Князь оборотней Волынская Илона

Свиток 53,

в котором жрица Синяптук снова являет свою мудрость и доброту

Жрицы не переставали Хадамаху удивлять. Хоть те, которых Огнем разорвало в клочья, а они все равно летают и селенья жгут, хоть те, которых он оставил в самом надежном месте Сивира… а они появляются, будто так и надо!

— Жрица Кыыс, — сказал Хадамаха. Он не спрашивал — чего там спрашивать, вот же она! Он просто пытался словами подтвердить то, во что не верили его глаза. — Я вас оставил на поляне Золотой бабы.

— Мы сторговались с твоей… девушкой, — усмехнулась Кыыс. — Она меня отпускает, а я передаю тебе послание. — Кыыс прошептала со зловещей кокетливостью: — Вас всех хотят убить, да-да…

— Что, опять? — вырвалось у Хакмара. — Это уже становится однообразным!

— Убить собираются не только вас четверых, а всех Амба, Мапа и крылатых, — холодно уточнила Кыыс.

— Я же говорю — однообразно! — меланхолично откликнулся Хакмар.

— Точно, приближалось там какое-то войско! — обрадовалась тетя Хая. — Мои мальчики на охоту… на разведку сходили… Большущее войско — храмовое вроде, все в синем.

— И когда вы собирались мне об этом сказать, тетя Хая? — сдерживая бешенство, процедил Хадамаха.

Тетя Хая уперла лапы в лохматые бока — в теле медведицы это выглядело внушительно — и рыкнула:

— А я не из твоей стражи! Чего я тебе докладывать должна?

— А кому? — вдруг рявкнул отец. — Кому докладывать, Хая?

— Ну… не знаю… — тетя Хая слегка растерялась. — Мне, наверное… Я все ж таки постарше буду… И побольше…

— А он еще подрастет! — влезла мама.

— Кончайте птичий базар! — рявкнул Хадамаха.

Над вырубкой повисла тишина, и только Белоперая пробормотала:

— Мы-то тут при чем!

— Молчать! Не рычать, клювом не щелкать, отвечать только на мои вопросы! — От рыка Хадамахи дрожали сосны. — Жрица Кыыс! Как вы выбрались с поляны и почему оказались здесь?

— Я не выбралась, — с достоинством сообщила Кыыс. — Меня отпустили. Я должна предупредить вас, а Хозяйка поляны пока попытается задержать храмовое войско.

— Войско большое? — быстро спросил Хадамаха.

— Не маленькое, — влезла тетя Хая. — Лес от их курток аж синий весь!

— Но за что? — вмешалась Аякчан.

— За уничтожение храмовой Буровой и сожжение человеческого поселения со всеми жителями! — невозмутимо сообщила Кыыс.

— Так его ж старая жрица сожгла! Я сама, своими медвежьими глазами видела! — возмутилась тетя Хая.

Одна из девушек-невест потянулась к уху сынка тети Хаи и прошептала:

— А почему эта госпожа жрица говорит, что наша старая госпожа жрица померла прошлым Вечером? Она ж в селении всю Ночь прожила — такая, как всегда, ничем от самой себя не отличалась!

— Ах ты ж, моя умница, невестушка, какая замечательная девочка, все-то она замечает! — умилилась тетя Хая, трепля невесту мохнатой лапой по плечу. И тут же бросила второму сыну: — Твоя-то поумнее будет — она еще и помалкивает! Тут и мудрые медведи задумаются, как это покойница у вас по селению целую Ночь шлялась? А жрицы злыми юерами после смерти становятся? — она подозрительно поглядела на Аякчан.

— Ты б помолчала, Хая, так, может, услышала бы, что Хадамаха по этому поводу думает! — шикнул на нее отец.

— Он, что ли, мудрый медведь? Я говорила о себе!

— Буровую мы вроде как и правда уничтожили, вот только что… — Хадамаха их не слушал, Хадамаха рассуждал вслух. Жрица Кыыс испуганно вздрогнула и поглядела сперва на скособоченную вышку Буровой, потом — еще испуганней — на Хадамаху. Похоже, она считала уничтожение Буровой всего лишь выдумкой.

