Битва за Рим Маккалоу Колин

– Это были не римские воины, – напомнил Марий-младший.

– Знаю, знаю!

– Я не мог предположить, что Сулла одержит верх, – сказал Сульпиций, дыша так, словно бежал не один час.

– А я мог – после встречи с ним на Латинской дороге в Тускуле, – сказал городской претор Марк Юний Брут.

– Так или иначе, теперь Рим принадлежит Сулле, – подытожил Марий-младший. – Что будем делать, отец?

Но ответ дал Сульпиций, который не мог вынести, что все ждут решения от Гая Мария, а не от него. Пусть тот шесть раз был консулом и оказал огромную помощь народному трибуну, вознамерившемуся сокрушить сенат, но сейчас-то Гай Марий был всего лишь privatus!

– Расходимся по домам и ведем себя так, словно ничего не произошло, – твердо сказал он.

Марий повернул голову и удивленно взглянул на Сульпиция. Никогда в жизни он еще не чувствовал себя таким усталым. К его ужасу, левая рука от пальцев до самого плеча и челюсть с левой стороны почти совсем онемели.

– Ты можешь так поступить, если хочешь, – пробубнил он, с трудом ворочая языком. – Но я знаю Суллу. И знаю, что буду делать сам – спасаться бегством.

– Я согласен с тобой, – сказал Брут. Его губы были еще синее обычного, грудь судорожно вздымалась и опадала. – Если мы останемся, он нас убьет. Я видел в Тускуле его лицо.

– Он не может нас убить! – уверенно возразил Сульпиций; он был гораздо моложе их и быстрее восстанавливал дыхание и бодрость. – Сулла лучше всех остальных знает, что совершил святотатство. Теперь он шарахнется назад и постарается действовать строго по закону.

– Чушь! – презрительно бросил Марий. – Как он, по-твоему, станет действовать? Завтра же отведет своих людей назад, в Кампанию? Да ни за что не свете! Он займет Рим и будет вытворять все, что захочет.

– Он не посмеет! – сказал Сульпиций, хотя уже понимал, что, подобно многим другим в сенате, плохо знает Суллу.

У Мария нашлись силы рассмеяться.

– Не посмеет? Луций Корнелий Сулла не посмеет? Пора тебе повзрослеть, Публий Сульпиций! Сулла ни перед чем не остановится. Как не останавливался ни перед чем в прошлом. Хуже всего то, что он смеет после того, как подумает. Нет, он не обвинит нас в измене на каком-нибудь шутовском суде! Он не так глуп. Он похитит нас, убьет, а потом объявит, что мы погибли в бою.

– Я тоже так думаю, Гай Марий, – сказал Луций Декумий. – Он такой, он и родную мать не пожалел бы. – Он поежился и сжал правую ладонь в кулак, выставив, как рожки, указательный палец и мизинец – от сглазу. – Он не как все.

Остальные девять человек, люди не столь важные, сидели на полу храма и наблюдали за спором своих вождей. Никто из них не представлял собой крупной фигуры ни в сенате, ни в сословии всадников, хотя состоял либо там, либо там. Они пошли в бой за правое дело – за то, чтобы римская армия не входила в священный город, но теперь, после бесславного поражения, каждый клял себя за эту неудачную попытку. Завтра их спины снова распрямятся, ибо они верили, что за Рим стоило умереть; но в храме Юпитера Статора, обессиленные и разочарованные, все они надеялись, что Марий возобладает над Сульпицием.

– Если ты уйдешь, Гай Марий, то я не смогу остаться, – сказал Сульпиций.

– Лучше уйти, поверь. Я точно ухожу, – повторил Марий.

– А ты, Луций Декумий? – спросил Марий-младший.

Луций Декумий покачал головой:

– Нет, я уйти не могу. Но, на свое счастье, я человек маленький. Мне надо приглядеть за Аврелией и за младшим Цезарем, их tata в эти дни с Луцием Цинной в Альбе-Фуценции. А еще я пригляжу за Юлией, Гай Марий.

– Вся моя собственность, на которую Сулла сумеет наложить лапу, будет конфискована, – сказал Марий и самодовольно улыбнулся. – Как удачно, что я повсюду зарыл денежки!

Марк Юний Брут встал на ноги:

– Мне придется побывать дома и унести оттуда все, что получится. – Он смотрел не на Сульпиция, а на Мария. – Куда мы идем? Каждый в свою сторону или все вместе?

– Мы должны покинуть Италию, – сказал Марий, подавая правую руку сыну, левую – Луцию Декумию; так ему удалось встать без большого труда. – Думаю, выбираться из Рима лучше по отдельности. Не будем сходиться, пока Рим не останется далеко позади. А вот потом нам стоит держаться вместе. Предлагаю собраться на острове Энария через месяц, в декабрьские иды. Я разыщу Гнея и Квинта Граниев и постараюсь убедить их тоже прибыть на место встречи; будем надеяться, что им известно, где Цетег, Альбинован и Леторий. Главное – добраться до Энарии, а там предоставьте действовать мне, я раздобуду корабль. С Энарии мы, я думаю, поплывем на Сицилию. Норбан, тамошний наместник, – мой клиент.

– Но почему Энария? – спросил Сульпиций, которому не нравилась мысль о бегстве из Рима.

– Потому что это остров на отшибе, но недалеко от Путеол. В Путеолах у меня много родственников и денег, – стал объяснять Марий, возя левой рукой, как будто она плохо ему повиновалась. – Мой троюродный брат Марк Граний, двоюродный брат Гнея и Квинта, которого те никак не минуют, – банкир. Он распоряжается значительной частью моего состояния в деньгах. Пока все мы будем поодиночке добираться до Энарии, Луций Декумий доставит в Путеолы, Марку Гранию, мое письмо. Граний отправит деньги из Путеол на Энарию, и их хватит, чтобы мы, все двадцать человек, достойно жили на чужбине. – Он заткнул непослушную руку за пояс. – Луций Декумий тоже будет разыскивать остальных. Нас наберется двадцать человек, верьте мне. Изгнанникам нужны деньги. Но не беспокойтесь, деньги у меня есть. Сулла не останется в Риме навсегда, он отправится на войну с Митридатом. Будь он проклят! Когда он увязнет в этой войне и уже не сможет помыслить о возвращении в Италию, все мы снова вернемся домой. В новом году консулом будет мой клиент Луций Цинна, он обеспечит наше возвращение.

– Твой клиент? – удивленно переспросил Сульпиций.

– У меня всюду клиенты, Публий Сульпиций, даже в великих патрицианских семьях, – важно проговорил Гай Марий. Ему немного полегчало, онемение постепенно начало проходить. Бредя к выходу из храма, он оглянулся и сказал остальным: – Мужайтесь! Пророчество гласит, что я буду семикратным консулом Рима, а значит, наше изгнание временное. Когда я в седьмой раз стану консулом, вы все будете вознаграждены.

– Мне не нужна награда, Гай Марий, – сказал Сульпиций без выражения. – Я делаю это только во имя Рима.

– Как и все остальные здесь, Публий Сульпиций. Что ж, пора расходиться. Уверен, до темноты Сулла выставит солдат у всех ворот. Лучше попытать счастья у Капенских ворот, но и там будьте настороже!

Сульпиций и остальные девять человек побежали на Палатин. Марий направился было к Форуму и к своему дому, но Луций Декумий остановил его.

– Гай Марий, мы с тобой немедленно пойдем к Капенским воротам, – сказал маленький человек из Субуры. – Марий-младший может принести из дому наличность, он самый молодой и прыткий. Если у Капенских ворот уже стоят солдаты, он придумает, как быть, даже через стену перелезет, если надо. Он сам сможет написать письмо твоему брату, для убедительности пусть что-нибудь припишет твоя жена.

– Юлия! – простонал в отчаянии Марий.

– Ты еще ее увидишь, как ты сам сказал. Пророчество, говоришь? Семикратное консульство? Значит, ты вернешься. Она будет волноваться гораздо меньше, зная, что ты уже в пути. Марий-младший, мы с твоим tata подождем тебя среди могил, сразу за воротами. Мы будем следить, когда ты появишься, но ты и сам нас поищи.

Марий-младший устремился домой, а его отец и Луций Декумий стали подниматься на Палатин. Сразу за Мугонскими воротами они свернули на узкую улочку, ведшую к домам свиданий над дорогой Триумфаторов, а оттуда спустились по ступенькам с холма. Судя по шуму в отдалении, Сулла и его войска двигались с Эсквилина в болотистую низину, но когда Марий и Декумий торопливо миновали огромные Капенские ворота, там еще не было никого в воинском снаряжении. Пройдя немного по дороге, они спрятались за одной из могил, в месте, откуда удобно было наблюдать за воротами. В следующие два часа из Капенских ворот вышло много народу, не всем хотелось оставаться в Риме, занятом армией.

Наконец показался Марий-младший. Он вел осла – из тех, что возят тяжести на рынок или хворост с холма Яникул. Рядом с ним семенила женщина, плотно закутанная в темную накидку.

– Юлия! – крикнул Марий и покинул потайное место, не заботясь о том, что его могут увидеть.

Она ускорила шаг, остаток расстояния преодолела бегом и прильнула нему. Он обнял ее, она закрыла глаза.

– О, Гай Марий, я была уверена, что мы уже не свидимся! – сказала она. Он стал осыпать ее лицо поцелуями – еще, еще и еще.

Сколько лет они женаты? И все же обоим доставляли огромное наслаждение эти поцелуи, как ни велик был сейчас груз горя и тревоги.

– Как я буду по тебе скучать! – сказал она, едва сдерживаясь, чтобы не зарыдать.

– Мое отсутствие будет недолгим, Юлия.

– Не могу поверить, что Луций Корнелий так поступил!

– На его месте я поступил бы так же, Юлия.

– Ты бы никогда не повел армию на Рим!

– Я в этом не уверен. Будем к нему справедливы, соблазн был непреодолим. Если бы он не сделал этого, с ним было бы покончено. А люди вроде Луция Корнелия и меня не способны смириться с такой судьбой, не способны! Ему повезло: он консул, и в его распоряжении армия. У меня не было ни того ни другого. Но если бы мы поменялись местами, то, думаю, я сделал бы то же самое, что сделал он. Знаешь, это был блестящий ход. Во всей истории Рима было и есть только два человека, которым хватает храбрости сделать это, – Луций Корнелий и я. – Он еще раз поцеловал ее и разжал объятия. – А теперь ступай домой, Юлия, и жди меня. Если Луций Корнелий отберет наш дом, переберись к матери в Кумы. У Марка Грания гораздо больше моих денег, чем я полагал, – обращайся к нему, если будет нужда. В Риме обращайся к Титу Помпонию. – Он оттолкнул ее. – Все! Иди, Юлия, иди!

И она ушла, то и дело озираясь; Марий был занят разговором с Луцием Декумием и уже не смотрел на нее. Ее сердце разрывалось от гордости. Так и должно быть: когда требуется спешно делать важные дела, мужчина не должен терять время на то, чтобы провожать тоскливым взглядом жену. У ворот топтались шестеро сильных слуг во главе со Строфантом; под их охраной Юлия пошла домой, глядя себе под ноги и уже не оборачиваясь.

– Луций Декумий, найми нам лошадей. Мне трудно ездить верхом, но двуколка привлекла бы ненужное внимание, – говорил Марий. У сына он спросил: – Ты принес мешочек золота, припасенный мной на крайний случай?

– Да. И еще мешочек серебряных денариев. Для тебя, Луций Декумий, у меня письмо к Марку Гранию.

– Хорошо. Отсыпь Луцию Декумию серебра.

Так Гай Марий спасся из Рима. Они с сыном ехали верхом, ведя за собой осла.

– Почему не переплыть в лодке через реку и не добраться до одного из портов в Этрурии? – спросил отца Марий-младший.

– Нет, я думаю, что этот путь изберет Публий Сульпиций. Я предпочитаю Остию, она ближе, – ответил Марий, чувствовавший себя немного увереннее, благодаря тому что онемение постепенно отпускало. Или он просто привык?

Еще не совсем стемнело, а они уже подъехали к Остии и увидели впереди городские стены.

– У ворот нет стражи, отец, – сказал Марий-младший, превосходивший старика зоркостью.

– Мы проникнем внутрь до того, как привезут приказ выставить стражу, сын мой. Поедем на пристань и поглядим, что к чему.

Марий выбрал у причала неплохую с виду таверну и оставил Мария-младшего в темноте, привязывать лошадей и осла, а сам отправился нанимать судно.

Очевидно, Остия еще не прослышала о том, что Рим занят солдатами, хотя все только и говорили, что об историческом походе Суллы; стоило Марию войти, как все присутствовавшие в таверне его узнали, но никто не подал виду, что перед ними человек, спасающийся бегством.

– Мне нужно срочно отплыть на Сицилию, – сказал Марий, платя за вино для всех в таверне. – Найдется хороший корабль, готовый выйти в море?

– Да хоть мой, только плати, – вызвался просоленный моряк, подаваясь вперед. – Публий Мурций – к твоим услугам, Гай Марий.

– Мне надо отплыть сегодня вечером, Публий Мурций.

– Я смогу поднять якорь до полуночи, – сказал Мурций.

– Отлично!

– Но деньги вперед.

Марий-младший вошел вскоре после того, как его отец заключил сделку; Марий встал, с улыбкой оглядел таверну и сказал:

– Мой сын!

Уведя сына на причал и дождавшись, чтобы вокруг никого не было, Марий сказал ему:

– Я не беру тебя с собой. Ты должен сам добраться до Энарии. Плавание – лишний риск для тебя. Бери осла и обеих лошадей и езжай в Таррачину.

– Почему ты не хочешь ехать со мной, отец? Таррачина гораздо безопаснее.

– У меня нет сил для такой дальней поездки верхом, Марий-младший. Я сяду здесь на корабль и доверюсь ветрам. – Он слегка прикоснулся губами к щеке сына. – Забери золото, оставь мне серебро.

– Пополам, отец, или я ничего не возьму.

Марий вздохнул:

– Гай Марий-младший, почему ты не сказал мне, что убил консула Катона? Почему отпирался?

Сын удивленно вытаращил глаза:

– Ты задаешь мне этот вопрос? В такой момент? Это так важно?

– Для меня – да. Фортуна отвернулась от меня, и, может статься, мы больше не свидимся. Почему ты мне солгал?

Марий-младший страдальчески улыбнулся и стал вылитая мать.

– О, отец! Никогда не знаешь, о чем ты спросишь! Все очень просто: все мы стараемся говорить тебе то, что, как мы думаем, ты хочешь услышать. Такова расплата за славу великого человека! Я счел разумным отпереться на тот случай, если бы ты был тогда склонен требовать справедливости. В таком настроении ты бы не хотел услышать мое признание, ведь у тебя не осталось бы выбора, пришлось бы меня выдать. Прости, если я угадал неверно. Ты же совсем мне не помог тогда, ты закрылся плотнее, чем улитка, в сухую погоду.

– Я думал, ты ведешь себя как избалованный мальчишка!

– О, отец! – Марий-младший со слезами на глазах покачал головой. – Сын великого человека не может быть избалованным. Подумай, каково мне приходилось! Ты возвышаешься над миром, как титан, а мы, все остальные, копошимся у тебя под ногами, угадывая твои желания, стараясь тебе угодить. Никто из твоего окружения тебе неровня, ни умом, ни способностями, включая меня, твоего сына.

– Тогда поцелуй меня напоследок и ступай. – В этот раз объятия вышли сердечными; Марий и не знал, что ему так дорог Марий-младший. – Кстати, ты был совершенно прав.

– Прав в чем?

– Что убил консула Катона.

Марий-младший с досадой махнул рукой:

– Это я знаю! Что ж, встретимся на Энарии в декабрьские иды.

– Гай Марий! Гай Марий! – позвал нетерпеливый голос.

Марий повернулся на зов.

– Если ты готов, мы уже можем отчаливать, – сказал Публий Мурций так же нетерпеливо.

Марий вздохнул. Инстинкт, а он ему доверял, подсказывал, что плавание будет гибельным: моряк, сначала показавшийся ему бывалым, теперь выглядел не лихим пиратом, а снулой рыбиной.

Его корабль, впрочем, был довольно надежным, крепко сколоченным, хорошо держался на воде, хотя совершенно нельзя было предвидеть, как он поведет себя в открытом море, между Сицилией и Африкой, если все сложится худо и им придется плыть еще дальше. Главным изъяном этого корабля был, без сомнения, его капитан, Мурций, который только и делал, что сетовал. Но, несмотря на его сетования, они еще до полуночи благополучно миновали илистые наносы и песчаные отмели в опасной гавани и поймали стойкий северо-восточный бриз, погнавший их вдоль побережья. Скрипя и опасно накреняясь – Мурций не заложил в пустой трюм достаточно балласта, – корабль заскользил в паре миль от берега. Команда, впрочем, подобралась веселая, сидеть на немногочисленных веслах никому не приходилось, два тяжелых рулевых весла свободно висели за кормой.

А потом, уже на заре, ветер резко поменял направление и задул с опасной силой уже с юго-запада.

– Видал? – брюзгливо обратился Мурций к пассажиру. – Эдак нас загонит обратно в Остию.

– Золотишко подсказывает, что этого не произойдет, Публий Мурций. Еще оно нашептывает, что ты преотлично дойдешь до Энарии.

Вместо ответа Мурций подозрительно поморщился, но сопротивляться блеску золота у него не нашлось сил, и, лишь только повис большой квадратный парус, моряки, внезапно погрустневшие в подражание своему капитану, налегли на весла.

Секст Луцилий, двоюродный брат Помпея Страбона, надеялся на избрание в наступающем году народным трибуном. Будучи консерватором, как того требовали семейные традиции, он с радостью предвкушал, как станет накладывать вето на законы, которые будут предлагать радикалы, чье избрание тоже не вызывало сомнения. Но когда Сулла вступил в Рим, Секст Луцилий оказался одним из многих, принявшихся гадать, как это повлияет на его собственные планы. Не сказать чтобы он возражал против действий Суллы; на его взгляд, Марий и Сульпиций заслуживали, чтобы их удавили в подземной камере Туллиана или, что даже лучше, сбросили с Тарпейской скалы. Вот было бы зрелище, если бы грузное тело Гая Мария упало на острые камни внизу! Старый mentula вызывал либо любовь, либо ненависть, и Секст Луцилий его ненавидел. Если бы его принудили объяснить за что, он бы ответил, что не будь Гая Мария, не появился бы Сатурнин и обошлось бы без недавних преступных деяний Сульпиция.

Конечно, он попался на глаза Сулле, как тот ни был занят, и с воодушевлением предложил свою поддержку, в том числе в роли плебейского трибуна на следующий год. А потом Сулла превратил народное собрание в пустое место, и надежды Секста Луцилия временно рухнули. Правда, беглецам вынесли приговор, и это его порадовало, но вскоре выяснилось, что их, за исключением одного Сульпиция, вовсе не собираются ловить. Даже Гая Мария, чьи прегрешения были куда весомее! Но верховный понтифик Сцевола ответил на сетования Луцилия холодным взглядом.

– Лучше бы ты не глупил, Секст Луцилий! – молвил Сцевола. – Гая Мария необходимо было убрать из Рима, но можешь ли ты вообразить, чтобы Луций Корнелий захотел выпачкать руки его кровью? Всем нам не понравилось, что он повел свою армию на Рим; как же, по-твоему, отнеслись бы римляне к убийству Гая Мария, невзирая на смертный приговор? Смертный приговор вынесен потому, что у Луция Корнелия не оставалось выбора, он был вынужден осудить беглецов за государственную измену в центуриатных комициях, а приговор за государственную измену – это всегда смертная казнь. Луций Корнелий желает одного – Рима, где не будет Гая Мария! Гай Марий – это целый институт, а на целый институт никто в здравом уме не покусится. Так что ступай, Секст Луцилий, и больше не донимай консула такими вопиющими глупостями!

Секст Луцилий отправился восвояси и больше не пытался увидеть Суллу. Более того, он хорошо понял Сцеволу: никто в положении Суллы не пожелал бы взять на себя ответственность за казнь Гая Мария. Но оставался факт: Гай Марий, осужденный центуриями за государственную измену, гуляет, где хочет, хотя его свободно можно было выследить и убить. Преступник остался безнаказанным! Спас свою шкуру! Если он не сунется в Рим или в другой крупный римский город, то сможет делать все, что пожелает. Он-то ведь твердо уверен, что никто не покусится на целый институт!

«Что ж, Гай Марий, – рассуждал Секст Луцилий, – ты не учел, что существую я! Я, который будет счастлив войти в историю как человек, положивший конец твоей гнусной карьере».

С этой мыслью Секст Луцилий нанял полсотни бывших конников, нуждавшихся в деньгах, – несложная задача в тяжелые времена, когда денег всем не хватало. Те получили от него задание отыскать Гая Мария. Отыскать и прикончить на месте за государственную измену.

Тем временем народное собрание приступило к выборам плебейских трибунов. Секст Луцилий выдвинул свою кандидатуру и набрал нужное число голосов, ибо плебс всегда желал иметь одного-двух крайне консервативных трибунов; от тех исправно разлетались жаркие искры.

Вдохновленный избранием, пускай полученный пост и не давал ему полномочий, Секст Луцилий вызвал главаря своей шайки на разговор.

– Я один из немногих в этом городе, кто не стеснен в средствах, – начал он, – поэтому не прочь заплатить еще тысячу денариев, если вы принесете мне голову Гая Мария. Только голову!

Главарь – а он за тысячу денариев с радостью обезглавил бы всю свою семью – с готовностью согласился.

– Я уж расстараюсь, Секст Луцилий, – пообещал он. – Я знаю, что старик не подастся на север от Тибра, поэтому начну поиски на юге.

Через шестнадцать дней после отплытия из Остии корабль Публия Мурция прекратил неравный бой со стихией и вошел в порт Цирцея, что всего в пятидесяти милях южнее Остии. Моряки выбились из сил, на корабле почти не осталось пресной воды.

– Прости, Гай Марий, иначе нельзя, – сказал Публий Мурций. – Нам не сладить с юго-западным ветром.

Возражать не было смысла; Гай Марий кивнул:

– Нельзя так нельзя. Я останусь на борту.

Этот ответ сильно удивил Публия Мурция и заставил его почесать в затылке. Но, сойдя на берег, он все понял. В Цирцее все только и обсуждали, что события в Риме и осуждение Гая Мария за государственную измену; вне Рима имена Сульпиция и других были почти неизвестны, зато слава Гая Мария разнеслась повсюду. Капитан поспешил обратно на свой корабль.

Разрываясь между отчаянием и решимостью, Мурций предстал перед своим пассажиром.

– Не обессудь, Гай Марий, я человек уважаемый, судовладелец, мне надо крутиться. Никогда в жизни я не перевозил незаконных грузов и не хочу начинать сейчас. Я вношу все портовые платежи и акцизные сборы, никто в Остии и в Путеолах этого не опровергнет. Я знаю, что ужасный ветер, необычный для этого времени года, – это знак богов. Забирай свои вещи, я посажу тебя в ялик. Придется тебе подыскать другой корабль. Я никому не проговорился, что ты у меня на борту, но рано или поздно мои моряки проболтаются. Если ты продолжишь путь и не станешь нанимать другой корабль прямо здесь, то спасешься. Попытай счастья в Таррачине или в Кайете.

– Я благодарен тебе за то, что ты не выдал меня, Публий Мурций, – сердечно молвил Марий. – Сколько я тебе должен за то, что ты доставил меня сюда?

Но дополнительное вознаграждение Мурций отверг.

– Довольно того, что ты заплатил мне в Остии, – сказал он. – А теперь прошу: уходи!

С помощью Мурция и двух оставшихся на борту рабов Марий кое-как перелез с корабля в ялик. Сидя в нем, он выглядел разбитым старцем. При нем не было ни раба, ни помощника, и Публий Мурций подметил, что за истекшие шестнадцать дней его хромота усугубилась. При всей своей недалекости и склонности к сетованьям, капитан не посмел высадить Мария в месте, где ему грозила бы опасность быть схваченным, и отбуксировал ялик к берегу южнее Цирцеи, где прождал несколько часов, пока один из двух его рабов не вернулся с лошадью и с корзиной провизии.

– Я искренне сожалею, – скорбно проговорил Публий Мурций, с большим трудом, вместе с напрягшими все силы рабами, усадив Мария в седло. – Хотел бы я помогать тебе и дальше, Гай Марий, но не осмеливаюсь. – Помявшись, он выпалил: – Видишь ли, тебя признали государственным преступником. Если тебя схватят, то убьют.

Вид у Мария был потрясенный.

– Меня зачислили в изменники?

– Тебя и твоих друзей судили центурии. Они вынесли приговор.

– Центурии? – Марий качал головой, не веря своим ушам.

– Ты лучше поезжай, – сказал ему Мурций. – Желаю удачи!

– Тебе самому теперь, когда ты избавился от причины твоих невзгод, должно повезти больше.

С этими словами Марий ударил лошадь пятками по бокам и потрусил в рощу.

«Правильно я сделал, что покинул Рим, – рассуждал он. – Центурии!.. Он полон решимости меня погубить. Подумать только, последние двенадцать дней я клял себя за то, что удрал из Рима! Сульпиций был прав, я убедил себя в необходимости бежать, а потом было уже поздно поворачивать обратно. Так я думал… И вот теперь оказывается, что прав был я! Суд центурий не приходил мне в голову! Зная Суллу, я считал, что он постарается умертвить нас тайно. Не думал, что он окажется таким дурнем, чтобы предать меня суду! Что такого известно ему, чего не знаю я?»

Как только скрылось из глаз жилье, Марий спешился и пошел рядом с лошадью; его болезнь превращала езду верхом в мучение, но от животного была польза – оно везло золото и монеты, которые кое-что весили. Далеко ли до Минтурн? Примерно тридцать пять миль, если не выходить на Аппиеву дорогу. Вокруг простирались кишащие комарами болота, зато было безлюдно. В Таррачину он решил не идти, зная, что туда направляется Марий-младший. Минтурны подойдут ему лучше всего: большой, тихий, процветающий город, почти не затронутый Италийской войной.

На дорогу туда у него ушло четыре дня. Все это время он ел совсем мало, потому что провизия, прихваченная в Цирцее, быстро кончилась; старушка, проживавшая в одиночестве, дала ему горшок бобовой каши; бродяга-самнит купил на его деньги твердого сыра и хлеба, и Марий поделился едой с ним. Ни старухе, ни самниту не пришлось жалеть о своем великодушии: Марий расплатился с ними золотом.

Вся левая сторона его тела словно налилась свинцом, он ощущал ее как тяжелый груз, который приходилось тащить с собой. Так он плелся до тех пор, пока вдали не показались стены Минтурн. Но, подойдя ближе со стороны леса, он увидел скачущий по Аппиевой дороге вооруженный отряд. Спрятавшись среди сосен, он проследил, как всадники въехали в городские ворота. На счастье, порт лежал в стороне от городских укреплений, поэтому Марию удалось миновать городские стены и незамеченным подкрасться к причалам.

Лошадь была ему больше не нужна; он отвязал от седла мешки с деньгами, шлепнул лошадь ладонью и проводил ее взглядом. Потом он вошел в маленькую, но небедную таверну поблизости.

– Я Гай Марий. Я приговорен к смерти за государственную измену. Никогда в жизни я еще так не уставал. И мне нужно вина, – объявил Марий глухим голосом.

Внутри было всего шесть-семь человек. Все они оглянулись на его голос, у всех отвисла челюсть. Потом заскрипели табуреты и стулья, его окружили люди, желавшие прикоснуться к нему на удачу, никто здесь не держал на него зла.

– Сядь, сядь! – предложил хозяин, улыбаясь до ушей. – Ты и вправду Гай Марий?

– Разве я не подхожу под описание? Половина лица обвисла, сам старше самого Крона, но все равно не говорите мне, что не узнаёте Гая Мария, когда видите его!

– Я знаю Гая Мария в лицо, – сказал один из выпивох. – Ты Гай Марий. Я был на Римском форуме, когда ты заступался за Тита Тициния.

– Вина! Дайте мне вина! – повторил Гай Марий.

Ему налили вина, потом, когда он одним глотком осушил кубок, налили еще. Затем подали еду. Утоляя голод, он развлекал присутствующих рассказом о том, как Сулла захватил Рим, а сам он бежал оттуда. О том, что вытекает из признания его изменником, говорить было излишне: любой на полуострове, будь то римлянин, латинянин или италик, знал, что такое обвинение в измене и что оно за собой влечет. Тем, кто его слушал, полагалось выдать его городским властям для казни или самим его прикончить. Вместо этого они внимали каждому слову обессиленного Мария, а потом помогли ему подняться по шаткой лестнице наверх и лечь. Очутившись на койке, беглец проспал десять часов кряду.

Проснувшись, он обнаружил, что кто-то выстирал его тунику и плащ, вымыл изнутри и снаружи его сапоги; чувствуя себя лучше, чем за все время после схода с корабля Мурция, Марий кое-как спустился вниз. Там было не протолкнуться.

– Все эти люди пришли поглазеть на тебя, Гай Марий, – сказал хозяин, подойдя и взяв его за руку. – Это огромная честь!

– Я приговорен к смерти, кабатчик, с полсотни отрядов рыщут в поисках меня. Один такой отряд вчера въехал в ворота вашего города.

– Да, сейчас они на форуме, вместе с дуумвирами, Гай Марий. Они выспались, как ты, и теперь пытаются получить поддержку горожан. Половина Минтурн знает, что ты здесь, но тебе не о чем беспокоиться, мы тебя не выдадим. И дуумвирам о тебе не скажем, потому что оба они придерживаются буквы закона. Лучше им ничего не знать. Если они пронюхают, то могут решить, что тебя лучше казнить, пускай это и не будет им по вкусу.

– Я очень вам признателен, – искренне молвил Марий.

Пузатый коротышка, которого не было в таверне одиннадцать часов назад, подошел к Марию и протянул ему руку:

– Я Авл Белей, здешний купец. Я владею несколькими кораблями. Только скажи мне, что тебе нужно, Гай Марий, и ты это получишь.

– Мне нужен корабль, чтобы уплыть из Италии куда угодно, где я смог бы найти убежище, – сказал Марий.

– Это нетрудно, – сразу ответил ему Белей. – У меня есть как раз такой корабль, прямо сейчас стоящий на якоре в гавани. Как только ты поешь, я отведу тебя на него взглянуть.

– Ты уверен, Авл Белей? За мной гонятся, хотят убить. Если ты будешь мне помогать, это поставит под угрозу и твою жизнь.

– Я готов рискнуть, – спокойно ответил Белей.

Час спустя гребцы доставили Мария к крепкому на вид зерновозу, выгодно отличавшемуся от утлой посудины Публия Мурция, пригодной только для плавания вдоль берегов и боявшейся крепких ветров и высоких волн.

– Этот корабль только что прошел ремонт после доставки в Путеолы зерна из Африки. Я собирался отправить его в Африку, как только задуют попутные ветры, – сказал Белей, помогая гостю взойти на борт по удобным ступенькам прочного деревянного трапа. – Его трюмы полны фалернского вина, заказанного знатоками, какие есть даже в Африке. Он устойчив в шторм, на борту есть все необходимое. Мои суда всегда наготове, ветра и ненастье им нипочем. – Это было сказано с ободряющей улыбкой.

– Не знаю, как тебя благодарить, разве что деньгами.

– Для меня это честь, Гай Марий, не порти мне удовольствие попыткой со мной расплатиться. До конца своих дней я буду потчевать друзей и домочадцев рассказами о том, как я, купец из Минтурн, помог великому Гаю Марию спастись от преследования.

– Моя благодарность тебе будет безгранична, Авл Белей.

Белей спустился в свой ялик, помахал Марию рукой и сам погреб к берегу, благо что было недалеко.

Он уже причалил к пристани, находившейся ближе всего к кораблю, когда в порт въехали пятьдесят всадников, рыскавшие до этого по городу. Не обращая внимания на Белея – сперва они не увидели связи между причалившим яликом и поднимающим якорь судном, – наймиты Секста Луцилия пригляделись к людям на борту и узнали Гая Мария, которого ни с кем нельзя было спутать.

Командир отряда подъехал к самой воде, сложил ладони рупором и крикнул:

– Гай Марий, ты арестован! Капитан, ты укрываешь человека, скрывающегося от римского правосудия! Именем сената и народа Рима я приказываю тебе подойти к берегу и выдать мне Гая Мария!

На борту эти слова вызвали только презрительные ухмылки, и капитан деловито продолжил поднимать парус. Но Марий, видя, что добряк Белей уже схвачен, вздохнул и опустил голову.

– Стой, капитан! – крикнул он. – Твой хозяин в руках людей, явившихся за мной. Я должен вернуться!

– В этом нет необходимости, Гай Марий, – откликнулся капитан. – Авл Белей в силах сам за себя постоять. Он вверил тебя моим заботам и велел тебя увезти. Я должен делать то, что мне приказано.

– Делай так, как я велю, капитан. Поворачивай!

– Если я так поступлю, Гай Марий, то мне уже не быть капитаном ни на одном судне. Авл Белей пустит мои кишки на такелаж.

– Вернись и посади меня в лодку, капитан, я настаиваю! Не хочешь вернуть меня на пристань, так доставь меня на веслах в такое место на берегу, где я сумею скрыться. – Взгляд Мария был ясен и суров. – Слышишь? Я настаиваю!

Капитан помимо воли повиновался; когда Марий настаивал, он превращался в полководца, ослушаться которого было немыслимо.

– Я высажу тебя в густых камышах, – сказал злосчастный капитан. – Я хорошо знаю местность. Безопасная тропа приведет тебя обратно в Минтурны. Тебе лучше спрятаться там и дождаться, пока ищейки уберутся. Потом я опять доставлю тебя на борт.

Марий снова полез через борт, снова сел в гребную лодку. Только в этот раз она отчалила со стороны моря, чтобы остаться невидимой для всадников, продолжавших требовать выдачи Гая Мария.

Но на его беду, командир отряда оказался очень зорким: увидев лодку, скользившую в южную сторону, он узнал седую голову Мария, белевшую среди голов шестерых выбивавшихся из сил гребцов.

– Скорее! – крикнул он. – По коням! Бросьте этого дурня, от него больше нет толку. Будем преследовать по берегу вон ту лодку.

Это оказалось нетрудно, потому что по берегу, через соленые болота, до самого устья реки Лирис, тянулась проезжая дорога; всадники обогнали лодку и потеряли ее из виду только тогда, когда она исчезла в камышах и тростнике на берегу.

– Вперед, схватим старого злодея!

Спустя два часа наймиты Секста Луцилия схватили его, и как раз вовремя. Марий, сбросив всю одежду, пробирался через тростник то по пояс, а то и по горло в топкой черной грязи, вконец обессиленный и почти уже захлебнувшийся. Вытянуть его оттуда оказалось непросто, но желающих хватило, и в конце концов чавкающая топь выплюнула свою жертву. Кто-то, скинув плащ, хотел было закутать в него Мария, но командир не позволил.

– Пусть старый калека останется голым. Дадим Минтурнам полюбоваться, как хорош великий Гай Марий! Весь город знал, что он здесь, пусть теперь расплачиваются за то, что дали ему приют.

Весь путь до Минтурн старый калека проделал голый, в окружении всадников – хромая, спотыкаясь, падая; сопровождающим некуда было спешить. Когда город был уже близко и вдоль дороги стали все чаще попадаться дома, командир принялся громко призывать народ собраться, чтобы посмотреть на пойманного беглеца Гая Мария, который скоро лишится головы на форуме Минтурн.

– Выходите, выходите все! – кричал командир.

В середине дня всадники въехали на форум, сопровождаемые почти всем населением города, слишком изумленным, слишком оторопевшим, чтобы возмутиться подобным обращением с великим Гаем Марием; все знали, что он приговорен к смерти за измену. И все же в умах людей медленно закипала злоба: Гай Марий никак не мог совершить государственной измены!

Двое главных магистратов ждали у ступенек зала собраний в окружении городской стражи, спешно вызванной сюда, чтобы показать этим высокомерным римским чиновникам, что Минтурны в случае чего способны за себя постоять.

– Мы поймали Гая Мария, когда он пытался уплыть на корабле из Минтурн, – заговорил командир отряда зловещим голосом. – Минтурны знали, что он в городе, и Минтурны помогли ему.

– Минтурны не могут нести ответственность за действия нескольких своих земляков, – ответил старший городской магистрат натянутым тоном. – Однако пленник в ваших руках, забирайте его и уезжайте.

– О, весь он мне не нужен! – сказал с усмешкой главарь. – Я заберу только голову, остальное можете оставить себе. Вижу рядом каменную скамью, она прекрасно исполнит роль плахи. Мы положим его туда, и голова отлетит, как мяч.

Толпа ахнула и загудела; оба магистрата стояли мрачные, их охрана переминалась с ноги на ногу.

– По чьему повелению вы считаете себя вправе казнить на форуме Минтурн человека, шесть раз бывшего консулом Рима, казнить героя? – спросил старший дуумвир. Он оглядел с головы до ног сначала главаря, потом его шайку. – Вы не похожи на римских кавалеристов. Откуда мне знать, что вы те, за кого себя выдаете?

– Нас наняли специально для выполнения этой работы, – признался командир, растерявший свою уверенность при виде лиц в толпе и стражи, уже готовой извлечь из ножен мечи.

– Кто вас нанял? Сенат и народ Рима? – спросил дуумвир окрепшим голосом.

– Они самые.

– Я тебе не верю. Предъяви доказательства.

– Этот человек приговорен к смерти за государственную измену! Ты знаешь, что это значит, дуумвир. В любой римской и латинской колонии его вправе лишить жизни. Мне приказано не доставить его в Рим живым и невредимым, а привезти назад его голову.

– Раз так, – спокойно ответствовал старший магистрат, – тебе придется вступить в бой с Минтурнами за его голову. Мы здесь, в Минтурнах, не какие-то варвары. Такой именитый гражданин Рима, как Гай Марий, не будет обезглавлен, как раб или чужеземец.

– Строго говоря, он больше не гражданин Рима, – грозно возразил командир всадников. – Но раз ты хочешь исполнить все честь по чести, предлагаю тебе сделать это самому! Я доставлю из Рима все необходимые доказательства, дуумвир! Я обернусь за три дня. Гаю Марию лучше расстаться с жизнью, иначе весь город будет держать ответ перед сенатом и народом Рима. Через три дня во исполнение данного мне приказа я отделю голову от мертвого тела Гая Мария.

Пока шли эти переговоры, Гай Марий стоял качаясь, окруженный своими недругами, – бледный призрак, чье ужасное положение заставляло многих проливать слезы. Один из конников, обозленный промедлением и чувствуя подвох, выхватил меч, чтобы зарубить Мария, но толпа ринулась вперед, не боясь лошадей и мечей, готовая спасать пленника. Стража магистратов тоже изготовилась к бою.

– Минтурны поплатятся за это! – прорычал главарь.

– Минтурны казнят осужденного в соответствии с его dignitas и auctoritas, – ответил старший магистрат. – Уезжайте!

– Погодите! – раздался хриплый голос, и все жители Минтурн уставились на Гая Мария. – Этих славных людей вы еще можете обмануть, но только не меня! У Рима нет кавалерии для охоты на приговоренных, нанять ее не может ни сенат, ни народ, только частные лица. Кто нанял вас?

Голос Мария так явственно напоминал о былых временах, о боях под его штандартами, что язык командира отряда опередил его самого, и он, не успев спохватиться, отчеканил:

– Секст Луцилий.

– Благодарю тебя, – сказал Марий, – я запомню.

– Я мочусь на тебя, старик! – презрительно бросил главарь и зло дернул уздечку своего коня, чуть не поставив его на дыбы. – Ты дал мне слово, магистрат! Надеюсь, что, вернувшись, я найду Гая Мария мертвым и смогу отделить голову от его трупа.

Лишь только отряд ускакал, дуумвир кивнул своей страже.

– Отведите Гая Мария в тюрьму! – последовал приказ.

Стража вывела Мария из толпы и осторожно провела до храма Юпитера Всеблагого Всесильного, чтобы запереть в одиночной камере в подвале, обычно использовавшейся для усмирения разбушевавшегося пьянчужки или для временного содержания опасного преступника.