Однокурсники Боборыкин Петр
В обычных обстоятельствах я бы обязательно вас пригласил. Но я знаю, вы совсем не одобряете все, что происходит сейчас в моей жизни, и клятвы, произнесенные завтра, освятят лишь то, что, по-вашему, считается бунтом.
Первые двадцать четыре года своей жизни я следовал вашему плану, не придавая особого значения тем небольшим компромиссам, на которые мне попутно приходилось идти, поскольку вы и сами, уверен, едва придавали значение своим. Я знаю, вы хотели как лучше. Вы хотели, чтобы ваши дети не страдали от позора быть евреями.
Но я-то как раз хочу, чтобы мои дети были евреями.
Здесь быть евреем — это честь, а не недостаток. Мои дети, возможно, будут расти среди опасности, но они никогда не будут стыдиться самих себя.
Я всегда буду благодарен вам за все, что вы дали мне, пока я взрослел. Теперь, когда я стал взрослым, очень прошу вас: даже если вы не согласны с моими убеждениями, отнеситесь с уважением к моему праву жить в соответствии с ними.
Ваш любящий сын,
Джейсон.
Их медовый месяц, оплаченный кибуцем, прошел в Эйлате, самой южной точке Израиля, примыкающей к пустыне Негев. Этот порт на берегу Красного моря основал еще царь Соломон, чтобы на кораблях вывозить медную руду из своих копей. И в этом городе он принимал царицу Савскую.
Джейсон учил Еву плавать с аквалангом. И утренние часы они проводили под водой, среди разноцветных кораллов.
По вечерам они гуляли рука об руку, проходя мимо захудалых (но дорогостоящих) шашлычных и мишурных (и еще более дорогостоящих) дискотек.
Но они оба были счастливы.
— Наверное, так выглядит французская Ривьера, — сказала однажды вечером Ева, когда они прогуливались по берегу.
— Более или менее, — отозвался Джейсон, не желая разрушать иллюзии своей новобрачной. — С одной лишь разницей: если отсюда плыть некоторое время, то можно оказаться в Саудовской Аравии.
— Да, — согласилась она, — арабы совсем близко, так ведь?
— Они, должно быть, думают о нас то же самое. Но возможно, когда-нибудь их дети и наши будут вместе играть.
— Надеюсь, — мягко сказала Ева. — Я надеюсь, что у нас будут дети, много детей.
Их союз оказался хорошим и прочным. Ибо у них не было никаких иллюзий. Они заботились об одном и том же. Об одних и тех же людях. Друг о друге. Их любовь была освящена слезами пережитого горя. И в то же время общая утрата усиливала эту привязанность.
В течение всего следующего года из орудий, установленных на Голанских высотах, арабы вели постоянный обстрел поселений на севере Израиля. Увеличилось количество случаев, когда лазутчики-террористы проникали через границу с территорий Иордании и Ливана и нападали на невоенные объекты, убивая мирных жителей. Женщин, собравшихся на рынке пятничным утром. Детей на школьных спортплощадках.
Возмущенное население Израиля требовало от властей действий, а не только заявлений. Если нельзя воспрепятствовать проникновению федаинов, может, нужно что-то делать, чтобы останавливать их прежде, чем они придут сюда. Отборным подразделениям десантников дали приказ о начале актов возмездия.
Джейсон Гилберт участвовал в операции, которую они долго отрабатывали, прежде чем нанести удар по ту сторону границы.
Ночь накануне они спали под открытым небом в нескольких сотнях метров от иорданской границы. Едва забрезжил рассвет, они вскочили в свои транспортеры и помчались в сторону деревни Самуа на вершине холма, где, согласно донесениям разведки, находилась база боевиков Эль-Фатах. Примерно за четыреста метров до деревни все вышли из машин и продолжили путь наверх пешими, с оружием в руках.
В небе появилась израильская авиация. Самолеты летели дальше Самуа, чтобы бомбить иорданские регулярные части и отвлечь их от операции.
Когда до деревни осталось меньше сотни метров, Джейсон бросился бежать и подал сигнал своим людям начать стрельбу, чтобы внести сумятицу. Пока они преодолевали крутой склон, в окнах показались ружья и оттуда открыли ответный огонь.
Солдата справа ранило в грудь, и он упал навзничь. На мгновение Джейсон застыл на месте, глядя на то, как расплывается кровавое пятно на рубашке у парня, которого он звал просто Ави.
Впервые на его глазах ранили в бою человека. Он все стоял и смотрел. И только когда санитарный врач, бросившийся к ним, махнул ему рукой, Джейсон отвернулся и снова побежал вверх по холму, вне себя от гнева.
Ворвавшись в деревню, он сорвал с пояса гранату, выдернул чеку и швырнул ее в сторону дома. Граната разорвалась на крыше.
