Наперекор судьбе Винченци Пенни

– Гадкий, надменный, несговорчивый человек! – сердито пробормотала Селия, швыряя конверт в ящик письменного стола.

Однако на душе у нее было тяжело. Полоса отчуждения между нею и Аделью не исчезла, и в основном по ее вине.

Желание Селии, чтобы у Адели снова родилась девочка, тоже не исполнилось. В день Рождества 1939 года на свет появился Лукас Либерман. Это событие произошло под колокольный звон, разливающийся над Парижем. Так поэтично выразился Люк, принесший Адели букет рождественских роз.

– Ma chre, chre Mam’selle Адель, теперь ты сделала меня совершенно счастливым.

Оливер оказался прав: Адель не собиралась возвращаться в Англию.

«Мама, я знаю, что мои слова тебя огорчат, – писала она Селии, – но прошу тебя, постарайся понять: мой дом – здесь, в Париже. Здесь родились мои дети, здесь им расти, и я отсюда никуда не поеду. Люк считает, что опасность не слишком велика. Конечно, если положение ухудшится, я подумаю о возвращении. Но вряд ли дойдет до этого».

К начавшейся войне французы относились не слишком серьезно. Правда, по всему Парижу были расклеены плакаты с призывом к мобилизации «вследствие агрессивных действий германского правительства», а на улицах заметно прибавилось солдат. Однако в остальном жизнь казалась прежней.

«Париж всегда Париж». Этот девиз французской столицы был на устах всех ее жителей, уверенных, что так оно и есть. Адель убеждалась в этом практически ежедневно, гуляя с Нони и Лукасом в старой громоздкой коляске, которую привезла леди Бекенхем, когда приехала взглянуть на правнучку. Адель шла мимо уличных кафе, за столиками которых все так же сидели люди. Они попивали кофе и вино, курили, и им совершенно не было дела до того, что творилось в других частях Европы. Парижане все так же ходили на концерты и в кино, все так же собирались в больших кафе, где играли маленькие оркестры, все так же гуляли по Люксембургскому саду. Мешки с песком, окружавшие вход в Гранд-опера, ничуть не мешали ценителям оперной музыки спешить на постановку «Мадам Баттерфляй». Кинотеатры и рестораны не жаловались на недостаток посетителей, а дома высокой моды демонстрировали весенние коллекции. Казалось, парижане решили показать Гитлеру, что им просто не до него. Страха в Париже не было. Или почти не было.

– У нас есть линия Мажино, – говорили все от мала до велика. – Это щит Франции. Мы будем в безопасности.

Идя по парижским улицам, Адель иногда ловила свое отражение в витринах. Оттуда на нее смотрела даже не женщина, а тощая, изможденная девица с давно не стриженными волосами до плеч, в шелковом платье с набивным рисунком, без чулок, перчаток и шляпы. В этой особе, толкающей очень старую и очень громоздкую коляску, было невозможно узнать прежнюю Адель Литтон: избалованную, шикарную, англичанку до мозга костей.

– Как думаешь, что теперь будет? Тебе придется пойти в армию?

Хелена с тревогой глядела на Джайлза. Недотепа, вечный источник ее раздражения, не научившийся обеспечивать семью и удовлетворять жену… Однако все это не мешало ей по-прежнему восхищаться Джайлзом и страшиться за его дальнейшую судьбу.

Они сидели и слушали по радио выступление короля. Хелена чуть не плакала. Король храбро утверждал, что с Божьей помощью Англия непременно победит. На следующий день все банки были закрыты, а люди повсюду говорили только о войне. Жизнь вокруг внезапно изменилась и теперь больше напоминала сюрреалистический роман.

Правительство столь же внезапно ввело драконовские меры. Отпуск бензина был строго нормирован, кино и театры закрыты, а уличное освещение запрещено. Детей из крупных городов и прежде всего из Лондона эвакуировали в сельские районы. Во всем остальном жизнь мало отличалась от прежней.

– Разумеется, я пойду в армию, – ответил жене Джайлз.

Встретившись с ней взглядом, он улыбнулся. Его самого удивляло, насколько он взволнован и даже воодушевлен такой перспективой. Его жизнь давно превратилась в череду безрадостных событий, и он настолько привык к этому, что сейчас даже не думал об опасностях, сопряженных с армейской службой. Он словно забыл, что на войне калечат и убивают. Уход в армию виделся ему достойным шансом получить свободу.

– Я тут много думал об уходе в армию. Пока мобилизация не объявлена, и туда зовут добровольцами всех здоровых мужчин в возрасте от восемнадцати до сорока одного года. Не понимаю, почему уважающий себя англичанин должен отсиживаться. Пожалуй, я запишусь в папин полк, где он когда-то служил. Думаю, ему это будет приятно.

– Ему ты потрафишь, но вряд ли это повлияет на ход войны, – с женской рассудительностью заметила мужу Хелена.

– Конечно не повлияет. Я же не полководец. Но отцу будет приятно, а мне это потом зачтется.

Оливер был тронут намерением Джайлза записаться в его старый полк.

– Замечательное решение. Они с радостью тебя возьмут. В таких случаях обычно говорят: «Как жаль, что я не могу пойти вместе с тобой». Но я этого не скажу. Однако будь я лет на двадцать моложе…

– Ты бы сейчас возвращался с той войны, – трезво напомнил отцу Джайлз. – Правда, страшно, когда задумаешься? Всего двадцать лет назад мы воевали с Германией и вроде бы победили ее.

– Да, ты прав. Мы шли на ту войну, уверенные, что она положит конец всем дальнейшим войнам. Ужасно, согласен с тобой. Но что еще нам делать? Этого безумца надо остановить.

– И я с радостью помогу его остановить, – сказал Джайлз.

– Только попробуй мне помешать, – заявил Джей.

Он улыбнулся матери. Лицо ее было совершенно белым, рукивпились в подлокотники кресла, а глаза стали еще чернее. Она молчала, с ужасом думая, что сын точь-в-точь повторяет слова Джаго, как будто Джей слышал их собственными ушами.

– Ты же мне сама говорила, что мой отец одним из первых пошел на войну.

– Да, Джей. Пошел. И… – Она не договорила.

– Знаю, мама. И одним из первых погиб. Но ведь это еще не повод думать, что я целиком повторю его судьбу. Мама, со мной все будет хорошо. Ты же знаешь, меня не зря называют Счастливчик Литтон.

– Этого я не знала, – слабым голосом ответила ММ.

– Я этого просто не вынесу, – сказала Селия, усаживаясь рядом с инвалидной коляской мужа и протягивая ему руку.

– Ты о чем, дорогая?

– А ты не догадываешься? Оливер, как тебе удается сохранять спокойствие, когда все это…

– Ты имеешь в виду Кита?

– Да! Я имею в виду Кита. Как он может так поступить? Как мы можем его отпустить?

– Дорогая, ему уже девятнадцать лет. Достаточно взрослый парень с вполне понятным желанием.

– Достаточно взрослый! Да он еще ребенок. Он всего на втором курсе. Почему бы ему не остаться в Оксфорде, доучиться…

– Селия, ты говоришь то, во что сама не веришь. Кит еще меньше способен оставаться в стороне, чем Джей. Они оба не представляют, как можно продолжать ходить на работу или слушать лекции, когда твои сверстники рискуют жизнью. Такое просто не в их характере.

– Думаю, ты и сам не рад его решению. – Селия убрала руку и встала, сердито поглядывая на Оливера.

– В каком-то смысле да. Но я горжусь им. Горжусь его смелостью, желанием служить родине. Естественно, я боюсь за него, как и любой отец боялся бы за своего сына. Однако мне было бы куда страшнее, если бы он оказался трусом, заслоняющимся необходимостью продолжать учебу.

– Но пойти… в военную авиацию! Это же опаснее, чем другие рода войск.

– Дорогая, на войне никогда не знаешь, где опаснее, – мягко произнес Оливер. – Бывает, что дома намного опаснее, чем в армии.

– Привет, Бой! Что это ты здесь делаешь?

Венеция смотрела на бывшего мужа, стоявшего в дверях ее кабинета. Вид у него был слегка смущенный.

– Да вот, зашел спросить, не согласишься ли ты сходить со мной на ланч?

– Видишь ли… – Венеция замешкалась с ответом. Она и так опоздала сегодня на работу, а дел ей хватало. – По какому поводу ты меня приглашаешь?

– По поводу моего ухода добровольцем в армию. Хотел бы обсудить это с тобой.

– Твоего ухода… Бой, ты что, всерьез решил идти в армию?

– Да. Всерьез. Я много думал об этом и решил, что все мы в долгу перед старушкой Англией. Ей сейчас тяжело, и каждый из нас хоть как-то должен ей помочь.

– Боже, – прошептала Венеция.

Ей вдруг стало не по себе. Одно дело – развестись с Боем, и совсем другое – знать, что он уходит на войну и она очень долго его не увидит.

– И где же ты собрался служить? В каких войсках?

– В армейских частях. Я до сих пор вспоминаю славные деньки в Итонском учебном корпусе. Вообще-то, я хочу попасть в гвардию. Если, конечно, меня туда возьмут. Но это мы с тобой должны обсудить, и очень детально. Я хочу, чтобы ты с самого начала была посвящена в мои планы.

– А кто будет заниматься магазином? Галереей?

– Пока не знаю. Впрочем, магазин можно вручить заботам старины Бейкера. Он там неплохо справляется. Товары все равно придется вывозить из Лондона. Антиквариат плохо переносит бомбежки. Теперь о том, что касается Генри и Ру. Их школа в Кенте находится вблизи побережья. Отнюдь не самое безопасное место. Дувр называют передовой. Думаю, мальчишек надо оттуда забирать… Как видишь, у нас с тобой есть о чем поговорить.

Венеция сглотнула ком в горле, чувствуя, как ее окутывает липким, холодным страхом.

– Да, конечно. Идем на ланч. Я с удовольствием. Боже мой…

– Венеция, я хотела спросить… – Селия так и застыла. – Бой, каким ветром тебя сюда занесло?

– Мама, Бой пригласил меня на ланч, – объяснила Венеция, старательно вытирая нос. – Он собирается в армию.

– Боже мой, – вслед за Венецией произнесла Селия, усаживаясь на стул возле письменного стола дочери. – Как ужасно! Все уходят в армию. Ты. Кит. Джайлз. Джей.

– И Джей тоже?

– Да. Ему не терпится вступить в полк Королевских Зеленых Курток. Туда идут все винчестерцы. Во всяком случае, он так говорит. Для «Литтонс» это большая потеря. Он был для нас просто подарком судьбы. Такой талантливый. Нам будет его очень не хватать.

Только Бой, стоявший возле стола Венеции, заметил в коридоре Джайлза. Тот ждал, когда мать выйдет. Вероятно, хотел с ней о чем-то поговорить. Потом, услышав панегирик в адрес Джея, поспешно ретировался. Бою стало искренне жаль его.

