходили. В здешних краях, хотя до свадьбы вместе и не живут, не принято это, праздники совместные все равно устраивают. У знатных вроде вас, конечно, все по-другому, и направо-налево благородные не гуляют.

– Так откуда ж бастарды тогда берутся?

– Бастард бастарду рознь, – пожала плечами Миа. – От нашего графа, например, кто угодно может ребеночка родить, но ежели его светлость прилюдно это дитя признает и назовет своим, значит, родился первородный. Главное – священная кровь. У знатных девиц, конечно, все сложнее. Если понесет, то это уж не скрыть никак. Так что если родит от неблагородного – это бастард. Конечно, не ровня первородным, но все равно – эорлин. Первородные девицы только от мужей рожать должны. Чистоту крови беречь нужно, и тут уж на кого отец укажет, с тем и под венец. Но случаи разные бывают, – с лукавым видом заключила она, – так что мои травы да умения нередко пригождаются.

В замке о Гвендилене вскоре закрепилось представление, соответствующее предположениям Миа: ее почитали за дальнюю родственницу Нитгарда Тэфрина, лишившуюся родителей и долгое время проведшую в плену у горцев. Что касается Арна и прочих солдат из отряда Модрона, что оставались в замке, то, насколько знала Гвендилена, их свидетельства этим слухам не противоречили: вспомнив рассказы матушки Айне, она легко догадалась, что наемникам сделали строгое внушение насчет того, что можно говорить, а что нельзя.

Она старалась не думать о том скользком положении, в котором оказалась, хотя мысли упрямо лезли в голову, особенно по ночам, когда Гвендилена оставалась наедине сама с собой. Ни граф Тэлфрин, ни старый Орнворт ни разу не заговаривали о ее происхождении, а сама она тоже старательно делала вид, что ничего особенного и не предполагает. Мысль о том, что светлейший властитель всего Севера может оказаться ее отцом, казалась Гвендилене какой-то чужеродной и слишком невероятной. Зато она беспокоилась о том, что случится, когда вернется сотник Модрон, и все наконец станет на свои места, а гостья замка Килгерран окажется той, кем и была всю жизнь – безродной крестьянкой из далекого Брислена. Стоило только надеяться, что ее не сочтут наглой самозванкой и не велят прилюдно выпороть плетьми на потеху всей дворне.

В последнее Гвендилене тоже не верилось. Граф Нигард не позволит сделать с ней ничего такого – это убеждение крепло в ней день ото дня, хотя объяснить его разумно она бы не смогла. Тэлфрина она видела очень редко, он ни разу не выразил никакого восхищения или неудовольствия очередным ее нарядом, не хвалил и не ругал за успехи или неуспехи в учебе, но Гвендилена чувствовала исходившее от него особое к себе отношение.

Ее первоначальная робость постепенно прошла, хотя для всех остальных – и это она заметила – Нитгард Тэлфрин был почти богом.

– Так именно так оно и есть, – говорил ей мейстер Орнворт, слегка удивляясь, что она не знает таких очевидных вещей. – Создатель мира Эогабал имел множество детей, в том числе и от земных женщин. Но только некоторых из них он не оставил в своих небесных чертогах, а отправил на землю – царствовать над народами и нести высшую справедливость. Отправил самых разумных и подготовленных к несению столь тяжкого бремени. Их было семеро, и от них вели свой род первые властители Корнваллиса: Эдгар, Артайр, Рикберт, Вуффа, Гутрум, Крон и Волтер. Ныне живы потомки только пятерых, и граф Нордмонта – один из них. И кровь каждого содержит высшее знание. Первородные учены и грамотны от рождения…

– Как так? – изумилась Гвен.

Орнворт рассмеялся.

– Нет, конечно, не в том смысле, что они с рождения умеют читать и писать. Но… – Старик внушительно поднял вверх указательный палец, – каждый из них изначально знает все то, что мог бы узнать, научившись грамоте. И даже намного больше, ибо божественная сущность присутствует в каждом из них.

Гвендилена закусила губу и, вопреки своему обыкновению, ничего не ответила, глубоко задумавшись. Матушка Айне ошибается. Орнворт ошибается. Все ошибаются. Она не может быть дочерью Нитгарда Тэлфрина, ибо никакого намека на то самое «высшее знание» Гвендилена в себе не ощущала. Но если она является дочерью той самой Дезире Белфур, значит, Дезире родила ее совсем не от графа.

