Сессия: Дневник преподавателя-взяточника Данилевский Игорь

ДЕНЬ ОДИННАДЦАТЫЙ: 29 МАЯ 2009 ГОДА, ПЯТНИЦА

– Давайте-давайте быстрей! – тороплю я народ. Сейчас придет другой преподаватель.

Мои гаврики с кипой бумаг судорожно ищут в них нужные тесты и сравнивают ответы. Ксерокопии ходят по рукам, и это дает свои плоды: у некоторых идиотов уже стопроцентный результат.

– Граждане, вы что: с ума сошли? – шиплю я на них. – Вы что – сумасшедшие гении? Хотя бы одну ошибку для приличия делайте!

Мое предсказание относительного другого преподавателя вскоре сбывается – в аудиторию заходит сухопарая и нервозная тетка лет сорока, первым делом гаркающая на бредущий за ней табор:

– Так! Увижу у кого-нибудь шпаргалку – выгоню сразу! Всем ясно??

Еще один редкий для нашего вуза образец неподкупности. По лицу этой дамы видно, что такие ценные указания она дает не для того, чтобы расширить на будущее диапазон расценок, а потому, что никаких расценок у нее нет в принципе.

– Добрый день! Вы еще сколько здесь будете? – говорит она уже мне.

– Добрый день. Минут пятнадцать точно. Некоторые компьютеры свободны – может, вы пока начнете запускать людей?

– Нет, лучше подождать и запустить сразу пол-группы, – упрямо встряхивает головой моя визави.

– Ну, хорошо, – обрадовано говорю я и, подойдя к своим, шепчу: «Пятнадцать минут у вас еще есть, закругляйтесь».

Они молча кивают и продолжают сосредоточенно выискивать правильные ответы. Я прошу Оксану Александровну, добродушную заведующую залом, родившуюся в один день с Софией Ротару, распечатать мне результаты тестирования группы МП-1-05:

– МП-2-05 пока не надо: они, во-первых, еще корпят там и, во-вторых, часть из них еще вообще ни разу отвечала.

– А когда же они будут? – всплескивает руками Оксана Александровна.

– Понятия не имею. Придется упрашивать… – едва заметно показываю глазами на «даму в сером» – так мысленно я окрестил прибывшую «училку» за действительно серое платье на ней и мрачноватое выражение лица. Судя по ее рабочему журналу, который она вместе с какими-то бумагами уже разложила на столе, незнакомка – с кафедры русского языка.

Четверть часа пролетают со скоростью свиста. Я прошу ребят как можно быстрее очистить помещение и ждать меня вместе с остальными поблизости. Вчера кто-то очень кстати не то забыл вернуть на вахту, не то просто потерял ключ от соседней лекционной аудитории. В итоге сейчас обе моих группы набились туда, судача так громко, что иногда приходится заходить к ним и довольно сильно на них прикрикивать. Впрочем, толку от этого мало, ибо не может человек продолжительное время повышать голос на своих спонсоров. Которые к тому же вчера поздно вечером и сегодня рано утром проделали большую работу по распространению правильных ответов на тесты и с поставленной перед ними задачей уложиться в срок почти справились.

Проходит полчаса. Какую-то часть из этого времени я с интересом смотрю, как дама в сером надзирает за своими подопечными. У меня сейчас одна задача: каким-то образом уговорить эту «мисс» в следующий заход посадить за компы и моих оставшихся сонных тетерь. Но только я собираюсь приступить к ее выполнению, как раздается звонок. На дисплее, как и вчера, высвечивается «Ст-Гуль-07». Надеюсь, что на этот раз это все-таки сама Габдулхакова…

– Да?

– Игорь Владиславович, здравствуйте, это я. Можно с вами сейчас переговорить? Нужно выяснить, что происходит.

«Если б ты знала, как я хочу узнать то же самое…»

– Подходите к Г-513!

– Хорошо! – голосом, достойным тургеневской девушки, отвечает Гульнара. Если без иронии, она и в самом деле очень воспитанная и вообще просто замечательная девчонка. Сейчас с ней стоило бы говорить строже, учитывая то, как она реагировала на меня два дня назад и то, что разрешила кому не надо позвонить со своего телефона. Но, поскольку я питаю к ней теплые чувства, мне как-то не хочется быть с ней подозрительным деспотом.

Гульнара появляется минуты через две. Она поправляет свои вьющиеся, как у пуделя, волосы, приветливо улыбается и, похоже, стремится загладить мое впечатление от своего позавчерашнего шарахания.

– Здравствуйте, Игорь Владиславович!

– Здравствуйте!

– Скажите, пожалуйста, что все-таки случилось?

– Лучше это вы скажите мне, Гульнара, почему вы не подошли ко мне в среду и не сказали, что к вам приходил Кузнецов?

– А он нам сказал, что вас уже нет в универе.

– В каком смысле – нет?

– Вообще нет.

– Вот пускай Кузнецов говорит это до пенсии, моей причем. Мне было очень неприятно. Вы втроем разбежались, как крысы. Ну, ладно – теперь о деле. Кто, по-вашему, мог пойти в профком?

– Я честно не знаю, Игорь Владиславович! – начинает тараторить Габдулхакова. – Ну, не считая, конечно, Заббаровой и Петровой – вы уж понимаете, что они там были. Но все остальные сдали. Наша группа вообще раньше всех была готова…

– Да-да. Верю… – задумчиво киваю я. – Но тогда кто это мог сделать не из вашей группы?

– Из группы Элеоноры вполне могли. Ее девчонки в четверг, после того, как мы с вами собирались в сто третьей, у меня всё спрашивали.

– То есть как – у вас? А что – Элеонора им ничего вообще не объясняла?

– Нет. Она им только сказала, что будет тестирование, и куда-то ушла.

– М-да… – неопределенно мычу я в ответ. На самом деле информация, сообщенная Гульнарой, весьма серьезна: она свидетельствует либо о уже предельном, в крайней степени, пофигизме старосты ЭПЛ-1, надеящейся, что всё и так сойдет, или…

– Из группы Нателлы, конечно, тоже могли – помните, она вам называла тех, кто всегда сами учат, – продолжает стрекотать Габдулхакова, – но мне кажется, что в основном это пошло от Элеонориной группы.

– Ясно. Спасибо вам, Гульнара. Вы мне дали интересную пищу для размышлений, – искренне говорю я.

– Не за что, Игорь Владиславович.

– А сейчас, кстати, есть желающие из ваших?

– Наверняка есть, но все боятся. Я сама тоже боюсь – обещали же отчислить за это, – но я обязательно поспрашиваю и, если что, напишу вам.

– Хорошо. Я рад, что мы с вами встретились и по-доброму поговорили. Жаль только, что у вас народ такой пассивный. Всего лишь две мымры портят жизнь всем. Могли бы скинуться где-нибудь по двести-триста, набрать тысяч десять и дать их какой-нибудь тёте за то, чтобы она им тройки влепила. Тогда бы они лишились красного диплома, и у них не было бы больше мотивации подставлять всех остальных. Ладно – у меня сейчас, в общем-то, зачет. Я пойду, но буду ждать вашей эсэмэски. Спасибо вам еще раз.

– Вам тоже спасибо, Игорь Владиславович. До свидания.

– До свидания.

Я возвращаюсь в пятьсот тринадцатую, смотрю на мониторы ближайших к выходу компьютеров и вижу, что балбесы дамы в сером, оказывается, не такие уж балбесы: судя по количеству правильных ответов, некоторые из них вскоре начнут покидать свои места. Недолго думая, решаю испытать подворачивающийся шанс, и вновь, как это уже не раз бывало, запускаю поведенческую программу кота из графства Чешир:

– Ну, как они? Впечатляют своей грамотностью?

– Ох, впечатляют! – дама качает головой.

– «Превед, медвед!», да?

– Вы знаете – да! – почти театрально взмахивает руками она. – Я, честно говоря, сначала думала, что это просто стиль такой, принятый в Интернете; особенно у молодых. Нет – они и в жизни так пишут!

– Ну, вы особо не переживайте – мы тут все уже бессильны что-либо изменить. Это либо закладывается с первых классов, либо нет. Рассказать вам, кстати, анекдот про урок русского языка в грузинской школе? Советский еще анекдот, но очень хороший!

– Ну, давайте – раз уж мы тут все сегодня делим это пространство…

– Учитель говорит: «Дэти! Придумайте вапраситэльное прэдлажение!». Один тянет руку. Учитель: «Давай, Гиви!» Гиви такой встает и говорит: «Прихажю дамой послэ шьколы – дома нэт никаво. А?»

У дамы примерно секунды полторы выражение лица нисколько не меняется: то ли она – член (или, скорее, мозг) добровольческого общества по борьбе с юмором, то ли просто вконец задерганная несложившейся личной жизнью баба, и смысл сказанного до нее доходит не сразу. Но в конце концов даже она разражается коротким смешком.

– Тоже ведь абсолютно точно спародированы особенности чужой речи, верно? – пытаюсь я «раскочегарить» эту мрачную особу.

– Да уж, – кивает она.

– «Упс!», как говорят американцы: а вы мне сейчас на освободившиеся места не разрешите посадить пятерых своих бедолаг? Опоздали из-за транспорта, а учатся они неплохо – без них распечатка результатов сильно проигрывать будет. А?

Дама криво улыбается, но все-таки говорит то, что мне и было от нее нужно:

– Ну, ладно – сажайте!

– Вот спасибо вам большое, от души просто!

Как по мановению волшебной палочки в тот же момент пять студенток этой несущей свет русского языка леди встают и уходят, и я срочно машу рукой заглядывающим в аудиторию представителям «бедолажной пятерки»:

– Быстро сюда!

«Неплохо учащиеся» троечницы вереницей забегают в класс и хлопают на меня глазами, как куклы.

– Те и те места ваши, но недолго! – показываю я им диспозицию. – Пошевеливайтесь!

Пока мои подшефные раздолбайки усаживаются за компьютерами, я продолжаю информационную осаду дамы в сером, не давая ей соскочить с нужной волны.

– А вы что читаете в последнее время? – задаю самый избитый, но и самый эффективный в подобной ситуации вопрос.

– В последнее время – ничего, – односложно отвечает дама.

– Вы знаете – я тоже. Раньше как-то больше интересных вещей было. Но у меня сейчас появилась идея – просеивать в первую очередь те произведения, где действие происходит в местах, которые ты в принципе, теоретически, в состоянии посетить. То есть я имею в виду, конечно, Европу – на какую-нибудь Южную Америку нашей зарплаты не хватит.

Моя визави одобрительно кивает, и я чувствую, что задел в ее душе нужную струнку. Особенно близкой ей, видимо, показалась мысль про «нашу зарплату».

– Вы читали, например, «Ангелов и демонов» Дэна Брауна? – продолжает меня, как Остапа, нести дальше.

– Нет, я даже фильм не смотрела. А что?

– В чем-то даже более интересная вещь, чем «Код да Винчи».

– Правда? – удивленно спрашивает моя собеседница.

– Да. Но главное – то, что «Ангелы и демоны» плотно связаны с Римом, а «Код» – с Лондоном, Парижем и церковью в Шотландии. Вот о таком чтиве и таком туризме я и говорю. Потом, когда уже побываешь там, начинаешь перелистывать, и те же книги воспринимаются совершенно иначе. Они становятся живыми…

…За нашими разговорами о литературе и смысле жизни время проходит быстрее, чем можно было ожидать. Мои троечницы успешно отстреливаются, и через тридцать минут, распечатав два протокола тестирования, я велю старостам собирать зачетки. Все довольны; миссия выполнена успешно. Спустя еще полчаса иду прополоскать горло каким-нибудь соком в буфет, и при выходе с лестничного пролета натыкаюсь на Дуранова.

– Ты что, ёп!.. – Он с трудом успевает сдержаться, чтобы не выдать классическую для нашей страны фразу. От него я такое слышу впервые, но гораздо больше меня поражает другое – то, как быстро – можно сказать, моментально, – изменяется его лицо. Оно багровеет, как перезрелый помидор, искажается в какой-то нелепой гримасе, и приоткрытый рот обнажает подгнившие корни нижних зубов:

– Тебе говорили много раз, – и намеками, и полунамеками, – что так нельзя!

Он брызжет слюной, и одна из капель попадает мне на грудь. «М-да, – думаю я, – а с нервишками у тебя, дружок, явный непорядок. Хорошо тебе – получаешь свой полтинник плюс кафедральная зарплата за учебные часы. А что бы ты, интересно, делал на моем месте, когда тебя с одной стороны – могут сдать, с другой – говорят, что сдадут немедленно, если не поставишь без знаний и без денег нужную оценку, и с третьей – намекают, что сдадут в перспективе, если откажешься работать вместе с ними и милицией?»

Дуранов собирается сказать что-то еще, но вместе этого с возгласом «Да вообще!» нервно машет рукой и сбегает по лестнице. Я, помаявшись на месте пару секунд, чтобы прийти в себя, – все-таки эскапада Дуранова задела за живое – направляю стопы в буфет, как и планировал.

Через сорок минут я стою на втором этаже Д-корпуса напротив кафедры делопроизводства и смотрю на постные лица старост экономических групп из потока «ноль-семь». Отсутствует Гульнара, зато те, кто меня больше всего интересуют, – Элеонора и Нателла – со мной и растерянно глазеют по сторонам.

– Скажите-ка мне, пожалуйста, дорогие мои: сколько человек у вас сдали то, что необходимо, до того, как к вам пришел Кузнецов? Начнем с вас, Нателла.

– Ну… Немного, – отвечает мне, насупившись, эта кадушка (у нее и в самом деле фигура близка к квадратной). – Человек десять.

– А список у вас есть старый?

– Список?… Нет.

– Неужели вы его не сохранили? – прищуриваюсь я.

– Выбросила я его уже, – бубнит Евгеньева. – И вообще…

– Что – «вообще»?

– Он неполный был. Думала – потом запишу… Многие мне во вторник принесли, но сразу пришел Кузнецов.

– Понятно. А вы хотя бы тех десятерых, которые раньше всех принесли, вспомнить можете?

– Вспомнить?… Нет, наверное.

Мне с этой блатной колодкой все становится ясно. Память у нее отшибло, ха!

– Ясно. Вы свободны! – говорю я ей таким тоном, которым директора магазинов отчитывают рядовых продавцов. Мажоры, конечно, к директорской манере не привыкли. Вот и этой суке такое не понравилось. Она резко поворачивается и уходит, не удосужившись хотя бы что-то промямлить на прощание.

– Теперь с вами, Элеонора, – обращаюсь я к окончательно сникшей старосте группы ЭПЛ-1-07. – Может быть, хоть вы мне сможете сообщить, кто у вас сдал… то, что надо, до прихода Кузнецова?

– Сейчас нет, но я скорее всего смогу найти список дома.

– Сколько было человек в нем?

– Примерно пол-группы.

– А вы далеко живете?

– Нет, рядом. Через час точно привезу уже.

– Хорошо, тогда я вас жду.

– Ладно, Игорь Владиславович. И ещё. Я хотела вам сказать одну вещь.

– Какую, Элеонора?

– Нателла, когда мы с ней в понедельник обсуждали финансовые дела – ну, еще до Кузнецова, – мне говорила, что не доверяет вам.

У меня брови ползут вверх от удивления:

– В каком смысле – не доверяет?

– В смысле – вообще не доверяет. – Саматова, кажется, сама испугалась собственной инициативы выдать мне конфиденциальный разговор со своей «деловой подругой», и прячет сейчас от меня глаза.

– Ну-у, ладно. Буду иметь это в виду. Хорошо, что сказали мне, Элеонора, спасибо. Так я вас жду?

– Да-да! – оживляется она. – Может, я даже раньше буду; может, уже минут через сорок.

– Хорошо. – Я хочу сделать вид, что весьма приободрен ее словами и изображаю улыбку. Улыбка, впрочем, получается довольно натянутой.

– До встречи, Игорь Владиславович!

У Саматовой все-таки очень сексапильный голос, думаю я. За него ей многое хочется прощать. Сейчас у меня от её тембрики такое ощущение, как будто лиса или кошка провела по моей руке своим пушистым и обалденно приятным на ощупь хвостом.

– До встречи, Элеонора!

Я дожидаюсь прихода Саматовой в двести тринадцатой аудитории уже ровно час двадцать минут, но ее всё нет и нет. Посылаю сначала одну, потом вторую эсэмэску, но ответа по-прежнему не приходит. Ситуация меня ощутимо раздражает, и я уже начинаю всерьез подумывать о том, чтобы свалить отсюда немедленно, оставив потом нерадивую старосту вместе с ее группой решать свои проблемы самостоятельно. Однако в моем телефоне, наконец, раздается сигнал входящего сообщения. Я нажимаю на клавишу и на экране высвечивается лаконичный текст:

«Скоро буду. Большие пробки».

Я фыркаю, но теперь уже продолжаю ждать, не ерзая беспрерывно на стуле. «Скоро», впрочем, затягивается еще на двадцать с лишним минут. Когда в дверном проеме появляется фигура Саматовой, я готов испепелить ее взглядом:

– Говорите – рядом живете, Элеонора?

– Извините, Игорь Владиславович, – произносит она, потупив взгляд. – Я еще искала долго. Поэтому так получилось.

– Ну, ладно. Проходите, садитесь, – я указываю ей на парту, вплотную примыкающую к преподавательскому столу.

Она с видимым усилием протискивается вдоль сиденья – похоже, что зазор между ним и партой слишком мал. Присев, вначале поправляет юбку – то ли потому, что действительно хочет удостовериться, что та не задралась случайно, то ли стремится ненароком привлечь внимание к своим бедрам, которые у нее очень даже «ничаво». Покопавшись в сумочке, Саматова протягивает мне листок тетрадной бумаги в клетку, который в свое время не иначе как изрядно жевали. Я беру его, аккуратно разворачиваю (даже сам не знаю, почему я это делаю именно аккуратно – все равно у него вид, как из задницы. Наверное, профессиональная привычка бережно обращаться с документами, которая автоматически переносится на бумаги любого содержания) и погружаюсь взглядом в накарябанный на нём обезьяньим почерком «листинг».

Первое, что я вижу – в нём указано явно не пол-группы. И даже не две трети. Это почти полный список. Я бросаю взгляд на Саматову, а она, что интересно, немедленно опускает глаза.

– Насколько я помню, Элеонора, в вашей вотчине тридцать два человека, – умело (наверное, опять-таки профессионально) сдерживая закипающую внутри меня смесь гнева и разочарования, говорю я. – А здесь, судя по всему, человек двадцать пять как минимум вписано. Или около того. Это, по-вашему, половина группы?

– Ну… нет… Но это настоящий список, Игорь Владиславович! – лопочет Саматова.

«Кого, интересно, ты так выгораживаешь, что раздула исходник в полтора раза?» – вертится у меня на языке.

И в этот момент меня осеняет. К моему величайшему сожалению, это прозрение вовсе не со знаком «плюс» – совсем даже наоборот. Я вдруг внезапно понимаю (хотя, конечно, должен был понять это гораздо раньше, но, как выражаются студенты, «затупил»), что опрашивать старост, заставлять приносить их старые списки, даже если эти списки трижды подлинные, а не умело приукрашенные, почти абсолютно бессмысленно. Потому что наверняка очень многие из тех, кто побежал жаловаться в профком, вначале предусмотрительно отдали денежки старостам, чтобы на них нельзя было подумать.

– Ладно, пусть будет настоящий. Все равно это безыдейно.

– Почему безыдейно, Игорь Владиславович?

– Потому что, сдается мне, большинство из тех, кто ходил в профком, подходили и к вам. Такое ведь тоже может быть?

– Может быть, да… – Саматова отвечает явно растерянно, и это меня, как ни странно, радует. По крайней мере, складывается впечатление, что ей самой мысль о подобной конспирации жалобщиков не приходила в голову, и она заинтересована найти «крыс» не меньше моего.

– А посему, Элеонора, – вздыхаю я, – будем расходиться. Услышите что-нибудь интересненькое – сообщите мне.

– Ну, я могу вам сказать кое-что и сейчас, Игорь Владиславович. Самыми первыми ко мне подошли Гаврюшина и Измайлова, отдали всё на пятерку, – их точно можно исключить…

– Я, к сожалению, не ассоциирую в ваших группах фамилии с физиономиями, Элеонора, – я же почти не вел у вас практику. В лицо я, конечно, знаю почти всех, а вот по именам – почти никого. Ладно, эти фамилии я запомню. Это всё?

– Нет. У нас в этом семестре появилась новая девушка – Сабирханова. Она с нашей группой почти не общается. Вроде и не плохая, но никак себя не проявила. Зато она контачит с группой ЭПП-1, и особенно с теми двумя отличницами, о которых вы знаете.

– А вот это уже что-то, – преображаюсь я. – Как, говорите, ее фамилия – Сабирханова?

– Да.

– Я ее помню очень смутно. Она ко мне обращалась из-за того, что хотела менеджмент перезачетом поставить. Ей не нужна была ни пятерка, ни четверка – в зачетке у нее все тройки, а количество часов в другом вузе у нее было приличным, поэтому я ей просто нарисовал трояк. Мы обошлись без… ну, вы понимаете.

– Ага, – кивает Саматова.

– Вот… Значит, она общается с теми двумя, да? Это серьезная информация. Ещё есть у вас что-то?

– Пока это всё.

– Ну, ладно. Держите меня в курсе, Элеонора, хорошо?

– Хорошо, Игорь Владиславович. До свидания!

– До свидания!

Саматова покидает аудиторию уже не в таких расстроенных чувствах, как пришла в нее десять минут назад. Да и у меня сейчас настроение улучшилось, и я уже гораздо меньше жалею о двух часах потраченного времени. По большому счету, конечно, ничего пока не изменилось. И вообще, если смотреть на ситуацию глобально, то при справедливости представлений о цикличности развития мироздания у меня после нескольких лет охеренного везения и процветания, несомненно, наступила черная полоса в жизни. Мой личный, вслед за всем цивилизованным миром, финансовый кризис, так как все имевшиеся авуары истрачены на путешествия, половину полученных сейчас денег придется отдать Бочкову, а как получить остальные, я пока не знаю. Методы Эркюля Пуаро в чистом виде я всё-таки применить не могу – просто не имею права заставлять кого-либо отвечать на мои вопросы, поэтому остается одна надежда – на «шпионские штучки». Проще говоря, на то, что кто-то в нужный момент сболтнет мне нечто важное, что и позволит мне локализовать угрозу, то бишь вычислить эти двадцать три гнусные рожи (точнее, двадцать одну, ибо с двумя все ясно). Поскольку старосты уже на первой стадии моего расследования показали себя или посредственно, или просто отвратительно, перспективы раздобыть таким образом нужную мне информацию за необходимое время весьма туманны. Похоже, даже очень похоже на то, что выбираться мне из этой черной полосы предстоит именно так, как и должно быть в соответствии с ее названием: впотьмах и наощупь… Но тем не менее если не верить в лучшее, оно и никогда не наступит, не правда ли?

…Я выхожу из двести тринадцатой и вижу, как на скамейке напротив сидят две шалавы – иначе не скажешь: встрепанная «химия» по моде конца восьмидесятых на башке у каждой, прозрачные лосины из той же эпохи (хорошо хоть, что не цветные – какие-нибудь зеленые или малиновые), лица уже много повидавших на своем семнадцатилетнем веку – точнее, прочувствовавших собственными задницами и передницами – секушек. Обе они довольно симпатичные и плюс к этому у каждой – качественный макияж. Одна из них, с «платиновым» цветом волос, что-то рассказывает другой, «натуральной блондинке»:

– И он, прикинь, прикАзывает мне, чтобы я сама ему, значит, все сделала.

– Же-есть, б…я! – отвечает «блондинка».

– Да ваще п…дец, я и говорю…

Кажется, этих девиц я уже раньше видел в одной из наших элитных групп, когда заходил с отчетом о работе куратора (то есть себя самого) к Гугенхаймеру, замдекана по воспитательной работе – он у них ведет немецкий. Наши будущие пиарщики – точнее, пиарщицы, судя по всему. Хотя что тут такого – эти две уж точно умеют устанавливать «связи с общественностью» (в основном – мужского пола) как надо.

Глядя на них, мне вспоминаются сразу два анекдота: один про Штирлица (Штирлиц шел по ночному Берлину и увидел у фонаря двух женщин. «Бл…ди», – подумал Штирлиц), а второй – про эволюцию. Анекдот про эволюцию мне нравится больше, и в этот момент мне очень хочется его рассказать какой-нибудь из этих дур с пещерными мозгами и столь же пещерным лексиконом:

– Привет, красотка! Хочешь стать первобытной женщиной?

– Не-а!

– Ну, и оставайся обезьяной!

Через пятнадцать минут я уже еду на автобусе в сторону остановки имени Великого писателя и вспоминаю про этих двух мокрощёлок: шлюхи шлюхами, конечно, но отжигать с такими можно хорошо. Кстати: надо бы зайти к Гугенхаймеру и лишний раз напомнить ему, что мне сейчас не до кураторских бумажек – пускай он просто напишет в своем отчете, что я всё положенное сдал, причем вовремя. Не хватало только, чтобы на ученом совете упомянули мое имя еще и в контексте халатной работы с подрастающим поколением. Ко второму курсу внимания меньше, чем к первому, так что, надеюсь, Гуген выполнит мою не слишком обременительную просьбу без вопросов.

Петр Иванович Гугенхаймер, или попросту Петя Гугенхаймер (ему меньше тридцати) – личность примечательная. Во-первых, тем, что более нелепого сочетания имени-отчества и фамилии, чем у него, кажется, трудно придумать. Во-вторых, при всей нелепости данного ему от рождения ФИО его фамилия – одна из самых «понтовых» в Волго-Камске, да и, я думаю, что и не только. Студенты ввиду их тотальной безграмотности в области филологии думают, что он немец. Этим юным менеджерам, экономистам, юристам и пиарщикам невдомек, что фамилия Пети – вовсе не немецкая, но сам он, кажется, не имеет ничего против того, чтобы его принимали за чистокровного арийца. Недавно Петр взял в кредит «Мицубиси», за которую, как он доверительно поделился со мной, платит по пятнадцать тысяч в месяц. В общем, для человека, работающего в системе высшего образования без ученой степени, жизнь у него вполне удалась. Но для меня сейчас гораздо важнее всего вышеперечисленного то, что он – большой друг Элеоноры Саматовой, и это может мне помочь в поиске нужных сведений. Выпрашивать под каким-нибудь предлогом список жалобщиков он, конечно, в профком не пойдет, но пригодиться – вполне в состоянии.

Спустя полчаса, собрав всю волю в кулак и стараясь ничем не выдать своего состояния, я вхожу в помещение абонемента технической литературы родного нефте-хима и вижу сидящую у стойки Галу. Любителей чтива, слава Богу, не наблюдается. Мы говорим друг другу «Привет!»; теперь мне еще нужно пройти несколько метров и обогнуть стойку, чтобы мы могли сплестись в объятиях и поцеловаться. По завершении этого обязательного, но приятного и вполне искреннего ритуала, пользуясь тем, что студентов поблизости нет, я сажусь рядом с ней.

– Ты прочитал книги? – ласково интересуется моя Ненаглядная.

– Начал «Часовщика»; дошел до того места, где ему предложили пойти работать в инквизицию. К «Сну Сципиона» пока еще даже не притрагивался.

– Ну-у… Жаль. Я тебе приготовила еще одну вещицу вместо «Сна» – тоже не из наших авторов. Про итальянских оперных кастратов восемнадцатого века – просто обалденно!

– Да? А как называется?

– «Плач к небесам»!

Меня даже передергивает. Только книг с подобными названиями мне сейчас и не хватало! У меня самого, бл…дь, такой «плач к небесам» намечается, что «мама, не горюй!».

– Нет, ты же знаешь – в ситуациях, связанных с риском, я никогда не читаю ничего содержащего двусмысленные заголовки и завершающие фразы. А то получится, как с Наполеоном, который кадетскую тетрадь оборвал на словах «Святая Елена, маленький остров»… – я выразительно смотрю на Галу, напоминая ей, что и в самом деле серьезно отношусь к своему суеверию.

– Ну, ладно – как хочешь. А цены ты узнал?

– Узнал. Могу тебя обрадовать – поступление стоит не сто-тридцать-сто пятьдесят, как я раньше предполагал, а двести.

– Сколько?? – ахает она.

– Двести. Но это через девушку в комиссии. Если через меня, идущего напрямую к человеку, который решает вопросы, – то сто. Так что расслабься – этим летом денег на Германию у тебя хватит.

– Чё, серьезно? – моя Любовь расплывается в улыбке. – Ну, ты меня на самом деле обрадовал!

– Ага. Прямо, как реклама «Он Клиник».

– Какая?

– А, ну да – ты же у нас телевизор не смотришь. Крутили они один ролик: «Лечение геморроя – вы достойны самого лучшего!».

– Пфф! – прыскает Гала. – Ничего так! Но мне, честно говоря, почти такая же реклама с Шарлиз Терон о-очень нравится…

– Я помню. Ты мне уже однажды говорила, что балдеешь от этих слов: «Ведь я этого достойна?!»

– Да… Это плохо?

– Нет. Потому что уж кто-то, а ты этого действительно достойна. Самого лучшего…

Гала обвивает меня руками, и мы снова целуемся, не обращая внимания на то, что нас могут увидеть случайно вошедшие в этот момент студенты.

– Мы с Сережкой, – внезапно говорит мне она, – на днях подвозили одного парня. Всего из себя такого: хорошо одетого, с правильной речью. Он всю дорогу болтал со своим другом, рассказывая, как его банк здорово договорился с каким-то университетом. Смысл был в том, что теперь они получат миллионы под шесть или семь процентов годовых и будут хорошо жить на этом ближайшие несколько лет. Ты не знаешь, о каком университете и о каких это миллионах под семь процентов в наше время могла идти речь?

– Не знаю, но могу предположить, – реагирую я довольно меланхолично. – Университетом может быть хоть технический, хоть «индастриал», но скорее всего наш с тобой родной нефте-хим. А миллионы-миллиарды под семь процентов годовых – это, вероятно, то, что сейчас выделяется под развитие нанотехнологий.

– А точно ведь! – хлопает меня по коленке Гала. – У нас чуть ли не факультет специально под эти штучки создавать собираются. Может быть, и на самом деле это нефте-хим имелся в виду.

– Технический тоже мог быть со схожей вероятностью. У моего индустриального шансов существенно меньше.

– Слушай – вот красота, а? Для руководства: нашего, вашего – без разницы! Делать вообще ничего не надо: просто клади деньги и разницу пили с банкирами – никто в накладе не останется!

– Конечно!

– А сами нанотехнологии при этом никого не волнуют… Жалко! – моя Любовь вздыхает. Похоже, что неподдельно.

– Действительно, кстати, жалко! – довольно неожиданно для самого себя, с жаром говорю я. – По мне… – я перехожу на шепот – лучше со всех студентов регулярно по пятьсот собирать, чем эти деньги просто так в банках замариновывать. Американцы с японцами уже триллионы вкладывают – потому что это реализация того, о чем написано в сказках. Лет через пятьдесят-семьдесят всё изменится настолько, что разница будет еще круче, чем между началом и концом прошлого века. Мне, например, больше всего интересно, как войны тогда вестись будут.

– А как они будут вестись?

– Да никак! Внешне. Знаешь ведь: термиты в Африке неслышно съедают дом; только-только он стоял нормально и вдруг – бац! – и рушится разом. Вот так же армии невидимых роботов будут проникать на чужую территорию, выводить там из строя, что надо, а потом смотришь – ядерные ракеты не взлетают, компьютеры не работают, народ непонятно от чего подыхает.

– Неужели всё так будет?

– Конечно. Это уже, можно сказать, рабочие проекты. Правда, и сейчас разрабатывается кое-что эффективное, из той же серии – не уничтожать, а просто временно вывести из строя. Знаешь, какое самое забавное оружие делается сейчас?

– Какое?

– Сбрасываются бомбы, и трое суток, – все, включая армию, дрестают поносом в позе орла. Кто на ведрах, кто в кустах, потому что унитазов на всех не хватит. За эти три дня страна спокойно оккупируется…