– Я хочу заняться чем-то полезным, – сказала Барти.

Она сидела в саду дома в Примроуз-Хилл и пила чай с Себастьяном, наслаждаясь осенним солнцем и теплом. Иззи расположилась на качелях и читала книжку, поминутно отрываясь от чтения и с улыбкой поглядывая на взрослых. Волосы падали ей на лоб, и девочка убирала непокорные пряди за уши. Ее сходство с Пандорой стало еще более впечатляющим. Те же большие светло-карие глаза, та же масса каштановых волос, спускающихся на плечи. Себастьяна это сходство больше не коробило. Скорее наоборот…

Барти предупреждали, что она не узнает Иззи и очень удивится переменам, произошедшим с девочкой внешне и в отношениях с отцом. Увидев Иззи, она испытала не только удивление, но и какое-то странное беспокойство.

Себастьян никому ничего не говорил по этому поводу. Единственным намеком могла служить его новая книга «Меридиан времен», которую он назвал «Половина времени» и посвятил Изабелле. Он по-прежнему обрывал всякого, кто пытался говорить с ним о дочери. Себастьян в большей степени был похож на отцов из Викторианской эпохи, чем на современных отцов вроде Боя Уорвика. Он настаивал на раннем отходе ко сну, ограничивал Иззи в развлечениях и придерживался неукоснительного соблюдения распорядка дня, где выполнять домашние задания и упражняться на пианино полагалось в строго определенное время. Однако Барти впервые заметила в нем искренние чувства к Иззи. Теперь Себастьян внимательно слушал слова дочери и с явным удовольствием следил за ее перемещением по дому и саду. Перемены так взволновали Барти, что ей было не сдержать слез.

– Как понимать твои слова, Барти? Какой вид деятельности ты подразумевала, говоря, что хочешь заняться чем-то полезным?

– Любой, который поможет обороне страны. У женщин здесь меньше выбора. Возможно, пойду в «крапивники» [58]  или в аналогичную службу. Хелена, я слышала, вступает в Красный Крест.

– Храни нас Бог, – поморщился Себастьян. – Спасибо, что предупредила. Не завидую тем, кому она будет оказывать первую помощь.

– Себастьян, не надо так ополчаться на Хелену. Почему-то все настроены против нее.

– Потому что она настроена против всех. Пренеприятнейшая особа.

– Вы к ней несправедливы. А что касается моих планов – пока они таковы.

– Значит, издательская деятельность перестала тебя удовлетворять? Конечно, твоя жизнь в Новом Свете была куда насыщеннее и разнообразнее. Плюс слава открывательницы нового таланта.

– Я совсем не это имела в виду, – покраснела Барти. – Но… Себастьян, я сама не знаю. Мне непросто работать в «Литтонс». Венеция до сих пор на меня косо поглядывает, да и Джайлз тоже. Теперь еще и Бой туда зачастил, а мне совсем не хочется его видеть.

– Бою осталось недолго мельтешить перед твоими глазами, – сказал Себастьян. – Он уходит служить в Гренадерский гвардейский полк. Это очень в его духе. Для издательства было бы гораздо полезнее, если бы ты осталась там. Глядишь, скоро в нем никого не останется, кроме Оливера, Селии, ММ и Венеции. Можно сказать, Патерностер-роу получила свою маленькую войну. Ты там нужна в качестве миротворца. Местного Невилла Чемберлена.

– Этого недостаточно, – вздохнула Барти. – Для меня. Во всяком случае, сейчас.

– Барти, никак ты совсем несчастна? – спросил Себастьян, пристально глядя на нее.

– Нет, – торопливо возразила она. – С чего вы взяли?

И вдруг, совсем неожиданно для Себастьяна и себя самой, она заплакала.

Поначалу она искренне радовалась своему возвращению. Радовалась, что снова видит Уола, Себастьяна, Джайлза, ММ, Джея. Даже Селию. Ей было приятно некоторое время пожить в своей прежней комнате на Чейни-уок, пока она не подыскала себе уютный домик в одном из тихих переулков Челси и не перебралась туда. Все это радовало и приятно волновало.

Впрочем, проблемы не замедлили себя ждать, и прежде всего стычка с Венецией.

– Ты ведь знала! Не притворяйся! – накинулась на нее Венеция, злобно сверкая глазами. – Ты знала, что твоя подруга путается с Боем, и ничего мне не сказала. Не ожидала от тебя, Барти. Совсем не ожидала.

Барти была немногословна. Сказала лишь, что долгое время даже не подозревала, а когда узнала, было слишком поздно и рассказывать не имело смысла. Она не стала говорить, что Себастьян советовал ей молчать и, возможно, сам поговорил с Абби вместо нее. Венеция еще побушевала, расхаживая взад-вперед, потом вдруг успокоилась и сказала, что ссориться им глупо и вряд ли Барти виновата в случившемся. Однако в отношениях Барти и Венеции возникла трещина. Все было бы ничего, если бы Венеция не пришла работать в «Литтонс».

Сначала Барти удивляло присутствие Венеции в издательстве, и ее удивление граничило с цинизмом. Однако достаточно скоро она убедилась, что Венеция пришла на свое место. Бывшая жена Боя прекрасно справлялась с новыми обязанностями, а ее острый ум и коммерческое чутье оказались для «Литтонс» как нельзя кстати.

