Князь оборотней Волынская Илона
— И воды не боимся! — подтвердила Белоперая.
— А если хоть кто-то из нас уцелеет, так вам, Тэму, на сушу больше не выйти, уж мы позаботимся, — продолжал дожимать Хадамаха. — Если сейчас соседям в беде остров пожадничаете!
— Сперва на Денек по-соседски, потом переночевать попроситесь! — как выпрыгивающая из воды косатка, взвился Тэму. — Да согласись мы даже таких соседей заиметь…
«Согласитесь, никуда не денетесь!» — очень хотелось рыкнуть Хадамахе, но угроз уже достаточно, надо Тэму гордость сохранить, иначе не простят, а потом родовичам напакостят, когда он вместе с ребятами уйдет Аякчан на Ледяной трон сажать.
— Так ведь Седна не позволит! — в восторге вскричал Тэму. Ну как же, не он отказал, а против Седны кто попрет? — Седна — не то что ваши духи, которые по кустам сидят да носа не кажут. Она у нас Океаном сама командует, все дела решает. Сухопутные да залетные среди ее вод ей по сердцу не придутся!
— Чего ты за Седну решаешь, однако? — тихо сказал Донгар. — Пусть сама решает!
— Да пожалуйста! — немедленно согласился Тэму. — Вот доплывем до дому, сразу ее и спросим.
— Сейчас спросим.
— Видать, и у тебя мозги вскипели, черный шаман! — напряженно откликнулся Тэму. — Нету здесь Седны, далеко она!
— Не уважаешь ты свою Повелительницу, Тэму, — укоризненно покачал головой Донгар. — Седна — дух, однако, что для нее далеко, что — близко?
— Я не стану звать Седну, шаман! — ощерил зубы Тэму.
— Ты-то мне зачем? Сам позову… Уж позвал, — уточнил Донгар. — Как Хадамаха про исход подумал… ай-ой, сказал, однако — так и позвал! Придет сейчас.
— Ты… Как ты посмел! — над вырубкой прокатился грохот, будто гигантская рыбина ударила хвостом, взвилось облачко пепла, облик Тэму начал плыть и подрагивать, на человечьих плечах возник контур головы громадной косатки с неимоверной остроты зубами. — Седна всегда, с первого Дня, как ты вернулся, говорила, что тебя надо убить! Она — не то что другие, жадные духи-обжоры! Когда ты становился шаманом, не пошла в красный чум Калтащ-эквы! Не приняла ни капли твоей черной крови, ни куска твоей темной плоти. Седне нет дела до зова черного шамана!
— Не пришла, когда я шаманом становился, — печально согласился Донгар. — Звали — а не пришла, обидеть хотела! Черный шаман, однако, необидчивый! — Донгар стукнул себя кулаком в грудь, напоминая, кто тут черный шаман. — Как хорошего духа не угостить? Сама не пришла, угощенье передать надо! Как думаешь, подарки, что на камлании от здешних племен передали, Седна уже попробовала? У вас ведь в Океане земной еды Днем с Огнем не сыщешь. — И Донгар погладил оставшийся на запястье след от глубокого пореза.
Хадамаха вспомнил, как черный шаман ошивался возле туеска с подарками для Седны… и захохотал.
— Вот, сдается, и она! — равнодушно обронил Донгар.
Земля под ногами содрогнулась. Хадамахе показалось, что она качается туда-сюда, как лодка на речных перекатах. Крохотные ручейки, похожие на юрких змеек, растекались по вырубке, прокладывая путь среди черной пережженной золы. Земля заскрипела снова, еще сильней… и длинная извилистая трещина побежала через вырубку. Ударил ветер — ледяной, пахнущий холодом и солью, из провала пенной шапкой выплеснулась черная Океанская вода и закружилась по вырубке, становясь еще чернее от взбаламученных пепла и золы. И поднялась Седна!
Растущая из провала женская фигура была гигантской. Макушкой Седна доставала до вершин сосен, а ее плечи закрывали горизонт! В небесах, словно второе солнце, явилось искаженное яростью лицо — из-под человеческой верхней губы торчали громадные моржовые клыки.
Родовичи с хриплыми воплями удирали в родные, хорошо обжитые кусты вокруг вырубки.
— Как ты посмел, Донгар Кайгал Черный! — взревела Седна, и крик ее был подобен грохоту сталкивающихся ледяных гор.
