Наперекор судьбе Винченци Пенни

Джек Литтон, младший брат Оливера

Лили Литтон, жена Джека, актриса

Барти Миллер, воспитанница Оливера и Селии

Себастьян Брук, популярный детский писатель, печатающийся в издательстве «Литтонс»

Бой Уорвик, давнишний школьный приятель Джайлза

Абигейл, учительница, подруга Барти

Седрик Рассел, фотограф, работающий для журналов мод

Поместье

Лорд Бекенхем, отец Селии

Леди Бекенхем, мать Селии

Билли Миллер, брат Барти

Нью-Йорк

Роберт Литтон, старший брат Оливера, преуспевающий застройщик

Лоренс Эллиотт, пасынок Роберта, сын его бывшей жены Дженетт, ныне покойной, который порвал контакты с отчимом, братом и сводной сестрой

Джейми Эллиотт, брат Лоренса

Мод Литтон, дочь Роберта и Дженетт

Джон Бруер, деловой партнер Роберта

Фелисити Бруер, жена Джона, поэтесса, публикующаяся в издательстве «Литтонс»

Кайл Бруер, сын Джона и Фелисити, редактор

Джорди Макколл, писатель, публикующийся в издательстве «Литтонс»

Париж

Ги Константен, глава французского издательства

Люк Либерман, главный редактор

Мадам Андре, квартирная хозяйка Адели

Часть первая 1928–1939

Глава 1

Венеции Литтон доставляло огромное наслаждение рассказывать людям, что она появилась на свет в тот день, когда вся страна находилась в трауре.

Такое заявление, хотя и было исторически достоверным и гарантированно делало Венецию центром внимания любой компании, где ей вздумалось произносить эти слова, все же рисовало слегка искаженную картину. Исправлять эту картину доставалось Адели – сестре-близняшке, от рождения обладавшей несколько более прозаическим взглядом на жизнь. Та объясняла, что их рождение почти с точностью до часа совпало с кончиной короля Эдуарда VII.

– Да, конечно, – раздраженно соглашалась Венеция, – но все равно это был на редкость мрачный день. Мама говорила, что медсестры, принося в палату очередной букет цветов, рыдали все громче и громче. А когда приехал папа, доктор встретил его, представьте себе, в черном галстуке. Естественно, наш папочка подумал, будто случилось нечто ужасное.

В этой части повествования, если среди слушателей оказывался кто-то из двоих братьев близняшек, следовало непременно добавление. Да, нечто ужасное действительно случилось, поскольку мир ничего не подозревал о ворвавшихся в него сестрах-близнецах. Здесь Венеция обычно картинно надувала губки, а Адель безмятежно улыбалась, и кто-то другой (обычно кто-то из молодых женщин, жаждавших привлечь немного внимания и к своей персоне) пытался сменить тему разговора.

А отвести взгляд от близняшек Литтон было нелегко, и не потому, что девушки притягивали своей красотой и умели развлечь общество, но и вследствие их необычайного сходства. Говорят, что знаменитых моргановских близняшек Тельму и Глорию, более известных как соответственно леди Фёрнесс и миссис Реджинальд Вандербильт, можно было различить, только подойдя к ним почти вплотную. Тогда становился видимым маленький шрам под подбородком Тельмы – результат неудачного катания на роликовых коньках, когда она была еще маленькой. Однако внешность близняшек Литтон не имела столь полезного опознавательного знака. Впрочем, у Венеции на правой ягодице наличествовала маленькая родинка. Еще было замечено (с того момента, когда на это стали обращать внимание), что у Адель соски темнее и немного больше, чем у ее сестры. Но поскольку такие факты было исключительно трудно подтвердить, а в обыденных ситуациях они были и вовсе бесполезны, никто из окружавших близняшек людей почти никогда не знал, с кем он в данный момент беседует, сидит рядом или танцует.

Такое положение вещей до сих пор забавляло сестер. Они вовсю наслаждались им в школе. Они постоянно выдавали себя друг за друга, чем приводили в замешательство, а то и в нескрываемое бешенство учителей. Пределы учительского терпения сестры испытывали до тех пор, пока все это не стало известно их матери, и та, глубоко озабоченная образованием дочерей (что было весьма необычно для ее возраста и занимаемого ею положения), пригрозила отправить их в разные школы-пансионы. Боязнь разлуки привела близняшек в неописуемый ужас и положила конец их проделкам.