Кто по-настоящему радовал Барти в издательстве, так это Джей. В нем она обрела верного союзника. Он по-прежнему был лишь младшим редактором, но Барти сразу оценила его нестандартный подход к работе, открытость новому и способность видеть целостную картину издательского процесса. В этом с ним могла соперничать только Селия. Неудивительно, что после рабочего дня, когда издательство пустело, все трое частенько собирались в кабинете у Селии или у Барти. Эти неофициальные совещания сами по себе создавали проблемы. По сути, там принимались решения, возникали идеи, определялась судьба новых книжных серий, а весь остальной персонал издательства, мягко говоря, ставился потом перед фактом.

Но если издательская жизнь доставляла Барти некоторые неудобства, разрыв с Лоренсом был незаживающей раной. Ей до сих пор очень недоставало его. Барти даже не представляла, какой пустой и бесцветной станет ее жизнь без Лоренса. Целый год он заполнял все ее мгновения, все уголки ее бытия. Да, он был труден в общении, требователен, излишне страстен. Он вмешивался буквально во все, что она делала.

Лоренс возбуждал ее, сердил, изумлял, заставлял по-новому думать и чувствовать. Теперь вместо всего этого внутри была ужасающая пустота, которую Барти не надеялась когда-нибудь заполнить.

В ней теплилась надежда, что он и дальше будет ей писать, бомбардируя подробностями своей жизни и рассказывая о своих чувствах, но она ошиблась. Не подозревая, насколько это заденет Барти, Мод послала ей газетную вырезку, где сообщалось, что у Лоренса родилась дочь. Похоже, теперь он решил окончательно и бесповоротно оставить Барти в покое, и это било по ней куда больнее, чем его назойливые напоминания о себе.

– Я думала, за год успокоюсь и забуду. Ничего подобного. Себастьян, я по-прежнему каждый день думаю о нем. Сама удивляюсь.

– Дорогая моя Барти, – начал Себастьян, и его голос вдруг обрел столь хорошо знакомую ей угрюмость. – Вот уже девять лет, как нет Пандоры, но я продолжаю ежедневно думать о ней. Вопреки расхожим мнениям, время не лечит горе и не притупляет душевную боль.

– О боже, – прошептала Барти, в ужасе глядя на него. – Себастьян, простите меня, пожалуйста. Как я вообще могла сказать вам такое?

– Это вполне объяснимо, – ответил он, касаясь ее руки. – Я рад, что ты считаешь возможным делиться со мной своими переживаниями. Не волнуйся, хуже мне уже не будет. Я научился жить с этим, справляться с болью. В этом смысле время если не лечит, то хотя бы помогает. Но… Да, Изабелла, благодарю. Положи сюда. Побегай еще немного, пока мы с Барти разговариваем.

– Нет, не уходи, – попросила Барти, протягивая Иззи руку. – Мне нравится, когда ты рядом. Мы с твоим папой переговорили обо всем. Как успехи в школе?

– Это моя самая большая забота, – сказал Себастьян, опередив дочь. – Я собирался определить Изабеллу в школу Святого Павла. О школах с полным пансионом даже не думал. Но теперь, из-за этой войны, хочу отправить ее подальше от Лондона. Сейчас я подумываю о таких заведениях, как Челтенхемская женская школа.

Иззи слушала, слегка выпятив челюсть. Совсем как Пандора. Барти едва удержалась, чтобы не рассмеяться.

– Папа, если мне опасно оставаться в Лондоне, значит и тебе тоже. Я не хочу оставлять тебя здесь одного. И не оставлю.

– Ты будешь делать то, что тебе велят, – с прежней суровостью отчеканил Себастьян, но взгляд оставался заботливым и даже нежным. – Я не хочу подвергать тебя опасности и считаю эту тему исчерпанной.

– Возможно, Иззи могла бы учиться в школе леди Бекенхем, – беззаботно предложила Барти.

– Что? Она устраивает школу? Боже милостивый, чего нам еще ждать? Интересно, чему там будут учить? Тонкостям обращения с лошадьми? Или премудростям обращения со слугами?

– Вы несправедливы, – сказала Барти, испытывавшая к леди Бекенхем вечную признательность за то, что та сделала для Билли. – Леди Бекенхем – исключительно мудрая женщина. И потом, это не совсем ее школа. Просто в Эшингем должна переместиться школа, где учатся Генри и Ру. Администрация школы подыскивала место, и леди Бекенхем предложила Эшингем. Она хотела внести посильный вклад в дело обороны, но призналась, что еще один военный госпиталь просто не выдержит.

– Как здорово! – обрадовалась Иззи. – Папа, как ты думаешь, я могла бы там учиться? Я с удовольствием сидела бы в одном классе с Генри и Ру.

– Ни в коем случае, – отрезал Себастьян. – Что за абсурдная мысль? И потом, это школа для мальчиков, и тебя туда не примут. А теперь тебе пора садиться за пианино и играть этюды. Сегодня ты будешь играть на пять минут больше. Вчера я засекал время и обнаружил, что ты раньше времени прекратила упражнения. Думала, я не замечу?

– Нет, папа, – устало вздохнула Иззи, но тут же улыбнулась и встала. – До свидания, Барти. Была очень рада тебя видеть. Мне кажется, ты очень правильно решила пойти оборонять Англию. У тебя это здорово получится.

– Я думала, она даже не слышала нашего разговора, – сказала Барти, провожая глазами убегающую Иззи. – И уж явно не поняла, о чем речь.

– Теперь она все понимает, – с оттенком гордости произнес Себастьян.

