Рождение волшебницы Маслюков Валентин

— Уберите, дурака! — быстро сказал в сторону Лжевидохин, который уже все понял.

Впоследствии придворный пиит, который усердием кого-то из причастных к составлению списка подьячих был зачислен цветом и гордостью страны, немало, должно быть, благодарил судьбу за то, что вызвал монаршее раздражение — Чичер единственный во всем строю праведников избежал худшей участи и не попал во дворец, потому что был первым и последним из числа избранных, кого великий князь удостоил разговора. Новое сотрясение тверди, холодящий сердце гул, когда кажется, что земля разверзлась и не осталось ничего надежного под ногами, поразил людей немотой.

Стены, крыши и шпили блуждающих дворцов вскидывались, как взбаламученная жижа, падали, и в тумане являлись, пучились новые стены, смыкавшие прежние развалины одной сплошной цепью. Поднимались клубы огненного тумана.

— О, че-ерт! — прошипел Лжевидохин. — Поздно!.. Неужто поздно?!

Беспокойной рукой хватая резные перильца носилок, он оглядывался на избранных, словно сверял собственный испуг с их застылыми лицами.

— Гоните всех ко дворцу! Там разберемся! — с обессиленной злобой шепнул он ближнему боярину.

Золотинка не могла разобрать слово «гоните», но она чувствовала и понимала смятение Лжевидохина. Он, надо думать, получал сведения о каждом шаге Порывая и полагал, что имеет в запасе не менее получаса. По расчетам истукан не мог еще, не успевал добраться до змеиного логова, а земля уж тряслась — верный признак, что Смок корчится.

Лжевидохин послал едулопов рысью. Не отставали от носилок толпы вельмож и дворян. А впереди бежала окружавшая избранных стража, понуждая к тому же своих подопечных. Им подали кареты, и приставы, стоя на подножках или вскочив на козлы рядом с кучером, зорко следили за посадкой.

Ко дворцу избранные прибыли в каретах, заметно опередив не только заморенный до беспамятства двор — дородные бояре, обливаясь жгучим потом, хватались за сердце, хрипели и становились на полдороги, поджидая челядь с лошадьми, — избранные опередили и собственную стражу, которая валила за колесами в сплошной пыли. У подножия огромного однообразного здания без крыши началась такая же спешная, с лихорадочной суетой высадка. Рачительные приставы, не упустив по пути ни одного из подопечных, опять сбивали их кучей, тогда как отставшая стража дробным топотом ног еще ломила по полю, как идущая приступом орда.

Вблизи блуждающий дворец никак не походил на то, что «блуждает», — это было тяжеловесное сооружение, вроде приукрашенного для неведомой надобности амбара. Полукруглые башенки без окон с унылой правильностью прорезали стену дворца снизу доверху. Между башенками тянулись вверх узкие окна, а внизу повторяли их двери. На ближних подступах не осталось травы, перепаханная недавним сотрясением земля застыла, выворотив наружу внутренности.

Казалось, все было готово. Так ощущала это Золотинка, и так ощущал это, наверное, Лжевидохин, он перегнулся через закраину носилок, чтобы отдать приказ: «Загоняйте!»

Уже не выбирая выражений, избранных пригласили заходить. Золотинка была в числе последних, но удержалась от искушения обернуться. Она и так знала, что Лжевидохин, полный сомнений и соблазнов, тревожно приподнявшись на ложе, провожает испытателей смятенным взором. Он колебался и трусил… трусил как Лжевидохин — старый и больной, впавший в малодушие оборотень. Рукосил… нет, тот бы не колебался там, где на кон поставлено будущее.

Внутри дворца избранные толпились у входа возле открытой наружу двери с явным намерением ринуться вон при первых же признаках разрушения. Пока дворец стоял нерушимо. То и дело оглядываясь на открытую в жаркий солнечный день дверь, люди медлительно расходились между колонн, в прохладный покойный полумрак.

Золотина стояла с тревожным сердцем, ожидая Лжевидохина. Занятный человек вошел во дворец с воли, когда большая часть избранных уже рассеялась по закоулкам. Жестом ухаря подкрутив ус, он раздвинул ноги и стал, взявшись руками за борта расстегнутого на груди кафтана. То была поза полного отдохновения. Казалось, случайный человек этот не имеет отношения к запущенным на убой праведникам. Что тут же с треском и подтвердилось.

Незнакомец содрогнулся от макушки до пят, усы отскочили вместе с лопнувшей кожей, и явился бритый толстяк, который хмыкнул, как человек, совершивший в обществе досадную, но простительную оплошность.

— Порядок! — вполне удовлетворенный происшествием, обернулся он к кому-то, кто ожидал перед дверью, не входя во дворец.

— Получилось? — спросили оттуда.

— Как по писаному! — самодовольно сообщил бывший оборотень.

Золотинка напряглась, ожидая несчастья. Она почти не вздрогнула, только губу закусила — сложенный каменными плитами пол треснул с необыкновенной легкостью, толстяк ухнул вниз, судорожно растопырив руки, чтобы уцепиться за падающие вокруг глыбы. С оглушительным грохотом обвалилась часть потолка и стены, и товарищ толстяка, что поджидал его на крыльце, едва удержался на краю обрыва.