— Пока тетя Хая добежала до нашего стойбища, пока разобралась с сыновьями, пока они все добрались до поселения людей… — принялся загибать пальцы Хадамаха. — Получается, та самая жрица, которая в бумагах Храма числится погибшей, а мы все видели ее живехонькой, начала палить селение, как раз когда мы с ребятами в Верхний мир пробивались, а мои родичи здесь на людей кидаться начали…

— Мы не хотели, — напомнил отец Хадамахи. — Мы были того… под властью злого духа! Вот и Великий Шаман так сказал!

— Брось, Эгулэ, — устало ответила мама. — Хотели. На самом донышке самой мелкой из душ — а хотели. Кто не хотел, тот не кинулся. Сын вот наш… — она улыбнулась настороженному Брату, так и стоящему на страже у потерявшего души Канды. — Девочка из крылатых, хотя ей Канду любить и вовсе не за что.

— А я не его спасти хотела, еще не хватало! — мотнула волосами маленькая жена Канды. — Я вот ее! — она ткнула пальцем в Эльгу. — Она хоть и капризная, а хорошая, меня защищала, как могла!

— Я тоже людей защищала! — ревниво влезла Тасха. — Я сразу подумала — если Мапа людей съедят, моему мужу-шаману это не понравится! — И искоса поглядела на Донгара — как он насчет «мужа»?

— А ваши Амба собирались их только понадкусывать! — возмутился старый Эгулэ.

Донгар, похоже, не слышал ни его, ни Тасху — он что-то напряженно прикидывал.

— Сколько отсюда до ближнего храма с большой стражей? — спросил он.

— Соображаешь, — кивнул Хадамаха. — Десяток, а то и больше нартовых переходов будет. Если Буровая и поселения только сейчас сгорели — откуда тут взялось храмовое войско, чтобы наказать нас? — И он гневно-вопросительно уставился на жрицу Кыыс.

— Я ведь предупреждала, что он мне не поверит! — глядя в землю, пробурчала Кыыс. — Пусть ваша молодая жрица возьмет да и глянет сквозь Огонь, что в других местах делается!

— Почему я? Сама гляди! — немедленно возмутилась Аякчан.

— Высоким искусством использовать Огонь для дальнего видения владеют лишь верховные жрицы Храма. — Физиономия Кыыс стала ехидной. — Ну и ты еще, наверное, ты ж, говорят, возродившаяся мать-основательница, самая сильная жрица наших Дней и чуть ли не дочь самой Уот Огненной… — С каждым словом тон Кыыс становился все более и более издевательским… а лицо Аякчан все более страшным. Аякчан явно хотелось немедленно продемонстрировать свои умения наглой жрице, а уже потом стереть ту в мелкий пепел, чтобы не смела говорить в таком тоне.

— У меня не осталось Огня, совсем! — вместо этого выпалила Аякчан. — Все на Огненного медведя истратила!

Выражение лица Кыыс стало издевательским до невозможности: как же, как же, Огонь она истратила, да еще на какого-то медведя! Любимая отмазка не выучивших урок учениц Храма. Мол, мышка бежала, хвостиком махнула, я ее пришибла да весь Огонь и потратила!

— А мама на что? — немедленно вмешалась стоявшая позади Аякчан Уот. — Мама же сказала — даст Огня сколько захочешь, а ты маму не слушаешь! Ну что, что во мне такого, что меня никто не слушает? Калтащ уважают, братца Нуми тоже, Эрлика, того до дрожи в коленках боятся, а меня? Никто, ну никто… — И, продолжая непрерывно причитать, Уот поманила пальцем что-то в земле.

Земля дрогнула и начала медленно раскрываться, как мешок с распущенной шнуровкой. Никто бы не сказал, какой глубины был открывшийся провал — может, как пропасть, а может, ямка крохотная. Но в нем искрило и переливалось, как сапфир в темной оправе, Озерцо живого и дышащего Голубого пламени.

— Ой! — охнула жрица Кыыс, и ее полные ужаса зрачки впились в ворчливую тусклую женщину за спиной у невесть что возомнившей о себе голубоволосой девчонки. — Ой-ой-ой! — И снова: — Ой! Вы… это… У меня мозги закипели… или это и правда то, что я думаю?

— Наверняка гадость какую-нибудь думаешь. — Уголки губ Уот плаксиво опустились. — Люди и думают обо мне гадости, и говорят обо мне гадости: и что я опасная, и что сдерживаться не умею, и вообще злая! А я добрая! Просто горячая и порывистая. Но это ничего, зато я быстро перегораю!

Если ее кто и не замечал, так это Аякчан — с азартным воплем албасы Голубого огня потянулась к Пламени. Огонь изогнулся, точно вильнул хвостом, как пес, завидевший любимую хозяйку, и с треском кинулся в подставленные руки.

Уот улыбнулась очень странно. Вроде бы и гордо… и неприязненно.

— Всем от меня только Огонь и нужен. И никто не замечает, что я дух нежный… как цветок!

Повинуясь взмаху руки Аякчан, Пламя взмыло и застыло, и впрямь как зеркало полированного льда в богатом городском доме! На поверхности его замелькали смутные пока образы.

Жрица Кыыс склонила голову и опустилась на одно колено — то ли перед Уот Огненной, то ли перед дочерью ее, матерью-основательницей Храма и сильнейшей из его жриц.

Аякчан легко, в одно касание, дотронулась до поверхности Зеркала… и все стало отчетливым — до ужаса. Громадный дворец изо льда голубого и сияющего, будто весь он наполнен Пламенем, прыгнул Хадамахе в глаза. Парень точно влетел в одно из огромных, в человеческий рост, окон, пронесся через роскошные залы и очутился в самой большой и сверкающей, полной народу. Женщина с украшенным бесценными сапфирами золотым обручем на волосах цвета чистого Голубого пламени восседала на таком же насыщенно-голубом троне. По обе стороны от нее в ледяных креслах сидели еще двое: стройная хрупкая девушка, почти девочка, с шапкой легких и кудрявых, как облачко тумана, бледно-голубых волос и низенькая приземистая тетеха, по самые глаза закутанная в невероятное здесь, в этом сверкающем зале, тряпье, из-под которого то и дело пробивался тревожный багровый отсвет.

Звонким, как весенняя капель, голосом женщина на троне заговорила:

— И в нынешние Дни, и в прошедшие Храм всегда прав и не допускает ошибок! Однако ж и козни гнусных черных шаманов неисчислимы, и лишь сейчас, через тысячу Дней после победы жриц над Донгаром Кайгалом Черным, узнаем мы правду о чудовищных преступлениях шаманов Ночи! Вписали лишнюю строчку подлые черные в изначальные, древние законы Храма, и была эта строчка о равенстве существ зверовидных, в тварей обращающихся, с истинными людьми Средней Сивир-земли! Взаправду же существа сии, Амба-тигры, Мапа-медведи и те, что крылатыми именуются, а также рыбовидные Тэму, живущие за краем Океана, суть потомки подлых авахи! Ибо люди на людей похожи, а менять облик лишь авахи могут! И с давних Дней готовят те авахи возвращение черных шаманов, погибель Храма, а с ним и всего Сивира — без Огня, в голоде да в холоде. И все беды нынешние — от отмораживания чудовищ-Вэс с двумя хвостами, до мэнквов-людоедов, опустошивших землю Югрскую, суть их рук… лап и крыльев, а также плавников дело! И ждала бы людей сивирских погибель, кабы не сила и мудрость Храма да не сообразительность одного белого шамана, что пре дупредил нас о коварстве окопавшихся на Средней земле Нижнемирских тварей!

— И тут Илбис поспел, однако! — почти восхищенно прошептал стоящий рядом с Хадамахой Донгар, невольно поглаживая дорожный мешок, где прятался идол.

В Зеркале Огня женщина на троне решительно взмахнула рукой:

— Я, Снежная Королева, повелительница Сивира и главная жрица Храма…

На этих словах восседающие по обе стороны от Королевы верховные дружно повернули к ней головы.

— Повелеваю! Властью, данной мне Храмом и Огнем…

— Меня даже не вспомнила! — плаксиво возмутилась Уот.

— …Считать названные племена поистине зверских, а также птичьих и рыбных пособников черного шамана лишенными защиты Храма и Огня во все Дни и Ночи! Числить их зверьми лесными либо, хуже даже, черными авахи и уничтожать безжалостно, лишая всего имущества, вплоть до лохматых их шкур! Для чего приказываю пяти сотням храмовой стражи под началом жрицы направиться в места, где зверовидные твари в животной злобе своей уничтожили Буровую со жрецами и селение истинных людей Рыжим подземным огнем, а прожаренных в нем людей — пожрали!

Из разряженной толпы у трона послышались вздохи ужаса.

— Да изольется на виновных Пламенный гнев Храма! — с чувством закончила Королева.

— Ой! — смутилась Аякчан. — Кажется… Это я вам прошлое показала! Как это меня занесло…

— Ничего! — сквозь зубы рыкнул Хадамаха. — Очень… познавательно получилось.

Аякчан снова коснулась Огненного зеркала.

Изображение изменилось — в Пламени засветилась улочка неизвестного ледяного города. Судя по убранству — не Столица, но и не маленький городок. Разъяренные горожане столпились вокруг мужика — здоровенного, волосатого, сутулого и впрямь чем-то смахивающего на вставшего на дыбы медведя. Мужик вжался в стену и затравленно зыркал на своих мучителей из-под низко нависающих бровей.

— Вот он! Попался, Мапа! Человеком прикидывался! — орала толпа, в руках у некоторых уже были палки. — А ну покажи свою истинную морду!

— Не Мапа я… — хрипло пробубнил мужик. — Человек, сосед ваш…

— Как же не Мапа, десять храмовых рублей мне одолжил, а теперь отдать требует — на такую жестокость только зверь и способен! — провизжал какой-то толстяк. — Бейте нижнемирское отродье, люди!

В воздухе просвистел первый камень и ударил мужика в щеку — потекла кровь…

И снова изображение изменилось — худенькая девушка быстрым шагом, почти бегом мчалась по проулку. Упрямо наклоняла голову, не позволяя заглянуть себе в лицо, отворачивалась от нагоняющего ее хмельного парня.

— Погоди ты, куда бежишь? Давай в харчевню сходим, я тебе чарку араки куплю… Не пьешь араку? Ну я выпью, а ты рядом посидишь, поулыбаешься… Чего не улыбаешься, когда тебе охотник внимание оказывает? — взревел он, с пьяной настойчивостью перегораживая девушке дорогу и хватая ее за плечи. — Прям будто у тебя кровь рыбья! — И вдруг лицо его озарилось хищной радостью. — Да ты не из этих ли, людей-рыб? Не может быть, чтобы нормальная человеческая девушка на такого красавца, как я, даже не глянула! Рыба и есть! А с вами, рыбами, нынче что угодно делать можно, и ничего за то не будет! — И он с силой впечатал отчаянно закричавшую девчонку в стену.

Аякчан ненавидяще зашипела сквозь зубы, Хакмар бросил руку на меч… но лицо его отражало полную беспомощность.

Изображение в Пламени снова скакнуло… Выжженный поселок. От окружавшей его снеговой стены осталась лишь громадная лужа. От полусожженной сторожевой вышки — пеньки обугленных опор. Сзади расстилалось пепелище. Почерневшие бревна торчали, как сломанные зубы, и курился над мертвым селением дым, оседая жирными липкими хлопьями золы.

— Это… это был наш город! — всхлипнула за спиной у Хадамахи Эльга. — Наш… поселок. Вот там был папин дом! — показала она. Картинка в Огне сместилась, продемонстрировав темную лужу в центре поселка, где еще недавно стоял единственный ледяной дом. Потом изображение снова метнулось, будто в панике — из уцелевшего подлеска вокруг пепелища стали выходить храмовые стражники.

— Сколько же их! — в ужасе выдохнула Белоперая.

— Ты же слышала — пять сотен, — сквозь стиснутые зубы процедила Золотая. — А у нас вместе и сотни бойцов не наберется, остальные все малыши и дети!

