Сессия: Дневник преподавателя-взяточника Данилевский Игорь
– Да, – кивает Нечаева. – Мы между собой зовем ее «Людмила Зыкина».
– Ха-ха-ха! Очень точно! – от души смеюсь я. Нечаева лукаво улыбается. – Ладно, Юля – огромное вам спасибо за информацию.
– Не за что. Ну, что – я тогда пойду, Игорь Владиславович?
В этот момент в коридоре слышится какой-то непонятный шум и в дверь начинают громко стучать. Я спешно прячу список с деньгами в сумку, а моя помощница выскакивает из-за парты. В этот момент у меня в голове пулей проносится страшное подозрение, но, поглядев на Нечаеву, я тут же отбрасываю его: уж кто-то, а она не могла меня предать.
Я распахиваю дверь и вижу на пороге Ларису Александровну Щербич – доцентшу с кафедры физики и неизменного члена комиссии на вступительных экзаменах. За ней стоит толпа из человек тридцати как минимум.
– Здравствуйте! – говорит она мне.
Вместо ответного приветствия мне так и хочется ей сказать: «Инфаркт с вами получить можно!». Но – корректность превыше всего:
– Здравствуйте!
– А у нас здесь сейчас будет пробный экзамен!
Все ясно, думаю я, – это товарищи, которые посещают подготовительные курсы. Но, черт возьми, как они невовремя приперлись: мало того, что напугали, еще и придется новую аудиторию искать.
– Хорошо, проходите, пожалуйста.
Щербич вводит за собой всю скопившуюся в коридоре шоблу. Я не забываю сказать ей стандартную фразу, протягивая ключ:
– Это я вам оставляю тогда?
– Да-да, ладно, спасибо! – кивает она мне.
Юля, втянув голову в плечи и дождавшись, пока толпа схлынет, выскальзывает из аудитории. Щербич провожает ее цепким взглядом. Наверняка подумала, что я с этой нежной девочкой здесь крутил шуры-муры. Впрочем, все равно: в конце концов, это не так уж далеко от истины, хотя и не применительно к данному случаю.
Я выхожу в коридор за Нечаевой и говорю, стараясь смотреть ей в глаза так же, как это делают герои мелодрам:
– Еще раз спасибо вам большое-пребольшое, Юлечка!
– Еще раз большое не за что, Игорь Владиславович!
– До свидания, дорогая вы моя!
Прелестно улыбаясь, она тоже прощается; затем быстрой походкой пересекает коридор и сворачивает на лестницу. Я смотрю ей вслед и думаю, что, может быть, и стоило бы с ней что-нибудь замутить. Но эти мысли у меня моментально сменяются деловыми, поскольку почти одновременно приходят две эсэмэски – одна от секретарши Иванова, другая – снова от старосты МП-2-06. На этот раз текст более чем лаконичен:
«Вы где?»
Не была бы она старостой, ее стоило бы поучить хорошим манерам. Но сейчас не время. Посылаю обеим одинаковые сообщения: «Подходите к Г-103», и сам бодрым шагом направляюсь туда же.
Староста МП-2-06 Людмила Боярышкина, приглаживая свои рыжеватые волосы и рассматривая в зеркальце, ровно ли легла помада, уже поджидает меня в условленном месте. Заметив мой силуэт, она довольно оперативно прячет в сумку лежащую на подоконнике косметичку вместе со своим запечатленным в амальгаме не слишком презентабельным отражением, и принимает вид кошки, которая не знает, кто съел хозяйскую сметану. Я же с трудом сдерживаюсь, чтобы не сорваться на нее немедленно.
– Здрассте! – вылетает из ее уст небрежное приветствие.
– Добрый день. Пойдемте чуть дальше.
Мы проходим вперед пару метров и, завернув за угол, оказываемся перед закрытым служебным входом в вотчину электриков. Площадка метр семьдесят на метр семьдесят с узким, как будто монастырским окошком, – довольно странное место для встречи. Но мне нравится то, что я могу просматривать и пространство рядом со сто третьей, и весь длинный коридор в целом, оставаясь незамеченным.
– Людмила, – говорю я ей максимально спокойным тоном, на который сейчас способен, – взгляните-ка вот сюда!
По пути я решил зайти в один столь же укромный, как этот, закуток и набросать на скорую руку текст своей адресованной Боярышкиной пламенной речи, который, с учетом ее хитропопости, мне не хотелось бы проговаривать вслух. Вынимаю из сумки несколько размашисто исписанных листов бумаги и кладу их на маленький, в пару локтей, подоконник. Боярышкина утыкается взглядом в первый листок, и я вижу, как на ее усыпанном веснушками лице начинают проступать багровые пятна.
– Всё не так, как вы думаете, – говорит она, не поднимая на меня глаз. Что является лучшим свидетельством попадания в цель.
– Там написано, Людмила, что я вас ни в чем не обвиняю. Но ЭТО у вас с Клемонтьевым было – значит, у меня не могут не возникнуть сомнения и относительно нынешней ситуации. Вы можете еще раз поговорить со своими и объяснить им, что сейчас не две тыщи третий или четвертый год. Поэтому должно быть, в частности, вот так… – я царапаю на последнем прочитанном Боярышкиной листе строгое, но не вполне математическое равенство «5=1000».
– Да я им объясняю, – всё так же понурив голову, отвечает она. – Многие уже согласны, но есть те, кто, как говорится, мутят…
«О-о! Уже, оказывается, “многие” согласны. Прогресс налицо!»
– Постарайтесь, Людмила. Если у вас всё получится, то тогда напишите мне завтра днем, чтобы мы заранее где-нибудь пересеклись с вами, – почти ласково говорю я. С ней сейчас нужно обращаться как с ученицей или, точнее, учеником. Этаким малолетним не до конца испорченным сорванцом из первого класса, которого нужно пожурить, но при этом дать понять, что на самом деле он очень хороший мальчик, взрослые дяди и тети его очень любят, и ему только необходимо исправить свою маленькую ошибку. Иначе сорванец может взбелениться и сделать гадость назло.
– Хорошо, – кивает она. И я вижу, что победил.
Через минуту с небольшим приходит Лера Фомичёва. Я машу ей рукой из своего укрытия, и она заворачивает ко мне, удивленно улыбаясь:
– А вы чё здесь, Игорь Владиславович?
– Да как-то так получилось, – обнажаю я зубы в ответной улыбке. – Что у тебя есть для меня хорошего, Лерочка?
– Всё у меня хорошее! Вот! – она протягивает мне файл, заполненный ксерокопиями каких-то лекций, между которыми прощупывается довольно пухлая пачка.
– А что ваша отличница Гордеева?
– Сда-ла! – махнув рукой, по слогам произносит Лера, давая понять, что в наше время даже идущим на красный диплом девушкам в лом учить, если есть возможность купить.
– Прекрасно! А то я по поводу нее немного волновался.
– Только, Игорь Владиславович! – проникновенно смотрит мне в глаза Фомичёва. – У меня есть к вам одна просьба.
– Да! Какая, Лера?
– Багаутдинова Регина есть же у нас в группе?
– Это та, которая вечно у тебя в приемной сидит?
– Ага. Она – моя подруга. Нельзя ей как-нибудь… поменьше сделать? Хотя бы на двести?
