Наперекор судьбе Винченци Пенни

Венеция ушла. Адель села на диванчик и стала соображать, чем бы занять сегодняшний вечер. Настроение у нее было паршивое, глаза – на мокром месте. Она не сразу заметила подошедшего Себастьяна. Он спросил, не случилось ли у нее чего. Адель повернула к нему дрожащее лицо и честно ответила, что случилось.

Себастьян повел себя как настоящий джентльмен: просто достал из кармана носовой платок и подал ей.

– Мне часто приходилось снабжать твою маму этими предметами, – сказал он, после чего обнял Адель и позвал к себе домой на ужин. – Я тоже одинок. Вот и поплачем друг у друга на плече. Идем, легче будет.

Они угощались превосходным пирогом с крольчатиной, испеченным миссис Конли, и Адель поймала себя на мысли, что у экономки Себастьяна пироги вкуснее, чем в родительском доме на Чейни-уок. Сначала она еще пыталась хихикать, рассказывая ему о том, как ей плохо. Себастьян ее внимательно слушал. Терпеливый, понимающий. Адель оставила ненужную браваду и стала говорить о том, о чем вообще говорить не собиралась. О своих поражениях и раскаяниях. На это Себастьян лаконично заметил, что глупо себя корить и воспринимать жизнь наподобие противника, которого обязательно нужно обыграть. Адель и сама не понимала, что ее потянуло за язык, но она рассказала и о Барти, о том, сколько злости и презрения вызвало у нее увиденное. Себастьян слушал очень тактично, подбадривал ее и обещал, что будет молчать. Но главное – он хорошо понял состояние Адели.

– Нет ничего хуже, чем видеть, как дурное поведение оказывается вознагражденным, – произнес Себастьян, и на его лице вдруг мелькнула его прежняя озорная улыбка. – Особенно когда человек изо всех сил старается быть хорошим. Должен сказать, Барти меня удивила. Хотя, зная ее, думаю, у нее это вызывает душевные мучения.

– Очень на это надеюсь, – сердито подхватила Адель. – Мне так жалко бедного Джона.

– Возможно, Барти ему написала.

– Вряд ли он прыгал от счастья.

– Нет, конечно. Он же разумный человек. Однако сейчас наша главная забота не он. Давай сосредоточимся на тебе.

– Да. Как по-вашему, почему мне от этого так плохо?

– Видишь ли, трудно спокойно воспринимать счастье других, особенно когда оно заработано нечестно и вдобавок ты сам несчастен, – ответил Себастьян. – Уж кто-кто, а я это знаю.

– Думаю, что знаете, – согласилась Адель, вымученно улыбаясь. – Себастьян, а когда все станет лучше?

– Лучше не станет, – почти весело ответил он. – Прости, но это так. Ты просто привыкаешь к такому положению вещей, вот и все. Я до сих пор плачу, когда вспоминаю, как сильно любил Пандору, или когда что-то вдруг отчетливо напомнит мне о ней.

– Мне вас очень жаль, Себастьян, хотя легче от моей жалости вам не станет. Это было так жестоко, так нечестно и… – Она замолчала.

– И что?

– Я хотела сказать… Нет, это глупо.

– Продолжай.

– Вы сказали про отчетливое напоминание. А у вас таких напоминаний должно быть все больше. Изабелла взрослеет и становится все сильнее похожа на мать. Каково вам это видеть?

– Ты права. Временами очень болезненно. Но характером Изабелла не похожа на Пандору. Она серьезнее и, боюсь, беззащитнее. За милой внешностью Пандоры скрывалась жизненная стойкость. Изабеллу жизнь будет бить очень больно. Мне жаль, что я не в состоянии уберечь ее от этих ударов.

– Вы и не смогли бы. Никого нельзя уберечь от жизни. Но Изабелла – такая чудесная девочка. Мои дети ее безгранично обожают. Думаю, она и в новой школе отличается потрясающими успехами.

– Да, именно потрясающими успехами, – подтвердил Себастьян. – К тому же она ужасно амбициозна. Это опасное качество. Особенно в характере женщины. По моим наблюдениям, амбиции всегда приводят к беде.

– И что за великие замыслы бродят в голове Иззи?