Храмовое войско все тянулось и тянулось: воины, нарты с копьями, уложенными, как вязанки хвороста, нарты с провиантом, на передних гордо восседала бойкая повариха. Мелькнул синий блик — и толстенькая, похожая на летающий пенек, жрица пронеслась над войском, что-то одобрительно покрикивая.

— Можно было и догадаться… Толстая жрица, которой духи не нравятся. Синяптук! — не хуже тигрицы рыкнула Аякчан. — А я-то надеялась, что ее после побега Хакмара сестрички-жрицы просто прикончат! Так нет же — такое ни в воде не тонет, ни с неба не падает.

Толстуха-жрица приземлилась у полусгоревших воротных столбов. Поглядела на пепелище, удовлетворенно кивнула. От обоза сорвались двое храмовых стражников — между ними болталось и дергалось, точно надеялось удрать, резное деревянное кресло. Стражники забежали сзади, подставили кресло, и жрица торжественно водрузила на него свой зад.

— Лазутчиков поймали, госпожа жрица! — бойко отрапортовал стражник. — Зверье, а прятаться вовсе не умеют — дозорные их враз скрутили!

— Мы не прятались! Мы к вам шли, госпожа жрица! — раздались пронзительные крики. Кричащих видно не было, их скрывал край Огненного зеркала.

— Что ж… послушаем, что будут выть эти черношаманские пособники, — величественно обронила Синяптук.

Обтянутая синей кожей храмовой куртки спина на миг прикрыла обзор в зеркале. Спина качнулась в сторону — и к ногам жрицы Синяптук были брошены двое. Со спутанными ногами. Стянутыми за спиной руками. А один еще и с обмотанными веревкой култышками облезлых крыльев.

— Да это же… Черноперый! — у Зеркала ахнула Аякчан.

— Да, — глухо отозвался Хадамаха. — И старший брат Биату.

Старший брат Биату поднял голову, открыв лицо, покрытое синяками так густо, будто он синевой физиономии надеялся доказать свою верность Храму.

— Извольте видеть, госпожа жрица, один крылатый, а второй, хоть и прикидывается человеком, на самом деле из мерзких Храму Мапа. Упорный, зараза кулева! — стражник стукнул кулаком в ладонь. — Сколько мы его ни лупили, а морду свою хищную медвежью не показал!

— Я… не умею перекидываться в медведя, — сплевывая кровь, прохрипел старший брат. — И мы… совсем не такие, как остальные… которые мерзкие… Мы служили шаману Канде…

Синяптук наклонилась, и короткий удар жирным кулаком прихлопнул слова на губах брата Биату.

— Белый шаман Канда благословен Храмом и Огнем за разоблачение нижнемирской сущности твоих родичей, а ты смеешь утверждать, что он принимал службу твою и тебе подобных?

— Мы выполняли поручения Канды, — упрямо повторил брат Биату. — Вот он… — он кивнул на Черноперого. — Убил шамана крылатых по приказу Канды, я и мои люди…

Синяптук снова замахнулась…

— Мапа мои, медведи! — прикрываясь плечом, закричал Биату. — Мы медвежий обоз разграбили и стравить между собой Мапа и Амба пытались! А потом нас схватили! Мы сбежали. Мы шли и дошли до вас, госпожа жрица! Шаман Канда еще когда говорил — если люди-звери нас схватят…

Новый удар кулаком снова остановил его лихорадочное бормотание.

— Люди — это люди, — ласково пояснила Синяптук. — Никак не звери. Значит — что? Звери — не люди.

— Конечно, госпожа жрица, — брат Биату облизнул лопнувшие губы. — Господин шаман Канда говорил, если звери… в общем, если что… Идти к вам навстречу! Говорил, Храм обязательно придет! Нам помогут! Теперь-то за что? — завопил он, когда кулак жрицы снова съездил ему по зубам.

— Храм ни к кому не ходит! — строго пояснила Синяптук. — Все приходят к Храму. Где сейчас шаман Канда?

— Его захватили! — хрипло каркнул Черноперый. — Его свели с ума, он ничего не соображает! На Буровой черный шаман: я видел, что он может — это… страшно! Сын вождя Мапа — Хадамаха — ему служит! Мапа и Амба прислуживают черному шаману, делают все, что он велит!

— Чего еще ожидать от отродий Нижнего мира? — передернула пухлыми плечами Синяптук.

— А еще там жрица — такая же, как госпожа жрица, только, того… помоложе… — Старший брат Биату сообразил, что говорит не то, но было уже поздно.

Синяптук откинулась на спинку кресла, и в глазах ее стыл синий лед.

— Ударь его, — бросила она стражнику, — У меня уже рука болит.

Удар обрушился на голову брата Биату.

— С ними кузнец! — извиваясь на земле, как полураздавленный червяк, простонал тот. — Ему подчиняется Рыжий огонь! На Буровой — Рыжий огонь!

Синяптук торжествующе хлопнула пухлыми ладошками по толстым круглым коленкам и вскочила.

— Отлично! И черный шаман, и его медвежий дружок, и поганка-Аякчан, и ее беглый кузнец — все попадутся сразу! И еще — все зверье в человечьих шкурах! Как думаешь, что лучше потребовать, когда я вернусь в Зимний дворец? — доверительно спросила она у брата Биату. — Кресло в Совете Ее Снежности? Или наместничество в одной из земель? Например, земле Сахи? Там алмазы…

— И то и другое, — простонал Биату.

— Надо же, животное, а соображает. Инстинкт, наверное. — И Синяптук направилась в глубь разворачивающегося вокруг пепелища лагеря, громко крича: — Сворачивайте кухню! Мы выступаем!

Квадратный, обвешанный оружием мужик с нашивками храмового тысяцкого на куртке подскочил к Синяптук.

— Мы не можем сейчас сняться с лагеря! — Лицо его налилось бешенством при одном взгляде на Синяптук — видно, что ненавидит он жрицу давно и от души. — Люди едва держатся на ногах после перехода. Им нужно поесть.

— Там, впереди, засела угроза всему Сивиру! Там черный шаман и его прислужники! А вы думаете, как набить брюхо? — завизжала Синяптук.

— Если солдат не кормить, их не то что черный шаман, их любой суслик изобьет! — заорал тысяцкий.

— Я представляю тут волю Храма! — От визга Синяптук закладывало уши.

— Да будь вы самой Королевой, я не позволю гнать своих людей на верную смерть!

— Я обо всем доложу в Храм!

— Вот-вот, займитесь любимым делом! — фыркнул храмовый тысяцкий и во всю глотку скомандовал: — О-отбой тревоги! Отдых… — Он покосился на Синяптук, скривился и нехотя выдавил: — Шесть свечей. Потом выступаем.

— Это преступление! Вы ответите! — прошипела ему вслед Синяптук, но воин лишь дернул плечом и широким шагом направился в сторону хлопочущей над костром поварихи.

— Госпожа жрица! — окликнули Синяптук стражники. — А с пленниками-то что делать?

— С пленниками? — протянула Синяптук, медленно поворачиваясь.

Даже отделенный от нее зеркалом Пламени Хадамаха содрогнулся, увидев трясущиеся от ярости щеки толстой жрицы.

— А ну-ка отойдите. Быстро! — рявкнула она на стражников.

На губах Синяптук медленно расплылась довольная улыбочка, как у выбредшей на беззащитное стойбище мэнквихи-людоедихи. На кончиках пальцев вскипело смертоносное Пламя.

— За что? — пленники бились на земле. — Мы служили шаману Канде, мы принесли сведения…

— Вы — мерзкие звери, лишенные благодати Храма, — сладко улыбнулась Синяптук, отводя руку с Огнем. — Но в любом случае один из вас — убийца, а второй — грабитель. Вы сами признались! И приговариваетесь к смерти!

Струя Пламени сорвалась с рук Синяптук.

Свиток 54,

где Донгар уговаривает великого духа Океана Седну

А-ах! — Аякчан отпрянула от Огненного зеркала и прижала ладонь к губам. Глаза ее были испуганные и беспомощные.

— Как же она так… — глухо пробормотала она.