– Ради тебя, Лера, можно сделать всё, что угодно! – отвешиваю я комплимент.
– Ой, тогда спасибо! – улыбается она. – Там уже лежит с учетом… скидки.
– Да не за что! Тебе тоже спасибо за помощь.
– Я еще хотела вас предупредить, Игорь Владиславович, – внезапно выдает мне Фомичёва.
– О чем? – мгновенно настораживаюсь я. Хотя это еще слабо сказано. В действительности у меня возникает ощущение, что я вижу над собой меч на тонюсенькой ниточке.
– По вузу, не только по нашему, сейчас ходит девушка – представляется заочницей, и просит ей как-нибудь побыстрее поставить. На самом деле она из УБЭПа. Будьте осторожны.
– Ой, спасибо, Лерочка! – облегченно выдыхаю я, едва сдерживаясь, чтобы не рассмеяться. Я-то уж подумал, что секретарша самого Иванова сообщит мне сейчас нечто действительно важное. А когда слышишь о такой мелочи, как девушка из УБЭПа, чувствуешь, что жить стало не просто веселее, но еще и комфортнее.
– Пожалуйста! Ну, я пошла тогда, Игорь Владиславович!
– Иди, Лерочка! Спасибо тебе еще раз!
– Вам тоже спасибо, Игорь Владиславович.
Я выхожу из укрытия, машинально смотрю ей вслед и в этот момент замечаю, как в начало длинного, словно анаконда в одноименном фильме, коридора входит староста группы ВПП-2-06. Мгновенно дергаюсь назад, прячась в тень своего закутка. Так: сейчас надо, как и в случае с Боярышкиной, собрать всю свою выдержку в кулак.
Обладательница милого имени Надя Борисова – одна из самых паскудных старост, которые мне только встречались за мою довольно богатую преподавательскую карьеру. Внешне она принадлежит к тому же типу, к которому я мысленно причисляю певицу Земфиру и персонаж «Солнце» из «Дома-2» – то ли страшненькая девочка, то ли симпатичный мальчик. Вдобавок она еще и на редкость щуплая без пяти сантиметров лилипутка – эдакий стойкий оловянный солдатик без всяких бросающихся в глаза женских половых признаков. У нее низкий голос, создающий ощущение, что эта стерва – существо с железной, трудносгибаемой волей. Держится она подчеркнуто независимо, а разговаривает иронично, как бы подчеркивая, что я на период сессии от нее завишу, коль скоро хочу получить от группы деньги, а не какие-то там знания на экзамене. По ней видно, что она считает себя жутко умной, умнее меня самого и многих парней, с которыми ей приходится иметь дело. И как всякая стрёмная девица, необделенная мозгами и волевыми качествами, наверняка думает о том, как же это несправедливо, что мир устроен мужским, а не женским – сиречь амазонским, и как жаль, что для достижения жизненного успеха ей еще очень много придется отсосать как в переносном, так и в прямом смысле этого слова.
Через минуту, настроившись на боевой лад, я выхожу из-за угла и вижу, как подошедшая к назначенной аудитории и, естественно, не обнаружившая меня там Борисова стоит теперь, прислонившись к стене напротив, и крутит правым носком по полу, как будто растирая непогашенный окурок. Она краем глаза замечает меня, поворачивается, но, подойдя ко мне, и не думает здороваться при этом. Физиономия этой выдры, что, впрочем, для неё характерно, не выражает абсолютно ничего, ни единой эмоции.
– Где передавать – здесь? – спрашивает она, намекая на то, что коридор слишком хорошо просматривается.
– Нет. Там, – отвечаю я, указывая на «монастырский» подоконник. Мы заворачиваем в мой закуток.
– Два человека не сдали, – небрежно говорит эта юная Горгона, извлекая из сумки бумажный сверток. – Халтурина и Мещерякова.
– Почему?
– Говорят – денег нет.
Эти слова снова произносятся ей как бы между прочим. Меня больше всего сейчас беспокоит то, что она может совершенно неслучайно использовать такие выражения, впечатывая мой голос в память своего диктофона. Поэтому я вынимаю лист А-четвертого формата и, с трудом подавляя в себе злость, размашисто пишу:
«У НИХ НЕТ 500 РУБЛЕЙ? НА ДРУГИЕ ПРЕДМЕТЫ ЕСТЬ, А НА МОЙ НЕТ?»
– Не знаю, – пожимает плечами Борисова. Вид ее при этом абсолютно пофигистский. – Но это ведь, в конце концов, ваша воля, – ставить или не ставить им что-нибудь на экзамене.
Она пристально смотрит на меня, посылая мне взглядом намек, что не собирается лезть из кожи вон, чтобы уговорить этих клуш перестать выделываться и раскошелиться, наконец, как все приличные люди.
– Ну, я надеюсь, что вы все-таки еще раз с ними поговорите и объясните им ситуацию, – говорю я, тут же дописывая на листке: «ОНИ ЗАДЕРЖИВАЮТ ВСЮ ГРУППУ. БЕЗ ЭТОГО Я НЕ МОГУ НАЧАТЬ РАЗДАВАТЬ БИЛЕТЫ С РЕШЕНИЯМИ ЗАДАЧ».
При этом я, в свою очередь, внимательно смотрю на нее, очень надеясь, что и в моем взгляде она читает ответный месседж: «А это уже твоя проблема, сучка ты недоделанная! За такие уговоры ты и получаешь свою пятерку даже не с дисконтом, а бесплатно, не скидываясь вместе со всеми! Вот и будь добра пошевелить задницей!»
– Ладно, хорошо, – пожимает плечами Борисова.
– Хорошо, раз ладно, – говорю я. – Зачет завтра в семь. Вы свободны.
– Угу. До свидания, – выдавливает она все-таки из себя дань приличию.
– Всего хорошего.
Она своей мальчишеской походкой начинает движение по коридору, а я молча шлю ей пожелание как можно быстрее исчезнуть из моей жизни, и желательно – бесследно.
Через тридцать пять минут встречаюсь со старостой ВПП-1-06 – там, слава Богу, без эксцессов (заслуга помощницы – девочка просто замечательная), и вскоре я с чувством хорошо проделанной работы выхожу из Г-корпуса, намереваясь спокойно доехать домой и предаться приятному процессу подведения первых итогов и менее приятной, но необходимой процедуре переноса нужных оценок из списков старост в свой журнал. У входа стоит великое множество студенческих компашек по двое-четверо гавриков в каждой, и абсолютно вся эта тусующаяся молодежь, без разбора пола и возраста, дымит сигаретами, что вообще-то строжайше запрещено, но кто же у нас обращает внимание на приказы? Я лавирую между этими «могучими кучками» и слышу непрерывный гул, слагающийся из обсуждения начавшейся сессии, нюансов личных отношений и достоинств марок автомобилей: «Машка реально сама будет пересдавать, короче – Рустем, ты казёл, б…я – “Инфинити” – это х…йня!». Непроизвольно обращаю внимание на одну из «четверок»: двух крашеных блондинок, довольно смазливых, и двоих парней братковского вида. Один из них орет в мобильник так, что, если бы не шум, создаваемый другими компаниями, его бы наверняка было слышно у автобусной остановки:
– А мне пох…й, ё… тэ! Скажи ему, что, если он не отдаст, ему пиз…ц, на х…й!… Чо?… А меня это ваще не е…ёт, понял?…
Именно в моменты, когда я слышу на лестницах и в коридорах нашего вуза похожую феерическую ненормативщину, у меня сразу отпадают все сомнения по поводу оправданности собственных действий. Брать взятки с большинства студентов – плохо? Да с таких не то, что грех брать – с таких грех не взять!
