Невинность Кунц Дин
Нутро изъеденной погодой известняковой глыбы я знал как свои пять пальцев в той ее части, где мог пролезть. Этот низкий и узкий тоннель загибался направо, и я полз в слепящей темноте, боясь не только охотника, но и того, кто сейчас затаился в пещере, к которой выводил тоннель. В прошлом, исследуя эти тоннели, я брал с собой фонарик, но не в этот раз.
В глыбе жили все, кто хотел, в том числе и гремучие змеи. В прохладе раннего октября змеи впадали в спячку, становились не такими опасными, но хотя звери ни разу не нападали на меня за все эти годы, ласка, или барсук, или какое-то другое хищное животное могло наброситься, испугавшись или решив, что я загоняю его в угол. Я полз лицом вперед, чувствуя себя уязвимым, и закрыл глаза, чтобы уберечь их от внезапного удара когтей.
Тоннель привел меня к повороту в пещеру примерно шести футов в диаметре и высотой от четырех до пяти. Никто на меня не напал, и я открыл глаза. Серебряный доллар солнечного света лежал у стены, прорвавшись через один из узких и прямолинейных каналов, второе световое пятно, побольше, с мою ладонь, образовалось еще под одним тоннелем. В этот день царил штиль, так что каналы-флейты не играли… да и в пещере я, похоже, пребывал в полном одиночестве.
Я собирался оставаться здесь, пока не удостоверюсь, что охотник двинулся дальше. В пещере пахло известняком и прелыми листьями, которые нападали через дыру в потолке. Если бы я страдал клаустрофобией, то не смог бы пробыть здесь и минуты.
В тот момент я не мог представить себе, что очень скоро у меня не останется иного выхода, кроме как покинуть эту гору под покровом ночи и отправиться в далекое путешествие, пережить многочисленные покушения и добраться до большого города, где меня ждала тайная жизнь глубоко под его бурлящими улицами, в тоннелях ливневой канализации и подземки. Не знал я и того, что однажды зимой, много лет спустя, глубокой ночью, я окажусь в центральной библиотеке, в это время всегда пустующей, и встречу девушку под фонарем у собрания сочинений Чарльза Диккенса, и мой мир перевернется так же, как ее мир и ваш.
Несколько минут спустя, скрючившись в темноте между двумя узкими колоннами света, я услышал какие-то звуки. Подумал, что барсук – продукт моего воображения – обрел плоть и теперь ползет по тоннелю, который только что миновал я. Длинные когти передних лап барсука превращали его в опасного противника. Но тут же осознал, что звуки доносятся сверху, попадают в пещеру вместе с солнечным светом. Шуршание подошв по камню, лязг, постукивание. Мужчина откашлялся, очень близко.
Если бы он не увидел меня мельком, а сумел разглядеть, то или искал бы более агрессивно, или решил покинуть этот странный лес, где обитало такое чудище, как я. Вместо этого он, похоже, собрался немного передохнуть, прежде чем продолжить поиски, и из этого следовало, что хорошенько он меня не рассмотрел.
Чем я мог быть, как сумел попасть в этот мир посредством мужчины и женщины, я не знал и думал, что никогда не узнаю. Многое в этом мире прекрасно, и гораздо больше просто приятно глазу, но и мерзкое тем не менее создано из того же материала, что и все остальное, и является составной частью общей картины. Если на то пошло, при ближайшем рассмотрении отвратительный паук по-своему ювелирная работа, достойная уважения и даже восхищения, и стервятник с его блестящими черными перьями, и ядовитая змея с ее покрытой блестками чешуей.
Одно лишь вроде предполагало, что и я могу предложить миру толику прекрасного: мое сердце, всегда свободное от горечи и злости. Я боялся, но не испытывал ненависти. Я трепетал от ужаса, но не судил. Я любил и хотел, чтобы любили меня. И несмотря на жизнь в жестких рамках, несмотря на угрозы, которые и вносили все эти ограничения, я всегда чувствовал себя необычайно счастливым. В мире, где так широко распространялись горе и страдания, где иногда темнота накрывала цивилизацию чуть ли не с головой, возможно, способность ощущать счастье и надежду несла в себе красоту, становилась лучиком света в царстве тьмы.
Затаившись в темной пещере, я задавался вопросами об охотнике, которого отделяли от меня несколько футов камня. Я ничего не знал о его жизни, он представлялся мне более загадочным, чем лев в вельде или полярный медведь на арктическом льду. Маленький горный луг, на котором стоял наш дом, находился так далеко от ближайшего соседа, в такой глуши, что люди никогда не подходили к нему так близко. Представлялось маловероятным, чтобы этот человек намеревался убить оленя, а потом многие мили тащить его на себе к своему автомобилю. Тревожная мысль пришла мне в голову: а может, охотник просто любил убивать, а в мясе совсем и не нуждался. Если бы пристрелил самца, взял бы только рога, если бы самку – уши и хвост. Или убил бы и не взял ничего, кроме воспоминаний об убийстве. В этом случае получалось, что я впервые в жизни оказался в непосредственной близости от истинного зла.
Я узнал запах табачного дыма, потому что моя мать постоянно курила «Мальборо». Несколькими мгновениями позже дым пошел через больший из вертикальных каналов, то есть охотник сидел рядом с ним. Сизые щупальца извивались, напоминая призраков, искавших обратный путь в мир живых. Охотник насвистывал незнакомую мне мелодию, иногда делал паузу на очередную затяжку.
Помимо моей матери, он был первым увиденным мною человеком. Я сидел в темноте, перепуганный, но и заинтригованный ничуть не меньше астронавта, который впервые сталкивается с жизнью, рожденной под другой звездой. Его посвист, откашливание, несколько невнятных слов, звуки, вызванные перемещением по камню, разжигали мое желание увидеть его поближе, получше разглядеть его руку или красную куртку, потому что мне виделось в нем что-то магическое, пусть он и был человеком, а не инопланетянином. Наконец я убедил себя, что он сидит совсем близко к вертикальному каналу и я смогу увидеть какую-то его часть, хотя бы ботинок.
Бесшумно я подкрался к самому большому из каналов, выглянул наружу, и не зря: увидел кисть руки охотника менее чем в трех футах от себя. Она лежала на камне с сигаретой между пальцами. Большая кисть, натруженная, предполагавшая, что мужчина сильный, а на тыльной стороне топорщились жесткие рыжеватые волоски, напоминающие тонкие медные проволочки.
Дым, который втягивало в канал сквозняком, обдувал мое лицо, но я не опасался, что могу закашляться или чихнуть, потому что привык к курению матери, когда мы сидели в гостиной, она со своей книгой, а я – со своей. С шести лет я читал постоянно, причем не только детские книги, и эту страсть к чтению я унаследовал от матери. Она практически всегда сидела ко мне спиной, чтобы даже случайно не увидеть моих глаз, которые вгоняли ее в отчаяние и зачастую вызывали дикую ярость, но иногда дым от сигареты добирался до моего лица и ощупывал его, словно доказывая себе реальность моего существования.
На глыбе надо мной охотник вновь чуть сменил позу. Его кисть исчезла, он наклонился вперед, уже бубнил, а не насвистывал мелодию, и я увидел часть его лица, но под углом, который, конечно же, искажал пропорции: тяжелую челюсть, уголок рта, кончик носа. Появилась часть сигареты, но не рука, которая держала ее, он затянулся, а потом выпустил дым кольцом, что меня поразило. Сизое колечко зависло в воздухе, словно намеревалось оставаться в таком положении, но потом сквозняк разорвал его, утянул вниз и протащил по моему поднятому вверх лицу.
Охотник выдул еще одно кольцо, намеренно, само собой, потому что случайно дважды так не сделать, и второе кольцо получилось даже лучше первого. Хотя этот фокус зачаровал меня, я точно знал, что при этом не издал ни звука.
Но внезапно он повернул голову и посмотрел вниз, а поскольку не закрывал собой солнца, то увидел мой глаз, один из двух моих удивительных глаз, тремя футами ниже, разглядывающий его из толщи камня. В его синем глазу – второй находился вне поля моего зрения – отразился шок, а потом дикие ярость, ненависть и ужас. И я понял, хотя раньше сомневался, что история матери о повитухе – чистая правда.
Дрожа всем телом, испуганный, как никогда раньше, я отпрянул в темноту, прижался спиной к стене, радуясь тому, что тоннель, ведущий в пещеру, слишком мал, чтобы охотник мог по нему пролезть.
Грохот выстрела из карабина и эхо, отразившееся от стен пещеры, раздались столь неожиданно, что я вскрикнул от изумления и ужаса. Услышал, как пуля рикошетила от стен – пин, пин, пин, – и уже смирился с тем, что умру здесь, но она растратила всю энергию, не найдя меня. Охотник еще глубже засунул ствол карабина в канал и выстрелил вновь. В ушах зазвенело от грома выстрела, треска камня и визга пули.