В этом же году, но несколько раньше событий, о которых идет речь, сестры танцевали на своем выпускном балу. Обе были одеты в одинаковые белые атласные платья, и у каждой в темных, блестящих, коротко стриженных волосах красовалось по большой белой розе. Сестры производили столь головокружительное впечатление, что кое-кто из мужчин старшего поколения ощутил себя пьянее, чем был на самом деле. Если верить слухам, то на церемонии представления королю сестры якобы поменялись местами. Однако те, кто по-настоящему знал сестер, говорили что даже Адель (не столь общительная, как Венеция, но отличавшаяся большей внутренней смелостью) не решилась бы на такую ужасную дерзость.

Сестры вовсю наслаждались своим вхождением во взрослую жизнь. Мать сознательно выбрала для них одну из ранних пасхальных аудиенций, чувствуя, что дочерям это лучше запомнится, да и при дворе их приметят.

– К июню там будет настолько людно и шумно, что на вас могут не обратить внимания. Какие-то девушки, с кем один раз потанцевали и забыли.

Сегодня сестрам это не грозило. В лондонском доме на Керзон-стрит, принадлежащем родителям Селии, сестрам была отведена центральная роль. Даже если бы дом был менее великолепным, список гостей не таким тщательно составленным, шампанское не столь превосходным, а музыка не такой модной, одно то, что танцы устраивались специально для сестер, сделало бы этот вечер незабываемым. Вне всякого сомнения, близняшки Литтон являлись самыми блестящими и популярными дебютантками нынешнего года. У сестер захватывало дух при мысли, сколько удивительных развлечений еще ожидает их летом. Балы, вечеринки, уик-энды в загородных поместьях, не говоря уже о главных событиях сезона – скачках в Дерби и Аскоте, королевской регате в Хенли и многих других. Фотографии сестер постоянно появлялись в колонках светской хроники, а «Вог» удостоил их особой чести и посвятил им целую страницу, где они предстали в бальных платьях от Вионне. Мать сестер без конца жаловалась, что начавшаяся светская жизнь дочерей отнимает львиную долю ее времени, однако искренне радовалась их успеху. Даже одна красивая и пользующаяся вниманием дочь, которую ты вывела в свет, давала основания для заслуженной гордости, но когда их двое – это настоящий триумф.

Сегодня, когда близняшкам исполнялось восемнадцать лет, упоминания об их появлении на свет и общенациональном трауре повторялись значительно чаще обычного. Настолько часто, что Джайлз – брат близняшек (он был старше их на пять лет) – даже пригрозил им за завтраком: еще хоть слово об этом, и он не придет на вечернее торжество.

– И тогда, Венеция, ты пожалеешь, потому что я обязательно скажу Бобу Уорвику и он тоже не придет.

– Ах, напугал, – беспечным тоном отозвалась Венеция. Достав из кармана пудреницу, она попудрила свой идеально прямой носик. – Между прочим, это ты его приглашал, а не я. Он ведь твой дружок.

– Венеция, дорогая, не занимайся подобными делами за столом, это слишком вульгарно, – заметила ей мать. – А Бой обязательно придет. Я не позволю, чтобы все приготовления пошли прахом. Я вместе с поварихой проверю, все ли готово к вечернему обеду. Нас и так теперь будет только девятнадцать, учитывая, что Барти не сможет приехать.

– Какая жалость, – пробормотала Венеция, обращаясь к Адели. Увидев, что мать пристально смотрит на нее, девушка лучезарно улыбнулась. – Я всего лишь сказала, что мне жалко. Наверное, ехать далеко. Из самого Оксфорда. Только ради какого-то обеда.

– Она могла остаться у нас на пару дней, – ответила Селия. – Но неотвратимо приближаются ее выпускные экзамены, и Барти очень волнуется за их результат. Я думаю, мы должны с уважением отнестись к этому. Правда?

– Конечно, – подхватила Адель.

– Абсолютно, – в тон сестре ответила Венеция.

Глаза обеих чуть приподнялись от кофейных чашек и встретились, после чего близняшки с очаровательной невинностью уставились на мать.

– Нам будет ее недоставать, – произнесла Адель, сопроводив слова коротким, тщательно рассчитанным вздохом. – Барти такая умница. Уверена, она все равно займет первое место.

– Это как пить дать, – поддакнула Венеция.

