Наперекор судьбе Винченци Пенни

– Туда посмотри.

– И что там?

По нижнему лугу шли Иззи и Кит, увлеченные разговором. Иззи держала его за руку, ведя по самому берегу ручья.

– Я собиралась с тобой поговорить об этом. Они просто неразлучны. У меня это вызывает беспокойство.

– Мама, ну что ты выдумываешь? Иззи еще ребенок.

– Ей уже четырнадцать. Она быстро взрослеет. Если ты понимаешь, чем это может кончиться, то будешь повнимательнее следить ними.

– Ну хорошо, послежу, – пообещала Селия.

Сказано это было почти в шутку, но Селия вдруг почувствовала, как ледяное дыхание окутало ее сердце.

Глава 42

– Это чертовски несправедливо. Мерзопакостно. И вообще, почти невыносимо.

– Джайлз. – Хелена беспомощно глядела на него. – Джайлз, постарайся…

– Только не начинай снова.

– Чего не начинать?

– Попыток поднять мне настроение. Мне от этого еще хуже. Бой, Джей, даже Барти – все они в действующей армии. А я? Храбрый лейтенант, награжденный Военным крестом, отправлен…

– В казарму? – Хелена не смогла удержаться от улыбки.

– Хелена, здесь нет ничего смешного, – сердито глядя на нее, сказал Джайлз.

– Знаю. Прости. Ради бога, прости. Но тебя же определили в военное министерство. У тебя есть работа.

– О да. Крайне важная и ответственная работа. Клерк в военной форме. Хелена, я же не калека. Я здоров. Совершенно здоров. И вполне способен вести солдат в бой.

– Джайлз, это не совсем так.

– Нет, это так. Впрочем, чего тебе объяснять? Ты все равно не поймешь моего состояния… Ладно, я пошел.

– Будь осторожен. Уже почти стемнело. Мало ли вдруг налет начнется?

– Вот и хорошо. Надеюсь, одна из бомб меня найдет.

Джайлз ушел. Хелена смотрела ему вслед. Она хорошо понимала его чувства. Во всяком случае, ей так казалось. Что должен испытывать человек, показавший себя храбрым солдатом, когда ему вежливо дают понять: вторжение во Францию – эта величайшая операция нынешней войны – обойдется без него? Для Джайлза это было ударом ниже пояса. Война и армия сделали его другим человеком: независимым, умеющим принимать решения. Он пережил мгновения славы. И теперь, в этот исторический момент, затмевавший все прежние сражения, в которых участвовал Джайлз, безжалостная судьба поставила перед ним заслон. Это было очень жестоко. Жестоко и несправедливо. Но это не было произволом штабных чиновников. Ранение в ногу не сделало его калекой, однако заметно ограничило его возможности. Конечно, с его упорством и силой воли он мог бы часами заниматься гимнастикой, тренируя ногу. И все же рана наложила свои ограничения. Джайлз больше не мог бегать, во всяком случае, не мог бегать быстро. Его бег напоминал торопливую ходьбу. Он не столько наступал на раненую ногу, сколько волочил ее. Естественно, ни о каком участии в боевых действиях не могло быть и речи.

– Поймите, дружище, вы стали бы дополнительным бременем и для солдат, и для офицеров, – без обиняков сказал ему командир. – Знаю, какие чувства вызывают у вас мои слова. Но я обязан в первую очередь думать о боеспособности роты. Еще раз простите. Мы обязательно вам что-нибудь подыщем.

– Что-нибудь! – бушевал Джайлз, когда вечером Хелена приехала его навестить. – Их великодушное «что-нибудь»! Никчемная канцелярская должность в Уайтхолле – это все, на что они способны.

За этой вспышкой ярости последовали другие. Основной мишенью его выплесков была Хелена и ближайшие родственники.

– Ну вот и все.

– Да. Боюсь, что так.

Она старалась держаться и даже сумела улыбнуться:

– Пожалуйста, береги себя.

– Буду.

– Это может быть невероятно опасно.

– Чепуха! Ты же говоришь это Везунчику Литтону. Лучше поцелуй меня и побереги себя, Виктория Галифакс. Вскоре ты станешь Викторией Литтон. Привыкай. Это будет сразу после того, как мы хорошенько врежем немцам.

– Я привыкну.

– Лондон опять стал рискованным местом. Прошу тебя не забывать об этом.

– Мне просто не дадут об этом забыть.

Речь шла о возобновившихся бомбардировках Лондона. Они не были столь ожесточенными, как воздушный блицкриг 1940 года, но разрушений хватало. Начиная с января сирены выли едва ли не каждый вечер, и люди вновь торопились укрыться в бомбоубежищах и на станциях метро. Всем желающим найти жилье за пределами Лондона предлагали бесплатные железнодорожные билеты. И вновь немецкие бомбы превращали улицы в груду развалин. Серьезно пострадали здания тюрем Уормвуд-Скрабс и Уэндсворт. Кавалерийский парадный плац перед Уайтхоллом был испещрен воронками. Даже в резиденции премьер-министра на Даунинг-стрит, 10, были выбиты стекла. Но самой крупной утратой для Литтонов и всего читающего мира стал февральский налет на Лондонскую библиотеку, уничтоживший двадцать тысяч книг.

Джей отправлялся в Шотландию, где его ожидал курс усиленной подготовки. Десантники были частью крупномасштабной воздушной операции, подробностей которых ни Джей, ни его сослуживцы не знали. Он по-прежнему командовал взводом в звании лейтенанта, хотя командование подало документы на присвоение ему звания капитана.

В поезде только и было разговоров о предстоящей операции. Все строили домыслы, называя возможные даты начала: на следующей неделе, через месяц, в мае, в июне…

Но точных сроков не знал никто. Даже Эйзенхауэр – главнокомандующий операцией «Оверлорд» (так ее назвали) – и его ближайшее окружение. Этого ни знали ни Маунтбеттен, ни даже Черчилль.

Однако страна готовилась к ее началу, и каждый стремился внести посильный вклад в общее дело.

– Я устроилась работать на военный завод в Слау, – сказала Адель, позвонив леди Бекенхем. – Чувствую, я тоже должна внести свой вклад в общее дело, а не щелкать эти дурацкие фотографии.

– Вполне разделяю твое мнение. Уверена, тебя с радостью возьмут.

– Конечно, если дети выдержат разлуку со мной…

– О детях не беспокойся. Им победа нужнее, чем взрослым.

Адель не думала, что ей понравится работа на заводе. Она даже жалела, что не устроилась сюда раньше. Теперь она сидела в громадном здании, окруженная сотнями других женщин. Атмосфера общего труда с его ритмом и пульсирующей энергией действовала на нее очень благотворно. Они делали гильзы для снарядов. Адели нравилось все, кроме ужасающего шума. За ним не было слышно музыки, льющейся из громкоговорителей, – благая затея заводской администрации. «И как они тут только не оглохнут?» – думала Адель.

Ее охотно взяли. Военные заводы работали в три смены. Потом она узнала, что за несколько месяцев лихорадочной подготовки к операции «Оверлорд» было изготовлено тринадцать тысяч самолетов, семнадцать тысяч танков и миллионы бомб и снарядов. Сидя среди гула и грохота станков, Адель вспоминала свое бегство из Франции. Как и тогда, она ощущала себя частью чего-то огромного и непредсказуемого. Но если в те дни основным чувством был страх, сейчас она ощущала радость от своей причастности к общему делу – очень важному и крайне необходимому.

На работу она ездила автобусом. Пассажиры говорили о том, что шоссе и железные дороги освобождают для передвижения военной техники и войск. В графствах Сассекс и Кент людей переселяли в другие места, а их дома занимали для военных нужд. Миллионы солдат и офицеров готовились к переброске на континент. Казалось, даже воздух в эти погожие дни был насыщен человеческой энергией. Решимость людей ощущалась почти физически.

Готовящееся вторжение во Францию для Адели имело особое значение. Если операция «Оверлорд» увенчается успехом… впрочем, иначе и быть не могло при такой чудовищной концентрации людских сил и техники… войска союзников освободят Париж. Освободят Люка. Возможно, ждать осталось совсем недолго. По крайней мере, она хотя бы будет знать, что с ним…

– До свидания, моя дорогая.

– До свидания, Бой. Береги себя. Очень береги.

– Естественно. Никто другой за меня этого не сделает.

– Бой, тут нет ничего смешного.

– Да. Но это очень будоражит. Наконец мы их погоним, не давая остановиться. Жду не дождусь.

– Тебе много известно?

– Совсем мало. Только то, что это начнется скоро. В конце мая или в первых числах июня. Я говорю, основываясь на знании реального положения дел. На месте нам сообщат некоторые подробности. Но вряд ли много скажут. Как говорил Маунтбеттен, самым эффективным оружием во время вторжения является внезапность.

– И ты отправишься…

– Пока это одному Богу известно. Куда-то во Францию. На танке. Помчусь во весь опор. Ты не волнуйся, дорогая. Со мной все будет в абсолютном порядке.

– Очень надеюсь, – хмуро ответила Венеция.

Бой возвращался к своим гвардейцам. Его назначили командиром роты в одной из танковых дивизий. Перед отправкой во Францию им предстояла солидная подготовка на побережье и непосредственно в воде, при сильных волнах.

– Условия, максимально приближенные к боевым, – говорил ему довольный командир.

Бой предполагал, что местом их высадки будет либо Нормандия, либо Кале. Уж лучше высаживаться в Кале. На пляжах Нормандии им будет негде укрыться.

Неужели это начало конца войны? Бою даже трудно было себе это представить. Их учения проходили в местах, которые он очень хорошо знал. Здесь он когда-то играл в гольф, наблюдал за скачками, проводил свои аукционы. Чем же он займется после войны? Наверное, жизнь станет еще увлекательнее, особенно с тех пор, как его жена из пустоголовой, скучающей женщины превратилась в энергичную целеустремленную деловую даму, способную тащить на своих худеньких плечах всю коммерческую сторону «Литтонс». Она почувствовала вкус работы и независимой жизни. Эта мысль несколько волновала Боя.

Ладно, война еще не закончилась, а они с Венецией уже успели несколько раз поссориться. Хорошо, что по мелочам. Вечер накануне отъезда Бой решил провести в мужской компании и потому пригласил Джайлза в «Реформ-клуб». Это было ошибкой. Джайлз явился мрачным и вел себя почти враждебно.

– Я давно не чувствовал себя таким никчемным, – признался он. – И злым. Даже не знаю, как я все это выдержу.

– Тебе незачем злиться, – ответил ему Бой. – Ты внес свой вклад, и немалый. Как я понял, ты и теперь будешь заниматься полезным делом.

– Давай жалей меня, – сердито глядя на него, буркнул Джайлз. – Так легко говорить утешительные слова, зная, что сам отправляешься на передовую. А я остаюсь здесь, торчать в Уайтхолле, писать никому не нужные бумажки или просто дохнуть от безделья. Это несправедливо.

– Джалйз, дружище.

– Я тебе не «дружище», – огрызнулся Джайлз. – Я настоящий солдат.

– Никто в том и не сомневается.

– Неужели легкая хромота все изменила? Я что, разучился воодушевлять солдат, командовать ими, вести в бой?

– А бегать?

– Ты о чем?

– Джайлз, предстоящие бои будут очень тяжелыми. Повторяю, очень тяжелыми. Чем-то похожими на наши сражения в пустыне. Говоря словами Монти, «убойное зрелище». И каждый, чье физическое состояние ниже ста процентов, будет серьезной помехой. Ты должен это понимать, Джайлз.

Но Джайлза рядом уже не было. Он ушел, оставив недопитой свою порцию виски с содовой и яростно хлопнув дверью. Бой смотрел на ни в чем не повинную дверь. Он впервые посочувствовал Хелене.

– Нас переводят на южное побережье, – сказала Барти. – В Рай [85] .

– Печальная новость. Лучше бы ты вообще не занималась этими опасными делами.

– А они мне нравятся. Я рада, что пошла в армию.

– И когда ты уезжаешь?

– Через неделю. Жить там придется в палатках.

– Палатки – это же так ненадежно. А если налет?

– Там оборудуют подземные укрытия. И у каждой из нас будет индивидуальное укрытие системы Моррисона.

– Прямо в палатках?

– Да.

– Жаль, Барти, что не в моей власти удержать тебя.

– Конечно не в твоей. И ни в чьей.

– А ты еще получишь увольнительные?

– Да. На сутки. В воскресенье.

– Слава богу. Я буду тебя ждать.

У Лоренса был ключ от ее дома. В ее отсутствие он наполнил дом предметами немыслимой роскоши. Лоренс тщательно подбирал мебель, учитывая размеры жилища. Никаких крупных вещей, никакой вычурности. Несколько изящных стульев, столик в стиле английского ампира, персидские настенные ковры, французское зеркало, несколько картин.

Поначалу Барти рассердилась:

– Это мой дом. Как ты смеешь распоряжаться в нем, не посоветовавшись со мной?

– Почему бы и нет? Это наш дом. Теперь все наше. У нас одна жизнь. Твой дом – мой, а мои дома в Америке – твои. Все так просто. Неужели ты не понимаешь?

Когда первоначальный шок прошел, Барти была очень тронута его заботой и изысканным выбором. Позже она обнаружила еще несколько подарков: наручные часы от Картье, украшенные бриллиантами, норковую шубу, шелковое нижнее белье. Целый ящик комода был забит нейлоновыми чулками. Открыв его, Барти ощутила аромат духов «Шанель»…

– Это бессовестно, – со смехом заявила она, усаживаясь на кровать. – Во время войны надо жить экономно и не тратить деньги на предметы роскоши. Как вообще тебе удалось все это достать?

– Знаешь, мне совершенно непонятны все эти мысли насчет экономии. Если мы не будем тратить деньги, каким образом наше скупердяйство поможет выиграть войну? Кое-что я привез из Нью-Йорка. Драгоценности, нижнее белье. Я знал, что встречусь с тобой. Что касается остального… в вашей благословенной стране существует черный рынок, где за соответствующую плату можно найти любые редкости. А теперь, пожалуйста, примерь белье. Потом снимешь. Я его специально выбирал.

Неужели она беременна? Барти была всерьез напугана. Она ведь так тщательно предохранялась. Месячные задерживались. К тому же ее постоянно тошнило. Только еще не хватает сейчас забеременеть. Такая перспектива ужасала Барти. Не сейчас. Сейчас никак не время.

Она посетила гинеколога и попросила проверить. Три недели показались ей вечностью. Наконец пришли результаты анализов. Они были отрицательными. В тот же день у нее начались месячные.

– Я же тебе говорила, – заявила Парфитт, которая ничего подобного ей не говорила. – Начинаешь психовать – получаешь задержку. Я рада, что все обошлось.

– Я тоже рада, – сказала Барти.

И все же, вопреки логике, какая-то часть ее была огорчена. Барти рассказала Парфитт про Лоренса, ничего не утаив. Как ни странно, боевая подруга ее полностью поддержала:

– Знаешь, Миллер, я всегда думала, что этот Джон тебе не пара. Размягченный он какой-то. А ты, если содрать с тебя все эти аристократические замашки, – человек крепкий и жесткий.

– Парфитт, и где ты видела у меня аристократические замашки? – со смехом спросила Барти.

– Их и видеть не надо Сами глаза колют. Прости, если обидела. Помнишь, я тебе про поверье говорила? «Если букву не сменить, век потом несчастной быть». Вот у вас с Джоном и не заладилось. Как фамилия твоего нового парня?

– Эллиотт.

– Барти Эллиотт. Совсем другое дело. Собралась за него замуж?

– Нет, – твердо ответила Барти.

– Даже если бы оказалась брюхатенькой?

– Все равно нет.

– А чего ты упрямишься? Вроде говорила, он богатый.

– Да.

– И с ума по тебе сходит.

– Да.

– Так чего ж тебе еще надо?

– Это была бы неудачная затея, – сказала Барти.

– Придурочная ты девка, Миллер.

Барти не рассказывала Лоренсу о своих страхах. Но ей пришлось рассказать о том, что она заболела. Во время строевого смотра она дважды падала в обморок, и врач предписал ей несколько дней постельного режима. Из-за болезни срывалась ее двухдневная увольнительная, которую ей удалось получить. Вместо поездки в Лондон, где она намеревалась провести два дня с Лоренсом, ей пришлось ему звонить и объяснять ситуацию.

Он сразу спросил, не беременна ли она. В его голосе звучала надежда.

– Нет, – ответила Барти.

– Ты уверена?

– Вполне.

– Я хочу этого сильнее, чем всех сокровищ мира, – сказал он. – Хочу, чтобы у тебя родились мои дети. Но у нас еще предостаточно времени.

– Лоренс…

– А теперь скажи, когда мы сможем…

– Не знаю. Извини, но я не могу долго говорить. Мне пора идти.

Барти повесила трубку, прислонилась к стене и почувствовала, что готова упасть в обморок. Не от беременности. От переживаний и страха. Ее болезнь была вызвана страхом и больше ничем. Сколько еще она может обманывать Джона? Он наверняка что-то чувствует. И никто не знает, на какое безрассудство он способен от отчаяния.

Она написала Джону. Теперь уже по-настоящему, не порвав написанное. Несколько вежливых фраз, ужасных своим содержанием. Теперь он их получит и прочтет. Сделать это Барти подвигли не только спокойные, мудрые слова Себастьяна, но и угроза Лоренса самому написать Джону.

– Ты бы не посмел.

– Посмел бы. Барти, это было бы жестом милосердия. Парень перестал бы терзаться. Да и я тоже.

– Но ты не знаешь, где он находится.

– Я бы его нашел.

Барти поверила, что Лоренс не бахвалится. Его навязчивая решимость в сочетании с работой в американской службе разведки сделали бы это вполне возможным.

Она ждала, что теперь у нее на душе станет спокойнее, но ни покоя, ни удовлетворения не было. Барти продолжала ощущать себя гадкой и двуличной. Она ярко представляла, какой ужас охватит Джона. Потом он сильно рассердится, а еще через какое-то время напишет ей. Она ждала его гневного письма. Она не заслуживала никаких нежных слов. Если Джон отхлещет ее словами, она будет только благодарна… Но писем от Джона по-прежнему не было.

Через какое-то время она сообщила Лоренсу о своем письме к Джону. Тоже письмом. В ближайшие недели ей будет не выбраться в Лондон, а говорить такие вещи по телефону она не хотела.

Барти думала, что так будет легче, и ошиблась. В ответном письме Лоренс потребовал, чтобы она немедленно выходила за него замуж, поскольку теперь все препятствия устранены. Когда же она написала, что не может, на нее обрушилась настоящая лавина его писем. Там были требования, домыслы, обвинения. Письма приходили каждый день, наполненные такой страстной любовью, что Барти физически ощущала их силу. В один и тот же день Лоренс умудрялся писать ей диаметрально противоположные письма. Первое было злым, полным ругани и упреков. От такого письма Барти становилось неуютно и даже страшно. Она нехотя открывала второй конверт и находила несколько страниц извинений, раскаяния и отчаянных просьб простить его за то, первое письмо.

Его письма всерьез пугали Барти. Читая их, она снова и снова убеждалась, что Лоренс ничуть не изменился. Его характер не стал легче, эмоции по-прежнему доминировали над рассудком, и он все так же стремился целиком управлять ею.

Каждый день она искренне удивлялась: как она может столь сильно любить этого человека? Следом шел другой вопрос: почему она его любит? Дальше начинались размышления о том, уживутся ли они вместе и во что выльется их совместная жизнь.

– А какова твоя роль в этой операции? – спросила Барти.

– Пока не знаю. Надеюсь отправиться вместе с войсками.

– Что? Ты собираешься участвовать во вторжении?

– Да.

– Лоренс, но ведь все говорят, что таких масштабных и ужасающих битв еще никогда не было. Тебя просто не возьмут.

– Наоборот. Ты даже не представляешь, как важно вовремя узнать о планах противника. Любой пленный высокого ранга может обладать крайне важной информацией. Так что меня обязательно возьмут.

Барти промолчала, надеясь, что Лоренс, как всегда, преувеличивает собственное значение.

– А что ты скажешь об Эйзенхауэре?

– Исключительная личность. Солдат высочайшего уровня и на редкость замечательный человек. Умеет мгновенно расположить к себе людей. Все время подчеркивает, что в нем должны видеть не американца, а солдата. Он с таким же успехом мог быть канадцем, англичанином, французом или поляком. Он всего лишь солдат, делающий свое дело и полный решимости делать это дело так, чтобы мы победили. Я безмерно им восхищаюсь.

Лоренс очень редко кем-то восхищался.

Барти удалось правдами и неправдами, в том числе и используя служебное положение, получить последнее двухдневное увольнение. Лондон показался ей на удивление опустевшим.

– Все покинули город, – сказал ей Лоренс. – Все военные – это точно. Заодно и немало гражданских унесли отсюда ноги. Люди напуганы. Вокруг только и разговоров об «аде кромешном». Не знаю, кто сочиняет эти дурацкие слухи, но им верят. Говорят, когда начнется вторжение, Лондон якобы станут бомбить днем и ночью и всем придется жить в бомбоубежищах…

– Но ты пока в Лондоне.

– Да, я пока в Лондоне. И ты тоже. Так в чем же дело?

– Ни в чем, – как всегда растворяясь в воле Лоренса, ответила Барти. – Совсем ни в чем.

– Отлично. У меня куча планов насчет того, как мы проведем это время. Знаешь, теперь можно свободно поймать такси. Рестораны и ночные клубы пустуют. Мы с тобой просто сказочно повеселимся.

Лоренс по-прежнему был полон решимости участвовать во вторжении, повторяя популярную в то время фразу: «С Айком – хоть в пекло!»

– Ты уверен?

– Настолько, насколько это возможно.

Барти вдруг с пронзительной ясностью поняла, до чего же она его любит.

– Лоренс, не надо. Ты же можешь остаться.

– Тогда ты не будешь мной гордиться. А я очень хочу, чтобы ты мной гордилась.

«Он совсем как ребенок, – устав спорить, подумала Барти. – Требовательный, избалованный ребенок».

– Да-да, я хочу тобой гордиться. Но…

– Барти, на тебя не угодишь.

– Дело не в этом. Я буду тобой гордиться. Ты сам знаешь. Но…

– Что – но?

– Я буду очень бояться за тебя, – тихо призналась она. – Очень. Мне будет страшно от мысли, что я могу тебя потерять.

Возникла долгая пауза. Когда Лоренс заговорил снова, его голос был необычайно нежен. Пожалуй, таких нежных интонаций она у него не слышала никогда.

– Мне очень приятно об этом узнать.

– Это правда.

– Но я буду в полной безопасности, – торопливо добавил он. – Ты же знаешь: ни в какие сражения я не пойду. У меня совсем другая работа. О моей безопасности будут заботиться ничуть не меньше, чем о безопасности Эйзенхауэра. – (Барти молчала, понимая, что он врет, причем сильно.) – Я люблю тебя, Барти. Очень, очень люблю.

– И я очень, очень люблю тебя, Лоренс.

Он улыбнулся ей:

– Я сейчас пережил самый удивительный момент в своей жизни. Его я не забуду до конца своих дней.

– И я тоже не забуду.

Барти стояла, смотрела на него и думала об этом странном, тяжелом, перепутанном и перекрученном времени, где среди тягот и ужасов появлялись минуты безграничной радости. Она думала о переменах, произведенных Лоренсом в ней самой и в ее жизни.

– Расскажи, какие у тебя планы на эти два дня, – попросила она.

– Они были весьма обширными. Но теперь я хочу, чтобы мы просто остались дома.

Барти все же заставила его рассказать о планах, часть из которых они решили осуществить.

Писем от Джона по-прежнему не было.

В последнюю неделю мая часть, где служила Барти, переместилась в окресности Рая. Четырехместные палатки, в которых они жили, стояли в вишневом саду. Внутри палаток стояли индивидуальные укрытия системы Моррисона, отчего палатки напоминали туннель. В каждом укрытии помещались две складные кровати, куда девушки и заползали на ночь.

Металлические каски им теперь было приказано носить постоянно, даже по вечерам, отправляясь в городок. Каждое утро они пересчитывали пометки, сделанные мелом на касках, и таким образом узнавали, сколько победных ударов нанесли за время ночных дежурств. Сейчас зенитки стреляли магнитными снарядами, и потому частота попаданий была выше.

Барти без преувеличения могла сказать, что все они были целиком поглощены текущими заданиями и потому не думали о своей участи. Они даже не замечали снарядов, падающих с отвратительным свистом. Пока ты могла криком передавать необходимые данные и пока слышала, что кричат тебе в ответ, ничего иного не требовалось.

Меры безопасности казались драконовскими – так велик был страх перед возможной утечкой информации. Барти даже пришлось подписать соответствующую бумагу, поклявшись честью, что все отправляемые ею письма содержат только сведения личного и семейного характера. Но даже такие письма разрешалось писать лишь в случае крайней необходимости.

Через десять лет Барти опубликовала историю той недели – последней недели перед началом операции «Оверлорд». Казалось, что на южном побережье Англии не осталось никого, кроме военных. Они несли караульную службу, маршировали, упражнялись, поддерживая состояние полной боевой готовности. Грузовики, джипы и танки, неделями беспрестанно двигавшиеся по окрестным дорогам, наконец достигли пунктов своего назначения. Все жилые дома, общественные здания и гостиницы прибрежных городов и деревень были реквизированы для нужд армии. Вдоль пляжей протянулись ряды колючей проволоки. Окрестные поля изменили цвет. Теперь все они были цвета хаки от армейских палаток. Все порты были заполнены военными кораблями всех назначений. По дну Ла-Манша шел временный трубопровод, позволяющий ежедневно перекачивать во Францию миллион галлонов бензина. На транспортные корабли были погружены фрагменты временных портов, которые предстояло переместить на французское побережье и там создать укрытия для флота вторжения. Для дезориентации немцев была разработана целая серия ложных приготовлений, якобы имевших своей целью штурм Кале. Англия замерла и затаила дыхание… И тогда планы генерала Эйзенхауэра и его штаба были неожиданно нарушены самым своенравным и непобедимым врагом – английской погодой.

Никто не знал, в какой день начнется операция. Причина была не в военной тайне, а в состоянии погоды. Для переправы через Ла-Манш требовались определенные погодные условия. Военные метеорологи каждый час отправляли Эйзенхауэру сводки погоды. Чтобы задействовать всю колоссальную военную машину вторжения, нужно было точно знать, что в течение ближайшего дня погода не подведет. Но такой уверенности не было. Погода начала июня соответствовала многолетним данным. Область низкого давления принесла с собой дождь и сильный ветер. За первым циклоном буквально по пятам следовал второй.

Положение казалось безнадежным. Люди ждали: на кораблях и в палатках. Тягостное молчание лишь усугубляло их страх. Они читали, курили, писали письма женам и любимым. Постепенно у них стали возникать мысли, что вторжение не состоится. Даже верховное командование начало опасаться, что блестяще подготовленную операцию придется отменить.

И тогда произошло чудо. Погода изменилась. Точнее, начала меняться. Первые признаки появились в концу понедельника, 5 июня. Но решение о дне вторжения было принято еще утром на основании прогнозов метеорологов, обещавших благоприятные погодные условия в течение всего вторника.

Садясь в машину, Эйзенхауэр сказал водителю:

– День Д [86]  начинается. Теперь нас ничто не остановит.

И операция «Оверлорд» началась.

Джей Литтон входил в состав отряда Воздушно-десантных войск под командованием майора Джона Хауэрда. Вечером 5 июня он одним из первых покинул Дорсет. Целью десантников была атака на жизненно важный мост через канал вблизи Кана. Впоследствии этот мост вошел в историю под названием моста Пегас. Захват и удержание моста являлись крайне важным звеном во всей цепи высадки и перемещения войск союзников в День Д, поскольку это открывало доступ к объездной дороге, позволяющей снабжать боеприпасами, топливом и продовольствием береговой плацдарм. В момент вылета небо было густо затянуто облаками, да и сам полет проходил в крайне сложных и опасных условиях. Бомбардировщики «галифакс», буксирующие планеры, летели на 300 футов впереди, на высоте 6000 футов, обманывая немецкие радары. Все это должно было выглядеть как обычный ночной налет на Кан. От десантников требовались максимальная сосредоточенность и максимальное проявление всех своих боевых навыков. Точность приземления стояла на первом месте. Перебор высоты – и они разобьются о дорожное ограждение. Недобор был чреват приземлением перед носом охраны моста. К тому же требовалось миновать полосу высоких, до пятидесяти футов, деревьев. Последние три дня Джей и его команда тщательно изучали местность приземления на масштабной модели. Джей летел на первом планере. Он был целиком сосредоточен на предстоящем задании и ждал, когда летчик отцепит трос и его планер начнет снижаться с высоты 8000 футов. Джей не ощущал ни страха, ни волнения. Он вообще ничего не чувствовал, кроме предельной концентрации. За три мили до французского побережья летчик отцепил трос. Угол спуска был ужасающе крутым. Десантники проявили изумительную точность. Их парашютные тормоза были почти бесшумными. Единственным препятствием оказалось стадо коров, чей жвачный сон нарушили десантники. К чести коров, они довольно тихо убрались подальше.

Из трех диверсионных групп только группа Джея приземлилась в нужном месте, но дерзость и натиск их атаки компенсировали малочисленность бойцов. Они приземлились в 12:16, и уже через десять минут мост был в их руках. Захват моста стал первой победой Дня Д, и хотя впоследствии немцы предпринимали отчаянные попытки отбить мост, союзники сумели его удержать.

Когда потом Джей описывал Виктории те дни, он сказал, что у Хауэрда было оружие, о котором тот не подозревал. Кроме потрясающих боевых качеств самого майора и его мужественных бойцов, в его арсенале находился Везунчик Литтон.

В тот момент Джей еще не знал масштабов потерь. Из каждых десяти десантников гибли шесть-семь человек. К счастью, Гордон Робинсон этого тоже не знал, но догадывался о чудовищной опасности, которой подвергались эти отчаянные ребята. 6 июня он весь день сидел и слушал по радио сводки новостей. Гордон не имел представления, где сейчас Джей и жив ли, и впервые благодарил судьбу, что рядом с ним нет ММ.

О том страшном дне Бой рассказал Венеции не так уж много. Самые жуткие и ужасающие эпизоды он похоронил внутри себя, добавив их к воспоминаниям о войне в пустыне.

Он уцелел во время переправы через Ла-Манш. Море еще штормило, и их небольшой катер подбрасывало на волнах. Он справился с приступами морской болезни, которые в момент высадки показались ему пустяковыми. Судно, шедшее перед ними, подорвалось на подводной мине. Но его отряд сумел высадиться и начал продвижение вглубь. В тот день, потеряв многих боевых товарищей, им удалось продвинуться на три мили. Впоследствии Бой говорил с американцами, высадка которых напоминала кромешный ад. Он узнал, что в районе «Омаха-бич» [87]  весь отрезок побережья был густо усеян телами убитых. Из ста тридцати тысяч высадившихся в тот день на берегу полегло девять.

Но судьба уберегла Боя. Он видел, с какой радостью и благодарностью встречали их французы, когда войска союзников продвигались вглубь континента. Жутко было смотреть на следы бойни в мирных французских городках и деревушках: почерневшие стены домов, выжженные цветочные клумбы.

Однако не все встречали их радостно, и об этом он рассказал Венеции, поскольку увиденное не давало ему покоя. Бой видел хорошеньких французских девушек, рыдавших и даже падавших в обморок, когда их немецких любовников союзники брали в плен. Он помнил, с какой ненавистью смотрели эти молодые француженки на англичан, разрушивших их счастье. Он признавался Венеции, что эти сцены нагляднее, чем что-либо, убедили его в абсолютной глупости и бессмысленности войны.

Через три дня после начала вторжения тон сводок сменился с мрачного на оптимистический. Позавтракав, уставшая Барти выходила из столовой, когда ей передали, что ее вызывают к командиру.

– Сержант Миллер, тебя кто-то хочет видеть.

Она мгновенно поняла кто, но не поверила. Такое просто невозможно. Это не под силу даже Лоренсу.