Благодушный толстяк погиб для опыта. Он и оборотнем-то обращен был, может статься, по случаю — попробовать, разведать.

Опираясь локтем на ложе, слованский чародей всматривался в пролом так, словно тщился прочитать в клубах пыли свою судьбу. Никто из ближних, что стояли рядом с носилками, не смел выступать с подсказками. Разве что с самыми необходимыми, имея в виду благополучие и достоинство князя.

— Государь! Не следовало бы стоять так близко, — молвил суровый вельможа в погнутых медных доспехах с отметинами от вражеских стрел и даже, возможно, копий. — Если дворец обрушится… вряд ли тут кто уцелеет…

— А ты, Измирь, — огрызнулся Лжевидохин злобно, — пойдешь со мной!

На грубо высеченном загорелом лице Измиря ничего не отразилось — он поклонился. А Лжевидохин тотчас же, словно ему нужно было обозлиться, чтобы через что-то внутри себя перешагнуть, погнал едулопов к проему.

— Стой! — вскричал оборотень тут же, едва первая пара носильщиков вскарабкалась на обломанное крыльцо. — Пошел вон, Измирь! К черту! Проваливай, собака! У тебя черная душа! Ты перебил пленных под Ситхинуком после того, как поклялся отпустить всех за выкуп. Где выкуп, Измирь?! На какие шиши ты построил дворец в Толпене? Убирайся, страдник, и знать тебя не хочу! Тьфу на тебя! — Лжевидохин и в самом деле плевался — слюна летела с бледных до синевы губ. — И пошли, пошли, сукины дети! — погонял он опять едулопов, а потом едва ли не шепотом, весь сжавшись, приказал: — Вперед…

Измирь смиренно отступил, а зеленые уроды колебались — впервые, кажется, со времен их сотворения. Они скалились, как учуявшие тревожные запахи волки. Но ступили на край ямы — повинуясь понуканиям хозяина, той высшей силе, перед которой отступали подсказанные звериным чутьем предчувствия.

Носилки, едва не опрокинувшись, миновали провал, и Лжевидохин оглянулся: на воле толпились бледные вельможи, которые, как жизни и смерти, ожидали распоряжения входить или не входить.

Но чародей уже ничего не успел. Стена срослась почти мгновенно, каменная рябь загладила яму, не осталось и следа от пролома, не было двери — ровная кладка там, где только что зиял вход… или выход.

Новое потрясение едва не вышибло дух из старого оборотня. Едулопы, все четверо, что стояли под шестами носилок, рассыпались ворохом визжащих черных комков и какой-то колючей дряни. Вдруг развалился один, тотчас другой — носилки упали боком, придавив крысу. Скопище визжащих крыс бросилось рассыпную. Если Лжевидохин не расшибся при падении, то только потому, что носилки брякнулись на груду жестких, но упругих колючек. Это был чертополох.

Замешанные на чертополохе крысы: вот кем оказались в действительности едулопы — изобретательное творение Рукосилова чародейства.

Жалобно хныкая, старик перевалился на опрокинутые подушки, желтые толстые пальцы, истыканные колючками, кровоточили. И тут он увидел пигалика. Златокудрый малыш смотрел со странным выражением задумчивой отстраненной печали.

— Это ты? — сказал оборотень с жалким смешком. — Вот видишь, тебя зачислили. За то, что ты уцелел в Межибожском дворце. Ты прошел дворец и должен теперь мне помочь… Что стоишь? Видишь, я застрял… в этой мерзости. Помоги!

— Поздравляю вас, государь! — раздался неожиданно бодрый и как бы даже повелительный голос — понуждающий к радости. Громогласная радость исходила из самых глубин дворца… из темноты меж колоннами выступил твердым шагом, с блистательным взором Рукосил.

То есть Рукосил-Лжевидохин, старый оборотень, по-прежнему пресмыкался среди опрокинутых подушек, а тот надменный, в сознании собственного могущества, ума и великолепия вельможа, конюший великого князя Любомира стоял рядом с пигаликом, усмехаясь из-под ухоженных, шелковых усов. Густые кудри его падали на плоский кружевной воротник, подпиравший под самую бороду — крошечную острую бородку, без которой и невозможно было представить себе Рукосила.

— Поздравляю, государь! — повторил он, сердечно обращаясь к самому себе, — то есть к Лжевидохину. — Блестящий замысел, мужественно и твердо исполненный! Но главное впереди — остерегайся. Пока что ты совершил одну ошибку. Только одну, хотя и крупную. Этот пигалик все ж таки оборотень, как ты и предполагал, это Золотинка. Она здесь, чтобы погубить тебя.

Но Лжевидохин смотрел на Рукосила не без подозрительности, льстивые заходы, поздравления и предостережения пришлого красавца его настораживали.

— Если пигалик — оборотень, то почему не обращается в Золотинку?

— А ты почему не обращаешься? — язвительно откликнулся Рукосил.

— Ты мне не тыкай! — как-то осторожно, словно на пробу, обиделся Лжевидохин, который все не мог найти верного тона и сообразить, что значит этот соблазн в облике Рукосила.