К тому времени, как десантники вошли в Самуа, террористы убежали, оставив в деревне нескольких стариков, не понимавших, что происходит. Израильтяне быстро обыскали все дома и повели перепуганных жителей вниз по склону.
В небо запустили ракету — сигнал о том, что в Самуа никого из людей не осталось. С молниеносной быстротой Джейсон вместе со специалистами-подрывниками начали закладывать в дома взрывчатку. Спустя десять минут израильская группа спецназа снова собралась в трехстах метрах от деревни. Один из саперов взорвал первый снаряд. Довольно скоро все каменные дома поочередно взлетели на воздух.
Спустя семнадцать минут все они уже пересекли границу, вернувшись обратно. Джейсон ехал в одном вездеходе с Йорамом Захави, их командиром.
— Ладно, — сказал Йорам, — операция «Самуа» в целом выполнена успешно.
Джейсон повернулся к нему и с горечью заметил:
— Попробуйте сказать это родителям Ави.
Офицер кивнул, покачал головой и тихо ответил Джейсону:
— Послушай, саба, война — это тебе не футбольный матч. Здесь невозможно выигрывать всухую.
Они провели еще несколько операций, таких, как в Самуа, но израильтянам все же не удавалось сдерживать проникновения террористов, которые захлестнули страну.
Фактически, начиная с января 1967 года, нападения боевиков стали еще более вызывающими и беспощадными. Обстрелы с Голанских высот кибуцных поселений в Верхней Галилее почти не прекращались.
На южном фронте по каирскому радио звучал голос египетского лидера Насера, который вопил: «Сто миллионов арабов доживут до того дня, когда империалистический Израиль исчезнет с карты мира — он будет скинут в море!»
В конце мая 1967 года капитан Джейсон Гилберт находился дома с Евой, отмечая рождение своего первенца — сына назвали Джошуа в честь дедушки по матери, — когда по радио объявили о всеобщей мобилизации. Все резервные подразделения подлежали призыву.
В течение целых суток «Голос Израиля» передавал бесконечный поток сообщений, казавшихся полной бессмыслицей, как то: «Шоколадное мороженое должно пойти на именинный пирог», «Жирафы любят арбузы», «Микки-Маус не умеет плавать». Это были шифровки, сообщавшие резервистам, куда им надлежит явиться со своим оружием.
На Синайском полуострове, у южных границ Израиля, Насер сосредоточил стотысячную армию, оснащенную советским вооружением, включая тысячу танков.
Война была неизбежна. Вопрос заключался лишь в том, выдержит ли ее Израиль.
Еще с окончания военных действий в 1956 году Египет и Израиль символически разделялись небольшими подразделениями сил особого назначения Организации Объединенных Наций, разбросанными вдоль границы. Насер приказал, чтобы эти подразделения были убраны с его пути. Когда ооновцы ушли, ничто уже не разделяло эти две страны, кроме песка.
Король Иордании передал собственную армию под командование Египта, сюда также прибыл дополнительный воинский контингент из других арабских стран.
Израилю теперь противостояли войска численностью в четверть миллиона человек, две тысячи танков и семьсот самолетов. Стране угрожали с трех сторон. С четвертой стороны она граничила с морем. Именно туда арабы намеревались скинуть израильтян.
При таком раскладе сил, явно не в их пользу, когда все страны мира, призывая стороны к сдержанности, так ничего и не сделали, чтобы принудить их к миру, израильтяне действовали на свой страх и риск.
Взвод Джейсона Гилберта из 54-го батальона парашютно-десантных войск был мобилизован за неделю и расположился лагерем в оливковой роще под Тель-Шахаром.
По приказу командира батальона бойцы без конца тренировались с носилками, отрабатывая срочную эвакуацию раненых. Подобные упражнения вряд ли можно было назвать ободряющими. Как и то, что многие из его людей, имея при себе транзисторные приемники, были в курсе, что ситуация ухудшается. Британское и американское посольства рекомендовали своим служащим покинуть Израиль.
Каждый вечер с наступлением темноты Джейсон старался поднять моральный дух своих солдат. Но время шло, и по мере того, как нарастало напряжение, это у него получалось все хуже. К тому же он и сам мало понимал, что происходит.
Наконец вечером 4 июня он получил официальное сообщение: «Приготовиться к отправке личного состава завтра утром в шесть ноль-ноль». Куда — не сообщалось.
Когда он передал приказ своему взводу, солдаты заметно воодушевились. По крайней мере, они хоть что-то будут делать, вместо того чтобы просто сидеть и ждать, когда их начнут бомбить.
— Постарайтесь как следует выспаться, парни, — сказал Джейсон. — Завтра утром нам придется поработать.
Когда взвод распустили и все отправились укладываться в спальные мешки, к Джейсону подошел молодой резервист в шлеме и, доставая из нагрудного кармана небольшую книгу в голубом кожаном переплете, вежливо спросил:
— Саба, ничего, если я помолюсь, вместо того чтобы спать?
— Хорошо, Барух, — сказал Джейсон. — Может, Бог услышит тебя сегодня ночью. Но какие молитвы ты будешь произносить в ночь перед… перед боем?
— Псалмы подходят для всех случаев жизни, саба. Знаете: «Из глубины взываю к Тебе, Господи. Да уповает Израиль на Господа, ибо у Господа милость и многое у Него избавление…»
— Да, — печально улыбнулся Джейсон, — но не забудь просить об избавлении в трех направлениях.
Молодой солдат молча кивнул и отошел подальше в спокойное место, где он не будет мешать своим спящим товарищам. И начал очень тихо читать псалмы. Снова и снова.
Джейсон завернулся в спальный мешок и стал думать о жене и сыне — увидит ли он их еще когда-нибудь?
На рассвете в понедельник, 5 июня, приехали автобусы. Это были те же скрипучие развалюхи, на которых иные из этих людей ездили в Тель-Авиве на работу. Сегодня они повезут их на юг, на Синай. К воздушной базе в пустыне Негев, где их ожидает целая флотилия вертолетов «сикорски».
Выйдя из автобусов, солдаты нервно поглядывали на небо, кожей чувствуя нависшую угрозу. Теперь, когда они находились в непосредственной близости от границы, все опасались атаки со стороны египетских воздушных сил.
Джейсон как раз собирал своих людей и делил их на группы по восемь человек в каждый вертолет, когда один из старших офицеров подозвал его к себе на минуту. Назад он вернулся бегом, лицо его сияло.
— Парни, мне сообщили очень интересную новость, — поделился он радостью. — Оказывается, сегодня, в семь сорок пять утра, наши самолеты нанесли упреждающий удар по аэродромам противника. Отныне такого понятия, как египетские воздушные силы, не существует. Небо принадлежит Израилю. А мы теперь должны взять землю.
Не успели все громко обрадоваться, как кто-то из молодых солдат поднял руку. Это был Барух. Указывая всем на маленький молитвенник, он ликующе воскликнул:
— Вот видите, саба, Бог услышал!
В то утро агностиков в израильской армии не было.
— Хорошо, — сказал Джейсон, — вот наша задача. Мы выдвигаемся. Танки, пехота, все. Двигаемся через канал прямо к пирамидам. Но сначала нужно выполнить одно небольшое дельце. Египтяне со своей артиллерией прочно держат позицию в Ум-Катефе — оттуда открывается выход в Синай. Танкам туда не пробиться, и наше дело — расчистить им путь. Так вот, вертолетов на всех не хватит, поэтому я беру с собой добровольцев.
Все руки взметнулись вверх. И даже когда он отобрал нужное количество людей, несколько человек попытались дополнительно втиснуться в вертолеты.
Едва стемнело, они начали высаживаться в песках к северу от опорного пункта египтян. Вертолеты сновали туда-сюда, доставляя по воздуху десантников, словно деловых людей по шоссе в час пик. Последние несколько машин садились уже под плотным огнем из крепости.
По предварительной договоренности десантники разделились на атакующие силы и группу прикрытия. Джейсон вел своих солдат к египетским орудиям, стреляя на ходу из винтовок, автоматов «узи» и из базук.
Вдруг один из их собственных снарядов попал в машину сопровождения с боеприпасами. Она взорвалась, неся потери обеим сторонам. В свете пылающего столпа Джейсон насчитал пять неподвижных тел и человек десять раненых товарищей. Он приказал своим подчиненным прекратить движение и ждать, когда поднесут носилки. И вот они уже на деле стали выполнять те упражнения, которые столько раз отрабатывали на тренировках.
Затем он снова взял в руки винтовку и вернулся к своему жестокому занятию — убивать. Ради того, чтобы настал мир.
К концу первого дня войны угрозы полного уничтожения для Израиля уже не существовало. Как оказалось, воздушные силы Иордании и Сирии постигла та же участь, что и египетские ВВС. Южная часть израильских войск беспрепятственно двигалась в сторону Суэцкого канала.
Хотя Израиль сражался на трех фронтах, у него не было трех армий. Его войскам приходилось вести боевые действия как на юге, так и на севере. Таким образом, лишь только бойцы пятьдесят четвертого десантного батальона, неся потери, расчистили путь для захвата Синая, они тут же направились на север, где битва за Голанские высоты была в самом разгаре.
И пока они передвигались с места на место, ожесточенные рукопашные бои шли за решающую награду — Иерусалим.
Когда они в среду утром достигли Голанских высот, их встретили новостью о том, что десантные войска отбили у арабов Старый город. И находятся теперь у самого священного места поклонения иудеев — у Храмовой стены.