Правда, следующая мысль, которая у меня возникает в подобных случаях – а станут ли они лучше от этого? Станут ли более цивильными и менее циничными от того, что я буду из них выкачивать то, что мне нужно? Может быть, в тот момент, когда они не смогут купить не только какую-нибудь семидесятилетнюю тетю, а еще и меня, они и в самом деле проникнутся пониманием факта, что не всё в этом мире должно продаваться?
Но третья вспыхивающая в моем сознании идея тут же подводит черту, ставит жирную точку в этих дискуссиях с самим собой. «У меня впереди – Венеция! (Сантьяго, Мехико, Янгон). Над ними должны были восемнадцать лет работать их родители. И то, станут ли сейчас эти малолетние волчата чуточку лучше или чуточку хуже, меня, если использовать привычную для них терминологию, абсолютно не е…ёт». И на этот раз в мысленном сражении остатков моей совести с Венецией опять побеждает Венеция. Forever.
ДЕНЬ ВОСЬМОЙ: 26 МАЯ 2009 ГОДА, ВТОРНИК
Волго-Камская инженерная академия располагается в центре города – не только в одном из самых престижных районов, но ещё и в одном из самых лакомых кусочков этого района. Вокруг – зелень, относительная тишина и спокойствие, нарушаемые в основном автомобилями студентов. Каждый раз, когда я вспоминаю про этот вуз, или, тем более, собираюсь в нем побывать, мой мозг тут же машинально выдает мне справку: «Поступление на архитектурное отделение, по слухам, равно десяти тысячам баксов». Видимо, это уже профессиональное; что-то типа болезни.
На часах полдень. Я прохожу в актовый зал главного корпуса и вижу, что народу в нем собралось на удивление много. С чего, правда, непонятно. То ли потому, что мероприятия проходит под эгидой Министерства по делам молодежи, спорта и туризма, то ли просто от того, что у философов Волго-Камска наступило весеннее обострение, но зал забит почти до отказа.
Владимир Александрович Свасьянц, заведующий здешней кафедрой философии, занимает место на сцене, в центре президиума, вместе со своим замом Викой Малышенко и какими-то двумя товарищами, которых я не знаю. Свасьянц – человек уходящей эпохи. Потомок тех, кто перебрался в Россию, спасаясь от турецкой резни, он – старик в высшей степени деликатный, совмещающий увлечение философией физики с написанием на досуге приятных на слух стихов. И, что стоит отметить особо, в силу «профессиональной» направленности уже моей личной деятельности, в денежных делах ни разу не замеченный – я думаю, ввиду элементарной непричастности к таковым за всю свою семидесятилетнюю жизнь. Сейчас он объявляет следующего докладчика:
– Слово предоставляется профессору такому-то… из такого-то университета…
Если верить программе, которую я получил при входе в зал, то следующим должен выступать я. Вовремя пришёл, ничего не скажешь! Меня охватывает легкий мандраж; я пересаживаюсь с «камчатки» на один из средних рядов, в котором заметил свободное место. Через пятнадцать минут вялые аплодисменты предыдущему докладчику подсказывают мне, что наступает волнительный момент:
– Слово предоставляется доценту кафедры маркетинга и управления Волго-Камского государственного университета тяжелой индустрии, кандидату философских наук Соколу Игорю Владиславовичу!
Я уверенным шагом иду к сцене, забегаю наверх по ступенькам и, кивнув Свасьянцу и Вике, занимаю место у кафедральной стойки. Вижу сотни глаз, источающих слабый переливистый свет, как люминисцентные водоросли в океане. Взгляды направлены прямо на меня. Ничего страшного: говорить на большую аудиторию – дело привычное. Просто надо набрать в легкие побольше воздуха и не смотреть пристально на толпу, которая на тебя уставилась.
– Я начну издалека, уважаемые коллеги, и заранее прошу меня за это извинить. Но, во-первых, название нашей конференции – «Актуальные проблемы науки и общественного развития» – уже не предполагает уделения внимания только социальной проблематике. А, во-вторых, – без предварительного объяснения не будет понятна моя позиция по вопросам, которые тоже значатся в перечне тем нашей конференции – вопросам политики и общественного сознания. По сути, сегодня я не буду говорить о философии – я буду говорить о совершенно конкретных вещах, имеющих, как мне представляется, огромное мировоззренческое значение, если суметь сделать из них правильные выводы.
Выдержав небольшую паузу, вижу, что вниманием этой пёстрой аудитории я уже овладел. Отлично: можно начинать жарить.
– Известно, что в человеческом организме триллионы триллионов клеток. Каждая из них должна работать согласовано с другой с точностью до долей секунды, иначе обменные процессы в организме будут нарушены, и тогда станет возможно все, что угодно – от медленного развития раковой опухоли до мгновенной смерти. Однако вся эта работа в конечном счете координируется мозгом. Элементарный подсчет количества вариантов решений, которые принимает мозг, показывает, что оно на порядки превышает число атомов во Вселенной. Если последнее число, по современным оценкам, равно приблизительно десяти в восьмидесятой степени, то в случае с управлением телом со стороны мозга получается величина, как я уже говорил, большая не в разы, а на порядки. Но это почему-то никого не удивляет! Хотя, если представить нейроны в виде привычных нам компьютеров, то ни одно сетевое объединение подобной техники, будь это сам Интернет, не сможет переработать такое количество информации и за миллиарды лет. Возникает вопрос: как же такое удается нашему мозгу? Я напомню, что тактовая частота работы нейрона – ноль целых три десятых секунды, а скорость прохождения импульса от нейрона к нейрону примерно равна скорости звука в воде! У любого нашего домашнего компьютера аналогичные характеристики лучше в тысячи раз. Разве это не является подлинным парадоксом, уважаемые коллеги?
Когда мы при встрече с нашими знакомыми идентифицируем кого-то как Ивана Ивановича Петрова, а кого-то – как Петра Петровича Сидорова, то тем самым мы фактически решаем задачу, которая заключается в одновременном анализе отличительных меток – сомножителей, образующих какое-либо число. Любой нормальный человек совершает процедуру идентификации своего знакомого в считанные доли секунды. Известны случаи, когда психически больные люди могли мгновенно и безошибочно перемножать огромные числа – они послужили прототипами для героя Дастина Хоффмана в фильме «Человек дождя». И здесь мы вновь сталкиваемся с отмеченной ранее особенностью мозга – сверхбыстрая и при этом, что очевидно в случаях с людьми типа героя Хоффмана, – неконтролируемая разумом вычислительная способность.