3
Вновь я остался цел и невредим, но сильно сомневался, что так будет всегда. На корточках, ощупывая путь, в темноте добрался до тоннеля. По ощущениям он вдруг стал гораздо уже с тех пор, как я прополз по нему в пещеру, камень обжимал со всех сторон, и я уже испугался, что так и застряну здесь, чтобы через тысячи лет озадачить будущих археологов.
Вновь раздался выстрел, но теперь несколько приглушенный и вроде бы с другой стороны. Вибрации через камень передавались моему телу. Еще один, и еще.
Я осознал, что он делает. Слез с глыбы на землю и теперь обходил по кругу, стреляя во все тоннели, которые вели к пещере, где находился я, когда наши взгляды встретились. Мальчишка моего размера мог пролезть в пять, из них лишь три уходили вглубь достаточно далеко, и только один выводил в пещеру, которая послужила мне убежищем. Если бы он выстрелил во все, то рисковал: его же пуля могла рикошетом угодить в него. Но интуиция подсказывала, что на такую удачу мне рассчитывать не приходится.
На четвереньках я полз в темноте, обогнул поворот и увидел впереди желанный свет. Едва не остановился, но надежда у меня оставалась только одна: выбраться до того, как он появится и откроет огонь. Я вылез из тоннеля, ожидая получить ботинком по лицу, а потом пулю в голову, и тут же раздался выстрел, но стрелял он в другой тоннель по другую сторону известняковой глыбы.
Я огляделся, оценивая свои шансы. Сейчас я был с западной стороны и видел место, где волк скрылся в кустах. Но наш дом находился в той стороне, а мне не хотелось привести охотника к дому. Я понимал, что это слишком опасно. На севере оленья тропа, извилистая, но хорошо утоптанная, уводила вверх по склону в лесную чащу, и если бы я успел добраться до нее прежде, чем охотник обогнет глыбу, то мог полагать себя в относительной безопасности.
Я со всех ног бросился к тропе и тут услышал, как он закричал, будто библейский мститель, оскорбленный каким-то жутким надругательством над всем добрым и пристойным. «Выродок!» И я понял, что он увидел меня. Раздался выстрел, пуля вырвала кусок коры из ствола дерева в нескольких дюймах от моей головы. С гулко бьющимся сердцем, хватая ртом воздух, я бежал, как не бегал никогда раньше, среди пятен света, разбросанных по лесной тени.
Я знал этот участок дикого леса лучше, чем он. И не сомневался, что смогу сбить его со следа, если не получу пулю в спину в течение следующей минуты. Пусть его ноги длиной превосходили мои, а в руках он держал карабин, в таком лесу на первый план выступала врожденная способность ориентироваться на местности.
Добравшись до первого поворота тропы и не услышав выстрела, я догадался, что он бежит следом. Не стал оглядываться, но еще прибавил хода.
Олени всегда выбирали путь наименьшего сопротивления, а поскольку время измеряли четырьмя сезонами, а не минутами или часами, то и жили без спешки. Поэтому их тропы всегда прокладывались по дуге, а не по прямой, и частенько разделялись. После первой развилки последовала вторая, и я надеялся, что на одной из них мы с охотником выберем разные тропы. Следуя этой стратегии, я добрался до гребня холма, остановился, повернулся, но никого не увидел.
Сел на скальный выступ, чтобы перевести дух, а лес внизу пылал огнем, который его не пожирал. Каждое дерево осень превратила в красный, оранжевый или желтый факел, а все вместе они напоминали огромное полотно, написанное импрессионистом, вдохновленным квантовой природой всего сущего.
Теперь я понимал, почему он не всадил пулю мне в спину на отрезке тропы до первого поворота: в обойме закончились патроны, и ему пришлось перезарядить карабин. Это и дало мне минуту, позволившую обогнуть поворот и скрыться из виду. На пути до гребня развилок хватало, и я имел все основания рассчитывать, что он хотя бы один раз ошибся в выборе тропы.
Мне требовались лишь считаные мгновения, чтобы перевести дух, а потом я собирался добраться до дома кружным путем, чтобы случайно не встретиться с ним, если бы он продолжал меня искать. На это я, во всяком случае, рассчитывал. Безумная ярость его реакции подтвердила предположение матери, хотя я не мог в полной мере осознать глубины вызванного мною отвращения и не представлял себе, сколь велика его решимость убить меня.
Глядя на деревья в их праздничном наряде, я вдруг понял, что среди них могу и не заметить охотника, пока он не подберется совсем близко. В этом фестивале цвета, среди множества кленов с красными листьями его красная куртка становилась отличным камуфляжем.