Хадамаха присел, прикрывая голову от бешеного ледяного вихря и чуть ли не с завистью поглядывая на стоящего перед Седной Донгара — крохотная и невозмутимая человеческая фигурка перед громадной и разъяренной Повелительницей Океана!
— Помощь твоя нужна, однако, Повелительница Океана! — кланяясь низко, но говоря непреклонно, ответил черный шаман.
— Ты обманом напоил меня своей кровью, а теперь требуешь? — От нового рева Седны Хадамахе показалось, что ледяная гора валится ему прямо на голову.
— Я только прошу, — мягко поправил Донгар. — Забери ты всех, кто тут есть… — Донгар обернулся и обнаружил, что есть только трое его друзей, да еще Тэму. — …Всех, которые по кустам сидят… — немедленно исправился он. — Забери к себе на острова. Ненадолго совсем, пока мы тут разберемся. А то ведь убьют их, а они хорошие, добрые, однако… — Подумал и добавил: — Если не дразнить.
— Уж я-то лучше всех знаю, как добры вы — люди! — Рев Седны перешел в хохот, похожий на удары волн о берег. — День и Ночь вашу «доброту» ветром несет в Океан, и она оседает в моих волосах!
Слипшиеся так, что походили на толстые бревна, патлы Седны свисали ниже пояса, а надо лбом торчали дыбом, будто рога. Склизкая, липкая, черная грязь покрывала их во много слоев, иногда она отваливалась кусками и с жирным шмяком падала в бурлящую воду. Стиснувшие прядь пальцы Седны отпечатались в этой грязи глубокими ямами.
— Ваши войны, убийства, злоба, предательства, проданные дети и вышвырнутые из чума родители… — Седна наклонилась к Донгару так, что ее жуткие клыки оказались над самой его головой, а от ледяного влажного дыхания слетела шаманская шапка. — Ты и впрямь думаешь, что ваш род не заслуживает смерти? — И она сунула прядь ему под нос — до Хадамахи долетел исходящий от волос Седны жуткий запах. Шепот ее был как рокот волны, что встает до самых нижних небес и ударом своим сметает селения и города. — Пусть они умрут, — сказала Седна, отбрасывая за спину грязную прядь. — Какая разница — сейчас или потом? Чем больше вы, люди, перебьете друг друга, тем меньше потом возиться мне.
— Довольно, Седна! — вдруг очень жестко сказал Донгар.
Хадамаха даже вздрогнул — ну нельзя же так! Она все же дух, все же, того… женщина. На них начни давить — визгу не оберешься, а если эта визжать начнет, мало никому не покажется!
— Дважды от Зари Времен ты споласкивала землю, чтобы избавиться от человеческого рода! Третьего раза не будет, а ежели будет — тебе же хуже! — Донгар вскинул свою колотушку…
— Ты, С-седна, его п-послушай, а т-то потом ж-жаловаться п-поздно будет! — ласково сказало вырезанное на колотушке мужское лицо — и вот шаманство, послушалась Седна!
Конечно, шаманство — раз шаман!
— Вы боялись, что люди сильные станут, для того и жриц создали, и род наш, черных шаманов, истребили, — сурово произнес Донгар. — Только вы просчитались, духи! Люди все равно стали сильные — что не сделали черные шаманы, то сделали враги их, жрицы! И теперь вы снова боитесь и зовете меня, черного шамана, и моих друзей, чтобы мы остановили Храм!
— Я тебя не звала! — закидываясь назад, как готовый к нападению морж, зарычала Седна. — Мне ты не нужен, я просто утоплю вас всех и буду свободна!
— И мертва! — Голос Донгара, могучий и гулкий, как его бубен, перекрыл рык Седны. — Люди стали сильными, Седна. Жрицы владеют Голубым огнем, жрецы Храма добрались до Рыжего, в мастерских гор Сумэру гремят взрывы, кипит металл и содрогаются скалы и недра! Держись за свой Океан, Седна, держитесь за Верхние небеса и Нижний мир, духи, потому что, если вы попытаетесь обидеть нас, людей, в Среднем мире… твои воды вернутся в Океан мертвыми! — еще страшнее прошептал Донгар. — Если не будет нам спасения, то и ты погибнешь вместе с нами! Рыжий огонь хлынет к тебе навстречу, и кипящий пар накроет Океан, плавя твои льды. И вода из Черной реки растечется по твоим водам, и будут дети твои плавать кверху брюхом, и Голубой огонь накроет твои острова, выжигая все живое! И будешь ты выть среди погибших, плавая в своих отравленных, смердящих водах, но ты будешь не одна, нет! Потому что, даже если ты бросишь свои воды на землю прямо сейчас, я все равно успею спеть шаманскую песню — и каждый утопленный тобой превратится в злого духа юера и будет кружить вокруг тебя, мстя за свою смерть и смерть своих детей! И с ними прилетят эжины гор и лесов, лунги людских очагов и духи селений, чтобы заставить тебя страдать за все, что они потеряют! Зачем тебе чистые волосы, если ты станешь вовсе лысой, Седна? — насмешливо-будничным тоном, совсем не похожим на только что звучавший жуткий змеиный присвист, сказал Донгар. — Юеры тебе волосы по одному выдернут, подождут, пока снова отрастут, и заново повыдергивают!
