Мой чужой дом Кларк Люси

Пальцы выстукивают ритм по краю стола. Надо сделать перерыв, подвигаться. Отвлечься.

Я встаю и иду вниз по лестнице. На деревянных ступенях следы недавнего потопа, тошнотворный запах сырости от ковров становится еще сильнее. Надо убрать их, чтобы полы дышали. Столько дел для меня уже чересчур. Для меня теперь все чересчур.

На кухне я набираю в чайник воды и, пока он закипает, смотрю вдаль, на море. К берегу катятся длинные полосы волн, усеянные крошечными фигурками серфингистов в неопреновых гидрокостюмах. Кто-то лениво прогуливается по пляжу.

Как давно я не плавала! Все, все уходит на второй план… Я забываю даже о тех занятиях, которые меня радуют, дают почву под ногами. Круг моих интересов сужается, петля затягивается туже и туже. У меня, похоже, ничего не осталось, кроме дома, книги, ее персонажей – и самой меня.

Чайник закипает, я наливаю себе чай и снова устремляю взгляд к шагающему по пляжу человеку, который подходит уже к краю бухты у подножия скалы под домом. Сейчас ему самое время повернуть и идти обратно, откуда пришел, однако он, напротив, подходит к каменным ступеням, на миг задержавшись у маленькой деревянной таблички, предупреждающей: «Частное владение».

Наверное, Марк. Его мотоцикл еще здесь, значит, в Лондон он пока не уехал.

Внимательно глядя себе под ноги, человек уверенно начинает взбираться по лестнице в скале. Только на самом верху, когда он поднимает голову, по профилю, по темной щетине на подбородке, по изгибу лба становится понятно – это Флинн.

Флинн здесь!

Первый порыв – помахать ему в окно, но меня что-то сдерживает. Почему он оставил автомобиль так далеко от дома? Почему он поднялся по каменной лестнице, а не подошел с парадного входа? Почему не позвонил перед визитом?

Флинн идет вдоль дома, а я, спрятавшись за столом, наблюдаю через окно за его перемещениями.

Тяжелые ботинки стучат по дорожке и замирают у черного входа. Флинн заглядывает в окошко, от его дыхания на стекле проступает туманное облачко конденсата.

Я сижу тихо как мышь, почти не дышу. Он меня не заметил.

«Кроме вас, есть еще у кого-то ключи от дома?» – всплыл вдруг в памяти вопрос капитана Стивена Карта.

Теперь я думаю о том, как однажды вечером застала Флинна в доме, в своем кабинете. Чем он тогда это объяснил? Вроде бы искал фотографии матери – однако никаких снимков я у него не заметила.

А вырезанное слово «ЛГУНЬЯ»… Сколько часов потратил Флинн на реставрацию стола, чтобы показать, как сильно в меня верит! Может быть, нанесенная мной обида так глубока, что он решил сменить посыл?

Перед глазами вспыхивает новый эпизод из прошлого. «Эль, ты лгала мне», – сказал Флинн в ресторане, склонившись так близко, что почти лег грудью на столик. Встречу на нейтральной территории предложила я. Мне казалось, так будет лучше: в общественном месте легче держать ситуацию под контролем, а в домашней обстановке разговор может перерасти в неуправляемую ссору.

Флинн пришел прямиком с работы, в ботинках с металлическим подноском и футболке с рваным воротом. У него было время зайти домой, принять душ и переодеться в свежее, но он намеренно не стал этого делать – хотел показать мне: «Смотри, я такой же, я-то не изменился».

В рамках книжного тура я провела последние пять дней в Нью-Йорке – раздавала книги и автографы в сверкающих огнями магазинах, а мой брак тем временем трещал по швам. На обратном пути в самолете я составила список, о чем рассказать мужу. О кондитерской, где торгуют пончиками с разными ароматами для каждого штата; о том, что мой американский агент тоже замужем за арбористом («И при этом, представляешь, у него фамилия Кипарис!»); о том, что строители обещают вывезти из дома инструменты до конца месяца. Кроме того, я собиралась осторожно поинтересоваться, не искал ли он работу поближе к Корнуоллу…

Когда разговор дошел до последнего намеченного мною пункта, Флинн отодвинул тарелку и, глядя на сцепленные в замок руки, пробурчал: «Я не уверен…»

«В чем?»

«По-моему, это не то, чего мне хотелось бы… Жить в Корнуолле».

«Прости, что?»

Тон вышел неудачным – холодным, надменным. Так строгая учительница отчитывает нерадивого ученика. Флинн изменился в лице, вскинул голову, глаза его потемнели.

«Это не то, чего мне хотелось бы, – повторил он. – Большой дом. Роскошная кухня. Треклятая огромная кровать. Разве о таком мы мечтали?»

Ошеломленная неожиданным всплеском эмоций, я растерянно смотрела на Флинна. На этот дом я бросила все силы, задвинула писательство на второй план, чтобы посвятить время подбору освещения, плитки и систем отопления.

«Ты мог бы сказать…»

«Когда?! Я неделями тебя не вижу. Ты уехала в Нью-Йорк. А до этого во Франкфурт. А потом бесконечные поездки в Корнуолл…»

«Чтобы проверить дом! Подготовить его для нас!»

Из-за смены часовых поясов вкупе с выпитым вином происходящее казалось сценой из театра абсурда, за которой я наблюдала из далекой ложи.

«Там пять спален, Эль!» – произнес он, глядя на меня темными сузившимися зрачками.

Ресторан не помог. Я понимала, к чему клонит Флинн, – каждый разговор заканчивался одним и тем же.

«Я надеялся, мы поселимся в крохотном домике. С шумом, суетой, кучей детишек…»

Моя рука непроизвольно хлопнула по столу.

«Да, я совершила ошибку!»

«Я говорю не об аборте. Дело вообще не в нем! Дело в том, что ты лгала… и так легко! – Он наклонился ко мне, качнув стол. – Эль, ты лгала мне. Раз за разом, снова и снова…»

Ботинки Флинна стучат по каменной дорожке.

Неужели он так обижен, что готов отравлять мне существование, пока не выживет из дома? Если я продам дом, то по завершении развода он получит круглую сумму. Неужели все в результате сводится к деньгам?

В парадную дверь громко стучат – три удара: один медленный, два быстрых. Фирменный стук Флинна.

Я не двигаюсь с места.

Он еще не в курсе о недавней смене замков. Сейчас раздастся звон ключей, металлический скрежет…

Спустя минуту Флинн опять стучит в дверь.

Я не отзываюсь. Из-за двери доносится звук удаляющихся шагов. Похоже, сворачивает на боковую дорожку. У черного входа на кухню даже не задерживается – просто возвращается тем же путем, каким пришел, через каменную лестницу в бухту.

Флинн уходит…

Я выскакиваю из-за стола и бросаюсь к кухонному окну. Засунув руки в карманы, сгорбившись от холода, он спускается на пляж.

Это же просто Флинн! Мой Флинн. Приходил повидаться со мной… а я спряталась.

Я торопливо сбегаю по скалистым ступеням.

– Флинн! Погоди! – кричу я, спрыгивая на песок.

Он удивленно оборачивается.

– Эль! Ты была дома? Я стучал, но…

– Ты без машины?

– Я припарковал ее на подъезде к бухте. Захотелось прогуляться. Привести мысли в порядок. Придумать, как лучше тебе сказать, что на маминых похоронах я вел себя как последний идиот. – Он смущенно кривит губы в улыбке.

– И как, получилось?

– Не очень. Может, прогуляемся, пока я подбираю слова?

В отличие от бурной дождливой ночи, утро на удивление ясное, с пронзительно голубым небом. Пейзаж выглядит свежим, будто умытым, все вокруг сочится влагой. Над мерцающим пляжем клубится пар, золотятся в зимнем свете поднимающиеся из-за дюн длинные стебли травы. Температура упала, воздух кристально чист, на мокрых камнях поблескивают соляные узоры. Насыщенные озоном морские брызги холодят лицо, сырой песок знакомо пахнет мелом…

Засунув руки поглубже в карманы пальто, я ловлю легкий ритм шагов Флинна.

– Как ты? Рея, наверное, уже уехала?

– Да, улетела несколько дней назад. Мы успели привести дом в порядок, на следующей неделе выставляем его на продажу.

– Так быстро?! – удивляюсь я. – Тяжело было перебирать мамины вещи?

Он отводит взгляд в сторону моря.

– Сложнее всего было зайти в дом. Знаешь ведь, что ее там нет… И никогда не будет…

Я киваю.

– Многое мы сохранили, – продолжает Флинн. – Я сразу вспомнил коробки твоей матери, которые мы перевозили в квартиру.

– Флинн… – Я поворачиваюсь к нему. – Просто хочу, чтобы ты знал… Мне и правда ужасно жаль, что я не попала на похороны…

– Пожалуйста, не надо. А то мне станет еще хуже. Это я должен извиняться. Такого наговорил… – Он стягивает с головы шерстяную шапочку, приглаживает волосы и вновь надевает шапку. – Непозволительные, непростительные вещи…

Какое-то время мы идем молча. В голове вдруг складывается предложение, а потом и целый абзац для романа. Хочется удержать нахлынувшие слова, запомнить, обдумать – и в то же время отогнать, чтобы не выпасть из текущего момента.

Флинн отходит в сторону и склоняется над разбросанным по песку хламом – связанной в узел леской с ржавым крючком и яркими обломками блесны. Он аккуратно складывает старые рыболовные принадлежности в пакет, чтобы выкинуть потом в мусорный бак. Сотни раз он собирал на пляжах, где мы бывали, бутылки, пластиковые пакеты, пищевые контейнеры… В этих безмолвных действиях самая его суть.

На берег с шелестом накатывают ленивые волны, и мир вокруг неожиданно включается на полную громкость: я слышу шорох куртки Флинна, скрип песка под моими ботинками, урчание отползающей воды, перекаты гальки и ракушек, шипение лопающейся белой пены.

И среди этой ярко проступившей красоты меня пронзает осознание: что-то пошло неправильно, очень неправильно. Моя жизнь должна состоять из того, что меня в данный миг окружает: Флинна, моря, писательства, – но по-другому, далеко не так, как сейчас. Иголка соскользнула с пластинки, заиграла новая музыка, однако никто в зале не заметил подмены. Все продолжают не в такт танцевать, одна я стою посередине и жду, когда кто-нибудь догадается, что моя улыбка – всего лишь маска.

– Эль? – Флинн разворачивается и, склонив голову, с тревогой на меня смотрит. По моим щекам текут слезы. – Эль, что с тобой?

Ворона, с важным видом расхаживающая по сырому песку, вытягивает черный клюв и громко каркает. Мой взгляд рассеянно скользит в сторону дома. Вот так громадина! На вершине древней грубой скалы он смотрится до неприличия безупречно. Образчик богатства, жадности и могущества. Все предстает передо мной в новом свете, будто я надела очки на подслеповатые глаза. Дом не просторный – он пустой. Куча бесполезных комнат для людей, которых нет в моей жизни.

– Я не уверена, что нахожусь там, где должна.

Флинн долго молчит и наконец произносит:

– Эль, знаешь, чем я всегда в тебе восхищался? Тем, как ты трудилась на тех паршивых подработках в нашей юности.

Меня разбирает смех – и от неожиданного поворота беседы, и от странного комплимента.

– Ты о чем?

– Кем бы ты ни работала – горничной, кассиром, администратором, официанткой, – ты не жаловалась. Хотя и не любила свои обязанности. Когда ты начала ходить на писательские курсы, то сильно изменилась. Однажды вечером ты пришла с блокнотом и села писать. Даже фильм со мной смотреть отказалась. В тебе будто огонь зажегся. Ты нашла себя, свое дело.

Флинн ни на секунду во мне не сомневался и неизменно поддерживал. «Это не мечта – назовем это планом», – говорил он.

– Я знал, что тебя опубликуют. По-другому и быть не могло. Ты этого хотела, к этому шла. У тебя талант! – Он глубоко вздыхает. – Но потом все пошло не так, как мне представлялось. Я думал, что писателям платят немного, что они трудятся из любви к искусству. Для нас – отличный вариант. Можно путешествовать, работать, где вздумается… В напряженные моменты, пока ты занималась бы своими книжками, я принял бы эстафету. А потом… ты подписала договор. Следом посыпались контракты с зарубежными издательствами… Господи, Эль! И деньги! Какое-то безумие! Кто мог это предвидеть? Книжные туры, пресс-конференции, фотосессии… С одной стороны, меня распирало от гордости, хотелось кричать всем и каждому: «Посмотрите, чего добилась Эль!» И в то же время мы начали отдаляться.

Я ощущала то же самое – пустоту. И вина целиком на мне.

Из-за того, что я натворила.

– А потом… потом я узнал об аборте… – Он с горечью качает головой, я сжимаюсь. – Я понял, что у нас был шанс стать семьей, – но меня даже не поставили в известность… Тогда мне показалось, что ты не хочешь той жизни, которую рисовал для нас я. Что тебе всегда хотелось иметь большой дом на вершине скалы, кабинет с видом на море… Я не знал, как вписаться в нашу новую жизнь. – Флинн сглатывает комок в горле. – И я винил тебя. Назначил тебя ответственной. Потому что видел, как хорошо знакомая мне Эль меняется на глазах. И я не мог за ней угнаться. – Он смотрит вверх на вершину скалы. – Возможно, твое место именно там. Скорее я – не тот человек, который должен быть с тобой рядом.

Застегнув портплед на молнию, я закидываю его на плечо. Пора.

Открываю парадную дверь, но на пороге медлю.

Скоро ты вернешься – в Англию, в Корнуолл, в этот дом…

Интересно, почувствуешь ли ты себя хоть на миг незваной гостьей, когда зайдешь в прихожую?

Я все думаю, каково тебе здесь одной. Только ты и мертвое безмолвие. Ты и мысли о содеянном. Посещают ли они тебя темными ночами? Давит ли бремя на грудь, поднимает с постели? Встаешь ли ты, сбросив одеяла? Меряешь шагами спальню?

Рано или поздно, сегодня или же в другой вечер, когда потускнеет свет и обострится восприятие, ты начнешь думать обо мне.

Замкнув за собой дверь, я бросаю ключи в почтовый ящик, и они с тихим клацаньем падают на пол.

Я прощаюсь с твоим домом. Самое время проникнуть в твою голову.