— Самому себе чтоб не тыкать? — откровенно ухмыльнулся Рукосил. — Ну это уж слишком, слишком, старина. Даже для меня, хотя, кажется, я никогда не страдал самоуничижением. Я, собственно, ведь только призрак…

При этих словах пигалик повел рукой — через Рукосилово плечо насквозь. Призрак покладисто улыбнулся, как бы извиняя малышу простительное, детское недоверие.

— Призрак, — повторил он, обращаясь уже к Лжевидохину. — И не душа даже, существование которой, кстати сказать, весьма сомнительно, а чистая эманация разума, твой гений, твое знание и могущество, твое величие в чистом виде. Я порождение заколдованного дворца.

— А я кто? — плаксиво прошамкал Лжевидохин. Колющая боль в истыканных занозами ладонях донимала его. К тому же немощный старик всего несколько часов назад лишился пальца — нешуточная рана в таком возрасте: повязка и сейчас кровоточила. Похожее на злобу возбуждение, страх и надежда — самые сильные чувства — поддерживали оборотня кое-как в его полуобморочном состоянии, но соображал он, верно, с трудом.

Рукосил поморщился, огорченный собственной дряхлостью, тем, как сильно он опустился, обратившись в гнилого малодушного старика.

— Ты правильно поступил, — повторил он довольно сухо, без снисхождения к слабости. Он торопился изложить Лжевидохину все самое важное, что считал нужным для самосохранения. — Ты не упускаешь единственную возможность ожить и стать на ноги. И не упустишь, если будешь осторожен и внимателен. Прежде всего имей в виду, что Золотинка в этом дворце как дома. Или почти как дома. Во всяком случае, пол под ней не провалится, скорее всего нет. То, что называют блуждающими дворцами, — это порождение Золотинкиного хотенчика.

— Вот как? — прошамкал Лжевидохин, нащупывая неловкими пальцами крупную колючку в щеке.

— Вспомни, что было в Каменце два года назад. Она посадила Паракон на хотенчика и бросила его на волю, опасаясь, что перстень вернется тебе в руки. Девчонка, надо думать, полагала, что хотенчик полетит к Юлию, но просчиталась. Мощное влияние Паракона исказило намерения хотенчика, а скоро деревяшка и вовсе потерялась, потому что ты обратил Золотинку в камень. Ну, это-то ты, наверное, помнишь.

Странным образом в поучениях Рукосила скользнула издевательская нотка. Но отупелый от слабости Лжевидохин не замечал оттенков, он только кивал, напрягаясь постичь главное. Жадно внимала призраку Золотинка.

— Хотенчик потерял хозяина, но хозяин все ж таки был, хотя и обращенный в камень. Беспризорный хотенчик, подгоняемый только взбалмошными побуждениями Паракона, который нес отпечаток и твоей, и Золотинкиной души, блуждал над страной и набирался хорошего и дурного. Целые дни, недели, месяцы мотался хотенчик по стране, без разбора поглощая витающие повсюду желания и страсти. Усваивая пороки, но и — вопреки порокам, вопреки всему подлому, мелкому — постигая вековое стремление к счастью и справедливости, к высшему человеческому согласию, к преображению через высшую правду… Вот что чуял хотенчик в ознобе повседневных страстей. Он купался в желаниях, хмелел чужими чувствами и, наверное, — порочный святой и блаженный воитель, сладострастный стоик — стал совсем невменяем, когда попался в зубы змею.

Пролетая над облаками, змей учуял нечто особенно пряное: жгучий, ошеломительный запах страсти и чувства. То парили в просторе мечтания целого народа. Змей слизнул деревяшку на лету. Может статься, несчастья бы не произошло, если бы хотенчик держался земли и не воспарил к облакам. Но кто бы удержался, впитав в себя вековые стремления миллионов людей?! Змей слопал их, извиваясь от сладострастного наслаждения. Ничего более вкусного не попадалось ему на зуб за семь тысяч лет жизни…

— Короче! — не сдержался Лжевидохин.

— Короче, дворцы явились уродливым порождением человеческих чаяний и змеевых вожделений. Это потомство змея и хотенчика. Вековые человеческие чаяния, мечты о грядущем скрестились с вожделениями змея, который представляет собой воплощение прошлого, замшелый осколок пережившего самое себя времени. Отсюда двойственная, противоречивая природа блуждающих дворцов, эта непостижимая смесь возвышенных велений и плотоядных судорог. Мертвая рука, что строит величественные видения. И надо отметить, что дворцы связаны пуповиной…

— Еще короче! Ближе к делу! — простонал Лжевидохин. — Когда я стану самим собой? Нет сил. Скорее.

— Сейчас-сейчас! — всполошился Рукосил, который, понятно, не мог долго противиться самому себе. — Сейчас мы это устроим, мигом! Я только хотел предупредить, объяснить самое важное, прежде чем ты сделаешь первые шаги по дворцу.

— Этот слушает, — прохрипел Лжевидохин, указывая на навострившего уши пигалика.

— Ну… От нее не спрячешься, — торопился Рукосил. — Что я хочу внушить, запомни крепко: ты погибнешь, как только подставишь Золотинке подножку. Во дворце все эти наши хитрости и боевые приемы называются подлостью. Уясни это хорошенько, это важное уточнение! Недобрый умысел в себе самом уже несет возмездие. Посмотри, как скромно стоит и слушает воспитанный пигалик. Он знает, как нужно себя вести.