Над вырубкой нависла тишина. Нерушимая, совершенная, такая, что Хадамаха даже слышал, как стараются не дышать прячущиеся в кустах сородичи.
— Люди теперь совсем не такие, как медведи, тигры или олени, — с легкой грустью сказал Донгар. — Мы теперь как вы. Как твой Океан, Седна, как твой Огонь, Уот, как земля Калтащ. У нас даже свой дух есть — Мир-Сусне-Хум, дух всех людей! Давай я, однако, его позову — будешь с ним, как дух с духом, договариваться?
— Не надо! — буркнула Седна. — Этот ваш дух… подлый и склочный, как все вы, люди, вместе взятые!
— Ты только при Калтащ такое не скажи, — хмыкнула Уот Огненная. — Она тебе за своего младшего сыночка клыки-то отполирует!
— Тогда со мной давай договариваться! — согласился Донгар. — Ты же дух Океана, Седна! Ты за него думаешь, ты чувствуешь, ты всему Сивиру жизнь даришь!
— Сперва угрожал, теперь начал льстить, черный? Говорю же — подлые! — Седна тяжко вздохнула… облик ее колыхнулся, как отражение в воде… и на край расселины ступила просто высокая, чуть выше обычного человеческого роста, могучая женщина с моржовыми клыками и головой, тщательно замотанной пышным шарфом из нерпечьих шкур.
— Ну где тут эти, которых ты забрать просишь? — огляделась она.
Свиток 55,
где Хадамаха неожиданно становится главным медведем и вождем
Это ты виновата! Это твоим Огнем они собираются меня травить! — Седна самозабвенно орала на Уот.
— А меня снова не спросили: можно брать мой Огонь, нельзя? — хныкала та в ответ. — Если меня такие же верхние духи, как я, не уважают, чего ждать от людей?
— Мамочка, мы бы тебя обязательно спросили, если бы и правда пришлось! — утешала ее Аякчан. — Я знаю, ты бы нам не отказала! Представляешь, ужас какой — вся Средняя земля залита водой и нигде ни Огонька!
— Представляю! — процедила Уот, бросая на Седну недобрый взгляд. — Она уже такое делала — и никто меня не слушал!
— Теперь у тебя есть мы! — заверила ее Аякчан.
Седна отвернулась. Донгар подтолкнул Хадамаху в спину.
— Иди! — шепнул он. — Лучше ей с тобой разговаривать, на остальных она слишком зла!
Хадамаха качнулся вперед — почему он? И как он должен разговаривать с Повелительницей Океана?
— Спасибо, госпожа Седна… — промямлил он. За что — спасибо? Она же еще ничего не сделала. — То есть пожалуйста, госпожа Седна…
Седна с интересом поглядела на него. Хадамаха поклонился раз, другой и затарахтел, точно как проситель в городской Храмовой приемной:
— По всяк День будем благодарить госпожу жрицу…
Сзади негромко хихикнула жрица Кыыс.
— То есть госпожу Седну, конечно… — исправился Хадамаха. — Что снизошла… всплыла к нам, дозволив лицезреть свою неземную… Океанскую красу. Извиняемся очень, что отрываем госпожу от важных дел! — Хадамаха остановился, покачал головой: — Надо же, целый Океан, и весь на госпоже! Везде успей, все проверь, каждую ледяную гору, кажду рыбью икринку на свое место наладь! Такая красавица — и такая хозяйственная!
— Юноша, это ты так льстишь или так придуриваешься? — неуверенно спросила Седна.
— Эндури упаси, какая лесть — красавица и есть! — твердо объявил Хадамаха, благоразумно не уточняя насчет «придуриваешься». — Разве ж мы позволили бы этому поганому шаману госпожу беспокоить, если б не такая беда, что без госпожи нам вовсе пропадать! — Хадамаха развел руками. — Возьмите с собой моих родичей, госпожа, очень просим! За такую милость по всяк День будут славить госпожу и петь ей хвалу!
— Только не очень громко, — устало попросила Седна.
— Как госпоже угодно, так и споют, хоть и вовсе шепотом! — заверил Хадамаха и выдохнул — согласилась! Поймал на себе взгляды Хакмара и Аякчан — те глядели на него то ли как на героя, то ли как на полного психа. А чего, получилось же!
Кусты вокруг вырубки — на сей раз мокрые, а не обгорелые — раздвинулись, и оттуда полезли вперемежку Мапа, Амба, крылатые и просто люди.
Даже забыв поклониться Седне, старый вожак Мапа горестно прошептал:
— А берлога моя, а хозяйство?
— Кажется, не все твои родичи хотят ко мне на Океан, — покосилась на Хадамаху Седна.
— Это от ошеломления. Они еще просто не поняли своего счастья, — твердо объявил Хадамаха.
— Лучше без дома, зато живыми, — бросая быстрый взгляд на своего тигренка, припечатала Золотая. — Да и вернемся, Хадамаха обещал.
— Эти тоже с вами? — разглядывая сбившихся в кучу погорельцев из людской деревни, брезгливо приподняла клыки Седна.
— Нам некуда идти, — почти неслышно шепнула одна из невест братьев Биату.
— С нами пойдут, — нехотя буркнул отец. — Из милости вас берем, бесхвостые. — Он важно обернулся к людям: — Своего имущества у вас нет, вы теперь все ангаза — бедняки. В работники пойдете. Выберем потом, кому кто из вас сгодится.
— Мне двоих! — немедленно прошамкал дедуля Отсу. — Я старый, беспомощный… И еще вон ту бабу, стирать да готовить. А детей ее нет, не возьму, дети мне без надобности, пусть их кто другой забирает!
Женщина, на которую указала мослатый палец дедули, молча заплакала.
— Не в работники, в невольники нас берут! — выкрикнул стражник Хуту. — Чтобы человек зверю прислуживал? Не бывать такому! Пусть убираются в Океан — без них Сивир чище станет, а мы пойдем навстречу храмовому войску, там настоящие люди, они нам помогут!
Подошедший сзади дядька Бата сгреб молодого в охапку и запечатал ему рот ладонью.
— В Нижний мир они нам добраться помогут! — пробурчал он. — Мы для жриц покойники — пойди к ним, они враз в распыл пустят, чтобы не рассказали, кто на самом деле селение сжег! Спасибо, вожак Эгулэ! — старый стражник, не теряя достоинства, поклонился отцу. — У нас ничего нет и места на Сивире тоже не осталось, мы примем то, что вы согласитесь нам дать.
Хадамаха почувствовал, как у него начинают гореть щеки — будто с мороза. Ему было до слез, мучительно стыдно. Рядом негромко взревел Брат. Зато отец кивнул старому стражнику, будто так и надо, а тетя Хая деловито поинтересовалась:
— Поторопились мы, сынки, человеческих девчонок сватать. Их в служанки возьмем, а посватаетесь, как мама и хотела, — к племянницам дедули Отсу! Вот где настоящие медведицы — жир, шкуры, во!
Хадамаха увидел, как увядают улыбки на лицах девушек, как смущенно соскальзывают они со спин недавних женихов и прижимаются к старухе, видно матери или родичке.
— Мы отработаем, — шепчет, низко опуская голову, одна.
— Вот-вот! — уже по хозяйски покрикивает тетя Хая. — Не задарма ж на вас еду-то переводить — ее и так не хватает! Э, а чего мы есть-то там будем?
— Рыбу, — мрачно бурчит отец. — На завтрак, на обед и на ужин. Медуз еще можно, вместо студня. А тут пока грибы пойдут, ягода… Слышь, Хадамаха, а может, ну их, эти острова? Раз остаться нельзя, в леса уйдем? Не найдут нас храмовые, и жрицы сверху не разглядят, под елками-то!
— Когда жрицы не могут чего-то разглядеть под елками, они сжигают эти елки дотла! — отчеканила Аякчан. — На много елок нужно просто немного больше Огня.
— Я же говорила — это все ты виновата, ты и твой Храм! — склочно бросила Седна.
— Моя дочь обещала навести порядок в Храме! — защищалась Уот.
— Конечно, твоя дочь, у самой-то духу не хватит, хоть ты и дух!
Белоперая задумчиво помахивала поврежденным крылом:
— Если поселимся неподалеку от берега, мы б могли летать за грибами и ягодами — не сразу, конечно, а когда храмовые совсем убедятся, что нас нет!
На рыбьих физиономиях Тэму отразился нешуточный интерес, на физиономии отца — тоже.
— Это ты здорово придумала! — важно одобрил он. — Как обустроимся, залетай ко мне, скажу, когда отправляться да чего и сколько брать.
Лицо Белоперой стало хищным, как у падающей на добычу соколицы.
— Без медведей как-нибудь разберусь, и что мне делать, и когда. Ты лучше подумай, чем платить за ягодки станешь — мое племя на вас крыльями махать за просто так не нанималось!
— Со своих брать будешь, кура щипаная? — возмутился отец.
— Все мои свои имеют крылья, — с достоинством возразила Белоперая. — А где ваши крылья, уважаемый?
— Ты слетай, а там уж разберемся, у кого что имеется, — угрожающе прохрипел отец.
— Никак Мапа в набег собрались — за ягодами? — мурлыкнула Золотая. — Интересно будет жить с такими соседями. А меня вот заботит, сколько земли нам выделят на том острове — нас, тигров, больше, чем медведей!
— Зато у нас человеческие невольники! — выпалил отец. — Им, конечно, много не надо… но их много!
— Кто сказал, что это только ваши невольники? — Золотая скользнула поближе к отцу, глаза ее опасно поблескивали.
— Я! — нацеливаясь сгрести когтями верткую тигрицу, рявкнула тетя Хая. — Я их привела, значит, они все наши. А то и вовсе мои! — с торжеством заключила она.
Седна начала хохотать. Запрокидывая назад голову, Великая Моржиха смеялась взахлеб — и новый прилив соленой воды хлынул из располосовавшей вырубку щели.
И тогда Хадамаха отпустил распирающую его ярость.
— Молчать! — рявкнул он, чувствуя, как знакомый Жар облизывает внутренности.
И все замолчали враз, даже Седна. Хадамаха поймал устремленные на него со всех сторон взгляды, полные ужаса. Опустил глаза… По его рукам и груди под распахнутой паркой бегали искры — сапфировые и багряно-рыжие.
— Против жриц так не захотел Огненным стать, а как на родичей орать, так пожалуйста — сразу Пламя из пасти и дым из ушей! — проворчал отец.
— Молчать всем! — тем же жутким тоном повторил Хадамаха.
— Какие же они у тебя все-таки… люди, — с глубоким презрением сказала Седна. — Даже те, которые медведи, тигры и эти… — она помахала кончиками пальцев. — Птички!
— Люди! — прорычал Хадамаха, сжимая кулаки — искры засверкали у него между пальцами. — Люди — свободны! Они идут с нами на острова, селятся своим племенем и живут своим обычаем, а мы, по-соседски, им поможем! У вас есть что на это сказать, тетя Хая?
— Ой, только не надо на меня так глазами сверкать — дырку прожжешь, а у меня шкура своя, не храмовая, — тетя Хая сердито встряхнулась.
— Девушки выйдут замуж за ваших сыновей — если они еще согласны, а не то я им быстро женихов среди тигров найду! Те от таких красоток не откажутся!
— За моих пойдут! — взревела тетя Хая. — Где это видано, чтобы тетя Хая свое отдавала?
— Их мать останется жить с вами, — закончил Хадамаха.
— Ладно, — мрачно согласилась тетя Хая. — Только пусть помнят, кто тут тетя Хая, а кто какая-то там мать!
— Тетя Хая, мы бы захотели — не забыли, — согласился Хадамаха. — А вам самой помощь в хозяйстве не помешает… — Хадамаха возвысил голос: — Потому что ваши сынки пойдут помогать дедуле Отсу — он же сказал, что ему нужны работники, а братья Биату еще перед племенем свои делишки не отработали! Пусть возьмут Тасхиного братца да вот этого борца за права человека, — он указал на Хуту. — Будете на подсобных работах. Дядька Бата, ты ими командуешь!
— Как скажешь, Хадамаха! — довольно прогудел дядька.
— Моих сыновей этому оленю в работники? — заревела тетя Хая, нацеливаясь когтями на дедулю Отсу. — Да еще человека в начальство?
— Тетя Хая, а дед еще и для стирки кого просил! — ласково напомнил Хадамаха.
Тетя Хая яростно покосилась на скорчившегося от страха дедулю и замолкла.
— Сейчас все, кроме крылатых, возвращаются в свои стойбища — и быстро, очень быстро, у нас осталось всего четыре свечи времени! Собирайте вещи. На каждого — тюк, который он может унести за плечами, — скомандовал Хадамаха. — Отдельно: оружие, инструменты и вся еда, что осталась. — Поморщился и добавил: — Кроме рыбы.
— Да, Хадамаха! — звонко и с гордостью выкрикнул Белый тигренок и солидно пояснил: — Хадамаха всегда знает, что делать!
Золотая неуверенно кивнула. Только отец остался неподвижен, но Хадамаха уже повернулся к нему спиной.
— Крылатые, кто ранен, остаются здесь. Здоровые летят на Скалу крылатых и забирают всех, кто там еще остался, — храмовые стражники будут нас искать и обязательно доберутся туда. Вы найдете нас… — Он требовательно повернулся к Тэму. — Где?
— Ты же не думаешь, что я все равно разрешу вам прийти в мой Океан? — Седна взмахом руки остановила собравшегося было ответить Тэму: — Ты ведь отправишься с друзьями в Столицу — воевать с Храмом? — И, дождавшись неуверенного кивка Хадамахи, тоже кивнула в ответ: — Как только ты уйдешь, что помешает остальным вцепиться друг другу в глотки?
— Кто-нибудь… кто-нибудь другой сможет командовать всеми… — быстро сказал Хадамаха.
— Эгулэ подчиняться не буду! — ощерилась Золотая. — Он простой медведь, не Огненный, чем он лучше меня?
— Ждешь, что я тебе хвост заносить стану? Не дождешься! — немедленно вскинулся отец.
— Крылатые — свободный народ! — щелкнула Белоперая.
Седна снова рассмеялась:
— Как только они окажутся на моих островах, они снова укажут людям их место, потом передерутся между собой, а затем решат, что у моих Тэму слишком много добра и что это несправедливо!
— А если… каждому свой остров, хотя бы маленький? Чтобы они даже не знали, где остальные? — дрогнувшим голосом спросил Хадамаха.
— Если ты согласен, когда вернешься, найти их высохшие тела, — равнодушно кивнула Седна. — В Океане не выжить неопытным. И маленьким племенам тоже не выжить.
Отчаяние, которое пришло сейчас, было другим. Это не был ужас безнадежной потери, когда он думал, что их всех убьют — сожгут, взрослых и маленьких, хороших и не очень… Теперь это было другое отчаяние. Отнятой дороги. Потерянной судьбы. Дороги и судьбы, которой лишаешь себя сам, потому что так надо.
— Ты знал! — почти ненавидяще глядя на Донгара, прошептал он. — Знал, что этим закончится! Потому и говорил, что каждый должен делать свое дело!
— Я чувствовал, — мягко ответил Донгар, печально глядя на Хадамаху. — Знаешь у нас ты. Вот теперь ты знаешь.
Свиток 56,
в котором могло быть много слез и долгих прощаний, но на все это не было времени
Что случилось? — спросила Аякчан, всматриваясь то в одного, то в другого.
— Вот они случились, — кивая в сторону родичей, тоскливо сказал Хадамаха.
— Остается Хадамаха, однако, — так же мягко и сочувственно добавил Донгар.
Хадамаха вскинулся — он еще ничего не решил! Как же это — остается? А кто пойдет с друзьями в Столицу? Он всегда хотел увидеть тамошние площадки для игры в каменный мяч! А кто узнает, какая из верховных жриц Храма была Кандиной Огненной женщиной и что еще она задумала? А сейчас кто допросит Уот, да так, чтобы от ее истерики Сивир не полыхнул? Он еще может повернуться и уйти вместе с остальными, а родовичи пусть сами разбираются. Он и так сделал для них, что мог!
— Донгар, ты камлать собрался, что такой бред несешь? — возмутилась Аякчан. — Мы не можем идти в Столицу без Хадамахи! Он же из нас самый разумный! Вот кто меня остановит, если я с ходу попробую ворваться в тронный зал и сшибить Огненным шаром Королеву с трона? А если и вправду драка, что мы станем делать без его ярости?
Хадамаха кивнул — Аякчан все говорила правильно. Именно то, что он хотел услышать! Но почему-то с каждым ее словом уверенность, что дальше ребята пойдут без него, становилась все сильнее.
— Думаете, в Столичном храме будет легче, чем в Сюр-гудском, против Советника? Мы не можем ослаблять себя сейчас! — вскричала Аякчан, вглядываясь в лицо Хадамахи, словно рассчитывая прочесть там решение. — Если мы не справимся в Столице, твои родичи никогда не вернутся в свои земли!
— Если будет кому возвращаться, — тихо сказал Хадамаха.
Глаза Аякчан стали как две голубые льдинки.
— А это уже их дело! — отрезала жрица Храма. — Если они не смогут выжить в Океане только потому, что передерутся между собой, — значит, они не заслуживают жизни!
Только вот первыми убьют тех, кто как раз заслуживает! Например, Брата с его жаждой справедливости и стремлением защитить всех слабых и несчастных.
Хадамаха поднял голову и окинул родовичей и соседей безнадежным взглядом. Все отдельно: Мапа с Мапа, тигры тесной кучкой, крылатые стайкой… Люди жались позади всех и глядели на него с тоской, еще большей, чем у самого Хадамахи. И капелькой надежды. Для них все просто — останется он, их возьмут с собой и будут помогать как соседям, как равным. Уйдет с ребятами — быть им, как всем разорившимся беднякам, в работниках у более удачливых. А еще они думали: если Хадамаха даст им хоть немного уверенности и чуток времени… они еще покажут поганому зверью, кто на Сивире главный тойон природы! Думают-думают, Хадамаха не сомневался — он слишком хорошо знал людей. Он ведь городской стражник.
Сильные пальцы сжали ему плечо, и мама заглянула в лицо сыну:
— Иди куда сам хочешь, сынок! Иди с друзьями, ты им нужен. Ты всему Сивиру нужен, видишь, какой ты у меня большой медведь, — она улыбнулась сквозь слезы. — Для нас ты уже достаточно сделал — всех спас! Мы справимся, правда. Все уладится как-нибудь…
Хадамаха даже улыбнулся. Он и сам знал, что улыбка вышла болезненная, как у тяжело раненного.
— Не бойся, мама. Мы справимся, все будет хорошо, и все уладится. Я остаюсь.
— Ты что? — неверящим шепотом повторила Аякчан. — Ты не слышал, что тебе говорила мама? Ты нужен нам, ты нужен Сивиру…
— Я слышал, — кивнул Хадамаха. — Слышал, что она говорила на самом деле.
— Тебе и правда мозги вскипятило! — закричала Аякчан. — Пусть это твое племя, но оно маленькое, а в опасности весь Сивир!
— Помнишь, я еще Советнику в Сюр-гуде говорил: весь Сивир — это и есть маленькие племена.
— Да скажите же ему! — беспомощно оглядываясь на парней, выпалила Аякчан. — Он должен идти с нами в Столицу!
— Он должен делать, как сам знает, — покачал головой Донгар. — Раньше мы делали одно общее дело, теперь каждый делает свое.
— Если б моим горам грозила опасность, я бы тоже пошел туда, — кивнул Хакмар.
— Все же Храм — великая ценность. Только Храм заботится о всем Сивире, а не растаскивает его на маленькие племена! — Аякчан коротко зло всхлипнула, ненавидяще глянув на Хадамаху. — А ты… иди куда хочешь, с кем хочешь… Без тебя обойдемся! Я думала, мы друзья, а ты… Предатель! — И рванула прочь.
— Доченька! — потянулась за ней Уот.
— Не ходи за мной! — рявкнула Аякчан, с разбега вламываясь в подлесок и исчезая между стволов.
— Не надо на нее обижаться, — успокаивающе сказал Донгар. — Она успокоится и придет, однако!
— Ты за ней не побежишь? — напряженный голосишко прозвучал где-то на уровне Хадамахиного пояса. Он поглядел вниз — Белый тигренок смотрел на него в упор, и глаза его властно искали ответа.
Хадамаха молча покачал головой.
— Значит, ты нас не бросишь? — так же напряженно спросил тигренок.
Хадамаха еще миг подумал — последняя, самая последняя возможность отказаться, уйти, он ведь и правда очень нужен ребятам там, в Храме, без него еще неизвестно, справятся ли они. Здесь без него не справятся точно. Хадамаха вздохнул и обреченно кивнул.
И только тогда напряжение покинуло мордаху тигренка.
— Урррр-рау-ау! — восторженно взвыл он, скача вокруг Хадамахи. — Хадамаха идет с нами! И пусть эта девушка-жрица даже не вякает, никакой он не предатель!
— Некрасиво говорить, что жрицы — вякают, это неуважение к Храму, — строго сказала его мама Золотая. — Хадамаху я смогу слушаться. Если он не часто будет командовать.
— Еще бы ты моего сына не слушалась! — немедленно влез отец.
— А ты надеешься, раз ты — его отец, чего-нибудь лишнего для своих медведей захапать? — проклекотала Белоперая.
— Я лучше вас Хадамаху знаю, — фыркнула тигрица. — К отцу он строже всех будет.
— Он мой сын! Слушаться должен! — возмутился отец.
— Хадамаха… старший вожак, — буркнул Брат невнятно, но так решительно, что попробуй возрази, рискни здоровьем. — Вожак над вожаками. Его слушаться!
— Вожак над вожаками, — повторил Донгар и громко выкрикнул: — Князь-Медведь!
— Князь-Медведь! Князь-Медведь! — понеслось над вырубкой.
— Князь-Медведь? — вздернула брови Седна. — А я еще думала, откуда я тебя знаю… Вспомнила теперь! Это ты привел сюда медвежьи и тигриные племена тысячу Дней назад. И ко мне в Океан тоже заглядывал! И звали тебя так же — Князь-Медведь! Мне будет приятно снова говорить с тобой! — благосклонно кивнула Повелительница Океана.
Хадамаха только тихо охнул. Это что ж выходит? Брат Медведя, который был тысячу Дней назад с Шаманом, Кузнецом и Жрицей, и Князь-Медведь, почитаемый древний прародитель племени Мапа — один и тот же человек… в смысле медведь? Это… он сам? Когда же он поселился здесь? До Кайгаловых войн? Или после? Или…
Раздумывать о прошлом и хитросплетениях предыдущей жизни ему не дали.
— А может, мы, это… ну, как в братьях Биату… — влез один из сынков тети Хаи. — Символ себе какой на дереве там или на кости вырежем? Медведя, например? И назовемся как-нибудь — «Единый Сивир», что ли… Раз мы теперь все вместе…
— А может, мы не будем ничего вырезать? — совсем не медвежьим, а скорее змеиным тоном поинтересовался Хадамаха. — И называться никак не будем? А ну марш собираться! Дядька Бата, почему у тебя бойцы бездельничают? Сейчас сам вместо них отрабатывать будешь. А остальным еще раз повторить, что делать?
— Уже бежим, Хадамаха! — крикнул дядька.
— Мы собираемся, Хадамаха! — тигры рванули прочь.
— Не ори на отца, делаем уже! — отозвались Мапа.
— Я уже отослала тех, кто может летать! Тэму сказали, встреча — у берега! — крикнула Белоперая. Повернулась к своей бескрылой сестре: — А ты… со мной?
— Вы от меня три раза отреклись: когда Канде отдавали, когда Черноперый решил, что до лишенной крыльев вам дела нет, и когда ты сказала, что у всех твоих родных есть крылья. Вам я не нужна, — спокойно, без горечи произнесла маленькая жена Канды.
— Я… не то хотела сказать, — опустила глаза Белоперая. — Ты — моя сестра…
— Сестра. Только и правда: что я, бескрылая, буду с вами делать? — покачала головой девочка. — С медведями останусь.
— А с ними что делать будешь? — ревниво проклекотала Белоперая.
— Замуж выйду, — усмехнулась девочка. — Не за Канду, конечно.
— А за кого?
— За меня! — рявкнули сзади, и здоровенный полуголый парень вынырнул из-за спины Белоперой, подхватил радостно взвизгнувшую девчонку и легко водрузил на плечо. — Она мне сразу понравилась! Р-р, так бы и съел!
Девчонка снова радостно завизжала и задрыгала ногами:
— Съешь, съешь, ты все обещаешь, а никак не съешь!
— Брат? — ошеломленно спросил Хадамаха, разглядывая широченные плечи и круглую, плоскую, как шаманский бубен, физиономию, так похожую на его собственную.
— Сынок? — охнула мама.
— Так чего ж ты раньше не перекидывался, медведь такой? — заорал Хадамаха.
— Так раньше… зачем? — как обычно невнятно откликнулся Брат. — А теперь — надо. Медведю на крылатой как иначе жениться?
— А я? — вдруг подняла голову Эльга. — Меня возьмете с собой? Мне ведь тоже некуда идти.
Лишенная крыльев девочка и в первый раз принявший человеческий облик Мапа поглядели друг на друга.
— Возьмем ее, а? — тихо попросила девочка. — Она капризная немножко, но хорошая. Только старшей женой я буду! — с важностью объявила она. — Когда подрасту.