Скальные осколки, выбитые пулей, пролетели надо мной одновременно с донесшимся грохотом выстрела. Я скатился с узкого гребня по склону, поднялся на ноги, бросился бежать по траве, не располагая временем для поиска оленьей тропы. Ломился сквозь кусты и папоротники. Охотник, несомненно, умел выслеживать зверя, а я оставлял за собой проселочную дорогу, найти которую не составило бы труда и дилетанту.
4
Наконец-то выбравшись на оленью тропу, я еще быстрее помчался сквозь лес, наряженный в одежды Иосифа [34], поскальзываясь на влажных листьях, если они попадали под ногу, больше не веря, что развилки оленьих троп собьют его со следа, выбирая самый прямой путь к следующей лощине.
Ранее я никогда не забирался так далеко, но знал, что по дну лощины змеится ручей, и надеялся, что он поможет мне задержать охотника или окончательно оторваться от него. Продравшись через заросли серовато-зеленого папоротника, я вышел к лениво текущему, мелкому ручью.
Моя мать покупала мне одежду, когда ездила в ближайший город, и всегда останавливала свой выбор на лучших водонепроницаемых туристических ботинках, когда я вырастал из предыдущей пары. Хотя раньше мне никогда не доводилось проверять их надежность, тут я смело вошел в воду глубиной три или четыре дюйма и двинулся вверх по течению. Пройдя двадцать ярдов, оглянулся. На плотном песке русла четко просматривались отпечатки подошв. Вода текла так медленно, что ей потребовался бы час, чтобы заровнять их, а мой преследователь отставал лишь на несколько минут.
Огорченный, я поспешил вперед и скоро добрался до участка дна, устланного выглаженными водой камушками, на которых следов уже не оставалось. Тут и там попадались каменистые участки берега, на которые я мог выбраться, опять же не оставляя следов и не приминая растительность. Я воспользовался третьим по счету, поспешил в лес и вновь в гору.
Оказался на новой для себя территории, не зная, что я могу здесь найти, и очень боялся. Поднимаясь по склону, говорил себе, что мне уже не просто восемь лет, а скоро будет девять и я мальчик, да, но не простой мальчик, что я сильный и быстрый для своих лет, что читаю я, как шестнадцатилетний, и пусть это не спасет меня в сложившейся ситуации, но тем не менее говорит о том, что мои шансы перехитрить охотника выше, чем у любого другого мальчика моего возраста.
И, возможно, моя внешность может сыграть мне на руку. Охотник выразил свое отвращение, крикнув: «Выродок!» Но я также увидел ужас в синем глазу, когда мы увидели другу друга через канал в известняке. В какой-то момент страх мог взять верх над желанием убить меня, и он повернул бы назад.
Когда я поднимался по заросшему лесом склону, яркость осеннего наряда деревьев чуть померкла, а пятна солнечного света исчезли с земли. Всмотревшись сквозь переплетенные ветви, я увидел, что серые облака наплыли с востока и поглотили утреннее солнце. Облачное прикрытие работало на меня, потому что тень затрудняла охотнику поиск моих следов.
Лес закончился на гребне, а дальше лежал широкий луг, в дальнем конце которого стояла пара лачуг: одноэтажный дом без единого целого окна и в облупившейся краске на стенах и, похоже, конюшня с просевшей крышей. Несколько секций изгороди еще стояли, но по большей части она упала в золотистую, доходившую до колен траву, которая едва покачивалась, напоминая водоросли, шевелящиеся под воздействием придонного течения. Если бы я пошел через луг, то мои следы выделялись бы на траве, словно помеченные яркой флуоресцирующей краской.
Под прикрытием леса я побежал вдоль луга, отдавая себе отчет, что охотник может в любой момент появиться на опушке. Сначала хотел возвращаться домой, описав в лесу широкий полукруг, но, добравшись до лачуг и обойдя их, обнаружил, что высокая трава уступила место короткой высохшей спутанной осоке, предполагавшей, что эту часть луга в свое время отличал избыток влаги, но потом вода по каким-то причинам ушла. Слежавшаяся сухая осока напоминала японский татами, и я сомневался, что на ней останутся какие-то следы. Я уже выбивался из сил, не знал, сколько еще смогу бежать через лес, поэтому импульсивно направился к дому.
Просевшие ступени лестницы, ведущей на заднее крыльцо, протестующе заскрипели, и несколько ласточек выпорхнули из своих гнезд, прилепившихся под навесом крыши, взвились в небо, а потом опустились на ржавую жестяную крышу. Дверь на кухню давно вышибли. Я вошел в темный дом, рассчитывая найти надежный тайник.
Даже новенький и покрашенный, когда в нем жили люди, дом наверняка выглядел скромно. Но его давно забросили, и теперь половицы скрипели и стонали при каждом моем шаге, хотя и не проваливались подо мной. Если бы я остался в одной из комнат, то они, стоило бы мне шевельнуться, сразу бы выдали место, где я нахожусь.
В гостиную серый свет дня вливался в разбитые окна и широкий проем, который ранее закрывала парадная дверь. Я едва не провалился в дыру, образовавшуюся на месте вырванной половицы. Дом построили над землей, на сваях, возможно, потому, что при продолжительных ливнях эту часть луга заливало водой, под полом находилось замкнутое пространство высотой примерно в два фута.
Дом предлагал меньше тайников, чем я надеялся, и я уже собирался ретироваться, когда через окно увидел охотника, который шел по краю леса, обходя луг, точно так же, как я. Мне не оставалось ничего другого, как прятаться. И убежище я мог найти только под полом.
Половицы шириной в двенадцать дюймов под ногами ходили ходуном, потому что гвозди, которыми их прибили к лагам, проржавели и уже не держали их. У восточной стены комнаты я приподнял и раздвинул две половицы, протиснулся в зазор, который вел в мир пауков, сороконожек и им подобных. Первую половицу вернул на место без особых усилий. Со второй пришлось повозиться подольше, потому что двенадцатидюймовая щель затрудняла движения, но все-таки мне удалось сдвинуть ее. Потом я затих, лежа на спине в темноте, и внезапно в голову пришла мысль, что я своими руками соорудил себе гроб.
5
Под диким местом понимают большой участок леса или джунглей, куда не ступала нога человека. Или часть пустыни, такую сухую, что там не будут расти даже кактусы. Или континент льда и снега. Подпол маленького дома никак на дикое место в общепринятом смысле этого понятия не тянул, но я нашел, что он такой же непривлекательный и безрадостный, как далекая Антарктида.
Тусклый серый свет проходил в подпол только в дальней от меня части комнаты, где отсутствовала половица. Я повернул голову, чтобы под лагами посмотреть в том направлении, и бледный свет формой напоминал кокон человеческих размеров. Я знал, что быть такого не может, но, когда присмотрелся, подумал, что действительно вижу что-то сплетенное, причем плотно, а внутри какая-то светящаяся и полупрозрачная форма заканчивала трансформацию, готовясь к рождению. Воображение способно на многое, если дать ему волю, одна странность будет сменять другую, и можно загнать себя далеко-далеко, даже в безумие.
Я отвернулся от далекого света и уставился в необработанную, шершавую половицу в нескольких дюймах от моего лица, хотя в темноте и не мог ее видеть. Ждал и надеялся, что охотник сочтет заброшенные здания слишком очевидным и слишком маленьким местом, где я мог бы попытаться найти убежище.
В глубине дома скрипнула доска: он поднялся на крыльцо. Продвигался медленно, старался не шуметь, но искривленные и растрескивавшиеся половицы выдавали его. Когда он вошел в гостиную, половицы не заскрипели, а застонали, подтверждая, что охотник – мужчина крупный.
Дойдя до середины, он остановился и замер. Не переминался с ноги на ногу, поэтому тишина установилась полнейшая. Понимая, что он пытается услышать издаваемые мной звуки, я дышал неглубоко и только через рот, влажный воздух пахнул плесенью и гнилью, от этой вони меня мутило, но я держался.
Через минуту он удивил меня, и тем, что заговорил, и словами, которые слетали с губ:
– В пятнадцать лет я уже толкал на улице и мет, и пи-си-пи, и «марки», работал на одного мерзавца, которого звали Делиханти. Это была война, в этом бизнесе война идет постоянно, и два парня подловили меня в темном проулке, собираясь избить до полусмерти, забрать мой товар, дав тем самым понять Делиханти, кто на улице хозяин. Я убил их обоих. Убил, отрезал уши, принес Делиханти. Он меня повысил. Убийство ничего не значило, ничего, за исключением одного: ты продвигался вверх в иерархии организации и жил куда как лучше.
Он говорил не сам с собой. Его слова предназначались мне, он знал, что я прячусь где-то рядом, и поскольку спрятаться я мог только в одном месте, он не сомневался, что я где-то под полом.
Насколько я знал, выбраться я мог, только отодвинув половицу. Если существовала панель на петлях или сдвижная дверца по периметру дома, то я не смог бы добраться до нее: не пролез бы под лагами. Даже для того, чтобы ползти, места было немного, а я не мог и шевельнуться. Услышав хоть один звук, охотник открыл бы огонь и с такого расстояния не промахнулся бы.
– Я давно перестал считать людей, которых отправил на тот свет, – продолжил он. – Некоторых мне приказывали убить, других я убивал по необходимости, третьих – потому что они не нравились лично мне. Но, так или иначе, все делалось ради денег, чтобы взять их у кого-то или гарантировать, что их не возьмут у меня. Я не пытался найти оправдание. Не требовалось мне никаких оправданий. Не я сделал мир таким, как он есть. Это жестокий мир, и ты должен делать то, что тебе нужно, если хочешь существовать в нем.
Говоря, он не шевельнулся. Стоял как памятник, из чего я сделал вывод, что он слушал, даже когда говорил. А в паузах между частями монолога слушал особенно внимательно, ловя каждый звук. Я задался вопросом, почему он просто не обходит комнату, стреляя в пол, пока мой крик не подтвердит, что пуля достигла цели.
– Я пришил одну парочку, им перевалило за семьдесят. Это произошло во Флориде, где я проводил отпуск, но я забываю про отпуск, когда вижу свой шанс. Эти двое ездили на «Кадиллаке», а она так и сверкала драгоценностями. Я наткнулся на них в ресторане и сразу понял, что тут можно сорвать куш. И я привык доверять своим инстинктам. Вышел из ресторана раньше, чем они, и поехал за ними. Они жили в действительно роскошном доме на берегу бухты, но дело происходило днем, а мне требовалась темнота.
В моем сыром и вонючем убежище паук или другая не менее гадкая тварь уселась мне на лоб и с мгновение дрожала, не двигаясь, словно почувствовав опасность, но потом начала исследовать новую территорию, поползла по лбу к левому виску.
– Поэтому я вернулся вечером и решил, что позвоню в дверь, а потом под тем или иным предлогом войду в дом. Ты бы удивился, каким глупостям верят люди, хотят верить, даже если видят у двери полнейшего незнакомца. Но нашел незапертую калитку, по дорожке вдоль дома прошел во двор, просто проводя рекогносцировку. И вот они сидят в темноте во внутреннем дворике, с парой свечей, смотрят на огни бухты и пьют мартини. Пистолет у меня был с глушителем, поэтому, когда я прострелил ему, сидящему в шезлонге, голову, никто этого услышать не мог. Прежде чем старая пташка произнесла хоть слово, я приставил пистолет к ее голове и утащил через сдвижную дверь в дом.
Когда паук от левого виска двинулся к щеке, я решил, что у охотника осталось мало патронов. Располагая лишь несколькими, не мог он ходить по гостиной и стрелять наугад. Вот и стремился достать меня своими байками про убийства, щекоча мне нервы, пока я непроизвольно не выдам себя. А паук определенно решил ему помочь, добрался до уголка моего открытого рта, через который я тихонько дышал. Я сжал губы, и паук перебрался на подбородок.
– Мы со старой пташкой переходили из комнаты в комнату, чтобы она могла показать мне, где что запрятано. Она продолжала говорить, что они бедные, и мне пришлось врезать ей, чтобы настроить на серьезный лад. В итоге все вышло очень смешно, да только в дураках остался я. Украшения она носила поддельные, весь антиквариат оказался новоделом, а после очередного биржевого краха у них осталась только паршивая пенсия да этот гребаный дом, где они могли жить только благодаря обратной закладной [35]. В итоге я потратил на них целый вечер моего отдыха, а добыча составила лишь шестьсот двенадцать долларов и хрустальное пресс-папье с письменного стола старика, которое мне понравилось, но теперь я даже не знаю, куда оно подевалось.
Паук продвинулся на мою правую щеку, твердо решив обследовать все мое лицо. Я слушал молчание охотника, который терпеливо дожидался, когда же я издам хоть малейший звук. Восьминогий исследователь уже нацелился на мой нос, и я подумал, что не выдержу, если он заинтересуется одной из ноздрей. Но в гнетущей тишине паук до носа не добрался, свернув к правому глазу. Возможно, принял ресницы за одного из себе подобных.
Услышав шаг и протестующий скрип половицы, я подумал, что все-таки издал какой-то звук, и охотник сдвинулся с места, чтобы добить меня. Но тут раздался другой мужской голос: «Эй, что тут такое?» Мой преследователь развернулся, голос застал его врасплох, и выстрелил трижды. Крик длился секунду, ужасный даже в своем лаконизме. Тело упало, половицы затряслись.
– Ты, черт побери, кто? – спросил охотник, и, полагаю, обращался он к только что застреленному им человеку. Ругательства посыпались с его губ, и, судя по интонациям, охотник запаниковал.
Паук уже крался к моему уху, и я решился поднять руку, предложив ему другой объект для исследования. Мой многоногий гость не испугался, перебрался на подушечку пальца, на другую, двинулся к ладони.
– Кто бы ты ни был, – теперь охотник обращался ко мне, – я тебя убью. Вернусь и убью, будь уверен.
Увиденное им в то единственное мгновение, когда наши взгляды встретились, наполнило его яростью и ненавистью, побудило на насилие, но, вероятно, и лишило храбрости схватиться со мной без достаточного запаса патронов. Он покинул заброшенный дом, половицы стонали под его весом. Наверное, он споткнулся, потому что его точно бросило на стену. Дом задрожал, а он вскрикнул, словно испуганный ребенок. Еще раз выругавшись, он выпрямился и вышел через дверной проем.
Я опустил руку на землю, и паук, еще какое-то время зачарованный моим большим пальцем, решил, что больше ничего интересного во мне нет, и растворился в темноте.
6
Я не из тех, кто готов рисковать, а потому еще долго лежал под полом, слушал, ждал, думал.
В тот далекий день, когда мне было только восемь лет, я не пришел к этому выводу, но со временем мне стало ясно, что дикие места бывают разные, но самым мрачным и враждебным может быть человеческое сердце. Во многих сердцах много доброты и самая малость злобы. Во многих других доброта оттеснена в дальние углы, а бал правит злоба. Есть и сердца, в которых все черное, но таких мало. А есть и такие, что вытравили из себя все доброе и светлое, широко открыв ворота черному. Они встречаются везде, хотя зачастую узнать их трудно: они хитрые.
За годы, прошедшие после моего спасения от охотника, мне довелось повстречаться и с самыми худшими, и с самыми лучшими представителями человечества, случались у меня дни великой опасности и дни триумфа, горе и радость. Мою жизнь зажали в жесткие рамки ужас и яростная ненависть, которые вызывала моя внешность, но я знавал умиротворенность и страх, нежность и грубость, и даже любовь в эру жестокости. Я не стану говорить, что моя жизнь – самая странная в мире, изобилующем странностями; но у меня никогда не находилось причины пожаловаться, что она ординарная.
…Наконец, убежденный, что охотник ушел, я раздвинул две половицы и вылез из убежища. Стряхнул землю и пыль с одежды, вытер лицо, словно хотел убрать паутину, которой мое воображение облепило кожу.
Увидел тело, лежащее у двери в луже крови, скорее черной, чем красной, в сумрачном свете. Хотя мне хотелось выйти через кухню, держась подальше от мертвеца, я знал, что мой долг – посмотреть ему в лицо и засвидетельствовать его смерть.
Вероятно, он был обычным туристом, который любил природу и горы. Об этом говорила и его одежда, и большой рюкзак за плечами. Под тридцать лет, с курчавыми волосами, аккуратно подстриженной бородкой. Он лежал с широко раскрытыми глазами, но я, при всей моей странности, не боялся мертвых.
За первые восемь лет моей жизни я видел только двоих живых, и этот мужчина стал первым увиденным мной мертвецом. Он не предлагал отдать свою жизнь взамен моей, но судьба пощадила меня, забрав его. Возможно, он услышал голос охотника, но не его слова, а если ничего не услышал, то вошел в заброшенный дом из чистого любопытства. Каждая жизнь – моток нити, которая разматывается из года в год: именно на этой нити мы и висим, не зная, когда она оборвется.
Я поблагодарил его и закрыл ему глаза. Больше ничего сделать не мог, оставив на милость Природы, чтобы она поступила с ним по своему усмотрению, благо осталась от него только плоть.
Если бы охотник спрятался где-то поблизости, он бы уже напал на меня. Тем не менее я все равно не пошел по траве, а вернулся в лес и осторожно обогнул луг. Облака затянули небо, и в этом тусклом свете деревья уже не сверкали, как прежде, в их убранстве добавилось коричневого цвета, чего я не заметил этим солнечным утром. Платаны, быстрее других сбрасывающие листву, почти обнажились, вздымая к небу черные ветви.
