Лунный блюз Вавикин Виталий

Помнишь капитана корабля, который смотрит, как тонет его судно и не может плакать? Да. Это Марша – жена Саймона Йена. Черные вороны летают меж голых сучьев мокрых деревьев. Потепление стерло с земли весь снег, оставив лишь серые и коричневые цвета. Новенькая аллея вымощена плитами из белого камня. Редкие клумбы пялятся на прохожих черной промерзшей землей и мертвыми цветами. Большой природный валун из красного камня скупо сообщает о дате основания города и важных событиях. Марша кутается в короткое шерстяное пальто темно-серого цвета. Большой капюшон надет на голову. Русые волосы небрежно заплетены в косичку. Где-то рядом юные матери, сидя на железных скамейках, качают коляски с детьми. Ангер задерживается, но Марша никуда не спешит. «Все будет хорошо», – говорит голос в голове, и она верит ему. Чей-то ребенок в коляске начинает плакать. Марша прижимает руки к своему растущему животу. «Он будет особенным», – говорит голос.

– Мы позаботимся о нем, – говорит Ангер, обнимая ее за плечи.

Он опоздал на четверть часа, но Марша уже не помнит об этом.

– Я покрасила волосы, – говорит она, снимая капюшон.

– Я привыкну, – говорит Ангер.

Он берет ее за руки. Черные перчатки пахнут сыростью и кожей.

– Не боишься, что нас увидят? – спрашивает Марша.

– А ты?

– А чего мне теперь бояться? – она улыбается. Прядь русых волос, выбившаяся из косички, падает на бледную щеку.

– Ты пропустила, – говорит Ангер, убирая прядь ей за ухо.

– А ты изменился. – Пар вырывается меж не накрашенных губ Марши. Она снимает перчатку и касается его щеки. Подушечки пальцев чувствуют гладкую, чисто выбритую кожу. – Ты стал каким-то заботливым, что ли.

– Тебе не нравится?

– Не знаю.

«Он будет лучшим отцом для твоего ребенка из всех», – слышит Марша голос в голове.

– Я стану лучшим отцом для твоего ребенка, – говорит Ангер.

– Ты знаешь, что он будет особенным? – спрашивает она.

– Да.

Они смотрят друг на друга, и глаза их черные и глубокие, как самый далекий космос.

Молоденькая медсестра, улыбаясь, сказала, что анализы будут готовы на следующее утро.

– А раньше никак нельзя? – спросил Лео.

– Извините. – Продолжая улыбаться, она беспомощно развела руками. – Таковы правила.

– Да. – Лео заставил себя улыбнуться в ответ.

Может быть, завтра он сможет узнать, почему рассосался его шрам, и что с ним вообще происходит? С ним, с собакой, с его девушкой…

Лео вышел на улицу, вспомнил Кевина и позвонил на работу. Узнав адрес родителей Дауна, он поймал такси. Дверь открыл седовласый мужчина с чудовищным шрамом на левой щеке. Лео извинился и сказал, что ищет его сына.

– Он приходил сегодня к вам?

– Приходил. – Мужчина отошел в сторону, пропуская Лео в дом.

Морщинистая женщина с крашенными каштановыми волосами выглянула из кухни и пообещала накормить Лео свежеиспеченными пирожками.

– Так вы друг моего сына? – спросил мужчина, проводя его в гостиную.

– Я охранник.

– Вот оно как… – мужчина помрачнел.

– Нет, вы не подумайте чего, просто…

– Он сбежал?

– Нет, – Лео затряс головой, вспомнил Бестию и начал оглядываться. – А давно он ушел?

– Да пару часов назад. – Мужчина колебался, явно пытаясь понять, кто пришел в его дом: друг или враг.

– А собака?

– Собака?

– Да. Она была с вашим сыном, когда…

– Когда что?

– Когда… – Лео с трудом проглотил скопившуюся во рту слюну. Шрам на щеке старика стал менее уродливым, уменьшаясь на глазах. – Когда он уходил из больницы…

– Он был в больнице?

– Да. – Лео попятился к выходу. Шрам старика исчез. – А… Ваш сын… Он не говорил, куда он собирается пойти теперь?

– Говорил. – Плечи старика распрямились. – Он хочет искупить все то зло, что создал прежде.

– Искупить?

– Он уже не тот, что был раньше, молодой человек. – Старик поднялся на ноги и начал приближаться к Лео. – Он изменился. Стал другим. Наполнился благими намерениями. И никто. Слышите? Никто! Не сможет встать у него на пути и помешать попросить прощения у всех, кому он причинил вред…

– Я понял. – Лео попятился, резко развернулся, нечаянно выбив из рук матери Дауна поднос с горячими пирожками. – Простите.

– Ничего.

– Я, пожалуй, пойду.

– Но пирожки.

– Пойду. – Лео повернул ручку входной двери, толкнул ее от себя. Заперто. Потянул на себя. Дверь открылась. Он выскочил на улицу, вспомнил Бестию. Нет. Она, скорее всего, не тронет его. Лео почти был уверен в этом. Чувствовал это. «Бестия набросилась на Кевина, потому что он был другим, не таким, как Даун или я…» Лео тряхнул головой. Откуда все эти мысли? Или же это нормально? Нет! Дождаться анализов и там будет все ясно. А что если нет? Голова раскалывалась от противоречий. Искать Дауна, искать Дауна, искать Дауна…

Взгляни на мир глазами Джинджер. Теперь взгляни на Деллавейн Смит, которая пришла к тебе. Странная женщина, верно? А кто это за ее спиной? Худенький, миленький и такой ненадежный на первый взгляд.

Это Кевин, – говорит Делл.

Спроси, как давно она спит с ним.

– С чего ты взяла, что мы…

– А разве нет? – Теперь улыбнись. Изобрази дружелюбие.

– Я не ругаться пришла, – говорит Делл.

– А кто ругается? – улыбаешься ты и думаешь: «Интересно, можно ли хоть чем-то пронять эту стерву или ей все параллельно, кроме ее никчемных книг?»

– Говард сказал, что у тебя рак. – Вот это уже удар ниже пояса.

Вздрогни. Оглянись. Нет. Майкла нет рядом.

– А ты не теряешь зря времени, – говоришь ты.

– Ему просто нужно было выговориться.

– Вот как?

– Послушай…

– Нет, это ты послушай! – Пытаешься встретиться с ней взглядом, но она отводит глаза. – Забирай своего любовника и проваливай из моего дома!

– Идиотка! – не выдерживает Делл.

Кевин (или как там его?) одергивает ее за рукав. Его темно-серые глаза смотрят на тебя, изучают.

– Что? – спрашиваешь ты.

Он молчит.

– Чего уставился?

Молчание. Вздохни и махни рукой.

– А ну тебя к черту! Ты такой же, как и эта…

Снова посмотри на Делл, теперь на Кевина. Интересно, какая женщина решится выйти за такого замуж? Или же его устраивает роль любовника?

– Ты успокоилась? – спрашивает он.

Странно, а голос совсем не слащавый, да и лицо… просто… Да и о чем ты только думаешь?

– Я спокойна, – говоришь ты.

– Твою болезнь можно вылечить.

– Что? – переспрашиваешь и снова начинаешь нервничать, заводиться.

– Когда успокоишься, буду рад объяснить все за чашкой кофе, – говорит Кевин, достает сигарету и закуривает.

Ты закрываешь дверь, прижимаешься к ней спиной и начинаешь плакать.

– И что теперь? – слышишь ты голос Делл.

– Она откроет, – говорит Кевин.

– Не думаю.

– Если бы у тебя был шанс не оставлять своего ребенка одного, ты бы им воспользовалась?

– Да, – говорит Делл.

– Да, – говоришь ты. Вытираешь слезы и открываешь дверь. – Ты докурил? – спрашиваешь Кевина.

Он выдыхает в сторону синий дым и выбрасывает недокуренную сигарету в мусорное ведро возле крыльца.

Жизнь была сломанной. Изуродованное лицо поставило крест на карьере и удачной судьбе. Каждый божий день, Нина вспоминала ту далекую ночь. Это была своеобразная точка на прямой, после которой невозможно было уже вернуться назад. Если бы только она послушала хоть одного из своих любовников и отказалась от поездки в родной город. Но она не послушалась. Она хотела быть независимой. Высокая, красивая, в семнадцать лет она уехала из родного города в Селену и добилась всего сама. Никто не мог решать за нее, что она будет делать. И вот она садится на поезд и едет в Иер, поздравляет отца с днем рождения и идет с подругами в один из двух местных ресторанов. Тогда-то и появился Даун… А когда сняли швы и повязки, Нина поняла, что карьера модели закончилась. Нет. Даун не уничтожил ее душу, он уничтожил ее лицо… Около двух лет она жила у родителей. Устроилась на работу. Нашла идиота, который готов был любить ее – любить, не замечая уродливого лица. Родила ему ребенка… И вот, когда ей исполнилось почти сорок, а дочь готовилась явить на свет внука, Даун снова постучал в ее дверь. Она смотрела на него, и единственное, что ее останавливало от того, чтобы убить его, было осознание того, что за этот поступок последует неизбежное наказание. «А тюрьмы мне только и не хватало», – думала Нина, надеясь, что, может быть, именно сегодня какой-нибудь метеорит свалится на ее крыльцо, а заодно и на голову Дауна.

– Я могу все исправить, – сказал он.

– Исправить?

«Еще пять минут, – думала Нина, – и мне уже будет наплевать на тюрьму».

– Вернуть все, что забрал.

– Пошел к черту! – Она попыталась захлопнуть дверь, но Даун не позволил ей сделать этого.

В сердце мелькнула надежда. Да. Именно надежда. Где-то Нина слышала, что психи, никогда не забывают своих жертв. Они помнят все до мельчайших подробностей и мечтают повторить. Может быть, Даун решит снова изнасиловать ее? Нина распахнула дверь, попятилась. «Дай мне хоть один повод, и я разрежу тебя на части», – думала она, отступая на кухню. Ножи! Она возьмет самый большой из них и изуродует это блаженное лицо до неузнаваемости. Она будет резать его, расчленять. Она заставит его мучиться, а когда он потеряет сознание, она подождет, пока он очнется и продолжит свои пытки. Нет. Нина сделала еще один шаг назад. Жизнь не преподнесет такой подарок. Если она сделает все, что хочет, то суд отправит ее в тюрьму или сумасшедший дом. И не важно, попытается Даун снова изнасиловать ее или нет. Никто не поймет подобной жестокости. Так что нужен один точный удар. Что ж, если подумать, то это тоже не плохо. Жизнь за красоту – справедливый обмен. Для верности, она не будет сопротивляться какое-то время. Пара синяков и факт свершившегося изнасилования окажутся только на руку. Ни один суд не сможет обвинить ее. Это будет самозащита. Настоящая самозащита.

– Я могу вернуть тебе твою красоту, – сказал Даун, приближаясь к ней.

– Конечно, можешь, – прошипела Нина.

– Тебе нужно лишь поверить мне.

– Я верю. – Она едва сдерживалась, чтобы не наброситься на него. – Верю!

– Я докажу. – Даун поднес руки к своему лицу. Ногти впились в кожу, оставляя за собой кровоточащие шрамы.

– Продолжай, – велела Нина, решив, что он окончательно спятил. – Продолжай же!

Но Даун не двигался. Разорванная кожа на его лице зарастала, исцелялась, снова становясь нежной и белой.

– Как это? – опешила Нина. – Такого не бывает!

– Я могу вернуть тебе твою красоту, – повторил Даун.

Нина промолчала. Она уже не хотела его смерти. Она хотела, чтобы он вернул ей то, что когда-то забрал. Вернул ее далекую, счастливую жизнь.

– Что я должна делать? – спросила Нина, решив, что согласиться на все что угодно. И сердце бешено колотилось в груди, чувствуя забытый запах надежды.

Нет, ты только посмотри на этих женщин! Особенно Джинджер и Делл. Одна умирает от рака, другая от безделья, и, возможно, именно поэтому ты видишь в них некоторое сходство, когда смотришь на все это глазами Говарда.

– Я тебя не узнаю, Джинджер, – говоришь ты нынешней жене.

– Если не поможешь, – говорит она, – то через месяц будешь объяснять нашему ребенку, почему умерла его мать.

Делл поднимает бровь, безмолвно подтверждая: «Все так. Все совершенно так».

Посмотри за окно. Видишь? Еще один писака – Кевин Грант. Стоит, прислонившись к белому забору, который сделал ты своими руками, и курит.

– Он тоже с вами? – спрашиваешь ты бывшую и нынешнюю жену.

– Да, – говорят они в один голос.

– А почему тогда остался на улице? Меня боится или просто идиотом выглядеть не хочет?

– Это я попросила его, – говорит Джинджер и пожимает плечами. – Ну, чтобы ты не устраивал ненужных сцен ревности.

– Вот как? – говоришь ты.

Правда, где-то ты все это уже видел? Вспомни предыдущий брак. Теперь спроси бывшую жену:

– Ты всех превращаешь в подобных себе? Или действуешь избирательно?

– Твоя жена умирает, а ты думаешь только об этом? – говорит Делл.

Промолчи. Эта женщина умеет наступать на больные мозоли.

– Помнишь, – продолжает добивать Делл, – ты же сам всегда говорил, что до тех пор, пока есть хоть один шанс, нельзя опускать руки.

– Шанс?! – ты поднимаешь на нее глаза. – Да это не шанс, это бред какой-то! Вот химиотерапия и операция – это шанс, а здесь…

– Ты знаешь, что в больнице мне уже не помогут, – тихо напоминает Джинджер.

И снова лучше промолчать. Искать причины, следствия, но в голове пустота.

– Жизнь твоей жены в твоих руках, Говард, – говорит Делл.

А вот это уже слишком!

– Почему ты всегда перекладываешь на меня всю вину?

– Я просто называю вещи своими именами.

– И это говорит мне, та, кто пишет о планете, на которую никогда не сможет попасть?

– Эй! – кричит Джинджер. – Вы уже давно не женаты!

Тишина. Какая-то странная неловкость и нелепость ситуации.

– Ну, хорошо, – сдаешься ты. – Если вы хотите убедить меня в том, что озеро на дне «Дедала» способно исцелять людей, то пусть это делает он. – Ткни пальцем в сторону окна, за которым стоит Кевин Грант.

– Нет, – говорит Делл. – Он не захочет говорить об этом с тобой.

– Это еще почему? – возмущаешься ты.

– Потому что ты этого не хочешь, – говорит Делл и снова попадает в самую точку.

Ты молчишь, она курит, Джинджер пьет кофе, часы на стене тикают…

– Ты успокоился? – спрашивает жена, копируя манеру и тон Кевина Грэма.

Делл гневно смотрит на нее, словно собирается обвинить в плагиате.

– А что? – пожимает плечами Джинджер. – На меня это подействовало.

– Подействовало что? – спрашиваешь ты.

Две женщины смотрят на Кевина Гранта за окном и говорят в один голос:

– Не важно.

– Ну и ладно! – ворчишь, хмуря брови. – Обещаю, что выслушаю ваши доводы… Но только выслушаю!

Рон пришел вечером, в начале восьмого.

– Дорогая, ты дома? – прокричал он с порога. – Ни-на? – Он повесил мокрый плащ на вешалку. Снял грязные ботинки и засунул их в сушилку. – Дорогая?

Кухня была пуста. Ни ужина, ни запахов жареной курицы. Рон заглянул в гостиную, в детскую комнату, где давно уже никто не жил.

– Нина, ты в спальне? – спросил он, остановившись возле закрытой двери. – Это что, какой-то сюрприз, да?

Он подождал ответа. Покашлял. Осторожно постучал и открыл дверь. Старая супружеская кровать, подаренная родителями Нины на день свадьбы, была убрана. Шкафы с бельем закрыты. Рон вздохнул и снял серый невзрачный костюм. Домашняя одежда пахла жиром, а на футболке красовались несколько пятен. Дверь в смежную ванну была закрыта. Рон услышал, как спустили в унитазе воду.

– Дорогая ты там? – постучал он в узкую белую дверь.

– Да, – сказала Нина.

– Я просто хотел сказать, что я уже вернулся и… У тебя что-то случилось или просто очередная депрессия перед месячными?

– Оставь меня в покое!

– Понятно. Значит, депрессия.

Нина слышала, как он уходит. Слышала, как в гостиной включился телевизор.

– Оставь меня в покое! – тихо повторила она. Руки ее дрожали, и вместе с ними дрожало небольшое зеркало, которое она держала, вглядываясь в свое отражение. – Оставьте меня в покое все! – тихо шептала Нина, наблюдая за изменениями, происходящими с ее лицом. Сломанные кости размягчались и принимали прежнее положение и формы, которые были до того, как над ними поработал Даун двадцать лет назад. Шрамы тускнели и пропадали. Даже морщины и те разглаживались, возвращая коже свежесть и природный румянец. – Я больше не завишу от вас. Снова не завишу…

Лифт медленно опускался на дно «Дедала». Говард был хмур. Джинджер нервничала, хоть и пыталась скрывать это.

– Уверена, что хочешь сделать это? – спросил Говард.

Она посмотрела на него, пожала плечами.

– Я просто не хочу оставлять своего сына, – она заставила себя улыбнуться. – Да и тебя, если честно, тоже.

– Но, тем не менее, ты нервничаешь.

– Просто боюсь, что ничего не получится. – В ее глазах заблестели слезы. – Знаешь, в жизни так иногда бывает: когда надежды нет, совсем нет, судьба подбрасывает тебе шанс, не позволяя смириться с обстоятельствами и опустить руки. Но зачастую это всего лишь иллюзия, чтобы ты не отчаялся, не сдался… – Джинджер замолчала, смахивая нависшие на длинных ресницах крупные капли слез.

– Но если ты не веришь в это, то зачем тогда…

– Я верю, Говард. Как никогда верю. – Она взяла его за руку. – И ты должен верить. Обязательно должен. Потому что, если ничего не получится, то… – голос ее дрогнул, и Говард испугался, что сейчас Джинджер разревется, как ребенок. Но она просто замолчала, опустила голову и смотрела, как приближается дно «Дедала». Далекое, неизбежное дно.

Майкл уснул. Маленькие ручки сжали край голубого одеяла. Пластмассовые макеты самолетов медленно вращались над детской кроваткой. Делл осторожно поднялась на ноги, выключила ночник и вышла из комнаты.

– Поражаюсь, насколько быстро некоторые дети привыкают к чужим людям, – сказала она Кевину.

– Ну, не такая ты и чужая.

– Джинджер не хотела, чтобы я или Хэйли общались с ее сыном.

– А Хэйли?

– Ей было интересно. – Делл поджала губы. – Может, пойдем на кухню?

– Лучше в гостиную. Там хороший диван.

– Ты уже все осмотрел здесь?

– Просто хотелось понять, как живет женщина, к которой ушел твой муж.

– Я сама хотела, чтобы он ушел. – Делл улыбнулась. – Скажи, а та, с которой ты, ну…

– Ты лучше.

– Лучше Джинджер или…

– Лучше всех.

Они сели на диван. Закурили. Кевин спешно переключал немногочисленные каналы телевизора.

– Почему в новостях ничего не говорят о Селене?

– Думаешь, там что-то происходит?

– Думаю, да.

– Хочешь, чтобы я позвонила Виктору?

– Отсюда?

– Почему бы и нет? – Делл принесла из прихожей телефон. Черный шнур волочился следом, путаясь под ногами. – Ты не помнишь его номер?

– Нет.

– Всегда забываю…

– Если не хочешь, можешь не звонить. – Кевин достал записную книжку. Вопросительно посмотрел на Делл.

– Диктуй номер. – Старые кнопки с почти стертыми цифрами запиликали под ее пальцами. – Никто не берет трубку, – сказала Делл.

– Наверно спит.

– Можешь сам позвонить.

– Да я верю.

– Веришь во что?

– В тебя. – Кевин выключил телевизор.

– Нервничаешь?

– Немного.

– Я тоже.

– Твоя дочь сказала сегодня…

– Я не хочу, чтобы Говард возвращался ко мне.

– Почему?

– Просто не хочу и все. – Делл потянулась к столу, ища пепельницу. – Черт, забыла, что не дома. – Она выбросила окурок в недопитую чашку кофе. – Знаешь, когда мы жили вместе, Говард ненавидел меня за это.

– За что?

– За все. – Делл улыбнулась. – Угадай, чего я сейчас хочу больше всего?

– Заняться со мной любовью на этом диване?

– Почти. – Она поднялась на ноги. – Пойдем в спальню.