Все эти раздумья и рассуждения были пусты, ни на чем не основаны, и потому до крайности раздражали. Нечего голову забивать, в сотый уже раз решала Гвен, но избавиться от мыслей совсем не получалось: они тут же лезли в голову, стоило ей увидеть сиятельного властелина Нордмонта. Чем же он отличается от остальных людей? И есть ли хоть что-то общее между ним и ней?

Граф Нитгард был высок, больше чем на голову выше Гвендилены, крепок и статен, с гладко выбритым черепом; лишь на затылке росла длинная, почти до колен, коса. У него был квадратный подбородк и полоска аккуратно подстриженных седых усов над тонкими, жестко сжатыми губами; серые глаза смотрели грозно и решительно.

Но даже не воинственный облик господина заставлял простолюдинов проявлять почтение, а какая-то аура, врожденная способность властвовать, или – поправилась Гвендилена – скорее не способность, а право. Право, полученное вместе с кровью, которое либо есть, либо нет, и научиться ему нельзя. Когда граф Тэлфрин появлялся на людях, те непроизвольно склонялись в поклонах, некоторые даже вставали на колени, и все замолкали, словно в храме. Наверное, думала Гвендилена, это и есть внешнее проявление той самой «первородности», о которой толковал мейстер Орнворт. Ведь, входя в священный круг, люди склоняются перед богами не по какой-то конкретной причине, а просто нутром ощущая их величие и превосходство.

Раздумывая над всем этим, Гвендилена залезла на сундук, стоявший возле окна и, подперев голову ладонями, принялась разглядывать окрестности. Окно располагалось очень высоко, и смотреть в него было неудобно – даже стоя на сундуке, она вставала на цыпочки – но вид оттуда открывался потрясающий. Девушка жалела только о том, что других окон в покоях не имелось – а ведь так интересно рассмотреть все вокруг. Например, те самые Дармские Клыки, через которые она попала в Нордмонт, или красивейший водопад – а они находились в противоположной стороне.

Ее покои занимали верхний этаж северо-восточной башни, одной из самых величественных в Килгерране. Стена башни круто обрывалась в дно глубокой и узкой в этом месте долины, а внизу виднелись прилепившиеся к основанию скалы крошечные, не больше ногтя, домики с красными черепичными крышами. Долина, зажатая горными склонами, поросшими дубовыми и буковыми лесами, к северу расширялась, сверкая синей гладью большого озера, в глубине которого плыли отражения облаков. Озеро именовалось Пефриоль, что на языке физов, как сообщил ей Арн, означало «сияющее».

А на севере, далеко-далеко – в родных краях такого Гвендилена не видела никогда – в белесой туманной дымке виднелись покрытые снегами вершины.

– За ними нет ничего, – говорил Арн, – или, может, и есть, но нам это неведомо. Рассказывают, что холод там вечный, реки всегда скованы льдом, а в пещерах живут звери, справиться с которыми человеку не под силу. Может, даже и не звери. Слава богам, что эти скалы так велики и неприступны.

Под сердцем у нее кольнуло. Эдвин рассказывал ей про эти горы, когда они сидели рядом в той охотничьей хижине и болтали ни о чем, глядя в весело полыхающий костерок. «Странствия Тэлисина Скорохода» – так, кажется, называлась книжка, из которой он вычитал свои чудесные истории.

Гвендилена как будто вновь услышала голос Эдвина и чуть не заплакала, ощутив на плече его воображаемую руку.

– Госпожа! – Стук в дверь заставил ее вздрогнуть. Девушка спрыгнула с сундука и торопливо растерла по щеке крошечную слезинку.

– Да, Бертран! Заходи.

Дверные петли еле слышно скрипнули, и юноша склонился в поклоне.

– Его светлость ждет вас в Большом холле. Велели передать – немедленно.

* * *

Гвендилена остановилась на пороге в растерянности.

Большой холл был заполнен народом. Множество людей, солдат и дворни, толпилось в парадной зале, время от времени негромко перешептываясь; слуги скользили между колонн, торопливо зажигая те факелы, что еще не горели, а по всему периметру помещения каменными изваяниями высились фигуры стражников в синих камзолах с золотыми бляхами и с алебардами в руках.

В переднем конце залы на троне сидел граф Тэлфрин. Рядом с ним стоял Орнворт, по обыкновению спрятав руки в длинные расшитые серебром рукава, а ступенькой ниже – сотник Модрон. Он грозно оглядывал собравшихся, одним своим видом призывая к порядку.

– … и в заключение к сказанному выше, в присутствии Сирвина, советника и секретаря…

Гвендилена не сразу поняла, откуда доносится голос. Вытянув шею, она разглядела стоявшего по другую сторону трона невзрачного человечка в серой сутане. Она узнала его – это был Ион, старший писарь. Он читал с пергамента.

– … секретаря его Высочества Эдана Беркли, а также Хенвина, старейшины селения Брислен, и славного воина Модрона на службе у его Светлости Нитгарда Тэлфрина, свидетельствую, что означенная выше покойная моя супруга Дезире, в девичестве Белфур, имела ребенка от неизвестного мне отца, а именно удочеренную и признанную мною Гвендилену, примерно одного года от роду, в доказательство чего ставлю свою подпись и прикладываю медальон, доставшийся мне от покойной. Подписано: Ивоном из Брислена, рука засвидетельствована, а также всеми выше названными девятого числа месяца Желтеня в год триста шестьдесят третий от Основания…

Писарь замолчал и принялся сворачивать пергамент в трубку. Орнворт, заметив Гвендилену, махнул ей рукой, подзывая.

Она сделала шаг, но вынуждена была остановиться. Ноги подкашивались.

– Подойди, – во внезапно наступившей тишине негромко произнес Тэлфрин.

С трудом сдерживая дрожь в коленях, Гвендилена пошла через толпу, которая расступалась, давая ей дорогу. Граф поднялся с трона. И вдруг неожиданно – девушка вся сжалась, – взял ее за руки.

Мейстер Орнворт поклонился.

– Многая лета ее Милости Этирне Тэлфрин, – торжественно провозгласил он, – потерянной и найденной, единственной дочери и престолонаследнице его Светлости Нитгарда, Властителя Северных земель!

Словно ветер, над собравшимися пронесся негромкий шепоток, и вдруг, как по приказу, сотни человек опустились на колени.

– Многая лета! Многая лета! Этирне Первородная! Этирне Первородная!

Гвендилене показалось, что своды залы рушатся вниз.

Глава 17

Черные горы

Путники бежали по лесу долго, до изнеможения, не разбирая дороги, разрывая одежду о сухие ветви и поскальзываясь на прелой листве, а потом еще добрые полмили пробирались вдоль обрыва – к мосту, который Глойн заметил в сгущающихся сумерках. На Черные горы стремительно опускалась ночь, и на небе зажглись пока еще блеклые точки звезд.

– Скорее, сир… скорее! – выдохнул Глойн, дернув Эллу за рукав. Тот с усталым удивлением взглянул на мальчишку: такое поведение слуги было для принца внове. Руки Глойна дрожали, на лбу блестели бисеринки пота.

Беглецы остановились в двух шагах от края жуткой пропасти, на дне которой, в тысяче стридах, среди камней и поваленных деревьев текла речка. Через пропасть тянулся мост: из кое-как связанных меж собой веток, прогнивший, с зияющими дырами, невесть как державшийся на плетеных из лозы веревках.

Узкая тропка, петлявшая по самой кромке бездны вдоль стены леса, здесь заканчивалась. Дальше к самому краю пропасти подступали деревья, страшно кренясь и высовывая лапы корней из каменистого склона. Скалы обломанными зубами торчали на той стороне обрыва; пещеры темными глазницами недобро смотрели на непрошеных гостей. Из расщелин явственно доносился визг летучих мышей.

– Очень… неуютно, – пробормотала Теа. На ее лбу красовалась ссадина, которую девушка время от времени трогала, морщась от боли; других последствий удара Гвалтера, вроде, не было. Она опиралась на руку Эдвина, а тот с сомнением поглядывал на ненадежный мостик, раскачивающийся и поскрипывающий от легких порывов ветра.

– Вил тебя побери, – ругнулся Элла. – Другой дороги, я так понимаю, нет?