Домой я отправился другим маршрутом, гадая, действительно ли охотник вернется и отберет у меня лес. Ведь тогда у меня не останется ничего – ни дома матери, ни девственной природы. Но решил не думать о грустном и вскоре, как бывало всегда, радовался пребыванию в лесу.
Увидев волка, сидевшего на скальном выступе на вершине холма, я сразу понял, что именно этот волк предупреждал меня о появлении охотника.
Мы долго смотрели друг на друга, а потом я сказал:
– Если хочешь курицу, пойдем со мной, я угощу тебя вкусным обедом.
Он склонил голову налево, потом направо, словно пытался понять, куда я клоню.
– Будем друзьями? – Я присел, протянул руку.
Возможно потому, что он принадлежал природе, а я – двум мирам, лапу он мне не подал. Но последовал за мной, когда я поднялся и зашагал вниз по склону. Через какое-то время мы вышли к ручью, не к тому, по которому я уходил от охотника, а красивому, журчащему по каменистому руслу. Я встал на колени и пил прямо из ручья. Пока не утолил жажду.
Волк стоял, наблюдая за мной. Лишь когда я напился и встал, сам подошел к ручью, выше по течению, соблюдая правила лесной гигиены, опустил морду в воду и начал пить.
Мы двинулись дальше. Хотя день выдался прохладным и отсутствие солнечных лучей не настраивало на веселый лад, птицы заливались на все голоса. Через какое время, когда я оглянулся, чтобы посмотреть, не остался ли я в одиночестве, выяснилось, что к первому волку присоединился второй. Они шли с высоко поднятыми головами, каждый вилял хвостом, а их улыбки однозначно говорили о том, что их планы касательно меня отличаются от планов сказочного волка, которые тот строил в отношении Красной Шапочки. Я их не боялся, продолжал идти, а когда повернулся еще раз, их стало трое.
К тому времени, когда я добрался до двора, окружающего дом матери, стая увеличилась до пяти. Они прошли мимо меня на траву. Один вроде бы игриво поклонился другому, тот ответил, и вскоре они уже катались на траве, притворяясь, что кусаются, гонялись друг за другом. Какой-нибудь из них поворачивался на одной лапе на сто восемьдесят градусов, и преследуемый становился преследователем. Все проделывалось с такой грациозностью, что я смотрел как зачарованный.
Никогда не видел ничего подобного и чувствовал, что представление устроено ради меня. Радостно наблюдал, но знал точно, что меня участвовать не приглашают. Через какое-то время они устали и отбежали к опушке леса, где и остановились, глядя на меня. В сером свете дня их глаза светились теплой желтизной. Я понимал, что играли они не для того, чтобы просто порезвиться, но понятия не имел, что они хотели мне этим сказать.
Высунув языки, со вздымающимися боками, они отвернулись от меня и растворились среди деревьев, бесшумно, как волки из сна могут раствориться в приснившемся призрачном лесу. Я остался один.
Намеревался пойти к сараю-развалюхе, который служил нам гаражом, чтобы посмотреть, какую еду оставила мне мать в корзинке для пикника, но тут увидел флаг – посудное полотенце, – висевший на гвозде, вбитом в столб, поддерживающий крышу крыльца. Мое изгнание закончилось раньше, чем я ожидал.
Несмотря на ужас этого дня и печаль, вызванную гибелью туриста, который своей смертью подарил мне жизнь, я возликовал. В моем присутствии мать не находила себе места, иногда впадала в такое уныние, что даже спиртное и наркотики не могли вытащить ее из глубокой депрессии. Но тем не менее я был ее сыном, и она по-своему любила меня. Редко могла заставить себя прикоснуться ко мне и еще реже смотрела мне в глаза, но при всем этом для меня нашлось место в ее жизни.
В то время я больше всего боялся, что мать умрет, заболев или в результате несчастного случая, и оставит меня одного. Даже такой выродок, как я, страшился полного одиночества в этом чудесном мире, созданном для того, чтобы делить его с другими. Я направился к маленькому, но любимому дому, понятия не имея, что скоро все переменится. Мне предстояло узнать, что самые большие страхи редко становятся явью, поскольку мир – машина, без устали вырабатывающая сюрпризы, и загадки, и… стрессовые ситуации, которые или закаляют, или ломают душу. Судьба уготовила мне жизнь не в этом домике и не в этом лесу, но в диком месте, каковым является любой большой город и мир под этим городом, где мы, которых так мало, и жили, скрытые ото всех…
Читать бесплатно другие книги:
