Князь оборотней Волынская Илона

в гостях у Амба

Эх ты! — восхитился Хакмар, оглядывая стойбище Амба.

— Кошки, — небрежно ответил Хадамаха. — Большие, хищные… Все равно кошки.

По стойбищу Мапа понятно было, что здесь обитают медведи: каждая полуземлянка — вылитая берлога! Глубокая, теплая, для врагов неприступная. Амба жили в больших круглых шалашах с каркасом из согнутых ивовых стволов. Каркас оплетали гибкие ветви, так что дома Амба походили на шары — с таким же круглым отверстием входа. Шары лепились к обрывистому берегу реки, точно низка ягод.

— Зачем им вторая колода, однако? — разглядывая деревянные колоды у входов в жилища Амба, поинтересовался Донгар. — Одна — дрова рубить, а вторая?

— Вторая — когти точить!

Из шалаша выглянула молоденькая Амба — чуть постарше самого Хадамахи — и, кокетливо выгибая спинку, принялась со скрипом точить коготки об заинтересовавшую Донгара колоду. Спираль стружек скручивалась из-под ее когтей, а желтые глазищи косились на незнакомых путников.

— Позади шалашей у них еще лоточки с песком есть, — невинно сообщил Хадамаха. — Все ж таки не дикие таежные тигры…

Тигры, на время пути вновь принявшие звериный облик, гибко втягивались внутрь круглых шалашей, точно оранжево-черные ленты. Раздался шум крыльев — стая громадных черно-белых птиц опустилась на стойбище. Начали перекидываться в людей и заворачиваться в роскошные плащи крыльев. Мягко ступая когтистыми лапами, Золотая двинулась к самому большому из круглых шалашей. Обернулась от входа, поглядела на нежданных гостей и широко зевнула, демонстрируя могучие клыки. И скрылась внутри. Белый тигренок аж споткнулся на пороге, совсем человеческим жестом развел лапами и запрыгнул следом за мамкой.

— Не очень-то она нам рада, — пробормотал Хадамаха, чувствуя, как клыки сами собой норовят выщериться в недобром оскале. Насилу сдержавшись, он принялся спускаться по береговому склону к шалашу.

— Если она по лесу голая бегает, представляю, в каком виде она у себя дома… — подлетая над скользкой тропой, проворчала Аякчан и следом за Хадамахой нырнула в круглый проход. — Ой! Это… что?

Стены шалаша покрывали… обрывки ниток. Побольше, и поменьше, и совсем крохотные, с ноготь длиной. Нитки из крученых жил, из оленьей шерсти, и даже совсем тоненькие, привезенные издалека нитки Огненного шелка. Нитки всех цветов радуги, и северного сияния, и блеска рыбьей чешуи, превращавшие стены шалаша в сплошную, до ряби в глазах пестрятину.

— Роскошный цветовой примитивизм, — обронил Хакмар. — На стилистику ранних горских пещер похоже — только у нас такие стенки выкладывались самоцветами.

— И не примитизм никакой вовсе! — возмущенно влез вновь принявший человеческий облик тигренок. — Приметать у нас любая девушка может, а моя мама шьет и вышивает! Мама — великая рукодельница!

— Хвастается Амба, — в ответ на вопросительные взгляды остальных усмехнулся Хадамаха. — Как новую вышивку заканчивает, остатки ниток в стенку выплевывает — они и прилипают.

— Про ядовитую слюну я слыхала, но чтобы клейкая… А если она случайно слюну пустит, у нее хвост к лапам не приклеится? — очень-очень озабоченно поинтересовалась Аякчан.

Ну вот как тут расследование вести, если Аякчан с Золотой с первого взгляда (взгляда Аякчан на перекинувшуюся Амба) вцепились друг в друга, как… тигры лютые.

— Вот и видно, что жрицы никогда иголку в руках не держали, — буркнул он и занудно-поучающим тоном, от которого у самого аж скулы сводило, принялся объяснять: — Нитки для вышивок пропитывают рыбьим клеем, чтобы и на коже, и на ровдуге держались. А когда в много цветов вышивают, нитки приходится между зубов придерживать — руки-то заняты!

— Твоя подружка-жрица, похоже, не только иголку не держала, но и с тиграми дел не имела — иначе прикусила бы язычок… пока его не откусила я! — из-за перекрывающей шалаш занавески донесся рыкающий голос Амбы.

Аякчан лишь презрительно фыркнула:

— Напугала! Я с вами, тигрицами, не то что драться не боялась — я вам зачет по богатырству сдавала, а это еще страшнее!

Отделяющая женскую половину занавеска раздвинулась, и Золотая тигрица уставилась на Аякчан:

— Ты знала уже… какую-то Амба?

— Алтын-Арыг была наемной убийцей и училкой по богатырству в моей Школе Огня, — спокойно ответила Аякчан. — Уж не знаю, что хуже. А еще она красила волосы в розовый цвет!