– Всевозможные. То она мечтает руководить собственным издательством. В другой день заявляет, что откроет школу в лондонских трущобах и понесет свет и радость несчастным детям. Еще через день ее уже тянет писать романы, которые непременно получат Нобелевскую премию…

– Мне все это кажется вполне невинными детскими мечтами, – засмеялась Адель. – Кстати, вы бы знали, как она и Кит обожают друг друга. В общем-то, Иззи с раннего детства любила Кита, но сейчас их чувства кажутся взаимными. Они проводят вместе не то что часы – целые дни. Разговаривают, смеются, много гуляют. Иззи постоянно ему что-то читает. Знаете, Себастьян, через год-другой их отношения могут стать очень серьезными.

– Чепуха, – отмахнулся Себастьян. – Они всегда вели себя как брат и сестра.

– Пожалуй, да. До сих пор. Но, как говорят, щенячья любовь вырастает вместе со щенком. Не забывайте: несмотря на свой возраст, Кит очень молод. Он не успел узнать некоторые стороны жизни. У него было всего одно серьезное увлечение. И то, я вполне уверена, до постели у них не дошло… Ой, простите, Себастьян. Это ваше прекрасное вино развязало мой болтливый язык. Наверное, вас шокировали мои слова.

Судя по его лицу, да. Но Себастьян быстро справился со своим замешательством.

– Нет, – с прежней непринужденностью возразил он. – Нет, Адель, меня уже ничто не может шокировать. А теперь давай выпьем еще по рюмочке. Вино действительно прекрасное. Потом я отвезу тебя домой. Полагаю, ты остановилась на Чейни-уок? Твоя мать будет думать, куда ты запропастилась.

– Сомневаюсь, – снова засмеялась Адель. – Она думает, что я ношусь по Лондону, занимаясь своей работой. Знаете, когда она произносит слово «работа» применительно к тому, что я делаю, я так и слышу скрип кавычек. Ей до сих пор это жутко не нравится.

– Иногда она бывает очень глупой, – заметил Себастьян. – И за это я люблю ее еще больше.

– Смелые слова.

– Давай, дорогая, еще по рюмочке. И не сердись ты так на Барти. Мне бы очень не хотелось, чтобы у вас вспыхнула семейная вражда.

– Нет, у нас ничего такого не будет, – пообещала Адель. – Для семейной вражды нужда семейная история, полная мрачных тайн. Возможно, мы все немного свихнутые – каждый по-своему. Но мрачных тайн у нас точно нет. Никакие скелеты не выскочат из шкафов и не разделят нас.

– Приятно слышать, – сказал Себастьян, и голос его оставался вполне непринужденным.

Глава 41

– Боюсь, у меня плохие новости. Он умер. – Голос матери звучал вполне привычно, ни одной интонацией не намекая на случившуюся трагедию.

– Мама, кто умер? – не поняла Селия.

– Бекенхем, естественно. О ком же, по-твоему, я говорю?

Ощущение горя ударило по Селии не сразу. Вначале был шок. Поначалу хотелось засмеяться и сказать, что она подумала, будто речь идет о лошади или собаке.

Она даже улыбнулась, но у нее тут же задрожали губы, глаза стали мокрыми от слез. Селия опустилась на стул. Голова кружилась. Все вокруг смешалось. Ее отец мертв. Ее бессмертный отец: храбрый старик, так и не дождавшийся сражения за Эшингем – этого последнего аккорда его боевой славы. Ее милый, обаятельный, доброжелательный, но отличавшийся скверным поведением отец. Жизнь, полная мужества, усердного труда и служения стране и королю, что не мешало ему десятками лет волочиться за хорошенькими женщинами… Эта жизнь завершилась.

– Мама, – прошептала Селия. – Боже, какой ужас. Как? Я хотела сказать, когда…

– Около часа назад, – тем же обыденным тоном ответила леди Бекенхем. – Старый дурень. Сам виноват. Потащился проверять свои чертовы линии обороны. Я ему говорила: «Не ходи». У нас был такой ливень. Само собой, поскользнулся, упал, обо что-то ударился. Шепард его нашел и притащил. Уж не знаю, как Шепарду сил хватило. Я думала, бедняга сам рухнет замертво. В сознание твой отец так и не пришел. Разумеется, мы вызвали врача. Серьезное сотрясение мозга, усугубленное последовавшим инсультом. Передаю тебе дословно, что сказал врач. Он хотел забрать Бекенхема в больницу. Я отказалась. Нечего Бекенхему умирать в жуткой палате и в окружении такого же жуткого персонала. А под утро у него случился сердечный приступ и… Словом, все.