— Все вы, жрицы, такие, — неловко буркнул Хакмар в ответ и в противовес собственным словам обнял голубоволосую мать Храма за плечи и прижал к себе, точно хотел спрятать от тех жриц, которые «все такие».

— Ну будут они скоро здесь — им же хуже! — с истеричной веселостью вдруг выпалил Хадамахин отец. — Мы их тут всех враз на коготь возьмем! Наш Огненный медведь ярче любой жрицы горит, правда, Хадамаха?

— Ты собираешься освещать мной берлогу? — устало спросил Хадамаха.

— Ну ты чего, Хадамаха… Вот они явятся, ты превратишься в Огненного медведя и всех пожжешь! — пояснил отец. — И будем, наконец, жить спокойно!

— Сперва мы сами хотели убивать людей, теперь ты сына заставляешь, — безнадежно вздохнула мама.

— Ты хорей-то не перегибай, жена! — возмутился старый Эгулэ. — Это ж вообще даже не люди, а храмовые! Видела, чего они творят?

— Вот именно, — Хадамаха кивнул. — Я не буду объяснять, почему жечь людей нехорошо…

— За чурбака отца держишь, да? — пробормотал Эгулэ.

— Но если мы уничтожим полтысячи храмовой стражи, жить спокойно нам не дадут никогда, — продолжал Хадамаха. — Понадобится, Храм всех жриц отправит, но не успокоится, пока не уничтожит нас всех, до последнего медвежонка в берлоге или крылатого птенца в гнезде!

— А не могла бы та блистательная енге, с которой ты… дружишь, Хадамаха… — неуверенно начал Хакмар, — храмовое войско не задержать, а как-то… ну, нейтрализовать…

Донгар покосился на него переполошенно:

— Ай-ой, Хакмар, ты ж мастер, умный человек, учился много — добрый должен быть! А ты такой ужас с людьми сделать собрался, который даже я, черный шаман, не знаю!

— Я имею в виду, пусть бы они провалились куда-нибудь под землю…

— Однако заживо похоронить — это еще ничего, — с некоторым сомнением кивнул Донгар. — Это уже лучше… А то сразу — нейтрализовать! Страх-то какой!

— Ты добрый! — приникая к его плечу, выдохнула Тасха.

— Главное, чтобы в их исчезновении не могли обвинить местных жителей, — деловито добавил Хакмар.

— Я против! — решительно тряхнула волосами Аякчан. — Там пятьсот человек храмового войска — и это мое войско! Я за них отвечаю, и я не позволю их уничтожить.

Всеми позабытая жрица Кыыс часто закивала, соглашаясь.

— За исключением жрицы Синяптук, конечно! — добавила Аякчан.

Жрица Кыыс закивала еще энергичнее.

— Смысла нет. — Хадамаха тоже хотел кивнуть, потом передумал: и без него киваний достаточно. — Что бы ни произошло с храмовыми стражниками, где бы оно ни случилось, свалят все на нас — раз уж нас лишили благодати Огня.

— Меня даже не спросили! — с бессильным возмущением пробормотала Уот. — Будто это и не мой Огонь!

Шестерка Тэму вдруг начали проталкиваться сквозь сгрудившуюся вокруг Хадамахи толпу.

— Эй, рыбы, куда погребли? — повысил голос отец.

— К реке, — обернулся старший Тэму. — А оттуда домой. Не хочется, знаешь ли, становиться жареной рыбкой.

— Думаешь, дома вас Огненные ведьмы не достанут? — в ярости рявкнул отец… и застыл с глупо приоткрытым ртом.

— Наш дом — Океан, медведь. Там, я и думаю, не достанут. — И Тэму двинулись дальше.

— Сами драпаете, а мы тут подыхай! — заорал отец.

— Мы вам ничего не должны, медведь, — бросил через плечо Тэму.

— Нет, должны, — рыкнул Хадамаха, и ярость, что вибрировала в его голосе, нельзя было сравнить с отцовской. В ней был весь жар Голубого огня, и все коварство Рыжего, и вся тьма черного шамана. Тэму встали, как замороженные.

Хадамаху трясло. Наверное, они думают, что от родовой ярости, готовой вспыхнуть настоящим Пламенем. На самом деле его трясло от облегчения. Только что он задыхался от отчаяния — старался не показывать, а самому хотелось выть и кататься по земле. Рядом — войско, с ними — жрицы, и даже сопротивление не обещало спасения. Он уже видел новые кучки пепла там, где сейчас живые тигрята, медвежата… И вот — выход! Это выход для всех! Это — исход!

— Вы пришли в чужое стойбище, чтобы убить гостя…

— Черного шамана! — рявкнул Тэму.

— Черного шамана, — согласился Хадамаха. — Того самого, что вас от дорожки в Нижний мир отпел, когда вас наш кузнец поймал.

— Какой он кузнец — он нижнемирский авахи! — щелкнул острыми рыбьими зубами второй Тэму. — Человек так мечом владеть не может!

— Вы тоже теперь авахи — так Храм решил! — напомнил Хадамаха. — Вы пришли в наши земли убивать, мы вас схватили — думаете, теперь так и отпустим подобру-поздорову домой? Нет уж, Тэму! Мы с вами пойдем! — И удовлетворенно огляделся, оценивая ошалелые физиономии как Тэму, так и сородичей с соседями. У крылатых аж перья дыбом встали от изумления!

— Куда пойдем, сынок? — растерянно переспросил отец.

— На острова Тэму, отец, — твердо сказал Хадамаха. — В Океан. Голубоволосые никогда не отлетают далеко от берега — там для них слишком много воды. Сюда идет войско — убивать мерзких зверей, виновных во всех бедах Сивира. Только кого они убьют, если никого нет? Представляешь себе рожу той жрицы?

— Ай-ой, может, и не было никогда? — вдруг пробормотал Донгар и в ответ на удивленный взгляд Хадамахи пояснил: — Если нет никаких людей-зверей, так, может, их и не было вовсе? Кто их… вас… видел, однако? Может, почудилось все? Или вовсе придумали злые люди, чтобы делишки свои прикрыть?

— Злые жрицы, — хмыкнул Хакмар.

— Это наша земля! — взорвался отец. — Нас сюда тысячу Дней назад Князь-Медведь привел — и что, вот так ее отдать? Медведям нечего делать в Океане!

— Тиграм тоже! — рыкнула Золотая.

— Вот, разумные слова! — будто тюлени, закивали Тэму.

— Не отдавать, — глядя только на отца, мотнул головой Хадамаха. — Мы вернемся… да и Тэму пожалеть надо, долго они гостей не выдержат.

Тэму дружно согласились.

— Вернемся, как только Аякчан доберется до Столицы и научит их уважать свою маму. — Хадамаха покосился на Уот. — Ну и заодно не править старые законы Храма, которые насчет нас придумала сама мать-основательница.

— Теперь я понимаю, почему все жрицы такие бешеные! — не обращая внимания на нахмуренные брови Аякчан, вскричал отец. — Мой сын один раз Огненным побыл, так у него мозги вскипели и через уши испарились! Мы ж не рыбы, сынок, чтобы по воде плавать — где мы там жить будем?

— А эти где живут, когда они не рыбы? Или у них чумы на дне Океана? — ткнул Хадамаха в Тэму.

— На острове, — поняв, что отмолчаться не удастся, буркнул Тэму и тут же торопливо добавил: — Только у нас других островов нету, этот — один!

— Ври больше — глядишь, научишься, — отрезал Хадамаха. — Законы тайги простые — за нападение вы нам сильно должны. Можем взять с вас кровью, а можете отделаться островом, ну или парочкой, если маленькие. И давайте-ка лучше вы сами, по-соседски нас в гости на Денек пустите. А иначе мы вас в гостях задержим. Как раз до прихода жриц.

Золотая невольно ухмыльнулась — многообещающе, хоть и человеческими зубками, но совсем по-тигриному.

— Пропадать, так вместе. Вот разве крылатые уцелеют — да вас, на ваших островах, и навестят, — глядя в помрачневшие лица Тэму, с тигриной вкрадчивостью продолжил Хадамаха. — Они ведь летают дальше жриц.