А какая скорость вычислений реально достижима в данный момент? Известно, что для нахождения конкретной пары сомножителей, при перемножении дающих определенное тысячезначное число, на современном компьютере нужно затратить десять в двадцать пятой степени лет. Этот и подобные ему факты используются в ныне действующих алгоритмах шифрования, которые потому и считаются практически абсолютно надежными. Что, в свою очередь, означает, что наш мозг, координирующий деятельность клеток, просто не может быть обычным компьютером. Но тогда каким же компьютером он является? Я сразу уточню, что употребляю здесь выражение «является компьютером», сознавая ограниченность этой аналогии…
…Перевожу дыхание. Сотни глаз направлены на меня подобно прожекторам или рентгенам. Они хотят меня не просто видеть, а просветить насквозь. Но от этого я вдохновляюсь еще больше.
– И ответ здесь, уважаемые коллеги, на мой взгляд, с учетом нынешнего уровня наших знаний может быть только один: наш мозг, точнее – каждый нейрон в нем, – это не цифровой компьютер, а компьютер квантовый. Несомненно, многие из вас или читали, или просто слышали о том, что планируется создание таких устройств, но не все знают, на чем основан принцип их действия. А основан он на том, что любой квантовый объект способен одновременно находиться в огромном числе самых разных состояний, что невозможно согласно житейской логике и здравому смыслу: например, не может кто-то из нас быть и не быть в данном зале одновременно. Однако квантовые объекты способны и не на такое, поэтому процессором в квантовом компьютере должны быть сами атомы. За счет того, что они одновременно находятся во множестве состояний, как раз и будет достигнут колоссальный выигрыш в скорости. Например, обозначенную мной ранее проблему нахождения нужных сомножителей тысячезначного числа будущие квантовые компьютеры станут решать вместо десяти в двадцать пятой степени лет за несколько часов! Как говорят в таких случаях, «почувствуйте разницу»! Сейчас достоверно известно и то, что аналогичный выигрыш в скорости квантовые компьютеры будут иметь также в области обработки сверхбольших баз данных – поиска в них нужной информации. А для квантовых или же подобных им систем – мы сейчас будем предполагать, что глубинные слои мозга и есть такая система – должно быть характерно свойство, которое, возможно, сильнее всего отличает квантовые объекты от объектов классических, с которыми мы имеем дело в повседневности. Это свойство называется нелокальностью и проявляется оно в так называемых «запутанных», или «зацеплённых» системах. Оно характеризуется тем, что объекты, провзаимодействовавшие друг с другом, будут после этого сохранять связь между собой, причем она, эта связь, будет действовать не просто со сверхсветовой скоростью, а мгновенно. Берется частица с каким-то интересующим нас показателем – допустим, что этот показатель равен нулю. Потом частица распадается на две части, одна половина улетает на один край Вселенной, вторая – на другой. Затем измеряем показатель у одной из половинок – предположим, он равен минус единице. Тогда у другой половины мгновенно тот же показатель становится равным плюс единице. Как вторая частица может знать о том, какой показатель в данный момент времени мы обнаружили у ее пары? Это неизвестно. Я опускаю здесь некоторые нюансы, но в целом все происходит именно так.
Вы, вероятно, сейчас задаете себе вопрос: к чему я вам все это рассказываю, ведь тематика нашей конференции посвящена не концепциям современного естествознания. К тому же наверняка многие из вас знают: гипотезы о том, что в определенных клеточных структурах происходят квантовые процессы, существуют уже не одно и не два десятилетия – вспомним хотя бы работы Пенроуза. А рассказываю я это вот для чего. При всех разговорах о квантовом характере мозга и мышления при этом не акцентируется внимание на некоторых аспектах, выводах из этих, как мне кажется, совершенно обоснованных и даже единственно возможных гипотез, которые уже имеют прямое отношение к нам и к тому, ради чего мы здесь сегодня собрались. Для нас сейчас важно лишь то, что у сложной квантовой системы могут быть такие информационные и энергетические свойства, которые будут сохраняться при любых взаимопревращениях и распадах частиц, входящих в данную систему. И для того, чтобы вас не томить, я перейду к разговору об этих неизменных свойствах. При этом я буду считать частицами нас с вами. Есть ли у нас такие свойства, которые сохраняются столетиями, если не тысячелетиями, и при этом практически нисколько не меняются? Есть, и мы все с вами знаем, как они называются – очень модным когда-то словом «менталитет»…
…Услышав последнюю фразу, народ оживляется: то ли устал слушать, то ли интуитивно почувствовал, что я сейчас собираюсь сказать нечто такое, о чём никто из присутствующих даже не подозревал.
– В качестве характерной особенности российского менталитета очень часто указывают такую черту, как покорность – знаменитое долготерпение русского и шире – российского – народа. Что бы власть имущие с нами не делали, – и я сейчас говорю не только о политическом ее эшелоне, но и самом что ни на есть рядовом – например, власти в том же институте, университете, – мы терпим до последнего. Это и было для меня загадкой, которую я поставил себе целью разгадать. И здесь мне очень помогло то, что долгое время я занимался изучением, если использовать терминологию Карла-Густава Юнга, коллективного бессознательного: архетипами и так далее – все мы понимаем, о чем идет речь.
Одним из важнейших методов анализа коллективного бессознательного Юнг, как известно, считал изучение мифов, сказок, обычаев того или иного народа. А что такое русский народ, кто такие русские? Я сейчас буду говорить именно о них, как бы абстрагируясь от того, что и сам русский на четверть. Обычный дилетантский ответ – это восточные славяне. Конечно же, это не так. Русские – это смесь двух этносов: восточно-славянского, который жил на необъятных равнинных просторах, в частности – на берегах Днепра, и финно-угорского, который жил в таежных лесах. Многие наши соседи – удмурты, марийцы – вот они: современные финно-угры. К ним гораздо позже присоединился монголо-татарский, или просто монгольский этнос. Если же мы посмотрим на русские народные сказки, которые все мы, независимо от национальности, читали в детстве, мы увидим, какие персонажи в них преобладают: волк, лиса, медведь и так далее. Но ведь это типичные лесные обитатели! Значит, на самом деле именно финно-угорское, а вовсе не славянское наследие сидит в нас прочнее всего. Монгольский этнос, правда, оказал огромное влияние на становление нашей нации, ее культуры – не зря же есть пословица «копни поглубже русского». Но монголы – это степные кочевники, а в русском фольклоре, как мы уже поняли, преобладают именно лесные персонажи, и, следовательно, колоссальное влияние на наши корни имеет финно-угорский этнос. Даже название столицы нашей родины – финское: «Моск» – в переводе означает «медведь», «Ва» – это вода. А у финно-угорцев существовал обычай – совершенно потрясающий обычай: я, когда о нем впервые прочитал, чуть со стула не свалился!…
…В зале послышался смешок.
– Я даже не представлял, что такое вообще возможно, но, оказалось, что все-таки возможно. Я адресую каждому из вас простой вопрос: если вам нанесли оскорбление – не рядовое, а серьезное, настоящее оскорбление, какова будет ваша реакция? Наверняка кто-то захочет совершить нечто аналогичное, кто-то захочет отомстить, но уж, во всяком случае, никто не будет делать так, как учит нас христианство: подставлять правую щеку после того, как ударили по левой. ТАК ВОТ, – повышаю я голос, – У ФИННО-УГОРЦЕВ СУЩЕСТВОВАЛ СЛЕДУЮЩИЙ ОБЫЧАЙ: ПОСЛЕ ТОГО, КАК ЧЕЛОВЕКУ НАНОСИЛИ ОБИДНЕЙШЕЕ ОСКОРБЛЕНИЕ, ОН ШЁЛ К ДОМУ СВОЕГО ОБИДЧИКА И ВЕШАЛСЯ У НЕГО НА ВОРОТАХ В ЗНАК ПРОТЕСТА!!
