Битва за Рим Маккалоу Колин

Белый как полотно, трясущийся от страха, Цепион собрал для ответа все силы.

– Ты забываешь, Квинт Поппедий, – выдавил он, – что у меня в заложниках твои сыновья.

– Мои? Нет! Это дети оставшихся у тебя рабов. – Но я их верну, как и моего осла. В твоем лагере нет больше ни души, помешать мне некому. – Зловещие глаза сверкнули холодным золотым блеском. – А вот груз, снятый с осла, ты можешь оставить себе.

– Золото?! – крикнул ошеломленный Цепион.

– Нет, Квинт Сервилий, не золото. Это свинец, покрытый тончайшим слоем позолоты. Ты бы сам в этом убедился, если бы царапнул слиток ногтем. Но я видел тебя насквозь, Цепион! Ты бы не стал царапать золото даже под угрозой гибели. А ведь эта угроза была!

Он вынул меч, спешился и направился к Цепиону.

Фравк и Скатон шагнули к коню и стащили Цепиона с седла. Не произнося ни слова, они сняли с него кирасу и твердую кожаную подкладку. Цепион, все понимая, горько зарыдал.

– Я хочу слышать, как ты умоляешь сохранить тебе жизнь, Квинт Сервилий Цепион, – сказал Силон, подходя на расстояние удара.

Но на это Цепион оказался не способен. При Аравсионе он бежал с поля боя и с тех пор ни разу не подвергался настоящей опасности, даже при нападении отряда марсов на его лагерь. Теперь он понимал причину того нападения: марсы понесли кое-какие потери, но это было не зря. Силон разведал местность и исходя из этого спланировал операцию. Если бы Цепион обдумал свое положение, то, вероятно, пришел бы к выводу, что стоило просить пощады; однако в решающий момент он отверг такую возможность. Квинт Сервилий Цепион не принадлежал к числу римских храбрецов, тем не менее он был римлянином, римлянином высокой пробы – патрицием, нобилем. Квинт Сервилий Цепион мог рыдать, и, кто знает, быть может, внутренне он оплакивал свою жизнь и свое ненаглядное, так глупо утраченное золото. Но молить о пощаде Квинт Сервилий Цепион не мог.

Цепион задрал подбородок, придал взгляду гордое выражение и уставился в пустоту.

– Это за Друза, – сказал Силон. – Ты подослал к нему убийцу.

– Я этого не делал, – сказал Цепион, уже унесшийся далеко-далеко. – Надо было бы, но не пришлось. Все устроил Квинт Варий. И правильно сделал. Если бы Друз остался жив, ты и твои грязные италики стали бы гражданами Рима. А теперь вы не граждане и никогда ими не будете. В Риме много таких, как я.

Силон занес руку, крепко сжимающую рукоятку меча:

– За Друза!

Меч обрушился на шею Цепиона в точке, где она переходила в плечо; большой кусок ключицы, отскочив, поцарапал щеку Флавку. Цепиона удар развалил почти надвое, до грудины, перерубив вены, артерии, нервы. Кровь ударила фонтаном. Но Силон еще не закончил, Цепион еще не упал. Следующий удар рассек Цепиону другое плечо, и он рухнул. Третий удар снес ему голову. Скатон поднял ее на копье. Силон сел в седло, Скатон отдал ему копье с головой Цепиона. Марсийская армия двинулась к Валериевой дороге, сопровождаемая плывущей в воздухе незрячей Цепионовой головой.

Туловище Цепиона марсы оставили вместе с его поверженной армией: это была римская территория, пусть римляне сами убирают за собой. Важнее было унести ноги, прежде чем о случившемся узнает Гай Марий. Конечно, рассказ Силона о нападении десяти легионов на Мария был выдумкой: Силон хотел увидеть реакцию Цепиона. Он послал своих людей в пустой лагерь под Варией за двумя рабами и младенцами в царском облачении. И за своим ослом. «Золото» было ему без надобности. Когда слитки откопали за палаткой Цепиона, все приняли их за часть золота Толозы и ломали головы, куда подевалось остальное. Но потом появился Мамерк, кто-то поскреб слиток и обнаружил свинец, подтвердив правоту рассказанной Мамерком странной истории.

Силон не мог скрывать случившееся. Правда была нужна не ему, он сделал это ради Друза. Поэтому он написал письмо брату Друза – Мамерку:

Квинт Сервилий Цепион мертв. Вчера я завел его вместе с войском в ловушку на пути из Карсиол в Сублаквей, выманив из Варии выдумкой о своем бегстве от марсов и похищении марсийской казны. Я привел осла, навьюченного позолоченными свинцовыми чушками. Ты же знаешь слабое место Сервилиев Цепионов! Сунь им под нос золото – и они забудут обо всем на свете!

Все до одного римские солдаты, которыми командовал Цепион, убиты. Цепиона я захватил живым и убил собственноручно. Я отрубил ему голову и пронес над своей армией на острие копья. Это за Друза. За Друза, Мамерк Эмилий! И за детей Цепиона, которые унаследуют теперь золото Толозы, причем львиная доля достанется рыжему кукушонку в Цепионовом гнезде. Если бы Цепион дожил до их совершеннолетия, то нашел бы способ оставить их без наследства. А теперь все перейдет им. Я рад сделать это для Друза, знаю, он был бы рад. Для Друза! Ради памяти о нем среди всех добрых римлян и италийцев.

Поскольку в этой несчастной семье ничто не смягчало удары судьбы, письмо Силона пришло через считаные часы после скоропостижной кончины Корнелии Сципионы, еще больше усложнив положение Мамерка. После смерти Корнелии Сципионы и Квинта Сервилия Цепиона у шестерых детей, живших в доме Друза, оборвались все родственные связи. Теперь они остались круглыми сиротами. Последним их родственником был дядя Мамерк.

Тому следовало забрать детей к себе в дом и самому заняться их воспитанием; они составили бы компанию его годовалой дочери Эмилии Лепиде. За месяцы, прошедшие после гибели Друза, Мамерк полюбил всех детей, даже маленькое чудовище Катона-младшего, чей непреклонный нрав он считал достойным жалости, а любовь к брату, Цепиону-младшему, – восхищения. Мамерк не допускал даже мысли, что оставит их, – до тех пор пока не вернулся домой с похорон матери и не сообщил о своем намерении жене. Они были женаты всего пять лет, и Мамерк до сих пор был влюблен в жену. Не нуждаясь в деньгах, он женился по любви, пребывая в приятном заблуждении, что жена отвечает ему взаимностью. Но та, принадлежа к обнищавшей и близкой к отчаянию ветви Клавдиев, не любила мужа, а просто вцепилась в него мертвой хваткой. Детей она тоже не любила, даже собственная дочь ей уже наскучила; она поручала ее нянькам, успевшим избаловать малышку.

– Их здесь не будет! – отрезала Клавдия Мамерка, не дав мужу договорить до конца.

– Но им больше некуда деваться! – Мамерк испытывал одно потрясение за другим; только что он похоронил мать, и тут такое!..

– У них огромный роскошный дом – нам бы такой! Денег осталось столько, что им трудно найти применение! Найми им армию нянек и учителей и оставь там, где они есть. – Она стиснула зубы, уголки ее рта опустились. – Выбрось это из головы, Мамерк! Ноги их здесь не будет!

Он превратил жену в своего идола, и сейчас этот идол дал первую трещину, но ей этого было не понять. Мамерк застыл, глядя на жену в изумлении. С трудом двигая челюстями, он проговорил:

– Я настаиваю.

Она приподняла брови:

– Можешь настаивать, пока вино не превратится в уксус, муж! Это ничего не изменит. Ноги их здесь не будет! Либо они, либо я.

– Сжалься, Клавдия! Они остались круглыми сиротами!

– Почему я должна их жалеть? Голод им не грозит, образование они получат. Все равно ни один из них не знает толком, что значит иметь родителей, – сказала Клавдия Мамерка. – Обе Сервилии – высокомерные стервы, Друз Нерон – болван, остальные – рабское отродье. Пусть живут, где живут.

– Им нужен нормальный дом, – возразил Мамерк.

– У них и так нормальный дом.

Мамерк уступил – не из-за слабости, а по соображениям практического характера: принудив Клавдию к повиновению, он ничего не добился бы. Если бы он привел детей к себе в дом после этого объявления войны, их участь была бы еще незавиднее. Он не мог находиться дома безотлучно, а реакция Клавдии указывала на то, что она непременно станет вымещать свою злобу на детях.

Он отправился за советом к принцепсу сената Марку Эмилию Скавру: не будучи Эмилием Лепидом, тот все же был старшим Эмилием в роду. Кроме этого, Скавр был вторым исполнителем завещания Друза и единственным душеприказчиком Цепиона. Поэтому его долгом было сделать для блага детей все возможное. Мамерк был совершенно убит горем. Смерть матери стала для него сокрушительным ударом, потому что он не мыслил без нее жизни, всегда жил с ней, пока она не переселилась к Друзу, а произошло это, если разобраться, именно после того, как он женился на своей Клавдии и привел ее в дом! Мать ни разу не сказала о Клавдии дурного слова, однако очень обрадовалась, когда нашелся повод от нее сбежать.

Дойдя до дома Марка Эмилия Скавра, Мамерк уже знал, что разлюбил Клавдию Мамерку и что в их случае на место прежней пылкой любви никогда не придет более спокойное дружеское чувство. Еще вчера он счел бы невозможным так быстро и так бесповоротно разлюбить жену – и вот он стучит в дверь Скавра, удрученный смертью матери и разочарованием в жене.

Поэтому Мамерку не составило труда вполне откровенно обрисовать Скавру свое отчаянное положение.

– Как мне быть, Марк Эмилий?

Принцепс сената откинулся в кресле, не сводя прозрачных глаз с этого типичного для Ливиев лица с горбатым носом, темными глазами, выступающими скулами. Мамерк был последним представителем двух семей, ему нужно было всячески помогать.

– Конечно, я считаю, что тебе следует уступить желанию жены. Придется оставить детей в доме Марка Ливия Друза. Это значит, что ты должен найти человека, который бы постоянно жил с ними.

– Кого?

– Предоставь это мне, Мамерк, – торопливо проговорил Скавр. – Я что-нибудь придумаю.

Скавр думал два дня, а потом, очень довольный собой, послал за Мамерком.

– Помнишь Квинта Сервилия Цепиона, бывшего консулом за два года до того, как наш славный родич Эмилий Павл одержал победу над персами в македонской Пидне? – спросил его Скавр.

Мамерк усмехнулся:

– Лично я с ним не был знаком, Марк Эмилий. Но знаю, о ком ты говоришь.

– Тем лучше. – Скавр улыбнулся. – У этого Квинта Сервилия Цепиона было три сына. Старшего усыновили Фабии Максимы, и результат был плачевный – Эбурн, казнивший собственного сына. – Этот разговор доставлял Скавру огромное удовольствие: он был одним из виднейших знатоков патрицианской генеалогии Рима и мог проследить любую значимую родословную. – У младшего сына, Квинта, родился консул Цепион, похититель золота Толозы, разгромленный в битве при Аравсионе. Еще у этого Квинта была дочь Сервилия, жена нашего уважаемого консуляра Квинта Лутация Катула Цезаря. Сын Цепиона-консула на днях погиб от руки марса Силона, а дочь вышла за твоего брата Друза.

– А средний сын? – напомнил Скавру Мамерк.

– Я сознательно оставил его на потом! Это он интересует нас сегодня. Его звали Гней. Он женился гораздо позже своего младшего брата Квинта, поэтому его сын – тоже, конечно, Гней – смог по возрасту стать только квестором, когда его двоюродный брат уже был консуляром, разбитым при Аравсионе. В качестве квестора Гней-младший был отправлен в провинцию Азия. Незадолго до этого он женился на Порции Лициниане – девушке без приданого, но приданое было Гнею без надобности: как все Сервилии Цепионы, он был очень состоятельным человеком. Перед отъездом в Азию у квестора Гнея родилась девочка, которую я назову Сервилией Гнеей, чтобы отличать ее от всех остальных Сервилий. Для квестора и Порции Лицинианы пол их ребенка стал крупной неприятностью.

Скавр сделал паузу, чтобы отдышаться.

– Разве не удивительно, дорогой Мамерк, до чего замысловато переплелись все наши семьи?

– Это даже обескураживает, – проворчал Мамерк.

– Вернемся к Сервилии Гнее, – продолжил Скавр, поудобнее устраиваясь в кресле. – Я не зря обмолвился о том, что рождение девочки было для родителей нежеланным! Перед отъездом квестором в провинцию Азия Гней Цепион позаботился о составлении завещания, но, думаю, ему не приходило в голову, что оно может пригодиться так скоро. Согласно lex Voconia de mulierum hereditatibus Сервилия Гнея – девочка! – не могла получить состояния. Поэтому огромное состояние досталось его двоюродному брату Цепиону, разбитому при Аравсионе и похитившему золото Толозы.

– Должен отметить, Марк Эмилий, что ты очень откровенно высказываешься про золото Толозы, – произнес Мамерк. – Все твердят, что он его похитил, но столь однозначного вердикта от вас, auctoritas, я еще не слышал.

Скавр нетерпеливо махнул рукой:

– Все мы знаем, что он его украл, почему бы так и не сказать? Ты не кажешься болтуном, поэтому, думаю, я ничем не рискую.

– Ничем.

– Никто не сомневался, что Цепион Аравсион-Толозский вернет состояние Сервилии Гнее, если его унаседует. Естественно, Гней Цепион позаботился о дочери в полной мере, допускаемой законом, что, конечно, мелочь в сравнении со всем его богатством. После этого он отправился в провинцию Азия. На обратном пути его корабль попал в бурю, и он утонул. Цепион получил наследство, но не вернул его девочке, а попросту добавил к своему и без того астрономическому состоянию, хотя ничуть в этом не нуждался. Со временем наследство бедной Сервилии Гнеи перешло к Цепиону, убитому на днях Силоном.

– Это мерзко! – посочувствовал, морщась, Мамерк.

– Согласен. Но такова жизнь, – сказал Скавр.

– Что стало с Сервилией Гнеей и ее матерью?

– Они живы-здоровы. Скромно живут в доме Гнея Цепиона с любезного дозволения Цепиона-консула и его сына. По закону дом им не принадлежит, они просто там живут. В завещании последнего Квинта Цепиона – я сейчас как раз им занимаюсь – указан и этот дом. Как ты знаешь, все, чем обладал Цепион, за исключением щедрого приданого для двух его дочерей, отходит рыжему мальчишке Цепиону, ха-ха! К моему удивлению, я назначен единственным душеприказчиком. Я думал, им будет кто-то другой, вроде Филиппа, но ошибся. Не было еще на свете Цепиона, который не позаботился бы о своем состоянии. Наш недавно убитый Цепион рассудил, должно быть, что если душеприказчиком будет Филипп или Варий, то наследники многого недосчитаются. Мудрое решение! Филипп повел бы себя как свинья среди желудей.

– Все это очень увлекательно, Марк Эмилий, – молвил Мамерк, начиная испытывать интерес к генеалогии, – но пока что я не понял, при чем тут…

– Терпение, терпение, Мамерк, скоро я к этому перейду, – заверил его Скавр.

– Сдается мне, – вспомнил Мамерк слова своего брата, – что одна из причин назначения тебя душеприказчиком связана с Друзом. Кажется, он обладал сведениями, которые грозил огласить, если Цепион не позаботится в завещании о своих детях. Друз мог продиктовать ему имя душеприказчика. Цепион очень боялся огласки.

– Опять золото Толозы! – самодовольно воскликнул Скавр. – Оно, не иначе! Я изучаю дела Цепиона всего два-три дня, и уже глаза лезут на лоб. Столько денег! Девочки получили по двести талантов приданого каждая – и это еще далеко не все их наследство, даже по lex Voconia. А рыжий Цепион-младший – и вовсе богатейший человек в Риме!

– Прошу тебя, Марк Эмилий, мне не терпится услышать конец!

– Да-да, нетерпение молодости! По нашим законам в случае, если получатель – несовершеннолетний, я обязан учитывать даже такую малость, как дом, где сейчас живут семнадцатилетняя Сервилия Гнея и ее мать Порция Лициниана. Я понятия не имею, каким вырастет рыжий Цепион-младший и не желаю оставлять моему сыну неприятности с завещанием. Не исключено, что, достигнув совершеннолетия, Цепион-младший заинтересуется, почему я позволил Сервилии Гнее и ее матери и дальше бесплатно проживать в этом доме. Исходная ситуация ко времени совершеннолетия Цепиона-младшего так порастет быльем, что он, глядишь, и не дознается. По закону дом его.

– Догадываюсь, куда ты клонишь, – сказал Мамерк. – Продолжай, я сгораю от любопытства!

Скавр подался вперед:

– Вот мой совет, Мамерк: предложи Сервилии Гнее – не ее матери! – работу. У бедняжки нет никакого приданого. Все ее маленькое наследство ушло на спокойное житье с мамашей на протяжении пятнадцати лет после смерти отца. Добавлю, что от Порциев Лицинианов помощи им ждать не приходится. То ли у них нет возможности, то ли желания помогать, что, в сущности, одно и то же. Между нашим первым разговором и этим я заглянул к Сервилии Гнее и Порции Лициниане, я же душеприказчик по завещанию Цепиона! Я объяснил, что меня к ним привело, и они страшно заволновались о своем будущем. Я объяснил, что дом следует продать и что отсутствие арендной платы в последние пятнадцать лет не должно выплыть наружу.

– Это такая изощренная хитрость, что тебе впору поступить на службу к египетскому царю Птолемею! – произнес со смехом Мамерк.

– Верно! – Скавр перевел дух. – Как я сказал, сейчас Сервилии Гнее семнадцать лет. Через год она достигнет брачного возраста. Жаль, она не красавица. Хуже того, бедняжка попросту дурнушка. Без приданого ей не видать мужа, имеющего хоть какое-то отношение к ее сословию. Мать Сервилии – истинная представительница рода Катонов Лицинианов, и ее не тешит мысль заполучить в зятья богатого всадника из простолюдинов, тем более какую-нибудь разбогатевшую деревенщину. Но куда деваться, раз нет приданого!

«Какой же он зануда!» – невольно подумал Мамерк, изображая пристальное внимание.

– Сделай им заманчивое предложение, Мамерк. Я встревожил этих женщин своим визитом, и теперь они будут внимательно слушать тебя. Предложи Сервилии Гнее – и ее матери, но только в качестве ее гостьи! – приглядывать за шестью детьми Марка Ливия Друза. Жить в доме Друза. Получать щедрое вознаграждение, покрывающее все расходы, в том числе и на содержание дома. На том условии, что Сервилия Гнея не выйдет замуж, пока не подрастет самый младший ребенок. Это – трехлетний на сегодня Катон. Шестнадцать минус три – тринадцать. Иначе говоря, Сервилии Гнее придется оставаться незамужней тринадцать-четырнадцать лет. Ко времени окончания вашего контракта ей будет лет тридцать. Замуж можно выйти и в этом возрасте, особенно если по окончании контракта ты предложишь приданое, равное приданому ее подопечных – девочек, за которыми она будет приглядывать. Из наследства Цепиона легко можно выделить для нее двести талантов, поверь, Мамерк. Для пущей верности – ведь мне уже много лет – я отсчитаю эти двести талантов прямо сейчас и положу их на имя Сервилии Гнеи, пускай дожидаются ее тридцать первого дня рождения. Если она, конечно, не подведет тебя и меня.

Скавр криво ухмыльнулся.

– Ее нельзя назвать хорошенькой, Мамерк. Но помяни мое слово: когда Сервилии Гнее исполнится тридцать один год, она сможет выбирать из дюжины воздыхателей своего сословия. Двести талантов – великий соблазн! – Он поиграл с пером и сурово взглянул на Мамерка своими прекрасными глазами. – Повторяю, я стар. И я – единственный оставшийся Скавр среди Эмилиев. У меня молодая жена, дочь одиннадцати лет и пятилетний сын. А еще я – единственный распорядитель крупнейшего частного состояния Рима. Если со мной что-то случится до совершеннолетия сына, то кто распорядится состоянием моих любимых близких и этих трех маленьких Сервилиев? Мы с тобой – распорядители имущества Друза, значит и так уже отвечаем за Порциев. Ты не откажешься выступить моим доверенным лицом и душеприказчиком после моей смерти? Ты – урожденный Ливий, ты усыновлен Эмилиями. Мне будет спокойнее жить и умирать, Мамерк, если ты ответишь согласием. Мне нужен за спиной надежный честный человек.

Мамерк не колебался ни секунды:

– Я согласен, Марк Эмилий.

На этом разговор завершился. От Скавра Мамерк направился прямиком к Сервилии Гнее и ее матери. Они жили в прекрасном месте – на склоне Палатина, выходившем на Большой цирк, но Мамерк быстро заметил, что, разрешая женщинам жить в этом доме, Цепион явно скупился на его содержание. С оштукатуренных стен отслаивалась краска, на потолке атрия темнели пятна сырости и плесени; в одном месте штукатурка так отсырела, что вовсе отвалилась, обнажив паклю и дранку. Некогда прекрасные фрески потускнели от времени и небрежения. Однако, дожидаясь в саду перистиля, пока его примут, Мамерк убедился, что женщины не лентяйки: красивый цветник был ухожен, прополот.

Он просил встречи с обеими, обе и явились, причем Порция явно сгорала от любопытства. Она знала, конечно, что он женат: римская мамаша с дочерью на выданье наводила справки обо всех мужчинах брачного возраста – своего сословия, разумеется.

Обе были смуглы и черноволосы; Сервилия Гнея превосходила мать и смуглостью, и простоватостью облика. У матери был настоящий нос Катонов – большой, орлиный, тогда как у дочки носик был маленьким. Лицо Сервилии Гнеи было усыпано прыщами, близко посаженные глазки напоминали поросячьи, а тонкогубый рот казался слишком большим. Мать была горделива и высокомерна, строгость же дочери, при полном отсутствии чувства юмора, видимо, способна была отпугнуть и гораздо более отважных молодых людей, чем Мамерк.

– Мы с тобой родня, Мамерк Эмилий, – дружелюбно начала мать. – Моя бабка была Эмилией Терцией, дочерью Павла.

– Конечно, – отозвался Мамерк и сел туда, куда ему указали.

– Кроме того, нас связывают родством Ливии, – продолжила она, садясь напротив него на кушетку; рядом с ней опустилась безмолвная дочь.

– Я знаю, – сказал Мамерк, еще не придумавший, как приступить к теме своего визита.

– С чем ты пожаловал? – спросила Порция, разом разрешив его затруднение.

Мамерк все изложил без утайки, хотя красноречие не было его сильной стороной, что казалось странным для сына Корнелии из рода Сципионов. Порция и Сервилия Гнея слушали его со всем вниманием, никак, однако, не выдавая своих мыслей.

– Итак, ты предлагаешь нам прожить в доме Марка Ливия Друза тринадцать-четырнадцать лет? – спросила Порция, когда он закончил.

– Да.

– После этого моя дочь, располагая приданым в двести талантов, сможет выйти замуж?

– Да.

– А как же я?

Мамерк заморгал. Он всегда считал, что матери остаются жить в доме paterfamilias, – но этот дом Скавр намеревался продать. Надо обладать редкостной смелостью, чтобы пустить под свою крышу такую тещу, подумал Мамерк, про себя улыбаясь.

– Ты сможешь жить на приморской вилле в Мизене или Кумах, получая достойное для пожилой матроны содержание.

– Хорошо, – ответила без раздумий Порция.

– В таком случае, если все это будет закреплено надлежащим договором, могу я рассчитывать, что вы обе согласны взять на себя присмотр за детьми?

– Можешь. У детей есть наставник?

– Нет. Старшему мальчику только десять лет, он учится в школе. Цепиону-младшему еще нет семи, Катону-младшему только три, – сообщил Мамерк.

– Тем не менее, Мамерк Эмилий, я считаю жизненно важным, чтобы ты подыскал для этой цели подходящего человека, – продолжила Порция. – Необходимо, чтобы в доме был мужчина, который пользовался бы у детей уважением, и это должен быть свободный человек, не раб. Педагог подошел бы идеально.

– Ты совершенно права, Порция. Я немедленно этим займусь, – сказал Мамерк, поднимаясь.

– Мы прибудем завтра, – пообещала Порция, провожая его к выходу.

– Так скоро? Я очень рад, но как же дела, сборы?

– У нас с дочерью ничего нет, Мамерк Эмилий, не считая одежды. Даже слуги в этом доме принадлежат Квинту Сервилию Цепиону. – Она открыла дверь. – Всего доброго. Спасибо, Мамерк Эмилий. Ты спас нас от нищеты.

«Что ж, – думал Мамерк по пути в базилику Семпрония, где рассчитывал купить педагога, – остается радоваться, что я не принадлежу к числу этих бедных шестерых детей! Но для них эта участь предпочтительнее жизни с моей Клавдией».

– У нас числятся несколько подходящих людей, Мамерк Эмилий, – сообщил Луций Дуроний Постум, владелец одного из двух крупнейших заведений Рима, предлагавших услуги педагогов.

– Сколько нынче стоит хороший педагог? – спросил Мамерк, впервые в жизни вынужденный заняться таким делом.

Дуроний пожевал губами:

– От ста до трехсот тысяч сестерциев или даже больше за самого лучшего.

Мамерк присвистнул:

– Катон Цензор пригорюнился бы!

– Катон Цензор был старым скрягой! – махнул рукой Дуроний. – Даже в его времена хороший педагог обходился гораздо дороже жалких шести тысяч.

– Но я приобретаю наставника для трех его прямых потомков!

– Либо соглашайся, либо скатертью дорога, – сказал со скучающим видом Дуроний.

Мамерк тяжело вздохнул. Шестеро детей обходились в кругленькую сумму!

– Ладно, ладно, ничего не поделаешь, я согласен. Когда можно взглянуть на кандидатов?

– Всех готовых к продаже рабов я держу непосредственно в Риме. Утром я пришлю их к тебе в дом. Каков твой верхний предел?

– Ну, не знаю… Подумаешь, лишняя сотня-другая тысяч сестерциев!.. – Мамерк вскинул руки. – Делай свое черное дело, Дуроний! Но гляди, если пришлешь тупицу или разиню, я с великим удовольствием тебя кастрирую!

Он не сказал Дуронию о своем намерении освободить купленного раба, потому что это еще сильнее повысило бы цену. Он собирался освободить педагога самостоятельно и сделать его своим клиентом. После этого наставник будет связан с ним обязательствами крепче, чем раб. Клиент-вольноотпущенник – слуга своего благодетеля.

В конце концов пригодным оказался один-единственный человек, вдобавок самый дорогой. Дуроний знал свое дело. Учитывая проживание в доме двух женщин в отсутствие отца семейства, наставник должен был обладать высокой нравственностью, быть человеком приятным и понимающим. Одобренный кандидат по имени Сарпедон происходил из Ликии, что на юге римской провинции Азия. Как многие его собратья, он добровольно продался в рабство, рассудив, что будет иметь больше шансов на обеспеченную старость, если до того попадет в услужение к знатным римлянам. Таким способом он добьется либо свободы, либо приличного содержания. Поэтому он обратился в отделение компании Луция Дурония Постума в Смирне и был принят. Сейчас он поступал в услужение в качестве раба. В свои двадцать пять лет он был прекрасно начитан по-гречески и по-латински; греческий у него был воистину аттический, латинским же он владел настолько свободно, что мог сойти за римлянина. Но место досталось ему не поэтому. Причина была в его ужасающем уродстве: ростом он едва доходил Мамерку до груди, был болезненно тощ и весь в рубцах – последствие пожара, в который угодил в детстве. Зато он обладал чарующим голосом и чудесными добрыми глазами, заставлявшими забыть об изуродованном лице. Узнав, что будет немедленно освобожден и получит имя Мамерк Эмилий Сарпедон, он счел себя счастливейшим из людей; ему положили высокое жалованье и даровали римское гражданство. Когда-нибудь он сможет удалиться на покой в родной Ксанф и вести там зажиточную жизнь.

– Я изрядно потратился, – пожаловался Мамерк Скавру, кладя ему на стол свитки документов. – Предупреждаю тебя как душеприказчика Сервилиев Цепионов: тебе не удастся выйти сухим из воды, ведь мы оба – душеприказчики Друза. Полюбуйся на счет. Предлагаю поделить его пополам.

Скавр развернул бумаги:

– Наставник – четыреста тысяч!

– Сам ступай к Дуронию! – возмутился Мамерк. – Я сделал все, как ты сказал. В доме будут жить две знатные римлянки, о добродетели которых надлежит печься, поэтому смазливый наставник исключался с самого начала. Новый педагог ужасно уродлив.

Скавр хихикнул:

– Хорошо-хорошо… Верю тебе на слово. Боги, ну и цены в наше время! – Он развернул следующий документ. – Приданое для Сервилии Гнеи – двести талантов. Ну, здесь ворчать не приходится, я ведь сам это предложил. Годовые траты на дом, не считая ремонта и прочего, – сто тысяч сестерциев, терпимо… Так-так-так… Вилла в Мизене или Кумах – это еще с какой стати?

– Для Порции, когда Сервилия Гнея получит право выйти замуж.

– О, merda! Об этом я не подумал… Конечно, ты прав. Ни один зять не согласится на такой довесок, как она, к такому сокровищу, как Сервилия Гнея… Да, будь по-твоему, поделим расходы пополам.

Они довольно улыбнулись друг другу, и Скавр встал:

– Выпьем вина, Мамерк! Очень жаль, что твоя жена проявила строптивость. Если бы не она, мы оба, как исполнители двух завещаний, сэкономили бы кучу денег.

– Мы платим их не из своего кармана, величина наследуемых состояний позволяет это, Марк Эмилий, так чего сетовать? Мир в доме – бесценное сокровище. – Он взял кубок с вином. – Так или иначе, я покидаю Рим. Пора исполнить воинский долг.

– Понимаю, – молвил Скавр, снова садясь.

– Пока была жива моя мать, я считал своим главным долгом оставаться в Риме и помогать ей с детьми. После смерти Друза она сильно сдала. Сердце не выдержало удара. Но теперь дети пристроены, и у меня не осталось отговорок, придется ехать.

– К кому?

– К Луцию Корнелию Сулле.

– Хороший выбор, – кивнул Скавр. – Многообещающий человек!

– Ты так считаешь? Он не староват?

– Гай Марий тоже не мальчик. Если хорошенько поразмыслить, Мамерк, то к кому еще прибиться? Нынче Рим беден на великих людей. Если бы не Гай Марий, то какими победами мы могли бы похвастаться? Он верно указал в своем донесении, что его победа была пирровой. Да, он победил, но днем раньше был наголову разбит Луп.

– Все так. Меня сильно разочаровал Луций Юлий. Я думал, что он способен на великие свершения.

– Ему недостает невозмутимости.

– Как я слышал, сенат теперь называет эту войну Марсийской.

– Да, в книги по истории она войдет под этим именем. – Скавр насмешливо скривил губы. – Не можем же мы величать ее Италийской! Весь Рим запаниковал бы: уж не воюем ли мы против всей Италии? Кто вручил нам официальное объявление войны? Марсы! «Марсийская война» звучит не так грозно.

Мамерк удивленно вытаращил глаза:

– Кто это придумал?

– Конечно Филипп!

– Я очень рад, что уезжаю! – сказал Мамерк, вставая. – Если бы я остался, меня бы, чего доброго, ввели в сенат.

– Полагаю, возраст позволяет тебе побороться за должность квестора?

– Позволяет, но лучше подожду должности цензора, – сказал Мамерк Эмилий Лепид Ливиан.

Пока Луций Цезарь зализывал раны в Теане Сидицийском, Гай Папий Мутил перешел через реки Вольтурн и Калор. Когда он дошел до Нолы, его встретили там с бурной радостью. Стоило уйти оттуда Луцию Цезарю, жители города разгромили двухтысячный римский гарнизон и теперь горделиво демонстрировали Мутилу импровизированную тюрьму, в которую были заключены римские когорты, – загончик внутри городских стен, где раньше держали перед забоем овец и свиней; теперь его обложили высокими грудами камней с острыми черепками поверху и постоянно стерегли. Для пущей покорности, доложили жители Нолы, римлян кормили только раз в неделю, поили раз в три дня.

– Хорошо! – сказал довольный Мутил. – Я сам к ним обращусь!

Чтобы сказать речь, он влез на деревянный помост, с которого римлянам, прямо в грязь, швыряли хлеб и лили воду.

– Меня зовут Гай Папий Мутил! – крикнул он. – Я самнит. К концу года я буду править всей Италией, включая Рим! Вы против нас бессильны. Вы ослабли, обносились, измотаны. Вас одолели простые горожане! Теперь вы сидите в загоне, хуже скота. Вас две тысячи в хлеву, где хрюкали двести свиней. Неудобно, да? Вы слабы, вас мучает голод и жажда. Дальше будет только хуже: кормить вас вовсе перестанут, воду будут давать раз в пять дней. Но у вас есть выход – записаться в италийские легионы. Подумайте хорошенько.

– Думать тут не о чем! – крикнул Луций Постумий, командир гарнизона. – Мы остаемся здесь!

Папий слез с помоста и с улыбкой сказал:

– Даю им шестнадцать дней. Они сдадутся.

Дела у Италии шли все лучше. Гай Видацилий вступил в Апулию и оказался на театре бескровной войны: Ларин, Теан Апулийский, Луцерия и Аускул присоединились к италийцам, мужчины охотно записывались к ним в легионы. К тому времени, когда Мутил дошел до берега Кратерного залива, Италии уже принадлежали морские порты Стабии, Салерн и Сарент и речной порт Помпеи.

Получив четыре флотилии военных судов, Мутил решил развернуть кампанию на море и нанести удар по Неаполю. Но у Рима было гораздо больше опыта морских сражений. Командир римского флота Отацилий одолел италийцев на море и загнал их назад в порты. Неаполитанцы, полные решимости выстоять, упорно тушили пожары, вызванные обстрелами прибрежных складов зажигательными снарядами.

Во всех городах, где италийское население присягало на верность Италии, римское население обрекалось на смерть. К этим городам принадлежала и Нола; отважная женщина, спрятавшая Сервия Сульпиция Гальбу, разделила судьбу остальных. Даже зная это, голодающий гарнизон Нолы не сдавался, пока Луций Постумий не собрал общий совет. Это было нетрудно: двум тысячам человек, согнанным в хлев, вмещавший двести свиней, не хватало места, чтобы лечь.

– Считаю, что всем рядовым надо сдаться, – начал Постумий, обводя усталым взглядом усталые лица. – Можно не сомневаться, что италики всех нас перебьют. Не сдаваться и погибнуть должен я один. Я командир, таков мой долг. У вас, рядовых, иной долг перед Римом. Вы должны жить и сражаться против чужеземных врагов. Поэтому призываю вас присоединиться к италикам! Сумеете потом перебежать к своим – тем лучше. Главное – выжить любой ценой, выжить ради Рима. – Он перевел дух. – Центурионы тоже должны сдаться. Без своих центурионов Рим обречен. Обращаюсь к моим офицерам: если вы пожелаете сдаться, я вас пойму. Если не пожелаете, я тоже пойму.

Луцию Постумию пришлось долго уговаривать солдат исполнить его требование. Все хотели умереть, чтобы показать италикам, что настоящих римлян не запугать. Но в конце концов Постумий убедил их, и легионеры сдались. Однако на центурионов все его уговоры не подействовали, как и на четырех его военных трибунов. Все они были казнены: и центурионы, и военные трибуны, и сам Луций Постумий.

Еще не все томившиеся в хлеву Нолы сложили головы, когда перешел на италийскую сторону и перебил своих римских граждан Геркуланум. Ликующий, уверенный в себе Мутил возобновил войну на море. Неаполь снова подвергся нападениям, то же самое происходило с Путеолами, Кумами и Таррачиной; бои распространились на все побережье Лация, где вырвалась наружу тлевшая вражда римлян, латинян и италийцев. Флотоводец Отацилий упорно сопротивлялся, не позволяя италийцам завладеть другими портами за Геркуланумом, хотя по берегам гуляло пламя, гибли люди.

Когда стало ясно, что весь полуостров к югу от Северной Кампании перешел к италийцам, Луций Юлий Цезарь решил посовещаться со своим старшим легатом Луцием Корнелием Суллой.

– Мы полностью отрезаны от Брундизия, Тарента и Регия, сомневаться в этом не приходится, – угрюмо начал Луций Цезарь.

– Раз так, забудем об этих городах, – бодро отозвался Сулла. – Предлагаю сосредоточиться на севере Кампании. Мутил осадил Ацерры, из чего следует, что он идет к Капуе. Если Ацерры падут, то та же судьба ждет Капую: средства к существованию ей дает Рим, но сердце ее с Италией.

Луций Цезарь не поверил своим ушам:

– Мы не можем сдержать Мутила и Видацилия, а ты радуешься?

– Потому что победа будет за нами, – уверенно ответил Сулла. – Поверь мне, Луций Юлий, мы победим! Это не выборы, знаешь ли. На выборах результаты уже в начале голосования указывают на исход. Не то на войне: здесь победу одерживает тот, кто не сдается. Италики утверждают, что воюют за свою свободу. Казалось бы, это лучший из возможных мотивов. Но это заблуждение. Это что-то неосязаемое. Это идея, Луций Юлий, не более того. А Рим сражается за выживание. Вот почему Рим победит. Италики не дерутся за свою жизнь. Им знакома и привычна жизнь, которую они вели из поколения в поколение. Возможно, она не идеальна, возможно, это не то, чего они жаждут. Но она осязаема. Подожди, Луций Юлий! Когда племена италиков устанут воевать за мечту, чаша весов склонится на нашу сторону. Они разобщены. У них нет нашей истории, нашей традиции. Mos maiorum – вот чего у них нет! Рим – реальность, Италия – нет.

Похоже, разум Луция Цезаря, если не его уши, был глух.

– Если мы не сумеем преградить италикам путь в Лаций, то с нами будет покончено. Не думаю, что нам удастся их туда не пропустить.

– Не пропустим, вот увидишь! – заверил его Сулла, не теряя ни капли своей убежденности.

– Как? – спросил мрачный человек в кресле.

– Начнем с того, Луций Юлий, что я принес добрые вести. Твой двоюродный брат Секст Юлий и его брат Гай Юлий высадились в Путеолах. Их корабли доставили нумидийскую кавалерию, две тысячи человек, и двадцать тысяч пехотинцев. Большинство последних – опытные воины. Африка отправила нам тысячи старых вояк Гая Мария – пусть с седыми висками, зато полных решимости сражаться за родину. Сейчас все они должны находиться в Капуе, получать снаряжение и восстанавливать былые навыки. Квинт Лутаций считает – и я с ним согласен, – что четыре полных легиона лучше пяти недоукомплектованных. С твоего позволения, я отправлю два легиона на север, Гаю Марию, раз он теперь главнокомандующий, а остальные два мы оставим здесь, в Кампании. – Сулла вздохнул и радостно оскалился.

– Лучше оставить здесь все четыре, – возразил Луций Цезарь.

– Не думаю, что это возможно, – ответил Сулла негромко, но очень твердо. – На севере больше потерь, чем у нас, два единственных, закаленных в боях легиона заперты вместе с Помпеем Страбоном в Фирме-Пиценском.

– Полагаю, ты прав, – уступил Луций Цезарь, скрывая разочарование. – При всей моей нелюбви к Гаю Марию должен признать, что сейчас, когда он стал главнокомандующим, мне полегчало. Дела на севере должны пойти на лад.

– Как и здесь! – воскликнул Сулла, изнывавший не от разочарования даже, а от нарастающей злости. О боги, как же тяжело повиноваться такому унылому командиру! Он наклонился к Луцию Цезарю, резко посуровев. – Нам придется выманить Мутила из Ацерр до того, как будут готовы новые войска. У меня созрел план.

– Какой?

– Дай мне два наших лучших легиона, я поведу их на Эсернию.

– Ты уверен?

– Доверься мне, Луций Цезарь, доверься!

– Даже не знаю…

– Мы должны выманить Мутила из Ацерр! Самый лучший способ для этого – нанести отвлекающий удар под стенами Эсернии. Доверься мне, Луций Цезарь! Я добьюсь цели, не понеся при этом потерь.

– Каким путем ты пойдешь? – спросил Луций Цезарь, вспоминая разгром в ущелье у Аквина, учиненный Скатоном.

– Тем же, которым шел ты. По Латинской дороге до Аквина, потом по теснине реки Мелфы.

– Ты попадешь в ловушку.

– Не волнуйся, я все предусмотрел, – небрежно бросил Сулла. Чем глубже делалось уныние Луция Цезаря, тем крепче становилась уверенность Суллы в своей удаче.

Однако самнитскому вождю Дуилию два бравых легиона, шедшие от Аквина, казались лакомой добычей. Ближе к вечеру голова римской колонны бодро втянулась в горловину ущелья, центурионы и трибуны торопили войска, крича, что до наступления темноты надо встать на привал в ущелье, и грозя отстающим дисциплинарными карами.

Глядя на римлян со скалы, Дуилий хмурился и инстинктивно грыз ногти. Как понимать эту римскую дерзость: как верх глупости или как хитроумную ловушку? Разглядев первые ряды римлян, он узнал их командира, шедшего, кстати, в пешем строю, – Луция Корнелия Суллу, которого ни с кем нельзя было спутать благодаря его широкой соломенной шляпе. Сулла не отличался глупостью, хотя пока почти не участвовал в боях. Судя по снующим фигурам, Сулла решил встать хорошо укрепленным лагерем, а значит, перекрыть ущелье и выбить оттуда самнитский гарнизон.

– Ничего у него не выйдет, – молвил наконец Дуилий, не переставая хмуриться. – Но мы все равно кое-что сегодня предпримем. Атаковать его уже поздно, но можно перекрыть ему путь отступления на завтра, когда я нападу. Трибун, выведи легион на дорогу у него в тылу, только тихо, понял?

Стоя со своим помощником на дне ущелья, Сулла наблюдал за суетящимися легионерами.

– Надеюсь, это сработает, – проговорил помощник – не кто иной, как Квинт Цецилий Метелл Пий Свиненок.

После смерти отца, Свина Нумидийского, привязанность Свиненка к Сулле только возросла. Он отправился с Катулом Цезарем на юг, в Капую, и в первые месяцы войны занимался укреплением города. Сейчас, приставленный к Сулле, он выполнял первое после войны с германцами боевое задание, горел желанием отличиться и очень старался исполнять любые приказы со всем тщанием, чтобы у командира не было нареканий.

Тонкие брови Суллы, в эти дни не подведенные, взлетели вверх.

– Обязательно сработает, – уверенно сказал он.

– Не лучше ли остаться здесь и выбить самнитов из ущелья? – предложил ретивый Свиненок. – Так у нас появится постоянный доступ на восток.

– А вот это не сработает, Квинт Цецилий. Допустим, мы очистим ущелье. Но у нас нет двух лишних легионов, чтобы все время его удерживать. А значит, самниты вернутся, как только мы уйдем. У них лишние легионы есть. Поэтому важнее показать им, что неприступная с виду позиция необязательно такова. – Сулла довольно хмыкнул. – Гляди, уже стемнело. Прикажи зажечь факелы, и пусть это выглядит убедительно.

Метелл Пий постарался создать достоверную картину: наблюдателям наверху казалось, что всю ночь в сулланском лагере кипят лихорадочные фортификационные работы.

– Они, без сомнения, решили отбить у нас ущелье, – решил Дуилий. – Глупцы! Они надолго здесь застрянут. – Он тоже был очень доволен.

Но взошедшее солнце показало Дуилию его ошибку. За горами вырытой земли и камней не оказалось ни одного солдата. Поманив самнитского быка, римский волк улизнул, и не на запад, на восток. Со своей высоты Дуилий успел увидеть хвост колонны Суллы, уходившей в облаке пыли к Эсернии. Делать было нечего, ибо приказ звучал недвусмысленно: ему следовало встать в ущелье Мелфы, а не преследовать скудные неприятельские силы на открытой местности. Единственное, что оставалось в этой ситуации, – это предостеречь своих под Эсернией.

Но и это оказалось тщетным. Сулла проделал в осадном кольце брешь и просочился со своими воинами в город, почти не понеся потерь.

«Он очень хитер, – говорилось в следующем донесении италийцев, отправленном командиром самнитской осады Гаем Требатием Гаю Папию Мутилу, осаждавшему Ацерры. – Эсерния слишком велика, чтобы окружить ее с моими малыми силами. Я не мог ни распределить их так, чтобы не пропустить его в город, ни сосредоточить, чтобы его отбросить. Если он решит покинуть город, я тоже не смогу ему помешать».