Наперекор судьбе Винченци Пенни

Венеция подумала, что Джайлз выглядит хуже всех.

– Да, ему делают анализы. Но это еще не значит…

– Даже мама плакала, – сказал Кит. – Она изо всех сил старалась, чтобы я не заметил. Но я заметил. Вид у нее был испуганный. Я еще никогда не видел маму испуганной.

– И мы тоже, – тихо сказала Венеция.

Барти и Лоренс завтракали на веранде, когда туда пришла экономка.

– Мистер Эллиотт, вас к телефону. Мистер Джеймс звонит.

– Джеймс? Как интересно. Барти, прошу меня извинить. Я ненадолго.

Лоренс вернулся буквально сразу же и как-то странно на нее посмотрел. Почти… с тревогой. Во всяком случае, так ей показалось.

– Он хочет с тобой поговорить.

– Со мной? Почему?

– Понятия не имею. Иди к телефону и все узнаешь. Только не затягивай разговор. Я хочу показать тебе здешний яхт-клуб.

– Иду. Где у тебя телефон?

– В холле, где же еще, – с некоторым раздражением ответил Лоренс. – Надеюсь, это не конфиденциальный разговор?

Она вернулась через пару минут, мертвенно-бледная.

– Я должна ехать. Возвращаться в Нью-Йорк и заказывать билет на ближайший рейс в Англию.

– В Англию? Барти, ты никак с ума сошла? За каким чертом тебе возвращаться в Англию?

– Из-за Уола. Я говорю про Оливера Литтона. Сутки назад у него произошел инсульт. А я узнаю только сейчас. Представляешь? Что они обо мне подумают? Я…

– Откуда ты могла знать?

– Джейми сказал, что они послали мне две телеграммы. Слава богу, он позвонил. Просто по наитию. Их всех очень удивляло мое молчание. Лоренс, они же прислали мне две телеграммы. Одну на работу, но оттуда я ушла еще утром и больше не возвращалась. Вторую они послали на мой домашний адрес. Ее я тоже не видела. Не знаю, куда она могла деться, но на столе, куда складывают почту, ее не было. Как это ужасно, как это чудовищно ужасно.

Она заплакала, и вид у нее был как у ребенка, которому неоткуда ждать помощи.

Лоренс порывисто встал, обнял ее за плечи:

– Я сам не понимаю, что могло приключиться со второй телеграммой. Но слава богу, теперь мы знаем. Конечно же, ты должна спешно ехать в Англию. Как можно скорее. Если хочешь, я отправлюсь вместе с тобой. Фактически я даже настаиваю на этом. Тебе еще придется многое вынести, и я хочу быть рядом. А теперь перестань плакать и собери вещи. Я немедленно вызываю машину. Попробую заказать отсюда разговор с Лондоном, если ты хочешь поговорить с кем-то из своих.

«Ну как у них язык поворачивается называть его злодеем? – подумала Барти. Чмокнув Лоренса в щеку, она побежала в спальню. – Как они смеют так думать о нем?»

Глава 18

– Ты должна была ему сказать. Просто взять и сказать, иначе это будет нечестно по отношению к нему.

– Но моя новость его лишь сильно разозлит. Как ты не понимаешь? Он вовсе не обрадуется. Он и не может быть рад. Он подумает, что я сама виновата и теперь стану ему обузой. И тогда…

– Адель, прекрати! Ты что, какая-нибудь гувернанточка Викторианской эпохи? Мне за тебя стыдно. Ты беременна. Отец этого ребенка, надо думать, Люк Либерман.

Адель посмотрела на Венецию. Удивленный, недоумевающий взгляд сестры заставил ее через силу улыбнуться.

– Тут и думать нечего. Отец он.

– В таком случае он должен знать. Адель, я бы не торопилась ехать в швейцарскую клинику делать аборт, предварительно не узнав, чего хочет Люк. Если известие о твоей беременности его действительн разозлит, тогда ты вольна решать сама.

– Какая же я дура, – вздохнула Адель, и ее глаза снова наполнились слезами. – Я ведь всегда была такой осторожной. Один раз позволила себе беспечность.

– Дорогая, мы все так говорим, когда беременеем, – весело сказала Венеция.

Адель будто не слышала ее слов.

– А потом я так волновалась за папу и подумала, что задержка месячных вызвана этим. Подошел новый срок, а их опять нет. Вскоре меня начало тошнить. Венеция, ну как я ему об этом скажу?

– Да, вариантов тут не много. Если ты про то, как об этом сказать по-французски, я вообще не представляю.

– Я знаю эту фразу. Всего три слова: «Je suis enceinte». Лучше с сообщением не затягивать. Завтра же возвращаюсь в Париж. Думаю, снова полечу самолетом. Знаешь, мне понравилось летать.

Это было очень пугающим. Более пугающим, чем любое событие на памяти Себастьяна, за исключением… Да, за исключением. Но тогда все произошло совершенно неожиданно, что было хуже всего. Он оказался совсем неподготовленным. Не подозревал, что каждое утро будет входить в свой кабинет, мучительно ища, чем бы заполнить страницы очередного дня. Очевидно, он мог бы найти себе какое-то занятие. Но он просиживал дни напролет, пытаясь бороться с тем, с чем настоятельно советовал бороться другим писателям. С этим жутким творческим кризисом. «Садитесь за стол и просто начинайте писать, – без конца повторял он на своих выступлениях. – Работа – единственный способ преодолеть ваш творческий кризис. Другого способа нет. Гоните его, как заразу из организма, как демонов».

Но ему самому этот совет не помогал. День за днем он пытался что-то писать, потом с остервенением комкал очередной лист и швырял в корзинку для бумаг. Выражаясь его же словами, он «издевался над бумагой» и занимался «бумагомаранием». Себастьян всегда чувствовал уровень написанного, и если тот недотягивал до планки, которую писатель себе установил, бесполезно было притворяться и обманывать себя, говоря: «Не так уж и плохо. Завтра я вернусь к этому и кое-что подправлю». Он с убийственной ясностью понимал: у скверно написанного есть только одно место назначения – корзина. Знал Себастьян и то, как называется его состояние: «несварение души». Этими словами он отвечал на вопросы Селии о том, как подвигается работа. Листы с жалкими фразами, вымученными его пером, он не просто мял. Он рвал их на мелкие кусочки, безжалостно, испытывая злорадное наслаждение. Какой смысл сохранять жизнь этим уродцам?

Правда, потом он все же стал их щадить. Оставлял до утра, уверяя себя, что отдохнет, проведя очередную бессонную ночь, и вернется к ним, посмотрит на них свежим взглядом. К чему эта юношеская поспешность? Завтра окажется, что вчера он написал совсем неплохой кусок. Возможно, у него даже появится новая сюжетная линия. Пусть у написанного им уже не будет прежней остроты и оригинальности, но разве можно писать на одном дыхании роман за романом из серии, начатой пятнадцать лет назад?

День за днем – и ни одного «неплохого куска». Новая сюжетная линия была вялой, диалоги героев – вымученными, лишенными страсти, юмора, оригинальности. Себастьяна уже не захлестывали образы, как было в те далекие дни, когда он лишь мечтал написать серию романов «Меридиан времен». Случилось невозможное: ему было нечего сказать. «Творческий кризис» грозил затянуться на годы… если не навсегда. И ведь никому в этом не признаешься. Однако Себастьяна пугало даже не это. Он чувствовал, что лишился своей панацеи, верного, надежного лекарства, способного заглушить горе и боль одиночества. Все стало бесполезным и бессмысленным. Куда убежишь и где спрячешься от себя?

– Да, Барти, хотела тебя спросить: как твоя подруга Абби?

Венеция удивилась, что задала этот вопрос. Прошло уже почти два месяца с Того Момента – мысленно она называла случившееся Тот Момент, – когда Бой вошел в гостиную, где находились она и Абби. Никто из них ничего не сказал и не сделал, и все же…

– Сама не знаю, – с нарочитой непринужденностью ответила Барти. – Мы с нею как-то… потеряли контакт.

– Ты серьезно? Странно слышать. Она же была твоей лучшей подругой. Помню, вы с ней были неразлейвода. Что случилось?

– Да ничего особенного. Ты же знаешь, я уехала в Америку. А у Абби всегда куча дел. Мы уже здесь виделись все реже и реже. Навязываться я не люблю. Вернувшись, я не стала напоминать ей о себе.

К горлу Барти подступила тошнота. Какой ужас. Какая жуть. По сути, из-за этого она и убежала в Америку. И вот – возвращение… на прежние зыбучие пески, где на каждом шагу рискуешь провалиться.

– А знаешь, Абби была у нас.

Барти старалась не встречаться с Венецией взглядом и ничем не выдавать своего волнения. Венеция вряд ли знает. Откуда?

– Говоришь, была у вас? – переспросила Барти, стараясь выдерживать тот же непринужденный характер их разговора. – А зачем?

– Бой захотел учить Генри музыке. Мама слышала, что Абби дает уроки игры на рояле и…

– Ты говоришь про тетю Селию?

– Да. Абби была у нее на работе. Просила книги для своей школы. Так мама и узнала, что она еще и музыке учит. Потом мама предложила мне созвониться с Абби и пригласить к нам.

– Как интересно, – сказала Барти, боясь, что ее сейчас вытошнит или она грохнется в обморок.

– Да. Но Бою она почему-то не понравилась. Он сказал, что она какая-то… нервная.

«Еще бы Абби не была нервной, оказавшись в доме своего любовника лицом к лицу с его женой!»

– Вот как! – с притворным удивлением воскликнула Барти.

– Да. Мне пришлось ей отказать. По-моему, это ее очень расстроило. Потому я и спросила у тебя, виделась ли ты с ней… Еще чаю?

Барти покачала головой:

– Нет, спасибо. Я заехала попрощаться. До завтра надо еще сделать кучу дел. Я была очень рада всех вас увидеть. Дети у тебя просто замечательные.

– Ты говоришь как американка.

– Надеюсь, что нет. Я по-прежнему ощущаю себя абсолютной англичанкой.

– Рада за тебя.

Поскорее уйти отсюда, выбраться из полосы зыбучих песков. В ней поднималась волна злости на Абби, настолько сильная, что Барти ощущала физическую боль. Надо поговорить с Себастьяном. Может, он что-то посоветует. Венеция между тем продолжала говорить… Барти заставила себя сосредоточиться на ее словах.

– Обязательно поцелуй за меня Мод и дядю Роберта. Когда приедешь в следующий раз, привези с собой этого ужасного Лоренса.

– Он вовсе не ужасный, – твердо возразила Барти. – Характер у него и вправду тяжелый. Побитый жизнью, избалованный. Но никак не злодей, каким мне его представляли. Как только я узнала, что Уол болен, Лоренс захотел поехать в Англию вместе со мной. И поехал бы, если бы не кризис в его банке. Только это его и удержало. Он невероятно щедрый, очень умен и…

– Какие миленькие у тебя нитки жемчуга. Это он тебе подарил?

– Да. Это его подарок. Рада, что они тебе нравятся.

– Они просто божественно красивые. Этот Лоренс что, до противного богат?

– Очень богат, – засмеялась Барти. – Но ничего противного я не почувствовала.

– И как только он сумел не потерять все свои денежки, когда началась Великая депрессия?

– Этого я… не знаю. Я спрашивала. Он давал очень туманные ответы. А однажды объяснил мне так: «Скажи, разве финансовый кризис лишил британскую королевскую семью всех их денег?» Я ответила, что нет, и тогда он сказал: «Вот тебе и ответ на твой вопрос».

– Надеюсь, он не уподобляет себя нашей королевской семье?

– Нет, конечно. Он имел в виду… Я думаю… Если у тебя много всего, ты можешь уберечься от любой депрессии.

– Раз уж ты им увлеклась, он наверняка очень обаятелен. Какая волнующая история. Только до жути жаль, что из-за него вы с Мод поссорились.

– Правильнее сказать, это Мод со мной поссорилась. Я по-прежнему считаю ее своей подругой. Если бы мы вместе поплыли в Англию, у нас было бы достаточно времени для разговоров и я постаралась бы убедить ее, что я ей вовсе не враг.

Барти вздохнула. Узнав, что она отплывает в понедельник на одном пароходе с Робертом, Мод наотрез отказалась ехать. Для Барти это было равносильно пощечине. Роберт свою поездку не отменил, но на борту они виделись мало. Океан в это время года сильно штормило, и он был вынужден сражаться с морской болезнью. В один особо ветреный день Барти стояла на палубе. Громадные волны то вздымали корабль, то бросали его вниз. Тревога за Уола на какое-то время отступила. Барти подумала о мучениях Роберта. Когда шторм утих, она зашла к нему в каюту и стала уговаривать выйти на палубу.

– Это так удивительно. Вам нужно слиться с морем, с ветром, ощутить себя частью стихии.

Роберт лишь посмотрел на нее с нескрываемым ужасом и снова закрыл глаза.

Но он был тронут ее заботой и ежедневными визитами к нему. Когда океан успокоился и Роберт смог поговорить с Барти, их отношения восстановились. Она видела, что он по-прежнему ошеломлен и даже шокирован ее отношениями с Лоренсом. Барти понимала: до конца ей Роберта не переубедить. Главное – чтобы он перестал видеть в Лоренсе врага. Отчасти ей это удалось.

– Нам с вами обоим не изменить нашего отношения к Лоренсу, – сказала она Роберту. – Но почему мы должны ломать из-за него нашу дружбу? Тем более что по сравнению со здоровьем Уола – это просто пустяк.

– Ты права, – согласился Роберт, болезненно улыбнувшись и потрепав ее по руке.

В тот день они получили обнадеживающую радиограмму: Уол наконец пришел в сознание.

Но никакие радостные вести не могли подготовить Барти к тому, что она увидела, когда вошла в больничную палату Уола. Сознание к нему вернулось, однако никто не знал, в какой степени. Он видел и слышал. Селия нарочито бодрым тоном, за которым скрывались ее собственные страхи и тревоги за мужа, сообщила Барти, что говорить он по-прежнему не может и, кроме правой руки, его тело остается полностью парализованным.

– Специалист настоятельно рекомендовал принять его состояние как данность и смириться. Инсульт у Оливера был очень серьезным. Этот врач сказал: нам еще повезло, что Оливер остался жив. Но у меня свои представления. Я сказала, что не собираюсь смиряться. Я договорилась еще с несколькими крупными специалистами по инсультам. Каждый день я замечаю улучшения в его состоянии. Пока незначительные. Но я убеждена: его выздоровление лишь вопрос времени.

Барти смотрела на хрупкую, молчаливую человеческую оболочку, некогда бывшую ее любимым Уолом, и ей было очень трудно верить словам Селии.

Но этим крупным специалистам еще не доводилось сталкиваться с леди Селией Литтон. Через две недели один угрюмый невролог согласился: да, левая рука Оливера проявляет некоторые признаки движения. Лично он не назвал бы невразумительное мычание речью, однако он, несомненно, обрадован тем, что пациент вообще способен издавать какие-то звуки. Селия ледяным тоном заявила врачу, что она замечает не «признаки движения», а настоящие движения левой руки Оливера, которые с каждым днем становятся все увереннее. «Невразумительное мычание» на самом деле легкоразличимые слова. Нужно лишь взять на себя труд внимательно прислушаться.

– Мама так отчитала беднягу, что он поспешил поскорее убраться, – рассказывала потом Венеции Адель. – Теперь она нашла другого специалиста. Задумала перевезти папу из больницы домой. Говорит, в привычной обстановке ему будет намного лучше. Естественно, маме придется поселить у нас и нескольких сиделок. Скажу тебе честно: я им не завидую.

Впоследствии Оливер признавался Венеции, что в первые недели после возвращения домой он был готов отдать все на свете, только бы снова вернуться в больницу. Его привезли в дом на Чейни-уок, где из одной гостиной второго этажа соорудили подобие палаты.

– Помещение должно быть на фасадной стороне дома, чтобы Оливер мог видеть реку, – заявила Селия. – Он всегда любил смотреть на воду. Это его стимулирует. Доктор Рубенс так и сказал: «Стимулирование – это все».

Вскоре имя доктора Рубенса стало наводить ужас на домашних. Селия узнала о его существовании случайно, от подруги. Доктор Рубенс весьма неожиданно сочетал в одном лице квалифицированного невролога с убежденным натуропатом и хиропрактиком. Для Селии этот человек был главным авторитетом после Бога. «И ее самой», – хихикая, добавляла Адель. Селия постоянно цитировала его слова, произнося их везде и всюду: в «комнате выздоровления» (именно так она требовала называть бывшую гостиную, где лежал Оливер), за обеденным столом и даже на работе. Доктор Рубенс предписал «выздоравливающему» (ни в коем случае не больному!) строгую диету, целиком состоявшую из сырых фруктов и овощей. Домашняя повариха теперь часами крошила, протирала и отжимала их, делая соки и пюре, которыми затем Оливера кормили с ложки. Кормлением занималась либо сама Селия, либо кто-нибудь из сиделок.

Но этим предписания доктора Рубенса не ограничивались. Он настаивал на щадящем массаже позвоночника, что являлось жизненно важным для здоровья центральной нервной системы. Его советы противоречили мнению всех остальных специалистов, без конца твердивших Селии, что центральная нервная система Оливера повреждена непоправимо. Доктор Рубенс говорил о необходимости физиотерапевтических процедур, которые должны длиться по нескольку часов.

– Поймите, леди Селия, мышцы нельзя оставлять в бездействии, – говорил он. – Чтобы сохранить их силу, они должны получать надлежащую порцию упражнений, а это, в свою очередь, стимулирует центральную нервную систему.

После нескольких изнурительных часов, когда все его мышцы сжимали, сминали, сгибали, разгибали и вытягивали, наступал черед терапии речи. Фактически Оливера заново учили говорить. Большую часть времени Селия занималась с ним сама, не делая мужу ни малейшей поблажки.

– Нет, Оливер, я просила тебя произнести не «лак», а «мак». Звук «м». Ммм. Сомкни губы и толкай их вперед, одновременно произнося этот звук… Нет, я тебя не слышу. Попробуй еще раз. Ммм. Мак. МАК… Оливер, ты ленишься. Еще раз… Да, теперь лучше. Только не пытайся мне сказать, что ты устал. У тебя будет предостаточно времени для отдыха. Это очень важное упражнение.

Вся семья наблюдала – поначалу с любопытством, затем с тревогой и, наконец, с чувством благоговейного восторга, – как в конце второй недели Оливер приветствовал каждого, кто к нему входил, поднимая левую руку. К концу третьей он уже смог произнести, правда запинаясь и с заметным напряжением, слова «Кит» и «Барти».

– Конечно, ты начал со своих любимчиков, – подмигивая отцу, говорила Адель, понимая, что дело совсем не в этом, а в наибольшей простоте этих имен.

Потом он смог произнести «Делл» и еще через десять дней – «Нецья». Венеция была рада услышать от отца и такой вариант своего имени. Только имя Джайлз Оливеру никак не давалось. Селия объяснила сыну, что его имя содержит весьма трудные согласные звуки, добавляя при этом, что Оливер еще не произнес и ее имени. Однако Джайлз усматривал во всем этом новое подтверждение своей вины и отцовской враждебности по отношению к нему. В таких моральных веригах он являлся домой, пред очи Хелены.

Но ждать какой-либо поддержки и сострадания от жены было бесполезно. Хелена восхищалась доктором Рубенсом и его методами. Она живо интересовалась книгами по естественному исцелению. Особенно ее вдохновляли описываемые там случаи исцеления, которые она называла «граничащими с чудом».

– Знаешь, Джайлз, можно насмехаться над всем этим, но не забывай, что другие доктора вычеркнули твоего отца из списка полноценных людей. А доктор Рубенс за считаные недели сотворил с ним настоящие чудеса.

Джайлз возражал, говоря, что отец поправился бы и без этого «кудесника» и что близняшки и ММ придерживаются такого же мнения. Хелена же воспринимала слова мужа как лишнее подтверждение уникальности методов доктора Рубенса.

– Джайлз, нельзя быть таким ограниченным. Открытый ум – большое богатство.

Хелена несколько раз пыталась навестить Оливера, но почему-то всегда ее визит совпадал со временем отдыха. Селия вежливо, но решительно говорила невестке, что после интенсивных занятий «выздоравливающему» необходим полный поой и она не рискнет нарушить предписание доктора Рубенса. Однако сама Селия постоянно нарушала этот пункт предписаний, равно как и ее друзья, визиты которых она считала благотворными для Оливера. «Слава богу, никого из маминых фашистов», – говорила Венеция. Его навещали Джей Литтон, Себастьян Брук, сыновья Венеции – «доктор Рубенс говорил, что присутствие детей очень стимулирует выздоравливающих», – и, конечно же, леди Бекенхем. Теща оказалась весьма способной массажисткой и после ускоренного курса, преподанного ей одной из сиделок, взялась за дело.

– Не бойтесь, я не причиню ему ни малейшего вреда. Как-никак, я очень давно занимаюсь лошадьми и уж всегда смогу распознать, какая мышца напряжена и где прикосновение вызывает боль.

Короче говоря, к концу второго месяца можно было говорить, что выздоровление Оливеру гарантировано, пусть и не такое быстрое, как хотелось бы. Барти решила, что ей пора возвращаться в Нью-Йорк.

– Вряд ли мое присутствие теперь так необходимо, – с оттенком извинения сказала она. – Меня ждут на работе, и я не могу злоупотреблять великодушием Стюарта.

– Конечно. Мы понимаем, – с холодной учтивостью ответила ей Селия. – Хотя, уверена, Оливер будет скучать без твоих чтений. Ты же знаешь, как он всегда ждет этого времени. Я делаю все, что в моих силах, но мне тоже надо возвращаться на работу. Без меня издательство просто развалится. Я потратила столько сил, пытаясь научить наших работников самодисциплине. Что уж там говорить, если даже Эдгар Грин забыл, что наша первейшая забота – пестовать авторов и выпускать книги. Он днями напролет занят разговорами с посетителями, на которых вообще не должен был бы тратить время. При такой расхлябанности через год нам будет нечего издавать.

О хвалебной биографии Геринга Селия даже не заикалась. Папка с материалами переместилась на Чейни-уок и теперь лежала в другом сейфе, где Селия хранила драгоценности и прочие важные для нее вещи. Поставить крест на этом замысле она по-прежнему не решалась.

Тем не менее Селия поделилась с Барти своим главным страхом: Себастьян безбожно затягивал подачу рукописи очередного «Меридиана времен». Все разговоры о сроках заканчивались его вялыми заверениями, что он непременно успеет к сроку, что, если она хочет выпустить книгу под Рождество, пусть оставит его в покое и не мешает работать. Подобные фразы она слышала от Себастьяна и раньше, но сейчас чувствовала в нем беспокойство и напряженность, которых не было прежде.

– А что ты скажешь про этого молодого человека? – спросила Селия у Барти. – Полагаю, что все рассказы о его дурном поведении сильно преувеличены Робертом, Мод и другими.

Селии никогда не нравилась Мод.

– Конечно преувеличены. Да, человек он непростой, но…

– Мне самой нравятся непростые люди, – сказала Селия. – По крайней мере, у них есть свои суждения. Не выношу, когда мне смотрят в рот и соглашаются с каждым моим словом.

Сказанное настолько противоречило действительности, что Барти стоило немалых усилий не расхохотаться. К счастью, ей удалось выхватить из сумочки платок и спрятать смех за шумным сморканием.

– А Фелисити Бруер какого мнения о нем?

– Увы, она терпеть его не может. Все это так печально, но…

– Иного я и не ожидала от нее. Глупая женщина. Привыкла думать так, как велит ее вульгарный муж. Насколько я понимаю, Лоренс вообще не вмешивается в дела нью-йоркского филиала «Литтонс».

– Нет, – ответила Барти, озадаченная словами Селии.

– Отлично. Такой человек, как он, и не должен нравиться всем подряд. Но постарайся, Барти, не увязнуть в нем слишком глубоко. Ты молода, и глупо подстраиваться под мужчину. В первую очередь тебе нужно думать о своей карьере.

Барти подмывало напомнить Селии, что она сама вышла замуж в девятнадцать лет. Нет, не стоит осложнять отношения перед отъездом. Барти послушно согласилась:

– До отъезда сюда я начала редактировать удивительную книгу. Я бы очень хотела, чтобы вы ее прочли. Роман называется «Сверкающие сумерки». Это и детектив, и сатира на нью-йоркскую знать. Если в двух словах – это роман об убийстве и попытках его замять, иначе пострадает сын весьма влиятельного человека. Может, я сужу немного самоуверенно, но роман превосходно написан, а сюжет умно выстроен. Я знаю, в Англии он бы имел успех.

– Пришли мне экземпляр рукописи, как только сможешь. Интересно будет прочесть. Зря ты не захватила его с собой.

– Я так беспокоилась за Уола, что все прочие мысли вылетели из головы, – неуклюже оправдалась Барти.

– В любой ситуации не стоит терять голову, – сказала Селия. – Особенно когда на нее сваливаются крупные неприятности. Всегда нужно иметь под рукой то, что позволяет отвлечься… Ты сейчас куда?

– Навестить Себастьяна. И конечно, Иззи. Как там у них?

– Почти без изменений. Бедная девочка. И бедный Себастьян. Она могла бы служить ему таким источником утешения. Но ничего, она и в такой обстановке растет, и достаточно успешно. Дети – существа очень стойкие. Вспомни себя. За считаные недели ты вполне освоилась в нашей семье.

Когда Барти приехала в Примроуз-Хилл, Иззи была в школе. На пороге ее встретил хмурый и угрюмый Себастьян.

– Боюсь, я сегодня не очень подхожу для приятных бесед. Проблемы с книгой. Ничего серьезного, но меня напрягают сроки. Как бы не запоздать с подачей рукописи. Входи, выпьем по чашке чая. Думаю, тебя вряд ли можно соблазнить шампанским или другим вином?

– Чая будет достаточно. Я заехала попрощаться. И немного поговорить с вами об… Абигейл Кларенс. Себастьян, это так ужасно. Она…

Он внимательно выслушал ее сбивчивый рассказ, потом сказал:

– Барти, мой совет остается прежним. Все это не имеет к тебе никакого отношения. Вмешавшись, ты бы сделала только хуже. Эта Абби явно решила отступить. Ее поведение насторожило Боя. Он не захочет рисковать благополучием семьи и постарается решить это дело сам. Он достаточно опытен в подобных вопросах. Думаю, ты и сама знаешь.

– Она тоже, – прошептала Барти. – И еще я начинаю думать, что у Абби есть некоторые нарушения рассудка.

– Не знаю. Возможно. Уверен, что Бой максимально контролирует сложившееся положение. Постарайся выбросить это из головы. Я буду по тебе скучать, – вдруг произнес Себастьян. – Без тебя семья Литтон совсем не та. Когда вернешься?

– Н-не знаю, – ответила Барти и покраснела.

– Влюбилась? – спросил Себастьян, глядя на нее. – В этого Лоренса Эллиотта?

– Да, – шепотом ответила Барти. – Влюбилась. Но…

– Я видел его всего один раз, и он мне в высшей степени не понравился. Эдакий надменный маленький клещ.

– Себастьян!

– Я же не говорю, что он таким и остался. Наверное, немного вырос. Он не портит кровь нью-йоркскому филиалу «Литтонс»?

– Нет, конечно. С какой стати ему влезать в дела издательства?

Барти вспомнились туманные слова Селии.

– С самой прямой, я бы сказал.

– Но как? Да, ему не нравится, что я допоздна засиживаюсь на работе. Ну и что? И потом, это касается меня. При чем тут «Литтонс»?

– При чем? – переспросил Себастьян, с неподдельным изумлением глядя на нее своими синими глазами. – Но тебе наверняка рассказали. Сомневаюсь, чтобы ты этого не знала.

– Чего именно? Я не понимаю, о чем вы.

– Так, значит, тебе никто ничего не говорил? Наверное, решили, что ты и сама знаешь. Теперь будешь знать. Барти, Лоренс Эллиотт владеет сорока девятью процентами акций нью-йоркского филиала «Литтонс».

Глава 19

– Не верю я тебе. Ты это придумала.

– Нет, не придумала. Это правда.

– Докажи.

– Я… не могу.

– Врунья, врунья, на спине глазунья!

– Перестань! – закричала Иззи.

Не выдержав обиды, она расплакалась и выбежала из класса в коридор, где с размаху налетела на мисс Паркер, свою учительницу.

– Изабелла, в чем дело? Почему ты плачешь?

– Не знаю, – ответила Иззи.

Мисс Паркер была чуткой и внимательной молодой женщиной. Она восхищалась Иззи и сочувствовала девочке, не знавшей матери и явно не избалованной вниманием отца.

– Тебя что, дразнили? – спросила учительница, внимательно глядя на заплаканную Иззи.

– Нет, – ответила Иззи и быстро улыбнулась.

– Если тебя все-таки дразнили, ты должна мне рассказать. В твоем классе есть несколько трудных девочек. Вреда они тебе не причинят, но тем не менее… Я все-таки должна знать, почему тебя довели до слез.

– Дело… не в этом, – всхлипнула Иззи и снова заплакала.

Мисс Паркер повела ее в пустой соседний класс и закрыла дверь.

– А теперь не бойся и расскажи мне, как все было. – (Иззи рассказала.) – Понимаю. Наша задача – сделать так, чтобы эти девочки поверили. Согласна? Я могла бы и сама им сказать, что ты не врешь, но их это не убедит. Они подумают, будто ты так ловко соврала, что обманула даже учительницу. Но мы можем найти другой способ, намного умнее. Я об этом позабочусь.

Через два дня, когда Иззи завтракала у себя в детской, дверь вдруг открылась, и туда стремительно вошел Себастьян. Он был очень, очень сердит. Настолько сердит, что его глаза стали почти черными, а лицо – белым и напряженным.

– Изабелла, как ты смела говорить обо мне в школе?

– Папа, я…

– Ты рассказывала детям, кто у тебя отец, а потом жаловалась, что они тебе не верят. Почему они должны тебе верить и зачем было вообще говорить об этом?

– Но, папа, я так горжусь тобой.

– Гордишься мной?

Себастьян молча смотрел на дочь. Его гнев улетучился, сменившись привычной холодной неприязнью.

– Да. Я очень тобой горжусь. В школе все любят твои книги и…

– Я никогда не поощрял подобных вещей. Я не хочу, чтобы ты вмешивалась в мою писательскую жизнь. Никак ты им обещала, что я приду в школу на беседу?

– Ничего такого я не обещала, – ответила Иззи.

Она тихо опустила чашку на блюдце и опять посмотрела на отца. Ей было очень не по себе.

– Тогда откуда у них возникла эта идея?

– Не знаю. Честное слово, не знаю.

– Изволь сказать им, что я не приду. Пожалуй, я напишу твоей учительнице и объясню, что я против такого, с позволения сказать, корыстного манипулирования мною. Но в любом случае ты поступила очень дурно. Понимаешь?

– Да, папа, – почти шепотом ответила Иззи.

– И больше чтобы ни о чем подобном я не слышал. Мне и так забот хватает. Можно подумать, у меня бездна свободного времени, чтобы разглагольствовать в какой-то дурацкой школе.

Няня Иззи, до сих пор молча слушавшая разговор отца с дочерью, вдруг решила вмешаться:

– Простите меня, мистер Брук. Знаю, меня это ни в коей мере не касается, но…

– Вы совершенно правы, няня. Вас это ни в коей мере не касается.

– Но я чувствую, что обвинять Изабеллу – это несправедливо с вашей стороны. Ведь многие знают, что вы часто выступали в школах. Я о вас услышала задолго до того, как пришла в ваш дом. Я работала в другой семье. Там были две девочки. Они учились в школе, и однажды вы приехали в их школу, и они…

– Послушайте, вы ведь только что сказали, что вас это не касается. Добавлю: абсолютно не касается… Изабелла, ты меня поняла? Чтобы больше я не слышал о подобном твоем самовольстве.

– Да, папа, – прошептала Иззи.

– А теперь быстро заканчивай завтрак и отправляйся в школу. Няня, извинитесь за ее опоздание.

Когда он ушел, нянька взглянула на Иззи. Глаза девочки были полны слез. Даже на ее длинных ресницах блестели слезинки.

– Не плачь, Изабелла. Ты меня прости. Хотела тебе помочь, а сделала только хуже.

– Нет, вы ничего не сделали, – возразила Иззи, проглатывая слезы. – Вы не виноваты. Это просто…

– Просто – что? Расскажи мне.

Они опоздали совсем немного. Няня вместе с Иззи вошла в класс, где мисс Паркер заполняла классный журнал.

– Пожалуйста, простите Изабелле сегодняшнее опоздание, – громко сказала няня, обращаясь к учительнице. – Дело в том, что ее отец, Себастьян Брук… Вы ведь знаете, что он писатель… Он должен был срочно встретиться со своим издателем и не смог одолжить нам машину. Мы были вынуждены ехать автобусом.

– Ничего страшного. Я еще не начинала урок.

Глаза обеих женщин встретились, и они поняли друг друга без слов.

– Я очень надеюсь, что мистер Брук не опоздал на свою встречу. И конечно же, надеюсь, что к Рождеству он порадует всех нас новой книжкой «Меридиана времен».

– В этом можете не сомневаться, – уверенно ответила няня, будто Себастьян имел обыкновение обсуждать с ней подобные вопросы. – Я даже видела макет обложки… Не буду вам мешать. Всего вам доброго, мисс Паркер.

Иззи не была бы человеческим ребенком, если бы в этот момент не устремила торжествующий взгляд на свою недавнюю обидчицу.

Но даже восстановленная справедливость не принесла Иззи особой радости. С ее отцом происходило что-то странное. Он стал чаще раздражаться. Он кричал в телефонную трубку, кричал на добрую миссис Конли, кричал на нее саму, если она недостаточно бесшумно поднималась по лестнице. Но ко всему этому Иззи привыкла.

Ее тревожило, что в последнее время она несколько раз слышала странные звуки, доносящиеся из-за двери его кабинета. Странные и пугающие. Она слышала их и раньше, один или два раза. Если бы такие звуки издавал ребенок, Иззи сказала бы, что он плачет. А еще она слышала, как ночью отец бродит по дому. Она просыпалась и смотрела на свои часики. Время было позднее, очень позднее, поскольку маленькая стрелка показывала то на цифру 2, то на цифру 3. Однажды Иззи подкралась на цыпочках к двери и через замочную скважину посмотрела в коридор. Вид у отца был страшный, как у великана из его книжек. Он показался ей совсем старым. Волосы были всклокочены, а одежда вся измята.

Иззи не могла сказать, что любит отца. Она больше привыкла волноваться и беспокоиться за него. Больше всего на свете она хотела сделать ему что-то приятное. Почему – она и сама не знала, но чувствовала, что в какой-то мере несет ответственность за его вечно плохое настроение и угрюмый вид. Отец почти никуда не ходил, почти ни с кем не встречался. Значит, единственным человеком, кто мог его огорчить, была она. Совсем недавно, и опять ночью, Иззи слышала, как отца тошнило, причем несколько раз. В тишине спящего дома эти звуки были особенно страшными. Иззи испугалась за отца – вдруг он заболел? Надо будет поговорить об этом с Китом. Кит наверняка знает, что делать.

Кит по-прежнему оставался ее героем. Кита Иззи любила больше всех. Когда он к ним приходил, в доме становилось теплее и счастливее. С Китом она могла говорить о чем угодно, не подбирая слов и не боясь, что он начнет ее ругать за размахивание руками или громкий смех. Кит был уже совсем взрослым – целых шестнадцать лет – и высоким, как Себастьян, но всегда находил время, чтобы порезвиться с ней в саду. Он читал ей разные книжки, в том числе и папины. Кит научил Иззи разным интересным играм, и с ним она играла в карты, шашки и настольную игру «Людо». Себастьяну Кит тоже нравился. Отец почти не кричал на него и даже не возражал, когда они с Китом устраивали шумную игру в прятки.