– А как ты?

– А что я? Я же не падала и не ударялась головой. – Голос матери стал еще суровее. – Думаю, он был доволен. Он всегда мечтал уереть на боевом посту. А это… почти что вторжение. При нем был меч. Кстати, он великолепно выглядит. В общем, если сможешь, приезжай.

– Мама, я обязательно приеду. И привезу Оливера и Венецию. Когда… Наверное, ты еще не думала об этом.

– Ты о похоронах? Думала. В пятницу, в одиннадцать. У тебя-то все нормально?

– Конечно. Все в полном порядке, – сказала Селия. – Мы сегодня же приедем.

– Вот и отлично.

Мать сама готовила тело отца к погребению. Он лежал на громадной кровати. На их супружеском ложе, которое они делили почти семьдесят лет, облаченный в форму своего пехотного полка, со всеми медалями. Рядом лежал его меч. Вид у лорда Бекенхема был непривычно послушный.

Селия стояла, глядя не на тело отца, а на свою спокойную, исключительно собранную мать. Она вдруг подумала о весьма почтенном возрасте леди Бекенхем. После случившегося это стало очень заметно. Селия никогда не знала точного возраста своей матери. Должно быть, ей где-то под девяносто.

Леди Бекенхем улыбнулась дочери:

– Знаю, о чем ты сейчас думаешь. Что я намерена делать? То же, что и всегда. Только теперь мне не надо будет волноваться по поводу служанок. Единственный, кто меня волнует, – это Джеймс. Мы с ним никогда не ладили, да и жену его я не жаловала. Ничего, мы что-нибудь обязательно придумаем. Я тебя оставлю с ним наедине, хорошо? А потом чего-нибудь выпьем.

На похороны лорда Бекенхема собралось огромное количество народа, и это было лучшим подтверждением любви к нему. В часовне стояли почти все Литтоны – настоящие и «почетные». Все в глубокой печали. Даже Хелена, Джордж и Мэри вытирали глаза. Многие дети плакали, причем не только его внуки и правнуки, но и мальчишки из школы. Они просто обожали лорда Бекенхема. Ребята любили рассаживаться группками на террасе, у ног старого вояки, и слушать его рассказы, которые далеко не всегда предназначались для юных ушей, о сражениях, о тяготах войны, о смертях и увечьях. Лорд Бекенхем не оставлял идею создания кадетского корпуса и неутомимо занимался с мальчишками «начальной военной подготовкой», когда ему это позволяли.

– В таких делах не бывает «слишком рано», – говорил он противникам муштры. – Чем раньше они привыкнут к дисциплине и упражнениям, тем легче им потом будет в других школах.

Лицо Себастьяна было сумрачным, лицо Кита – мертвенно-бледным. Между ними, держа их за руку, стояла Иззи.

За Литтонами стояли Билли и Джоан Миллер. Билли крепился, как мог, Джоан плакала, не стесняясь своих слез, а рядом с ней понурил седую голову Шепард. Он поступил в услужение к лорду Бекенхему перед самым началом Первой мировой войны, а в двадцатые годы уже стал дворецким. Сейчас руки Шепарда сжимали знаменитый меч покойного.

Оливер в инвалидной коляске, как и многие мужчины, едва сдерживал слезы. Селия, поглядывавшая на мужа, знала, о чем он сейчас думает. В этой часовне они венчались, и лорд Бекенхем, считая Оливера неподходящим женихом для своей дочери, все же отнесся к нему учтиво и по-доброму. Вспомнив все тяжести и радости того далекого дня, она улыбнулась Оливеру, и он, все поняв без слов, улыбнулся ей в ответ.

Барти получила краткосрочный отпуск «по семейным обстоятельствам». Она была очень бледна. Селию поразило, насколько она похудела. Бой спросил Барти, не согласится ли она посидеть с ними. Слезы были совсем близко; она кусала губы, чтобы не расплакаться. И тогда, к немалому удивлению Барти, Бой крепко сжал ей руку.