– Удивляюсь вашему детскому лепету, – сказала Селия. – Не могу понять, почему вы до сих пор не улавливаете прямой связи между усердной работой и успехом. Достижения не сваливаются на голову, особенно достижения в научной сфере. Ваш отец в свое время занял первое место. Но вы даже представить себе не можете, сколько сил и упорства он на это потратил. Ведь так, Оливер?

– О чем ты, дорогая? – спросил Оливер Литтон, отрываясь от чтения «Таймс» и слегка хмурясь.

– Папа, мы говорим о том, что первое место среди выпускников досталось тебе ценой неимоверного труда, – сообщила отцу Венеция.

– Я мало что помню из тех времен, – признался Оливер. – Полагаю, так оно и было.

– Мама говорит, что так.

– Вообще-то, ей трудновато судить об этом, поскольку тогда мы с ней еще не были знакомы.

– Мама может судить обо всем. У нее с этим нет проблем, – хихикнула Адель.

Следом хихикнула и Венеция.

Селия сердито взглянула на дочерей:

– У меня есть дела поважнее, чем увязать в крайне глупых спорах. А чтобы я не опоздала на торжественный обед по случаю вашего дня рождения, мне через полчаса надо выйти из дому. Джайлз, хочешь пойти на работу вместе со мной?

– Я… Пожалуй, я выйду даже раньше, если ты не возражаешь, – торопливо ответил Джайлз.

– Возражать? Мой дорогой Джайлз, с какой это стати я должна возражать? Я рада, что ты настолько серьезно относишься к своей работе. Какая же ее часть волнует тебя сегодня? Наверное, это что-то исключительно важное, раз ты не можешь подождать полчаса? Надеюсь, ты не допустил никаких ошибок.

«Боже, ну зачем она прицепилась ко мне? – подумал Джайлз. – К чему эти высокопарные и высокомерные слова?» В очередной раз его ставили на место, напоминали о его заурядном положении в издательстве, делая это даже здесь, за завтраком в семейном кругу.

– Никаких ошибок, мама. Можешь не волноваться, – сказал Джайлз. – Просто мне нужно вычитать достаточно много гранок, потом сделать разметку новой книги о Бьюхананах и…

– Надеюсь, ты не затянешь сроки. Книжка просто обязана к июлю уже быть в продаже. Очень не хотелось бы думать…

– Мама, сроки нормально выдерживаются. Все идет абсолютно по графику.

– Тогда почему такая спешка?

– Селия, оставь мальчика в покое, – миролюбиво произнес Оливер. – Он просто хочет погрузиться в работу, пока еще телефоны не начали трезвонить. Вычитывание гранок – занятие утомительное, требующее внимания. Я всегда любил заниматься этим по утрам.

– Я отлично знаю всю механику вычитывания гранок, – напомнила мужу Селия. – Сама предостаточно этим занималась. Я всего-навсего хотела…

– Селия, – тихо сказал Оливер.

Их глаза встретились. Несколько секунд Селия пристально смотрела на мужа, затем встала и шумно задвинула стул, бросив на стол салфетку.

– Раз уж Джайлз подает такой превосходный пример усердия, мне тоже пора отправляться в издательство… с вашего общего позволения.

Джайлз немного подождал, утыкаясь лицом в тарелку (вид у него был несчастный), затем встал и вышел вслед за матерью. Близняшки проводили его взглядом.

– Бедный старина Джайлз, – сказала Венеция.

– Бедный наш старший братик, – поддержала ее Адель.

– Интересно, почему это Джайлз вызвал у вас такое сочувствие? – спросил Оливер.

– Папа! Ты, конечно же, все понял. Мама не упускает ни единой возможности, чтобы поставить его на место и напомнить: главный человек – она. И на работе, и дома.

– Адель! Твои слова дерзки и неуместны. Думаю, тебе следует извиниться.

Адель посмотрела на отца. Взгляд у нее был серьезный и даже шокированный, но лишь ненадолго. Затем красивое личико озарилось кокетливой улыбкой.

– Папа, не глупи. Ты же прекрасно знаешь, что я пошутила. – Она вскочила со стула, подошла к отцу и быстро его поцеловала. – Конечно, наша мамочка не главный человек. Главный человек у нас ты, и это известно всем. Но пойми, Джайлз так нервничает по поводу своей новой работы. А мамины наскоки ему ничуть не помогают. Согласен?

– Мама не наскакивала на него, – твердо возразил Оливер. – Она всего лишь хотела убедиться, что в его работе не возникло проблем.

– Да, разумеется. Извини, папа. Думаю, когда сам не являешься частью издательства, это трудновато понять. Наверное, очень важно, чтобы все шло хорошо.

– Адель, – начал Оливер, – ничто не доставило бы мне большей радости, чем ваше с Венецией вхождение в издательство. Или, по крайней мере, мысль о том, что однажды вы туда вольетесь.

– Возможно, и вольемся, – отозвалась Венеция. – Будем надеяться.

– Будем надеяться, – подхватила Адель и снова поцеловала отца.

Он улыбнулся дочерям и встал, забирая с собой утренние газеты:

– Что ж, увидим. А пока вы должны наслаждаться жизнью, насколько возможно. Теперь и мне пора на работу. Какие планы у вас на сегодня? Не сомневаюсь, что очень важные покупки.

– Отчаянно важные, – сказала Венеция.

– Абсолютно отчаянно важные, – поддержала сестру Адель. – Начнем с того, что в субботу у нас грандиозная загородная вечеринка. Нам нужны новые туфли. Прежние от танцев уже стоптались. Пока, папа. До вечера.

Оставшись за столом одни, близняшки переглянулись.

– Бедный старина Джайлз, – произнесла Венеция.

– Бедный наш старший братик, – поддакнула ей Адель.

Джайлз торопливо шагал по набережной Темзы, удаляясь от Чейни-уок и от родителей, страстно мечтая не увидеть их в ближайший час. Он почти два года работал в издательском доме «Литтонс» на Патерностер-роу – одном из крупнейших лондонских издательств. В этом Джайлз не сомневался. Начинал он с разносчика писем, потом стал клерком в магазине издательства, а теперь – младшим редактором. Конечно же, его восхождение было быстрым, без должного обучения, но ему требовалось через это пройти.

– Ты занимаешься важным делом, – говорил сыну Оливер. – Ты должен понять значение каждой фазы издательского процесса и то, как эти фазы образуют целое.

Джайлз не возражал. Он и не ожидал прийти в издательство мистером Литтоном Третьим и с первого же дня начать составление собственных планов публикаций. Он охотно работал на всех уровнях и получал удовольствие от работы.

У него появились друзья. Джайлзу нравилось, что окружающие видели: он не задавака и не выскочка, не считает, будто черная работа не по нему. Но его новая фаза была куда интереснее прежних. Он выискивал ошибки наборщиков в словах и в расположении знаков препинания, чтобы потом по основным, выправленным, гранкам вносить исправления во вспомогательные – все это было гораздо ближе к настоящему издательскому процессу, чем начальные фазы, пройденные Джайлзом. Он читал каждую новую книгу сразу же, как она выходила из-под печатного станка, он получал точное знание того, что скрывалось за названиями книг в каталогах. А эти нескончаемые редакторские совещания, дискуссии о том, какая обложка лучше подойдет для той или иной книги, это нарастающее волнение, которое сопровождало каждую новую публикацию.

Джайлзу нравилось все это. Ему нравилось задерживаться на работе позже положенного срока, нравилось работать с полной отдачей. Он не возражал, когда ему говорили, что нужно сделать то-то и то-то. Он даже не возражал, когда его тыкали носом в допущенные им ошибки. Но что ему решительно не нравилось и было почти невыносимым, так это его мать и ее довлеющее присутствие, ее вмешательство во все его дела. Когда отец говорил Джайлзу, что тот отправил наборщикам вычитанную корректуру, не заметив ряда ошибок, Джайлз обмирал от стыда, извинялся и все исправлял. Но когда мать склонялась над его столом, смотрела, как он вычитывает гранки, и указывала на пропущенную им ошибку, когда она приходила в торговый зал и говорила, что хотела бы вместе с ним перепроверить несколько накладных, «дабы убедиться, что они заполнены абсолютно правильно»… Джайлзу хотелось плакать. В подобных случаях матерью руководило не столько желание помочь сыну исправить допущенные оплошности, сколько желание указать на них и продемонстрировать всем, кто находился рядом, свою власть над сыном. Она словно говорила: «Видите, сколько ошибок допускает Джайлз? Я не собираюсь замалчивать ни одну из них. Пусть он мне и сын, но я не намерена терпеть его профессиональную некомпетентность».

В издательском мире хорошо знали о ее собственном перфекционизме, внимании к деталям, почти провидческом умении предсказать очередной зигзаг литературной моды. Это делало Селию легендарной фигурой и в ее собственном издательстве, и за его пределами. О ней говорили, ею восхищались, ей льстили и называли легендой своего времени. Восхищение и лесть были честно заработаны ею. Красивая, блистательная леди Селия запросто общалась с литературными гениями современности, прочно занимала свое место среди опытнейших редакторов, прекраснейших издателей и талантливейших авторов. Все это было правдой; так оно и должно быть. Однако Джайлзу казалось, что мать могла бы проявить чуточку благосклонности и поддержать амбиции и карьеру сына, а не ломать их сплошь и рядом, вкладывая в это столько ярости и неистовства, что иначе как ревностью ее действия не назовешь, хотя само это понятие здесь казалось абсурдным.

– Думаю, мы это все-таки получим, – с порога заявила Венеция, влетая в их с Адель гостиную. – Ну разве это не здорово?

– Давай без сказок!

– Я тебе серьезно говорю. Я слышала разговор мамы с Брансоном. Мама сказала ему, чтобы сегодня пространство перед домом оставалось свободным.

– Вообще-то, звучит заманчиво, правда? – оживилась Адель. – Как это чудесно. Поверь мне, нам уже пора. Я имела в виду…

– Знаю. И для нее тоже. Как раз чтобы самой кататься в Оксфорд и обратно.

– Ну а нам, как всегда, одну на двоих? Интересно какую? Нам бы с тобой очень понравился маленький приятненький «остин». Как ты думаешь?

– Это было бы ужасно замечательно. Конечно, спортивная машина может… гонять быстрее. Представляешь, Банти Вэланс подарили «астон-мартин». Как думаешь, а вдруг нам…

– Размечталась, – отрезвила сестру Адель. – Нам подарят что-нибудь более дрессированное, чтобы мы научились водить. Наверное, это не так уж и трудно?

– Конечно нет. Банти говорила, что главное – это научиться ехать по прямой и запомнить, где педаль тормоза, а где – газа.

– Ну, это-то мы запомним. Просто фантастика, вот что я тебе скажу. Жду не дождусь сегодняшнего вечера.

– Я тоже, – призналась Венеция.

Адель посмотрела на сестру:

– Особенно встречи…

– Ну… да. Я хотела сказать «да». Адель, ты всерьез думаешь…

– Естественно. Это уже настолько очевидно, что очевиднее и быть не может.

– Правда?

– Правда. А Бэбс говорит, что он уехал.

– Но ты не сказала?..

– Конечно нет. Потому что она бы тогда…

– Сама? Я так и думала.

– Но ты-то не идешь ни в какое сравнение.

– Ты так думаешь?

– Не только думаю, – ответила Адель. – Знаю.

– Лицемерка, – сказала Венеция, испытывая большое удовлетворение.

Подобные разговоры у близняшек происходили постоянно. Это было что-то вроде вербальной стенографии. Сокращенные фразы, когда и так понятно, о ком речь, а потому произносить имена нет необходимости. Этот язык сестер восхищал их подруг, раздражал братьев и доводил до бешенства мать, которая не выносила того, чего была не в силах понять.

– Интересно, а что сейчас поделывает Мод? – вдруг спросила Адель.

– Думаю, в данный момент просто дрыхнет. Там еще шесть утра.

Мод Литтон была их двоюродной сестрой, родившейся (поди разберись в причудах человеческой биологии) ровно через год после рождения близняшек. Виделись они с Мод крайне редко, но были от нее без ума.

– Да, шесть – рановато. Нужно будет как-нибудь отпраздновать день рождения втроем. Она такая забавная.

– Далековато ехать на праздничный чай. Но вообще-то, да. Пора Мод снова навестить Лондон. Предложим родителям. Правда, маме она не очень нравится. Согласна?

– Только потому, что Мод – американка. Мама считает всех американцев вульгарными.

– До чего же она смешная, – хихикнула Венеция. – Я про нашу маму. Ей бы социалисткой быть… Слушай, нам пора. Как думаешь, стоит нам сделать прически в стиле «марсельской волны»? – Она задумалась и сама же ответила на вопрос: – Нет, не сегодня. Нам самим это может не понравиться, и весь вечер будет испорчен. Может, в следующий раз?

– В следующий раз.

Они вернулись почти перед самым ланчем. Поскольку утро не было целиком потрачено на парикмахеров, сестры отправились в универмаг «Харви Николс» и купили друг другу подарок ко дню рождения. Эта традиция соблюдалась вот уже десять лет подряд с тех самых пор, как у сестер впервые появились карманные деньги.

Сегодня они подарили друг другу по заколке со стразами. Заколка Адели имела форму стрелы, Венеции – полумесяца. Сестры условились, что этим же вечером украсят свои волосы новыми заколками.

Их ланч проходил в детской столовой, в обществе Нэнни. Сестры обожали ее и сочувствовали, что теперь, когда Кит начал ходить в школу, днем она оставалась не у дел. Киту было восемь. В отличие от Джайлза, он не познал на себе ужасов и уныния подготовительной школы. Селия, до безумия обожавшая своего младшего ребенка, отказывалась расставаться с ним. Она хорошо знала, что пришлось выдержать Джайлзу. Киту некуда торопиться. Селия уже подобрала для него школу, куда он начнет ходить лет с тринадцати, – небольшое учебное заведение в Хэмпстеде, пользовавшееся популярностью у интеллигенции. Директор школы выражал полную уверенность, что обучение Кит продолжит в Винчестерском колледже, и даже прочил ему карьеру ученого. Джайлз недолюбливал младшего брата, и одним из многочисленных источников его недовольства и возмущения как раз и было блистательное будущее Кита.

– Нэнни, дорогая, какой красивый подарок, – сказала Венеция.

– Абсолютно замечательный, – согласилась Адель.

Они обе сидели в детской на диване и улыбались Нэнни, державшей в руках подарок: небольшую, но очень изящную стеклянную вазу. Нэнни любила дарить им один подарок на двоих, что и делала в каждый их день рождения (но только не на Рождество). Родители сестер очень часто тоже ограничивались одним подарком на двоих: один кукольный домик, одна кукольная коляска (хотя и рассчитанная на пару кукол), один мольберт и один набор красок.

– В этом есть смысл, – всегда повторяла Нэнни. – Ведь и день рождения у них один.

Близняшки не возражали против такого «слияния воедино». Себя они считали если не одним целым, то уж точно двумя частями целого. Они до сих пор любили одеваться одинаково, делая это отчасти ради забавы, а отчасти потому, что (говоря словами Венеции) «мы всегда точно знаем, как выглядим. И в зеркало не нужно смотреться».

Обычно они ходили по магазинам вместе. Если же по каким-то причинам это не получалось, каждая покупала понравившуюся вещь в двойном количестве. Адель объясняла это так: «Дело не в том, чтобы у нас была одинаковая одежда. Просто если у одной из нас появится какой-то наряд, другой захочется точно такой же».

Заколки для волос, купленные сегодня, были исключением, сделанным намеренно. На протяжении вечера они будут незаметно обмениваться заколками, забавляясь сами и ставя в тупик окружающих. Подобные забавы начались у них еще в детстве. В школу сестер отправляли, вплетая им в волосы ленты разных цветов. Удивительно, как это взрослым не приходило в голову, что этими лентами можно меняться столько раз, сколько понадобится. Так продолжалось целую четверть, пока не обнаружилось, что сестры показали одинаково высокие реультаты на экзамене по фортепиано. И дело было вовсе не в том, что менее одаренная Венеция дополнительно упражнялась. Просто Адель сдавала экзамен дважды. За эту проделку и аналогичные прегрешения сестер наказывали, но они продолжали использовать полное внешнее сходство в своих целях, категорически не желая думать о последствиях.

Единственным, чего они боялись и что могло заставить их вести себя подобающим образом, была угроза разлуки.

– Ну и чем вы намерены заниматься весь день? – спросила Нэнни, накладывая им на тарелки пастушью запеканку (еще одна традиция их дня рождения). – Полагаю, болтаться по магазинам?

В голосе Нэнни сквозило легкое недовольство. Она считала, что сестрам предоставлено слишком много свободы. И в этом Нэнни была не одинока. Селия втайне ожидала, что дочери продолжат учебу в университете или, на худой конец, пойдут на секретарские курсы, а затем проявят определенный интерес к работе в издательстве. Увы, пока что ее ожидания не оправдывались.

– Меня это весьма угнетает, – жаловалась она Оливеру не менее одного раза в неделю. – Девчонки только и делают, что покупают себе тряпки, а потом наряжаются. Мы столько потратили на их образование. Получается, что впустую.

Оливер на сетования жены обычно отвечал, что цель образования – обогащать ум, а не натаскивать его с упорством дрессировщика на какой-то один вид деятельности.

– Чем бы девочки ни занялись, образование им пригодится. Даже, – добавлял Оливер, лукаво поглядывая на жену поверх очков, – если они изберут своей карьерой замужество. Они еще очень молоды. Пусть порезвятся. Если захотят строить карьеру, времени у них на это предостаточно.

Произнеся что-то в этом роде, Оливер старался сменить тему разговора.

– Нет, дорогая Нэнни, болтаться по магазинам мы не будем, – возразила Адель. – Мы там уже побывали. Даже успели сделать себе прически. Так что остаток дня мы проведем дома и будем готовиться к вечеру. – Адель посмотрела на Нэнни. – Скажи, а до тебя не доходили какие-нибудь слухи насчет того, что будет днем?

– Какие еще слухи? – взволнованно переспросила Нэнни. – И потом, вы же знаете, обо всем, что происходит в этом доме, я узнаю последней… Адель, посмотри! Еще немного – и ты запачкаешь подливой свое красивое платье.

Сестры переглянулись. Неспособность Нэнни обмануть даже в мелочах давно превратилась в домашнюю легенду.

Сестры не особо удивились, но испытали приятное волнение, когда в разгар дня Бранстон позвал их вниз, сказав, что для них есть послание. Сестры открыли дверь и увидели ярко-красный «остин-севен». По обе стороны от машины стояли родители, держа транспарант с надписью: «С днем рождения!» Целых два часа сестры катались по набережной, и шофер Дэниелз давал им первый урок вождения. Домой сестры вернулись в шесть, раскрасневшиеся от собственных успехов и утверждающие, что водить машину – это совсем просто.

– Мы подумали, что завтра самостоятельно поедем в Сассекс, – беспечно заявила матери Адель. – Избавим других от лишних хлопот.

Селия ответила, что Адель ошибается. Хлопот будет гораздо больше, поскольку они непременно во что-нибудь врежутся. Говорить о самостоятельном вождении можно будет лишь через несколько недель.

– Но это несправедливо! Барти в прошлом семестре самостоятельна ездила в Оксфорд.

– Барти взяла достаточно уроков вождения и продемонстрировала нам с отцом, что вполне освоила шоферские премудрости. Только тогда мы разрешили ей ездить одной. Кстати, не пора ли вам обеим принять ванну и одеться? Не пройдет и часа, как начнут собираться ваши друзья, не говоря уже… В чем дело, Брансон?

– Леди Селия, вас к телефону. Мистер Брук.

– А-а, благодарю вас, Брансон. Я поднимусь к себе в кабинет и поговорю оттуда.

Селия схватила тяжелую серебряную щетку для волос и швырнула через всю спальню. Щетка ударилась в стену над кроватью и до бесстыдного тихо упала на подушку. Селия встала и побрела к окну, выходившему на набережную Темзы. Слезы мешали ей смотреть. Она что, плачет? Это открытие разозлило ее еще сильнее.

– Дрянь, – прошептала она. – Дрянь, дрянь, дрянь! С грязными, кровожадными манерами. Себастьян, ты не имеешь права так обращаться с людьми. У тебя нет на это никакого права.

Резким, злобным движением она открыла дверцу туалетного столика, достала портсигар, а затем принялась ходить взад-вперед по комнате, остервенело глотая сигаретный дым и пытаясь успокоиться. Селия и сама понимала: абсурдно расстраиваться из-за подобных вещей. Но она расстроилась. Да и девочки расстроятся, когда узнают, что он запоздает к их торжественному обеду. Очень запоздает, возможно, настолько, что приедет, когда все уже закончится. И по какой причине? Да просто потому, что он, видите ли, задержался в Оксфорде из-за дурацкого публичного чтения, на которое согласился в последнюю минуту.

– Мерзавец. Мерзавец.

Селия и не замечала, что говорит это вслух, причем очень громко… пока Кит не заглянул в спальню и не спросил:

– Мамочка, тебе что, плохо?

– Нет. Нет. Мне очень хорошо. Спасибо за заботу, дорогой.

– Мне показалось, что ты кричала. И выглядишь ты как-то не так.