Сказав это, я выжидаю паузу. Общий секундный ступор. Потом весь зал разражается громовым «Ха-ха-ха-ха-ха-ха!»
– Вот так же и мы с вами. Наш человек, если он действительно наш человек, не станет бунтовать! Он будет лежать на кровати, деградировать, спиваться, а в итоге пойдет и повесится на воротах коттеджа нового русского. Вот так и действует коллективное бессознательное. Мы все забыли о своих корнях. Казалось бы, это было давным-давно, но это сидит в нас и действует изнутри. Поэтому вот она, наша судьба. Именно поэтому мы – обреченный народ. А то, что было монгольское завоевание или, как утверждает Лев Гумилев, симбиозное сосуществование, только усугубило ситуацию. Я прекрасно помню, как еще в школьных учебниках истории писалось о том, какие обычаи действовали в войске Мамая, хана Батыя и прочих монгольских полководцев: вся армия поделена на группы по десять человек, и если с поя боя убегал один, то казнили всех, кто был с ним в одной десятке. Казалось бы – зачем, ведь они ни в чем не виноваты? Может быть, они очень даже храбро сражались? А, неважно! Был рядом – значит, виноват! Вот также и мы. Если представить себе гипотетическую ситуацию, что среди нас появится какой-то безумно храбрый товарищ, который поставит себе целью свергнуть ту систему, которую он считает несправедливой, его скорее всего сдадут собственные друзья или соседи – потому что так безопаснее. Что будет свидетельством того, что в друзьях и соседях прочно сидит и действует монгольское коллективное бессознательное.
Или возьмем другой актуальный пример – коррупцию. Все мы знаем, что с нас дерут деньги на каждом шагу – теперь даже за то, чтобы устроить ребенка в детский сад. Может быть, я перегибаю палку, но мне кажется, что кто-то из наших политологов верно сказал: если бы мы давали меньше, то с нас бы и брали меньше! Однако мы по-прежнему даем, и все продолжается, как раньше…
…В этот момент меня так и подмывает прокричать: «А эти молодые гибриды волчат и овец, наши студенты! Если бы они, идиоты, поняли, что любой преподаватель, вступающий в неформальные отношения с ними, на самом деле только рискует! Если бы они просто отказались платить, пригрозив УБЭПом, то никто ничего бы с ними сделать не смог – максимум поставить тройку на экзамене. Вся их вшивая стипендия за полгода, которую они получают, вполне сопоставима с отчислениями, которые они делают нам, товарищи, или даже в разы меньше! Единственное оправдание для их овечьей робости – это то, что цена за хорошую оценку бывает копеечной. Но в любом случае они дураки. Благодаря их тупости мы с вами, друзья, собираем такие суммы, которые и не снились работягам на фирмах, хотя они пашут с девяти до шести каждый день. Единственные выигрывающие от всей этой бараньей стадности нашей молодежи – мы! И храни, Господи, этих юных финно-угорцев с зачётками! Аминь!». Но, конечно, ничего подобного я не говорю и тем более не выкрикиваю, а просто веду свою речь к завершению на драматично-высокой ноте:
– …И продолжается потому, что мы не можем вылезти из собственной шкуры. Сознание, как доказано многочисленными исследованиями, – это всего лишь английская королева, которая царствует, но не правит. Абсолютно любое решение на несколько миллисекунд раньше, чем оно будет нами осознано, оформляется на уровне бессознательных импульсов. А если бессознательное – квантовая или подобная квантовой система, то наше долготерпение останется с нами навсегда. Обычно на это возражают, что если мы знаем о сковывающих нас ограничениях, то мы сможем эти ограничения снять: как говорили классики, свобода есть познанная необходимость. Но скажите: знаем ли мы о таких наших индивидуальных свойствах, которые мы, тем не менее, не можем переделать? Которые управляют нами или просто существенно влияют на выбор жизненного пути? Конечно, и их довольно много: темперамент, наличие или отсутствие математических способностей, музыкального слуха и так далее, и тому подобное. Тогда почему нельзя предположить, что существуют и какие-то наши коллективные свойства, которые, даже если мы о них и узнаем, мы не сможем изменить? Я думаю, что в случае с нашим долготерпением, закодированным на уровне квантовых свойств нашего бессознательного, наблюдается та же картина. Мы можем сколько угодно выискивать причины, рациональные доводы для того, чтобы стерпеть и на этот раз, но не знаем, что еще основатели психоанализа называли подобные вещи рационализацией. Не рациональным выбором, а поиском внешне убедительных оправданий для тех импульсов, которые задаются нашей бессознательной сферой. Мы никогда в массе своей не будем жить хорошо, потому что подавляющий процент нашего населения в глубине своей психики носит идею, что надо повеситься, когда тебя унижают до последней степени. И структуры нашего рабского коллективного подсознания, то есть менталитета, – это то, от чего мы не в состоянии освободиться. Потому что подсознание сильнее сознания. Потому что структуры сильнее людей. Спасибо за внимание!..
…В зале стоит такая тишина, что она кажется физически невозможной при подобном скоплении народа. Через секунду она разрывается оглушительными аплодисментами. Я стою слегка взмокший от волнения, но гордый и довольный собой.
– А можно задать вопрос докладчику? – почти одновременно несется с нескольких сторон.
– Да, конечно, но Игорю Владиславовичу предоставляется для этого всего лишь несколько минут, – говорит Свасьянц и для меня, и для тех, кто больше других размахивает руками, подбираясь поближе к сцене. – Основную часть прений мы перенесем на заседание секций и круглый стол.
– Скажите, пожалуйста! – обращается ко мне какой-то лысеватый мужик лет пятидесяти в серого цвета костюме, поражающем своей нафталиновой замшелостью. – Казалось бы, столько уже было сказано о необходимости развития гражданского общества в России, столько выделено грантов на анализ путей его построения, но при этом ни разу с общесистемных позиций не было проанализировано, а возможно ли это в принципе? Если я вас правильно понимаю, вы считаете, что это в нашей стране невозможно?
– Если не вдаваться в нюансы, то – да, – отвечаю я. – Наши политические игроки, включая и партии, так же трусливы, как и рядовые граждане. Единственная форма легальной общественной самоорганизации, которая возможна у нас – это кучки по интересам, которые будут тихонько, чтобы другие не услышали, выпрашивать подачки с барского стола.
Со своего возвышающегося над прочим людским пространством места я вижу, что мужик удовлетворенно кивнул, однако вслед за этим подбросил второй вопрос:
– Но в случае с коррупцией вы, как мне представляется, перегибаете палку. Дело не только в нашем долготерпении. Разве её, то есть коррупцию, возможно искоренить в России?