Джей и Гордон приехали вместе, оба бледные и глубоко потрясенные новой утратой. Маленькая Нони, успевшая полюбить лорда Бекенхема – отчасти он заменял ей и деда, и отца, – тихо рыдала, крепко держась за руку матери. Близняшки плакали много и шумно. Только неодобрительный взгляд леди Бекенхем заставил их умолкнуть. Сама леди Бекенхем не уронила ни слезинки. Она держалась потрясающе. Леди Бекенхем часто говорила, что демонстрация своих чувств на публике неуместна и свидетельствует о дурном воспитании. Никогда еще эти слова так наглядно не подкреплялись ее собственным примером.

Когда отзвучали все молитвы, Кит, держась за руку Себастьяна, вышел вперед и начал говорить:

– Я знаю: все вы любили лорда Бекенхема. Знаю я также и то, что кто-то из вас сейчас мысленно задается вопросом: почему эту речь произношу я, а не один из его сыновей? Отвечаю: меня об этом попросила леди Бекенхем. По ее мнению, в течение нескольких последних лет я провел с лордом Бекенхемом больше времени, чем кто-либо еще, а потому смогу лучше рассказать о том, каким он стал, и о том, каким он был. Я вполне искренне провожу знак равенства между «был» и «стал». Возраст, до которого дожил лорд Бекенхем, принято называть преклонным. Однако он не был дряхлым стариком. Ясный ум, живость интересов, мужество, бодрость духа и тела и, конечно же, неиссякаемый оптимизм – все это было присуще лорду Бекенхему. Оптимизм был главной чертой его характера. И я имел счастье учиться у него оптимизму. В самые мрачные мои часы и дни не кто иной, как лорд Бекенхем, умел меня рассмешить. Он подвигнул меня на войну с депрессией, в которой я долгое время находился. Он не нянчился со мной, не пытался обходить острые углы. Он просто и искренне говорил о том, что я потерял, уча и меня такой же простоте и искренности. Однако лорд Бекенхем не уставал подчеркивать, что у меня осталось очень много возможностей и за них я должен быть благодарен судьбе. Фактически это он вдохновил меня начать писать книги. Когда я узнал, что моя первая книга пользуется успехом, лорд Бекенхем напомнил мне достаточно прямолинейно и не без оттенка гордости собой, что, если бы не он, я бы никогда ее не написал. Он со свойственной ему прямотой заявил, что вправе рассчитывать на свою долю авторского гонорара… – (Хотя речь была траурной, на лицах собравшихся появились улыбки, и по рядам даже прошелестел смех.) – Мне стыдно вам признаваться, что, невзирая на все мои добрые намерения, я так и не сумел решить этот вопрос со своим отцом. Для всех, кто его знал, лорд Бекенхем был источником вдохновения. Стойкий солдат, успешный землевладелец, внимательно относившийся к тем, кто у него работал. Замечательный семьянин: превосходный муж, заботливый отец, заслуженно любимый дед и прадед. Без него мир станет беднее, но, даже умерев, человек продолжает жить, пока жива память о нем. Мы должны помнить обо всем, чему он нас учил. И не только помнить, а стараться быть такими, каким был лорд Бекенхем: смелыми, исполненными надежд, способными к состраданию, непредвзято мыслящими и сохраняющими живость наших сердец. Мы прощаемся с лордом Бекенхемом, но одно то, что мы знали его, сделало нас лучше… Спасибо.

– Кит, какую замечательную речь ты произнес, – сказала Барти, когда они, держась за руки, возвращались с кладбища. – Ты превосходно говорил. Такие простые и искренние слова. Вряд ли кто-нибудь сумел бы сказать лучше.

– Надеюсь. Мне не хотелось огорчать бабушку.

– Ты ее совсем не огорчил. Знаешь, после твоей речи она даже вытерла нос. Я подумала: еще немного – и она по-настоящему заплачет.

– Плакать на людях неприлично, – произнесла Иззи, мастерски подражая голосу и интонациям леди Бекенхем.

Все засмеялись.

– А уместно ли смеяться на похоронах? – тем же тоном спросила девочка.

– Очень даже уместно, – заверила ее Барти. – Иногда это лучший способ помянуть умершего. Лорд Бекенхем был бы доволен. Ему бы не понравилось, если бы на его похоронах стоял плач. «Ну что расхныкались? – спросил бы он. – Терпеть не могу хнычущих женщин».

– С единственным исключением: очень красивым женщинам это позволяется, – сказала Иззи и снова засмеялась.

Тучи на семейном горизонте начали сгущаться после чая.

Все сидели за большим обеденным столом, довольно неуклюже делая вид, будто ничего не случилось и они собрались здесь совсем по иному поводу. Уставшая от событий дня и от необходимости постоянно держать себя в руках, леди Бекенхем попросила ее извинить, поскольку ей нужно сходить в конюшню.

– Мама, ну почему тебе обязательно нужно идти самой? – удивился Джеймс. – Миллер сходит и сделает все, что ты ему скажешь.

– Джеймс, маме хочется пойти в конюшню. – Селия произнесла это таким ледяным тоном, что все Литтоны невольно поежились.

Джеймс даже не заметил нарочитой холодности в голосе сестры.

– Но, Селия…

– Джеймс, – снова произнесла она, и он больше не стал пререкаться.

В столовой стало тихо.

– А нам пора возвращаться, – сказал Джей. – К утру мне крайне желательно быть в своей части.

– Где вы сейчас размещаетесь? – спросила Венеция.

– В Шотландии, – ответил он, не называя более точного места. – Упражняемся. Ты же знаешь.

– По-прежнему летаешь на планерах?

– Ага.

– Мне тоже надо двигаться, – заявил Бой, явно благодарный за возможность красиво уйти. – Быть может, мы объединимся?

– Джей, а меня сумеете подбросить? – спросила Барти. – Или у вас мало места?

– Для маленькой храброй Барти оно всегда найдется. Правда, Гордон?

– Конечно. Барти так сильно похудела, что много места не займет. Надеюсь, Барти, ты не забываешь поесть?

– Конечно не забываю.

– Я же понимаю, ты на передовой. Для такой девушки, как ты, это совершенно иной мир.

– Я… я не единственная, кто попал в совершенно иной мир, – ответила Барти.

Она чувствовала, что говорит глупости, но ей очень хотелось отвлечь внимание от своей персоны.

– Конечно. У нас еще есть храбрая Виктория. Замечательная девушка. Но сегодня ты единственная воительница среди нас, потому я так и сказал. Смелая и умелая. Так, кажется, у вас говорят?

Разговор был вполне нормальным и доброжелательным, но внутри Адели что-то надломилось. Чертова Барти! Ее и здесь хвалят. Ах, умница, пошла в армию и показывает там чудеса храбрости. Напряжение дня, острота потери деда, которого она очень любила, – все это разбередило рану другого ее горя. Адель уже не волновало, как и что она говорит.

– Барти у нас просто совершенство. Разве не так, Барти? Побеждает в войне легко и играючи. Мы не перестаем восхищаться ею.

– Адель, – одернул ее Себастьян, но Адель было не остановить.

– Да, Барти, все забываю спросить: как там Джон в Италии? С ним все в порядке? Должно быть, ты ужасно по нему скучаешь?

Лицо Барти стало совсем белым. Глаза со страхом смотрели на Адель.

– Да, скучаю. Конечно, – ответила она.

– Наверное, от него давно не было писем. Это ужасно, когда ничего не знаешь о дорогих тебе людях. Мне это знакомо по собственному опыту. Кстати, чтобы его получить, необязательно находиться на передовой.

– Разумеется, – сказала Барти, боясь лишним словом спровоцировать новый поток плохо скрываемых издевательств.

– Так уж мы устроены, что постоянно представляем себе самое худшее. А еще одиночество. Жуткое одиночество день за днем. Тебе ведь это знакомо? Правда, у тебя хотя бы есть боевые подруги. У меня нет никого.

– Должно быть, это… трудно.

– Что ты? Совсем не трудно. Просто одиноко.

– Да.

– Или, может, ты нашла кого-нибудь, кто сумеет взбодрить тебя и поднять настроение?

– Делл! – Венеция попыталась остановить сестру. – Делл, почему мы должны…

– Потому что у меня нет никого! – выкрикнула Адель. – Совсем никого. И я никого не ищу. Не собираюсь искать, пока у меня остается надежда, что Люк жив. Это ужасно, чудовищно, когда некоторые женщины предают своих мужей или женихов. А ты, Барти, что думаешь о таких женщинах?

