Наперекор судьбе Винченци Пенни

Бой был исключительно умен и очень одарен по части искусств. Любая из граней его таланта, получи она должное развитие, принесла бы ему успех и признание. Но в ранние годы ему не встретился мудрый, требовательный наставник, и стремление к наслаждениям одержало в нем верх над более достойными сторонами его характера. Среди талантов Боя были и такие, что не требовали особого развития: талант заводить друзей и талант привлекать к себе женщин. Оба упомянутых таланта плюс изрядное богатство довольно быстро сделали его повесой. А потом, когда ему было всего двадцать три года, он вдруг оказался женатым человеком, вступив в брак, который не выбирал и к которому, конечно же, не был готов.

Враги Боя или, правильнее будет сказать, клевещущие на него, поскольку настоящих врагов у него не было, наверняка высмеяли бы само его желание найти себя и заняться чем-то полезным или хотя бы интересным. Леди Селия Литтон поначалу относилась к Бою весьма отрицательно, но она была одной из немногих, кому удалось распознать в нем это желание. Она противилась их браку с Венецией по многим причинам и прежде всего потому, что знала: ее дочь не сможет стать ему достойной интеллектуальной спутницей.

Разумеется, Селию огорчали переживания Венеции, узнавшей о романе мужа, однако сам этот роман ее ничуть не удивлял. Она была вынуждена признать: Абби Кларенс – весьма достойная партнерша для Боя. Не кто иная, как Абби, убедила его заняться устройством аукционов по продаже предметов искусства. Абби познакомила его с несколькими молодыми художниками, чьи произведения украсили галерею Боя. И опять-таки не Венеция, а все та же Абби Кларенс с жесткой прямотой заявила ему, что мужчине с его интеллектом и способностями стыдно растрачивать дни на игру в гольф и скачки. Фактически она была ему женой и настоящей спутницей во многих сферах его жизни, где Венеция даже не могла с ней соперничать. Селия не оправдывала Боя, однако испытывала к нему невольное сочувствие. Она вовсе не хотела это показывать и тем не менее в конце их разговора согласилась попросить Венецию, чтобы та пересмотрела свои претензии на развод.

– Я полностью разорвал свои отношения с Абби. Больше мы с нею никогда не увидимся. Наверное, в этом я слишком опоздал. Но, пожалуйста, попытайтесь убедить Венецию, что я ее очень люблю. По-своему. И я не хочу терять ее и детей.

Селия пообещала ему сделать все, что в ее силах, но честно сказала, что почти не верит в возможность сохранения их брака. Потом она спросила, знала ли Барти о его романе с Абби. Бой был уверен, что Барти даже не подозревала об этом.

– Я очень рада, – позже признавалась Оливеру Селия. – Мне было невыносимо думать, что Барти хоть как-то могла оказаться причастной к этому. Такое совершенно не в ее характере.

Селия оказалась права: Венеция держалась непреклонно. Она хотела получить развод, причем как можно быстрее, и отказывалась рассматривать какие-либо иные варианты.

– Если бы не дети, я просто вычеркнула бы Боя из своей жизни. Не хочу, чтобы он снова появлялся в моем доме. Я до сих пор не могу без содрогания думать о том, что все это тянулось четыре года. Он просто скотина. Ненавижу его. Жду не дождусь, когда перестану официально считаться его женой.

Селия думала, что упрямство Венеции может снова толкнуть Боя к Абби Кларенс, но этого не случилось. Он оставался верен своему слову. Отношения с учительницей полностью прекратились.

– Я так переживаю за Венецию, – призналась матери Селия, когда в один из дней они встретились за ланчем. – Но должна сказать, что Бою я тоже сочувствую.

Леди Бекенхем улыбнулась дочери странной, холодноватой улыбкой:

– Моя дорогая Селия, другого я от тебя и не ожидала.

Накануне отъезда в Эшингем Иззи не могла сомкнуть глаз. В комнате было очень жарко, и к августовской духоте добавлялось ее сильное волнение. В углу комнаты стоял тщательно собранный чемодан, на стуле лежала ее дорожная одежда. Кит как бы невзначай сообщил ей такие волнующие новости. Оказывается, в Эшингеме ей разрешат покататься на старом пони, на котором еще катались его сестры. Няня сводила ее в большой магазин «Дэниел Нилз», где купила ей бриджи и сапожки для верховой езды и несколько белых хлопчатобумажных рубашек. Выполняя повеления леди Бекенхем, няня купила также две пары резиновых сапог.

– Девчонке обязательно захочется пошлепать по воде и залезть в глину, а если она испортит свои нарядные лондонские туфельки, ее отец поднимет страшный шум.

Целых две недели за городом вместе с Китом! Это звучало так удивительно, что Иззи боялась лишний раз подумать об ожидавшем ее счастье, чтобы ненароком его не спугнуть. Ей позволят целыми днями играть на воздухе, шуметь, кричать и громко смеяться. Она познакомится с Билли – старшим братом Барти. Барти ей много про него рассказывала. У Билли всего одна нога, но это не мешает ему ездить даже на самых норовистых лошадях. В ближайшие выходные в Эшингем обещал приехать Джей. Джея Иззи тоже любила; он умел рассказывать забавные истории. Он обещал поучить ее ездить на пони.

– А еще я покажу тебе, как водить трактор. Только ты моей маме не говори.

– Я ей ничего не скажу.

В Эшингем их повезет Дэниелз, но…

– Когда мы туда приедем, я сам сяду за руль, – все с той же очаровательной небрежностью пообещал ей Кит. – Покатаюсь вокруг поместья. Бабушка говорит, мне пора учиться водить машину. Она сама даст мне несколько уроков. Ты только моей маме не говори.

– Я ей ничего не скажу.

Наверное, даже райские кущи бледнели в сравнении с двумя неделями свободы, ожидавшей Иззи в Эшингеме.

Днем, когда Иззи пила чай у себя в детской, туда зашел отец:

– Надеюсь, в Эшингеме ты будешь хорошо себя вести.

– Конечно, папа.

– Во всем слушайся леди Бекенхем. И Кита тоже.

– Да, папа.

– И не лазай по деревьям, а то еще упадешь.

– Я не буду лазать по деревьям.

Первый раз за жизнь Иззи отец проявил о ней заботу. На нее это подействовало ободряюще.

– Папа, большое тебе спасибо за то, что позволил мне поехать, – сказала Иззи. – Жду не дождусь, когда туда поеду.

– Так и должно быть, Изабелла. Это нормальное состояние, – ответил он и вышел из детской.

Иззи не спалось. Она посмотрела на часы. Маленькая стрелка успела доползти всего лишь до цифры 2. До утра еще столько времени. Как она вытерпит? Однажды, когда Иззи вот так же не могла заснуть, она решила почитать, однако няне это очень не понравилось. Няня отняла у нее книжку, сказав, что от чтения в постели можно сильно испортить зрение. Иззи пробовала возражать, тогда няня пригрозила, что расскажет отцу. Нет, сейчас читать никак нельзя. Это очень большой риск. Если она рассердит взрослых, папа может передумать и она никуда не поедет.

А тут ей еще и пить захотелось, причем сильно. Иззи терпела, сколько могла, однако жажда победила. К детской примыкала ванная. Вода там, конечно, тепловатая, но это лучше, чем ничего. Иззи осторожно вылезла из постели и открыла дверь. В доме было тихо и темно. Она прошла в ванную, но не нашла там ни чашки, ни даже стаканчика для чистки зубов. Иззи попробовала пить из-под крана, однако больше расплескивала воду, чем пила. Тогда она подумала, что никому не помешает, если тихонечко сходит на кухню за чашкой.

Светила полная луна, и ее свет заливал широкую лестницу. Иззи на цыпочках спустилась вниз, вышла в коридор и вдруг замерла. Снова эти жуткие звуки. Ее отец. Он снова плакал. Совсем тихо, но никак не мог остановиться. Иззи стояла, не зная, как ей поступить. Войти к нему нельзя – он очень рассердится. Но ведь так ужасно стоять и слушать его плач. Какие жуткие звуки. Потом отец стал что-то говорить. Громко. Может, он не один? Может, у отца наконец-то появился друг? Иззи не помнила, чтобы к ним кто-нибудь приходил. Разве только Кит и иногда леди Селия. А так – никого из взрослых. Правда, может, у отца все-таки бывали гости, которые появлялись поздно вечером или ночью, когда она спала.

Иззи стояла, затаив дыхание и боясь пошевелиться. Потом отец снова заговорил сквозь всхлипывания:

– Что бы ты сказала, Пандора, увидев меня таким?

Значит, у отца в кабинете не было никакого друга. Он разговаривал с ее мамой, которая умерла, когда Иззи только родилась.

Отец снова заплакал. Это было невыносимо. У Иззи самой глаза наполнились слезами. Сострадание к отцу вдруг сделалось сильнее, чем страх. Быстро, пока ее смелость не исчезла, Иззи пробежала по коридору и постучалась в дверь кабинета.

– Кто там? – послышался хриплый, сердитый голос отца.

– Папа, это я.

– А ну живо в кровать! Чего это ты вдруг встала?

– Мне захотелось пить.

Новая волна смелости помогла Иззи без спросу открыть дверь. Отец сидел за столом, сложив руки перед собою. Чувствовалось, он много и долго плакал. На лице поблескивали мокрые полоски, глаза были красными и воспаленными. Рядом стоял полупустой бокал с напитком, который пьют взрослые, чуть поодаль – бутылка. А еще на столе лежала фотография женщины, в которой Иззи сразу узнала свою маму. Отец никогда не показывал ей материнских фотографий и вообще не говорил о матери. Но зато Кит ей рассказывал, и Барти тоже. Барти даже показала ей несколько снимков красивой женщины, на которую, как говорили Кит и Барти, она очень похожа. С тех пор Иззи захотелось побольше узнать о своей маме.

– Я сказал – немедленно в кровать.

– Я услышала, как ты… плачешь.

– Услышала? – переспросил отец, хмуро глядя на нее.

– Да. И мне стало тебя очень жалко.

– Неужели. Однако…

– А потом я услышала, как ты говорил с моей мамой.

– С твоей мамой? Ты слышала? Нет, Изабелла, как ни печально, теперь говорить с нею я уже не могу. Только с фотографией. Но я мог с нею говорить… с живой, если бы не… – Он замолчал.

– Если бы не что?

– Нет, – вздохнул отец. – Этого я тебе не скажу. Все равно не поймешь. А теперь, Изабелла, пожалуйста, иди к себе и ложись спать.

– Но…

– Спать, я сказал.

Иззи понимала, что не сумела помочь отцу. Но она не могла просто повернуться и уйти.

– Мне очень жаль тебя, папа. Ты такой несчастный.

– Что ж, благодарю за сочувствие, – вежливо ответил он.

Воодушевленная тем, что не вызвала очередной всплеск отцовского раздражения, Иззи решила еще немного поговорить с ним. Сказать что-нибудь приятное, отчего отцу, возможно, станет легче.

– Я очень люблю книжки, – сказала она. – Твои книжки.

– Неужели?

– Кит мне их читает. Они очень… захватывающие. Ты так здорово их написал. И мне очень нравятся все животные, про которых ты пишешь. – (Отец молчал.) – Я говорю не про обычных животных, а про необычных. Больше всего мне понравились плавающие коровы и летающие рыбы. Жаль, что их нельзя увидеть.

Он по-прежнему не произносил ни слова, но, поскольку взгляд у него стал менее сердитым, Иззи решила продолжать:

– Я подумала: а что, если бы они все пришли к нам? Всего на один день? Встретились бы с обычными коровами. Это было бы так здорово.

– Что ты сказала? – Отец все еще хмурился, однако голос у него стал менее сердитым.

– Я сказала… – Иззи лишь отчасти понимала, что впервые ведет настоящий разговор с отцом. – Я сказала, что было бы здорово, если бы животные из твоих книжек вдруг приплыли и прилетели в Англию, в наше время, хотя бы на один день. Наши коровы увидели бы плавающих коров. Интересно, что бы они подумали? Может быть, им тоже захотелось бы плавать? – Отец молчал, и Иззи осмелела: – И летающие рыбы. Представляешь, рыбы в реках увидели бы их и очень удивились. И как было бы здорово, если бы встретились два времени: их и наше. А ведь они могли бы соединиться. И если бы они соединились…

Затянувшееся молчание отца стало пугать Иззи. Неужели она так его рассердила, что он больше вообще не захочет с ней говорить? Наверное, нужно было уйти сразу же, когда он велел ей уходить.

– Пожалуйста, иди и ложись, – наконец сказал отец. – Чтобы работать, мне нужна тишина и покой, а не твоя чепуха, которую ты мелешь, вместо того чтобы спать.

Иззи вздохнула.

– Да, папа, – ответила она и повернулась к двери.

Но потом, почувствовав, что стала чуточку ближе к нему, а еще потому, что сегодня он был таким несчастным, без всяких на то причин она добавила:

– Папа, если ты совсем не хочешь, чтобы я ехала в Эшингем, я останусь.

Отец молча смотрел на нее. И Иззи тоже молча смотрела на него, выдерживая его взгляд. Смотрела, понимая, что сама же все испортила. Не будет теперь этой замечательной поездки, не будет двух недель вместе с Китом, катания на пони, хождения по воде в резиновых сапогах. Она не будет собирать чернику и помогать на ферме. Ничего теперь не будет. Иззи беспомощно посмотрела на отца, не зная, как теперь себя вести. А вдруг он скажет: «Да, я хочу, чтобы ты осталась здесь»? Что с нею будет, если она услышит эти слова?

– С чего ты взяла? Наоборот, я хочу, чтобы ты поехала в Эшингем, – сказал отец.

Иззи захлестнуло волной облегчения, но это не помешало ей ощутить грусть, вызванную отцовскими словами. Получалось, он даже рад временно избавиться от нее. Он не хотел, чтобы она была рядом.

– Скажи, ну какой смысл тебе оставаться здесь?

– Не знаю, папа. Я просто подумала…

– В таком случае перестань просто думать. И бегом в кровать. Время очень позднее.

– Да, знаю. Почти два часа ночи.

– Ты умеешь узнавать время?

– Только наполовину, – призналась Иззи. – По маленькой стрелке.

– Надо же, как много я о тебе не знаю, – сказал он.

Он сидел и глядел на нее, но Иззи чувствовала, что он ее не видит, а смотрит сквозь нее, в какое-то печальное-препечальное место.

– Спокойной ночи, папа.

– Спокойной ночи, Изабелла.

Иззи вернулась в постель и лежала, думая об отце. О том, какой он несчастный. Должно быть, это все из-за нее. Из-за нее он все время печалится и сердится. Если бы только она смогла сделать что-то такое, после чего он бы ее простил. Иззи долго думала об этом и наконец решила, что ей ничем не заслужить отцовского прощения.

Глава 21

Она все плакала, плакала и никак не могла остановиться. Это было как-то неожиданно и совсем непохоже на нее. Она практически не плакала, а уж чтобы так, навзрыд, – такого вообще не было. Должно быть, это…

– Адель, что с тобой?

«Вот черт! Мать разбудила».

– Ничего особенного, – торопливо ответила Адель, садясь на постели и шумно высмаркиваясь. – Мама, ты ложись. Прости, что разбудила тебя.

– Я не спала. Ходила проведать отца. А теперь давай-ка поговорим о причине твоих слез. Ты настроена рассказать мне о ней или нет?

Адель молчала, чувствуя, что вот-вот разревется снова.

– Ну что ж, раз ты молчишь, я сама начну этот разговор. Скажи, ты, часом, не беременна?

– Откуда ты узнала? – с некоторым испугом спросила Адель, глядя на мать.

– Адель, я несколько дольше живу на свете, чем ты. – Селия присела на краешек кровати и взяла дочь за руку. – И думаю, мне ты можешь довериться. Я все-таки твоя мать. Возможно, не слишком идеальная, но мать. И что такое быть беременной – знаю по собственному опыту. – Селия вздохнула. – Не знаю, где же я вас обеих просмотрела. Но вы такие несчастные. И обе впервые забеременели вне брака.

– Мама, – выдавила из себя улыбку Адель, – мы просто пошли по твоим стопам.

Селия пропустила ее замечание мимо ушей.

– И что же мы теперь будем делать? Полагаю, это мистер Либерман тебя осчастливил?

– Разумеется. А делать будем не мы. Я. Завтра я уезжаю в Швейцарию. Не в Париж. Прости, мама, я тебе соврала. Я поеду в швейцарскую клинику, и там мне помогут избавиться от ребенка.

– Понимаю, – тихо произнесла Селия. – А что скажет он?

– Он не знает.

– Не знает? А про твою беременность он знает?

– Да, и видела бы ты его лицо, когда я ему сказала. Разозлился до жути. Плевать ему и на меня, и на ребенка. Я ушла как оплеванная.

– Меня это не удивляет, – сказала Селия.

– Мама, по-моему, это жестоко с твоей стороны. Почему ты так говоришь? Наверное, потому, что он иностранец и вдобавок еврей.

– Адель, не надо меня упрекать в подобных вещах. У меня нет предвзятого отношения ни к иностранцам, ни к евреям. Даже не знаю, откуда ты это взяла.

– Из твоих слов, откуда же еще?

– В таком случае ты неверно меня поняла. И очень серьезно ошиблась. Единственная моя стычка с Люком Либерманом – я говорю о серьезной стычке – была вызвана его отношением к тебе. Он весьма гадко воспользовался своими преимуществами. Он гораздо старше тебя. Полагаю, он твой первый мужчина? – Селия вопросительно посмотрела на дочь, и та кивнула. – Значит, он тебя соблазнил, а потом ничего для тебя не сделал. Ровным счетом ничего. Только позволял тебе тратить на него твою молодость и способности. За это ты получала от него маленькие порции телесных наслаждений. А в этом, не сомневаюсь, он обладает изрядными способностями, иначе ты бы давно с ним рассталась.

– Мама!

– Не капризничай, Адель. У нас с тобой взрослый разговор. И важный. Я не питаю симпатий к Люку, но все же считаю: тебе нельзя избавляться от ребенка, не поставив его отца в известность.

– Зачем? Он не хочет ребенка.

– Думает, что не хочет. Он был сильно шокирован твоей новостью. Для любого мужчины это всегда шок. Беременность для них – всегда что-то неожиданное и чрезвычайное. Каждая моя беременность повергала твоего отца в крайнее изумление.

– Ты серьезно?

– Более чем. И как бы гадко Либерман себя ни вел, он имеет право знать о том, что ты задумала.

– На него это не подействует.

– Ошибаешься, Адель. Почти наверняка подействует. Отцовский инстинкт на удивление силен. Стремление защитить женщину и потомство.

– У Люка я видела лишь крохи такой заботы, – сказала Адель и снова заплакала.

Селия наклонилась к дочери, откинула ей волосы и вытерла слезы. Адель, совершенно не привыкшая к материнским нежностям, ответила ей неуверенной улыбкой.

– Я же тебе сказала: он был шокирован. Что бы он ни чувствовал в тот момент, его чувства изменятся. И очень сильно.

Адель помолчала, обдумывая слова матери.

– Но он не может жениться на мне и не женится. Я знаю, он много раз говорил мне об этом. А я не хочу растить ребенка одна. Это больно отражается на детях, особенно на совсем маленьких.

– Согласна. Но если он и дальше останется черствым и не проявит никакого интереса, тогда я, пожалуй, могла б посоветовать тебе прервать эту беременность.

– Мама, а если яснее?

– Я не могу принимать решения за тебя. Но тогда у меня не будет возражений морального свойства. Только должна тебя предупредить. Адель, ты почувствуешь себя чудовищно несчастной, и это чувство долго тебя не оставит. А вина за этот шаг останется с тобой до конца жизни. Ты же знаешь, как тяжело женщине решиться на аборт и пройти через саму процедуру. Это непохоже на обычную хирургическую операцию вроде удаления аппендицита. Ты вырываешь из чрева… своего ребенка. Не думай, что, когда это кончится, ты испытаешь облегчение, пойдешь по жизни дальше и забудешь о содеянном. Ты не сможешь забыть.

– Мама, так ты тоже… – Адель с нескрываемым любопытством смотрела на мать.

– Абортов в моей жизни не было, – сказала Селия. – Но я была близка к подобному решению. Сейчас я не готова обсуждать с тобой эту тему… У меня было несколько выкидышей. В паре случаев беременность можно было бы сохранить, если бы я отдыхала и вела себя так, как надо. В первом случае меня больше волновала моя карьера, а во втором – я сознательно пошла на это. Я не жалею о принятом решении, но страданий мне это принесло с избытком.

– И когда это было? – спросила Адель.

Какой удивительный разговор. Она еще никогда не говорила с матерью так откровенно и на такие темы.

– Вряд ли ты захочешь знать.

– Хочу. Очень даже хочу.

– Ну, слушай… Это было во время войны. ММ находилась тогда в Эшингеме. Она только что родила Джея и не имела вестей от его отца. В действительности он к тому времени уже погиб на войне. ММ решила, что он не хотел ребенка, и уже готовилась отдать Джея приемным родителям. Но в ее лондонский дом пришло письмо от…

– Ее мужа?

– От отца, – ответила Селия и посмотрела на дочь как на соучастницу. – Я рассказываю тебе вещи в высшей степени конфиденциальные, и мне бы не хотелось, чтобы они стали известны еще кому-либо.

– Я никому не скажу.

– Так вот. Пришло письмо. В письме было написано, как он рад и горд, что у него есть сын. Я понимала, насколько важно, чтобы письмо поскорее попало к ММ. До передачи Джея приемным родителям оставались считаные дни… нет, считаные часы. А она, как я уже сказала, находилась в Эшингеме. Я должна была привезти ей письмо.

– Значит, ты поехала к ней?

– Да, больше было некому. Наш шофер ушел в армию. Тогда мало кто умел водить машину. Это ты должна помнить. Я была беременна, и в пути у меня начались преждевременные схватки. Я знала, чем мне это грозит, но подумала, что привезти ММ письмо важнее. И я привезла.

– Мамочка, какая грустная история.

Адель смотрела на свою суровую, стойкую, бескомпромиссную мать и понимала, что вряд ли у них когда-нибудь состоится еще один такой же разговор.

– Не совсем грустная. Я поспела вовремя. ММ была вне себя от радости. А я… я…

– Потеряла ребенка?

– Да. На следующий день я родила мертвую девочку. И я очень, очень долго не могла обрести душевный покой. Все это я рассказываю тебе, чтобы ты ясно понимала, какой серьезный шаг собираешься предпринять. Такие решения не принимают поспешно и в одиночку. Ты должна рассказать Люку. Как бы ты к нему в данный момент ни относилась, помни: это не только твой, но и его ребенок.

Иззи сидела с Китом на ступенях парадного крыльца эшингемского дома и ждала, когда Билли закончит разговор с леди Бекенхем. В это время к дому подъехала машина: большой серый «бентли». Машина ее отца.

Иззи охватил ужас. Зачем отец приехал? Что ему нужно? Может, он так рассердился на нее за их ночной разговор, что решил увезти домой всего… всего через четыре дня?

– Здравствуйте, Себастьян, – сказал Кит, подходя к машине и протягивая писателю руку. – Рад видеть вас в Эшингеме.

– И я рад тебя видеть, – скороговоркой ответил Себастьян и тут же спросил: – Надеюсь, Изабелла себя хорошо ведет?

– Она ведет себя просто идеально. Мы замечательно проводим время. Правда, Иззи?

– Да, – совсем тихо ответила она. – Мы очень хорошо проводим время.

– Приятно слышать. А в Лондоне такая жара. Вам просто повезло. Взрослые дома?

– Если вы про бабушку, да. Она в конюшне. Дед чистит свои ружья. Если хотите, могу его позвать.

– Нет, не сейчас. Не надо его отрывать. Я приехал повидать Изабеллу.

– Надеюсь, вы не собираетесь увозить ее в лондонскую духоту, – сказал Кит. – Сегодня она начинает учиться у Билли ездить верхом. А днем мы собирались на пикник.

– Естественно, я не намерен увозить ее, – все так же торопливо ответил Себастьян. – Просто мне захотелось ее повидать. И кое о чем с нею поговорить.

Услышать такое от отца было все равно что увидеть в небе над Эшингемом стаю летающих рыб. Иззи оторопела. За ее шестилетнюю жизнь отец еще никогда не выражал желания поговорить с ней. Должно быть, она сделала что-то ужасное. Вдруг на нее нажаловались в школе? Или няня сказала, что больше не хочет за ней присматривать?

– Я хотел бы поговорить с ней наедине, – пояснил Себастьян.

– Конечно. Мне сказать Билли? А то он скоро собирался начать урок верховой езды.

– Не надо. Мой разговор не займет много времени. Идем, Изабелла.

Иззи нехотя встала. Ноги у нее вдруг стали ватными. Отец быстро прошел вдоль дома, затем повернулся к ней:

– Идем же. Я думал, ты побежишь за мной.

– Извини, папа.

Он повел дочь через лужайку по направлению к лугу. Достигнув изгороди, Себастьян перелез через нее, потом повернулся и с заметным нетерпением стал ждать, глядя, как Иззи проползает под изгородью на животе.

– В лес или на луг? – спросил он.

– Мне все равно.

– Так нельзя говорить. Это указывает на отсутствие интереса. Даже если ты не уверена, нужно сказать что-то определенное.

– В лес, – не задумываясь, сказала Иззи.

Себастьян зашагал вперед и несколько минут шел молча. Узкая тропка не позволяла идти рядом, и Иззи шла позади. Несмотря на хромоту, Себастьян шел очень быстро. Она еле поспевала за отцом. Иззи ждала, когда же он начнет свой разговор. Все это было для нее в высшей степени неожиданно и непривычно.

– Пожалуй, здесь. – Он остановился, прислонившись спиной к дереву и глядя на Иззи. – Я хочу кое-что тебе сказать.

– Слушаю, папа.

– Я подумал, что… должен был приехать сюда. Приехать, чтобы… тебя поблагодарить.

– Меня поблагодарить?

Иззи почувствовала, как земля стала уходить у нее из-под ног. Чтобы не упасть, она схватилась за ствол дерева.

– Когда мы с тобой в прошлой раз говорили, я не чувствовал особой благодарности.

– Ты не чувствовал?

– Ты помнишь, когда это было?

– Да, папа. Это было ночью, когда ты… Когда я сказала тебе про твои книжки.

– Вот именно. Вряд ли ты поняла, но твои слова мне весьма помогли.

– Помогли? Как?

– Они подсказали мне идею. Видишь ли, мне было никак не найти идею. Для моей новой книги.

– И я подсказала тебе идею?

– Да, – с привычным раздражением ответил Себастьян. – Только прошу тебя, Изабелла, не повторяй за мной все мои слова. В этом нет необходимости.

– Извини, папа.

– Ладно. Помнишь, ты говорила про коров?

– Конечно помню. Я сказала: если бы они хотя бы на день приплыли в наше время и встретились с нашими коровами.

– Да. И это показалось мне интересным.

– Понимаю.

– Ты еще говорила про время. Помнишь – что?

– Наверное, – нерешительно ответила Иззи. – Ты про то, что наше время могло бы перемешаться со временем Меридиана?

– Вот именно. Твои слова очень сильно мне помогли, и я подумал, что ты должна об этом знать. Но я не стал тебе звонить, а сел и приехал.

– Я очень рада, папа.

Иззи стояла, глядя на отца, а затем, по совершенно непонятной причине, хотя она и была довольна, что сумела ему помочь, ей вдруг стало пронзительно грустно. Отец ведь и сейчас сердился на нее. Иззи видела это по его напряженному лицу, где ясно читалось, что он ее совсем не любит. Раньше это не так бросалось в глаза, но здесь, в замечательном Эшингеме, где ей все улыбались и разговаривали без крика и раздражения, она особенно остро почувствовала, какой унылой и безрадостной была ее жизнь в родном доме. И когда она туда вернется после Эшингема, ей будет совсем плохо. Иззи почувствовала, как слезы подступают все ближе и ближе. Они были готовы брызнуть. Иззи быстро провела ладонью по глазам.

– Ну что ты, в самом деле? – поморщился отец. – Только не начинай плакать. Я думал, мои слова тебя обрадуют.

– Прости, папа. Да, конечно, я…

Слезы оказались сильнее, и Иззи заплакала по-настоящему, уже не пытаясь сдерживаться. Она смотрела на отца, и ей очень хотелось, чтобы он не смотрел на нее так сердито, а подошел бы и успокоил, как это делала няня.

Наконец Иззи удалось перестать плакать. Она закусила губу, и последние рыдания остались у нее внутри. И вдруг она увидела, что отец смотрит на нее совсем не так, как пару минут назад. Взгляд его перестал быть сердитым. Нет, отец не улыбался. Его глаза были совсем грустными. Некоторое время они стояли напротив друг друга, оба по-своему несчастные. Потом Себастьян медленно, неловко, словно это стоило ему большого труда, протянул к дочери руку.

– Иди ко мне, – тихо позвал он, однако Иззи продолжала стоять на прежнем месте. – Я сказал, иди ко мне.

Эти слова звучали не как сердитый приказ, а как просьба.

Иззи сделала шаг, потом другой, в любой момент ожидая, что отец потеряет терпение и уйдет. Но он продолжал стоять с протянутой рукой.

Иззи показалось, что прошло очень много времени. Она подошла к отцу так близко, как только смогла, и вложила руку в его ладонь. Отцовская рука была очень теплой. Теплой и сильной. Иззи только сейчас вспомнила, что никогда не брала отца за руку и вообще не прикасалась к нему. Он очень осторожно сжал ее ладонь в своей и застыл, молча глядя на их руки, будто это было чем-то необычным. Потом он взглянул в глаза дочери, словно надеялся, что она сумеет понять.

– Я… сожалею, – произнес он каким-то не своим, странным, тихим голосом. Казалось, он потрясен до глубины души. – Я очень, очень сожалею, Изабелла.

Иззи стояла молча, боясь шевельнуться, не зная, откуда ей известно, что сейчас лучше ничего не говорить, иначе сказанное может оказаться неуместным и даже опасным. Последовала новая долгая пауза. Потом отец попытался улыбнуться, хотя у него это плохо получилось.