Вскоре из дома донеслись звуки фортепианных этюдов. Иззи не барабанила по клавишам, как многие дети, а играла с легкостью и изяществом. Ее музицирование прервал телефонный звонок, и вскоре на террасе появилась миссис Конли.

– Мистер Брук, вам звонит леди Селия. Просит безотлагательно позвать вас к телефону.

Себастьян посмотрел на Барти, недоуменно поднимая брови.

– Похоже, опять будет выговаривать мне, что в корректуре полно ошибок, – сказал он и поспешно пошел в дом.

Он долго отсутствовал. Если вопрос действительно касался гранок, должно быть, ошибки попадались там в каждом абзаце… Обратно Себастьян шел тяжелой походкой. Лицо его было заметно опечалено. Он молча сел, глядя в сад. Потом взял руку Барти и стал рассеянно перебирать ее пальцы. Еще через какое-то время он сказал:

– Барти, пожалуйста, не торопись уходить. Ты нам очень нужна.

Себастьян снова замолчал, потом достал платок, вытер нос. Когда он взглянул на Барти, его глаза были полны слез.

– Кит только что получил все необходимые документы. Через неделю он уезжает в Шотландию, где будет проходить летную подготовку. Барти, я ужасно за него боюсь.

Барти настолько захватило горестное состояние Себастьяна, что она даже не задалась вопросом, почему судьба Кита волнует писателя больше, чем судьба Джайлза или Джея.

Глава 26

Жутко, когда плачет мужчина. Жутки сами звуки его плача. Такое Хелена слышала впервые. Она в ужасе замерла. Ее ужас был двоякого рода, поскольку она догадывалась о причине плача и знала, что должна все это выдержать.

Она подождала еще немного, затем поручила детей заботам няни, набрала в легкие побольше воздуха и вошла в гостиную. Джайлз сидел, обхватив голову руками. Рядом, на столе, лежал коричневый конверт с четким штампом «Военное министерство».

Хелена обняла мужа за плечи:

– Джайлз, что случилось? Расскажи, не таи в себе.

Он выпрямился, вытер нос и посмотрел на нее покрасневшими глазами. На бледном лице они казались еще краснее. Сейчас Джайлз был похож на мальчишку, боящегося, что взрослые его накажут.

– Призывная комиссия сочла меня негодным, – наконец произнес он слова, которые так боялась услышать Хелена. – Понимаешь? Я снова провалился. Вся моя жизнь – сплошная цепь совершенно дерьмовых провалов. Офицерская отборочная комиссия сочла мою кандидатуру неудовлетворительной. Я не гожусь в офицеры. Я вообще никуда и ни на что не гожусь. Вот так, Хелена. Никудышный редактор, предмет вечного расстройства для родителей, неудачник, не способный должным образом обеспечить свою семью… И не смотри на меня так. Я же знаю, что ты думаешь обо мне. Тебе бы хотелось иметь больше денег. И ты права. Почему бы нет? А теперь оказалось, что меня сочли непригодным, чтобы вести солдат в бой.

– Но, Джайлз…

– Не надо меня утешать. Претендентов было пруд пруди. И многие, очень многие не имели и половины моих жизненных преимуществ. Но все они прошли отбор.

– Вряд ли ты был единственным, кто не прошел отбор, – осторожно сказала Хелена.

– Само собой, не единственным. Но что удивительно: там были люди, едва сумевшие окончить начальную школу, выходцы из заурядных семей, и таких кандидатов почему-то сочли пригодными для офицерской службы. А я, имеющий за плечами Итон, потом Оксфорд, десять лет работы в издательстве… я оказался ненужным стране. Понимаешь, Хелена? Мне разве что в лицо не сказали: «Ты ни на что не годен, парень».

– Расскажи мне, как все происходило, – потребовала Хелена. – До сих пор ты говорил, что все идет отлично и твои шансы высоки. Рассказывай, Джайлз. Я хочу знать, почему тебя задробили.

– Это так унизительно. – Джайлз снова вытер глаза, откинулся на спинку стула, дрожащей рукой достал сигарету и закурил. – Проверка проходила в три этапа. Вначале проверили физические данные. Я все выполнил. Не скажу, что с блеском, но я и сейчас могу обыграть Кита в сквош. Словом, этот этап я прошел. Затем началось что-то вроде психологической проверки. Должно быть, проверяли коэффициент интеллекта или нечто подобное. Это было связано с умением вести себя в боевой обстановке. Мне это знакомо. Я к этому привык, и не только в издательстве.

– Ну и…

– Думаю, я срезался на проверке способностей командовать людьми. У них это называется проверкой лидерских качеств.

– Так. И что там от тебя требовали?

– Нужно было провести своих солдат через воображаемое минное поле. Три доски, а вместо мин – канистры из-под бензина. Словом, шума много, но безопасно. Вся ирония в том, что я вполне мог преодолеть это чертово поле. У меня в голове сложилась неплохая схема, как это можно сделать. Но рядом оказался парень, и он говорил так убедительно, что я ему поверил и решил действовать по его схеме. Потом оказалось, что у него и схемы-то никакой не было. Полное отсутствие предусмотрительности и все такое. Но об этом я узнал потом. А вначале я ему поверил. Словом, доверил ему свою жизнь.

– Но ведь это дьявольски несправедливо! – воскликнула Хелена, хотя думала совсем другое.

Она ясно понимала, почему Джайлз провалил испытание. Как всегда: недостаток уверенности и сильная внушаемость.

– Да, Хелена. Такова жизнь. Вернее, такова моя жизнь. Боже, как же это унизительно. Что скажет мой отец? А про мать я вообще не заикаюсь… – Глаза Джайлза глядели отрешенно и с каким-то испугом. – А этот повеса Бой – прямо в капитаны Гренадерского гвардейского полка. Будет теперь красоваться по Лондону. Не то дежурства, не то спектакль. И с Джеем все в порядке. Его наверняка зачислят. Никто и мысли не допускает, что он провалится.

– Оставим их, – осторожно сказала Хелена. – Что ты теперь намерен делать? Ты уже думал об этом?

– Да. Я уже все обдумал. Запишусь добровольцем в рядовые. Насколько понимаю, это мой единственный шанс попасть в армию. Иначе мне там вообще не бывать, а это для меня недопустимо. Что ты обо всем этом думаешь? Как тебе сознавать себя женой обыкновенного солдата? Вряд ли ты будешь гордиться.

– Буду, – прошептала Хелена, беря его руку и поднося к своим губам. – Этим можно гордиться.

– Ты должна быть… очень горда им. – Каждое слово давалось Селии с заметным трудом.

– Я… пытаюсь, – сказала ММ.

– Отбор проходит в Оксфордшире и Букингемшире. Веселые места, – подбодрил сестру Оливер, улыбаясь ей.

– Да, конечно.

– Когда он отбывает в свою часть?

– Не знаю, – упавшим, бесцветным голосом ответила ММ. – Сейчас он проходит начальную подготовку.

Селия нагнулась к ММ, взяла ее за руку:

– ММ, дорогая, я знаю, каково тебе сейчас. Но…

– Нет, не знаешь, – с неожиданной холодностью возразила ММ. – Сейчас ты скажешь, что переживала за Кита, когда он решил пойти в военную авиацию. Я видела. Но тебе все равно меня не понять. Он слово в слово повторил слова Джаго: «Только попробуй мне помешать». Я так и обмерла. А еще сказал, что его считают счастливчиком. Джаго постоянно говорил о себе то же самое… Боюсь, я этого просто не вынесу. Я бы согласилась умереть, только бы не видеть, что будет дальше.

– ММ, нельзя говорить такие слова. Как бы к этому отнесся Гордон, если бы услышал? Или сам Джей? Наши мальчики должны видеть нас храбрыми. Это единственное, чем мы им можем помочь.

– Я не могу, – тихим, дрожащим голосом произнесла ММ. – Просто не могу. Селия, я не знаю, что делать. Мне хочется кричать, умолять его не ходить в армию. Я считаю эту его затею величайшей глупостью. Еще одна молодая жизнь, которая может быть принесена в жертву. Я его так люблю, так безумно люблю. И никак не могу прогнать страшную картину: я стою здесь, как стояла тогда, вскрываю принесенную телеграмму и читаю, что Джей… что его… Боже, помоги мне! – ММ закрыла лицо руками и разрыдалась.

Селия обнимала ее за плечи. Она могла лишь беспомощно смотреть, кусая губы.

– ММ, послушай меня, – медленно начал Оливер. – Самое лучшее, что мы можем сделать для молодежи… по сути, единственное, что можем сделать, – подать им пример. Я это понял еще давно. Они ведь не прислушиваются к нашим словам. Очень много из того, что мы пытаемся им сказать, они находят скучным и, хуже того, безумным. Но мы можем повлиять на них тем, что делаем и как делаем. Подумай об этом. Нельзя, чтобы Джей, уходя воевать, уносил образ безутешно плачущей матери, умоляющей его не ходить. Наоборот, у него должны оставаться радостные воспоминания. Вот они окажут ему неоценимую помощь. Говорю по собственному опыту. – Он вдруг улыбнулся Селии своей прежней, нежной улыбкой.

Селия улыбнулась ему в ответ, и черты ее лица стали мягче.

ММ долго сидела, опустив голову, и молчала. Потом встала:

– Я… я до сих пор не знаю, как… – Она не договорила.

В коридоре послышались возгласы и смех. Дверь открылась. На пороге стояла Венеция под руку с Джеем. Джей был в форме.

– Посмотрите, какого джентльмена я встретила в приемной, – сообщила Венеция. – Лейтенанту Литтону предоставлен отпуск на сорок восемь часов. Нашему лейтенанту! Обратите внимание: его сразу произвели в лейтенанты. Разве это не здорово? По-моему, отличное начало военной карьеры. Боже мой, Джей, если бы мы не были родственниками, я бы, пожалуй, по уши в тебя влюбилась. Я и сейчас готова влюбиться по уши. ММ, ты посмотри, как твоему сыну идет военная форма. Представляю, как ты им сейчас гордишься.

ММ молча смотрела на Джея. Форма делала его взрослее и даже выше ростом. Коротко стриженные волсы делали его лицо еще более худым. Потом ММ улыбнулась сыну своей редкой, ослепительной улыбкой, преобразившей ее некрасивое лицо. Подойдя к Джею, она обняла его:

– Ты замечательно выглядишь, Джей. Я невероятно горжусь тобой. Надеюсь, ты не откажешься пригласить свою престарелую мать в «Савой» и за чашкой чая рассказать ей о военной жизни?

Джей наклонился, поцеловал ММ и бережно взял под руку.

– Прошу нас извинить, – сказал он собравшимся. – У нас свидание.

Они вместе вышли из кабинета. ММ улыбалась сыну, теребя пуговицы на его новеньком мундире. Селия моргала, смахивая слезы, и думала, что если кто и заслужил Военный крест, так это, конечно, ММ.

– Отличная работа, – сказала она Оливеру, сознавая неуместность своих слов.

Сообщить родителям о своем провале на отборочной комиссии Джайлзу было очень и очень трудно.

Он долго думал, как лучше преподнести им эту прискорбную новость, потом решил говорить просто, не выдавая своих чувств, не извиняясь и не оправдываясь. Пока он говорил, его глаза упирались в отцовский стол. Сообщив, что он не прошел в офицеры, Джайлз тут же добавил, что все равно хочет служить родине, а потому пойдет рядовым солдатом. Только после этого он решился взглянуть на родителей. Отец улыбался, хотя и с легким оттенком грусти. Потом он потрепал Джайлза по руке. А в материнских глазах, где он ожидал увидеть привычное недовольство и даже презрение, была непривычная мягкость и даже гордость.

– Думаю, Джайлз, ты принял замечательное решение, – произнесла она. – Можно сказать, что ты уже совершил очень смелый поступок. Молодец, сын.

Джайлз робко улыбнулся, удивляясь непредсказуемости материнских реакций.

В Париже было ужасно холодно. И не только в Париже. Такой лютой зимы не помнили даже старики. Ла-Манш возле Булони покрылся льдом. В квартире Адели и Люка на стеклах каждое утро появлялась корочка льда. Адель, как могла, старалась обогреть их жилище этой жалкой плитой, сражалась со злобной водогрейной колонкой и развешивала пеленки везде, где они могли высохнуть, – даже на стульях и оконных ручках. Она все чаще тосковала по дому на Чейни-уок, где всегда было тепло и уютно. Как ей сейчас не хватало английской уравновешенности. Люк раздражался по любому поводу. Его характер портился с каждым днем. Это все холод, проклятый холод. Адель постоянно вспоминала, как еще в самом начале их совместной жизни Люк признался, что не переносит холодов. О его теплом издательском кабинете она старалась не думать.

Дети переносили зиму еще тяжелее. У Нони от холода опухали пальчики, а ежедневные походы на рынок превратились в пытку. Но без громоздкой коляски леди Бекенхем было бы еще хуже. Адель сажала туда детей, закутывая их в одеяла, взятые из кроватки и колыбельки, затем накрывала старой норковой шубой. Глядя на эту вытершуюся шубу, Адель вспоминала, как когда-то, будучи избалованной, капризной девицей, щеголяла в ней по Бонд-стрит, обходя расположенные на ней магазины. Дальше ее путь мог лежать в один из фешенебельных лондонских универмагов: скажем, в «Харви Николс» или «Хэрродс». Она покупала понравившееся платье, туфли, перчатки. Так проходило утро, и наступало время ланча. Свои покупки Адель оставляла в гардеробной ресторана «Ле каприс», или «Парк-лейн», или в отеле «Кларидж», чтобы за едой поболтать и посплетничать с подругами, наслаждаясь деликатесами, которые не готовила сама и оплачивала родительскими деньгами. Потом ей услужливо подавали эту шубу, Адель брала покупки, ловила такси и ехала домой, хотя прекрасно могла бы дойти и пешком. На Чейни-уок горничная аккуратно вешала ее рядом с другими двумя шубами: из серебристой лисы и шиншиллы. Эти шубы очень пригодились бы ей сейчас. У нее было довольно теплое шерстяное пальто, однако никакая шерсть не греет так, как мех.

Парижан, да и вообще французов, жестокие холода волновали гораздо сильнее, чем любая возможная угроза со стороны немцев. Большинство продолжало упрямо твердить, что никакой угрозы нет. Их защитит линия Мажино, хотя работы на ней были временно прекращены из-за морозов. Дальше немцам не пройти. К тому же на их пути – Арденны с густыми, практически непроходимыми лесами и единственной дорогой, находящейся под контролем французской армии. И даже если случится невозможное и немцы проберутся через лес, реку Мёз им ни за что не преодолеть. Так что причин для страха нет. Эту фразу повторяли очень и очень многие.

Когда Адель попыталась заговорить с Люком о возможной опасности и очень осторожно намекнула, что могла бы увезти детей в Англию, он невероятно рассердился:

– Вы здесь в полной безопасности. Немцы ни за что не вторгнутся в Париж. Ты вообще подумала, как будешь добираться до Англии? Гитлер отдаст приказ бомбить и торпедировать корабли.

Адели было странно, почему Люк вдруг заговорил о возможных бомбардировках, когда до сих пор утверждал, что опасность минимальна.

– Люк, пока никто никого не бомбит, и можно беспрепятственно добраться до Англии. Как бы то ни было, Франция находится на континенте, а в Англию сухопутное вторжение невозможно. Пусть сейчас это все называется «странной» войной, или, как говорят французы, – drle de guerre. Люди сердятся, что их заставляют надевать противогазы и спускаться в бомбоубежища. А вдруг эта «странная» война неожиданно превратится в настоящую?

Однако Люк и мысли не допускал, что в Англии ей и детям может быть безопаснее.

– Твой дом здесь. У тебя французские дети, французский муж.

– Нет, Люк, не муж, как это ни печально.

Последовала едкая словесная перепалка, доведшая Адель до слез, а Люка заставившая раскаиваться и сожалеть о том, что он наговорил. Затем, как нередко бывало у них после ссор, – интимная близость, во время которой Адель больше беспокоилась о том, как бы не забеременеть и не разбудить детей. Но потом, лежа в объятиях Люка и наконец-то согревшись, Адель думала, что у нее есть достаточно оснований быть ему благодарной. Люк ее любит, да и она любит его, хотя причины ее любви к этому человеку до сих пор оставались для нее запутанными и не до конца понятными.

– Значит, наслаждаешься военной жизнью? – беззаботно спросила Венеция, беря предложенную Боем сигарету.

Отель «Дорчестер», в ресторане которого они сейчас сидели, стал неким бастионом Лондона времен новой войны. Завсегдатаи называли его просто «Дорч». Внешне отель претерпел изменения. Возле входа громоздились мешки с песком, на окнах появились светонепроницаемые черные шторы. Но внутри все оставалось почти как прежде. «Дорчестер» считался самым безопасным отелем Лондона. Он был построен из железобетона, а турецкие бани в подвале могли служить превосходным бомбоубежищем.

Бой и Венеция встречались здесь очень часто. Конечно, не просто так; у них всегда накапливалось немало вопросов для обсуждения. И в то же время встречи доставляли им обоим странное, пожалуй, даже извращенное наслаждение.

Разумеется, Венеция постоянно твердила себе, как она рада, что добилась развода. Можно сказать, что теперь, когда между ними не было интимных отношений, они сдружились сильнее, чем раньше. Боя искренне восхищала ее работа. Не только сам факт, что она пошла работать, но и то, как умело она справлялась со своими делами.

– Я бы, может, и наслаждался военной жизнью, если бы ее чувствовал, – с легкой усталостью в голосе ответил Бой. – Естественно, я не рассчитывал, что меня назначат начальником караула при Букингемском дворце или что-нибудь в этом роде.

– А это было бы очень романтично.

– Да. Но сейчас я не очень-то понимаю, в чем заключается моя военная служба.

– Не ты один. Никто не понимает, зачем понадобилось столько приготовлений, когда в нашей жизни практически ничего не изменилось. Ни воздушных налетов, ни бомб. Мы лишь изуродовали парки окопами. А это смехотворное затемнение, эти дурацкие учебные тревоги. За последнюю неделю еще пятеро погибли в давке. Сплошное разочарование.

– Возможно, немцы рассчитывают усыпить нашу бдительность. Но когда война начнется по-настоящему, от твоих раочарований не останется и следа, – сказал Бой. Он улыбался, однако взгляд у него оставался тяжелым. – Гитлер вряд ли потерял интерес к своим замыслам, хотя многие у нас так и думают. Показали боевую готовность, вроде можно и по домам. Но я очень боюсь, что он просто затаился и мы еще услышим о нем.

– Даже не знаю, что и сказать, – пожала плечами Венеция. – Должно быть, ты прав. Но повсюду так чертовски тихо. Даже те, кто эвакуировался, начинают возвращаться в Лондон. Если так и дальше пойдет, школе, где учатся Генри и Ру, не понадобится переезжать.

– Понадобится. Кстати, что слышно оттуда?

– Директор говорит, что весеннюю четверть они хотели бы начать уже в Эшингеме. Переезд намечен на каникулы. Но вряд ли там успеют. Бабушка волнуется по поводу дополнительных туалетов и по множеству других поводов. Мы с директором оба согласились, что все это представляется… несколько бессмысленной затеей.

– Думаю, директор просто не хотел тебя волновать. Каждый здравомыслящий человек понимает: это затишье долго не продлится. Еще шампанского?

– Да, с удовольствием. Как-то сложно волноваться, когда вокруг все спокойно. Джайлз пишет, что они сейчас сидят во Франции, слушают лекции о причинах войны и недоумевают, где же сама война.

– Джайлз хотя бы во Франции, – угрюмо произнес Бой.

Венеция пропустила его слова мимо ушей и продолжила:

– А Кит, словно птичка, летает над Шотландией. Кстати, мама теперь гораздо меньше за него волнуется. Говорит, сама не понимает причин своего спокойствия.

– Уверен: если бы Гитлер знал о существовании военного летчика Кита, он забыл бы о своих планах вторжения в Англию, – пошутил Бой.

Это было странное Рождество. Все взрослые испытывали чувство вины за то, что на их долю до сих пор не выпало настоящих испытаний. В Эшингем съехались почти все Литтоны. Хелена вежливо отклонила приглашение и праздновала у родителей. Венеция приехала со всеми детьми, которые пожелали видеть отца. Леди Бекенхем согласилась разрешить Бою приехать, однако поселила его в Голубятне, поскольку не одобряла встречу бывших супругов. Приехали Барти, ММ, Гордон и даже Джей, отпущенный на рождественскую побывку. Себастьян наконец поддался настойчивым уговорам Иззи, и они тоже приехали. Джайлза из армии не отпустили, однако его отсутствие ощущалось не так сильно, как отсутствие Адели. Она пыталась уговорить Люка поехать в Англию с нею и детьми, но он сам отказался и ее не пустил.

«Он до сих пор помнит слова нашей мамы о евреях и ее бывших друзей-фашистов, – писала Венеции Адель. – Боюсь, это слишком глубоко его задело, и мамины извинения не помогли. Повеселись за меня».

Собравшиеся подняли тост за Адель и ее безопасность. В глазах Венеции блестели слезы. Ей было страшно за сестру.

За столом много говорили о том, что Эшингему вновь суждено стать безопасной семейной гаванью, каким поместье уже было в прошлую войну.

– Не могу с вами полностью согласиться, – заявила леди Бекенхем. – Вряд ли здесь будет так же спокойно, как тогда. Лондон стал значительно ближе. И самолеты сейчас не те. Если начнутся бомбежки, нам тоже может не поздоровиться.