Тем временем батальон Джейсона занял сирийскую позицию к востоку от Дар-Башии. Огромные орудия, которые в течение стольких лет обстреливали израильские кибуцы на севере страны, наконец-то смолкли.
Через шесть дней после начала война окончилась. Израиль стал совсем другим. На юге страны пустыня Синайского полуострова теперь служила буферной зоной. Вся территория западнее реки Иордан находилась под контролем израильских войск, что обеспечивало защиту границы, А на севере израильтяне заняли Голанские высоты и уже сами угрожали Сирии.
Это была победа по всем статьям, кроме одной. Она не принесла мира.
Первого сентября в столице Судана, Хартуме, прошла конференция глав арабских государств, где было принято три резолюции: нет — переговорам, нет — признанию Израиля, нет — миру с Израилем.
Джейсон Гилберт, качая сына на руках, заметил жене:
— Они могли бы сюда же приписать еще: «Нет покоя Израилю».
Так и получилось: ошеломленные разгромом арабы вынашивали планы ведения против своего врага военных действий иного рода. Развязать кампанию террора и диверсий. Именно с этой целью была создана Организация Освобождения Палестины, которая провозгласила борьбу за национальное освобождение палестинцев — народа, который никогда не был единой нацией.
Казалось, никакие меры не способны были сдерживать проникновение палестинских боевиков на территорию Израиля. Они незаметно переплывали через реку Иордан, прятались в пещерах, делали свое черное дело и либо возвращались к себе тем же путем, либо двигались на север и исчезали в районе ливанской границы. Вначале израильские солдаты пытались предпринимать ответные вылазки, которые доказали свою достаточную эффективность в довоенный период. Теперь же подобные действия оказывались совершенно бесполезными.
Израильтяне отрезали реку Иордан, отгородившись минными полями. Даже рыхлили граблями тропинки, чтобы патруль во время утренних дозоров мог засечь следы ночных нарушителей границы. Но число нападавших не уменьшалось, напротив — оно постоянно множилось, подобно головам Гидры из греческой мифологии, когда на месте каждой срубленной вырастали две новые.
Чтобы справиться с этой трудной задачей, был создан элитный отряд по борьбе с терроризмом, известный под названием «Сайерет Маткаль», или разведгруппа Генерального штаба, куда набирали лучших бойцов из всех воинских подразделений.
Джейсон был полон решимости поступить в этот отряд. Он поехал в главное управление, готовый вновь выслушивать слова о том, что он «слишком стар», и, как пять лет назад, доказывать обратное.
Но когда он увидел офицера, проводившего собеседование, то понял, что ничего такого ему делать не придется. Ибо перед ним сидел не кто иной, как тот самый Цви Дорон, которого он так убедительно уговаривал в той хибаре, где осуществлялся набор в десантную часть. На этот раз двое мужчин хорошенько посмеялись, после чего Цви высказал вслух лишь одно замечание по поводу желания Джейсона вступить в отряд:
— Послушай, саба, я знаю, физически ты подходишь для этой работы. Но теперь, когда ты стал мужем и отцом, сама эта работа не очень-то подходит для счастливого брака. Во-первых, ты будешь часто отсутствовать дома. Во-вторых, тебе нельзя будет разговаривать с женой ни об одной из наших операций. Поверь мне, я немало насмотрелся на то, как разваливались семьи у ребят из парашютной разведки.
— Знаете, — ответил Джейсон, — я нахожусь в Израиле не для того, чтобы собирать апельсины. Я остался здесь заниматься делом. И до тех пор, пока я могу приносить пользу, я готов идти на любой риск, если это необходимо. Ну, так вы меня берете?
— Только в том случае, если ты даешь слово обсудить это решение с женой.
— Договорились.
Ева слишком хорошо понимала его, поэтому даже и спорить не стала. Она знала, что вышла замуж за человека, у которого в душе горит огонь. И в каком-то смысле именно этот огонь согревал их союз. Она не стала перечить мужу. Лишь вырвала из него пустое обещание, что он не будет зря рисковать.
В конце концов, он ведь семейный человек, у которого есть жена и сын. И через четыре месяца должен родиться второй ребенок.
*****
Джордж Келлер вполне мог бы работать в Музее современного искусства. Каждое утро на протяжении последних четырех лет, а если точнее — с первого понедельника сентября 1963 года, когда отмечался День труда, он направлялся в здание «Рокфеллер Плаза», 30, в нью-йоркском Сити, где, пройдя через различные процедуры по обеспечению безопасности, садился в лифт и в итоге оказывался на пятьдесят шестом этаже. Здесь он обычно входил в широкую дверь, на которой висела простая табличка с надписью «Комната 5600».
По пути к своему роскошному офису он шагал по коридорам, стены которых были увешаны бесчисленными картинами Ренуара, Пикассо, Сезанна и Ван Гога. Не говоря уже о том, что повсюду стояли скульптуры, не менее бесценные, чем живописные холсты. А все потому, что он находился в сердце одной из самых лучших в мире частных коллекций произведений изобразительного искусства.
Именно на этой почти заоблачной высоте у губернатора Нельсона Рокфеллера и его братьев был собственный оперативный центр, где изучались и прорабатывались различные направления деятельности, представляющие для них интерес, как то: попечительство, благотворительность, политика и всевозможные сочетания этих трех составляющих.
По рекомендации Генри Киссинджера Джорджа взяли в штат — писать для губернатора докладные записки о международном положении. Генри так охарактеризовал эту работу: «Ты будешь закладывать фундамент для международной политики будущего президентства Рокфеллера».
Если у Джорджа и были сомнения по поводу ухода из Гарварда, то они улетучились, когда он узнал, что меньше чем через год после окончания учебы его оклад не уступает тому, что зарабатывает штатный профессор университета.
У него не было недостатка в интересных предложениях. Из года в год он участвовал в организации летнего Гарвардского международного семинара, и с каждым разом круг его обязанностей все возрастал — по мере того, как росло к нему доверие Киссинджера. Ко времени получения ученой степени доктора философии он уже на равных участвовал в издании сборника «Confluence» («Слияние»), в котором публиковались самые важные материалы семинара.
Генри рьяно поддерживал своего протеже и всегда имел Джорджа в виду, строя собственные планы на дальнейшее продвижение. И делал он это не из-за слепой любви. Джордж, несомненно, был ему полезен — как своими блестящими познаниями, так и врожденными дипломатическими способностями. Это был если не союз равных по уровню людей, то, по крайней мере, их настоящее сотрудничество.
Естественно, в Гарварде очень хотели, чтобы Джордж продолжал работать в университете. Декан факультета даже звонил Киссинджеру, чтобы поговорить с ним и проконсультироваться, как можно уговорить молодого ученого остаться на должности преподавателя. Тот в разговоре заявил, что переубедить Джорджа будет очень трудно, поскольку он человек упрямый.
— Думаю, цель его устремлений находится в Вашингтоне, а не в Кембридже, — предположил Генри. — Но я постараюсь сделать что смогу.
Киссинджер не стал чрезмерно усердствовать, уговаривая Джорджа остаться в Гарварде. Ему ведь и самому нужны солдаты, чтобы комплектовать передовой отряд для собственной карьеры. Следовательно, устроив Джорджа к своим давнишним покровителям, Рокфеллерам, он заполучил его себе в союзники, чтобы рассчитывать на него в «реальном мире».
В июне 1963 года Джордж Келлер не только получил ученую степень, но и — что, вероятно, еще важнее — присягнул на верность Конституции Соединенных Штатов. Таким образом, он официально стал гордым и патриотичным американцем.
Получив гражданство, он приобрел нечто вроде запоздалого свидетельства о рождении. К этому времени он не только обезопасил свое будущее, но и фактически похоронил свое прошлое.
Все было так, словно он никогда не был венгром. И у него никогда не было ни матери с отцом. Ни сестры. Ни невесты Аники. Лишь однажды за все это время ему приснился кошмар о том, как он заблудился в слепящей снежной буре и никак не мог найти дорогу домой. Он даже сознательно избегал читать венгерскую прессу, если в этом не было крайней необходимости. Он был похож на Афину из греческой мифологии, вышедшую из головы Зевса в полный рост и во всеоружии. Только в случае с Джорджем его создателем был Генри Киссинджер.
Таким образом, Джордж Келлер начал свою карьеру в Нью-Йорке — для кого-то самом замечательном городе мира. Но он считал этот город всего лишь предместьем Вашингтона.
При выборе для себя нового гардероба он руководствовался главным принципом, основанным на его личной теории: если костюм сшит портным, то он лучше уже по определению. Узнав, кто был портным у недавнего президента Кеннеди, он заказал у него несколько костюмов — и все разного цвета.
Между прочим, он при каждом удобном случае склонял на свою сторону знакомых и друзей, убеждая их шить на заказ. Он, бывало, даже ворчал на Эндрю, с которым встречался иногда за обедом или во время игры в сквош в нью-йоркском Гарвард-клубе:
— Элиот, ты удивляешь меня до глубины души. Почему ты до сих пор покупаешь костюмы, а не заказываешь у портного? В конце концов, ты же многообещающий банкир.
— Я всего лишь стажер, — дружелюбно возражал его однокурсник. — Кроме того, нас, уроженцев Новой Англии, с детства приучали к бережливости.
Эндрю никогда не рассказывал, что двумя годами раньше, по достижении им двадцати пяти лет, он получил право пользования несколькими миллионами долларов своего трастового фонда. Впрочем, Джордж, со свойственным ему тактом, ни о чем и не спрашивал.
Работа у Рокфеллеров давала и другие преимущества. К примеру, доступ к билетам на концерты и в театр, которые обычно не купить ни за какие деньги. Не говоря уже о тех привлекательных и миловидных девушках, которые, как и он, тоже работали в «Комнате 5600».
Джордж пользовался всеми этими возможностями с огромным энтузиазмом. Он получал удовольствие, посещая блистательные премьеры оперных или балетных спектаклей, а также присутствуя на важнейших событиях театральной жизни города. Когда Фонтейн и Нуриев танцевали балет «Лебединое озеро», впервые поставленный молодым русским танцовщиком в Америке, у него был пригласительный билет. А в тот вечер, когда Дэнни Росси играл с Нью-Йоркским филармоническим оркестром Второй фортепианный концерт Бартока, Джордж сидел в ложе семьи Рокфеллеров рядом с очаровательной красавицей Салли Бэйтс, помощницей губернатора по городским делам.
Когда Дэнни вышел на сцену, Джордж не удержался и шепнул Салли:
— Надо же, все такие родные мне люди. Барток — венгр. А Росси — гарвардец. Мы с ним учились на одном курсе.
— Ты знаком с ним лично? — изумленно спросила она.
— Мы оба жили в «Элиот-хаусе», — уклончиво ответил Джордж.
— О, как интересно. А может, мы после концерта сходим к нему за кулисы и ты нас познакомишь?
— Мм, по-моему, не стоит, — как можно более учтиво сказал он, идя на попятный. — Я хочу сказать, Дэнни после выступлений всегда как выжатый лимон. Давай как-нибудь в другой раз.
Обычно спокойная атмосфера комнаты 5600 накалилась до предела в те дни 1964 года, когда Нельсон Рокфеллер заявил о своем участии в выборах кандидата на пост президента от Республиканской партии. Киссинджер так часто появлялся в Нью-Йорке, что Джордж недоумевал — когда же он успевает вести занятия в университете.
Номинально считалось, что Генри входит в избирательный штаб Рокфеллера в качестве советника по международной политике. Однако составление докладной записки с предложениями по этим вопросам он поручил Джорджу, тогда как сам уединялся с Роки в кабинете, где они обсуждали стратегию избирательной кампании.
Джордж в составе делегации сопровождения прибыл на Республиканский съезд в Сан-Франциско. И даже после того, как их патрон проиграл Барри Голдуотеру право выставить свою кандидатуру на президентских выборах, он остался помогать Киссинджеру в написании параграфов, касающихся международной политики для предвыборной платформы Республиканской партии.
В ночь подведения итогов выборов в президенты Джордж и Генри стояли в уголке, наблюдая вместе с притихшим залом в отеле за тем, как увеличивается разрыв между их кандидатом и Линдоном Джонсоном, обеспечившим себе сокрушительную победу.
— Что ж, Генри, полагаю, для нас игра окончена.
— Вовсе нет, Джордж, вовсе нет.
— О чем это вы? Они же переплюнули нас почти в два раза.
— Не нас, — откликнулся Киссинджер, — А только сенатора Голдуотера. И не забудь, демократам тоже понадобятся советы специалистов.
Про себя Джордж подумал, что его старый наставник всего лишь хорохорится и говорит так для виду. И Киссинджеру снова придется вернуться в учебные классы, а ему — в «Комнату 5600».
И все же три года спустя, в то время как Линдон Джонсон беспомощно увязал в смертоносных болотах Вьетнама, в офис министра обороны Роберта Макнамары пришел один круглолицый очкарик и представился профессором из Гарварда. Этот ученый человек сказал, что через определенные французские контакты он имеет возможность пересылать секретные сообщения северовьетнамскому лидеру Хо Ши Мину.
В Пентагоне были поражены. И к удивлению многих — но только, разумеется, не профессора, — там согласились сделать Генри Киссинджера секретным посланником.
Безусловно, по незначительным обмолвкам, которые Киссинджер иногда допускал в разговорах с ним, Джордж в конечном счете догадался, в какие игры играет этот мастер-стратег.
Как-то раз они непринужденно болтали о еде, и Генри вдруг сказал:
— Самые великолепные coquilles[58] я ел в «Пруньер» позавчера.
— Это где? — поинтересовался Джордж.
— Ах, в Париже, — довольно небрежно ответил Генри. — Я был там недолго, чтобы… передать письмо.
Джордж внимательно анализировал все услышанное, отделяя крупицы правды. Очевидно, Киссинджер в настоящее время участвовал в каких-то секретных переговорах от имени американского правительства.
Но он все еще не мог понять, почему администрации президента от Демократической партии нужно было использовать относительно безвестного профессора, который к тому же работал против них во время предшествующей предвыборной кампании? У них что, нет собственных контактов? Почему Генри?
Когда наконец всем стало известно о той роли, которую сыграл Киссинджер, Джордж отважился поинтересоваться, почему он тогда решил, будто кто-то воспримет всерьез его дерзкое предложение.
— Что ж, — ответил Генри, — я мог бы отмахнуться от тебя какой-нибудь цитатой из фундаментального труда Клаузевица «О войне». Но если тебе хочется знать неприкрытую правду, вот она: я просто подумал, что стоит попробовать. Существовало только два возможных варианта ответа, поэтому шансов у меня было пятьдесят на пятьдесят.
— О, — только и смог с благоговением произнести Джордж Келлер.
И подумал: «Это гениальный человек».
Изощренные принципы «реальной политики», которые исповедовал наставник Джорджа, абсолютно не вязались с наивной сентиментальностью его первого соседа по общежитию в Гарварде. Много раз, когда им доводилось обедать вместе, Эндрю просил Джорджа поставить диагноз эпидемии, настигшей государство. В начале июня 1968 года он был в совершенном смятении.
— Джордж, что происходит в нашей стране? Я хочу сказать, неужели эта война высушила нам всем мозги? Почему мы убиваем друг друга? Двух месяцев не прошло с того дня, как застрелили Мартина Лютера Кинга, и вот теперь Бобби Кеннеди! Ты можешь хоть как-то объяснить это безумие?
Джордж ответил со спокойной беспристрастностью ученого:
— Я думаю, все это указывает на то, что в ноябре победят республиканцы.
Однако действий Киссинджера во время секретных поездок в Париж было явно недостаточно. Конфликт во Вьетнаме все усугублялся. Одной из жертв этой войны стал сам Линдон Джонсон. Измученный нападками протестующих, он предпочел не идти на второй срок. Пусть бомбы сбрасывает какой-нибудь другой лидер — более закаленный и менее отчаявшийся.
В известном смысле Джонсон просто вручил пост президента Ричарду Никсону. Этот хитрый политик не нуждался в советах блестящих стратегов вроде Киссинджера и его молодого помощника Келлера. Простой здравый смысл ему подсказал: одного лишь обещания покончить с войной будет вполне достаточно, чтобы въехать в кабинет президента Белого дома.
Так и получилось.
А Джордж съехал из Рокфеллеровского центра. Горькие мысли о том, что теперь он не сможет каждое утро любоваться картинами Ренуара и Ван Гога, немного скрашивал тот факт, что его новое рабочее место хоть и было тесным и душным, но зато находилось в правильном месте.
А именно — в подвале Белого дома, в пятидесяти метрах от помощника президента по вопросам национальной безопасности Генри Киссинджера.
*****
Никогда бродвейские мюзиклы не звучат лучше, чем в первый день репетиций. Это тот случай, когда авторы сами читают артистам пьесу и поют все тексты в свежем и первозданном виде.
Когда Стю и Дэнни окончили свое совместное выступление, вся труппа с воодушевлением захлопала. Сэр Джон Чалкотт, режиссер спектакля, поднялся с места, чтобы произнести несколько слов, знаменующих начало творческого процесса:
— Думаю, все мы понимаем, какую замечательную сценическую вещь мы только что услышали. И наш профессиональный долг воплотить авторский замысел в жизнь. В ближайшие шесть недель все усилия коллектива будут направлены только на это.
Все вежливо похлопали.
Затем встал с места Зеро Мостел.
— Это вам не обычная бродвейская дешевка. Я и правда считаю, Джеймс Джойс оценил бы то, что сделали Стю и Дэнни. И знаете, парни, для вас мы кишки наизнанку вывернем, лишь бы все получилось.
Еще немного похлопали.
Сэр Джон повернулся к ведущей актрисе и спросил:
— Мисс Гамильтон, не желаете сказать что-нибудь?
Она пожелала.
Изображая то, что казалось ей безукоризненным английским произношением, и демонстрируя тем самым свое уважение к режиссеру, она изрекла:
— Может ли кто-нибудь — мистер Кингсли или прославленный мистер Росси — мне объяснить, почему это мистер Мостел поет в финале?
Это было совсем не то, что ожидал от нее услышать сэр Джон. Но артисты, похоже, вовсе не были удивлены. Они просто повернулись, чтобы послушать объяснение авторов.
Дэнни встал из-за рояля и сделал несколько шагов к столу, за которым собралась вся труппа.
— Послушайте, мисс Гамильтон, такова наша концепция. Нам со Стю хотелось выделить у Джойса тему, когда Стивен ищет своего пропавшего отца, а Блум — своего умершего сына. В нашем понимании этих двух персонажей по-настоящему влечет друг к другу, и это очень трогательно.
— Но вы же знаете, мистер Росси, сам роман оканчивается монологом Молли. Зачем же уродовать классическое произведение только ради того, чтобы, как я понимаю, удовлетворить самомнение мистера Мостела?
Не успел Дэнни ответить, как ведущий артист вкратце прокомментировал это замечание:
— Вот дерьмо.
Теора Гамильтон повернулась к своему звездному коллеге и с еще более аристократическим произношением сурово отрезала:
— Мистер Мостел, такая грубость не к лицу профессионалу, если вы хотите им быть.
На что Зеро просто ответил:
— Вот дерьмо.
Сэр Джон Чалкотт снова поднялся с места.
— Мисс Гамильтон, дамы и господа, уверен, среди нас нет никого, кто был бы незнаком с шедевром Джойса. Именно по этой самой причине мы с вами можем оценить, насколько искусно наши авторы уловили дух романа. У вас ведь тоже есть музыкальная версия монолога, когда вы в предпоследней сцене поете «Розы, и огонь, и закат». Я считаю, это небольшое изменение, когда дуэт с участием Зеро звучит в конце, оправданно именно с точки зрения сценической трактовки романа. Зовите это художественной вольностью, которая заслуживает оправдания.
— А я считаю, это я должна петь заключительную фразу перед тем, как опустят занавес, — настаивала она. — В конце концов, на кого слетится посмотреть публика, если не на Теору Гамильтон?
Зеро Мостел тут же откликнулся:
— На Зеро Мостела.
Первая леди американского музыкального театра опять повернулась к своему коллеге и сказала с отнюдь не английским произношением:
— Вот дерьмо.
Так начались репетиции.
Через шесть недель, перед тем как ехать в Бостон, они сделали прогон спектакля в Нью-Йорке. После чего Эдгар Уолдорф объявил, что все приглашенные эксперты в один голос весьма похвально отозвались о проекте. Некоторые из них даже признались, что были растроганы до слез очаровательным дуэтом, прозвучавшим в финале.
Дэнни и Стюарт тепло обнялись.
— Подумать только, — восторгался поэт, — мы начнем наш триумфальный поход под сенью Гарвардского двора. Разве это не придаст ему дополнительного блеска?
— Да уж, конечно, придаст.
— Слушай, — предложил Стюарт, — может, вы с Марией захотите поехать на поезде вместе со мной и Ниной? Мы бы хорошо провели время.
— Спасибо, но Мария собирается остаться в Филли. Она всегда так нервничает из-за таких вещей. А я через неделю еду домой дирижировать двумя концертами и обязательно прилечу в воскресенье вечером. Вот тогда мы и сможем встретиться с тобой и выпить в моем номере отеля «Риц».
— Отлично. Но послушай, Дэнни. Я знаю, я говорил тебе уже об этом, но, как сказал Гамлет, хочу, чтобы это врезалось в твою память. Я всегда буду благодарен тебе, что ты выбрал меня для сотрудничества…
— Стю, ты же безмерно талантлив…
— Я тебя умоляю, Дэнни, ты же мог взять любого поэта, их ведь множество, но ты дал этот шанс простому парню вроде меня, без опыта в таких делах. Ты не думай — я никогда не забуду о твоем великодушии.
— Ладно, Стюарт, теперь моя очередь сказать. Вся эта штука для меня была сплошная радость. Теперь мы с тобой не просто партнеры. Мы почти братья.
Существует неизменное правило в театре: мюзиклы никогда не пишут. Их переписывают.
— Вот для чего существуют испытательные полигоны вроде Нью-Хейвена и Бостона, — объяснял Эдгар Дэниелу и Стюарту. — Бостонцы не уступают ньюйоркцам в искушенности, но зато они более терпимы. И они оценят тот факт, что мы приехали именно к ним — доводить спектакль до ума. А от критиков можно будет даже получить парочку ценных советов.
— А если все будет идеально? — лукаво спросил Стюарт.
— Значит, мы просто сделаем все еще идеальнее. Даже «Мою прекрасную леди» шлифовали до блеска, пока возили по гастролям. И знаете, мальчики: наш спектакль в тысячу раз лучше.
12 февраля 1968 года состоялась премьера «Манхэттенской Одиссеи» в Бостоне. Первые отзывы в прессе были не столь восторженными, как предрекал Эдгар Уолдорф. По сути, они были не очень хорошими. А если точнее, они были просто уничтожающими.
Единственный «полезный» совет они обнаружили в газете «Бостон глоб», где предлагалось «этой полной катастрофе как можно скорее свернуть свои шатры и уползти в ночь». Критик нашел тексты спектакля претенциозными, а музыку — несоответствующей. Другие газеты высказывались еще более пренебрежительно.
Дэнни был потрясен. Таких злобных рецензий на него не выходило с тех самых пор, когда в гарвардском «Кримзоне» устроили разнос «Аркадии».
Читать бесплатно другие книги:
