Наперекор судьбе Винченци Пенни

Кит даже сумел уговорить Себастьяна, и тот разрешил поставить в саду качели для Иззи. Она часами качалась возле старой яблони, сливаясь с ритмом движений взад-вперед. Она любила смотреть на узоры ветвей и мысленно сочинять разные истории. Себастьян никогда не участвовал в их играх, но однажды, когда они с Китом играли в снап и она не заметила у себя двух одинаковых карт, отец вдруг слегка тронул ее за плечо и кивком указал на стол. Иззи мигом увидела одинаковые карты. Потом она несколько недель вспоминала отцовское прикосновение. Это было похоже на то, как вели себя отцы других девочек. В редких случаях, когда они с Китом пили чай, отец тоже садился за стол. С ними он почти не разговаривал, просто пил чай и читал газету. Но все равно он сидел с ними, а не запершись у себя в кабинете и не требуя, чтобы они говорили потише. Иззи иногда думала: если бы Кит вдруг поселился у них, ее жизнь стала бы значительно лучше.

Адель внимательно смотрела на Люка.Никогда еще она не видела его таким сердитым. Да, он бывал раздраженным, мрачным, погруженным в свои мысли. Но чтобы так измениться от ее слов… У него побелело лицо, глаза под густыми бровями стали почти черными, а губы втянулись внутрь. Их разговор происходил в Люксембургском саду. Они сидели на солнышке, рядом с памятником Мюрже. Люк очень любил этого писателя. Однажды он повел Адель в Гранд-опера на «Богему» и вдохновенно объяснял, почему выбрал именно этот вечер и что составляет славу французского романтизма.

Адель надеялась, что столь знаменитое место будет благоприятным для их разговора, но ошиблась.

– Значит, ты узнала об этом не вчера, – мрачно произнес Люк. – Как давно? Полагаю, несколько недель назад?

– Да, именно так. Но тогда папа находился в тяжелом состоянии и…

– И ты была настолько занята, что никак не могла мне об этом сообщить. Такую важную новость! Или ты решила, что для тебя она не такая уж важная? Или не настолько важная, чтобы делиться ею со мной?

– Люк, ну как ты можешь так говорить? Разумеется, я сочла это очень важной новостью. Но говорю тебе, мы тогда все очень беспокоились за здоровье отца. Я буквально не вылезала из больницы. Все мы. И потом, ты же знаешь, меня несколько недель не было в Париже. Я не хотела рассказывать тебе об этом по телефону. Не знала, как ты к этому отнесешься. Теперь знаю и вижу, что очень рассердила тебя своей новостью.

– Да, я сердит, – спокойным, но полным злости голосом ответил Люк. – Очень сердит. Как ты смела умолчать о своей беременности? Почему ты одна решала, о чем можно или нельзя рассказывать мне?

Адель вдруг тоже потеряла самообладание:

– А ты не заметил, что, когда дело касается наших отношений, мне все приходится решать самой? Если они вообще заслуживают такого названия.

– Что ты сказала? Наши отношения не заслуживают такого названия?

– Да, не заслуживают. Их нельзя назвать отношениями. Люк, ты ничего мне не даешь. Совсем ничего.

– Что? Я тебе ничего не даю?

– Да. Ничего… кроме как перепихнуться со мной, когда тебя это устраивает.

– Не смей говорить со мной таким вульгарным языком, – еще тише произнес Люк. – И больше не смей употреблять это слово или говорить, что я тебе ничего не даю.

– Я сказала правду. Несколько подарков, эпизодические обеды. А помимо этого всего – только секс. И тогда, когда это удобно тебе. Ты очень скуп на время. Мы хоть когда-нибудь проводили с тобой вместе целый день и ночь? Когда такое было, Люк? Ты всегда возвращаешься к жене. Конечно, я должна понять: таково положение вещей. Никаких обещаний с твоей стороны, никаких разговоров. Только красивые фразы о любви. Так знай: мое терпение на такую любовь закончилось. И сил выдерживать ее дальше у меня тоже нет. Я очень рада, что у нас с тобой состоялся этот разговор. Сейчас ты хоть в какой-то мере честен со мной.

– Адель, я всегда был честен с тобой. Всегда.

– Ты так считаешь? Странная у тебя, однако, честность. Ты говоришь, что любишь меня, обожаешь меня. А затем встаешь и уходишь к своей жене. Интересно, она считает твое поведение честным? Люк, она знает обо мне? Мне всегда это было любопытно.

– Она знает о твоем существовании. Знает, что у меня есть любовница. Это…

– Больше так не говори, Люк. Слышишь? Предупреждаю тебя. Это самое ужасное, что я могу от тебя услышать. Ты скажешь, что все это вписывается в понятие «любовь по-французски». Но я больше не хочу такой любви. Я предпочитаю английский вариант любви. Я сыта по горло всем французским и тобой – в особенности. Прощай, Люк. И не пытайся напоминать мне о себе. Я больше не хочу видеть и слышать тебя. Между нами все кончено. Ты найдешь себе другую любовницу, и в твоей жизни ничего не изменится. Оказывается, я для тебя – всего лишь любовница, с которой ты укладывался в постель, когда удавалось вырваться из уз брака. Живая игрушка, украшавшая твою жизнь и делавшая ее интереснее. Думаю, я заслуживаю более высокого звания, чем звание любовницы. Прощай, Люк. Хотела бы сказать, что у нас все было замечательно, но не могу. Не было. Чаще всего это приносило мне только огорчения. Думаю, я была терпеливой. Даже слишком терпеливой.

Адель встала и вдруг почувствовала, как у нее закружилась голова, а к горлу подступила предательская тошнота. Она пошатнулась, но приступ быстро прошел. На мгновение ей подумалось, что Люк заметит ее состояние, подбежит, поможет. Но он не подбежал и не помог.

Адель сделала глубокий вдох и медленно пошла прочь, стараясь идти уверенной походкой. Прочь от него и из его жизни.

– Это мисс Кларенс?

Конечно, это ее голос: отрывистый, с хрипотцой.

– Да, это я.

«Что же я хотела сказать? Надо же, все из головы вылетело».

– Доброе утро, мисс Кларенс. Это Венеция Уорвик. Не уверена, помните ли вы меня.

«По существу, Венеция. Говори по существу».

– Разумеется, я вас помню. Как поживаете?

– Замечательно. Я вот тут подумала… Можно мне к вам заехать?

– Заехать? Ко мне?

Абби насторожилась. После того визита к Уорвикам Бой задал ей настоящую взбучку. Пригрозил: если только она снова покажется в его доме и будет общаться с кем-либо из его семьи, их отношения немедленно прекратятся. С тех пор Абби вела себя крайне осторожно. Отношения с Боем уже не приносили ей прежнего удовлетворения, но и совсем разрывать их она не хотела. Иногда Абби казалось, что она действительно любит Боя.

– Вы не думайте. Ничего особо серьезного. Быть может, вы даже подумаете, что я говорю глупости. Но знаете, мне вдруг захотелось… самой брать у вас уроки игры на рояле.

– Вот как?

– Да. В детстве у меня было предостаточно возможностей, но я ленилась упражняться. Так и растеряла свои скромные способности. А муж у меня так любит музыку. У него такой потрясающий слух. Он часто сетует, что не может поиграть со мной в четыре руки. Вот я и решила сделать ему сюрприз. Если у меня будут успехи, потом я смогу и детей сама учить. Мне очень понравилась эта идея, и я решила вам позвонить. Но возможно, вы слишком заняты…

Абби ухватилась за эту фразу, как за спасательный круг.

– Увы. Простите, но я действительно занята по горло. Боюсь, что я просто не сумею выкроить время.

– Вы не волнуйтесь. Это была просто идея. У вас, случайно, нет знакомых, которые тоже дают уроки музыки?

– Таких нет. Извините, миссис Уорвик, но в этом я ничем не могу вам помочь. И благодарю вас, что вспомнили обо мне.

Слегка дрожащей рукой Абби повесила трубку. Только ее еще не хватало! Глупая, избалованная сучка. Боже, до чего же она тупая. Эта Венеция не заслуживает такого мужа, как Бой. Умницу, с блестящим интеллектом и потрясающим умением разговаривать на любые темы. Клуши, подобные Венеции, лишь подрывают уважение к женскому полу. Ей бы жить на пятьдесят лет раньше, в Викторианскую эпоху. Тогда это ценилось. Наверное, если Венецию лишить избирательного права, она этого даже не заметит.

И все же попытаться стоило. Венеция сама не понимала, почему ей хочется снова увидеть Абигейл Кларенс. Ее не оставляло тревожное, грызущее чувство, что в тот жуткий день что-то действительно было не так. Нет, не с ее отцом. До того, как ей позвонили. Возможно, если она снова встретится с Абигейл и немного поговорит с этой несостоявшейся учительницей музыки для Генри, она сумеет найти разгадку. Возможно, конечно, она тронулась рассудком. Не заметила, как сошла с ума, придумала невесть что и сама в это поверила.

Страхи Венеции не были абстрактными, когда боишься сам не знаешь чего. Ее не оставляло ощущение, что у Боя с этой Абигейл Кларенс есть какие-то отношения, которые он тщательно от нее скрывает. Она вспомнила, как странно повел себя Бой, когда она заговорила с ним об уроках игры на рояле. Бой тогда весь напрягся, словно речь шла о финансовых махинациях, и говорил как-то… невпопад. Так он себя никогда не вел. А уж его речь крайне редко бывала сбивчивой.

И что она выставляет себя на посмешище? Что за глупые мысли? Это даже хорошо, что ее затея с уроками не удалась. Она просто уподобилась всем ревнивым женам: напридумала того, чего нет и быть не могло. Абигейл – женщина не во вкусе Боя, особенно если учесть ее богемные взгляды и небрежную манеру одеваться. Бою всегда нравились блистательные женщины. Венеция подумала, что ей нужно просто заняться своей жизнью, выкинуть из головы все эти дурацкие фантазии и постараться быть хорошей женой Бою. Через неделю они уедут отдыхать на виллу вблизи мыса Антиб. Она и дети поедут поездом, а Бой полетит на личном самолете – его новой игрушке – и приземлится на маленьком аэродроме в Ницце. Надо будет сказать горничной, чтобы начинала собирать вещи. И няня пусть собирает одежду и игрушки детей. Потом надо будет послать телеграмму на виллу с указаниями управляющему и повару.

У нее достаточно настоящих забот, чтобы забивать себе голову какими-то предчувствиями по поводу Абигейл Кларенс.

– Миссис Уорвик?

– Вы мне позволите войти?

– Видите ли, я… очень занята. Я ведь вам говорила.

– По вам не скажешь, чтобы вы были очень заняты, – довольно резко возразила Венеция.

Абби сообразила, что незваная гостья права. На ней была просторная шелковая пижама (подарок Боя), в одной руке она держала мундштук с сигаретой, а в другой – книгу.

– Просто я еще не успела одеться, поскольку мы с вами… не договаривались о встрече. Но через какое-то время ко мне должны прийти.

Боже, только бы Боя ненароком не принесло! Вот была бы сцена. Спокойнее. Бой сегодня не появится. Он сам об этом говорил.

– Я не отниму у вас много времени, – сказала Венеция. – Надеюсь, вы все-таки позволите мне войти.

Она не представляла, о чем будет говорить, и уже наполовину сожалела, что решилась на этот дурацкий внезапный визит. Конечно же, Венеции в первую очередь хотелось найти подтверждение абсурдности своих страхов. Если она получше узнает Абигейл, поговорит с этой женщиной, увидит жилище учительницы, ей будет легче убедить себя в беспочвенности своих опасений.

Неизвестно почему, но Венеция чувствовала: она должна побывать у Абигейл. Если отложить визит до осени, у нее будет скомкан весь отдых и проклятые мысли отравят ей все удовольствие от жизни на вилле. Ну, посчитает ее Абигейл глупенькой богатой дамочкой. И что? Если Абигейл и Боя ничего не связывает, это не будет иметь ровным счетом никакого значения.

– Какой у вас красивый дом, – сказала Венеция, входя вслед за Абби в маленькую гостиную.

– Да. Мне он тоже нравится.

– Я думала, вы живете где-то неподалеку от Барти.

– Раньше жила. Я снимала квартиру. Потом получила небольшое наследство и решила обзавестись собственным домом.

– Вы с Барти – обе такие независимые женщины, – весело произнесла Венеция. – Я просто восхищаюсь вами. Я как-то не думала о том, чтобы найти свое место в жизни.

– Не у всех нас есть заботливые мужья, – сказала Абби, сопроводив свои слова быстрой, осторожной улыбкой.

«Она почему-то нервничает, – подумала Венеция. – Озирается по сторонам. Чего она опасается? Может, что я замечу фотографию Боя? Или куртку, которую он у нее забыл?.. Вряд ли. Опять я придумываю то, чего быть не может».

– Желаете чая? – спросила Абби. – Или хотите чего-нибудь выпить?

– Благодарю вас. От чая не откажусь.

Чай позволит ей выиграть время и получше приглядеться к жилищу Абби.

Однако в гостиной не нашлось никаких улик: ни писем, ни фотографий. Вообще ничего. Хотя…

– Какая у вас красивая вещица, – сказала Венеция, когда Абби вернулась в гостиную. – Наверное, бронза? – спросила она, указав на абстрактную скульптуру на письменном столе хозяйки.

– Да, бронза. Прелестная штучка.

– И где вы разыскали такое чудо?

– Приятельница привезла. Ездила в Сассекс, зашла там в одну из местных галерей.

– А не могли бы вы дать мне адрес этой галереи? Я как раз искала нечто подобное для нашей гостиной.

– Я бы с удовольствием, но для этого мне вначале нужно будет увидеться с моей приятельницей. Боюсь, раньше осени она в Лондоне не появится.

Сейчас Абби уже лучше владела собой. Она протянула Венеции чашку с чаем, а сама села напротив, вежливо улыбаясь.

– Надо же, у вас целая пропасть книг, – с намеренным простодушием произнесла Венеция, обводя глазами книжные полки.

– Да. Основное мое богатство. Я люблю читать. А вы?

– Тоже.

– Наверное, вы встречались со многими писателями, которых издает «Литтонс».

– Нет, что вы. Далеко не со многими. У меня не хватает времени ходить на все эти издательские обеды и ужины.

– Я бы обязательно нашла время, – отозвалась Абби.

Она снова улыбнулась. Улыбка была колкой и ясно намекала на глупость Венеции. Не использовать такую редкую возможность сидеть за одним столом с крупнейшими современными писателями!

– Конечно нашли бы, потому что у вас нет четверых детей, – ответила Венеция, и ей не понравился свой голос.

Она словно бы защищалась или – хуже того – оправдывалась перед этой Абби.

– Мне вполне хватает тех детей, что я вижу в школе, – сказала Абби.

– Какой у вас замечательный проигрыватель. И такая пропасть пластинок.

– Я люблю музыку.

– Можно посмотреть на пластинки?

– Пожалуйста.

Коллекция пластинок была не просто большой, а очень большой. В основном наборы в красивых коробках: симфонии, концерты и даже целые оперы. Некоторые хозяйка еще и не открывала. Откуда у нее деньги на дорогой проигрыватель и на такую массу пластинок? Неужели все это куплено на учительскую зарплату?

– Э-э, миссис Уорвик. Не сочтите меня бестактной, но я все же хотела бы знать о цели вашего визита. Как я вам уже говорила, я жду друзей, а время идет и…

– Ой, простите меня. Засмотрелась на ваши пластинки… Была в ваших краях, – на ходу соврала Венеция, – вот и решила: зайду и попытаюсь еще раз напроситься к вам в ученицы… Какое у вас чудесное пианино.

– Да… хороший инструмент.

«И очень дорогой, – мысленно добавила Венеция. – „Бехштейн“ на зарплату учительницы явно не купишь».

– Какое красивое, – тоном дурочки продолжала Венеция. – А какие подсвечники.

– Не только подсвечники. Звук у него тоже красивый… Простите меня еще раз, миссис Уорвик, но свободного времени у меня совсем нет.

– У вас было время, чтобы заниматься с Генри, – резко сказала Венеция.

Абби смешалась, но лишь на секунду.

– Да, тогда было. А теперь я занимаюсь с несколькими учениками и не могу брать новых.

– Да. Понимаю.

Ситуация была безнадежной. Венеции оставалось лишь уйти, пока она окончательно не потеряла свое достоинство.

– Не смею больше испытывать ваше терпение. – Венеция встала.

Абби повела ее к выходу. Зная, что Венеция скоро уйдет, хозяйка заметно успокоилась. В коридоре Венеция остановилась и посмотрела на лестницу, что вела на второй этаж. Красивую лестницу с промежуточной площадкой. Проследив, куда она смотрит, Абби снова занервничала.

Что у нее наверху? Неужели там прячется Бой? Даже в своем взбаламученном состоянии Венеция едва удержалась, чтобы не захихикать.

– Простите меня, мисс Кларенс, но после чая… Можно мне воспользоваться вашей ванной комнатой?

Впервые за все время в глазах Абби мелькнул испуг.

– Там… не прибрано.

– Я этого не замечу… У меня так бывает… после чая. Еще раз простите. – Опередив Абби, она бросилась наверх. – Какая дверь? – крикнула она с площадки. – Правая?

– Да, но…

Венеция зашла в ванную. Убранство было вполне обычным. Никаких изобличающих фотографий. Все пристойно. Насчет «не прибрано» Абби, конечно же, соврала. Венеция дернула цепочку смывного бачка, потом пустила воду, чтобы вымыть руки. Очень милая ванная, выходящая окном в сад. У окна – столик, горшок с цветком. На умывальнике стоял стаканчик с кисточкой для бритья. Это еще ничего не значило. Ровным счетом ничего, хотя кисточка была из очень дорогих, с ручкой из слоновой кости. Значит, у Абби есть приятель. Богатый приятель, который купил ей проигрыватель, пластинки, книги и, возможно, бронзовую скульптуру. Но это вовсе не преступление.

Венеция покинула ванную, вышла на площадку. А там, должно быть, спальня Абби. Открытая дверь будто сама приглашала заглянуть туда. Очень большая кровать, медная, с горой подушек. Здесь тоже были полки с книгами и…

– Прошу сюда не заходить.

Абби стояла у нее за спиной. Чувствовалось, она сильно нервничает. Венеция улыбнулась. В отличие от хозяйки дома, у нее прибавилось уверенности.

– Я просто хотела припудрить нос. Зеркало тут удобное. Можно?

– Нет, нельзя.

А потом Венеция увидела… напротив кровати, на стене, большой рисунок углем в раме. Там был изображен не Бой. Венеция боялась, что увидит его. Абби: обнаженная, нарисованная несколькими простыми линиями. Нарисованная мастерски. Уголь рисовальщика запечатлел ее сексапильность. Абби была изображена на своей громадной кровати. Манера рисунка показалась Венеции пугающе знакомой. Она даже на секунду закрыла глаза, пытаясь прогнать наваждение. В таком же стиле были нарисованы дети Венеции, когда они появлялись на свет. Все четверо. Эти рисунки стояли на рояле в гостиной Уорвиков. Венеция помнила, как они восхитили Абби в тот злополучный день.

Венеция узнала стиль Боя.

– Я виноват. – Он повторял эти слова снова и снова, но ей от его повторений не становилось легче.

– Бой, меня не волнует, виноват ты или нет. Это мне не поможет. Помочь смогут лишь твои объяснения.

Бой посмотрел на жену. В его глазах была неимоверная усталость.

– Какие объяснения ты хочешь от меня услышать?

– Знаешь, подробности мне не нужны. Я лишь хочу знать, сколько времени длятся ваши отношения, что она для тебя значит, как часто ты с ней видишься и… еще несколько таких же пустяков.

– Венеция…

– Бой, я хочу знать. Думаю, я вправе требовать это от тебя.

Он встал, налил себе вторую рюмку виски. Или уже третью?

– Что ж, я тебе расскажу, – тяжелым, не своим голосом произнес Бой. – Сомневаюсь, чтобы это помогло, но…

– Мне поможет.

Потом Венеция была сама не рада откровениям мужа. Они так больно, так жутко ударяли по ней, что ей то и дело хотелось крикнуть: «Хватит!» Но она заставила себя выслушать все.

Своей внебрачной связью Бой поставил рекорд. Такие романы обычно длятся несколько месяцев. Его отношения с Абби длились почти четыре года. Четыре года! За это время Венеция успела родить ему двоих детей, обрадоваться тому, что муж остепенился. Четыре года она ничего не подозревала и радовалась своей семейной жизни. Они так дружно жили: ходили в гости, принимали гостей у себя, ездили в Эшингем, праздновали Рождество в семейном кругу.

Бой сказал, что познакомился с Абби еще раньше. Водил ее на концерты и один раз в оперу. Но интимные отношения начались у них четыре года назад.

И продолжались. Продолжались.

– Должно быть, она много для тебя значит, – сказала Венеция, с трудом выговаривая каждое слово. – (Бой молчал.) – Проигрыватель, пластинки, пианино, книги, картины… Ведь это все ты ей покупал?

– Да, – тихо ответил он. – Я.

Больнее всего для Венеции было сознавать, что у Боя и Абби нашлось много общих интересов. Их объединял не только секс. Если бы дело касалось одной лишь постели, Венеция с этим смирилась бы. Отношения, построенные исключительно на «постельном интересе», ни в коем случае не растянулись бы на четыре года. В сексе Венеция знала себе цену. Едва ли Бой получал от Абби то, что дарила ему она. Зато у Абби имелось множество других качеств, которые Бой тщетно пытался пробудить и развить в ней. Он мечтал видеть рядом с собой умную, начитанную, культурную женщину. Женщину, с которой ему было бы приятно проводить время. Женщину, способную говорить с ним обо всем, что его интересовало. Словом, такую женщину, какой сама Венеция не была.

Потом, плача и злясь в своей спальне, Венеция без конца спрашивала себя: как это могло случиться? Как она позволила этому случиться? А если другие знали? Эта мысль заставила ее содрогнуться. Ей было страшно представить, что об этом могли знать их общие друзья. Как они отнеслись к тому, что у Боя продолжительный роман, что он отвернулся от своей красивой, верной, добродетельной жены? И ради кого? Не ради какой-нибудь светской львицы, знаменитой актрисы или певицы. Нет, Бой предпочел ей обыкновенную учительницу, женщину из среднего класса: правда, умную, образованную, увлеченно занимающуюся с детьми из трущоб. Женщину, лучшая подруга которой тоже родилась в трущобах и, наверное, жила бы там и по сей день, если бы много лет назад семья Литтон не взяла ее к себе.

Венеции казалось, что часть вины за случившееся лежит и на Барти.

Глава 20

Такого отвратительного лета в жизни Кита еще не было. Естественно, пока твой отец серьезно болен, ни о каких путешествиях не может быть и речи. Но жизнь в жарком Лондоне, когда ничего не хочется делать, донимала Кита. Однажды, придя в гости к Иззи, он признался, что все это ему «надоело до чертиков».

– Я с удовольствием куда-нибудь поехала бы, – сказала она. – А как это, когда куда-то едешь? И что ты делаешь, когда приедешь в другое место?

Их разговор происходил в саду. Иззи сидела на качелях. Длинные золотистые волосы падали на плечи, серьезное личико немного раскраснелось от солнца, а большие светло-карие глаза с огромным интересом смотрели на Кита. Сколько жизнерадостности в этой девочке, и как ужасно, что ей приходится жить в такой угнетающей обстановке. Для своих шести лет она была очень взрослой, куда взрослее Ру и даже Генри. Наверное, это потому, что она вынуждена все время проводить в окружении взрослых. Сверстниц она видела лишь в школе.

Но еще больше Кита удивлял характер Иззи. Растет без матери, отец с трудом терпит ее присутствие, до жути одинока, и надо же – такая добрая и отзывчивая. Конечно, общение с Себастьяном наложило на нее свой отпечаток: тут и настороженность, и сдержанность, и естественная робость, поскольку любое слово, любой жест могли стать неожиданной причиной отцовского гнева. Но доброта и отзывчивость явно достались ей от Пандоры. Все, кто знал и любил Себастьяна, наоборот, говорили о тяжелом характере писателя.

Тема была щекотливая, и Кит говорил так, чтобы потом его слова не повредили Иззи.

– Ты садишься в поезд или в машину и едешь подальше от Лондона, – начал он. – Приезжаешь в другое место. И занятия у тебя там другие. А разве твоя няня тебя никуда не возит? Наша каждый год возила нас на море. Это было… – Кит замолчал и, умерив пыл, сказал: – Это было довольно приятно.

– Нет, – вздохнула удивленная Иззи. – Меня няня никуда не возит. Сама она куда-то уезжает, и тогда за мной присматривает миссис Конли. Но няня и не взяла бы меня с собой. Я слышала, как она говорила папе: «Мне нужно сменить обстановку».

По мнению Кита, об отдыхе детей прежде всего должны были заботиться их родители. Не няням решать, ехать ли им со своими подопечными и куда.

– А знаешь, как было бы здорово, если бы мы с тобой вместе поехали куда-нибудь, – вдруг сказала Иззи. – Правда, здорово? Только, думаю, папа мне не позволит.

– Я тоже так думаю, – согласился Кит.

Тем же вечером, когда Кит, вернувшись домой, сидел и читал, им позвонила бабушка:

– Мама дома?

– Да. Она у папы. Позвать?

– Потом позовешь. Давай немного поговорим. Как поживаешь, юный Кит?

– Скучаю, – вырвалось у него, хотя он знал, что такие слова бабушке лучше не говорить.

– Скучаешь? Это в твоем-то возрасте? Кит, ты не имеешь права скучать. Только глупые люди скучают, не зная, куда себя деть.

– Да, – вяло согласился Кит. – Но август в Лондоне не самое веселое время.

– В этом я с тобой полностью согласна, – сказала леди Бекенхем. – Так приезжай на несколько недель в Эшингем. У нас полным-полно работы. Лишняя пара рук на уборке урожая не помешает. Да и Билли будет рад тебя видеть. Может, с твоим приездом и Бекенхем оживится, а то он впал в несносную хандру. Спроси у матери. Думаю, она не станет возражать.

– Она будет только рада куда-нибудь меня спровадить, – отозвался Кит. – Ты права: поеду-ка я в Эшингем. Спасибо… Бабуля, а можно, я приеду не один?

– Что, с другом? Пожалуйста. Только предупреди своего дружка заранее, чтобы настраивался на работу. У нас никто не бездельничает дни напролет.

– Это не он, а она. И потом, шесть лет – рановато для работы. Я говорю про Иззи. Она бы с такой радостью поехала в Эшингем. Ей сейчас так плохо дома.

– Замечательная мысль. Обязательно привози эту маленькую бедняжку. Если Себастьян будет упираться, дай мне знать.

Себастьян упирался, и еще как. Он категорически отказался разрешить Иззи поехать в Эшингем, сказав, что она будет там лишь докучать взрослым и что эта поездка нарушит ее привычный распорядок дня. Услышав доводы писателя, леди Бекенхем лишь фыркнула в телефонную трубку.

– Себастьян становится просто невыносимым. Отказать бедной крошке в крупице удовольствия! Не беспокойся, Кит, я сама с ним поговорю.

Кит не представлял, какие бабушкины доводы могли бы заставить Себастьяна передумать. Тем не менее леди Бекенхем нашла нужные слова, поскольку вскоре она позвонила внуку и сообщила, что Себастьян согласен отпустить Иззи в Эшингем.

– Бабуля, как тебе удалось уломать этого упрямца? – искренне удивился Кит.

– Видишь ли, Кит, я знаю Себастьяна гораздо лучше, чем очень и очень многие, – ответила леди Бекенхем.

– Так ты окончательно решила? – спросила сестру Венеция.

– Абсолютно. Не хочу, чтобы ребенок рос без отца. Это нечестно. Я договорилась с одной швейцарской клиникой. На следующей неделе туда поеду.

– Но, Делл…

– Не надо меня отговаривать. Я приняла решение. Это принесет мне облегчение, и тогда я начну жить заново.

– Люк знает?

– Какая мне разница, знает или нет? Если бы он хоть чуточку повел себя по-иному… обрадовался бы, выразил заботу, и у меня тогда были бы другие чувства. Я же рассказывала, как он отнесся. Как настоящий злодей, который тут ни при чем. Так-то вот, сестренка.

– И что, от него больше никаких вестей?

– Ни словечка. Венеция, он просто дрянь. Мне вообще не надо было связываться с ним. Как хорошо, что все это кончилось. Я уже и забыла, каково ощущать себя свободной женщиной, а не любовницей… – Она вдруг разрыдалась, шумно хлюпая носом.

– Адель, дорогая, успокойся… Бедняжечка ты моя. – Венеция обняла сестру.

– Это у меня так. От этого гнусного слова. Ненавижу слово «любовница»! Я была для него всего лишь любовницей. Я-то думала, он меня любит. Нет. Я просто была у него для развлечения.

– Мне это тоже знакомо, – сказала Венеция. – Хорошо знакомо.

Она лишь не добавила, что Абигейл Кларенс не была у Боя для развлечения. Эта женщина оказалась для него до жути важной.

– Знаю, сестренка, – сказала Адель. – Ох, Венеция, обе мы с тобой вляпались.

– Да. Получается, что так.

– Ты твердо решила насчет развода?

– Абсолютно. Я бы не смогла продолжать жить с ним дальше. Зная, что она…

– Да, конечно. Это не жизнь.

– Давай закроем эту тему, – торопливо произнесла Венеция. – Скажи, ты уверена, что выбрала хорошую клинику?

– Клиника – просто чудо. Многие наши туда наведывались после «залетов». По сравнению с нею английские клиники – убожество.

– Хочешь, я поеду вместе с тобой?

– Не надо. Это очень мило с твоей стороны, но я и одна справлюсь.

Ни в одном своем решении Венеция не была так непробиваемо уверена, как в решении развестись с Боем. Развод представлялся ей единственным средством избавления если не полного, то хотя бы частичного. Ей казалось немыслимым оставаться дальше под одной крышей с Боем. Правильнее сказать, позволить ему остаться с нею. Всякий раз, когда она думала о нем и Абби, когда представляла их в уютном домике учительницы, среди книг и картин, купленных Боем, слушающих музыку, которую они с Абби оба любили, говорящих о том… Венеция даже не могла вообразить темы их утонченных разговоров… ей становилось тошно. Да, Абби могла дать Бою много такого, чего она, Венеция, дать не в состоянии. Как это все унизительно. Унизительно до жути.

Венецию пугало, что эта история могла быть известна другим, но, похоже, никто ничего не знал. Бой был очень искусным обманщиком.

Ее мать, конечно же, глубоко потрясенная и опечаленная, неожиданно оказала ей весомую моральную поддержку. Селия предложила не торопиться с разводом и проявить некоторое терпение, но Венеция была непреклонна.

– Мама, я даже смотреть на него не могу без тошноты. Я сразу чувствую себя круглой дурой. Как я могла не заметить? Ведь все это месяцами происходило, можно сказать, у меня под носом.

– Иногда, Венеция, труднее всего увидеть именно то, что происходит у тебя под носом.

– Конечно, – с раздражением подхватила Венеция. – Поневоле начнешь думать, что я не соответствовала ожиданиям Боя. Как же! Вечно погруженная в домашние хлопоты, в заботы о детях. Скучная, бесполезная. Каково сознавать себя глупенькой куколкой?

– Венеция, прекрати эти самоуничижения! – Селия резко оборвала дочь. – Не наговаривай на себя. Ты вовсе не глупа. Ты… – Селия замолчала.

Венеция сердито глядела на нее.

– Мама, не начинай на эту тему. Не надо. Ну, не вышла я умом, чтобы учиться в Оксфорде, как наша дорогая Барти. Пусть у меня нет ее учености, но я бы не стала молчать, если бы моя лучшая подруга спуталась с чужим мужем, зная, что его жена мне почти родственница.

Селия продолжала молчать. Ее саму очень тревожила возможная причастность Барти к этой истории.

Бой приехал к ней на работу, умоляя выслушать его. К его удивлению, она согласилась.

– Бой, только не проси меня вмешиваться и помогать тебе. Ничего хорошего мое вмешательство не принесет. Наоборот, сделает только хуже.

– Я и не прошу об этом. Я просто хочу кое-что вам объяснить. Не надеюсь, что вы поймете меня в полной мере. Но хотя бы чуть-чуть.

Она поняла на удивление много.

Бой был почти таким же раздавленным, как Венеция. Ошеломленным. Раскаивающимся. И… отчаянно одиноким.

Абби очень много значила в его жизни. Бой даже позволил себе признаться Селии, что в какой-то мере любит Абби. Несколько лет подряд она заполняла большую часть его жизни. Пожалуй, даже значительную часть. Абби интересовала его, вдохновляла, в ней была некая интрига. Секс в их отношениях занимал далеко не главное место. При этом Бой продолжал любить Венецию. Ее невозможно было не любить: доброжелательная, забавная в своих «милых глупостях» и такая красивая. Последнее обстоятельство было для Боя весьма важным.

Венеция была замечательной хозяйкой дома, чудесной матерью (дети были единственной стороной их жизни, где у них существовало полное понимание) и такой невероятно сексуальной. Каждый раз, думая о ней и ее добродетелях, Бой мысленно стонал: для чего мужчине, женатом на идеальной женщине, нужна еще и любовница?

Но он, конечно же, знал ответ: будучи женат на идеальной женщине, он чувствовал себя очень одиноким. Ограниченное число тем для разговора, такое же ограниченное число удовольствий. Венеция не понимала его замыслов, не проявляла ни малейшего интереса к тому, чем он занимался, и не делала ни малейших попыток помочь ему в делах. Все считали Боя повесой, эгоистом, человеком, идущим на поводу у своих прихотей, но это было не совсем так. Он родился в очень богатой семье, однако был обречен на сильнейший эмоциональный дефицит. Родители совершенно не интересовались сыном, не помогали ни интеллектуальному, ни какому-либо другому его развитию.