— Ты знала Алтын… — На лице тигрицы отражалась непривычная растерянность. Потом черты стали твердыми и жесткими, и Золотая отчеканила: — Алтын-Арыг — позор народа Амба! Ее имя запретно в племени.

— За то, что волосы в розовый цвет красила? — возмутилась Аякчан. — По мне, так очень стильно смотрелось. — Она горделиво отбросила назад свои голубые пряди и презрительно покосилась на золотые локоны тигрицы. — А тетки, которых она убивала, мне не нравились. Тигрица б не убила — пришлось бы самой.

— А как же верховная Айгыр? — шепнул Хакмар. — Она ведь была твоей покровительницей.

— Много ты понимаешь во внутренней политике Храма! — скривилась Аякчан. — Покровительниц у нас убивают первыми, чтобы много не воображали. Айгыр же меня убила… в прошлой жизни, когда я основала Храм.

— Ну да… Какая основательница — такой и Храм, — вздохнул Хакмар.

— Мы все знали тигрицу Алтын-Арыг! — рыкнул Хадамаха. — И будем драться с любым, кто скажет о ней дурное слово!

Лицо предводительницы Амба стало еще тверже и холодней.

— Ты, сдается, говорить хотел, медвежонок? А теперь мне же, в моем же шалаше дракой грозишь — из-за предательницы?

— Очень хочу говорить и узнать многое хочу, — стараясь не дать и когтя высунуть бушующей внутри багровой ярости, согласился Хадамаха. — Да только разом с Алтын-Арыг мы зуб к зубу, коготь к когтю с такими врагами дрались, в такой… Нижний мир спускались… — он едва заметно усмехнулся — вот уж чистая правда! — Что отныне та тигрица из рода Амба сестра мне по крови и Огню навеки, и хаять ее я даже родичам не позволю!

— Алтын-Арыг весь Сивир спасла, — тихонько проблеял Донгар. И уже гораздо внушительнее добавил: — Это я вам как шаман говорю!

В глазах Золотой Амба промелькнуло странное выражение, и она задумчиво покачала головой:

— Ладно, наглые детишки, пока я вас не прогоню!

— Вот спасибо тебе, старая женщина! — ехидно кивнула Аякчан.

Хадамаха возвел глаза к выгнутому потолку шалаша. Операция по откусыванию Аякчан языка, которую обещала проделать Амба, представлялась ему все привлекательней. Вот сейчас Амба взъярится, как тигрицы могут, и пропало расследование! Но странное выражение не исчезало из глаз Амбы — и тигрица… промолчала! Только отбросила прикрывающую ее занавеску и шагнула навстречу.

— А-а-а-хх! — из груди Аякчан вырвался полустон-полувсхлип.

Амба облачилась в теплый халат, весь, от подола до ворота, расшитый оленьей шерстью. Искусно подобранные шерстинки — совсем белые, серенькие, коричневые и вовсе черные — сплетались в картину: покрытая льдом река, темные сосны…

— Зачем ты носишь шкуру? Зачем бегаешь голышом? Если у тебя есть такие вещи! — крик Аякчан звучал чистым, неприкрытым страданием. Лицо голубоволосой ведьмы исказилось, и стало понятно, что для нее уж слишком — стоять здесь, в глухомани тайги, перед роскошно одетой золотоволосой тигрицей, когда на самой напялены обноски с медвежьего плеча. От гордой матери-основательницы Храма не осталось ничего — была просто девушка, растерзанная в клочья, будто побывала в Амбиных клыках!

Амба глянула на Аякчан со слабеньким, но все равно удивительным сочувствием:

— Ты не понимаешь, жрица. С вещами поосторожнее надо. Не дело вовсе, чтобы видели их, надо, чтобы видели, на что они надеты.

Взгляд Хадамахи невольно скользил вдоль извивов вышитой реки, по темному лесу, чьи сосны карабкались вверх по полю халата… и вдруг уткнулись в полоску белоснежной кожи, ямку между ключицами, как отпечаток пальца в мягкой глине, и золотой локон, струящийся вдоль отворота халата. Хадамаха невольно вздрогнул и резко вскинул глаза… встретившись с желтыми глазами Золотой, в которых тлела насмешка.

— Вот так это и работает, мальчик. — Ее губы изогнулись в улыбке, словно охотничий лук.

Хадамаха залился краской смущения, но больше — злости. Достала все-таки его хитрая Амба! Как Донгара, как Хакмара… Не успокоилась, пока не доконала честного медведя!

Амба удовлетворенно хмыкнула, понимая, что добилась своего, и повернулась к Аякчан:

— Тебе сложнее, жрица. Тебя люди не видят вовсе. — И прежде чем Аякчан успела вспылить, рассыпая вокруг Огненные искры, Золотая мурлыкнула: — Они видят твои голубые волосы и думают — вот храмовница, если что сделаю не так, спалит в золу и пепел. Твое могущество не дает им заметить, что у тебя… — Золотая склонила голову к плечу, оценивающе разглядывая Аякчан, — очаровательное личико, хорошей формы носик, губы… Глаза хороши, но все помнят только, что в них бушует Пламя.

— А еще иногда они становятся треугольными. — Тон Хакмара был неприязненным, будто ему очень не нравился этот «разбор Аякчан по статям».

— Фигурка тоже должна быть хороша, там, под этими лохмотьями. Тоненькая, как камышинка. — Амба кивнула жадно слушавшей ее Аякчан.

— Голышом ходить не буду, — буркнула девушка — она тяжело дышала, а глаза цвета сапфира затуманились, точно она очнулась от завораживающего сна.

— У нас не было другой одежды, — обиделся Хадамаха.

— Ну ясно… Медведицы! — фыркнула Амба и снова оценивающе поглядела на Аякчан. Точно примеривалась.

— Мы сюда пришли, чтобы глазки, носики и тряпки обсуждать? — с раздражением спросил Хакмар.

— А ты боишься, она поймет, как хороша, и бросит тебя? — насмешливо осведомилась Амба.

— Мы пришли, чтобы разобраться в бедах, что случились на нашей земле! — внушительно вмешался Хадамаха.

У круглого входа в шалаш послышался шум, и двое крылатых — черноперый предводитель и его белоперая подруга, пригнувшись, шагнули внутрь.

— На нашей земле только одна беда — эта вот опять летала, когда вдоль берега спускалась! Я видел! — крылатый указал кончиком крыла на Аякчан.

— Ерунда! Я же не могу летать. У меня крыльев нет, — объявила девушка, и пока крылатый судорожно подергивал длинным носом, пытаясь переварить ее слова, уселась на почетные нары напротив входа, всем видом давая понять, что только жрице здесь и сидеть.

— Сначала привет — потом разговоры, — кивнула Золотая Амба, тоже усаживаясь. Раздуваясь от важности, Белый тигренок устроился рядом — внимать беседам взрослых. Хадамаха вдруг почувствовал, как холодный, липкий, тошнотворный страх расползается в животе. Он-то сам что тут делает? Сейчас придется говорить: перед Золотой тигрицей, перед вожаками крылатых, говорить… — так уж вышло! — от всего племени Мапа, как сын вожака. А он ни слова не помнит! Еще пару ударов сердца назад у него были догадки и подозрения, а сейчас в голове пусто, как в вылизанном котелке после ужина!

Юная тигрица, что точила когти возле шалашей, теперь уже в человеческом облике, пронесла деревянное блюдо. Угощение было еще скромнее, чем в Хадамахином стойбище: всего лишь улаты — мелко, чтобы всем хватило, порезанные кусочки юколы с прошлодневной черемшой — да туесок с инготе — сушеной икрой, залитой нерпичьим жиром. Юная тигрица, покачивая бедрами, прошла между гостями, опустила блюда на низенький столик… и сама опустилась на колени у ног Донгара.

— Большая честь служить вам, мой господин, — с легким придыханием мурлыкнула она и, ухватив тонкими пальчиками кусочек рыбы, поднесла его прямо ко рту Донгара.

Донгар уставился на круглое личико тигрицы с таким ужасом, точно увидел морду нижнемирского авахи. Тигрица усмехнулась и провела кончиком острого язычка по розовым губам. Донгар глянул на кусок рыбы в ее пальцах и стиснул зубы так, что аж хруст по шалашу пошел!

— Возьми! — заезжая проклятому шаману локтем в бок, прошипел Хадамаха. — Обидишь!

Донгар шевельнул челюстями, будто хотел разомкнуть и не мог, и наконец едва-едва, на ширину мизинца раздвинул зубы. Тигрица подождала. Поняла, что дальше рот «господина» удастся открыть разве что стальным долотом, и, касаясь мягкими пальцами Донгаровых губ, мизинчиком пропихнула кусок внутрь. Челюсти черного шамана лязгнули, как сомкнувшиеся тиски. Молоденькая тигрица чуть слышно взвизгнула и завалилась на попу, прижимая к себе руку, словно боялась недосчитаться пальцев. Донгар зажмурился и застыл с рыбой за щекой, как хомяк, — разжевать и проглотить у него не хватало смелости.

— Иди отсюда, малышка Тасха! — с легкой досадой бросила Золотая. — Взрослым надо поговорить. Потом паренька своего подкараулишь.

Донгар втянул голову в плечи. Хадамаха ощутил острое желание сделать то же самое. Это его к взрослым причислили? Стараясь скрыть смущение, он потянулся к блюду…

— У вас тоже запасы подходят к концу? — пробормотал он.

— Если ты хочешь сказать, что племя Амба принимает гостей, будто нищие какие, то… да! В племени почти не осталось еды, — рыкнула Амба.

Хадамаха смущенно засопел — вот тебе и взрослый, хозяйку оскорбил.

— Они врут, — забрасывая в рот кусок рыбы и по-птичьи запрокидывая голову, клекотнул черноперый крылатый. — Это у нашего племени вовсе не осталось еды. А тигры на нашей беде жируют.

— А-ш-ш-ш! — скаля клыки, зашипела Золотая.

— А-ш-ш! — подхватил ее тигренок.

— Они не выглядят особо жирными. Очень даже стройные, — выдвигаясь вперед, чтобы оказаться между Амба и крылатыми, вмешался Хадамаха. — С чего вы взяли, что Амба забрали вашу дичь?

— На наших землях дичи нет — где-то же она должна быть? Выходит, у тигров. А где ж еще? — забрасывая в клюв… то есть в рот, еще кусок, заключил крылатый.

— Почтенный крылатый летел над землями Амба — видел ли он дичь? — поинтересовался Хадамаха.

— Припрятали, — немедленно объявил Черноперый. — Или съели.

— Конечно, съели, ты, кур безмозглый! — не выдержала Золотая. — Что было, еще в начале Ночи переловили, потом на прошлодневных запасах сидели… — она сморщилась, точно вместе с рыбой прихватила слишком много черемши. — Половину шаману Канде пришлось отдать, в счет долга.

Белая спутница крылатого впервые шевельнулась, что-то тихо шепнув ему на ухо.

— У нас Канда почти все забрал. Украшения из перьев, что на ярмарку делали, птицу битую, рыбу… — перечислил Черноперый и упрямо добавил: — Если б не Амба, мы бы рассчитались!

— На землях Мапа тоже нет дичи, — сдержанно сказал Хадамаха.

— Нету! — кивнул тигренок и тут же смутился под строгим взглядом матери. — Я думал, вдруг поймаю чего…

— Об охоте на чужих землях мы с тобой потом поговорим, — внушительно рыкнула Золотая. Тигренок прижал уши, хоть и человеческие.

— Мы были в людском селении, — продолжил Хадамаха. — Там тоже голод — и винят в нем Мапа да Амба.

— Крылатых не поминают? — обеспокоился Черноперый. И обрадовался отрицательному жесту Хадамахи. — Очень разумные и порядочные люди. Знают правду!

— Какую правду? — чувствуя, что начинает потихоньку закипать, рявкнул Хадамаха. — Люди винят Мапа и Амба. Мапа винят Амба.

— Хотите, заключим союз? — немедленно предложил крылатый.

— Дичи нет нигде! — вскинулся Хадамаха. — Ни у кого!

— Так и что? Разве это значит, что Амба не виноваты? — удивился Черноперый.

«Свернуть бы ему шею, — с тоской подумал Хадамаха. — И в суп. Ни на что другое он все равно не годится».

— Мы просто бегаем друг за другом с обвинениями, как… как собака за собственным хвостом! — сдерживая подступающее бешенство, процедил Хадамаха.

— Я попросила бы… Мы с собаками не имеем ничего общего, — холодно напомнила тигрица.

— Никогда такого не было, чтобы Мапа забирали тигрят у Амба… — продолжал Хадамаха.

— Значит, Белого забрали Мапа, — так же холодно заключила Золотая.

— Как забрали, так и вернули! — напомнил Хадамаха. Он уже жалел, что вспомнил про похищение тигренка, и тем более не собирался углубляться в эту историю. — Золотая, почему вы решили, что виноваты крылатые?

— Один молодой тигр шел по следам Белого, а потом бросился назад, чтобы привести племя, — она замолчала, точно впервые задумавшись.

— Правильно, — крылатый кивнул, будто клюнул. — Сам не полез — боятся нас тигры.

Судя по взгляду Золотой, предводителю крылатых грозила нешуточная опасность остаться голым, потому как перья тигрица ему и впрямь повыдергивает.

— Эй, девочка! Тасха! — крикнула Амба. — Позови Куту-Мафы. Сейчас узнаем, как он умудрился мишек с птичками перепутать.

Из входного отверстия выглянула круглая мордашка молоденькой тигрицы.

— А он как ушел с вами в поход, госпожа, так и не вернулся.

— Но ведь мы никого не оставляли… — озадачилась Амба. — Среди раненых смотрела?

— Конечно, госпожа, — пролепетала тигрица Тасха. — Только его нет. Я так волнуюсь! — Из-под ресниц покатились слезы. Только вот глаза, там, под ресницами, здорово косили, проверяя, как это зрелище скорби действует на Донгара.

Хадамаха невольно усмехнулся — Амбе в ее шалаше, случаем, подземный ход не нужен? Потому как черный шаман с охотой бы сейчас до самого Нижнего мира закопался.

— Отправь кого-нибудь на место драки! — рявкнула Золотая. — Пусть ищут!

— Сдается, знаю я, куда ваш Куту-Мафы делся, — прежде чем крылатый и Амба обрушатся друг на друга с обвинениями, вмешался Хадамаха. — Туда же, куда и наш «старший брат» Биату. К шаману Канде.

— А что шаман Канда? Шаман как шаман… — Крылатый не поднимал глаз от блюда — искал кусочек покрупнее.

— Вы все ему должны — а он «шаман как шаман»? — Багровая ярость снова шевельнулась в груди Хадамахи. — Вы ведь не только товары и еду ему за долги отдаете, вы и девочек своих…

— Только крылатые! — немедленно ощерилась тигрица. — Мы своими не торгуем!

— Шаман Канда взял нашу девочку в жены! — вскинулся предводитель крылатых.

— И вырвал ей клюв и крылья! — яростно вскрикнула до того молчавшая Аякчан.

Лицо белокрылой подруги вожака исказилось, как от лютой боли.

— Раз у нее нет крыльев, она больше не нашего племени, — равнодушно отозвался Черноперый.

Сидящая на полшага позади него подруга поглядела ему в затылок. Точно примеривалась клювом.

«Не успеет долбануть, — глядя на мир сквозь крутящиеся перед глазами багровые колеса, подумал Хадамаха. — Я его раньше на подушки пущу!»

— Тише-тише, молодой вожак, — вдруг мурлыкнула Амба. — Держи себя в лапах. У некоторых мозги крохотные, птичьи…

— Это вы о ком? — полюбопытствовал крылатый.

— О медведях, — мурлыкнула Золотая.

— А, ну это верно! — курлыкнул Черноперый. Он критически поглядел на Хадамаху сперва одним глазом, потом вторым. — Дурь медвежью свою тут на нас вываливает, а о том и забыл вовсе, что Амба шамана нашего убили!

— Шаман Мапа погиб в начале Ночи, — негромко сказал Хадамаха — мысли у него в голове вертелись, как безумный хоровод. — Когда беда случилась с вашим шаманом, крылатые?

— В конце Ночи, — вдруг вмешалась Белоперая. Сам вожак поглядел на нее с изумлением, но она даже глаз на него не скосила. — До Рассвета всего ничего осталось, мог верхним духам камлать, души оленей звать. Прокормились бы…

— Наш шаман погиб в середине Ночи, — твердо сказала Амба.

— Погиб, злым юером стал и нашего убил, — не менее твердо стоял на своем крылатый. — А вашего — еще при жизни, — успокоил он Хадамаху.

— А может, все наоборот? — прошипела Золотая, щерясь и прижимая уши к черепу. — Раз ваш последний помер — значит, он и убийца!

— Мы-то при чем! — искренне возмутился Черноперый.

Хадамаха предостерегающе поднял руку, останавливая подобравшихся противников:

— А выгоду кто получил?

— Чего? — Амба и крылатый уставились на Хадамаху одинаково непонимающе.

— Мапа-шаман помер — Амба хорошо стало? Амба-шаман помер — крылатым хорошо стало?

— Что хорошего, — за всех ответила тигрица. — Праздник Аны’о-дялы, «Большой День», делать надо, а шамана ни у кого и нет!

Донгар могучим глотком, не жуя, отправил в живот так и зажатую за щекой рыбу и звучно откашлялся:

— Шаман Канда придет. На День и Ночь камлать: добычу звать, рыбу звать, оленей, на племя гадать — кто жить на следующий День будет, кто помрет… Вот, меня послал, однако! — точно извиняясь за незначительность своей персоны, развел руками он. — Предупредить, подготовиться. Ученик я его.

— Мы думали, ты от него ушел, — удивилась Аякчан.

— Собирался, — кивнул Донгар. — А тут он сам меня зовет и говорит: иди, камлание «Большого Дня» готовь, Мапа предупреди, Амба… Хотя чего его готовить? — теперь уже удивился Донгар.

— Только мужчина может сказать такое! — фыркнула Золотая. — Это ж Аны’о-дялы! Там готовки на целый День, а сделать все надо за несколько свечей. Еще и готовить-то не из чего… — запечалилась она. — К кому придет Канда?

— К Мапа сперва, а там поглядит… — деловито пояснил Донгар.

— Почему Мапа первые? — возмущенно клекотнул Черноперый. — Канда нашей девушке муж!

— Затем, чтобы мы перессорились без своих шаманов — кто первый, кто второй, — зло бросил Хадамаха. — Один теперь шаман — ему лучшая еда, лучшие девушки, все подарки за камлания. Захочет — позовет дичь… чтобы вы для него шкурки добывали, а он их городским красавицам продавал. Захочет — прогонит дичь, чтобы вы себя даже прокормить не могли и все в долг у него брали, а те долги на детей ваших и внуков перешли.

Белоперая нервно теребила край крыла. Золотая тигрица кусала губы, то и дело быстро взглядывая на своего тигренка.

— Убьем его — и все назад заберем! — стараясь казаться очень грозным, тихонько рыкнул Белый.

— Замолчи, чурбан хвостатый! — чуть не со слезами в голосе прикрикнула на него Золотая. — Как Канда мог все проделать, ежели три шамана померли в Ночи, а камлать в Ночи ни один шаман не умеет?

— Ошибаешься, Золотая! — надуваясь, как тетерев перед своей тетеревиной женкой, объявил крылатый. — Вы тут в тайге ничего не видите, не знаете, а мы, крылатые, высоко сидим, далеко глядим. Вернулись на Сивир черные шаманы! По крайности, один — сам Донгар Черный!

Словно чужая сила взяла Хадамахину голову в тиски да повернула — и он быстро глянул на Донгара. И увидел, как точно так же быстро, украдкой на черного шамана покосились Аякчан с Хакмаром. Глаза Амба хищно полыхнули, и она тоже уставилась на Донгара. Зрачок ее то сжимался в узкую полоску, то вдруг снова превращался в круглую точку.

«Уж больно она сообразительна, треклятая кошка!» — беспомощно подумал Хадамаха.

Свиток 28,

про ловушки и опасности, которые подстерегают шамана

Если б точно не знал, что не убивал тех шаманов, сам бы на себя подумал, однако! — пробурчал Донгар.

Все четверо сидели на стволе поваленного дерева у кромки леса и глядели вниз, на покрытую льдом реку, на прилепившиеся к крутому берегу круглые шалаши стойбища. Женщины Амба суетились у подвешенных над Огнем котлов, то и дело равнодушно переступали через сохранивших тигриный облик сородичей. Тигры лениво возлежали, опустив тяжелые головы на лапы, и, казалось, дремали, но Хадамаха уже приметил, как аккуратно расположились эти «ленивцы» — все подходы к стойбищу перекрыты. Даже у пустого амбара, где поселили крылатых, полеживал сторож. Еще один устроился в паре шагов от Хадамахи и его спутников и самозабвенно дрых. Лишь порой, словно невзначай, в полусне, чуть приоткрывал глаза, и тогда сидящих на старом стволе ребят окатывало настороженным, вовсе не сонным взглядом.

«Умна Золотая, — мысли Хадамахи скользили неспешно, точно уставшие после недавнего стремительного бега. — Как она разговор-то прекратила — дескать, всем надо отдохнуть, подумать. Тигрица уже все поняла — неспроста и дичь пропала, и шаманы следом за ней. Стравливают нас между собой, Мапа с Амба да с крылатыми, а людей всех разом учат ненавидеть. Надо еще, чтобы Белоперая своему вожаку вколотила это в пустую птичью головенку. И как такие вожаками становятся?»

Золотая и Хадамаху звала — «молодой вожак». Только полный чурбан хочет в вожаки — как глупый медвежонок в пчелиный улей! Думает, там мед, а там еще и пчелиные жала. Одна тетя Хая чего стоит… А уж дедуля Отсу! Не-е, он любит маму, и Брата, и отца… Но теперь он дома, все живы, все здоровы и… с некоторым удивлением Хадамаха понял, что хотел дома побывать, но вовсе не хочет в нем оставаться навсегда! Сивир так велик, а с Донгаром ему уже и на Великую реку, и в Нижний мир случалось заглянуть, кто знает, может, и в Верхний удастся. К самому Эндури в гости… Умгум, на икру. Хадамаха ухмыльнулся своим мыслям. Станет повелитель Верхних небес такой дешевкой, как икра, угощать! Это для Мапа, для Амба с крылатыми после тяжелой Ночи даже икра в радость. Единственное, что Хадамаха должен сделать здесь, — разобраться, кому и для чего понадобилась вражда между племенами на их маленьком, Сивиром забытом кусочке тайги?

— Шаманы никак не могли случайно помереть? — продолжал переживать Донгар.

— Я поспрашивал, — помотал головой Хадамаха. — Шамана Мапа… Медведь задрал!

— Ап! — Хакмар аж зубами щелкнул — так отвисшую челюсть подбирал. — Мапа? Медведь?

— Я б скорее поверил, что его зайцы загрызли или белки шишками забили. Насмерть, — продолжил Хадамаха.

Аякчан невольно огляделась — ее заяц шел с ними от стойбища Мапа, но растворился в лесах еще во время драки Амба с крылатыми. Похоже, Аякчан всерьез беспокоилась, что ушастый может пропасть в тайге!

— Шаман Амба утонул, — продолжил список странных шаманских смертей Хадамаха. — На реке лед стоял. Да и плавают Амба отлично — вода им как родное стойбище. Что с шаманом крылатых сталось, не знаю, но думаю, такое же… странное.

— С неба упал, например, — предположил Хакмар. — Убийство, Хадамаха?

Но ответил ему Донгар.

— Не убийство, однако. Я помню… — прошептал он, раскачиваясь, как в трансе. — Мой ученик, мальчишка совсем… В первый раз за душой больного пошел… Давно… Еще тогда… — он махнул рукой, отмахивая бездну времени, отделяющую его предыдущую жизнь от нынешней…

…Ученик шамана шел по мосту из конского волоса. Волос дрожал, и пружинил, и прогибался, по щиколотки окуная ноги ученика в реку крови, крови зарезанных и зарезавшихся, самоубийц и убитых, что стекала сюда из Среднего мира. С каждым погружением вспыхивала боль — в развороченном ударом клинка горле… в перебитой жиле на бедре… в измочаленных тупым костяным ножом венах на запястьях… Холодный, будто сосулька, меч вонзался ему в живот, и алая кровь окрашивала схватившиеся за древко пальцы. Копье всаживали в спину, выдирая наружу белые лохмотья легких и заливая кровью внутренности… Он шел, задыхаясь от боли, и знал, что боль — еще ничего. Стоит ему оступиться, не удержать равновесие на мосту из конского волоса, и он опрокинется туда, вниз, в кровавую реку, где каждая рана станет настоящей, и его разнесет в клочья, растворит в багряном потоке. Если не удержат его над рекой тёс, духи-помощники, какими наделил великий учитель Донгар Кайгал Черный, что пробегает по мосту из конского волоса, точно по ровной дороге идет!

Духи держали…

— Тяжелый, зараза кулева! — подтягивая ученика за плащ из медвежьей шкуры, хрипела черная выдра с железными зубами и глазами, полными Рыжего пламени.

— Тупой потому что… — прокряхтела в ответ семикрылая гагара, вцепляясь ученику в волосы. — Говорила Донгару — не бери его.

Рывок! Кровавый поток захлестнул ученика по колени, исторгнув из его груди вопль дикой боли. Его швырнуло вперед… и он обессиленно рухнул на покрытый золой черный берег.

— Перешел… Перешел… — прижимаясь к черной ледяной земле Нижнего мира, шептал он.

— Ты так силен, шаман! Так могуч! — прошелестел ему в ухо нежный девичий голосок. Ученик шамана вскочил… черные, как сама земля Нижнего мира, руки с алыми когтями обвили его шею, и на него уставились глаза… Много глаз — раскосых и узких, как щелочки, и похожих на семена цветов, вытянутых, с чуть приподнятыми уголками, и круглых, как монетки. Все эти глаза глядели с одного лица!

— Киштей, восьмиглазая дочь Эрлик-хана, с грудями такими огромными, что их приходится закидывать за спину, — пролепетал ученик шамана.

— Какой милый мальчик — сразу узнал! — рассмеялась Киштей, растягивая в улыбке черные, как у собаки, губы. — Хочешь, я буду с тобой? Отдай мне своих тёс, мальчик, и я буду с тобой!

— Э, ты чего удумал? Мы Донгару пожалуемся! А-а-а… — в два голоса заорали духи… и смолкли…

— …Молодой парень был совсем, — со снисходительностью и печалью взрослого, умудренного шамана вздохнул восседающий на поваленном стволе четырнадцатидневный тощий парень. — Молодой, зеленый… То есть черный, конечно, но все равно зеленый еще. Ему бы Киштей коленом в живот да кулаком по загривку…

— Нельзя бить женщину! — возмутился Хакмар.

— Ученик мой, однако, тоже так думал, — ощерился Донгар. И, глядя ему в лицо, никто не усомнился бы — вот уж и верно, черный шаман! — Назад-то в Средний мир его Киштей выкинула — на что он ей сдался? Духов своих он потерял, а шамана, потерявшего духов… Водой его раздавит, в земле утонет.

— По-моему, чудак твой ученик был — ну полнейший! — не мог успокоиться Хакмар. — Ему понравилась тетка с черной кожей, красными когтями и восемью глазами!

— А они как ее грудь видели, так в глаза ей уже не смотрели! Шаманские ученички! — зло бросила Аякчан. — Сестричка Киштей многих на этом поймала. На эти… Я тоже помню.

— Шаманы погибли, потому что отобрали их духов? — поинтересовался Хадамаха. — Кто? Дочки Эрлик-хана?

— А что вы на меня пялитесь? — возмутилась Аякчан. — Когда здешних шаманов поубивали, я еще в школе училась и против старшей наставницы Солкокчон Трижды Шелковой интриговала!

— Ай-ой, это хуже, чем пытки и смерть, или лучше, однако? — деловито поинтересовался ошарашенный очередным сложным словом Донгар.

— По-разному бывает, — неопределенно отозвалась Аякчан и почему-то потерла бок, точно вдруг заболели давно сошедшие синяки на ребрах. От ударов твердой наставнической пяткой.

— Так кто мог отобрать духов? — нетерпеливо переспросил Хадамаха.

— Другой шаман мог — если сильнее оказался. На шаманский поединок вызвать на Великую реку и духов отобрать или вовсе погубить. Кто на Великой реке проиграл, тот в Среднем мире всенепременно помрет. Только если ты на Канду думаешь — как бы он Ночью на Черную реку вышел?

— Канда — точно белый шаман? Ты же сам говорил, что-то с ним не в порядке! — неуверенно спросил Хадамаха.

— Был бы он черный, все бы с ним было в порядке, черный — он черный и есть! — проворчал Донгар. — А он — белый. С которым что-то не в порядке.

— Может, мы зря так упираемся в Канду? — задумчиво начал Хакмар. — Если он просто не мог добраться до шаманов, то, может, это и не он? А какая-нибудь из дочек Эрлик-хана… других дочек… — покосившись на Аякчан, уточнил он. — Развлеклась по собственной инициативе? Донгар, инициатива — это…

— Ай-ой, а я знаю! Когда девушка сама обниматься лезет, а не ждет, пока парень ей подарки дарить начнет и в хороводе выберет.

— Ну-у… Почти правильно, — пробормотал Хакмар.

— Шаманы те, они ведь уже немолодые были. Не пошли б они к Эрликовым дочкам, а те б их и ловить не стали! Дочки Эрлик-хана учеников заманивают да молодых шаманов. — Донгар тоже покосился на Аякчан и тоже добавил: — Другие дочки… Взрослые шаманы — сильные, богатые, их в племени уважают, за них любая пойдет. А ученик шамана что? Голодный, холодный, одежонка старая. Ни танцев от него, ни подарков, по лесу бегает, от духов в голове вовсе с ума сходит. Кому такой нужен? Девчонки не любят молодых шаманов, девчонки любят охотников. Вот и шалеют молодые, когда Эрликовы дочки пальчиком поманят — хоть и когтистым. — Тощая физиономия Донгара стала несчастная-несчастная, аж щеки еще глубже провалились.

Тонкие руки обвились вокруг шеи Донгара, и нежный голосок, щекоча жарким, слегка пахнущим кошкой дыханием, шепнул прямо в ухо:

— Господин шаман желает… чего-нибудь?

— А-а! — с коротким воплем Донгар свалился с бревна… и в ужасе уставился в круглое личико молоденькой тигрицы.

— Это не дочь Эрлик-хана, — успокаивающе сказал Хакмар. — Просто девушка…

— Инициативная, — вставая, произнесла Аякчан. — Она, сдается, не против молодых шаманов. Пошли, Хакмар. — Она потянула кузнеца за рукав. — Погуляем… Хадамаха, ты с нами идешь или будешь здесь сидеть… третьим лишним?

Аякчан одарила таким взглядом, что Хадамаха понял: если он сейчас же не встанет и не уйдет, позволив ее шаманскому мужу иметь земную личную жизнь, ходить ему с паленой шерстью. Хадамаха нехотя поднялся и поплелся за ними.

— Получается, Канде выгодно все, что произошло в здешних лесах, но не такой он могучий шаман, чтобы это проделать? — продолжала рассуждать Аякчан, идя рядом с Хакмаром и оглядываясь на Хадамаху, слышит ли он. — А Эрликовы дочки… или другие духи… зачем им? Здесь же не Столица, не Зимний дворец… всего пара стойбищ…

— Духи — они вроде жриц? Любят дворцы, а про стойбища вспоминают, только когда пора подати собирать? — поднял брови Хакмар.

Ответить Аякчан не успела. Они завернули за амбар, в котором поселили крылатых. Тень амбара скрыла их от глаз тигров-сторожей.

— Ребята, вам можно доверить самое дорогое? — перебивая очередную перебранку, спросил Хадамаха.

Аякчан и Хакмар дружно замолчали (драка и молчание — ничего больше у них дружно не получается!). Аякчан заинтересованно спросила:

— Что доверить? — И даже слегка закраснелась, точно в ожидании тайн.

— Ну как что — штаны! — деловито сообщил Хадамаха и начал решительно раздеваться. — Если придется у тигров запасные просить, меня отец прибьет! Хочу послушать, о чем у этих двоих разговор пойдет.

— Недостойно истинного егета подслушивать чужие личные разговоры! — возмутился Хакмар.

Страницы: «« ... 89101112131415 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

В методическом пособии обобщен опыт трудового обучения и занятий трудотерапией в начальной школе для...
Ответы на билеты по обществознанию. 9 класс...
В этом мире нет суши, и люди живут и умирают в небесах. На этой планете много лет полыхает беспощадн...
Они пришли из будущего, чтобы спасти наше прошлое. Они – ЧАСОВЫЕ вечности, сотрудники сверхсекретной...
Самый злободневный фантастический боевик на самую актуальную тему! Третья Мировая начинается на киев...
ОБЖ в вопросах и ответах...