— Дураку понятно, — в неодолимой старческой раздражительности прохрипел Лжевидохин.

— Нет, ты не понял. Я говорю о мыслях, нужно мысли держать в узде — вот где загвоздка!

— Ладно уж, как-нибудь… Помоги… я сдохну…

Он протянул руку, будто надеялся на поддержку призрака, но не встретил сочувствия. Оставив без внимания примечательные попытки Лжевидохина опереться на пустоту, призрак настороженно оглянулся. Обернулась и Золотинка — и увидела самое себя. Свой собственный призрак, который, припозднившись, бежал на помощь.

Теперь уж Рукосил не ждал ни мгновения, он кинулся на кряхтевшего беспомощно старика, столкнувшись и слившись с ним в падении, потом кувырком перекатился через колючки, совершенно невредимый, — а на ложе остался еще один Рукосил. Этот вскочил после известного замешательства, вызванного необыкновенной легкостью в теле.

Два Рукосила заметно разнились между собой. Призрак был моложе, иначе одет. Тот, что поднялся с пола, оказался старше своего двойника лет на десять-пятнадцать: не первой молодости мужчина с помятым лицом, синеватыми мешками под глазами и проседью в поредевших кудрях.

Удивляться не приходилось: действительный Рукосил, скрытый последние два года под обликом Лжевидохина, продолжал своим чередом стареть. И старел он, как это водится с оборотнями, быстрее людей, которые не носят личины. За два года Рукосил сдал лет на пятнадцать, если не на все двадцать, причиной чему было, впрочем, не одно только оборотничество как таковое, но и все то тяжкое, изнурительное для сердца и гнусное для души, что пережил за эти годы Лжевидохин.

Точно так же юная Золотинка, что спешила на помощь пигалику, девушка-призрак в простеньком, выцветшем платьице и босиком, как ходят моряки на палубе судна, была лишь воспоминанием. Можно было предвидеть, что и Золотинка изрядно изменилась в чужом обличье.

Когда призрак проскочил пигалика насквозь, на мгновение с ним слившись, когда пигалик обернулся в прекрасную златовласую девушку в темно-синем наряде, то она — Золотинка! — охнула, уронив левую руку, тяжелую, как свинец… Как золото.

Левая рука ее от кончиков пальцев и до запястья обратилась в чистое золото и онемела. Можно было поднять руку, но нельзя было пошевелить пальцами. И волосы, разумеется, сплошь озолотились. И хотя примерно этого Золотинка и ожидала, стояла она в горестном изумлении…

— Да, подруга! — присвистнул поседевший Рукосил, который тотчас заметил признаки озолочения.

Больше он ничего не успел сказать. Рукосил-призрак кинулся на двойника и зажал ему рот. Показал, что зажал рот, потому что призрак, разумеется, оставался бесплотен.

— Ни слова! — вскричал младший Рукосил. — Ни слова злорадства! Ни одного злорадного чувства!

Только теперь, кажется, Рукосил по-настоящему понял всю трудность положения и побледнел. Он сделал судорожное движение горлом, будто пытаясь проглотить непотребную мысль.

— Как мне отсюда выбраться? — спросил он некоторое время спустя, переведя ДУХ.

— Пойдем! — несколько замявшись, сказал младший и подмигнул, показывая, что остальное объяснит по дороге.

— Вы думаете, я от вас отстану? — звонко рассмеялась младшая Золотинка и ступила так близко, что поседевший Рукосил неловко проткнул ей грудь. На что девушка-призрак, по видимости, не обиделась, но Рукосил посчитал необходимым изысканно и с видимым огорчением извиниться — он уж начинал перестраиваться.

— Да, бесполезно! Не укроешься! — должен был прийти к заключению и Рукосил-призрак. Потом он улыбнулся подруге по призрачной доле самой широкой и ослепительной улыбкой. — От вас ничего не скроешь, юная моя победительница!

— Ну, мне ли тягаться мудростью с величайшим чародеем нашего времени! — учтиво возразила Золотинка-призрак. — Едва ли я смогла бы растолковать так ясно и убедительно происхождение блуждающих дворцов!

— Я дольше прожил, — возразил младший Рукосил. — И соответственно больше постарел. Вот и все.

Эти двое были так переполнены доброжелательством, что, казалось, вот-вот лопнут. С призраками чего не бывает!

Однако старшему Рукосилу, так же как старшей Золотинке, эта галантная пикировка стала уже надоедать.

— Как мне отсюда выйти? И что потом? Как уберечься? — резко напомнил молодому двойнику постаревший Рукосил.

— Нужно узнать имя змея, — улыбнулся призрак.

— Ну да… — сообразил Рукосил. — Смок — это имя для непосвященных, для чужих. Но ты-то настоящее имя знаешь?

— Ничего подобного! Откуда? — возразил призрак. — Я — это ты. Я не знаю ничего сверх того, что доступно твоему воображению, знанию и уму.

— Но я-то где узнаю тогда? — возмутился Рукосил.

— Имя здесь, во дворце, — сверкнула белозубой улыбкой Золотинка-призрак, обращаясь к своему повзрослевшему двойнику. — Думаю, за той дверью, перед которой ты в прошлый раз остановилась. Во дворце под Межибожем.

— Это нечестно! — укоризненно воскликнул Рукосил-призрак. — Я не знаю той двери!

— Дверь и дверь! — своевольно пожало плечами милое видение. — Как я ее опишу? Надо видеть. И вот что, конюший, дайте мне руку! — она повернулась к призраку Рукосила с очевидным намерением увести его прочь.

— Охотно! — тотчас же откликнулся призрачный кавалер, который, конечно же, не мог отказать даме в просьбе.

— Но где искать? — крикнул Рукосил вослед умопомрачительной парочке, которая чинно удалялась в небытие.

— Я думаю, в сундуке, — обернулся напоследок кавалер. — Все самое ценное хранится обычно в сундуках.

— Послушай, — крикнула Золотинка, — в Параконе были четыре жемчужины, что с ними?

— А истукан, что Порывай? Он разве змея не одолеет? — надсадно кричал Рукосил.

— Не одолеет… не одолеет… — отозвалось эхом, и было неясно, кто это сказал и сказал ли вообще.

Прошло время, прежде чем раздосадованный Рукосил опомнился и взглянул на прекрасную девушку-калеку с золотой рукой, что стояла рядом, терпеливо ожидая внимания.

— Но почему конюший? — спросил он вдруг. — Почему она назвала его конюшим?

— А большего ты не заслужил. Выше конюшего так и не вырос, — сказала Золотинка, наклонив голову к плечу. Чудесные карие глаза ее оставались печальны, и только губы дрогнули… призрачной, неуловимой улыбкой.

Рукосил не ответил резкостью. Недоброе чувство не отразилось в его лице и не испортило утонченной мужественной красоты. Он сказал учтиво, совершенно владея собой:

— Позвольте предложить вам руку!

Мгновение Золотинка колебалась.

— Охотно!

— Что у вас с пальцами? — участливо спросил кавалер, когда они пошли мерным прогулочным шагом. — Не болит?

— О, нет, нисколько, благодарю вас! — ответила она с деланной улыбкой. — Только чувствую, на руке гиря. Знаете, махнешь этой чушкой и что-нибудь тут нечаянно развалишь.

— Попробуйте! — предложил озорной кавалер.

И Золотинка походя огрела золотой пястью колонну. Грохот, полетела каменная сечка, так что оба зажмурились. А в колонне осталась выбоинка.

— Не отшибли пальцы? — обеспокоился кавалер.

— Да, ощущения непривычные, — призналась Золотинка.

— Под горячую руку вам лучше не попадаться! — засмеялся Рукосил уже совсем искренне.

— Ну уж… — смутилась девушка. — Небольшая это радость — чувствовать себя дуболомом.

— Что ты говоришь! — горячо воскликнул Рукосил. Он перехватил другую ее руку, с живыми, гибкими пальцами, не давая им убежать и спрятаться. — Золотинка! — молвил он звучным вибрирующим голосом и с юношеским проворством опустился на колени. — Клянусь, я никого никогда не любил! И если кого любил, то тебя!

Надо думать, он остался бы безупречно правдив, если бы ограничился этим ловко скроенным признанием. Но Рукосил на нем не остановился, почувствовав влечение к златовласой красавице с чудесными карими глазами и слабой, никогда как будто бы не исчезающей улыбкой ее по-кукольному ярких и больших губ. Темно-синее платье со шнуровкой на груди рисовало тонкий и стройный стан… — Золотинка! — воскликнул он с дрожью. — Любимая! Любимая моя и единственная!

— А вот это лишнее, — сказала девушка холодно. — Не надо разбойничать словами!

Девушка не отнимала руки, которую он считал приличным удерживать, но не выказывала ни малейшего поощрения.

— Прости! — прошептал он, потупившись. — Прости… я мог бы тебя полюбить… Я был так близко… И на тебе я споткнулся… а с этим так трудно примириться.

— Прости и ты, — просто сказала она. — Ты, видно, не знал, что Юлий жив и на свободе. А ты не выйдешь из дворца. Ни ты не выйдешь, ни я. Прости.

— Юлий жив? — настороженно переспросил Рукосил, и Золотинка, чутко вслушиваясь, не уловила неправды. Если слованский государь не знал, что Юлий мертв, то, значит, жив. Сердце ее радостно вздрогнуло. А Рукосилу потребовалось усилие, чтобы сказать два коротеньких слова:

— Я рад.

Она отняла свою руку: нельзя было произносить горькое и дорогое слово «Юлий», когда ладонь ее оставалась в чужой руке. И сказала:

— Да был ли Юлий вообще? Что говорить… это уж ничего не меняет. Отсюда вдвоем мы не выйдем. Прости.

Рукосил не откликнулся и не вставал с колен в тяжком раздумье. А когда поднялся, лицо его было бледно, а искусанные губы пылали. Некоторое время он оглядывался, словно не мог уразуметь, где очутился и на кой ляд эти мраморные изваяния, зачем эти резные каменные карнизы, эта лестница в ущелье розовых стен, которая поднималась неукоснительно вверх и вверх к свету?

Темные чувства мутили душу, дыхание его стеснилось, а взор ускользнул, скрывая нечто… Раскатистый, под землей прокатившийся гул, ропот тяжко пошевелившейся земли заставил Рукосила опомниться. Откуда-то сверху, с затерянного на головокружительной высоте потолка посыпался каменный мусор и куски лепных украшений. Рукосил поднялся с колен и окинул пронзительным взглядом девушку. В лице ее не было страха, а лишь томительное, в сузившихся глазах ожидание.

Верно, то было последнее искушение и последняя слабость Рукосила — ему достаточно было намека.

— Пойдемте, принцесса! — молвил он в совершеннейшем самообладании, принимая спутницу под руку. — Вы поможете мне искать сундук?

— Пожалуй, да, — вздохнула Золотинка, безрадостно кивая сама себе. — Я думаю, его и искать особенно не придется.

— А что, принцесса, как получилось, что вы на свободе и гуляете по Словании? — мягко спросил Рукосил, когда они ступили на длинный пологий подъем. — Я достаточно осведомлен обо всем, что происходит в Республике. Пигалики осудили вас всенародным голосованием, на смертную казнь по статье «Невежество с особо тяжкими последствиями». Насколько я знаю, ни один человек еще не ускользнул из цепких лап пигаликов, если попался.

— Значит, я первая, — усмехнулась Золотинка. И в ответ на недоверчивый взгляд спутника добавила: — Они сами устроили мне побег. В большой тайне, но при всенародном сочувствии, я полагаю.

Цепкому уму Рукосила понадобилось несколько мгновений, чтобы оценить сообщение. Он присвистнул.

— А знаешь, эта дура Зимка Чепчугова тотчас тебя раскусила. Распознала тебя в обличье пигалика еще в корчме Шеробора. Натурально, я отнес это на счет воспаленного воображения взбалмошной, бестолковой бабенки. Видно, уж точно, кого бог хочет наказать, то первым делом отнимает разум! Дурак дураком. Старый дурак.

— Не убивайтесь, Рукосил, — грустно сказала Золотинка. — Удивительно ведь не то, что вам придется рухнуть, забравшись так высоко, а то, что вы вообще туда забрались.

— На вершину я еще не забрался!

— И слава богу!

Он промолчал, и это было достаточно суровое возражение по обстоятельствам их мирной беседы.

— И не зовите меня принцессой, — сказала она, чтобы переменить разговор. — Я когда-то легко купилась на принцессу.

— Но… — хмыкнул Рукосил, — эта выдумка доставила вам немало приятных часов. И вам, и мне. Знаете, пожалуй, это была одна из самых, я бы сказал, добродушных подлостей, которые я когда-либо в жизни сделал.

— А было письмо? Хоть какое-нибудь? — спросила вдруг Золотинка тихо, как если бы что-то не до конца еще для себя разрешила.

— Бог с вами, милая! — веселился Рукосил. — Сундук был. Но письма не было. Честью клянусь, не было.

— Жаль. Хотелось знать… — коротко обронила Золотинка, не поднимая глаз. И переменилась: — А что с Поплевой? Он в Колобжеге, мне говорили? — она глянула вверх, прикидывая, сколько осталось лестницы для мирного разговора.

— В Колобжеге Поплева, дома. Занимается незаконным волхвованием, лечит людей. Жив и здоров, я его не тронул. Все ж таки тесть — через Зимку Чепчугову, можно сказать, породнились! В Колобжеге тебя осуждают — не пригрела названого отца.

— А первый раз, осенью шестьдесят восьмого года, как он попался? Когда провожал Миху Луня?

— Это просто. У Михи началось западение. Он попался прямо на заставе, а Поплеву загребли заодно. Между нами, Миха был неважный волшебник, так, трудолюбивая посредственность.

— Где он сейчас?

— А ты держала его в своих руках.

— Жемчужины?

— Разумеется. Одна из них был Миха. Другая — Анюта. И еще кое-кто. Хорошее собрание редкостных душ.

— Господи боже мой! — прошептала Золотинка. — Пигалики нашли только две штуки. В Каменецких развалинах. Они нашли там Поплеву. А значит, эти четыре, что в Параконе…

— Они там и остались, — подтвердил Рукосил. — Но совершенно дохлые. Дохлые жемчужины в дохлом Параконе. По правде говоря, я скормил их змею вместе с камнем.

Чародей замялся перед необходимостью посвятить спутницу в мало приглядные подробности принесения в жертву Зимки и собственного пальца, но преодолел себя, полагая, что смерть своей соперницы в зубах змея Золотинка как-нибудь уж переживет.

— Если все вышло как задумано, — говорил Рукосил, заглядывая в лицо девушки, чтобы уловить, как принимает она эту ненужную, может быть, откровенность, — то Паракон уже в утробе змея. А медный истукан схватился с ним не на жизнь, а на смерть. Ты видишь, я ничего не скрываю. Я чист. Я открываю карты. Чтобы мы поняли друг друга. Если схватка уж началась… все может обрушиться в любое мгновение. И тогда некому будет искать имя змея.

Рукосил был бережен, осторожен и ласков. Он выказывал признаки правдивости и, как бы это точнее выразиться… признаки терпеливого раскаяния. Как виноватый любовник, который волею обстоятельств возвратился к обиженной и покинутой красавице.

— Разве нельзя устроить все к общему удовольствию? — говорил Рукосил. — Мы не верим другим, но еще больше не верим себе — от этого все недоразумения, все ссоры и войны. Поверить себе, поверить в будущее, поверить в счастье. И как могло бы все чудно устроиться! Зимку, увы, не воскресишь… Мне жаль эту девочку, в ней… в ней что-то было. Искренность, наверное. Но Юлий жив, и это огромное облегчение для меня.

Золотинка только шмыгала носом, временами отворачиваясь, чтобы утереться золотой культей, потому что здоровой ее рукой владел спутник. Она часто и шумно вздыхала. Собственное волнение, неровное дыхание Золотинки подсказывали Рукосилу, что он на верном пути. Он остановился, придержав девушку.

— Хочешь, — сказал он вдруг в порыве вдохновенного великодушия, — возьми Сорокон. — И полез за ворот. Ищущие пальцы неловко теребили мелкие пуговицы на желтом атласе. Чародей потянул упрятанную под кафтаном плоскую золотую цепь. — Вот Сорокон! — повторил в лихорадке, извлекая изумруд. — Что я могу еще отдать? Чем доказать свое преображение? Дай мне надежду возродиться!

Было ничтожное, но уловимое движение, которое показало Золотинке, что Рукосил не расстался с камнем в мыслях, хотя, насилуя себя, протягивал неверной рукой сокровище. А она, мысленно уцепившись за камень, стояла в бессильном столбняке, уронив руки.

— Бери Сорокон сейчас! Даром! — горячечно повторял Рукосил. — Не знаю, хороша ли плата за милосердие, не мало ли предлагаю за капельку доброты и снисхождения. Но что я могу еще отдать? У меня есть волшебство, власть и жизнь. И я прошу жизнь в обмен на волшебство и власть.

Золотинка стояла молча, неестественно выпрямившись и опустив руки.

— Я не торгуюсь, — наступал Рукосил. — Я чист. И если… — тут он запнулся, чтобы обойти стороной опасную мысль. Но Золотинка ее учуяла.

— …И если придется начать все сначала, что ж, начну все то же сначала, но без волшебства и власти… — тихо промолвила она. — Нет, Рукосил, я не возьму Сорокон.

— Ты отказываешь в милосердии?! — спросил Рукосил с вызовом, почти с угрозой. Неправильная интонация происходила, по видимости, от чрезмерного возбуждения и нетерпеливых надежд. — Отвергаешь милосердие к побежденному?!.. Милость к падшим — закон высшего блага. Это честь витязя. Достоинство благородного человека.

— Ну, значит, я не витязь, — криво, через силу усмехнулась Золотинка, отступая на шажок. — И не принцесса.

Сердце ее больно билось — насилие над собой тоже чего-то стоит.

И Рукосил, совсем было онемевший в противоречии сильных чувств, чуть-чуть только подвинувшись, отер девушке мокрую щеку. Она хмыкнула.

— Спасибо. Не надо. Я не заслужила этого. Я все равно тебя из дворца не выпущу.

— Это в твоих силах? — осторожно спросил Рукосил. И сам себе ответил: — Да, ты причастна к чарам блуждающего дворца. Через хотенчика. Могучая связка.

Потом он закинул цепь на шею и сипло вздохнул.

— Да, кстати, — произнес он, делая усилие, чтобы примириться с разочарованием. А может быть, и для того, чтобы скрыть радость, — Сорокон все ж таки возвратился, он чувствовал его на груди. — Что там было со Спиком? Если начистоту.

— Спик — это кто? — вздохнула Золотинка.

Отворачиваясь от Рукосила, она оглядывалась назад. Подножие лестницы терялось для взгляда — ступени сливались в сплошную рябь и уходили в сумрачный туман, но и в другую сторону, вверх, оставался порядочный путь.

— Спик? — переспросил Рукосил, когда они снова начали подниматься. — Это малоизвестный соратник Милицы. Он исчез после смерти колдуньи, и, честно говоря, никто его особенно не искал. Может статься, именно по этой причине он и явился ко мне с дарами.

— А, это кот! — слабо махнула рукой Золотинка.

— Кот, кот! — подтвердил Рукосил, давая выход подавленному, запрятанному в глубине души раздражению. — Кот, насколько негодяй этого заслуживает.

Нужно ли было понимать последнее замечание так, что Рукосил полагал за честь принадлежность к котовому племени и не прочь был бы отказать Спику в этом преимуществе, нужно ли было искать иные причины для откровенно выказавшего себя недовольства, считал ли Рукосил, к примеру, что кое-кто в ответе за дурной нрав и непредсказуемые выходки опозорившего самое племя котов Спика, — так или иначе Золотинка почувствовала себя виноватой. Она принялась оправдываться, заверяя спутника, что уж что-что, а дурное происшествие в Попелянах не должно омрачать их и без того скверные отношения.

Они замолчали, продолжая подъем. Рукосил хмурился и глядел под ноги, изредка пытая девушку скользящим взглядом. Щека его подергивалась, и кончик уса задиристо взлетал вверх, чтобы своим чередом поникнуть. Неведомые махинации бродили в голове чародея.

На последних ступенях, отдуваясь, спутники поднялись на двойную галерею, которая разворачивалась в обширные сени. Красная ковровая дорожка упиралась в украшенный изваяниями беломраморный портал и двустворчатые двери.

— Нам сюда? — спросил кавалер больше для того, чтобы нарушить молчание.

— Сюда, — пожала плечами Золотинка. — Если сумеем войти.

Тяжелая резная дверь поддалась даже без скрипа, Рукосил шагнул в неведомое первым и застыл перед открывшемся взгляду изображением.

Это была хорошо знакомая Золотинке по Межибожскому дворцу выставка: ломаный коридор, в котором висели по красным стенам, теряясь над головой, картины.

Та, что открылась чародею, повергнув его в столбняк, изображала недавнее событие: «Рукосил предлагает Золотинке волшебный камень Сорокон».

— Что это? — сдержанно спросил он, обводя рукой живописную выставку. — Куда теперь?

Золотинка объяснила, и он с двух слов понял:

— Значит, сюда, — показал он. — Развитие идет налево.

В самом деле, за ближайшим изломом красного ущелья обнаружился конец. Тупик, замкнутый той же самой, знакомой по Межибожу дверью. И Золотинке не нужно было дергать ручку, чтобы понять, как обстоят дела: у самого тупика по правому руку, опередив события, висел известный Золотинке в другом исполнении сюжет: «Золотинка и Рукосил перед закрытой дверью».

Так оно и вышло: поспешив вперед, Рукосил дернул ручку и оглянулся — теперь они точно повторили свое собственное изображение на картине.

Последующая возня не подвинула дело — добрую долю часа тыкались, мыкались два волшебника поочередно, прикладывались к скважине, угадывая за дверью могильный холод, — и напрасно.

Рукосил отер пот и остановился, придерживая возле замочной скважины Сорокон.

— А с того конца что? С того конца коридора? — спросил он вдруг.

Она припомнила: коридор начинался картиной «Первые воспоминания». Но что там еще дальше, за изломом вправо она не могла сказать, потому что в ту сторону не ходила.

— Вот что, принцесса, — сказал Рукосил в строгом раздумье, когда Золотинка растолковала, что получилось в прошлый раз. — Простите, я говорю принцесса, потому что обратное не доказано. В ту сторону, в начало… вы увидите за поворотом мать. Жизнь не начинается с первых воспоминаний. Она начинается с рождения.

Золотинка тронула лоб.

— Иди, — снисходительно усмехнулся Рукосил. — А я даю слово, что отсюда не уйду. Здесь ты меня найдешь, если мы уцелеем.

— Идемте вместе, — возразила Золотинка в мучительном колебании.

Но он только покачал головой и усмехнулся.

— Боишься, что не успеешь меня прихлопнуть?.. Беги. Беги и возвращайся. Нам уж не разминуться.

Золотинка вспыхнула. Мгновение она еще стояла, словно подыскивая возражения, потом медленно пошла — до поворота. Оглянувшись, увидела она Рукосила в задумчивости перед закрытым ходом, сделала еще несколько шагов и тогда побежала, неловко отмахивая мертвой рукой. Она уж тогда понимала, что не то делает, и, поглядывая на картины, прикидывая, как медленно-медленно отступает назад изломами красного ущелья летопись жизни, пыталась сообразить, сколько еще бежать. Получалось, долго. Не сказать сколько, но час или два к месту было бы упомянуть. Час!

Слишком долго, слишком долго — стучало в висках, и Золотинка остановилась, терзаясь нерешительностью. Она сделала шаг назад и разве не замычала в противоречии побуждений, снова остановилась, даром теряя время. Пошла было вперед и опять остановилась. Потом — ринулась назад как угорелая.

Тяжелая двойная дверь на месте — а Рукосил исчез.

«Вошел!» — ахнула Золотинка и заметила, что прясло коридора от поворота до тупика удлинилось на две картины, одна напротив другой у входа.

Справа значилось: «Полдень. Рукосил входит». Картина изображала, как он растворил дверь навстречу бьющему в лицо солнцу. На левой стене значилось: «Рукосил вошел. Перед ним сундук с „Последним откровением“ Ощеры Ваги».

Здесь, на полотне, был огромный круглый зал, тоже увешанный картинами. Посреди покоя, прямо из пустоты, как показалось с первого взгляда, свисала цепь, и на ней сундук.

— Кончено! — прошептала Золотинка в ужасе.

Снова она припала к двери, заколотилась, ударила золотой культей.

— Рукосил! Открой! — вскричала она.

Страницы: «« ... 5253545556575859 »»

Читать бесплатно другие книги:

Жизнь ацтеков причудлива и загадочна, если видишь ее со стороны....
Мужественные, отважные люди становятся героями книг Марии Семёновой, автора культового «Волкодава», ...
В очередной том серии включена новая книга Марии Семёновой, рассказы и повести о викингах, а также э...
Мужественные, отважные люди становятся героями книг Марии Семёновой, автора культового «Волкодава», ...
Мужественные, отважные люди становятся героями книг Марии Семёновой, автора культового «Волкодава», ...
Развитие такой общественной структуры, как государство, подчиняется определённым эволюционным закона...