– Адель, давай прекратим этот разговор, – предложила Барти. – Ты выбрала не лучшее место, не говоря уже о времени.

– А где тебе угодно беседовать? В каком-нибудь тихом, укромном уголке? С глазу на глаз, чтобы нас больше никто не слышал и ничего бы не узнал? Ты этого хочешь?

– Адель, – попробовал вмешаться Бой. – Адель, дорогая…

– Что «Адель, дорогая»? Ты хотел сказать, заткнись и не огорчай Барти? Да? Пусть никто не знает, что она вовсе не такой идеал, как мы все думали?

– Адель! – одернула ее Селия. Таким тоном она говорила с близняшками, когда тем было втрое меньше, чем сейчас. – Прекрати немедленно! Просто недопустимо столь отвратительно себя вести в такой день. Я совершенно не представляю, о чем ты говоришь, но…

– Я тебе сейчас расскажу. – Адель посмотрела на мать гневно горящими, полными слез глазами. – Я все тебе расскажу о ней. О твоей любимой Барти и…

– Нет, Адель. Ты сейчас закроешь рот и успокоишься. Если ты хочешь со мной поговорить, то можешь это сделать не в присутствии всех. С меня достаточно. Я ухожу к себе. Если хочешь, идем со мной.

– Не хочу! – закричала Адель и разрыдалась. – Я ничего не хочу. Совсем ничего, кроме возвращения Люка. Хотя бы знать, что он в безопасности.

– Дорогая, пойдем погуляем. – Голос Себастьяна звучал нежно, но твердо. – Надеюсь, ты согласишься прогуляться со мной. Сегодня был весьма трудный день. Нам всем не помешает глоток свежего воздуха. Изабелла, полагаю, ты не откажешься сводить Нони и Лукаса к ручью.

Себастьян не столько спрашивал дочь, сколько приказывал ей. Иззи, привыкшая к абсолютному подчинению, мгновенно встала:

– Конечно. Ребята, идемте со мной. Я научу вас строить запруду.

– Себастьян, – послышался голос Кита. – Может, вы будете так любезны и вначале отведете меня в мою комнату? Я что-то устал.

– Разумеется. Держи мою руку.

– Кто еще знает? – напряженным, измученным голосом спросила Барти.

– Только близняшки, – ответил Себастьян. – Наверное, еще Бой. Адель мне сама рассказала. Она тогда была очень расстроена.

– Откуда они узнали? – спросила Барти, пропуская мимо ушей слова о чувствах Адели.

– Адель видела тебя с каким-то мужчиной. Кто это – она не знает. – (Барти молчала.) – Так это…

– Да. Это он. Лоренс Эллиотт.

– Вот оно что.

Барти заплакала, но усилием воли остановила слезы:

– Себастьян, это так ужасно. Непередаваемо ужасно. Я просто не знаю, что делать. Мне невыразимо стыдно перед Джоном, и все равно я не могу… Не могу.

– Не можешь совладать с собой? – Его голос был участливым. Писатель с изумлением смотрел на Барти.

– Да, – прошептала она. – Именно так. Я не в состоянии с собой совладать.

– Не можешь… – Он присел на изогнутый ствол дерева, похлопав рукой кору. – Садись рядом и рассказывай.

Барти покачала головой:

– Думаю, вам знакомо такое состояние.

– Хорошо знакомо. Барти, я вел довольно беспутную жизнь. Большинство жизненных дилемм знакомы мне не по книгам.

– И кто… когда…

– Опять-таки, сегодня крайне неподходящее время для подобных воспоминаний. И потом, мы сейчас говорим о тебе. Нас заботят твои дальнейшие действия.

– Я вообще не знаю, что делать, – сказала Барти и снова заплакала. – Это самое ужасное: не знать, как тебе поступить.

– Давай рассмотрим возможные варианты. Как насчет того, чтобы расстаться с этим человеком?

– Я… я не смогу это сделать.

– Значит, ты любишь его?

– Очень люблю, Себастьян. Очень. А он во многих отношениях не тот, с кем я хотела бы связать свою жизнь. Он по-своему опасен. Склонен к навязчивым мыслям. Даже немного безумен. Вам известны его поступки. Дурные. Пугающие. Я вам рассказывала.

– Да, помню.

– Но он – это все, чего я хочу. Боюсь, что так. У него нет прекрасных качеств Джона. Нет такой нежности, как у Джона. С ним у меня гораздо меньше общего, чем с Джоном. Зато он умеет делать меня…

– Счастливой? – подсказал Себастьян.

– Нет, – покачала головой Барти. – Нет. Счастливой меня делал Джон. Понимаете, с Лоренсом я тоже чувствую себя счастливой, но по-другому. Это какое-то дикое, необузданное счастье, но… Мне это очень тяжело объяснить. Когда я с ним, я чувствую… Устойчивость? Нет, тоже неподходящее слово. Я чувствую себя так, словно открываю себя. Познаю, кто я на самом деле.

– Понимаю. Что ж, судя по твоим словам, все это очень серьезно. Он женат?

– Был. Развелся. Теперь хочет на мне жениться.

– А…

– Естественно, я не могу выйти за него, – нервно ответила Барти.

– Почему нет? Если рядом с ним ты ощущаешь свою истинную сущность?

– Потому что он неподходящий мужчина для совместной жизни.

– Из твоих слов я понял, что очень даже подходящий. Мне совсем не хочется играть роль адвоката дьявола, но я все больше убеждаюсь: Лоренс – именно тот, кто тебе нужен.

– Но, Себастьян, он весьма гадкий человек. Непорядочный. Властный. Жутко грубый и бестактный. А еще…

– Барти, любовь – это не дом с удобствами. Она далеко не всегда приносит в нашу жизнь комфорт. В любви теория очень сильно расходится с практикой. Теоретические расчеты могут утверждать, что какой-то человек идеально нам подходит, а практика это безжалостно опровергает. Весьма вероятно, тебе нужен не Джон, а Лоренс. Почему – только Богу известно. А Джон, при всей его доброте и нежности, не твоя половинка.

Барти молчала, переваривая услышанное. Потом спросила:

– Как бы вы посоветовали мне поступить?

– Дорогая, я не рискну что-либо тебе советовать. Здесь нельзя полагаться ни на чьи советы.

– А что вы скажете о Джоне?

– Ты не должна за него выходить, – твердо ответил Себастьян.

– Почему? – спросила Барти, сверля его глазами.

– Потому что он явно не тот, кто тебе нужен. Даже если вы оба любите музыку Бетховена и ненавидите яйца всмятку или что-то там еще. Будь он по-настоящему твоим, ты бы не вела себя так. Это предельно ясно. Ты не обманщица, ты умеешь быть верной. Даже очень верной.

– Вряд ли, – вздохнула Барти.

– Умеешь. Если бы ты по-настоящему любила Джона… скажем, так, как Адель любит своего эгоиста Люка, тогда бы никто не заставил тебя…

– Его обмануть?

– Если хочешь, да, – улыбнулся Себастьян. – Давай вернемся к Лоренсу. Он наверняка является величайшей любовью твоей жизни. Возможно, любовью трагической… Идем-ка обратно. – Себастьян встал и подал ей руку. – Я говорил, что не стану давать тебе советы. Я их и не даю. Почти. Но если ты всерьез решишь, что Джон не твой выбор, то обязательно должна ему об этом сообщить.

– Себастьян, это жестоко. Джон сейчас далеко от Англии. Он воюет, рискует собой. Как я могу писать ему подобные вещи? Разве нельзя подождать до его возвращения?

– Ожидание не самый лучший вариант.

– Почему?

– Потому что мир тесен. Тебя многие знают. А Лоренс Эллиотт – еще более известная фигура, чем ты. Это ты стремишься сохранить все в тайне. Ему незачем таиться. Вполне вероятно, что до Джона могут дойти слухи. Каково ему будет узнать печальную новость из чужих уст? Это было бы двойным предательством.

– Вы хотите сказать, что я не только обманщица, но еще и трусиха? – спросила Барти и впервые за весь разговор улыбнулась. – Вот вам и «идеальная» Барти!

– Это твои слова. Я мог бы выразить то же самое в более приятных выражениях, но мне понадобилось бы намного больше слов.

– Ах, Себастьян, – вздохнула Барти, принимая его руку. – К сожалению, я не обладаю вашей мудростью.

– Барти, дорогая, смею тебя уверить: ничья жизнь не протекала столь глупо и хаотично, как моя… А теперь поспешим к дому, если ты действительно хочешь уехать с Джеем и Гордоном. Вряд ли тебя вдохновляет перспектива отправиться в Лондон с Уорвиками.

– С ними – ни в коем случае, – заявила Барти.

– Мама, как все замечательно прошло, – сказала Селия, улыбаясь матери. – И день отстоял замечательный. Папе понравилось бы.

– Надеюсь. Я для него и старалась.

– Ты выглядишь усталой.

– Я и чувствую себя очень усталой. Кстати, не хочешь немного прогуляться?

– С удовольствием.

Они вышли на террасу, спустились вниз и по лугу пошли в сторону леса.

– Без него жизнь здесь пойдет не по той колее, – сказала леди Бекенхем. – Шестьдесят восемь лет – долгий срок. Я как-то успела привыкнуть к нему. Даже к его забавам со служанками.

– Ты была ему замечательной женой.

– Думаю, что была, – согласилась леди Бекенхем. – Да и он был не самым плохим мужем. Ты же знаешь, я далеко не в восторге от Джеймса, – добавила она, удивив Селию довольно неожиданным признанием. – Он слишком высокомерен и отвратительно обращается со слугами. Первым, с кем у него возникнут трения, будет Билли.

– Почему?

– Видишь ли, Билл привык считать нас почти своими родственниками. Есть в нем определенная фамильярность. Не развязность, нет. Он всегда безупречно вежлив, но вряд ли Джеймс поймет его… непосредственность. Новый лорд Бекенхем не любит разбираться в тонкостях.

– Неужели ты думаешь, что он попытается выгнать Билли?

– Пока я здесь, этого не будет. Но стычки у них весьма вероятны. Пожалуй, мне стоит предостеречь Билли.

– Хорошая мысль. Значит, ты… останешься в поместье?

– Разумеется. Это мой дом.

– Но теперь здесь поселятся Джеймс, Сара и их унылое потомство.

– Я очень ясно представляю себе эту перспективу, – сухо произнесла леди Бекенхем, – и меня она повергает в тихий ужас. Боже мой, до чего же тупа и скучна эта Сара. В сравнении с ней Хелена – интересная собеседница. Пока что я оставлю за собой несколько комнат. А затем, если жить с ними станет совсем невмоготу, переберусь на ферму. Займусь вплотную фермой. Джеймсу коттедж вряд ли понадобится. А я могла бы там прекрасно жить.

Селии тоже нравился коттедж, выстроенный в викторианском стиле. Однако для одной дом был достаточно велик. Подумав об этом, Селия с тревогой посмотрела на мать:

– Мама, ты не сможешь жить там одна. А ты еще собираешься и фермой управлять.

– А почему бы нет, черт побери? Ты же знаешь, я еще не впала в старческий маразм. И конюшня там мне очень нравится. В чем-то она даже лучше нашей.

– Скажи честно, сколько тебе лет? – с любопытством спросила Селия.

– Вообще-то, тебя это не касается. Но… под девяносто. Фактически я не так далека от этой цифры. О боже… – Леди Бекенхем полезла в карман своего старинного пальто, достала носовой платок и шумно высморкалась. – Я буду скучать по нему, – призналась она. – Тебе даже не представить. Возможно, мне не особо захочется долго коптить небо.

– Наверняка ты еще проживешь лет десять, – сказала Селия.

Они дошли до границы леса, который правильнее было бы называть парком. Ограда и ворота сохранились, но разница между полями и парком во многом исчезла. Часть деревьев пришлось срубить, чтобы распахать землю и засеять ее пшеницей и ячменем. Но в свете весеннего вечера все это выглядело очень красиво. Громадная полоса земли, казалось, уходила к горизонту и достигала небес. Часть небосклона была серой. Оттуда на Эшингем надвигался дождь. Но сквозь тучи пробивались красные и золотистые стрелы солнца. Леди Бекенхем запрокинула голову и принюхалась, словно старая боевая лошадь.

– Как великолепно пахнет, – сказала она. – Весенняя земля. Какой сладостный аромат. Я очень люблю эти места. Рада, что он привез меня сюда, хотя когда-то я была другого мнения. – Она снова вытерла нос и вдруг сказала: – Нет, ты посмотри!

– Куда? – спросила Селия.

Ее удивило, что от нахлынувшей на мать сентиментальности не осталось и следа.