…И здесь меня прорывает на откровенность:
– Вы знаете – как ни странно, да! Для этого нужно сделать самую малость: отменить уголовную ответственность, во-первых, за дачу взятки, и, во-вторых, – за шантаж, связанный с дачей взятки. Сейчас, в эпоху, когда видеокамера есть в каждом мобильнике, не говоря уже про специальную технику, записать разговор с тем, кто вымогает у вас взятку или, как посредник, объясняет её схему, не составляет никакого труда. Представьте себе, что вы сегодня попросили тысячу долларов за свои услуги, а завтра или через семь лет к вам придет ваш клиент и потребует от вас уже три тысячи долларов, и ему за это ничего не будет. В общем, надо сделать так, чтобы стало выгодно «сдавать» – и взяточничество почти прекратится. Есть один почти универсальный закон – «Восемьдесят на двадцать». Согласно ему, двадцать процентов – это десять процентов тех, кто будет брать и воровать всегда, как это было даже при Сталине, и десять процентов тех, кто этого не станет делать при любых обстоятельствах. А восемьдесят процентов ведут себя по ситуации: если все вокруг начинают брать и воровать, то они включаются в этот процесс. А если видят, что пошёл отбой, то и они прекращают это делать. Поэтому я и говорю: полностью решить проблему, конечно, нельзя, а вот сбить процентов на семьдесят-восемьдесят – можно.
Лицо задававшего мне вопрос мужика отчего-то даже просияло. Самонадеянно думать, что это я его так увлёк своими идеями, но, чёрт возьми, всё равно приятно.
– Только кто у нас это будет делать! – весело выкрикивает он мне.
– Это уже другой вопрос! – улыбаюсь я. В зале раздаётся смех.
– А правомерно ли ваше предположение, что, если внутри нейронов есть некие квантовые слои, которые обеспечивают быстродействие нашего мозга, то эти самые квантовые слои тоже образуют «зацеплённую» систему? Ведь тогда получается, что существует эдакий глобальный интернет из мозгов разных, в том числе ничего не знающих друг о друге людей? – пропищала противным голоском какая-то бальзаковского возраста дама в бордовом платье из первого ряда.
– Думаю, что такое предположение не просто допустимо – оно с необходимостью следует из факта существования так называемого закона Ципфа-Парето, который мной уже здесь, в общем-то, упоминался, – спокойно отвечаю я. – Распределений, которые для удобства называют «ципфовскими». До сих пор никто не в состоянии объяснить, как может одна и та же по сути формула, в которой варьирует только показатель степени, описывать абсолютно разные вещи. Например, закон самого Парето гласит, что приблизительно восемьдесят процентов богатств принадлежит двадцати процентам населения, двадцать процентов клиентов приносят восемьдесят процентов прибыли, и так далее, и тому подобное. Тем же самым паретовским законом описывается – что бы вы думали? – распределение гравитационной плотности в звездных системах! А закон самого Ципфа устанавливает столь же асимметричное использование слов в законченных текстах большого объема. Распределение властных полномочий в обществе, численности жителей городов, число открытий и изобретений и столько всего ещё, вплоть до результатов сдачи экзаменов и числа владельцев имений, принявших участие в восстании якобитов, описывается одной и той же формулой. Отсюда и следует, что мысли и действия самых разных, не связанных между собой в повседневной жизни людей оказываются сцепленными, как в обычной материальной системе – например, как снежинки в горах любимого нашими олигархами Куршавеля. Я сейчас намекаю на то, что данному закону подчиняется и распределение числа частиц в сошедшей лавине. Разные ученые и изобретатели, часто даже не подозревая о существовании друг друга, делают, как им кажется, сугубо индивидуальную работу, которая на поверку оказывается выраженной коллективной формулой. Все это неизбежно свидетельствует о том, что наши мысли – это в какой-то степени не только наши мысли. И возможным это, уважаемые коллеги, оказывается по одной причине – каким-то глубинным, неосознаваемым слоям нашего мышления свойственна квантовая или подобная квантовой организация. Почитайте работы академика Маслова. Он доказывает, что на элементарном уровне, на котором раньше физиками было получено распределение Бозе-Эйнштейна – одна из двух квантовых статистик – можно из этого распределения вывести закон Ципфа-Парето.
– А вы полагаете, что возможно мерить физическим аршином общественную материю? – высунулся из общей массы долговязый вихрастый парень. – Не игнорируете ли вы тем самым специфику социальной сферы?…
…Теперь уже, при виде таких недоумков, у меня возникает желание постебаться.
– Дорогие друзья! Из года в год мы обсуждаем практически одни и те же проблемы – оснований мира и мышления вообще и социальных отношений в частности. И каждый раз делаем это с одним и тем же, а именно – почти нулевым – результатом. Почему же так происходит? Почему физика и другие естественные науки добились столь впечатляющих результатов за четыреста лет своего существования, а обществознание в самом широком смысле этого слова как вращалось в кругу одних и тех же ходов мысли, так и продолжает вращаться? Мы с вами, положа руку на сердце, не можем не чувствовать некоторого дискомфорта от того, что получаем такие же надбавки за свои ученые степени, как, например, математики или технари. Но они занимаются делом, а чем занимаемся мы? Вечно спорим друг с другом и предлагаем диаметрально противоположные решения одних и тех же вопросов? На мой взгляд, единственным способом хоть как-то оправдать свое существование в науке – именно науке, а не говорильне парламентского типа – могла бы стать попытка выстроить некий проект, который бы объединил между собой самые разные области знания. В частности, этот проект позволил бы сформировать обществоведческие схемы по образцу схем физических.
– А осуществимо ли это? – выкрикивает с места все тот же парень.
– Разумеется, – говорю я, – все мы прекрасно знаем, какие мыслители считали и считают, что это нереализуемо в принципе. Но специфика наших дней как раз и состоит в выявлении того факта, что «невозможное возможно», как правильно пел один финалист «Евровидения». Если еще пятнадцать лет назад никто и не слышал про такое направление, как эконофизика, когда, например, динамика фондовых рынков описывается теми же уравнениями, что и хорошо изученные физические процессы, то сегодня это направление имеет все шансы стать мэйнстримом в экономической науке. Если раньше скатерть-самобранка или лампа Алладина считались ненаучной фантастикой, а проще говоря – сказкой, то сегодня работающие в корпорациях типа Ай-Би-Эм специалисты всерьез обсуждают создание в будущем наноассемблеров – роботов, собирающих на уровне отдельных атомов нужные нам объекты. В принципе вековая задача алхимиков – нахождение философского камня – уже решена. Будущие нанороботы смогут разобрать на элементарные частицы любое вещество и потом по имеющимся у них матрицам собрать новое. Можно будет делать золото хоть из металлов, хоть, пардон, из фекалий. Пока у инженеров есть свои технические трудности, а основная наша с вами трудность, друзья, заключается в том, что для развития междисциплинарных исследований требуются люди, одинаково сведущие и в точных, и в гуманитарных науках. Это почти нереально, а значит, требуется объединение усилий огромного числа специалистов из далеких областей знания. Но для того, чтобы организовать эти усилия, сначала требуется заинтересовать людей – показать им, что смычки, мосты между их сферами интересов не просто есть, а буквально бросаются в глаза. И стоит только эти мосты расчистить, как между разными науками наступит такой взаимообмен данными, который неизбежно приведет, не побоюсь этих слов, к новой научной революции, аналогов которой не было уже восемьдесят с лишним лет, если вести отсчет с Пятого сольвеевского конгресса. А это, в свою очередь, приведет к появлению качественно новой философии – не к пустопорожней, ни к чему не обязывающей трескотне, в которой иногда встречаются рациональные зерна, а к научно обоснованной системе взглядов, которая будет не мешать усвоению новых данных, как это нередко происходит сейчас, а, наоборот, – способствовать ей, стимулировать ее и заглядывать, как и положено философии, за горизонты, но не отрываясь при этом от научной почвы.
– Однако вы не очень высоко цените способность людей к коллективной рефлексии, – продолжает напирать на меня этот недопырь. – Вы…
«Наверное, аспирант той дамы в бордовом!» – усмехаюсь я про себя, и в этот момент раздается голос Свасьянца:
– Уважаемые коллеги! У вас еще будет возможность задать Игорю Владиславовичу свои вопросы и сегодня, и завтра. К сожалению, мы все связаны регламентом. Я благодарю сейчас Игоря Владиславовича за содержательное выступление, но вынужденно прерываю его, потому что необходимо предоставить слово еще многим участникам нашего сегодняшнего пленарного заседания.
Я киваю Свасьянцу и Вике – не только в знак прощания с ними, потому что оставаться здесь я больше не собираюсь, но и в знак благодарности за то, что быстро избавили меня от общения с идиотами, – и быстро спускаюсь со сцены. Все эти жаждующие повыпендриваться и показать, что они тоже не лыком шиты, поцы и матроны не вызывают у меня никакого желания во что бы то ни стало доказывать им свою правоту. Наоборот, они вызывают у меня желание зевнуть и лечь спать, оставив их наедине с собственным скудоумием.
Проскакивая по левому проходу зала, успеваю заметить среди массы лиц пристально смотрящую на меня девушку – похоже, что натуральную блондинку. Девушка весьма хороша собой и призывно улыбается мне поистине голливудской улыбкой. Я посылаю ей воздушный поцелуй и пытаюсь сообразить, кем может быть эта дива, затесавшаяся на сборище людей, среди которых красавцев и особенно красавиц днем с огнем найти весьма проблематично. Красивые женщины, к сожалению, почти никогда не идут в науку – туда идут серые мышки, надеющиеся найти себе такую же невзрачную и потому беспроблемную пару. Жаль, что мне пора бежать на встречу с мадемуазель Боярышкиной, которая уже успела сегодня прислать эсэмэску с отчетом о проделанной работе. Не иначе как вчера вечером сорганизовала всех, башковитая стервоза, – наверное, у группы был какой-то зачет, поэтому всё так оперативно и получилось. Вообще-то настроение для флирта у меня сейчас как раз подходящее. Но – работа превыше всего.
Съездив домой, чтобы забросить переданные старостой МП-2-06 деньги и переписать в журнал оценки, я заодно плотно набиваю свой истосковавшийся по еде желудок борщом с бутербродами и возвращаюсь к шести в универ в самом хорошем расположении духа.
Алена, Гульназ и Лера уже ждут меня у кафедры с собранными зачетками. Мы здороваемся, как старые добрые знакомые.
– Располагаться будем в двести тринадцатой, – говорю я им. – Ну, что – кто из вас зайдет ко мне первой?
Секунду они переглядываются. Затем Алена и Гульназ синхронно озвучивают решение:
– Пускай Лера заходит. Мы подождем.
Я про себя улыбаюсь. На самом деле, конечно, отношения между девушками вполне доброжелательные, без снобизма, и в другой раз первой вполне могла бы зайти Алена или Гульназ. Но мне сейчас любой их порядок безразличен, ибо я пребываю в состоянии полнейшей эйфории. Охват вечерников получился практически стопроцентным, если, конечно, не считать нескольких девчонок, которые учатся в этих группах и одновременно, как и сами старосты, работают у нас на кафедрах или в деканатах. Этим четверки или, что бывает чаще, пятерки положены бесплатно по определению. Единственный незначительный источник беспокойства заключается в дневном потоке «ноль-шесть», и снова – в группе Боярышкиной. Там деньги не сдали пятеро, и если вычесть трех человек, о которых говорил юный шантажист Шакуров, и его самого, то получится, что остается еще одна девушка, которая ходила на лекции и которая, судя по всему, собиралась отвечать сегодня сама.
…За полчаса расписываю зачетки – благо, Лера, Алена и Гульназ помогают мне, по ходу дела заполняя все графы, кроме тех, где ставятся оценка и подпись. Потом маюсь от безделья до без пятнадцати семь, пока не приходит группа Юли Нечаевой, и картина повторяется. Сучка Борисова, появившаяся ровно в семь пятнадцать, объявляет мне, что те две клуши, которые не хотели сдавать деньги, так их и не сдали. Хорошо еще, что в силу отсутствия у этих дур каких-либо знаний они даже не будут заходить ко мне, как сразу сообщила Борисова, а то я уж напрягся, ожидая начала представления в стиле «Браслеты-шоу». Наконец, очередь доходит до менеджерских групп. Когда все автографы для первой из них уже проставлены, приплывает Боярышкина и кладет мне на стол сразу две стопки зачеток своих коллег из МП-2-06: одну увесистую и вторую – совсем скромную, в которой на вид не больше пяти «корок».
– Это – от Шакурова, – поясняет она, указывая на вторую стопку. – Он сказал – вы знаете.
– Угу, – киваю я равнодушно.
– А Хисамова будет сдавать сама, – Боярышкина смотрит на меня взглядом, говорящим хрестоматийное «Не виноватая я!». На что следует мой невозмутимый, как у багдадского халифа, ответ:
– Пригласите ее, когда я закончу…
«Один человек «минус» – это не страшно: главное, что остальные на месте…»
Отпускаю Боярышкину через пятнадцать минут, и вслед за ней в аудиторию входит та мадемуазель, что отказалась платить. Типичная «серая мышка», не вызывающая у меня никаких эмоций – ни положительных, ни отрицательных.
– Здрасте! – выдыхает она, от неуверенности сильно сжимая в руке пухлую тетрадь.
– Здрасте! – Я показываю ей на одну из парт перед собой. – Располагайтесь вот здесь. Сейчас мы с вами побеседуем.
Она, робко передвигаясь, занимает предписанное ей место и достает из сумки зачетку, ручку и листок бумаги.
– Ручка и бумага – излишни, – комментирую я. – Насчет зачетки – не знаю, посмотрим. У нас, как вы знаете, зачет, а не экзамен, поэтому билеты и полчаса времени не предполагаются. Я задаю вам любой вопрос. Выпаливать ответ сразу необязательно – даже знатокам в «Что? Где? Когда?» дается минута на размышление. Соответственно, возможность подумать у вас есть всегда. Вы готовы?
Она молча кивает.
– Ну, тогда начнем. Первый вопрос: какие существуют обязательные условия возможности перехода на упрощенную систему налогообложения?
Хисамова реагирует почти моментально:
– То, что объем выручки за первые девять месяцев календарного года не должен превышать пятнадцать миллионов рублей с учетом коэффициента-дефлятора, а стоимость амортизируемого имущества не должна быть больше ста миллионов рублей.
– Правильно, – ободряюще говорю я. – А кто у нас вообще не имеет права переходить на упрощенку?
– Банки, страховщики, профессиональные участники рынка ценных бумаг, ломбарды, организации и предприниматели, реализующие подакцизные товары… – Хисамова умолкает.
– Есть еще кто-то?
– Есть, – согласно качает она головой. – Но я не помню.
– Ладно, следующий вопрос: базовая доходность по общепиту сколько?
– А общепиту какому? – робко уточняет Хисамова. Такой степени подготовленности от нее я даже не ожидал.
– Хм-м… Ну, допустим – с использованием залов обслуживания посетителей.
– С использованием залов – тысяча рублей на квадратный метр.
– Хорошо…. – девица удивляет меня всё больше. – А коэффициент «Ка-два» для платных автостоянок чему равен?
– Если автостоянки открытые, то единице; если нет, то ноль-пять, – спокойно и четко отвечает мне эта «мышка».
«М-да… Похоже, передо мной – уникальный экземпляр по нынешним временам…»
– А сколько дней положено по закону для госрегистрации индивидуальных предпринимателей?
– Пять.
– А подпись в заявлении на госрегистрацию должна быть…. что? Продолжите мою мысль!
– Удостоверена нотариально.
«Все понятно. Здесь от денег придется отказаться. Но девчонка – молодец, она заслужила это. Быть может, благодаря таким наша страна и не развалится, когда почти на все значимые должности придет нынешнее поколение студентов, ни хрена не знающих свое дело, но зато хорошо знающих, как брать и давать взятки. Хотя нет – всё равно развалится. Потому что таких слишком мало».
– Финансовое оздоровление должника осуществляется в каком порядке?
– Сначала…
– …Ладно! Верю! Давайте зачетку.
Несмотря на всю невыразительность лица Хисамовой, видно, что радости её нет предела. Я добродушно усмехаюсь про себя: можно подумать, что это какая-то великая победа – сдать зачет! Хотя, вероятно, для нее – великая, поскольку она наверняка думала, что я буду ее топить. Может быть, если бы она мне была лично неприятна, я бы так и сделал пару раз. Но потом ведь все равно пришлось бы поставить, потому что слупить бабок уже невозможно: вероятность того, что вместе с ней придут оперативники УБЭПа, растет прямо пропорционально числу ее попыток сдать самостоятельно. А подвергать себя такому риску из-за одного человека, то есть тысячи максимум – невероятная глупость. У них, конечно, не простой зачет – дифференцированный, а, значит, можно в качестве отместки попытаться поставить тройку. Но ведь и она имеет право не согласиться с такой оценкой. Если все-таки поставлю, напишет жалобу в какую-нибудь учебную часть, а если нет – в следующий раз даже не будет пытаться сдать сама: сразу приведет за собой УБЭП. Хуже всего в нашей работе именно это: не так уж важно, просил ты сам деньги или нет – тебя могут подставить в любом случае. Не успеешь открыть зачетку, как из нее вывалится сверток тетрадной бумаги в клеточку. Ты даже в первую секунду не осознаешь, что там внутри – просто небо потом для тебя имеет все шансы тоже стать в клетку на ближайшие несколько лет. Конечно, вероятность условного срока почти стопроцентна, но возможно и то, о чем говорил на собрании ректор – три года на поселении. И когда ты будешь всем объяснять, что в данном конкретном случае не просил у этой «мамзель» ни копейки, тебе никто не поверит. Потому что все знают, что раньше ты это делал, и делал часто.
Я вручаю Хисамовой зачетку и вдруг, повинуясь какому-то внезапно нахлынувшему чувству, говорю ей:
– Спасибо.
Она смотрит на меня так же удивленно, как если бы я, будучи банкиром, предложил ей взять беспроцентный кредит на несколько лет.
– За что?
Я вздыхаю и отвечаю совершенно искренне:
– За то, что учитесь.
Она ничего не отвечает и, не прощаясь, выходит из аудитории.
ЧАСТЬ II
ПРЕСТУПЛЕНИЕ И НАКАЗАНИЕ
ДЕНЬ ДЕВЯТЫЙ: 27 МАЯ 2009 ГОДА, СРЕДА
В одиннадцать утра я, как штык, у Г-103 – точнее, в своем излюбленном закутке за поворотом. Но проходит сначала пятнадцать минут, потом полчаса – никого. На звонки и эсэмэски не отвечает ни одна староста. К счастью, я знаю, что у первой группы из потока ноль-семь тремя этажами выше сейчас должен проходить зачет, и, выматерив про себя проявивших безалаберность помощниц, начинаю подниматься к Г-400. Навстречу мне попадаются знакомые студенты – как раз те, что меня сейчас больше всего интересуют. Некоторые из них говорят «здрассьте», но в большинстве своем огибают меня кругами, не поздоровавшись. В чем, черт возьми, дело? Довольно быстро в поле зрения возникает Гульнара Габдулхакова. Я к ней питаю самые теплые чувства, поскольку она – одна из самых добросовестных старост, что мне когда-либо встречались. Однако и Гульнара бежит мимо, и такое впечатление, что совсем не собирается останавливаться – словно у нас и не было никаких договоренностей, и не должно было быть рандеву еще тридцать с лишним минут назад.
– Здрасте! – говорит мне она скороговоркой вместо обычного «Здравствуйте!» и продолжает чесать в направлении расположенного посреди коридора буфета.
– Здрасте, – в тон ей отвечаю я. – Гульнара, скажите мне, пожалуйста: вы почему не пришли в назначенное время?
– Все сами будут сдавать! – выпаливает она.
Шок. Ступор. Транс. Нокдаун.
– Что – совсем все? – задаю я от неожиданности весьма по-дурацки звучащий вопрос.
– Все абсолютно. Если кто-то захочет договориться, сам к вам подойдет – я этим заниматься не буду. Извините, я сейчас очень тороплюсь на другой зачет. До свидания.
– До свидания… – только и могу вымолвить я.
Произошло что-то не просто неординарное, а совсем из ряда вон выходящее. Но что? И спросить ведь не у кого! Все только виляют и убегают.
Я медленно спускаюсь на первый этаж и, шаркая, как паломник в бреду, направляюсь к сто третьей аудитории. Может быть, имеет смысл постоять на этом месте – когда-то весьма успешном для меня? Помолчать, помедитировать, наконец, и что-то само собой прояснится?
Всё еще пребывая в прострации, начинаю входить в узкое жерло коридора. И в этот момент меня сзади окликает знакомый голос:
– Игорь Владиславович, можно с вами поговорить?
Я оборачиваюсь: ну, так и есть – Ира Донскова. Плотненькая хохотушка с вечно лукавым выражением лица, она выполняет функции старосты группы, когда их блатная Нателла, досрочно закрыв очередную сессию благодаря бабушке, сваливает в Москву. Я уже работал с Ирой и в прошлом, и в позапрошлом семестре. Недостающие до полного комплекта финансовые средства от своей группы она доносила весьма успешно – ни за кем из ее одногрупников-балбесов мне самому бегать не пришлось, и общаться один на один на допсессии – тоже.
– Можно, Ира!
– Здравствуйте! – улыбается она.
– Здравствуйте! Вы по поводу экзамена, конечно?
– Да. После того, что случилось, мне Нателла сказала – если хочешь, занимайся. Ей, типа, проблемы не нужны.
– А что именно случилось?
– А вы не в курсе, да? – Донскова складывает губы в ироничный бантик.
Читать бесплатно другие книги:
